— Ты пойми, — убедительно говорил Диме Барон, — мы же не в либеральной Европе. Это у них гей может быть хоть министром, хоть генералом. У нас же человек с нетрадиционной сексуальной ориентацией может добиться успеха только ка попсовик или футбольный судья.

Они шли по подвалу галереи «Нуар» и почему-то этот факт Диму ничуть не удивлял. По стенам тут так же висели картины — сплошь репродукции известных картин Рембрандта, Пикассо, Микеланджело, Матисса и прочих гениев кисти и краски.

— В нашей стране деловому человеку быть геем стоит слишком дорого. Сложно мириться с негативным отношением партнеров, отлично зная, в какую сумму оно мне обходится. Вот и приходится — либо идти поперек своей природы, либо маскироваться. Ты меня понимаешь?

— Конечно понимаю, — Дима был сама толерантность, — непросто вам приходится.

— Не то слово! Вот и приходится мне изображать из себя записного донжуана, целоваться с женщинами на виду у всех, таскать в карманах стринги и бикини, рисовать себе пятна помадой и прочая и прочая. Ты не представляешь, как мне это опостылело! Вот если бы тебе пришлось в целях маскировки целоваться с мужчинами?

Дима содрогнулся.

— Ужас, — «так значит и с Юлей он не того…», — ликовал Дима, — «так это же просто здорово», — я могу для вас что-нибудь сделать?

— Конечно, — Барон величаво кивнул, — понимаешь, для моего имиджа намного лучше, если я буду крутить амуры с замужними женщинами. Ты ведь уже познакомился с нашей сотрудницей — Сиюковой Юлией? Так вот, у меня с ней есть определенная договоренность, но — она не замужем. Вот если бы ты…

— Да? — подбодрил его Дима, широко улыбаясь.

Барон замялся, видно было, что он чувствует себя неловко. Дима отвел взгляд и вдруг наткнулся взором на ту самую картину, к которой Барон подводил его в день знакомства — вороны.

— О! — сказал он, остановившись, — а я только сейчас заметил, куда они смотрят! Ого! А небо-то…

— Лучше поздно, чем никогда, — Барон улыбнулся, — молодец!

— Кстати, зачем здесь эти копии? — Дима повел рукой вдоль бесконечного коридора.

— Не зачем, а отчего, — Барон достал из кармашка часы, откинул крышку циферблата, кивнул, — От разрушения. Это не копии, это оригиналы.

— Оригиналы?! — поразился Дима, — но…

Мелко задрожала земля под ногами, с потолка посыпалась каменная крошка.

— Час икс, — сказал Барон, убирая часы, — Вирджил же говорил тебе про революцию? Началось.

— Что началось?

— Революция духа. Сейчас там, — Барон ткнул рукой вверх, — рвутся атомные бомбы. Весь ядерный арсенал земной цивилизации. Не думаю, что выживет кто-то из оставшихся на поверхности.

— Что?!?

— Ты забыл строки бессмертной песни? Пункт первый — разрушаем старый мир до основания.

— Но… но Вирджил говорил, что никаких войн не будет…

— Не будет, — Барон кивнул, — воевать будет некому. Оставшиеся в живых будут слишком заняты выживанием, чтобы драться друг с другом.

Вдруг в подвале погас свет. Через секунду тишину пронзил прерывистый звук сирены и где-то за углом замигала красная лампочка. Дима повернулся к замершему в сполохах красного света Барону.

— Что это?

— Утечка, — он достал из кармана телефон и поднес к уху. «Сотовый?», — удивился Дима, — «как он может работать?»

— Где твой пистолет? — вдруг громко спросил появившийся, непонятно откуда, Вирджил, — боец, твое оружие должно быть всегда с тобой!

Барон счистил с лица полужидкую маску и оказался Валерием Изотовым — главредом «Первопечатника».

— Думаешь, я про тебя забыл? — спросил он оторопевшего Диму, — даже не надейся.

Сирена продолжала надрываться, причем между ее пронзительными сигналами звучало нарастающее дребезжание. Потом сирена затихла, а дребезжание — осталось. Дима застонал и, не открывая глаз, принялся шарить руками по постели. Сотовый, однако же, не находился. Дима разлепил глаза, огляделся в поисках светящихся кнопок телефона и только потом сообразил, что в спальне царит тишина. Еще через пару секунд он вспомнил, что телефон потерял вчера и, соответственно, если будильник на нем и звонит, то Дима его слышать никак не может.

— Твою мать, — сказал Лукшин, садясь на кровати, — ну и хрень мне снится в последнее время. Кстати…

Дима напрягся, пытаясь припомнить подробности сна. Что-то в нем казалось сейчас очень важным. Но что?

— Может, он и в самом деле гей? …да ну, не то… а, вот! Картина!

Как назло, крутилась в голове всякая муть про взаимосвязь снов и подсознания, про таблицу Менделеева, приснившуюся ее автору, про симфонии какого-то там композитора. А вот подробности сна не вспоминались. «Надо будет еще раз на этих воронов взглянуть», — решил Дима, бросив бесплодные попытки, — «что-то там я в небе усмотрел вроде… Кстати, сколько время? Не пора ли уже мне… хотя нет, темень-то какая…». Но все же встал и побрел к компьютеру — часов у него не было и с пропажей телефона экран компьютера стал единственным местом в доме, где можно было узнать текущее время.

«06:33» — значилось в углу экрана и Дима нехотя принялся одеваться. Лечь обратно — без будильника запросто можно проспать. В принципе, он скачал вчера и установил на компьютер первую попавшуюся бесплатную программу «Будильник». Но вдруг не сработает? Выходить было еще слишком рано и Дима, зевая, уселся перед компьютером. Пару минут погипнотизировал экран, запустил браузер, подумал, закрыл. В интернет не хотелось. Выделил мышкой иконку GTA, покачал головой, нажал Esc. Играть тоже не хотелось. Нужно было какое-нибудь ненапряжное занятие на час-полтора, Дима задумчиво осмотрел поверхность стола и вдруг заметил флешку. «О!» — обрадовался он и потянулся к ней. Его коллега по еще «Первопечатнику» периодически подкидывал Лукшину подборку электронных книг, и на этой флешке как раз была очередная порция — Дима совершенно забыл о ней в перипетиях последних дней.

«Вот и славно», — решил Дима, подключая флешку — «почитаю какую-нибудь фантастику, развеюсь». Но тут его ждал сюрприз — никаких книг на флешке не было, а было там несколько файлов с длинными цифровыми названиями и с неизвестными Диминой системе расширениями — «mb».

— Это еще что? — удивился Дима, тыкая мышкой на первый файл. Открылось окошко с заголовком «Выберите программу для открытия этого файла». Дима, пожав плечами, выбрал «Блокнот». Посмотрел на усыпавшую экран неразбериху символов, опять пожал плечами и закрыл программу.

— Ничего не понимаю, — сказал он вслух, потом, озаренный, схватил флешку и пристально на нее посмотрел. Так и есть — «4Gb» темнела надпись на серебристом корпусе. Димина флешка была объемом в два гигабайта. Лукшин поморщился и принялся вспоминать, не было ли ничего компрометирующего на его флешке, которую он, очевидно, отнес Антону. «Как же это я умудрился перепутать», -сокрушался он, заходя в Интернет, — «теперь придется опять к нему ехать». Недавний визит к Смыслову оставил у Димы тягостное впечатление и снова видеть его недовольную физиономию у Лукшина желания не было.

Интернет выдал две версии насчет файлов с расширением «mb» — «Файл проекта Maya» и «Файл MapBasic». Оба этих названия ровным счетом ничего не сказали Диме и он раздраженно сунул флешку в карман брюк. «Заеду вечером, поменяю». Но теперь в нем возник интерес. Андрей утверждал, что на флешке должно быть нечто совершенно убойное. А там — десяток каких-то специализированных файлов. А может быть, это картинки или фильмы, у которых изменено расширение, чтобы всякие любопытствующие не смогли быстро посмотреть? (Дима и сам несколько раз пользовался этим нехитрым фокусом, скрывая так файлы вполне определенного содержания). Он снова подключил флешку и принялся экспериментировать.

Через час безуспешных попыток ему пришлось признать свое поражение. Дима пробовал открыть неведомые файлы всеми популярными программами, пытался их переименовывать, подозревая в них то архивы, то звуковые файлы, то фильмы разного формата — тщетно. Видимо, файлы были зашифрованы. Или и в самом деле были файлами какой-нибудь Maya.

Наскоро позавтракав, Дима оделся, вышел из квартиры и пошел к остановке. Пистолет он, после некоторого размышления, оставил дома. Все ж такое место — наверняка там металлоискатели на входе. Конечно, у него есть удостоверение; конечно, с ним будет Вирджил, но — зачем лишний раз нарываться?

Без пяти одиннадцать он был на Переяславском переулке. Подойдя к блестящим табличкам с выпуклым изображением медведя, Дима закрутил головой, надеясь увидеть Вирджила и — о чудо — увидел. Его начальник быстрым шагом переходил дорогу со стороны проспекта Мира, придерживая левой рукой воротник плаща — чтобы не задувал ветер.

— Здравствуйте, — сказал, подходя, Дима.

Вирджил кивнул в ответ и махнул свободной рукой в сторону арки — заходи, дескать, там поговорим. Дима кивнул, взбежал по короткой лестнице и с натугой потянул на себя массивную ручку деревянной двери. Шмыгнул внутрь, придержал дверь, дожидаясь, пока Вирджил зайдет следом. Огляделся — небольшой коридорчик, с несколькими выходящими в него дверьми. Растерянно обернулся к Вирджилу.

— Вон, — тот ткнул пальцем куда-то вбок и вверх и Дима, посмотрев в указанном направлении, заметил над одной из дверей небольшой плакат с надписью «общественная приемная».

— Ага, — сказал он, делая шаг к этой двери, но Вирджил его остановил.

— Стой.

Дима обернулся.

— Ты вообще как думаешь, ты очень рассеянный человек?

— Э…, — Дима слегка растерялся, — вроде бы нет… а почему вы спрашиваете?

— Ничего не терял в последнее время?

— Что? Нет! То есть — да. То есть, вы имеете в виду…, — но Вирджил уже протягивал ему (ну, конечно) его сотовый. Дима благодарно улыбнулся и схватил телефон.

— Ой, спасибо. А где вы его нашли?

— Там, где ты его оставил, — желчно ответил Вирджил, — на моем столе.

Дима нахмурился, — «ну, дела. Как это я его на стол умудрился положить? Когда игрался, что ли?».

— Спасибо большое, — сказал он еще раз, пряча телефон в карман. «Мог бы и не отдавать. Все равно новый куплю». Кивнул в сторону плаката, — так что, нам — туда?

— Тебе — да, — Вирджил хмыкнул и достал из кармана красную книжечку с надписью «пресса», — у тебя такая есть?

— Нет, — сказал Дима, стараясь не краснеть. Ни в «Орфее», ни в каком из последующих мест работы его никто и не думал снабжать заветной корочкой. А оставшуюся с «Ночного экспресса» он, хоть и носил всегда с собой, но люто стыдился кому-либо показывать.

— Да ладно, — Вирджил недоверчиво ухмыльнулся, но развивать тему не стал и протянул ему удостоверение, — на, держи. Если возникнет надобность, можешь помахать.

Дима, уже смутно догадываясь, что он там увидит, взял корочку, распахнул и улыбнулся.

— Спасибо. А что это за газета такая «Новости Москворечья»?

— Какая тебе разница? — Вирджил осклабился.

— Ну… никакой, — согласился Дима, — а что мне делать? Вы, я так понимаю, со мной не пойдете?

— Да, я с тобой не пойду. А тебе надо просто послушать, что говорят люди, которые пришли с челобитной к царю-батюшке. Вечером расскажешь. Работают тут — не бей лежачего — пять часов в день с перерывом на обед, так что не устанешь. Задача ясна?

— Да, — неуверенно кивнул Дима.

— Тогда приступай. До вечера, — Вирджил развернулся и вышел. Дима постоял немного, задумчиво крутя в руках красную книжечку, потом из двери слева вышел крепкий бритоголовый мужчина, отличающийся от типичного гопника только одеждой — на нем был строгий серый костюм. Мужчина взялся за ручку другой двери, распахнул ее (за дверью обнаружилась идущая вверх лестница), потом смерил Диму взглядом и поинтересовался:

— Какие-то проблемы?

— Нет-нет, — сказал Дима, пряча книжечку, — я в приемную.

— Так заходите, — мужчина кивнул в сторону плаката, — но там очередь.

— Да-да, — сказал Дима и, провожаемый пристальным взглядом, зашел в дверь налево — под плакат.

Очередь была небольшая — человек восемь — но организованная. Не успел Дима зайти, как тут же был замечен стоящим у двери сухощавым мужчиной нерусского вида.

— За мной будете, — сказал он с легким акцентом.

— Хорошо, — согласился Дима

— Тоже на чиновников жалуетесь?

Дима неопределенно кивнул.

— Эх, — мужчина вздохнул, — бесполезно. Я сюда уже как на работу хожу. В прошлый раз у меня не взяли, сказали, чтобы я по-русски написал. А я по-русски написал. С ошибками, да, я до восемнадцати лет ни слова по-русски не знал. Вот, — мужчина помахал толстой папкой, — пришлось денег заплатить, чтобы без ошибок было.

Диме было ничуть не интересно, о каком горе повествуют документы в этой папке, но у него было задание. Поэтому, подавив тяжелый вздох, он спросил, стараясь, чтобы в голосе звучала хоть какая-то заинтересованность:

— А что там у вас?

Мужчина радостно вскинулся и с готовностью распахнул папку.

— Вот! Вот! — воскликнул он, потрясая раскрытой папкой перед Диминым лицом, словно тот должен был за долю секунды успеть ознакомиться со всем ее содержимым, — я детский спортивный клуб делал, да. Совсем бесплатно, приходи и занимайся. Площадь арендовал, документы подписал, все по закону. А он говорит: «Это мой подвал!»

— Кто?

— Чиновник! Садков фамилия. «Съезжай», — говорит. Я говорю, — «нет не съеду, я тут бесплатный спортзал для детишек делаю, все документы готовы». А он мне, — «документов у тебя скоро не будет, так что вали отсюда». Я ругаюсь, говорю: «ты что, Аллаха не боишься? Я Путину жалобу напишу, он сказал, что нужно поддерживать детские спортклубы». Смеется. «Аллах высоко», — говорит, — «Путин далеко. А я здесь. Съезжай, а то хуже будет» и ушел. Конечно я не съехал, а потом пришел ОМОН и все мои вещи из подвала выкинул. Там магазин у меня был — тоже все на улицу выкинул. Продавца прогнали. Украли все, конечно, сами и украли наверно. Там на пятьдесят тысяч товару было и оборудования на сто тысяч попорчено. У меня все посчитано!

Мужчина снова потряс папкой.

— Что ж вы ему денег не дали? — вступила в разговор сидевшая неподалеку женщина средних лет. Впрочем, нет. Не женщина — тетка. Совершенно типичная, с расплывающейся фигурой, в одеждах неопределенного цвета и покроя. «Боже мой», — с ужасом подумал Дима, искоса разглядывая навеки застывшую брезгливую гримасу на ее лице, — «да тут же для них заповедник натуральный».

— Какие деньги! — акцент мужчины от возмущения усилился, — какие деньги? Чтобы бесплатный клуб открыть?

— Ага, — сказала тетка, не поворачивая головы, — бесплатный. Сами же сказали — магазин.

— Так он и раньше был, — горячился мужчина, — а подвал пустой стоял. Я оттуда мусор выгреб, все вычистил… Все триста квадратных метров.

— Ничего себе, — тетка возмущенно колыхнула телесами, — триста квадратов! Вот живут люди! У нас на троих двадцать семь метров, а в администрации говорят, что этого достаточно! Вот где произвол!

Тетка сердито глянула на Диму и продолжила, обращаясь уже только к нему:

— У меня отец — ветеран. Сколько денег выкинули на празднование победы — на каждом углу щиты громадные повесили. Обещали по квартире каждому ветерану. Как же — открой рот шире! Дождешься от них. Мы ждали-ждали, потом я пошла в администрацию. А там мне и говорят — вы в улучшении не нуждаетесь! У вас, говорят, больше девяти метров на человека. Девять метров. Молодой человек, вы представляете?

Дима сделал удивленные глаза.

— Вот! Это значит есть куда кровать поставить и тумбочку, то в жилье не нуждаешься. Я хотела дочь сестры вписать на квартиру — не дали. Махинации, говорят. А девять метров на человека — не махинации? У главы администрации квартира двухэтажная! Думаете, вру?

Дима вообще ничего не думал, но на всякий случай помотал головой.

— Да-да, двухэтажная. А почему? Потому что они имеют право на улучшение жилищных условий, когда меньше пятнадцати метров на человека. А ветераны — только когда меньше девяти. Такие у нас справедливые законы! И это еще что! Я перемерила нашу квартиру — всю с линейкой обползала. Так вот — нет там двадцати семи метров, и двадцать шести нету — двадцать пять всего. А в администрации говорят — по техпаспорту у вас двадцать семь с половиной и ничего не знаем. Я ж не на бумаге в техпаспорте живу! А еще, говорят, они не уверены, что я там постоянно проживаю. Он, говорят, не родной вам отец, а у вашего мужа, говорят, своя квартира есть. Да какое их дело! Я, может, уже десять лет отдельно от мужа живу! Я так им и сказала — не суйте свой нос! Обязаны дать квартиру ветерану — так дайте! Я этого так не оставлю! Я добьюсь своего!

— И ведь добьется, — тихонько сказал сидящий рядом с Димой пожилой мужчина, — такие всегда добиваются.

— Ага, — так же тихо сказал Дима.

— Я — нет, — мужчина вздохнул, — я бы сюда и не ходил, знакомый посоветовал. У него производство свое — обработка камня. Я у него гравером подрабатываю, когда заказы есть. Хороший человек, сам всегда клиентам гравировку сделать предлагает и себе за это ни копейки не берет. А когда заказов долго нет, и так помогает… на одну пенсию же не проживешь.

Мужчина шевельнул плечом и только сейчас Дима заметил, что правый рукав пальто его собеседника пуст.

— Под пресс попал, — пояснил тот, поймав Димин взгляд, — производственная травма. Так обвинили, что сам правила безопасности не соблюдал — рукой заготовку держал. А что поделаешь — саппорт давно сломан, станок ремонтировать у них денег нет, а план гонят. Ну, деталь и соскочила.

Усмехнулся:

— Так меня там ребята Терминатором прозвали.

— Ясно, — Дима кивнул, — а в суд обращались?

Мужчина поморщился.

— Да это дело прошлое, я вообще не по этому поводу. Я по вопросу насчет отношения к инвалидам, вроде меня… я б сюда не пошел, да знакомый вот… Я же говорю, у него производство — станки всякие. Электричества потребляют — дай боже, так ему местные чиновники трехкратный тариф на электроэнергию влепили, представляете? Это же страшные деньги, он тогда чуть не прогорел. С горя написал письмо Путину. Не думал, что поможет, просто от безысходности уже. А уж как удивился, когда помогло — и тариф сразу льготный сделали и разговаривать очень вежливо начали, а до этого чуть не матом посылали. Вот он мне и сказал, сходи, говорит, вдруг помогут. Вы не представляете, как сложно жить инвалиду. Само по себе сложно, нет бы помочь человеку, облегчить его жизнь — так ведь наоборот. Вот например я каждый год должен на медосмотр ходить — инвалидность подтверждать, а то пенсию урежут. Ну ладно я — ноги же на месте, слава богу — сходил, показал, что рука за год не выросла, дальше живу. А что безногим делать? А лежачим? Ужас просто, ужас. А ситуация с работой? Вы знаете, что инвалиду нереально устроиться на работу? На госслужбу просто не берут — ссылаются кто на что, кто на закон какой-то, кто на указ. В бизнес — тем более не берут. Ну вот обучили меня в службе занятости на логиста, и что? Как узнают, что я инвалид и что стаж нулевой — «извините, вы нам не подходите». Моей пенсии едва хватает, чтобы за квартиру платить. Что же мне теперь, с голоду сдохнуть?!

Он говорил все громче и громче и к концу речи уже почти кричал. Диме почему-то стало очень неловко, словно это он был ответственен за тяжкое положение инвалидов в России.

— Да просто они никого за людей не считают, — подала голос женщина, сидевшая у противоположной стены, — кроме себя. У меня киоск с газетами ОМОН разгромил, хотя все документы в порядке. Просто у них какое-то распоряжение. Куда не пойду, никому дела нет…

— Это нормально, — включился в разговор ее сосед — крупный мужчина с характерным орлиным носом и густыми черными бровями, — мне вот запретили столики рядом с кафе выставлять. Просто одному большому чиновнику не понравилось, что на улице столики стоят. Столики везде стоят, но он живет неподалеку, вице-мэр наш. Вот и распорядился — убрать столики, чтобы глаз ему не мозолили. Уже лето давно кончилось, а я все хожу справедливости ищу…

Не успел он замолчать, как начали говорить сразу двое — опрятно одетый мужчина средних лет и пожилая женщина в вылинявшей куртке.

— Везде произвол, везде, — горячился мужчина, — меня вот под сокращение пустили. Но директор намекнул — дело в том, что я в интернете Медведеву жалобу отправил на Департамент образования, который заставляет школы линукс ставить, и не то, чтобы обучение провести, даже инструкций никаких…

— А я все пытаюсь участок узаконить, — увещевала не слушавшего ее соседа женщина, — полтора года по инстанциям мотаюсь. То у них компьютер ошибку дал, то в кадастровой палате вдруг документы исчезают. И на каждом углу объявления висят — узаконение за неделю, за три дня. Только плати. Издеваются над нами!

— Супермаркет в нашем доме открылся — возмущалась еще одна женщина, — шум, грязь, сплошные нарушения, документы у них не в порядке, а администрация их покрывает. Заплатили, ясное дело!

Все начали говорить одновременно, создав в коридоре монотонный гам, из которого Дима изредка вычленял отдельные фразы:

— Роуминг… пятьсот тысяч за четыре часа… антимонопольный даже не чешется… а ректора таможенной академии то посадили, слышали?… откаты, сплошные откаты… мы оборудование для больницы покупали, так просто не дают честно купить, только через откат…

— А у меня детей хотят отобрать, — негромкий надтреснутый голос каким-то странным образом перекрыл этот шум, — потому что я не могу обеспечить им условий.

Остальные разговоры как-то заглохли, что-то было в голосе такое, что заставило всех замолчать и повернуться к говорившей. Та — немолодая женщина с осунувшимся лицом, как будто даже не заметила — все так же смотрела в точку перед собой.

— Живем в комнате на мои пять тысяч в месяц. Требуют сдать детей в детский дом, там по пятнадцать тысяч на ребенка выделяет государство, они говорят. Дали бы мне хотя бы три из этих пятнадцати, а остальное — черт с ними, пусть забирают, я бы… а то двести рублей в месяц платят, как малоимущей. Справки на все собрать, отвезти — в два раза дороже выходит. Они думают, мать для ребенка пятнадцать тысяч рублей стоит!?

Женщина закрыла лицо руками и зарыдала.

«Вот блин», — Дима пробормотал в воздух что-то неопределенное и выскочил за дверь. Вышел на улицу, встал под аркой, выдохнул. Ощущение было очень тягостным. «Всегда и везде есть люди, которые оказываются на обочине жизни», — попытался успокоить себя Дима, — «это нехорошо, но это нормально. Невозможно добиться счастья для всех». Но бледное лицо женщины продолжало стоять перед глазами.

Негромко прошелестела открывающаяся дверь. Дима повернулся, увидел выходящую девушку и сразу вспомнил ее — она стояла там же, в коридоре, но в общем разговоре не участвовала. Девушка вытащила из кармана плаща пачку сигарет, вытряхнула тонкий белый цилиндрик.

— Будете? — спросила Диму.

— Нет. Я не курю.

— И правильно, — согласилась девушка, прикуривая от зажигалки и глубоко затягиваясь, — Жалею, что пришла. Вы не жалеете?

— Э… — сказал Дима, пожимая плечами, — ну мне деваться особо некуда.

— Как и всем им, — девушка махнула рукой, — это только я — так, от делать нечего. Я журналистка.

«Как, вы тоже?», — чуть не брякнул Дима, но сдержался. Кивнул понимающе и спросил другое:

— Статью пишете?

— Да нет, — девушка ухмыльнулась, — не знаю. Может, и напишу. Только все равно не напечатают. Просто попался мне на глаза манифест партии «Единая Россия» за ноль-второй год, так там такие забавные вещи написаны. Вы знаете, что мы все уже три года как должны иметь собственное благоустроенное жилье? Так написано. Ну и много других интересных вещей.

— А… да, видел, — Диме этот текст кто-то присылал еще полгода назад, — действительно забавный текст. Ну, может они хоть с последней датой угадали?

— Вы про лидерство в мировой экономике к две тысячи семнадцатому? — девушка рассмеялась, — на это только и остается уповать. Я сначала сюда позвонила, так и спросила — почему обещания не соответствуют действительности? Мне сказали, что на риторические вопросы не отвечают. Предложили письменно написать, тогда письменный ответ выдадут. Правда, предупредили, что на вопрос «Когда станет жить хорошо?» только господь бог ответить сможет.

— Угу, — Дима вздохнул. Девушка отправила окурок в урну и повернулась обратно к дверям.

— Ну что, идёте?

— Нет, — сказал Дима, засовывая руки в карманы, — я, пожалуй, прогуляюсь.

Заходить обратно в это, пропитанной тоской и безнадегой помещение, ему не хотелось, и он бездумно гулял по прилежащим улицам целый час. «В принципе», — убеждал он себя, периодически проходя мимо двустворчатых дверей общественной приемной, — «общее впечатление я уже составил. Может, за день там и появится кто-то, выбивающийся из общего ряда, а может — и нет. А если и появится, то Вирджилу-то откуда об этом знать?». Но ближе к обеду он все же пересилил отвращение. К его облегчению, никого из тех, кто был в приемной с утра, там уже не было. Но да и только — люди были другими, а проблемы — теми же. И все так же витал над людьми дух зловещих безымянных «чиновников». Которые не дают обещанную квартиру, не ремонтируют аварийный дом, не берут ребенка в садик. Дима с трудом дотерпел до обеда и, пожалуй, был единственным обрадовавшимся, когда из двери кабинета выглянул полный мужчина в синем костюме и объявил: «У нас обед, приходите, пожалуйста, через час».

Дима съел бизнес-ланч в расположенном неподалеку кафе-баре «Антракт», выпил, для успокоения нервов, пятьдесят грамм коньяку, и, вздохнув, пошел обратно к общественной приемной.

До конца рабочего дня приемной — до 16:00 — Дима так и не дотерпел. Где-то в полчетвертого щуплый мужичок с лицом алкоголика стал громко плакаться на свою жизнь и просить всех, кто впереди, пропустить его без очереди. Человека три его нехотя пропустили, но потом коса нашла на камень — на очередную тетку, разжалобить которую не смогли бы и три тысячи хромых котят. Вдвоем они устроили безобразную перепалку, на шум которой прибежала охрана. Все посетители приемной с плохо скрываемым злорадством ждали, когда возмутителей выставят вон, но охранники ограничились предупреждением и вернулись к своим делам. Шуметь мужичок с теткой перестали, но собачиться — нет. Послушав их шипящие реплики пару минут, Дима не выдержал и вышел на улицу. Его примеру тут же последовали еще три человека.

— Ну и гадюшник, — прокомментировал, натягивая перчатки, высокий парень — студент, который приходил просить за арестованного директора академии, в которой учился.

Никто ему не ответил, но все вышедшие из общественной приемной ВПП «Единая Россия» ощутили, как их на мгновение объединило молчаливое согласие.

У офиса «Форес Дарк» Дима был через полчаса. Привычно прошел уже привычным маршрутом, поднялся на второй этаж, подошел к двери и собрался ее открыть, но услышал доносящиеся из комнаты голоса и замер. Один голос, несомненно, принадлежал Вирджилу, а второй… второй голос Дима тоже знал и сейчас мучительно пытался сообразить — кто же это такой знакомый может быть здесь и разговаривать с Вирджилом. Но тут прозвучало имя, моментально все объяснившее.

— Александр Викторович, — сказал Вирджил, — я понимаю ваши доводы и принимаю их. Я весь ваш и вы это знаете. Но я, в отличие от вас, родился и вырос в этой стране. И хочу вас уверить, не все так просто, как вы представляете.

Ответ Барона звучал с некоторым раздражением:

— Давайте прекратим этот никчемный разговор. План мероприятий утвержден, ни вы, ни я не можем никоим образом на него повлиять.

Вирджил ничего не сказал, но, видимо, что-то сделал, потому что Барон запнулся на мгновение, потом продолжил более миролюбивым голосом:

— И то, что я родился не в России, ничего не меняет. Я — русский. И я не вижу своей судьбы отдельно от судьбы России. Именно Россия выходила меня, отогрела и вернула уверенность в своих силах. И, простите за откровенность, у меня к этой стране — самые нежные чувства. Как у Мастера — к Маргарите.

— Хорошо, если как у Мастера, — Вирджил тяжело вздохнул, — а не как у доктора Фауста.

Дима слушал, затаив дыхание, но в этот момент по лестнице послышались поднимающиеся шаги и — куда деваться — пришлось постучаться. Разговор моментально стих и Дима, дождавшись «да, войдите» Вирджила, толкнул дверь.

— Здравствуйте, — сказал он, заходя, и, словно только что заметив Барона, выпалил:

— Ой. Тоже здравствуйте, Александр Викторович.

Вирджил фыркнул, а Барон поджал губы и сухо ответил:

— Вам того же, — повернул голову к Вирджилу, — а вам — до свидания.

И четким, почти строевым шагом вышел за дверь. Вирджил проводил его взглядом исподлобья, поморщился в ответ на звук хлопнувшей двери и посмотрел на Диму.

— Садись, рассказывай.

Дима свой монолог уже обдумал по дороге, поэтому тушеваться не стал.

— Тягостное впечатление, — сказал он, отодвигая от стола стул и садясь на него, — я, конечно, понимаю, что это очень специфическая выборка, но — все равно… Если хоть на минуту представить, что я увидел достоверный срез проблем всех россиян, то девяносто процентов их корней — в алчности, тупости и бесчеловечности чиновников. Я понимаю, что это не так, что народ в приемную идет специфический и по специфическим проблемам… как вы правильно выразились — «с челобитными к царю»… именно к царю, а к кому еще идти с жалобой на царевых холопов?.. Но все же я другого ожидал.

— Чего? — быстро спросил Вирджил.

— Ну, во-первых, там все просят за себя, понимаете? За весь день там один человек был, который пришел не за себя просить, но она — журналистка. Возмущалась несоответствием манифеста «Единой России» и окружающей действительности. Еще тетка одна для отца-ветерана квартиру выбивать пришла, но, по-моему, ключевое слово здесь «квартира», а не «отец». Вообще, там все уверены, что их несправедливо обделили, но к одним почему-то испытываешь сочувствие, а к другим — нет. И как-то… понимаете, они так хорошо подходят к друг другу — эти обиженные и их обидчики-чиновники — как две стороны медали. И те, и другие думают только о себе, понимаете? Не все, конечно, но большинство. И очень это взаимосвязано — ведь если бы никто не предлагал чиновникам взяток, так они бы их и не требовали. Другое дело, что с взяткой все получается проще, быстрее и, в конечном счете, дешевле, чем без нее, но одних ли чиновников в этом вина?

Вирджил хмыкнул, но ничего не сказал.

— Вот к вечеру студент один пришел. Интересную историю рассказал. Есть в Люберцах какой-то филиал какой-то академии коммунального хозяйства. Или что-то в этом роде. Филиал платный и, как я понимаю, насквозь коррумпированный. Помимо официальной платы брали деньги за зачеты, экзамены. Впрочем, тот студент говорил, что честно учиться разрешали: кто не хотел платить, а честно сдавать — пожалуйста. Диплом, правда, бесплатно не давали, хоть ты честно его делай, хоть нечестно. Семьдесят тысяч рублей он стоил, и деньги принимал лично директор. Понятно, что почти никто в этом институте не учился, все только деньги отстёгивали. И тут какие-то студентки, которым стало жалко семьдесят тысяч на диплом, написали заявление в прокуратуру и попали как раз в рамки кампании по борьбе с коррупцией в вузах. И директора тут же на четыре года посадили. Ну, в принципе, ничего удивительного. Вот только догадайтесь, что тот студент просить пришел?

— Вернуть директора? — с ничего не выражающим лицом спросил Вирджил.

— Да, — Дима не ожидал такой проницательности и поэтому слегка растерялся, — теперь там никто — ни студенты, ни преподаватели — никто не знает, как сдавать дипломы. Студент этот несколько тысяч подписей принес — практически всех, кто там учится и преподает. И отдельно заявления от тех двух студенток. Возмущался очень, справедливости требовал, представляете?

Вирджил криво улыбнулся, собрался что-то сказать, но тут зазвонил телефон на столе. Вирджил нахмурился, взял трубку, послушал, положил обратно, оглядел стол и вздохнул.

— Господин Барон, — сказал он довольно желчно, — изволили забыть мобильник на моем столе. Мистика, какая-то с этим столом, не находишь? Короче, бери его и отнеси их благородию — он на улице в машине. Пикап фордовский.

Вирджил подтолкнул к Диме лежащий на столе телефон. Лукшин вздохнул, взял сотовый и вышел в коридор. Телефон, надо заметить, тоже не очень-то соответствовал статусу владельца. Всего лишь Nokia. Один из самых дорогих, правда — в титановом корпусе, но — Nokia. «Имидж — ничто?», — Дима иронично хмыкнул, крутя в руке телефон, потом его молнией пронзила мысль — в нем наверняка есть Юлин номер. Он остановился на середине лестничного пролета и сдвинул металлическую крышку. Залез в телефонную книгу, прокрутил немного и огорченно вздохнул — имен в ней не было — только фамилии и инициалы. Юлиной фамилии Дима не знал, а перебирать все фамилии и копировать подходящие «Ю» займет слишком много времени. Хотя… Дима ткнул в кнопку «Опции» и прошелся по меню. Ага, вот… выбрал «Скопировать книгу» и, с удовлетворенным возгласом ткнул в пункт «по Bluetooth». Выбрал в списке свой телефон, нажал «отправить» и, победно улыбнувшись, пошел дальше. Перед выходом глянул на экранчик, убедился, что передача завершена и задвинул крышку. Вот так. Вряд ли там будет очень много людей на букву «Ю» — можно будет просто тупо всех обзвонить.

Барон стоял возле своего «Форда» и задумчиво разглядывал фасад основного здания. Увидев выходящего Диму, встрепенулся и сделал пару шагов ему навстречу, протягивая руку.

— Спасибо, — сказал он, принимая телефон из Диминых рук.

— Пожалуйста, — Дима пожал плечами и скосил взгляд на пикап.

— SVT Raptor, — сказал Барон, — единственный в мире серийный гоночный пикап.

Дима промычал что-то неопределенное.

— Вещам дорогим я предпочитаю функциональные, — Барон снисходительно улыбнулся, кивнул Диме и сел в машину. Лукшин проводил отъехавший джип взглядом и вернулся в кабинет. Вирджил встретил его изучающим взглядом. Хмыкнул и сказал:

— Продолжая наш разговор. Как думаешь, вопрос какого из увиденных тобой просителей был самым серьезным?

Такого вопроса Дима не предвидел, поэтому задумался. Но ненадолго.

— Наверное, женщина, у которой детей отнимают. Все-таки это уж чересчур…

— Думаешь? — со странной интонацией спросил Вирджил, — а почему не журналистка?

Лукшин потрясенно вытаращился на Вирджила:

— Да вы что! Она даже сама к своему вопросу серьезно не относилась. Да и то — что в нем серьезного? Только людей от работы отвлекать…

— Вот как? Правящая партия наобещала народу много всего, из чего не сделала ровным счетом ничего. Даже наоборот. И что же тут несерьезного?

— Вы шутите, наверное, — Дима вздохнул, — да, конечно, «Единую Россию» этот манифест не украшает. Но он же предвыборный был!

— И что?

— Так они все такие! — Дима аж руками всплеснул, — у всех партий! «Проголосуйте за нас, и через десять лет в России будет рай на земле». Мыслящие люди это понимают, и оценивают по программам, по ее лидерам, а не по обещаниям. Да кто за них голосовать пойдет, если они прямо напишут, что поднимут тарифы на ЖКХ и урежут пенсии? Да никто! Даже те, кто поумнее — может и оценят честность, но на всякий случай все равно проголосуют за тех, кто обещает тарифы снижать, а пенсии — повышать.

— Во-от, — Вирджил поднял мясистый палец, — то, что предвыборные документы объективно должны быть лживы — это тебе не кажется серьезным?

Дима пожал плечами:

— А что делать? Это же не только у нас, во всем мире так. Ничего не поделаешь, очень большая часть населения не хочет вникать ни в программу партии, ни в предлагаемые ей законопроекты. Эта часть просто проголосует за ту партию, которая убедительнее остальных пообещает все мыслимые и немыслимые блага. И, если партия действительно хочет пройти в Думу, ей необходимо этот момент учитывать. И — врать. Не потому что в партии одни лжецы, а потому что другого пути — нет. Если бы никто не верил тупо предвыборным обещаниям, так и врать смысла бы не было.

Вирджил почесал в затылке.

— Так может, дело в механизме выборов? В несовершенстве законов? Если издать закон, который будет прописывать контролировать соблюдение предвыборных обещаний? Может, вообще основная проблема России — несовершенное законодательство?

Дима задумался, вздохнул.

— Не знаю. Я всегда полагал, что основная проблема России — алчность и коррумпированность чиновников… Я и сейчас так полагаю, но теперь мне кажется, что коррупция не порок существующей системы, а ее порождение, если вы понимаете, о чем я. Стакан воды, вылитый на землю, находит кратчайшую дорогу к самой низкой точке. И здесь, по пересеченной местности нашей ментальности, кратчайшая дорога протекает через взятки и полезные знакомства. Совершенно нелепо требовать от воды, чтобы она текла по вершинам хребтов, а не по долинам. Совершенно нелепо издавать законы против коррупции при том, что и редактировать их, и продвигать в жизнь, и контролировать их соблюдение — будут те самые коррумпированные чиновники, против которых законы направлены. Это безнадежно.

— Короче, нужна революция.

— Нет! Да, законы плохи, потому что они сделаны чиновниками для самих себя в первую очередь. Да, половину высокопоставленных госслужащих давно пора отправить за решетку. Но дело же не в них, не в законах и не в социальном строе. Дело в ментальности. И с какой стати после революции все станет по-другому? Проблема в людях — пятьдесят на пятьдесят. На одного ветерана, действительно нуждающегося в квартире — одна жадная тетка, прописавшая в квартире своего двоюродного деда косой десяток родственников. Каким законом отсеять первых от вторых? По личным ощущениям? Но это же ложный путь — для того, чтобы система была эффективной, она должна быть саморегулирующейся, то есть, свободной от человеческого фактора. Социализм споткнулся именно на этом.

— А если допустить, что существует механизм, позволяющий отделить зерна от плевел? Честных ветеранов от нечестных теток?

— Механизм? — Дима удивленно уставился на Вирджила, — какой механизм?

— Машина Бланка, — Вирджил широко ухмыльнулся, — сначала давай определимся, кого от кого следует отсеивать. Не буду тебе пока забивать мозги теорией. Она тебя не минует, и не надейся, но это будет позже. А пока воспользуемся средневековой терминологией. Поделим все человечество на три группы, условно назовем их «чистыми», «порчеными» и «гнилыми». Ну-ка, как бы ты поделил всех людей на эти группы?

Дима пожал плечами.

— Как-то это… наивно… ну ладно. Чистые — это, видимо, всякие альтруисты. Мать Тереза там… блин, ни одного имени больше в голову не приходит. Гнилые — это, видимо, всякие тираны вроде Гитлера и Сталина. А порченые — все остальные. Так?

— Не совсем. Близко, но не так. Прелесть данной классификации в том, что она почти объективна. Определить, к какому классу принадлежит человек, можно вне его отношений с остальным человечеством. Просто по его отношению к самому себе. Поясню. «Чистый» человек живет в полном соответствии со своим сводом законов. «Порченый» — нет. Он, с тем или иным успехом и усердием старается жить в соответствии с ним, но у него не получается. И это — основное различие. «Гнилые», что самое забавное, также живут в соответствии со своими законами, и в этом они очень похожи на «чистых». Отличие только в том, что законы «гнилых» — эгоцентричны и асоциальны, а законы «чистых» — наоборот. Основная идея предлагаемого мироустройства заключается в том, что управлять должны только «чистые», а работать — только «порченые». Пусть тебя не смущает смысл этих терминов, для общества «порченые» ничем не хуже «чистых». Иерархия строится вовсе не на ценности индивидуума, просто «чистые» будут неэффективны как работники. Типичный «чистый» будет вкалывать на благо общества до потери сознания, в то время как не лишенный эгоизма «порченый» постарается что-нибудь изобрести, чтобы снизить нагрузку на себя без потери эффективности.

— Хм. А «гнилые»?

— А «гнилых» надо уничтожать. Пользу обществу они принести не в состоянии.

— Допустим, все так. И что это за кодекс строителя коммунизма, которому должны соответствовать эти ваши «чистые»?

— Твой сарказм неуместен. Нет никакого общего кодекса. Я же сказал, классификация опирается на отношение человека к самому себе. «Чистый» знает, что он — чист. «Порченый» знает, что в нем есть червоточинка.

Дима нахмурился.

— И все? Так мало ли какой у человека внутренний кодекс? Взять вон Сталина — по вашей классификации он запросто «чистым» выйдет. А что — о своем комфорте он не беспокоился, коммунизм строил. Фигня какая-то, вот что я думаю. Что мешает «чистому» быть одновременно тираном и альтруистом, мечтающим железной рукой загнать человечество к счастью?

— Он сам себе и мешает. Непротиворечивая система ценностей может быть либо черной либо белой. Либо стопроцентный альтруист, либо не менее стопроцентный эгоист. Полутона — прерогатива «порченых». Как и душевные метания, и внутриличностные конфликты. Невозможно быть наполовину альтруистом, наполовину эгоистом — и жить в мире с самим собой.

— Ну ладно, — Дима устало махнул рукой, спор начал ему надоедать, — Сути проблемы это не меняет. Вот я — «чистый». Давайте, делайте меня президентом.

— Не-е, — Вирджил ухмыльнулся, — ты «порченый».

— И почему же?

— А то ты сам не знаешь? Хочешь сказать, что живешь в согласии со своей системой ценностей.

— Ну да.

— А как в нее вписываются три гигабайта фотографий голеньких мальчиков от восьми до четырнадцати лет?

— Что? — Дима вздрогнул и шагнул назад. В ушах зашумело. «Как? Откуда?» — К…какие еще фотографии!?

— Всякие. И не лень тебе их каждый раз переименовывать? От кого прячешь-то? От себя?

— Я…Я… вы что? Вы у меня в компьютере рылись?! Да какое вы право…

— Ты спросил, я ответил, — Вирджил со вздохом воздел очи, — да ты не дергайся. Что такого, дело-то неподсудное. Это, в сущности, даже порнографией не считается. И не надо меня ни в чем убеждать. Я и так отлично знаю, что разглядывая эти нежные попки, ты ни разу не позволил себе представить, как втыкаешь в них свой член.

Дима сдавленно пискнул и побагровел.

— Я знаю, что ты просто ностальгируешь по собственной, давно утраченной невинной юности, — безжалостно продолжал Вирджил, — ты себя ассоциируешь с этими голыми детишками и вовсе ничего такого, да-да. Те фотографии, где эротизма больше положенного, тебе в крайней степени отвратительны, это я тоже знаю… кстати, один из признаков латентного гомосексуализма.

Дима был раздавлен, жалок и в крайней степени себе отвратителен.

— Это… это возмутительно, — жалобно сказал он, — вы не имеете права копаться в моем компьютере.

Вирджил плотоядно усмехнулся:

— А с чего ты взял, что кто-то копался в твоем компьютере? Твое отношение к этим фотографиям я что, тоже из компьютера достал? Все намного хуже. Помнишь аппарат, который ты принял за томограф? Это и есть Машина Бланка — тот механизм, что отделяет зерна от плевел. Нужен нам твой компьютер! Мы в голове твоей покопались.

Дима сглотнул и сел на стул.

— Невозможно, — прошептал он.

— Ты совершенно прав. Без такого механизма изложенная выше идея мироустройства бессмысленна. Зато с ним… открывающиеся возможности просто безграничны.

— Невозможно… — повторил Дима.

— Но — только в рамках нашей идеи, — продолжал Вирджил, — в руках нынешних «демократов» такая машина способна натворить массу бед.

— Это что же, — тихо спросил Дима, — ваша идея предполагает, что кто-то будет постоянно копаться у меня в голове?

— А что тебя смущает? Наша идея предполагает также, что тебе тоже придется копаться в чьих-то головах. Право судить подразумевает также и обязанность судить, а ты как думал?

— Но это же — никакой личной жизни!?

— А зачем человеку совершенного общества что-то скрывать? Если он преступник, то пусть отвечает перед законом. Если же не преступник — чего бояться?

Дима чувствовал себя раздетым догола и выставленным на всеобщее обозрение.

— А как же права человека? Право на личную жизнь?

— А кто сказал, что права человека — истина в последней инстанции? Неприкосновенность так называемой «частной» жизни — это закон, который обыватели придумали для самих себя. Тебя же возмущает закон, в соответствии с которым госслужащие при получении квартир стоят впереди ветеранов? Возмущает, потому что это — явная несправедливость, возвёденная в ранг закона. С правом на неприкосновенность частной жизни — то же самое. Не счесть, сколько преступлений прикрыто этим правом, но лицемерного героя нашего времени это не смущает. А вот что сосед сможет узнать про привычку нашего героя ковырять пальцем в жопе — это его пугает больше, чем ядерная война. Хотя ни один закон не запрещает ковырять пальцем в жопе. Улавливаешь аналогию?

— Нет! — зло каркнул Лукшин.

Вирджил, улыбаясь, покачал мясистым пальцем:

— Ну не упрямься, все ты понимаешь. Всем «порченым» присуще желание выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Поэтому они и придумали эту ерунду про неприкосновенность частной жизни. Только поэтому. Ну какой вред будет человеку, если все узнают про его привычку ковыряться в жопе?

— Очень реальный, — сказал Дима, — например, узнает про это его директор и уволит. Чем не вред?

— Ну, во-первых (если уж мы говорим про правовое государство), такая привычка вроде не входит в список поводов для увольнения? А во-вторых, директор сам любит мастурбировать на портрет Петра Первого. И об этом все осведомлены ничуть не хуже, чем о привычках его подчиненных. Что тогда?

— Дискомфорт. Мне неприятно, что о моих… постыдных привычках кто-то узнает. И потом, ладно директор. А то, что друзья перестанут со мной здороваться, что девушка бросит — это не вред?!

Дима сорвался на крик и замолчал.

— Я думаю, ты и сам догадываешься, что описанная тобой реакция окружающих — типична для «порченых». Ни «чистые», ни «гнилые» так реагировать не будут. А в чем же корень подобной реакции, не задумывался? Так я тебе скажу — желание обелить себя, разумеется. Дистанцироваться от опозорившегося, чтобы все-все поняли — уж у нас-то никаких постыдных привычек нет и быть не может. В носу мы не ковыряемся, уверены, что метеоризм — термин из астрономии и вообще — писаем духами и испражняемся бабочками. Каждый из этих пуритан знает, что в глубине души он ничем не лучше того, кто сплоховал и выставил изнанки своей души на всеобщее осмеяние. И — любопытный казус — это осознание только подстегивает его остракизм. Догадываешься почему? Потому что, по большому счету, наплевать ему на этого оплошавшего и на его привычки. Он себя таким образом казнит, свои постыдные привычки критикует. А теперь скажи мне, что такое постыдная привычка?

Дима промолчал.

— Молчишь? Ну так я скажу. С вредной привычкой все понятно — вот курильщик. Его привычка наносит реальный вред и ему и окружающим. И преследование такой привычки, вплоть до законодательного, уместно и оправдано. А теперь возьмем привычку, которая считается постыдной. Скажем, мастурбацию. Вреда это никому не приносит, наоборот, в некоторых условиях она способствует здоровью, как психическому, так и физическому. Но тем не менее человек скорее признается, что он курит, чем что он, простите, дрочит. Почему? Потому что столь лелеемые человечеством постыдные привычки — это типичный случай табу. Зачастую бессмысленного запрета, обусловленного традицией и свойственного слаборазвитым обществам. Это атавизм, пережиток первобытнообщинного строя, детская болезнь, за которую человечество цепляется в нелепом протесте пубертатного периода. Нет и не может быть постыдных привычек. Есть привычки вредные, есть бесполезные, есть полезные. Вредные должны быть наказуемы, полезные поощряемы, остальные… какое мне до остальных дело? Хватить уже ерзать, как уж на сковородке, насрать мне на твою коллекцию обнаженки и никоим образом она моего отношения к тебе не меняет. А то, что она меняет твое отношение к самому себе, так я тут ни при чем — с этим к психотерапевту, пожалуйста. Тоже, кстати, изобретение «порченых». Очень забавная профессия убеждать людей в том, что они не такие плохие, как им самим кажется.

— Все равно у вас ничего не выйдет. Как вы людей погоните на это чтение мозгов, когда все узнают, чем это чревато? Под дулами автоматов каждого каждую неделю? Народ будет против. Вот тогда узнаете, что такое революция.

Вирджил широко улыбнулся.

— Ну ты себя с народом не путай, — сказал он ласково, — против будет не народ, а некоторая его составляющая. Не спорю, в нынешней системе — наиболее значимая. Поэтому без некоторых перестановок не обойтись. Но с чего ты взял, что просветку мы будем делать принудительно? Нет, исключительно добровольно. Хочешь дальше работать и получать зарплату — пожалуйте на процедуру. А нет — так до свидания. Попал под подозрение о совершении преступления — выбирай. Можешь отказаться от просветки и ответить по всей строгости закона, как виновный. Никакой принудиловки, ты что! Мы и своих работников никогда не принуждаем, и даже тебя — разве мы принудили лечь в этот МРТ? Ты можешь сказать, что мы тебя обманули — и будешь прав, впрочем, тогда это было необходимо — но мы тебя не принуждали, ты сам сделал выбор. Теперь, когда ты все знаешь, ты можешь в любой момент отказаться от очередной просветки и идти на все четыре стороны. Но совсем без просветки обойтись пока не получится. Путем естественной эволюции человечество от постыдных привычек не избавить. Это все равно, что надеяться на естественное излечение аппендицита. Хирургическое вмешательство необходимо.

— Между прочим, — сказал Дима, — неудачное сравнение. Я понимаю, что вы хотели сказать, но ваша ошибка очень символична. Дело в том, что по последним исследованиям, аппендицит очень важен при формировании иммунитета и его удаление скорее вредит, чем…

Вирджил расхохотался. Громко и весело. Отдышался, утер слезы.

— Ты думаешь, моя ошибка символична? Твоя — еще символичнее. Аппендицит — это не орган, это болезнь, возникающая при воспалении аппендикса. И боюсь, даже британские ученые не смогут доказать, что аппендицит может быть кому-то чем-то полезен. Действительно, не стоит вмешиваться в здоровый организм. Но человечеству-то уже гнойный перитонит светит. Ты, я полагаю, не задумывался, но отношение общества к постыдным привычкам, повлекшее появление термина «частная жизнь» — это момент более важный, чем отношение к частной собственности или, там, к эксплуатации человека человеком. Только задумайся, что человечество потеряет вместе с этой самой частной жизнью? А что приобретет? Взвесь все плюсы и минусы! Это же сразу и на корню устранит преступность почти полностью. Ну да, останется месть, останутся убийства в состоянии аффекта. Но львиная доля преступлений — ограбления, всякие аферы, умышленные убийства, мошенничество — исчезнут. Какой смысл в воровстве, если всем все известно? И наказание — неотвратимо? Теперь, когда ты знаешь, что это — не фантастика, тебя устраивает такая цена за то, чтобы твои секретики оставались в тени? Никто не будет знать о том, что ты любуешься голыми мальчиками, но маньяк будет так же свободно резать людей в темных переулках, а алчный чиновник купит себе еще пару вилл на Лазурном берегу. Ты согласен на это? Отвечай!

— Можно подумать, это от меня зависит…

— Ах-ах, — Вирджил покачал головой, — какая удобная позиция. Ты и на выборы поэтому ни разу не ходил — ты же умный человек и понимаешь, что от одного твоего голоса ровным счетом ничего не зависит. Все равно все подделают так, как надо. Вот только пока ты будешь так думать, ничего зависеть и не начнет. Думаешь, однажды, кто-то могущественный и добрый всё-всё исправит и сообщит лично тебе по телевизору: «Димочка, иди голосовать, теперь всё по-честному?». А вот хрен тебе! Если хочешь, чтобы твой голос на что-то влиял, докажи, что ты его имеешь. Или: ты не хочешь? Или тебе сложившаяся ситуация удобнее? Ну и пусть вокруг бесправие и произвол, зато твоей ответственности в этом нет; можно взахлеб ругать на кухне зажравшихся депутатов и поносить на чем свет стоит «антинародное правительство»?

— Нет.

Вирджил молча поднял брови.

— Нет, я хочу, чтобы мой голос на что-то влиял… наверное. Я просто не готов и слегка… взволнован. Мне надо подумать.

— Ха, «слегка взволнован». Сказал бы уж как есть — до самых печенок ошарашен. Хотя… нормальная реакция. Видишь ли, еще одна причина, по которой выбрана Россия — здесь уничтожение частной жизни не вызовет такого общественного резонанса, как, скажем, в Америке, или в Европе.

— Да уж, представляю, — Дима хмыкнул.

— Большевики попытались устранить понятие «постыдной привычки» с помощью общежития. Коммуны и правила их обустройства на заре Советской власти не без оснований считались одними из столпов нового общества. Увы, коммунисты просчитались. Во многих случаях общежитие снижало эффективность работников. Невозможность уединения плохо сказывалась на работоспособности управленцев, специалистов умственного труда, людей творческих профессий. Поняв это, коммунисты начали вводить послабления, предоставлять отдельные жилища некоторым категориям работников, чем не преминули воспользоваться лелеющие свой затхлый хлам «порченые». Увы, у коммунистов не было Машины Бланки и все добрые начинания быстро сошли на нет, принеся больше вреда, чем пользы. А жаль. Сейчас мало кто помнит, но сексуальная революция в двадцатом веке началась не в Америке шестидесятых, а в молодом Советском союзе. Те достижения, до которых, скрипя и оступаясь, Америка добирается до сих пор, для советского секспросвета были пройденным этапом уже в двадцатых годах.

— Да ну, — недоверчиво хмыкнул Дима, — все знают: «в Советском союзе секса нет».

Вирджил досадливо отмахнулся:

— Это уже потом случилось. Когда тяжелый груз выпал из рук «отцов революции» и покатился назад под гору, разрушая все, что было создано. Не веришь — сходи в Ленинку. Почитай, что писала Коллонтай, найди очень популярную брошюрку двадцать пятого года под названием «Сексуальные рефлексы», ну и так далее.

Дима задумался.

— Тогда вам не здесь, а в каком-нибудь Зимбабве надо было революцию устраивать. Где все ходят голые и живут той самой идеальной коммуной.

Вирджил искоса посмотрел на Диму.

— Это ты уже просто упрямишься, я даже возражать тебе не буду, ты и сам понимаешь глупость своего заявления. Но есть еще одна немаловажная причина выбора именно этой страны. Процент «чистых» в России выше, чем в любой другой стране мира.

— Ха-ха-ха, — Дима засмеялся, — а вот в эту ерунду я уж точно никогда не поверю! Это у нас-то? Где невозможно найти честного чиновника и не берущего взяток ГИБДДшника? Где ж они все прячутся, ваши «чистые»? В сибирской тайге?

— Зря ерничаешь. Видишь ли, «чистый» никогда не пойдет во властные структуры — это противно его природе. Управленцем его можно сделать только насильно. А не будучи управленцами, «чистые», как это не странно, больше вредят обществу, поскольку склонны «подставить вторую щеку» вместо того, чтобы «око за око». Вот и выходит, что все те, кто должен управлять, пашут на полях и на заводах, а те, кто должен сидеть в тюрьме — сидят в администрации.

Дима пренебрежительно улыбнулся:

— Ага, слышал уже. Диктатура пролетариата, мир хижинам, война дворцам…

Вирджил поморщился.

— Это осадок. Те самые вирусы сознания, выжившие в мясорубке, полностью перевернувшей первоначальную идею. Нет конечно, любой рабочий ничем не лучше любого бизнесмена. И «ставить кухарку управлять государством» — просто глупо. (Кстати, тоже — выдернутая из контекста и перевранная фраза — про кухарку.) Просто особенность психологии «чистых» такова, что в обычных условиях они оседают среди крестьян и рабочих. Там, где они приносят максимум добавленной стоимости. Ты знаешь, что с этой точки зрения труд слесаря важнее, чем труд топ-менеджера международного холдинга? Топ-менеджер приносит максимум прибыли своему холдингу, поэтому его работа высоко оплачивается. Но его вклад в валовый доход страны зачастую отрицателен, в отличие от труда слесарей. Я вовсе не хочу сказать, что слесарь важнее топ-менеджера, что всех директоров надо обеспечить спецовками и поставить к верстакам. Просто в нынешней системе каждый старается быть на том месте, где он максимально эффективен для себя самого. Забавно, но тут в «чистых» проявляется подобие эгоизма — они предпочитают трудиться не в конторе, а в кабине трактора или перед станком, потому что это им приятнее — создавать своими руками нечто, нужное для людей. А в предлагаемой нами системе каждый должен занимать то место, где он будет максимально эффективен для системы. Не для себя, а для общества. Этот принцип моментально выметает из верхов всю гниль.

— Что-то я не замечаю тут станка, — ехидно сказал Дима.

— А кто тебе сказал, что я — «чистый»? — не менее ехидно ответил Вирджил, — стыдиться этого факта так же глупо, как и гордиться.

«А у тебя-то интересно, какие скелеты в шкафу?» — с любопытством подумал Дима, — «небось такие, что ууу… А ведь прикольно, кстати — как он признался, что тоже не идеал, мне как-то легче стало. Может и правы эти масоны?»

— А как эта машина показывает… ну, то, что в мозгу? Как со скрытой камеры? Или вид из глаз?

Вирджил засмеялся.

— Не беспокойся, подробностей не видно. Видишь ли, мозг — это не видеокамера. Он запоминает образы, а не картинку, поэтому расшифровка записи — дело довольно сложное. Когда ты смотришь в экран и видишь там голого мальчика на фоне заката, в твоем мозгу сохраняется не этот кадр, а впечатление, которое он создает. И, когда я смотрю твой файл, я и вижу это впечатление: образ заходящего солнца, образ обнаженного подростка, трогательный изгиб позвоночника, острые ключицы и связанные с этим ностальгию и сожаление по ушедшему детству. Хочешь сам посмотреть?

— Нет! — выпалил Дима даже быстрее, чем успел осмыслить вопрос.

— Да не обязательно этот момент. Что-нибудь вполне безобидное. Например, как выглядит твое знаменитое увольнение через призму твоей памяти?

Дима подумал, содрогнулся.

— Все равно — нет. Чей-нибудь другой файл… ваш, например?

Вирджил хихикнул.

— Мой? Извини, в другой раз. Но — поздравляю, еще один тест пройден. Один из важнейших, кстати — то, что ты отказался смотреть свой файл. Испытательный срок у тебя еще не закончился, но теперь у меня есть основания предполагать, что с остальными тестами ты тоже справишься. Можешь считать, что ты почти принят. На, держи.

Вирджил хлопнул на стол очередную купюру в пятьсот евро. Дима, с кривой ухмылкой на лице, подобрал ее и сунул в бумажник.

— Кстати, — сказал Вирджил, — должен извиниться, что намеренно так грубо вытащил самый лелеемый твой секрет. Я мог опровергнуть утверждение о твоей мнимой «чистоте» тысячей других примеров, да хотя бы твоим отношением к презренному металлу. Просто этот повод был самый наглядный.

— Да чего уж там, — сказал Дима, засовывая бумажник в карман, — кстати, теперь, наверное, вы меня так просто не отпустите? После того, как вы мне все это рассказали?

— Да боже мой, — Вирджил замахал руками, — за кого ты нас принимаешь? Хочешь, чтобы никто не прикасался грязными руками к твоим тайночкам? Или просто струсил? Да на здоровье. Говоришь «я увольняюсь», сдаешь оружие с удостоверением и уходишь. Нужен кому ты больно! А что до того, что я тебе рассказал… и кому ты это поведаешь? Что один из основных экспортеров редкоземельных металлов нашел способ читать человеческие воспоминания и по этому поводу собирается устроить новую революцию во имя идей коммунизма? Ты извини, но такую чушь, боюсь, не напечатал бы и твой блаженной памяти «Ночной экспресс». Так что, ты уходишь?

— Нет, — Дима вздохнул, — я просто спросил.

— Вот и ладно, — Вирджил встал и хлопнул ладонью по столу, — тогда пора тебе уже приступать к работе. К почти работе, коль уж ты почти принят. Завтра будет очередная запись публицистической программы «К барьеру!». Знаешь такую?

— Э… да, припоминаю. Смотрел пару выпусков.

— Завтра ты будешь ее ведущим.

— Что?!

— Да не пугайся. Все, что от тебя требуется — с выражением читать заранее подготовленные реплики. Откуда читать, тебе покажут. Приезжай к девяти ноль-ноль к съемочным павильонам на Калибровской. Встретишь меня на стоянке перед заводом.

— А где это?

— Завязывай тупить. Найдешь.

— Э… — сказал Дима, поднимаясь со стула, — в смысле, я пойду?

Вирджил хохотнул.

— Ага. До завтра. И помни, что я говорил про опоздания.

— До свидания, — Дима вышел из кабинета, плотно прикрыл дверь, прислонился спиной к стене и, закрыв глаза, сполз на пол. «Вот я попал», — подумал он с запоздалым ужасом, — «вот влип. Это что же, выходит он все знает? И про автосервис и про Юлю… и про гранаты. Вот блин… хотя стоп! Медосмотр я проходил перед собеседованием, так что ничего он не знает… пока. Вот незадача. Ладно, гранаты я ему отнесу, пусть сам разбирается… с автосервисом… ну ладно, стыдно, конечно, но не смертельно. Что сделает — уволит максимум, если выяснится, что тест я на самом деле провалил. Вот с Юлей серьезнее — если Барон узнает. Знаю я все эти принципы — все чинно-красиво только пока тебя лично не касается. Кто его знает — начнет ревновать… хотя… глупость какая… нужен ты кому больно ревновать тебя… а вот Антон… Черт, Антон!». Дима встревожился и вскочил. «Так вот что они имели в виду и чего боялись! Они откуда-то знали про… а, блин, флешка!» Дима прерывисто вздохнул и поспешил вниз по лестнице. «Похоже, придется-таки увольняться. Хорошо б сначала узнать, что там. А то обидно будет… но эти-то, блин! Тоже мне, друзья, могли бы и рассказать… а я бы поверил? М-да.».

Лукшин не на шутку опасался, что ему, по той или иной причине, не дадут выйти с территории — но опасался зря. «Училка» спокойно кивнула ему вслед и попрощалась, на стоянке и лесной дороге ему вообще никто не встретился. Ну, кроме собак.

Дима вышел на улицу, закрыл за собой калитку и перевел дух. Нашарил в кармане флешку, поежился и быстрым шагом направился к метро. Тот Володя явно боялся, что эту флешку у него могли найти … похоже, там действительно что-то важное. Хорошо, если Антон знает, как посмотреть эти файлы…

Лукшин дошел до нужного дома, поднялся на четвертый этаж, подошел к знакомой двери и уже собрался нажать кнопку звонка, как вдруг заметил что-то необычное. Прямоугольная бумажка с каким-то текстом была наклеена прямо на стык двери и косяка Антоновой квартиры. Дима нагнулся. «УВД по САО г. Москвы», печать и сегодняшняя дата. Лукшин присмотрелся и заметил еще кое-что — косяк был истерзан глубокими вмятинами — похоже, дверь пытались взломать. Да что же это происходит?! Дима сглотнул и беспомощно огляделся, словно ожидая найти ответ на этот вопрос. И дождался — со скрипом распахнулась дверь на противоположной стороне площадки. Дима вздрогнул и быстро обернулся, но это была всего лишь соседка. Полная пожила женщина смерила его подозрительным взглядом и спросила:

— Вы к кому?

— К Антону, — растерянно сказал Дима, тыкая пальцем в дверь, — а что?

— А вы сами кто будете?

— Знакомый его… мы работали вместе. Я вчера только к нему заходил. А что случилось-то, не знаете?

— Убили его, — заявила тетка, лучась удовлетворением от представившейся возможности продемонстрировать информированность, — воры и убили.

— К..какие воры? — Дима попятился.

— Обыкновенные, квартирные. Залезли к нему, ограбить, значит, а тут он и пришел. Его сначала пытать начали, чтобы он сказал, где деньги хранит, а он вырвался — и бежать. Ну, тут его и убили.

— Вы что, видели?

— Нет, — тетка с нескрываемым разочарованием вздохнула, — в ванной я была, как назло. Мылась. Милиция сказала. Сказала еще, чтобы если что будет происходить, им звонить. Я и про вас сейчас позвоню. Как вас звать-то?

— Андрей, — сказал Дима, разворачиваясь к лестнице.

— А то вы сами к ним зайдите, — крикнула ему вслед тетка, — в милицию-то.

— Обязательно, — пробормотал Дима, быстрым шагом выходя на улицу, — вот прямо сейчас и побегу.

Втянул плечи и быстрым шагом пошел к метро. «Ограбили, значит. Деньги искали… н-да. А деньги ли искали? Может, вовсе не их, а некую флешку?» Поежился, машинально оглянулся и пошел дальше. «Что делать-то? Позвонить Вирджилу и сказать, что увольняюсь? Или просто сознаться про флешку? Я ж ее все равно не смотрел… Ну да, поможет это мне. Антона сто пудов они убили, что им стоит и меня тоже за компанию? Не-е, надо увольняться и поскорее. Вот засунут они меня завтра в этот свой томограф и — всё. Митькой звали.»

Вышел к Покровке, повернул в сторону центра и вспомнил, как недавно шел этой же дорогой. Вспомнил про Юлю. «А ведь она меня тоже предупреждала. М-да. Камеры в доме, ха-ха три раза. Надо бы ей объяснить, что к чему, может ей еще не поздно сойти с поезда. О, кстати, у меня же ее номер должен быть». За всеми этими треволнениями Дима совершенно забыл про утащенный у Барона список контактов. Кстати, он этому небось тоже не порадуется — еще один повод опасаться очередной «томографии». Лукшин достал телефон, открыл последнее сообщение.

«Объединить полученные контакты с телефонной книгой?», — спросил телефон.

«Ok», — выбрал Дима, постоял немного, дожидаясь надписи «100 %» и открыл список контактов. Первыми в списке шли какие-то непонятные телефоны без имен и фамилий — обозначенные числами от «1» до «10».

— Не понял, — пробормотал Дима, прокручивая список. Появились первые фамилии, но тут телефон вдруг пискнул и выключился. «Что за черт?» — Дима потряс сотовый, нажал на кнопку включения — бесполезно. «Батарейка села, что ли? Так вроде позавчера только заряжал…». Дима попробовал вынуть батарейку, понажимал кнопки — тщетно. Телефон ни на какие манипуляции не реагировал, оставаясь темным и безмолвным. Дима раздраженно закинул его в карман и поехал домой.

Дома первым делом поставил телефон на зарядку, но тут его ждал очередной неприятный сюрприз — дело было не в зарядке. Телефон пролежал подключенным к сети добрый час, но так и не изъявил желания включиться. Видимо, все-таки сломался. «Нашел время», — разозлился Дима и чуть было в ярости не выкинул телефон в окно. Но вовремя остановился. «Отнесу завтра в сервис», — решил он, — «пусть хотя бы контакты достанут. Заодно и новый телефон возьму, этот уже явно свое отслужил».