Монотонно покачивается медный маятник часов ходиков. Прислушиваясь к тишине, Иван Иванович мысленно торопит стрелки. Скорей бы рассвет. У хребта в чьем-то дворе протяжно воет собака. В помещении тепло. На широких нарах прямо в одежде спит поисковая группа: радист Тимка Булахов и эвенк Додоев.

Тимка прибыл сюда недавно. Он закончил весной курсы радистов и работал в гидрогеологической партии на Амуре. От начальника экспедиции Сидорова, прилетевшего туда, он случайно узнал о своих друзьях Петьке и Тане. Два дня понадобилось Тимке, чтобы уговорить Анатолия Васильевича перевести его в геологопартию Гарновского. Прибыл, ждал, когда вернутся из маршрута Таня и Петька. И вдруг сообщили о несчастье. Тимка с Додоевым записались в первую спасательную группу. Им приказано было спать, потому что, как только прибудет вертолет, их сразу забросят в район горного Удаяна. Снаряжение лежит у порога. В отдельном рюкзаке — тщательно упакованная портативная рация.

Иван Иванович потуже подпоясал шубу, нахлобучил волчью шапку и вышел на крыльцо. Поселок Шалаганово спал. Только в конце улицы светились окна больницы. Больных там нет, но врачи наготове, ждут потерявшихся. Парторг спустился к реке. Здесь, при свете костров, геологи очищали поляну от снега, готовили посадочную площадку для вертолета.

— Ну, что эфир? — спросил Бурмаков.

— Пока ничего. Будем ждать рассвета. Военные не должны подвести.

Иван Иванович, утопая в снегу, стал разбирать изгородь. Чувствовал, как покалывает сердце. Сухие жерди волоком подтащил к костру, отдышался и пошел в штаб. Когда обходил склад, увидел: широкая угловатая тень прыгала по голубым сугробам. «Кажется, сторожиха магазина».

Женщина подбежала и задыхаясь выпалила:

— Человек ваш нашелся, Гарновский. Он в больнице. Идемте.

— А дети?

— Только он один.

Шаркая по твердому снегу подшитыми валенками, парторг поспешил за сторожихой. Сведенными от мороза губами, женщина рассказывала:

— У Метелкиных в бане он обнаружился. Еще вечером туда заполз. А собака моя стала выть, ну все равно, как по усопшему. Затрясло меня, думаю, что за напасть такая? Побежала к Николаю Козыреву. Он, вишь ли, в моей бане последним мылся. Так и так, докладываю, в бане объявилась нечистая сила. Он прямо раздемшись и побег. Подкрались мы к бане, а оттуда храпение слышится. Я за дерево спряталась, а Козырев рывком дверь открыл и зашел. Потом меня позвал. И повели мы вашего Гарновского в больницу.

— Он ранен? Обморожен?

— Что ты, милай, он, как яичко пасхальное, целенький. Нам ничего не сказал, парторга, говорит, зовите.

Гарновский лежал в приемной главного врача на деревянном топчане. Иван Иванович видел через стеклянную дверь, что Гарновский капризничает и отталкивает руку медсестры со шприцем. Услышал шарканье ног, оглянулся, вскочил. Но устоять сил у Гарновского не хватило. Рухнул на кушетку. По худым, почерневшим от мороза щекам потекли слезы.

— Что случилось? Где Таня и Петька?

Гарновский всхлипнул:

— Не знаю. Я болел. Они мне не подчинились и вышли на Удаян. За ночь я немного оклемался и поехал на лошади, но догнать не мог. На левом склоне Удаяна, у россыпей, видел их следы и остатки костра. Но меня самого ночью окружили волки. Отстреливался. Лошадь переломила передние ноги. Я побежал. Они кинулись на Житуху. В темноте я сбился с курса, потерял рюкзак. На рассвете вышел к реке. Опять видел волков. Сидел на уступе скалы. Отбивался камнями, обессилил. Двое суток полз сюда по льду… — Голубые глаза лихорадочно заблестели: — Спасать детишек надо. Вызывайте вертолет. — От нервного перенапряжения Гарновского трясло. — Я им приказывал не ходить…

— Знаем, на базе видели вашу записку.

Гарновский вытер глаза грязным кулаком.

— Вы были в Медвежьем зимовье?

— Группа Колесникова и сейчас там. По рации передали. А сюда из города военные обещали прислать вертолет.

— Я тоже полечу. Я понимаете, я тут виноват! — Георгий Николаевич откачнулся назад и вдруг стал мелко биться о стенку головой, и заговорил странным шепотом: — Я поеду… я… я… я… — Глаза у него закатились.

— Нельзя его пока тревожить, — сказал врач, — он в шоковом состоянии.

Но Георгий Николаевич открыл глаза и твердым голосом произнес:

— С вертолета просмотрите русло Серебрянки, могут выйти туда, я им говорил, что там два зимовья Бурмейстера.

— Посмотрим, — ответил парторг и вышел на улицу.

Светало. Луна заметно побледнела. Расплылись контуры гор. Деревья теперь не бросали на снег четкой тени, а казались застывшими клубами морозного тумана. Иван Иванович вдруг увидел, что там, за рекой, из-за серых нагромождений гор вынырнула еще одна луна. Медно-блестящая. Он остановился. И услышал звенящий от мороза свист пропеллера. Глухо донесся рокот мощного мотора.

Летчик, вероятно, заметил костры на снегу и разверзнул вертолет. Круглый луч прожектора скользнул по поселку. От реки полетели в темное небо сигнальные ракеты. Две зеленых и одна красная. «Луна» погасла. Голубым цветом засияла кабина. Вертолет садился. Гул двигателя разбудил таежный поселок. Залаяли собаки. В домиках у реки засветились оконца.

Иван Иванович подошел к вертолету, когда винт делал последние обороты. Морозные струи ветра ударили в лицо. От сигнальных костров остались только черные пятна. Через огород по глубокому снегу бежали к вертолету Додоев и Тимка Булахов. Щелкнул замок. С неприятным стеклянным звоном открылась дверца. Сидоров выпрыгнул в снег и, не поздоровавшись, спросил:

— Что нового?

Иван Иванович доложил о Гарновском, о его путаном рассказе. Додоев всплеснул руками.

— Эта, как так, волки скушали Житуху? Она всегда уходила от них, хитрая лошадь была, Васька Жухов ее учил. Мне шибко не верится.

Парторг повернулся к эвенку:

— Гарновский сказал, что ноги переломила передние.

И опять не поверил старый таежник. Тимка с карабином и рацией за спиной стоял рядом и слушал внимательно. Сидоров поднял полу меховой куртки, вынул из кармана большие часы, нажал кнопку. Открылась одна крышка, потом другая.

— Гарновский, что-нибудь дельное предлагал?

— Сказал, что с Удаяна они могут выйти на Серебрянку.

Сидоров с досады топнул унтом.

— И дураку понятно.

Светало. Заалели вершины заснеженных гор. Легкий ветер погнал сухие, как песок, крупинки снега.

— Спасатели, — крикнул Сидоров, — садитесь!

Додоев забрался в вертолет, а Тимка быстро стал ему подавать спасательное снаряжение. В вертолет заскочил Сидоров, прошел в кабину, сел рядом с летчиком.

Вертолет стремительно поднялся вверх и взял курс на розовый от солнца далекий зубец Главного хребта.

В десять часов утра вертолет завис над центральными отрогами. Взять высоту основной гребенки хребта ему стало не под силу. Летчик Саша решил схитрить, он уменьшил высоту и повел свою машину мягкими зигзагами, намереваясь обогнуть гребенку по ущельям.

Додоев и Тимка Булахов рассматривали складки гор. Петляя, вертолет продвинулся к истокам реки Серебрянки. Ослепительно засверкала заснеженная долина. Черным окоемом окружали ее отвесные скалы. Конец долины сверху походил на клюв птицы. Там парила на морозе вода, выдавленная из ледяных трещин.

— Вижу костер, — спокойно сообщил Тимка.

Летчик сразу же опустил вертолет к земле. Увидел черное пятно на снегу. Сидоров поднял бинокль к глазам: серые угли и несколько головешек. И следы, уходящие к пролому между скал, занесенные уже поземкой.

— Надо на землю ступать, — сказал Додоев, — искать будем.

Приземлить вертолет Саша не рискнул. Под снегом могли оказаться скалистые обломки, трещины или коряжины. Перекосит машину, винты шаркнут по снегу — и авария. Анатолий Васильевич вытащил из-под сиденья мешок с веревочной лестницей. Открыл дверцу, закрепил веревочные петли на специальных зацепках, ногой сбросил лестницу вниз. От ветра она заболталась, как хвост дракона. Первым спускался Тимка с рацией за спиной. Каждую ступеньку ловил в воздухе ногой. Почувствовав твердую землю, встал, руками натянул лестницу. Додоев мгновенно проскочил двадцать веревочных ступенек и встал рядом с Тимкой, вслед за ним плюхнулись в снег рюкзак и лыжи.

— Действуйте, как договорились, — прокричал на прощание Сидоров.

Вертолет набрал высоту, перескочил через отвесные скалы и пошел по ущелью в сторону Медвежьего зимовья. Начальник экспедиции решил там взять поисковую группу Колесникова и облететь долину реки Миренги. Он предполагал, что Петька с Таней, если они еще живые, могут выйти туда.

Следы от костра вывели Додоева и Тимку Булахова на лед Серебрянки. И пропали. Тимка пошел вниз по реке, осматривая заснеженные бугры. В одном месте ему показалось, что под снегом лежит человек. Тимка скинул с плеч рацию, положил на лед карабин. Раскидывая снег, он со страхом ожидал, что сейчас увидит… Облегченно вздохнул — коряжина, застывшая во льду.

— Эге-гей, Тим-ка! — позвал из распадка Додоев. — Крик вспугнул стайку синиц. Тенькая, они пронеслись над рекой и исчезли в угрюмом ельнике. — Иди, — снова закричал Додоев, — я следы нашел.

Тимка легко полез в крутую гору. Широкие, оббитые мехом лыжи назад не сдавали. Из-под снега шел дурманящий запах растревоженного ногами свиного багульника. Тимка обошел кусты шиповника и не заметил, что от его прикосновения шиповник уронил ягоды, и они, как застывшие капли крови, покатились по твердому снегу вниз, в ущелье.

Додоев шел нагнувшись и трогал снег руками. Тимка нагнал его и тоже увидел следы, наполовину засыпанные снегом. Они ему не понравились. Следы «говорили» таежникам, что Таня и Петька выбились из сил. Бороздили снег ногами. И, кажется, тащили друг друга волоком. Высокие глыбы Петька и Таня не обходили, а сохраняя силы, лезли через щель между ними. На шершавых камнях Тимка заметил шерстинки.

Додоев вытащил руку из меховой рукавицы, собрал шерстинки. Покатал их в пальцах.

— Таня оставила. Шапка у нее мехом наружу. Шла первой и тащила Петьку.

Угрюмые деревья, коченеющие от мороза, равнодушно смотрели на двух таежников. Следы начали петлять. Они то уходили вверх, то снова шли вниз. За плоским камнем, с подветренной стороны, снег был примят. Ребята, по-видимому, пытались разжечь костер. Кучка веток, пересыпанная снегом, горсть обгоревшего мха, сорванного с камня, лафтак бересты. Все было сырое. Таня с Петькой, наверное, поэтому не смогли добыть огня.

К вечеру следы привели в заросшее кедрачом ущелье. Здесь Тимка заметил зимовье. Сначала принял его за камень, упавший со скалы и заваленный снегом.

Свежих следов у зимовья не обнаружили. Разворошили вокруг снег. Никого. Стали откапывать зимовье, используя вместо лопат широкие лыжи.

Волнуясь, Тимка рванул дверь зимовья. Не поддалась, примерзла. Рванули вдвоем с Додоевым.

В сумерках рассмотрели жилье. Нары. Печка. Чурбан. Топор у порога, покрытый инеем. Котелок на гвозде. Людей не было. Из котомки Додоев достал толстый огарок свечи. Зажег. Просмотрели под низкими нарами, за печкой. У двери под потолком Тимка прочел старую надпись: «Зимовье рубили Саня Бурмейстер и его жена Нина». Додоев стал разводить в печке огонь.

— Ох, Санька молодец! Зимовьюшки везде рубит. Маленько поохотится и уходит дальше. Кочует все равно, что эвенк, а сам вот русский. А зимовьюшки людям служат. — Додоев зажег бересту, сунул ее в печку под сухие дрова, закрыл топку плоским камнем. И сразу же затрещали щепки, потянуло дым в трубу. — Отдохнем, Тимка, немного, чаю сварим, а луна появится, пойдем дальше. Я здесь до революции кочевал, немножко помню.

Тимка сбросил с себя поклажу, снял с гвоздя котелок, чтобы нагрести снегу на чай. И увидел на дне котелка ровный листок бумаги.

Через минуту, развернув рацию, Тимка внеурочно ворвался в эфир:

— Центральная. Я — Норд. Центральная, отвечайте. Я — Норд. Прием.

Зашелестело в наушниках и сквозь помехи послышался ровный голос Букырина

— Я слушаю вас, Норд. Прием.

Тимка перевел рычажок на «передача»:

— В зимовье на Стрелке обнаружены две записки,

Слушайте их текст. «У нас где-то заблудился старший группы Гарновский. Обещал здесь быть. Ждали двое суток. Вышли на поиск. Сейчас будем обыскивать правый склон водораздела, по нему он обещал подняться к нам на лошади. Как только обыщем, вернемся обратно. Зимовье буду называть избушкой Бурмейстера. Открыли секрет государственной важности. Сообщим о нем в записке в случае, если нам будет грозить смерть. Жмыхин».

Тимка сделал паузу, спросил:

— Как поняли? Прием.

— Поняли. Читай вторую.

Тимка перевернул листок бумаги на другую сторону щелкнул рычажком. Додоев ближе поставил свечу, чтоб Тимке легче было читать — записка писалась второпях, строчки сливались.

— «Следов не обнаружили. Ночью к избушке Бурмейстера подходили волки. Сегодня спустимся на дно Ильгинского ущелья. Думаем, что Гарновский вместе с лошадью обвалился туда. Кончаются сухари. Сюда больше не вернемся. У нас осталось два патрона». Как поняли? — спросил Тимка.

— Поняли,— ответил парторг. — Что намерены делать?

— Дождемся луны и выйдем к Ильгинскому ущелью. Какие результаты у вертолета?

— Просматривает русла реки, но ничего утешительного. Желаю успеха. Докладывайте обо всем. До встречи в эфире.

Тимка снял наушники. Додоев прошел к нарам. Обратно. И опять к нарам.

— Ты, Тимка, главное, дух не теряй. Чаю надо пить да луну ждать, искать сразу будем. — Вскипятили чай. Эвенк вынул из кармана железную баночку, отвинтил крышку. — Ешь. Сало медвежье. Сразу руки и ноги перестанут жаловаться на усталость. — Тимка сидел не шевелясь. — Покушать, Тимка, надо, это, всю ночь будем ходить, а пустое брюхо в тайге — шибко плохой товарищ.

Тимка заставил себя сжевать волглый от снега сухарь, проглотил кусок медвежьего сала и лег на закопченные нары.

— Додоев, ты знаешь Ильгинское ущелье?

Старик раскурил трубку, сел на корточки, прижался спиной к печке.

— Хнешно, знаю. Молодым был, соболей там гонял. Сохатку добывал. Губернатор мне красную рубаху послал. Сохаткина шкура, Тимка, ему на сапоги пошла.

— К утру успеем до Ильгинского ущелья?

— От луны зависит. А то и к полночи там будем. Ты маленько поспи, я разбужу.

Не отвечая, Тимка смотрел в черный от копоти потолок. Он чувствовал, что старик тоже волнуется и переживает, только вида не подает, поэтому и разговорчив и суетится больше обычного.

— Я на улице маленько побуду, звезды посмотрю, шибко блестят или нет.

Додоев плотно прикрыл дверь ногой. Ходил у зимовья, скрипел снегом и тяжко произнося что-то на родном языке, вздыхал.

Прислушиваясь к непонятным словам, Тимка забылся горестным сном. И тут же проснулся. Вскочил. У печки, на чурке, наклонив голову к коленям сидел старый Додоев, не мигая смотрел в порог, машинально посапывал прогоревшей трубкой.

— Луна выходит, Тимка. Собираться надо.

Тимка упаковал рацию. Накинул меховую куртку, сунул ноги в унты. На столе оставили четыре сухаря, баночку мясной тушенки и спички.

— Тимка, им записку напиши, могут сюда вернуться.

Записку написали на бересте: «Ждите здесь. Аптечка под нарами. У нас рация. Все ищут вас. Гарновский живой. Уходим в Ильгинское ущелье. Вернемся сюда. Додоев, Булахов»

Они потушили свечку и вышли на улицу. Искрился снег. Непогоды не предвиделось, луна была чистая и большая. Встали на лыжи. Дверь привалили снегом, чтоб как можно дольше продержалось тепло в избушке. Им хотелось верить, что Таня и Петька могут придти сюда в любую минуту.

Додоев пошел первым. По его следам побежал Тимка. Он, как договорились с Додоевым, смотрел в правую сторону от лыжни, в промежутки между деревьями. И каждый раз вздрагивал, принимая торчащие из-под снега коряжины за руки человека.

Поднялись на гору. От мороза и усталости перехватило дыхание. Удары сердца слышались в горле. Постукивало в затылке. Перед спуском решили отдохнуть. Додоев скинул снег с коряжины. Тимка сбросил лыжи, вытянул уставшие ноги и, устроившись поудобней, рассматривал противоположный склон распадка. Ему показалось, что там кто-то бесшумно ходит. Он протер глаза. Шли трое. Вместо одежды с плеч свисали легкие шелковые накидки. Лунные блики играли в складках одеяния. На головах… Тимка увидел, что головы вдруг исчезли, а люди повернулись спиной и наклонились.

— Додоев, видишь? Там люди странные.

Старик повернулся, посмотрел в распадок.

— От мороза такое. Раньше говорили, что это духи. Я сам тоже так думал.

Вместо людей появился олень на тонких ногах, а на нем старуха-эвенка с трубкой,

— Ты, Тимка, лучше туда не смотри, а то голова дурная сделается. — Додоев встал, выдернул из-под коряжины хворостинку, прочертил на снегу извилистую линию, похожую на змею, головой направленную в распадок, три раза плюнул на хворостинку, что-то угрожающе сказал по-своему и воткнул хворостинку в голову «змеи».

— Ты же сказал, что такое бывает от мороза.

— Я по привычке делаю, — смутился Додоев.

Ночь. Стынут сосны, стынут скалы, стынут далекие неподвижные звезды. Тимкино ухо улавливает подвывание и лязганье звериных челюстей. Додоев приподнял шапку, тоже прислушался. Звуки неслись из соседней пади, еще неясные, затухающие. И вдруг — вы-во-ву-у-. Громко и четко. Эхом ответили из ущелья десятки голосов. Тимка сорвал с плеча карабин. Додоев не пошевелился.

— Не надо, Тимка. Не на добычу звери собрались, свадьба у них.

Хищники старались перевыть друг друга. В ущелье вдруг что-то бухнуло, сухой звук резанул уши. Выстрел! Тимка вскочил:

— Петька стреляет!

— Не дергайся, Тимка, это от мороза дерево лопнуло.

Волчье завывание на секунду прекратилось и послышался хруст и звук раздираемой одежды. С карабином в руках Тимка выскочил на край ущелья. Лохматой тенью бросился за ним Додоев.

— Не стреляй. Луна им на башку немножко действует.

Внизу, на белом снегу, сидели серебристые от луны звери — двадцать штук, не считая вожака. По очереди подпрыгивали на месте, перелетали друг через друга, словно играли в чехарду.

Осматривая лунную долину, Тимка заметил недалеко от тощего волка, между обломками скалы и кучей поваленных деревьев, что-то черное, неподвижное. Рукавицей Тимка смахнул с ресниц куржак, всмотрелся. Нет, не коряжина. И снег вокруг не блестит — затоптан, значит… Тимка почувствовал озноб, из снега торчали, кажется… ноги.

Додоев телом подался вперед, вытянул шею.

— Однако, погоди, Тимка… — Сузив глаза, стал смотреть. — Неживой там предмет. Однако, беда, кто-то погиб.

Тощий волк прыжком повернулся и, нюхая воздух, стал приближаться к предмету. Додоев быстро приказал:

— Стреляй.

Резанул выстрел. Хищника швырнуло в сторону. Сверкнула оскаленная пасть. Зверь перевернулся через голову и замер в снегу. Волки повернулись к засаде, перегруппировались для атаки. Тимка передернул затвор, замер. Вторым выстрелом он свалил огромного хищника, стоящего рядом с волчицей. Падая, зверь сшиб ее с ног. Она зарычала и вдруг бросилась бежать вниз по ущелью. Хищники, утопая в снегу, кинулись за ней…

«Неживым предметом» оказалась окоченевшая, заиндевелая лошадь. Передние ноги, как у бронзовой скульптуры, застыли на бегу. Лошадь лежала почти на спине. Тимка стер с торчащих ног искристый куржак, ощупал их — гладкие, целые.

— Лошадь не Гарновского. Он говорил, что Житуха обе передние ноги переломила.

Додоев молча сидел на корточках и очищал от снега лошадиную шею и голову.

— Это, Тимка, Житуха. Наврал Гарновский, волки ее не загрызли. Шея у нее не порвана, ноги целые. Гарновский сам ее убил. А волки потом пришли, однако, дня через три.

Тимка обошел останки. Крови действительно нигде не было.

— Все-таки, может, волки?

Додоев рассердился.

— Глаз у тебя нету? Волки горячего коня разрывают сразу на куски. Уносят, прячут и снова приходят. Они его, хнешно, кушали, но когда конь был уже не мягкий. И они его могли только маленько грызть. Человек его убил, а сам ушел.

Разложили костер. Отогрелись. Тимка рассмотрел убитого тощего волка. Шерсть клочками, острые ребра. При свете костра Тимка обследовал голову Житухи, во лбу нащупал дырочку.

— Додоев, револьвер у Гарновского был?

— Хнешно, был.

— В лоб он ее стрелял.

Старый эвенк смотреть не пошел. Он сел у костра, протянул руки к огню. Грелся. В тайге ему все было понятно. Жизнь свою он провел в вечных скитаниях. И счастьем считал костер и кружку крепкого чая. Много раз подкрадывалась к нему смерть. И всегда его спасали опыт, мужество и хладнокровие. Житейскую мудрость суровой тайги эвенк впитал с молоком матери. И сейчас, греясь у скудного костра, он с мельчайшими подробностями мог рассказать, как погибла Житуха: «Гарновский ехал на лошади. Увидел стаю, волков. Испугался. Думал, что звери бросятся его преследовать. Застрелил Житуху. Оставил им на съедение. Рассчитал: пока волки будут жрать лошадь, он успеет скрыться. И побежал. А волки к лошади и не думали подходить. Они заняты были своей свадьбой. В панике Гарновский забыл о Петьке и Тане. Страх, животный страх за свою шкуру погнал его домой».

На вытоптанной зверями площадке Тимка увидел пуговицу. Черную с четырьмя дырочками.

— Петькина, однако, пуговица, — сказал Додоев, у Тани были деревянные. Они, Тимка, были здесь, надо посмотреть вокруг, — и он покосился на заснеженную кучу бурелома.

Начинался рассвет. Окутанная дымкой проявилась в небе вершина хребта. В ложбине закаркала ворона. Спросонья она кричала хрипло. И так же хрипло ей ответили со скального склона. Додоев заволновался. Посматривая на кучу бурелома, он молил на своем языке всех эвенкийских богов-бурханов быстрее поднять солнце. Светлело. Стало заметно, что несколько дней назад под кучу кто-то лазил. Тимка встал на колени и, щуря глаза, пытался увидеть, что там, под заснеженным холмом. Темно. Пеньки с шапками снега, бугорки и камни сливались в серую массу.

Узкий луч солнца ударил по гольцам Главного хребта. Сумерки уползли в темные ельники. Ожила тайга: затюкал дятел, засвистели синицы. Вокруг останков лошади стали видны следы соболей, колонка, лисицы.

Додоев разбросал снег перед кучей, заглянул внутрь. В темноте что-то увидел: «Тряпка, что ли?» Тимка сразу плюхнулся на живот и залез под завал. Плечами растолкал сухие валежины, протолкнулся вперед. Груда снега обвалилась ему на спину, но Тимка успел схватить твердую тряпку.

Додоев вытащил Тимку за ноги. И узнал находку — Петькина полевая сумка. Они быстро осмотрели содержимое: камушки, образцы пород и складная карта хребта. На шестом квадрате был поставлен восклицательный знак.

Сбросили куртки, стали растаскивать завал. И увидели логово. Вероятней всего, это была брошенная медвежья берлога. Земля сухая. Белые шерстинки от Таниной шапки. Кучка бересты, сломанная спичка с обтертой головкой. И нож — с берестяной ручкой, который Додоев во время наводнения подарил Тане. Под корягой обнаружили аккуратную пирамидку камней. Додоев развалил ее и вытащил сверточек. В голубом Танином шарфике были завернуты комсомольские билеты. На страничках комсомольского билета Таня писала последнюю свою записку. «Обморозились. Сильно заболел Петька. Костер развести не смогла. Гарновский негодяй. Наверное, погибнем. Передаю тайну государственной важности. Обнаружили третий вариант. Проверьте стенку хребта на участке шесть. Прощайте все. Прощай Родина».

Тут же у костра, мгновенно настроив рацию, Тимка вышел в эфир:

— Я — Норд. Я — Норд. Всем поисковым группам. Обнаружена последняя стоянка в квадрате 19 по карте номер три.

В эфир Тимка прочитал текст. О Гарновском умолчал. И о третьем варианте открыто говорить побоялся. Спокойный голос с Центральной приказал:

— Доложите ваши предположения.

Тимка перевел передатчик на максимальную громкость. Стрелка, показывающая расход электроэнергии, прильнула к красной точке.

— Я — Норд. Слушайте. Если они могли еще передвигаться, то пошли по левой террасе хребта. Додоев говорит, что другого пути отсюда нет. Терраса идет к реке Миренге. Там они могли бы выйти на тропу охотников.

Еще раз осмотрите с вертолета левый приток Миренги. Мы с Додоевым сейчас идем к террасе. Там заночуем, а утром спустимся к левому притоку Миренги. Как поняли? Прием.

— Я — Центральная. План одобряем.

Получив Тимкину радиограмму, Сидоров тут же связался по радио с военным и вторично напомнил о своей просьбе. Выслать двухвинтовой военный вертолет, который мог бы без дополнительной заправки добраться до Миренги, облететь реку и вернуться без посадки обратно.

Военные ответили, что такой вертолет уже на подходе к Шалаганову. Штаб экспедиции пришел в движение. Приготовили тюки с теплой одеждой, пищу, бинокли. Оставив разгуливающего по больнице Гарновского, пришел врач с двумя медицинскими сундучками. Для поиска в непролазных местах приготовили собаку Линду.

В полдень над поселком Шалагановым повисла в воздухе зеленая громадина, похожая на вагон. От гула газотурбинных двигателей тряслись дома, сползал снег с крутых крыш. Вертолет садиться не стал. По громкоговорителю командир попросил поисково-спасательную команду подняться на плоскую крышу старой деревянной башни. Приняв людей на борт, могучая машина поднялась высоко в морозное небо, превратилась в зеленую точку и взяла прямой курс на Миренгу.

В пятидесяти километрах от Шалаганова командир вертолета заметил собачью упряжку. На легких нартах сидел один человек. Он услышал гул двигателей, поднял голову и остановил собак, потом вскочил на ноги, махая руками.

— Санька Бурмейстер, — произнес Колесников, — соболей добывать едет.

Бурмейстер увидел, что вертолет уходит, сорвал с головы заиндевелую шапку, плавно описав ею дугу, положил на лед, поднял в воздух и снова положил — и так проделал раз десять. Потом погрозил кулаком уходящему вертолету.

— Пьяный, что ли? — Сказали из кабины. — Вроде садиться приказывал.

Геологи промолчали. Мысленно они были за сотни километров отсюда, там, где Тимка Булахов и эвенк Додоев искали давно пропавших Петьку и Таню.

В штабе экспедиции дежурил Иван Иванович. Последние тревожные дни неузнаваемо изменили его: похудело и обострилось лицо, под глазами синие круги, сгорбилась спина. Нервными шагами он передвигается по штабу, поминутно выходит на крыльцо. Дверь оставляет открытой настежь, чтоб слышно было, если запищит рация. С тревогой посматривает на небо, снимает шапку, прислушивается. И, кажется, не замечает собравшихся у штаба жителей поселка. Третьи сутки они приходят сюда. Стоят в молчании, ожидая известий от поисковых групп. Был здесь и Гарновский, но люди его «не замечали» и отворачивались, если он что-то пытался говорить. И он перестал сюда приходить. Сидел в больнице и сочинял объяснительную о напавших волках. Он обвинял Анатолия Васильевича Сидорова за приказ искать несуществующий третий вариант. «Не будь такого приказа, — писал Гарновский, — никто бы и не погиб». Свою объяснительную он послал в Москву. И не знал, что она вернется оттуда и до нужного времени будет лежать в сейфе начальника следственного отдела контрразведки майора Платонова.

Засигналила рация. Иван Иванович залетел в дом, закрыл дверь на крючок, схватил наушники. Простуженным и уставшим голосом Тимка Булахов докладывал:

— Мы на карнизе. Путь прегражден. Примерно два дня назад здесь произошел снежный обвал. Лавина снега и камней срезала деревья и снесла в ущелье. Полностью разрушила карниз. В ущелье на глубине видны на камнях пятна, похожие на кровь. В двадцати метрах, не доходя до обвала, нашли остатки костра, не засыпанные еще снегом. Следы обнаружены только в сторону обвала. Если они все-таки успели проскочить, то ищите их на реке Миренге. В ущелье спуститься невозможно, стены после лавины совершенно ровные. Ждем указаний. Прием.

Иван Иванович машинально повернул рычажок и склонился к рации.

— Ждите на месте. Утром снимем вертолетом. Сами будьте осторожны. Сегодня в семь ноль-ноль выйди на связь, сообщим о поиске вертолетом по реке Миренге и ее левому притоку.

Долго сидел Иван Иванович, положив седую голову на деревянную коробку рации. Железные тиски сдавили сердце. Но он заставил себя встать и выйти на крыльцо. Однако не хватало духу сообщить людям страшную весть, только сказал:

— Они могли выйти на Миренгу, вся надежда на вертолет.

К вечеру в небе послышался гул двигателей. Роняя серебристый куржак, задрожали березы. Зеленая машина резко пошла на снижение у пристани. Люди бросились к берегу. Заторопился туда и Гарновский, вышедший из-за угла продовольственного склада. Одет он был уже в пальто и белые бурки. Вертолет сел поперек широкой улицы. Люди с надеждой смотрели на зеленую дверцу. Остановились винты. Щелкнул в тишине замок. Толпа подалась вперед. Вышел Сидоров, виновато посмотрел на людей, снял шапку и опустил голову. Вышли Колесников, Бурмаков… и тоже сняли шапки.

Печальную тишину вдруг разорвал жуткий визг собачьей стаи. Люди обернулись. В конце улицы, нахлестывая запряженных собак, летел на легких нартах охотник Бурмейстер. Он остановил рычащую свору в двадцати метрах от вертолета и тяжело поднялся с нарт. Шапка, шуба, унты были покрыты толстым слоем морозного куржака. Правую щеку отморозил, белая. Усталой приседью подошел к людям. Увидал Колесникова, стоящего без шапки, и заорал на него.

— Ты слепой, что ли? Я же показывал вертолету садиться. Раньше ты, Славик, в таких делах понимал…

От обиды у Бурмейстера задрожала челюсть. Раздвигая людей, прошел в центр и, не размахиваясь, ударил в лицо Гарновского. От тяжелого удара Гарновский рухнул.

— В тайге еще раз увижу, застрелю, — и повернулся к оторопевшим людям.— Петька и Таня у меня в зимовье. Живые.

От усталости закачался Саня Бурмейстер и упал рядом со своими собаками. И заснул. И уже не слышал, как люди бережно подняли его, унесли в штаб, положили на теплые нары. Саниных собак (они уже не стояли, а могли только ползти) одну за другой перенесли в сарай, положили на солому и перед каждой поставили чашку с едой.

Иван Иванович бросился к рации. В промороженный эфир полетела радостная весть.

— Всем геологическим партиям, звеньям, отрядам… Петр Жмыхин и Таня Котельникова найдены и спасены охотником Александром Бурмейстером.

Потом новость была передана в город, а в семь часов вечера ее приняли в районе Удаянского ущелья Тимка Булахов и Додоев.

Утром летающий «вагон» растревожил рассвет ревом двигателей. Все, кто вчера летал на Миренгу, сидели в его необъятном чреве. Туда же загрузили всех ездовых собак вместе с нартами. Военный штурман уступил своё место в кабине Бурмейстеру, а сам ушел в салон к геологам. Зеленая громадина тучей взмыла в небо и пошла по курсу, указанному охотником.

А через час почтовой утренней лошадью выехал из поселка Георгий Николаевич Гарновский. На столе в больнице он оставил заявление об увольнении из экспедиции.