Вечером к ребятам пришел Шурка Подметкин. Он чинно сел на порог, поджал босые ноги и сообщил:

- Дедушка Торбеев шибче захворал. Мама Любы Тороевой говорит, что у деда дурная болезнь от раны началась. Ему то холодно, то жарко и зовет он тебя, Петька, одного. И чтобы, говорит, взял с собой большую бумагу и карандаш, карту делать.

Петька заторопился и стал упрекать Шурку, что тот не сразу сообщил, а заходил еще к Тимке. Взяв в бабушкином комоде лист крепкой толстой бумаги и большую лепешку для деда, Петька выскочил на улицу и помчался во всю прыть. Перебегая по бревну ручей, он услышал, как, сидя на крыльце, скулит и даже слегка воет собака Гильза.

Увидев Петьку, она, вильнув хвостом, бросилась к нему, потом отскочила и стала лапами скрести дверь. Петька, не понимая, остановился. Тогда Гильза вновь подскочила к нему, схватила осторожно зубами за рубаху и потянула к порогу. Петька понял, она зовет его быстрее идти к деду.

Вместе с Петькой в избушку залетела Гильза. Радостно взвизгнув, заскочила к деду на нары, лизнула его в лицо и легла рядом. Торбеев был закутан в меховое одеяло. Казалось, он спал, но когда Петька подошел вплотную, он открыл опухшие глаза и тихо сказал:

- Худо мне, внучек, не дай бог, что приключится. Карту надобно составить. Возьми бересту мою, поставь у меня перед глазами, я тебе говорить буду, а ты рисуй.

Петька вспомнил, что в кармане у него лепешка, достал ее и предложил больному. Торбеев поблагодарил, но отказался:

- Не до еды мне, Петенька, хоть бы карту вам успеть составить.

Петька положил на стол бумагу. Торбеев, подолгу всматриваясь в берестяную карту, медленно и едва слышно говорил, куда тянуть карандашную линию: на север, на юг или на восток. На конце одной линии, идущей строго на запад, Торбеев велел поставить две буквы КС - кварцевые скалы.

Больной вдруг перестал разговаривать. Петька взглянул на него и испугался. Рука деда свесилась с нар и касалась пола, он дышал хрипло и часто. Глаза были закрыты.

Петька схватил холщовую тряпку, которая служила полотенцем, намочил ее холодной водой и положил деду на горячий лоб. Через минуту больной открыл глаза. Пощупал мокрую тряпку:

- Фу, совсем чуть богу душу не отдал.

- Дедушка, я позову кого-нибудь?

- Не надо, Петенька, теперь никто не поможет, от проклятого поранения лихоманка приключилась. Карту давай, внучок, скорее делать. Проводи линию на юг.

Петька вопросительно посмотрел на деда.

- Проводи, сынок, не пужайся. Командир написал: «шли СГ». Я разгадал вчера значение всех букв. Я тебе расскажу, а то, наверно, думаешь, что дед бредит от сильного жару. Вечером или в непогоду Быль-Былинский каждый раз пишет, что направление берет «примерно», а в ясную погоду буквицы свои ставит точно. Почему так? - Торбеев едва заметно улыбнулся: - Да потому, что буква «С» обозначает всегда солнце. Например, он пишет направление СЗ - это не значит, что северо-запад, как мы считали, а проще - солнце светит в затылок. Сокращенно и выходит СЗ. А вот СЛГ разгадывается, что солнце светит в левый глаз, а СПУ - значит, что солнце светит в правое ухо. - Дед перевел дыхание. - А когда солнышка не было, он брал примерно.

Петька был поражен открытием Торбеева. Сколько людей мучилось, разгадывало, а оказалось все очень просто. Целый час Петька, слушая указания деда, чертил карту. Особенно они намучились с реками. Быль-Былинский называл четыре реки, текущие строго на запад, а Торбеев знал три таких реки: Малая Нахорка, Средняя и Большая Нахорка. Текли они совершенно параллельно, но откуда командир взял четвертую реку? Может, Хорек их так запутал, что они одну и ту же реку перешли два раза?

- На крайность, Петя, запомни, что Малая Нахорка от средней отделяется двумя хребтами, Средняя Нахорка от Большой - тремя хребтами. Дальше идет лощина, в конце ее - узкий коридор между скалами. - Дед попросил воды, выпил целую кружку и продолжал говорить, с трудом выговаривая слова: - Не вздумайте переваливать хребты - бесполезно. Там вечный снег, ищите ущелья, соединяющие долины Нахорок, они есть. Мне еще до революции, помнится, говорил Потапов.

Много таежных секретов передал Петьке в этот вечер старый байкальский охотник.

Прощаясь, он сказал:

- Путь тяжелый, но верный. Малая Нахорка - последний мне знакомый пункт. Дальше пойдете вслепую, но, Петя, придерживайтесь моего плана и помни мой наказ. И за меня не беспокойтесь. За мной присмотрит мама Любы Тороевой. А как только оклемаюсь, постараюсь нагнать вас в тайге.

В четверг, как и договаривались, ребята покинули поселок. О том, что они идут в поход, не знала ни одна живая душа, кроме, конечно, Торбеева. Тимка у себя дома сказал, что уходит на речку Брусничную. Мама Тимку не задерживала, потому что каждое лето он жил там, у своего деда Егора Булахова. Она была вовсе не против, чтобы сын взял туда друзей, только предупредила:

- Следи за Таней и Петькой в оба глаза, в лесу далеко от себя не отпускай.

Шурке Подметкину, когда он стал отпрашиваться, дед пробурчал:

- Живи хоть у черта на куличках, дома убытков меньше будет.

Домик Веры Ивановны Жмыхиной снова стоял сиротливый и одинокий. Окно на кухне было закрыто ставней. Дверь в дровяник подперта поленом, а калитка аккуратно завязана веревочкой. Легкий ветерок с Байкала, пробегая по пустому дворику, колыхал ромашки, выросшие у крыльца, ударялся в закрытую дверь, на которой Петька написал: «Бабушка, ключ у Тороевых, а коза у Подметкиных».

Ласково шелестели березы, и крохотный бурундучок, как будто учуявший, что хозяева покинули домик надолго, шмыгал по ступенькам крыльца, брал в лапки прошлогодние орешки, рассыпанные кем-то, воровато оглядывался по сторонам, быстро засовывал их за щеку и, блеснув глазками-бусинками, убегал под коряжину, лежавшую у дровяника. Через секунду появлялся снова на крыльце, прислушиваясь к тишине, легонько свистел и опять хватал орех.