Наступили холода. Солнце теперь в зенит не заходило, а прокрадывалось по волнистому горизонту и спешило спрятаться за могучий хребет. Геологи оставили палатки, спали в штабе и на кухне. На ночь протапливали печи. Никаких событий в геологопартии не произошло, если не считать радиограммы, переданной из города. Сообщили, что Челпанов сознался в ограблении и убийстве Василия Жухова. Желтый полосатый бланк с текстом Иван Иванович прикрепил к двери штаба. Геологи, приходившие из других партий, читали радиограмму.

Наконец-то появился Гарновский. На стойбище он въехал на белой лошади в окружении рабочих-буровиков из соседней партии. В седле сидел неуклюже, боялся свалиться и постоянно хватался за гриву. Слезть ему помог Колесников. И они обнялись. Петька заметил, что ростом они совершенно одинаковые и даже на лицо похожи, как братья.

- Ребятки, вы здесь? - Гарновский подошел к костру, пожал руку Петьке и Тане и сел рядом с ними на бревно.

О работе он никого не спрашивал. Выпил кружку чаю и пошел с Вячеславом Валентиновичем в радиорубку устраиваться на ночлег. Гарновский проходил мимо Житухи, хотел ее погладить, но дотронуться не успел. Лошадь захрапела, вздыбилась, сверкнули подковы. Колесников едва успел отдернуть своего друга.

- С чего она, Георгий Николаевич, на вас взъярилась?

- В берлогу сегодня свалился недалеко от Шалаганова, видать, медвежьим духом от меня пахнуло.

Утром над стойбищем появился вертолет. От его гула подрагивали макушки оголенных берез, с лиственниц летела желтая хвоя. В штабе задребезжало оконное стекло. Разбуженные шумом Петька и Таня вылезли из теплых мешков, вышли на улицу. В воздухе висела серебристая бескрылая стрекоза. Упругие струи разносили дымящиеся головешки костра.

Житуха приняла вертолет за летающего зверя и спрятала голову в заиндевелый куст. Вертолет, словно ветром, отнесло в сторону, и он тотчас взлетел выше. Развернулся и повис точно над центром поляны. Лопасти винта замелькали реже, вертолет стал снижаться. Ветер разметал у Тани волосы.

- Уйдите! - крикнул откуда-то Иван Иванович.

Петька с Таней ушли за радиорубку. Житуха, по-кошачьи оттолкнувшись сразу четырьмя ногами, прыгнула к ним.

Двигатель хлюпнул последний раз, и от тишины зазвенело в ушах. Житуха выглянула из-за угла, посмотрела на серебристое чудище и вышла из укрытия. За ней появились Петька с Таней. На маленькой дверце «стрекозы» увидели надпись: «Северная экспедиция». В стеклянной кабине сидели летчик и мужчина с черной бородой.

Прибывшие легко спрыгнули на землю. Первым к ним подошел Додоев. Обнялся с бородачом, прижался к нему щекой.

- Здравствуй, Анатолий Васильевич. На хитрой птице ты прилетел. Совсем крыльев нет, а летит очень шибко.

- В Москве птицу выпросили, наша теперь будет. В Сибири пока у нас первых.

Черные цыганские глаза бородача стрельнули в сторону Петьки и Тани. Ивану Ивановичу он подал зеленый футлярчик.

- Очки тебе, старина, привез, а то в чужих-то, не видишь ничего.

- Спасибо. Уважил, Анатолий Васильевич.

Бородач подошел к Петьке с Таней. Приятно улыбнулся, протянул руку Тане:

- Анатолий Васильевич Сидоров, начальник экспедиции.

Петьку он просто обнял, легонько шлепнул по спине и крикнул летчику:

- Саша, подай сюда кое-что.

Стоящие вокруг геологи, по-видимому, знали, что обозначает «кое-что». Они заулыбались. Летчик Саша, как фокусник, выкинул из вертолета мягкий брезентовый тюк. Он упал к ногам ребят и развалился. Иван Иванович ахнул. На брезентовом коврике очутилась груда белоснежного меха. Анатолий Васильевич запустил в нее смуглые руки, разворошил, выдернул меховую белую куртку, такую же шапку, рукавицы и унты. С поклоном, как подают хлеб-соль, преподнес Тане.

Она смутилась. Румянцем вспыхнули смуглые щеки.

- Спасибо, - едва слышно произнесла Таня.

Петьке тоже преподнесли такие же подарки.

- Носите на здоровье, - сказал Анатолий Васильевич, - если что-нибудь окажется не по размеру, одному человеку,- он посмотрел на Ивана Иванович, достанется на орехи.

Все засмеялись.

Но парторгу «на орехи» не досталось: унты, шапки, куртки и даже рукавицы оказались как раз впору. Колесников пытался померить Петькины унты, но ему не дали.

- На твои ноги только чемоданы примерять, - пошутил Бурмаков, а сам стал напяливать Танину шапку, у него тоже отобрали и посоветовали примерить рюкзак.

Додоев сосредоточенно ощупал пальцами все швы на куртке, удовлетворенно причмокнул:

- Шибко красивая одежда, потому что швы крепкие, двойные.

Летчик Саша отозвал в сторону Ивана Ивановича и что-то ему сказал.

- Конечно, - ответил парторг, - мы же давно с райкомом обговорили.

Они ушли в радиорубку и вскоре вынесли оттуда старый деревянный фотоаппарат на складных ножках. Поставили около солнечной стены штаба. Летчик Саша вынул из полевой сумки небольшую белую простынь и попросил Петьку принести два гвоздя и молоток.

Простынь прибили к старой бревенчатой стене.

- Ну, ребятки, будем вас фотографировать, - сказал летчик, - срочно нужно на очень важные документы.

Сначала фотографировали Таню. Иван Иванович поправил ей воротничок и слегка скосил в бок челку. Он сделал именно так, как всегда нравилось Петьке. Потом Саша сфотографировал Петьку. Вытащил из аппарата деревянную окованную медью кассету, спрятал ее под куртку и убежал в радиорубку.

У вертолета собрались люди всех геологопартий. Слушали Колесникова. Поблескивая голубыми глазами, он рассказывал:

- На вертолетах, братцы мои, я налетался в свое время до чертовой бабушки. Полетели мы однажды на такой штуковине, все шарахаются, боятся, а мне дело привычное, я лег спать.

- Слава, ты же больше двух метров.

- Не перебивай, Валерка, я спал калачом. Проходит полтора часа, я, естественно, пробудился, глядь в окно - мамочки мои! Вертолет все над той же сосной висит, а земля крутится, словно шар голубой. Я к летчику в кабину. Так, мол, и так, под нами родная планета вертится. А он аж зубами заскрипел. Знаю, кричит, не суйся не в свое дело - это мы крутимся. Посмотрел я наверх: и точно, винт на месте, а кабина на оси, как юла, аж поет. Тут, конечно, - Колесников закатил глаза под лоб, - зубами залязгаешь.

- Обожди, Слава, - попросил Гарновский, - а почему винт не вращался?

- Понятное дело, воздух спрессованный попался, пропеллер в нем и увяз. Тут, братцы, рост мой помог и железная моя выдержка…

- Колесников, - крикнул с крыльца летчик Саша, - лишняя фотопластинка есть, иди, я тебя запечатлю, для твоей любимой.

- О, такое мне по душе. А всем вместе можно?

- В фотоаппарат не влезете, вдвоем можешь.

Вячеслав Валентинович осмотрел всех внимательно и выбрал Гарновского.

- С начальством буду рядом, пусть любимая знает, что я человек не хухры-мухры.

Таня видела, что Гарновский застеснялся, но пошел охотно.

- Саша, на передний план возьми вертолет или лучше лошадь Житуху.

- Будешь советовать, - ответил серьезно фотограф, - вообще откажусь тебя снимать, не бог весть какая красота.

…Шумный день кончился. Быстро подкралась темнота. Кусочками байкальского льда засверкали далекие звезды. Пылал костер, легкие блики жаркого огня отражались на обветренных лицах сидящих вокруг геологов. Началось открытое партийно-комсомольское собрание. К самодельному столику встал секретарь молодежной организации экспедиции, бывший военный моряк Анатолий Горбачев.

- Товарищи, к нам поступили заявления от Жмыхина и Котельниковой о приеме их в комсомол.

Таня с Петькой, сидящие рядом с Додоевым, испуганно сжались.

- Кто давал рекомендации? - спросил Бурмаков.

Комсорг назвал фамилии. Приподнялся Колесников.

- Надо зачитать заявления.

Комсорг встал в боевую позу. Петькино заявление подрагивало у него в руке.

- «Я перенесу любые испытания и не побоюсь смерти, если Родина будет в опасности, как это сделали все погибшие на войне…»

Четко прочитал комсорг и заявление Тани: «…До последнего стука сердца защищать любимую Родину, как защищали ее мои папа и мама…»

Комсорг поднял листок вверх.

- Какие будут предложения?

- Принять! - в голос сказали геологи.

Комсорг не стал считать поднятые руки и так было видно, что все проголосовали за Петьку и Таню.

- По просьбе комсомольской организации билеты вручит член ВКП(б) с 1915 года товарищ Сидоров.

Анатолий Васильевич рывком встал, подошел к костру. В руках сверкнули красные книжечки с золотистым силуэтом Ленина.

- Ребята, вручая вам комсомольские билеты, мы верим, что свою клятву вы сдержите. - Он вручил Петьке и Тане комсомольские билеты, крепко пожал обоим руки.

- А теперь послушайте, товарищи, мою просьбу. - Он повернулся к собравшимся. - Здесь, в дикой тайге, у костра, мы впервые принимаем в ряды комсомола. Большое это событие, и пусть оно войдет в историю будущей магистрали. В честь знаменательного события я предлагаю безымянный перевал на Главном хребте отныне на всех картах экспедиции именовать «Перевал Комсомольский». Пусть будущие строители великой магистрали знают, что задолго до них здесь прошли те, детство которых коснулось черное крыло войны. Пусть они знают, что юные комсомольцы вместе с нами, фронтовиками, в тяжелейших условиях с честью несли знамя любимой Родины. Называя перевал Комсомольским, мы передадим эстафету подрастающему поколению, тем юношам и девушкам, которые будут строить крайне нужную стране железную дорогу. И я знаю, что они будут благодарны нам, первопроходцам, и нашим комсомольцам Петру Жмыхину и Тане Котельниковой. Я верю, Петя и Таня перенесут трудности таежной жизни, так же мужественно, как невзгоды и лишения военных лет…

Тут же у костра начальник экспедиции развернул планшет с контурами Главного хребта и красным фломастером написал: Перевал Комсомольский.

После небольшого перерыва геологи говорили о работе экспедиции. Снова выступал Сидоров, сообщил, что правительство не утвердило в проекте место, где геологи наметили бить туннель. Ему возразил Гарновский:

- Извините, Анатолий Васильевич, но поверьте мне - это место самое тонкое в хребте. Пробить всего двадцать километров. Подходы хорошие, можно с двух сторон пробивать, навстречу друг другу.

Гневом сверкнули черные глаза начальника экспедиции:

- Самое тонкое место, уважаемый товарищ Гарновский, государству обойдется в сорок пять миллионов рублей золотом. И правительство отказалось, потому что таких денег сейчас в стране пет. Мне, например, кажется, что вы, Георгий Николаевич, поиском места для туннеля лично не занимались, а указали в хребте первую попавшуюся точку.

Гарновский, опершись на плечо Колесникова, поднялся.

- Вы не правы, Анатолий Васильевич, я лично провел по хребту два маршрута. Последнее время я действительно ослабил внимание, но вы же знаете почему. Я разрабатываю свой вариант перехода. Мой вариант без туннеля. Железная дорога пойдет по верху через хребет. Свою дорогу я условно назвал «Радуга». Она на семь миллионов дешевле.

- «Радуга» ваша, Георгий Николаевич, - вдруг заявил Колесников, - к сибирским условиям не пригодна. А вы целые месяцы тратите на напрасные расчеты.

Было видно даже при свете костра, как побледнели щеки у Гарновского, затряслись губы.

- Вы, Вячеслав Валентинович, разве мои расчеты проверяли?

- Не обижайтесь, не в расчетах дело. Они правильные, вы хороший инженер, но по сути дела…

Сидоров ударил ладонью по столику:

- О «Радуге» говорить не будем. Там, - Сидоров указал на звездное небо, - зимой шквальные ветры, ураганы. И даже тяжеловесные составы будут лететь с хребта, как гусиные перышки. Вы неважный хозяйственник, Георгий Николаевич. Вы не удосужились подсчитать, что в год эксплуатация «Радуги» будет обходиться государству в пять миллионов рублей. Здесь придется держать целый строительный батальон, чтоб ремонтировать ее после каждого урагана.Сидоров вынул из кармана папиросу, поднял от костра головешку, закурил. - Нужно, товарищи, искать третий вариант, успеть надо до снегопадов.

Услышав слова третий вариант, Таня насторожилась, вздрогнул Петька. Теперь им стало понятно, о каком третьем варианте упоминал начальник погибшей экспедиции. Вогул на острове убил Вещева именно за третий вариант.

Стал выступать Гарновский:

- Я действительно виноват. Даже в своей болезни. Слишком много стал прислушиваться к себе. Увлекся расчетами «Радуги», думал открытие сделаю, помогу стране сэкономить деньги. Слишком уверовал в себя. Оторвал науку от практики. А остановиться духу не хватило. Оставшееся время до снегопадов мы используем для поиска оптимального, или, как вы, Анатолий Иванович, выразились, третьего варианта, где можно будет пробить самый короткий туннель. Завтра мы разделимся на поисковые группы по три-четыре человека, и все силы употребим на поиск третьего варианта. - Сгорбившись, он повернулся к собравшимся у костра. - Завтра, товарищи, объявляю день подготовки. Каждой группе я лично выдам задание.

Крепнущий день ото дня морозец справился с ручейком, текущим за палатками. И осторожный изюбр, чтобы напиться воды, стал разбивать тонкий лед копытом. После каждого удара поднимал голову, смотрел на опустевшее стойбище геологов, водил ушами. Напившись студеной воды, зверь стряхнул капли с толстых губ и, раздувая ноздри, шумно потянул воздух. Того запаха, которого он всегда боялся, не было. Изюбр легко перемахнул ручей и, не пугаясь, прошел по опустевшему поселку. Спустился к обрубленной скале. Расставил широко голенастые ноги и пристально посмотрел на вершину хребта. Увидел лошадей, груженных вьюками, и понял, что люди покинули свое стойбище надолго. Может быть, до весны. Изюбр круто развернулся, посмотрел вниз, на закутанную морозным туманом реку, перешел по скале на тот берег и скрылся в лесу.

В отряде, который двигался на север, было три человека. Впереди шел Гарновский. Чуть отстав от него, шагали Петька и Таня. За ними тянулась лошадь Житуха. Идти было трудно. Склон хребта словно кто-то специально усыпал обломками скальных плит. Ноги скользили по снегу, попадали в трещины. Особенно страдала Житуха. Стертые за лето подковы не держали, и она два раза валилась на бок. И оба раза рвала мешок с овсом, лежащий у ней поверх вьюков. На ночь Житухе каждый раз выдавалась походная норма золотистого корма. И поедала она его тут же у костра. Хрумкала медленно, чтоб протянуть удовольствие, и косилась на мешок, как бы проверяя, много ли осталось. Гарновский, выдавая вечером Житухе пропитание, произносил:

- Потерпи, дорогая лошадь, скоро на месте будем у Медвежьего зимовья, а там, ты знаешь, под снегом травы сколько угодно, и водичка хорошая, не то, что талый снег.

Каждый раз Житуха при упоминании Медвежьего зимовья тихо ржала.

- Смотрите, она плачет. - Таня вытерла рукавичкой катившуюся по шерсти слезу.

- От ветерка у нее слезы, стареет, - ответил Гарновский. - И вдруг спросил: - Челпанова при вас арестовывали?

- При нас.

- В убийстве он признался?

- Сначала только в воровстве.

Гарновский погрел руки над костром и тяжело вздохнул:

- Может, он и не убивал.

Таня незаметно добавила Житухе овса и подошла к костру.

- У него в шалаше щепку нашли, а на ней кровь Жухова, экспертиза доказала.

- Ну и дела без меня творились. А как вел себя Колесников.

Таня вспомнила, что Колесников до появления милиции был очень настороженным, а когда увидел милиционера, хотел спрятаться за дерево.

- А что, Георгий Николаевич, он тоже соучастник?

- Кто знает, я их частенько видел вместе у реки: Колесникова, Жухова, Челпанова.

Слушая Гарновского, Петька обозвал сам себя разиней. Как он не догадался, что документы Самоволина мог похитить Колесников. И пустую картонную папку наверняка спер тоже он, потому что тогда с караваном он уходил самым последним.

- Почему Челпанов стрелял в Жухова? - спросил Петька у Гарновского.

- Наверно, что-нибудь не поделили, - зевая, ответил Георгий Николаевич.

«Бочку с документами они не поделили», - чуть не ляпнула Таня.