1

Она долго стояла не двигаясь и смотрела на кости так, будто они никоим образом не должны были находиться в этом месте. Равно как и она сама.

Сначала она подумала, может, это еще одна овца, свалившаяся в воду. Но, подойдя ближе, увидела на дне озера наполовину закопанный череп и очертания человеческого скелета. Из песка торчали ребра, и дальше проступал контур тазобедренной кости. Скелет лежал на левом боку, так что были видны правая половина черепа, пустая глазница и три зуба в верхней челюсти. В одном из зубов — большая серебряная пломба. Черепная коробка оказалась пробитой, и женщине тут же подумалось, что, возможно, это от удара молотка. Она присела и уставилась на череп. Потом, поборов сомнения, сунула палец в отверстие. Череп был заполнен песком.

Она не знала, почему подумала о молотке. Сама мысль о том, что кого-то могли стукнуть им по голове, показалась ей ужасающей. Огромная дыра, может быть, даже больше, чем от молотка. Величиной со спичечный коробок. Женщина решила больше не дотрагиваться до скелета, достала мобильный телефон и набрала трехзначный номер.

Что нужно сказать? В каком-то смысле все это совершенно нереально. Покрытый песком скелет, лежащий так далеко от берега, на дне озера. Да и сама она не в лучшей форме. Раз ей мерещатся молотки и спичечные коробки. Она никак не могла сконцентрироваться. Мысли разбегались, и женщина с большим трудом пыталась их собрать.

Наверное, это из-за того, что она еще не совсем протрезвела. Собиралась ведь провести сегодняшний день дома, но потом передумала и пошла к озеру. Убедила саму себя в том, что ей необходимо снять контрольные измерения. Она занималась научными исследованиями, всегда любила свою работу и была уверена, что в этом деле необходимо внимательно следить за показаниями. Но накануне напилась по-свински, и теперь мысли ее путались. Вчера проходил ежегодный праздник энергетической компании, и, как это иногда случалось, она сильно перебрала.

Она вспомнила о мужчине, который сейчас спал в ее кровати. Это из-за него ей пришлось отправиться на озеро. Не хотелось проснуться в собственном доме рядом с малознакомым человеком, и она рассчитывала на то, что, когда она вернется, его уже не будет. Этот тип увязался за ней после праздника, хотя и показался ей не слишком-то привлекательным. Впрочем, как и все другие мужчины, с которыми она знакомилась после развода. Этот же просто не мог говорить ни о чем другом, кроме своей коллекции дисков, и продолжал донимать ее даже после того, как она дала ему понять, что ее это не интересует. Так что она провела ночь на диване в гостиной, а проснувшись, увидела, что тип разлегся на ее кровати и теперь спал с открытым ртом, одетый в смехотворно узенькие трусы и черные носки.

— «Горячая линия», — ответил голос в телефоне.

— Здравствуйте, я хочу сообщить об обнаружении скелета, — произнесла она. — С дыркой в черепе.

И поморщилась: полная дура! Ну кто так говорит? С дыркой в черепе. Она вспомнила выражение «дырка от десяти эйриров». Или так говорят про двухкроновую монету?

— Представьтесь, пожалуйста, — попросил бесстрастный голос «Горячей линии».

Она собрала разбегающиеся мысли и назвала свое имя.

— Где вы его обнаружили?

— В озере Клейварватн. С северной стороны.

— Зацепили его сетями?

— Нет. Он лежал на дне озера.

— Вы совершали погружение?

— Нет. Он проступает со дна. Реберные кости и череп.

— Так скелет на дне?

— Да.

— Как же вы его обнаружили?

— Я сейчас стою и смотрю на него.

— Вы вытащили его на берег?

— Нет, я не трогала его, — невольно солгала она.

В трубке замолчали.

— Что за чушь! — наконец раздраженно произнес голос. — Это шутка? Вы знаете, чего вам может стоить подобный юмор?!

— Это не шутка. Я сейчас стою и смотрю на него.

— Каким же образом? Вы можете ходить по воде?!

— Вода ушла, — сказала она. — Воды больше нет. Только дно озера. В том месте, где лежит скелет.

— О чем вы говорите? Как это вода ушла?

— Не полностью, но там, где я стою, воды больше нет. Я гидролог, работаю в энергетической компании. Я как раз занималась измерением уровня воды, когда обнаружила скелет. С дыркой в черепе. Но большая часть засыпана песком. Сначала я подумала, что это овца.

— Овца?

— На днях мы нашли овцу, утонувшую в озере давным-давно. Тогда вода стояла выше.

В трубке опять замолчали.

— Ждите там, — попросил голос в замешательстве. — Я вышлю машину.

Какое-то время женщина спокойно стояла возле скелета, но потом пошла к воде, чтобы измерить расстояние. Когда она делала замеры в этом же месте две недели назад, костей точно не было видно. Она бы их заметила. Тогда уровень воды опустился только на метр.

В энергетической компании ломали голову над этой загадкой с тех пор, как ученые обратили внимание на то, что уровень озера Клейварватн стремительно падает. Компания вела постоянные наблюдения за высотой воды с 1964 года, и одной из задач гидрологов было отслеживать результаты измерений. Летом 2000 года показалось, что аппарат сломался. Невероятное количество воды исчезало ежедневно, вдвое больше прежнего.

Женщина снова подошла к скелету. Ужасно хотелось рассмотреть его получше, выкопать, расчистить песок, но вряд ли полицейских это обрадует. Кто бы это мог быть — мужчина или женщина? В памяти всплыло, как когда-то она читала в каком-то детективе, что практически нет никакого различия между мужским и женским скелетами — только тазобедренные кости не одинаковы. Она также вспомнила, как кто-то ей сказал, что не стоит придавать значение тому, что написано в детективных романах. Но сейчас тазобедренных костей не было видно, они были засыпаны песком, и она подумала, что все равно не увидела бы различия.

Похмелье давало о себе знать, и она опустилась на песок около скелета. Было воскресное утро, и лишь одинокая машина объезжала озеро. Женщина представила себе, что, должно быть, какое-то семейство едет на воскресную прогулку в залив Дис или южнее, в Тюленью бухту. Это был красивый и популярный маршрут, через поля из вулканической лавы и впадины, мимо озер, со спуском к морю. Она принялась размышлять о семействах, путешествующих в своих автомобилях. Муж бросил ее, когда выяснилось, что у них не может быть детей. Вскоре он снова женился, и теперь у него двое замечательных малышей. Нашел свое счастье.

Ей же удалось подцепить только того самого типа, с которым она была едва знакома и который сейчас лежал в ее постели в носках. С каждым годом все труднее и труднее найти подходящего мужчину. Большинство разведенные, как и она сама, или, того хуже, никогда не имевшие серьезных отношений с женщинами.

Она взглянула с сочувствием на полузасыпанные песком кости. Хотелось плакать.

Примерно через час из Портового фьорда приехала полицейская машина. Неспешно и лениво автомобиль приближался к озеру. Май был в самом разгаре, и солнце стояло высоко в небе, отражаясь в водной глади. Сидя на песке, женщина следила за подъезжающей машиной и помахала ей, когда та доехала до берега и остановилась. Из автомобиля вышли двое полицейских, посмотрели в ее сторону и подошли.

Они долго стояли над скелетом, ничего не говоря, пока наконец один не ткнул ногой в реберную кость.

— Как думаешь, он был рыбаком? — спросил полицейский своего коллегу.

— В смысле приплыл сюда на лодке? — отозвался его товарищ.

— Нет, дошлепал по воде.

— Тут дыра, — заметила женщина, переводя взгляд с одного полицейского на другого. — В черепе.

Один из полицейских присел на корточки.

— Ага, — подтвердил он.

— Мог свалиться за борт и проломить себе голову, — предположил его коллега.

— Скелет засыпан песком, — проговорил первый полицейский.

— Не лучше ли предупредить уголовный отдел? — спросил второй задумчиво.

— Разве они не в Америке почти в полном составе? — заметил его напарник. — На конгрессе криминологов?

Его товарищ кивнул. Так они постояли какое-то время молча над скелетом, а потом один из них обратился к женщине.

— Куда же делась вода? — спросил он.

— На этот счет есть разные мнения, — ответила она. — Что вы собираетесь делать? Я могу идти домой?

Полицейские переглянулись, потом записали ее имя и поблагодарили, однако не извинились за то, что заставили ждать. Но ей было все равно. Она никуда не торопилась. День был чудесный, и после похмелья она насладилась бы этим днем на берегу озера еще больше, если бы не набрела на кости. Женщина подумала о том, ушел ли из ее дома тип в черных носках. Она очень на это надеялась и уже предвкушала, как возьмет напрокат какой-нибудь фильм на вечер, залезет под одеяло и будет смотреть телевизор.

Потом она еще раз взглянула на останки, на дыру в черепе.

Может быть, взять посмотреть какую-нибудь детективную историю?

 

2

Полицейские связались со своим шефом в Портовом фьорде по поводу скелета в озере. Некоторое время ушло на объяснения, как это возможно, что они стоят посредине озера, а там сухо. Шеф позвонил начальнику центральной полиции и сообщил об обнаружении скелета. Поинтересовался, не возьмутся ли они за это дело.

— Это для службы опознания, — ответил начальник. — Думаю, у меня есть подходящий человек для вашей истории.

— Кто же?

— Мы отправили его в летний отпуск. Если не ошибаюсь, он лет пять не отдыхал. Но уверен, он обрадуется возможности чем-нибудь заняться. Он спец по части исчезновений. Обожает такие штучки.

Начальник попрощался со своим коллегой из Портового фьорда, после чего снова поднял трубку и попросил связаться с Эрлендом Свейнссоном и отправить его с небольшой группой полицейских из криминального отдела к озеру Клейварватн.

Когда зазвонил телефон, Эрленд был погружен в чтение. Он, как мог, пытался спрятаться от лучей майского солнца. Занавесил окна в гостиной плотными гардинами и закрыл кухонную дверь, потому что там не было подходящих занавесок. В квартире стало сумрачно, так что пришлось включить настольную лампу около кресла.

Эрленд хорошо знал эту историю. Он читал про нее уже много раз. Речь шла о путешествии, предпринятом группой людей осенью 1868 года. Они отправились с Голого мыса к югу по дороге через Горный хребет, обошли по северной оконечности ледник Болотистой долины и собирались спуститься в местечко под названием Двор, чтобы выйти в море для рыбной ловли. С ними был семнадцатилетний юноша по имени Давид. Мужчины слыли опытными путешественниками и знали дорогу, но вскоре после того, как компания вышла в путь, разыгралась буря, и они так и не дошли до населенных мест. Масштабные поиски не дали никаких результатов: путешественники бесследно исчезли. И только спустя десять лет у песчаного холма к югу от Холодного ущелья случайно обнаружились их скелеты. Они лежали вплотную друг к другу с натянутым поверх одеялом.

Задумчиво уставившись в пространство, Эрленд представил себе юношу из этой компании, напуганного и потерявшего всякую надежду. Похоже, у мальчика было плохое предчувствие: все обратили внимание на то, что накануне похода он роздал свои игрушки братьям и сестрам и говорил о том, что, возможно, больше не увидит родных.

Эрленд отложил книгу, неуклюже поднялся из кресла и снял трубку. Звонила Элинборг.

— Ты придешь? — выпалила она.

— Разве у меня есть выбор? — ухмыльнулся Эрленд.

Элинборг уже давно корпела над сборником кулинарных рецептов, и наконец книгу издали.

— Боже мой, это такой стресс для меня! Как, думаешь, ее воспримут?

— Я все еще с трудом справляюсь с микроволновкой, — пробормотал Эрленд. — Может, я не совсем…

— В издательстве всем очень понравилось, — тараторила Элинборг. — И изображения блюд превосходны. Потрудился профессиональный фотограф. А еще в ней есть глава о рождественских лакомствах…

— Элинборг!

— Да?

— Ты звонишь по какому-то делу?

— В озере Клейварватн обнаружен скелет, — сообщила Элинборг, понизив голос. Речь больше не шла о ее книге рецептов. — Я искала тебя. В озере упал уровень воды, или что-то в этом роде, и вот сегодня утром там нашли кости. Начальство хочет, чтобы ты занялся этим делом.

— Упал уровень воды?

— Да, но я не совсем поняла.

Приехав на озеро, Эрленд и Элинборг застали Сигурда Оли около скелета. Ждали криминалистов из центральной полиции. Полицейские Портового фьорда возились с желтой лентой, которой они намеревались оградить место, но никак не могли придумать, за что ее зацепить. Сигурд Оли наблюдал за их манипуляциями и безуспешно пытался вспомнить шутку о жителях Портового фьорда.

— Разве ты не в отпуске? — спросил он Эрленда, шагающего к нему по песку.

— В отпуске, — буркнул шеф. — Что нового?

— Same old, — ответил Сигурд Оли. Он посмотрел на дорогу, на обочине которой припарковался массивный джип телевизионщиков со второго канала. — Они разрешили ей пойти домой, — сказал Сигурд Оли, кивнув в сторону полицейских из Портового фьорда. — Женщине, обнаружившей скелет. Она производила здесь какие-то замеры. Нам бы не мешало поговорить с ней, чтобы узнать, почему вода вдруг ушла. Если бы все было как положено, мы бы сейчас были под водой.

— Как твое плечо?

— Да ничего. А как Ева Линд?

— Пока еще не сбежала, — ответил Эрленд. — Думаю, она сожалеет о происшедшем, но как знать…

Он опустился на колени и принялся рассматривать выступающую из песка часть скелета. Просунул палец в дырку на черепе и провел рукой по одному из ребер.

— Его стукнули по голове, — заключил он, поднимаясь с колен.

— Большое открытие! — съязвила Элинборг и добавила: — Если это вообще он.

— Похоже, имела место драка, — заметил Сигурд Оли. — Дыра приходится как раз на правый висок. Вероятно, хватило одного удара.

— Не исключено, что он доплыл сюда на лодке один и свалился за борт, — произнес Эрленд, взглянув на Элинборг. — Скажи-ка, Элинборг, в книге рецептов ты тоже шутишь?

— Фрагменты скелета, естественно, уже давно разбросало повсюду, — гнула свое Элинборг, не обращая внимания на слова Эрленда.

— Нам бы откопать эти кости, — предложил Сигурд Оли. — Когда же приедут техники?

Эрленд заметил, что еще несколько машин припарковались на обочине, и решил, что известие о находке скелета разнеслось по всем новостным агентствам.

— Уж не собираются ли они поставить палатку? — поинтересовался он, наблюдая за дорогой.

— Собираются, — с готовностью ответил Сигурд Оли. — Они наверняка притащили ее с собой.

— Думаешь, он сам упал в воду? — спросила Элинборг.

— Нет, это лишь одно из предположений, — сказал Эрленд.

— Но если ему нанесли удар?

— В таком случае это не несчастный случай, — заметил Сигурд Оли.

— Нам ничего не известно о том, что произошло, — оборвал его Эрленд. — Может быть, его ударили. Может быть, он был с кем-то на озере и они рыбачили, а потом вдруг его приятель замахнулся молотком. Их могло быть двое, а могло быть и пятеро.

— Или же, — вставил Сигурд Оли, — его тюкнули по голове где-нибудь в городе, привезли сюда и утопили.

— А как, по-вашему, его утопили? — вмешалась Элинборг. — Ведь нужно что-то для того, чтобы тело не всплыло.

— Речь идет о взрослом человеке? — поинтересовался Сигурд Оли.

— Скажи им, чтобы держались подальше, — велел Эрленд, следя взглядом за телевизионщиками, которые с трудом спускались к озеру. Маленький самолет показался в небе со стороны Рейкьявика и полетел низко над водой. На борту можно быть разглядеть человека с камерой.

Сигурд Оли пошел поговорить с журналистами. Эрленд спустился туда, где еще была вода. Волны легко набегали на песок. Инспектор смотрел на послеполуденное солнце, отражающееся в водной глади, и размышлял над тем, что произошло. Ушла ли вода по воле людей, или поработала природа? Будто сама водная стихия пожелала открыть преступление. Сохранила ли она следы других злодеяний, там, на глубине, в безмолвном мраке?

Эрленд посмотрел на дорогу. Облаченные в белые комбинезоны техники, увязая в песке, торопливо шли в его сторону. Они несли палатку и сумки с загадочными предметами. Эрленд поднял лицо к небу и ощутил на щеках солнечное тепло.

Может быть, это оно осушило озеро.

Первым, что обнаружили техники, когда стали расчищать скелет от песка своими маленькими лопаточками и кисточками из тонкого волоса, была веревка, извивающаяся между ребрами и сзади по позвоночнику скелета. Ее конец уходил дальше в песок.

Гидролога, нашедшего скелет, звали Сунна. Она сидела на диване, уютно укутавшись в одеяло. Кассета — американский триллер «Власть страха» — была вставлена в видеоплейер. Тип в черных носках исчез. Он оставил на клочке бумаги два номера телефона, которые женщина тут же спустила в унитаз. Фильм только начался, но тут позвонили в дверь. Сунне захотелось сделать вид, будто никого нет дома. Ее часто беспокоили подобным образом. Если это были не продавцы сотовых телефонов, то в дверь звонили торговцы сушеной рыбой или подростки, собирающие банки из-под газировки и врущие, что они помогают Красному Кресту. Звонок задребезжал снова. Женщина еще немного помедлила. Потом вздохнула и сбросила с себя одеяло.

Когда Сунна открыла дверь, на пороге стояли двое мужчин. У одного было до странности печальное, даже несчастное выражение лица. Он сутулился, хотя ему было всего-то пятьдесят с хвостиком. Другой мужчина был значительно моложе и приветливее, даже, можно сказать, очень симпатичный.

Эрленд заметил, с каким интересом женщина разглядывает Сигурда Оли, и не мог сдержать улыбки.

— Мы пришли по поводу озера Клейварватн, — объяснил он.

Когда они уселись в гостиной, Сунна рассказала им о том, что произошло с озером, согласно результатам, полученным ею и ее коллегами из энергетической компании.

— Из озера не вытекает ни одного видимого ручья или реки, — объясняла гидролог, — однако в течение последних лет подземные стоки уносят по кубометру воды в секунду, хотя до этого система держалась в относительном равновесии.

Эрленд и Сигурд Оли смотрели на нее в упор, стараясь выглядеть заинтересованными.

— Вы помните землетрясение 17 июня 2000 года на юге Исландии? — спросила Сунна, и полицейские кивнули. — Через пять секунд после него произошло сильное землетрясение в районе озера Клейварватн, приведшее к тому, что отток воды из него удвоился. Поначалу, когда озеро стало мелеть, люди думали, что это происходит из-за уменьшения количества осадков, а затем выяснилось, что причина — в подземных стоках, которые существовали десятки лет, но вследствие землетрясения увеличились и стали уносить больше воды. Раньше площадь озера составляла порядка десяти квадратных километров, а на сегодняшний день — едва восемь. Уровень воды понизился по меньшей мере на четыре метра.

— И поэтому скелет оказался на виду, — сделал вывод Эрленд.

— Мы находили останки овцы, когда вода опустилась только на два метра, — продолжала Сунна. — Но ее, естественно, по голове не били.

— Что вы имеете в виду — «по голове не били»? — оживился Сигурд Оли.

Сунна взглянула на него, стараясь не смотреть на его руки, чтобы никто не догадался, что она ищет у него на пальце обручальное кольцо.

— Я обратила внимание на дыру в черепе, — сказала она. — Вы знаете, кто это?

— Нет, — ответил Эрленд. — Чтобы отплыть так далеко от берега, ведь нужна лодка, правда?

— Если вы хотите знать, мог ли кто-нибудь дойти ногами до того места, где лежит скелет, ответ — нет. Еще совсем недавно глубина там достигала по меньшей мере четырех метров. А если трагедия произошла много лет назад, о чем мне трудно судить, то уровень воды был еще выше.

— То есть они доплыли туда на лодке? — уточнил Сигурд Оли. — На озере есть лодки?

— В округе расположено несколько домов, — сказала Сунна и посмотрела ему прямо в глаза. У этого полицейского были красивые темно-синие глаза с длинными ресницами. — Возможно, там есть какие-нибудь барки. Но я ни разу не видела лодок на озере.

«Разве что мы с тобой прокатились бы вместе…» — подумала она.

У Эрленда в кармане зазвонил телефон. Это была Элинборг.

— Ты должен вернуться сюда, — попросила она.

— Что случилось? — спросил Эрленд.

— Приходи и увидишь. Просто удивительно. Никогда такого не видела.

 

3

Он встал, выключил телевизор и тяжело вздохнул. В новостях долго говорили о том, что в озере Клейварватн нашли скелет. Выступал начальник криминальной полиции, заявивший, что будет проведено тщательное расследование.

Он подошел к окну и посмотрел в сторону моря, на дорожке у берега он увидел пару. Они каждый день проходили мимо его дома — мужчина чуть-чуть впереди, женщина старалась не отставать. Супруги разговаривали на ходу, он — обернувшись назад, а она — глядя ему в спину. Из года в год они проходили мимо его дома, но не обращали никакого внимания на окружающий пейзаж. Раньше парочка иногда останавливалась, чтобы рассмотреть его дом или другие дома на Приморской набережной, а также палисадники. Временами они принимались разглядывать новые садовые украшения, ограды и приведенные в порядок террасы. Они выходили на эту прогулку в любую погоду и в любое время года после обеда или ближе к вечеру, всегда вдвоем.

Он посмотрел на море и увидел большое грузовое судно на горизонте. Солнце все еще стояло высоко в небе, несмотря на то что вечер уже давно наступил. Самое светлое время года продлится до тех пор, пока дни снова не начнут укорачиваться до предела. Весна была прекрасна. Уже в середине апреля он заметил первых чернозобиков у своего дома. Они прилетели следом за весенним ветром из Европы.

Впервые он уехал из Исландии на корабле в конце лета. В те времена грузовые суда были не такими огромными, да и контейнеров еще не существовало. Он представил себе моряков, которые носили в трюм мешки весом по пятьдесят килограммов. Вспомнил их рассказы о контрабандистах. С моряками он познакомился, когда подрабатывал летом в порту, и они веселились, рассказывая ему, как дурачат таможенную службу. Некоторые из этих историй казались настолько неправдоподобными, что он считал их выдумками. Другие были занимательны, захватывали дух и не нуждались в приукрашивании. Но были и такие истории, которых ему не рассказывали, хоть моряки и говорили, будто уверены в том, что он не проболтается, — только не коммунист из школы-гимназии!

Такой не выдаст.

Он посмотрел в телевизор. Ему показалось, что всю свою жизнь он только и ждал этого сообщения в новостях. С тех пор как он себя помнил, он был социалистом, так же как все члены его семьи и с материнской, и с отцовской сторон. Мысль о том, чтобы быть аполитичным, просто не допускалась. Его взращивали с ненавистью к консерватизму. Отец активно участвовал в профсоюзном движении первой четверти двадцатого века. В доме постоянно велись разговоры на политические темы. Особенное недовольство вызывала американская военная база, расположенная на плоскогорье Среднего мыса. Кучка немногочисленных исландских капиталистов всячески ее обхаживала и облизывала. Именно они извлекали наибольшую выгоду из военного присутствия.

Потом, естественно, нужно вспомнить друзей и товарищей из родственной среды. Они были даже слишком радикальными, при этом некоторые демонстрировали верх красноречия. В памяти еще сохранились впечатления от политических собраний, страстности выступлений, гнева ораторов. Он приходил на собрания со своими товарищами; как и он, они только делали первые шаги в молодежном движении и завороженно слушали громогласные вдохновенные речи партийного лидера о давлении капиталистов на пролетариат и американской военной угрозе, которая всех держит под каблуком. Он много раз слушал подобные речи, всегда с одинаковой убежденностью. Они увлекали его, поскольку его воспитали в духе социализма, патриотизма и любви к Исландии. Он твердо знал, во что должен верить, и был убежден, что правда на его стороне.

На собраниях много говорилось о военной базе США на плоскогорье Среднего мыса и об обмане, использованном исландскими капиталистами для того, чтобы американская военщина получила добро на превращение острова в военный форпост. Ему было известно, каким образом страну продали америкосам и как местные буржуи разжирели, словно на дрожжах. Будучи еще подростком, он оказался свидетелем того, как на Восточном поле пехотинцы — приспешники капитала — высыпали из здания Парламента со слезоточивым газом и дубинками, чтобы оттеснить протестующих. Люди, торгующие своей страной, — подкаблучники американского империализма! Американский капитал душит нас железной хваткой! У молодежи было достаточно лозунгов.

Он и сам принадлежал к классу угнетенных и поэтому находился под влиянием всеобщего энтузиазма и магии этих слов, правоты идеи о всеобщем равенстве. Управляющий должен работать вместе с рабочими в мастерской. Нет классовым различиям! Он верил в социализм искренне и безусловно. У него была внутренняя потребность трудиться для пользы общего дела, убеждать других и бороться за слабых и угнетенных, за рабочий класс.

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Он стал принимать активнейшее участие в дискуссиях, разгоравшихся на собраниях, погрузился в чтение материалов молодежного движения. Стал завсегдатаем библиотек и книжных магазинов. Книг по этой теме было предостаточно. Ему хотелось проявить себя. Он был убежден до самой глубины души в том, что за ним правда. Услышанное им на собраниях молодежного движения наполняло его чувством справедливости.

Постепенно он овладевал премудростями диалектического материализма, согласно которому классовая борьба была движущей силой истории, а буржуазия — непримиримым врагом пролетариата. Чем больше он читал, тем больше восторгался, отыскивал подтверждения в цитатах из революционеров. Довольно скоро он опередил своих товарищей в знании научного марксизма и ораторском искусстве и сумел обратить на себя внимание руководителей молодежного движения. Выборы лидеров и принятие решений всегда вызывали много споров. Его спросили, не хочет ли он быть выдвинутым на руководящие посты. Он как раз заканчивал школу. В ней был организован дискуссионный клуб, который назвали «Под Красным знаменем». Отец решил, что сыну следует продолжить учебу, единственному из четырех детей. И за это он был всю жизнь благодарен отцу.

Несмотря ни на что.

Работа в молодежном движении кипела — выпускались информационные бюллетени, проводились регулярные собрания. После того как их лидер побывал по приглашению в Москве, у него только и разговоров было что о рабоче-крестьянском рае. Колоссальный подъем, счастливые люди. Всё для всех. Колхозы и плановая экономика обеспечивали успех, который оправдывал все прочее. Послевоенное возрождение промышленности превосходило всяческие ожидания. Появлялись заводы. Их владельцами были сами рабочие. Именно они управляли заводами. На городских окраинах вырастали новые жилые кварталы. Бесплатная медицина! Все, о чем они здесь читали, все, о чем они слышали на своих собраниях, подтверждалось этими примерами, было истинной правдой. Какое было время!

Другие люди, побывавшие в Советском Союзе, однако, рассказывали о менее удачном опыте. Но эти кривотолки мало влияли на молодежь. В их глазах подобные люди были агентами капитализма. Они предали идею борьбы за справедливое устройство общества.

На собрания их дискуссионного клуба «Под Красным знаменем» приходило много народу, и им удавалось привлечь новых членов в движение. Его единогласно избрали секретарем ячейки. И вскоре на него обратили внимание руководители Социалистической партии. Он успешно оканчивал школу, и в выпускной год стало ясно, что перед ним открывается перспектива партийной карьеры.

Отойдя от окна, он подошел к школьной фотографии, висящей над пианино. Всмотрелся в лица. Белые головные уборы, на мальчиках черные костюмы, девочки в платьях. Солнце озаряет здание школы и отражается от светлых шапочек школьников. Он был одним из лучших учеников в классе. Совсем немного недотягивал до круглого отличника. Он провел рукой по фотографии. Школьные годы вызывали в нем ностальгию. В то время его убеждения были настолько тверды, что ничто не могло их поколебать.

Тогда же, в выпускной год, ему предложили место в партийном печатном органе. Лето он проработал в порту на разгрузке судов, познакомился с рабочими и моряками, много общался с ними. Они называли его коммунистом, большинство из них были замшелыми консерваторами. Его увлекла журналистика. Он был уверен, что это основа партийного здания. Лидер молодежного движения познакомил его с заместителем генерального секретаря Социалистической партии еще до того, как сам он начал работать в журнале. Сидя в глубоком кресле, тощий заместитель протирал очки носовым платком и разглагольствовал о социалистическом будущем Исландии. Партиец говорил тихо, и все сказанное им казалось истинной правдой, так что мороз шел по коже, пока он сидел в маленькой гостиной, впитывая в себя каждое слово.

Он был способным учеником. Во всех науках, будь то история или математика. Никаких проблем. Однажды прочитанное или услышанное запоминалось навсегда, и он с успехом пользовался своими знаниями. Хорошая память и легкость в восприятии нового материала пришлись как нельзя кстати в журналистской работе. Он быстро осваивал профессию. Работал споро, соображал молниеносно и во время интервью обходился лишь записью нескольких фраз, запоминая основное содержание беседы. Он понимал, что его статьи не слишком объективны, но разве бывают абсолютно объективные журналисты?

Осенью он собирался начать учебу в Государственном университете Исландии, но его попросили остаться в журнале. Раздумывать он не стал. В середине зимы заместитель генерального секретаря снова пригласил его к себе в гости. Товарищи из ГДР предлагают нашим исландским студентам поехать на учебу в Лейпцигский университет. Если он примет предложение, ему придется добираться туда на свои средства, однако там ему будет предоставлено жилье и содержание.

Он мечтал съездить в Восточную Европу или Советский Союз, чтобы своими глазами увидеть послевоенный подъем. Хотелось попутешествовать и узнать обычаи другого народа, выучить немецкий язык. Посмотреть на претворение социалистических идей в жизнь. Он вспомнил, что в выпускной год в школе уже думал над тем, чтобы поехать на учебу в Москву. Но тогда он еще был на распутье и его как раз познакомили с заместителем генерального секретаря. Протирая носовым платком очки, заместитель говорил ему, что обучение в Лейпциге — уникальная возможность познакомиться изнутри с коммунистическим строем, воочию увидеть социализм в действии и получить должное образование, чтобы в будущем служить на благо своей страны.

Заместитель секретаря надел очки.

— И партии, — добавил он. — Тебе там понравится. Лейпциг имеет длинную историю и отчасти связан с культурой нашей страны. Халлдор Лакснесс приезжал туда навестить своего друга Йоуханна Йоунссона. Да и издание сказок Йоуна Арнасона в 1862 году было оплачено книжным домом «Генрих», находящимся в Лейпциге.

Он кивнул. Он прочитал всего Халлдора Лакснесса, все, что тот написал о социализме в странах Восточной Европы, и восхищался его реализмом.

Ему пришла в голову идея наняться рабочим на торговое судно, отправляющееся в Европу. Его дядя был знаком кое с кем в судовой компании и уже помог ему с летней работой. Так что попасть на корабль не было проблемой. Все семейство пребывало на седьмом небе от счастья. Никто из них никогда не бывал за границей. Никогда не плавал на больших судах, тем более для того, чтобы учиться в университете. Все это походило скорее на сказку. Восторг чувствовался в каждом телефонном разговоре, в каждом письме. «Из него выйдет толк! — говорили люди. — Наверняка он станет министром!»

Первая остановка была на Фарерских островах, потом — в Копенгагене, Роттердаме и Гамбурге. Там он сошел с корабля. Оттуда доехал поездом до Берлина, переночевал на вокзале. Следующим вечером сел в поезд до Лейпцига. Он знал, что никто не будет его встречать. В кармане лежала бумажка с адресом. Выйдя на вокзале, он спросил, как найти нужную улицу.

Он посмотрел на школьную фотографию, потом тяжело вздохнул и вгляделся в лицо своего лейпцигского товарища. Они вместе учились в школе. Если бы только он мог предвидеть будущее.

Докопается ли полиция до правды о человеке, найденном на дне озера? Все это дела давно минувших дней, подумал он, и никому уже не интересно то, что произошло.

Кому нужен этот скелет, найденный на дне озера?

 

4

Техники-криминалисты установили большой тент над найденными останками. Элинборг стояла у входа и наблюдала за тем, как Эрленд и Сигурд Оли быстрым шагом идут в ее сторону по высохшему дну озера. Уже наступил вечер, и журналисты уехали. Движение вокруг озера оживилось с известием о находке скелета, но к концу дня тоже стало стихать, и в округе снова воцарился покой.

— Это уж слишком! — заявила Элинборг, когда ее коллеги наконец подошли к ней.

— Сигурду потребовалось подзаправиться гамбургерами по дороге, — недовольно проворчал Эрленд. — Что случилось?

— Пойдемте, — махнула Элинборг, заходя под навес. — Судебный врач тоже здесь.

Эрленд бросил взгляд на озеро, погрузившееся в вечернюю тишину, и подумал о стоках на его дне. Потом посмотрел на небо. Солнце все еще стояло высоко, поэтому было совсем светло. Прямо над ним проплывала гряда белоснежных облаков. Удивительно все же, что в этом месте, где они сейчас стоят, еще недавно глубина воды достигала четырех метров.

Техники уже полностью очистили скелет от песка, так что он был виден целиком. Ни остатков кожи, ни одежды. Около скелета ползала на коленках сорокалетняя женщина и желтым карандашом отковыривала крестцовую кость.

— Это мужчина, — объявила она. — Среднего роста, вероятно, зрелого возраста, но мне нужно лучше изучить кости. Не могу сказать, как долго он пролежал в воде, может быть, лет сорок или пятьдесят. Возможно, и больше. Но это только предположения. Детали я смогу сообщить после того, как останки перевезут на Баронскую улицу и я смогу исследовать их подробнее.

Она поднялась с колен и уже по-человечески поприветствовала их. Эрленд знал, что ее зовут Матильда. Она недавно начала работать в должности судебного медэксперта. Эрленда подмывало спросить ее, почему она выбрала судебную медицину. Почему не стала просто врачом, как другие, чтобы пользоваться благами исландской социальной системы.

— Он получил удар по голове? — вместо этого спросил Эрленд.

— Похоже на то, — подтвердила Матильда. — Однако трудно сказать, каким именно предметом. Все следы исчезли.

— Так речь идет о преднамеренном убийстве? — вставил Сигурд Оли.

— Все убийства преднамеренны, — заметила Матильда. — Разница лишь в богатстве фантазии.

— Нет никакого сомнения в том, что это убийство, — вмешалась Элинборг, до этого молча слушавшая беседу.

Она перешагнула через скелет и наклонилась над большой ямой, которую техники вырыли на дне озера. Эрленд подошел к Элинборг и увидел, что в глубине лежит большой металлический ящик черного цвета. Он был привязан веревкой к скелету. Ящик по-прежнему утопал в песке, но все же можно было разглядеть что-то похожее на сломанные счетчики, черный циферблат и черные кнопки. Ящик был исцарапан и помят. Крышка открылась, и внутрь набился песок.

— Это еще что? — удивился Сигурд Оли.

— Бог его знает, — откликнулась Элинборг. — Но утопили его с помощью этого предмета.

— Похоже на измерительный прибор, — предположил Эрленд.

— Я никогда такого раньше не видела, — призналась Элинборг. — Техники полагают, что это радиопередатчик. Они ушли поесть.

— Радиопередатчик? — удивился Эрленд. — Что еще за радиопередатчик?

— Этого они не знают. Нужно выкопать ящик из земли.

Эрленд посмотрел на веревку, привязанную одним концом к скелету, а другим к черному предмету, которым воспользовались, чтобы утопить тело. Он представил себе людей, вытаскивающих труп из автомобиля, привязывающих к нему радиопередатчик, гребущих на лодке прочь от берега и скидывающих свой груз за борт.

— Так его утопили? — проговорил он.

— Вряд ли он сделал это сам, — вырвалось у Сигурда Оли. — С трудом верится, что он приплыл сюда один, привязал к себе радиопередатчик, который ему нужно было держать в руках, когда он ударял себя по голове и падал в воду, чтобы уж наверняка утонуть. Тогда это было бы самое идиотское самоубийство в истории.

— Вы полагаете, что эта штука очень тяжелая? — перебил Эрленд Сигурда Оли, начинающего действовать ему на нервы.

— По-моему, достаточно увесистая, — отозвалась Матильда.

— Может, стоит поискать орудие убийства на дне? — вмешалась Элинборг. — Металлоискателем, если речь идет о молотке или чем-то подобном? Вполне возможно, его выбросили в озеро вместе с телом.

— Техники займутся этим, — пробурчал Эрленд, присев на корточки около черного ящика и начав выгребать из него песок.

— А если это какой-нибудь радиолюбитель? — предположил Сигурд Оли.

— Ты придешь на вечер? — ни с того ни сего спросила Элинборг. — На презентацию книги?

— Разве мы можем отказаться? — усмехнулся Сигурд Оли.

— Мне не хочется тебя принуждать…

— Как называется книга? — поинтересовался Эрленд.

— «Уложение и соблюдение правил», — оживилась Элинборг. — Такая игра слов. Уложение в смысле законов страны, но еще и как слои в лазанье, например, или в слоеном торте. И также с правилами, ну, знаешь, «блюдо» и «блюсти»…

— Очень остроумно, — похвалил Эрленд и с удивлением посмотрел на Сигурда Оли, умирающего со смеху.

Ева Линд в белой одежде, поджав под себя ноги, сидела напротив отца и беспрерывно, словно под гипнозом, накручивала пряди волос на указательный палец. Вообще-то к пациентам не пускали посетителей, но Эрленд был хорошо знаком персоналу, поэтому ему не чинили препятствий в свиданиях с дочерью. Довольно долго они сидели молча. На стенах комнаты отдыха, в которой они находились, висели плакаты, направленные на борьбу с алкогольной зависимостью и наркоманией.

— Ты все еще встречаешься с этой старушкой? — спросила Ева, накручивая волосы.

— Прекрати обзываться — возмутился Эрленд. — Вальгерд на два года моложе меня.

— Какая разница? Все равно старушка. Так ты все еще встречаешься с ней?

— Да.

— И она приходит к тебе домой, эта Вальгерд?

— Заходила один раз.

— Так вы тискаетесь по отелям?

— Что-то вроде. Как ты? Сигурд Оли передает привет. Говорит, что его плечо немного лучше.

— Я промазала. Хотела попасть ему по башке.

— Хватит! Иногда ты и в самом деле ведешь себя как полная дура! — рассердился Эрленд.

— Она ушла от своего мужика или все еще замужем, эта Вальгерд? Ты мне что-то говорил об этом.

— Тебя это не касается.

— Так она наставляет ему рога? А ты, получается, трахаешь чужую телку. Ну и как тебе?

— Между нами нет интимных отношений, хотя это тебя ни в коей мере не касается. И прекрати выражаться как сапожник!

— Какое счастье, что ты не спишь с ней!

— Скажи-ка, тебе тут разве не дают лекарство против злобы?

Он встал. Ева посмотрела на него.

— Я не просила тебя упекать меня сюда, — прошипела она. — Я не просила тебя решать за меня. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое, в полном покое.

Эрленд вышел из комнаты, даже не попрощавшись.

— Передай от меня привет своей старухе! — крикнула Ева ему вслед и снова принялась монотонно наматывать волосы на палец. — Передай привет этой чертовой курице, — повторила она тихо.

Эрленд припарковал машину у дома и вошел в подъезд. Поднявшись на свой этаж, он увидел сидящего на корточках у двери долговязого молодого человека с длинными волосами. Мужчина курил. На верхнюю часть туловища падала тень, и Эрленд не мог различить лица незнакомца. Первая мысль была, что это какой-то криминальный элемент, который хочет потолковать с ним о чем-то. Такое иногда случалось: ему звонили надравшиеся в стельку типы и сыпали угрозами в его адрес, потому что он так или иначе вторгался в их тоскливое существование. Некоторые даже осмеливались являться к нему домой со своими претензиями. Эрленд приготовился к чему-то подобному и ждал на лестнице.

Заметив, что Эрленд поднялся на этаж, молодой человек выпрямился.

— Можно зависнуть у тебя? — спросил юноша, не зная, что делать с окурком.

Эрленд заметил два бычка на полу.

— Кто вы?..

— Синдри, — сказал молодой человек, выходя из тени на свет, — твой сын. Не узнаешь?

— Синдри? — повторил ошарашенный Эрленд.

— Я вернулся в город, — поспешил объяснить Синдри. — Дай, думаю, загляну к тебе.

Сигурд Оли уже лежал в постели рядом с Бергторой, и тут на ночном столике затрещал телефон. Сигурд посмотрел на определившийся номер. Он знал, кто ему звонит, и не хотел отвечать. Когда звонок раздался в седьмой раз, Бергтора толкнула его.

— Ответь ему, — сказала она. — Он считает, что ты можешь помочь. Ему станет легче.

— Я не хочу, чтобы он взял себе за правило звонить нам домой, да еще по ночам — возмутился Сигурд Оли.

— О господи, как ты можешь?! — вздохнула Бергтора, перевалившись через него и подняв трубку. — Да, он дома. Одну минуту.

Она протянула телефон Сигурду Оли.

— Это тебя, — улыбнулась Бергтора.

— Я вас разбудил? — спросили на том конце провода.

— Да, — соврал Сигурд Оли. — Я ведь просил вас не звонить мне домой. Я не хочу, чтобы вы мне звонили.

— Прошу прощения, — прошептал голос. — Не могу уснуть. Принял снотворное и успокоительное, но ничего не помогает.

— Но вы не можете звонить сюда, когда вам заблагорассудится! — возразил Сигурд Оли.

— Да, извините, — повторил мужчина. — Просто мне не по себе.

— Ничего страшного, — выдавил Сигурд Оли.

— Вот уже год прошел, — продолжал мужчина, — сегодня.

— Да, — сказал Сигурд Оли, — я знаю.

— Целый год как в аду, — не унимался голос в телефоне.

— Постарайтесь не думать об этом, — предложил Сигурд Оли. — Хватит уже терзать себя, ничего не изменишь.

— Легко сказать, — не соглашался мужчина.

— Знаю, — подтвердил Сигурд Оли. — Но нужно смириться.

— Зачем мне сдалась эта проклятая клубника?

— Мы уже тысячу раз обсуждали это, — проговорил Сигурд Оли, глядя на Бергтору и качая головой. — Вы не виноваты. Нужно осознать это. Прекратите мучить себя.

— Нет, — возразил мужчина. — Конечно, виноват. Во всем виноват.

Он бросил трубку.

 

5

Женщина переводила взгляд с одного полицейского на другого. Потом слабо улыбнулась и предложила им войти. Элинборг прошла первой. Эрленд закрыл за собой дверь. Полицейские предупредили о своем визите заранее, и хозяйка приготовила на столе соломку и песочное печенье. Из кухни доносился запах кофе. Квартира находилась в типовом доме в районе Широкого пригорка. Элинборг уже побеседовала с женщиной по телефону. Два брака. Сын от первого мужа изучал медицину в Штатах. Во втором браке у нее родилось еще двое детей. Звонок Элинборг удивил ее, и она отпросилась на работе, чтобы принять полицейских дома.

— Это он? — спросила женщина, как только гости сели.

Хозяйку звали Кристина. Ей было за шестьдесят, и с возрастом ее фигура явно раздалась. Кристина слышала новости о том, что в озере Клейварватн обнаружен скелет.

— Мы не знаем, — сказал Эрленд. — Нам известно, что это мужчина, но мы еще ждем уточнений по поводу его возраста.

С момента обнаружения скелета прошло уже несколько дней. Часть костей отослали на радиоуглеродный анализ. Но судебный врач прибегла к еще одному методу, который, по ее мнению, был более быстрым. Все это она объяснила Элинборг.

— И как же можно ускорить дело? — поинтересовался Эрленд.

— Она хочет воспользоваться алюминиевым заводом в Проточном заливе, — ответила Элинборг.

— Алюминиевым заводом?

— Матильда собирается проанализировать разновременные слои загрязнений, связанных с работой предприятия. Весь вопрос в количестве диоксидов серы, фтора и прочих отходов. Ты что-то слышал об этом методе?

— Нет.

— Определенное количество диоксидов выбрасывается в атмосферу, оседает в океане, в почве и, между прочим, в озерах, расположенных по соседству с заводом, как, например, озеро Клейварватн. Благодаря новым технологиям уровень загрязнения снижается. Матильда сказала мне, что обнаружила значительное количество этих соединений в костях, так что, по приблизительным оценкам, тело бросили в озеро до 1970 года.

— А погрешность?

— Плюс-минус пять лет, — ответила Элинборг.

В рамках расследования по делу о скелете, найденном в озере Клейварватн, был составлен список людей мужского пола, исчезнувших между 1960 и 1975 годами. В списке оказалось восемь имен на всю страну. Пятеро человек жили в Рейкьявике или поблизости от столицы.

Первый муж Кристины значился в этом списке. Эрленд и Элинборг просмотрели отчеты полиции. Кристина сама заявила об исчезновении мужа. Он просто однажды не вернулся домой после работы. Она ждала его к ужину. Их малыш играл на полу. Уже было поздно. Она искупала ребенка, уложила его спать, а сама ушла на кухню, села и стала ждать. Она бы посмотрела телевизор, но тогда был четверг, и передач не было.

Это произошло осенью 1969 года. Они жили в маленькой квартирке многоэтажного дома, которую купили незадолго до того. Муж работал в агентстве недвижимости, и жилье досталось им на выгодных условиях. Когда они познакомились, она как раз заканчивала Коммерческий колледж. Через год сыграли пышную свадьбу, и еще через год родился их сынишка, которого муж боготворил.

— Поэтому я и не понимаю, что произошло, — недоумевала Кристина, переводя взгляд с одного собеседника на другого.

У Эрленда возникло ощущение, будто эта женщина все еще надеется увидеть своего первого мужа, так неожиданно и необъяснимо исчезнувшего из ее жизни. Он представил, как она ждет его возвращения в сумеречный осенний вечер. Звонит знакомым, их общим друзьям, родственникам. Как в последующие дни родные и близкие утешают ее в горе, оказывают поддержку, ночуют в их квартире.

— Мы были счастливы друг с другом, — повторяла Кристина. — Малыш Бенни был нашим солнышком. Я получила место в торговой компании, и, насколько мне известно, у мужа дела тоже шли неплохо. Крупное агентство недвижимости. Он был неплохим коммерсантом, хотя в школе не блистал и даже бросил ее на третьем году обучения. Но он обладал практической хваткой и, думаю, был доволен своей жизнью. Никаких подвохов с его стороны я не ожидала.

Кристина налила кофе в чашки.

— В те последние дни я не заметила ничего необычного, — продолжала она, пододвигая тарелку с соломкой. — Он попрощался со мной утром, позвонил в полдень, просто чтобы услышать мой голос, и еще раз во второй половине дня, сказал, что, возможно, немного задержится. И с тех пор у меня нет от него никаких вестей.

— Может быть, на работе не клеилось, хоть он вам и говорил, что все хорошо? — спросила Элинборг. — Мы читали отчеты и…

— Ожидали увольнений. Муж говорил мне об этом, но не знал, кого это заденет. И в тот день его вызвали к начальству и сообщили, что больше не нуждаются в его услугах. Мне рассказал об этом владелец агентства уже после всего. Сказал, что муж не стал возражать против увольнения, не протестовал, не требовал объяснений. Просто ушел обратно к себе в офис и сел за стол. По его поведению трудно было понять, что он чувствовал.

— Когда супруг позвонил вам, он рассказал об увольнении? — спросила Элинборг.

— Нет, — ответила женщина, и Эрленд почувствовал, что ее горе все еще живо. — Он позвонил, как я уже сказала, но ни словом не обмолвился об увольнении.

— Почему же его выгнали? — спросил Эрленд.

— Я так и не смогла получить удовлетворительных объяснений. Мне кажется, что хозяин хотел выразить соболезнование и проявить участие, беседуя со мной. Он объяснил, что им требовалось провести сокращения из-за падения спроса на недвижимость, но я так поняла, что Рагнар, ко всему прочему, потерял интерес к своей работе. Ему стало скучно этим заниматься. Однажды, после встречи со своими одноклассниками, он заговорил о желании снова взяться за образование. Его пригласили на вечеринку, несмотря на то что он бросил школу, и оказалось, что его старые школьные товарищи стали либо врачами, либо юристами, либо инженерами. Как мне показалось по тону разговора, Рагнар жалел о том, что бросил учебу.

— Вы считаете, что он исчез из-за этого? — спросил Эрленд.

— Нет, вовсе нет, — возразила Кристина. — Мне скорее кажется, что объяснение надо искать в небольшой размолвке, которая произошла между нами за несколько дней до того. А может быть, в том, что наш малыш плохо спал по ночам, или в том, что нам не хватало средств на новый автомобиль. На самом деле я не знаю, что и думать.

— Он был склонен к депрессиям? — задала вопрос Элинборг, которая обратила внимание на то, что женщина говорит в настоящем времени, как будто все произошло только что.

— Не больше, чем любой исландец. Он исчез осенью, если этот факт говорит о чем-то.

— В то время вы утверждали, что убийство исключено, — напомнил Эрленд.

— Да, — подтвердила Кристина. — Не могу себе такое представить. Рагнар никогда ни в чем не был замешан. Сомневаюсь, чтобы он имел дело с кем-то, кто намеревался его убить. Я и мысли такой не могла допустить, да и вы в полиции отказались от этой версии. Дело не было квалифицировано как уголовное. Когда закончился рабочий день, Рагнар задержался в офисе, и тогда его видели в последний раз.

— Его исчезновение никогда не связывали с уголовным преступлением? — удивилась Элинборг.

— Нет, — подтвердила Кристина.

— Скажите-ка лучше вот что: ваш муж увлекался радиотехникой? — спросил Эрленд.

— Радиотехникой? Что вы имеете в виду?

— Я и сам, по правда говоря, не очень ясно представляю, — промычал Эрленд, ища взглядом помощи у Элинборг, которая как в рот воды набрала. — Есть люди, которые с помощью рации переговариваются с другими радиолюбителями по всему миру, — неуверенно начал Эрленд. — Для этого нужно, или скорее было нужно, располагать достаточно мощным радиоприемником, чтобы волны могли дойти до отдаленных стран. У него был какой-нибудь радиопередатчик?

— Нет, — удивилась женщина. — Радиоприемник?

— Ну, чтобы принимать «дальние» голоса? У него был радиопередатчик или… — попыталась уточнить Элинборг.

Кристина пристально посмотрела на нее.

— Что же вы там обнаружили, в этом озере? — спросила она с недоумением. — У Рагнара никогда не было никакого радиопередатчика. Что еще за передатчик?

— А не случалось, чтобы он рыбачил на озере Клейварватн? — спросила Элинборг, не ответив на вопрос Кристины. — И вообще, ездил ли он когда-нибудь туда?

— Нет, никогда. Рыбалка его совсем не интересовала. Мой брат обожает охотиться на лосося. Он пытался увлечь и Рагнара, но безуспешно. Что он, что я — мы оба в этой области полные профаны. Тут между нами было абсолютное согласие — мы не хотели убивать без нужды или ради развлечения. Да и вообще мы никогда не ездили туда на юг, к озеру Клейварватн.

Взгляд Эрленда упал на фотографию в красивой раме, стоящую на полке в гостиной. На снимке рядом с Кристиной был запечатлен юноша, и инспектор подумал, что, должно быть, это ее сын, потерявший отца, и тут же вспомнил о своем собственном сыне Синдри. Эрленд не вполне понимал, чем объяснить появление Синдри у себя дома. Обычно тот избегал отца в отличие от Евы Линд, которая стремилась устыдить его тем, что он бросил их с братом в детстве. Эрленд разошелся с женой после непродолжительного брака и теперь, с годами, все больше и больше жалел, что не поддерживал отношения с детьми.

Отец с сыном неловко поздоровались за руку на лестничной площадке, точно два незнакомых человека. Эрленд впустил Синдри в квартиру и включил кофеварку. Синдри объяснил, что находится в поиске квартиры или комнаты. Эрленд сказал, что ему пока ничего не приходит в голову, но если он узнает что-нибудь, обязательно свяжется с сыном.

— Может быть, я пока здесь перекантуюсь… — протянул Синдри, обводя взглядом книжные полки в гостиной.

— Здесь? — как эхо, повторил Эрленд, появившись в дверном проеме кухни. Он вдруг понял, зачем Синдри к нему пожаловал.

— Ева говорила мне, что у тебя есть свободная комната, где ты хранишь всякий хлам.

Эрленд взглянул на сына. В квартире действительно была еще одна комната, а «хламом» Ева называла вещи, оставшиеся после родителей Эрленда, которые он хранил, потому что ему и в голову не приходило, что их можно выбросить. Это были вещи из его детства: сундучок с родительскими письмами и письмами его предков, резная этажерка, подборка журналов, книги, удочки и старое, вышедшее из строя и совершенно неподъемное охотничье ружье, которое принадлежало еще его деду.

— А мама, — напомнил Эрленд, — у нее ты не можешь пожить?

— Конечно, — вяло согласился Синдри, — я пойду к ней.

Оба замолчали.

— Ну, просто в той комнате нет места, — попытался оправдаться Эрленд. — Так что… я не знаю…

— Ева-то там спала, — напомнил Синдри.

Его слова повисли в воздухе без ответа. Воцарилась гробовая тишина.

— Она предупредила, что ты изменился, — проговорил наконец Синдри.

— А ты? — спросил Эрленд. — Ты-то изменился?

— Я завязал, вот уже несколько месяцев, — ответил Синдри. — Если ты об этом.

Эрленд очнулся, возвращаясь в реальность, и сделал глоток кофе. Он взглянул еще раз на снимок и посмотрел на Кристину. Ему хотелось курить.

— То есть мальчик, по сути, не знал своего отца, — сделал он заключение. Краем глаза инспектор заметил, как у Элинборг округлились глаза, но не придал этому никакого значения. Эрленд прекрасно понимал, что вторгся в частную жизнь этой женщины, которая более тридцати лет назад при загадочных обстоятельствах потеряла мужа, но так и не получила удовлетворительных объяснений, что произошло. Замечание инспектора не относилось к делу.

— Его отчим всегда был очень внимателен к нему, да и между братьями близкие отношения, — ответила Кристина. — Но я не понимаю, какая тут связь с исчезновением моего мужа.

— Никакой, — подтвердил Эрленд. — Простите меня.

— Думаю, мы закончили, — засобиралась Элинборг.

— Вы полагаете, что это Рагнар? — спросила Кристина, поднимаясь.

— Нет, по-моему, не очень похоже на вашего мужа, — уверила ее Элинборг, — но мы будем продолжать расследование.

Какое-то мгновение они постояли молча, будто еще не все было сказано. Точно что-то витало в воздухе, что требовалось произнести до того, как они распрощаются.

— Через год после его исчезновения, — начала Кристина, — на мысе Снежной горы нашли выброшенное морем тело. Сначала подумали, что это Рагнар, но потом выяснилось, что это не он.

Она потерла руки.

— Иногда, даже сейчас, я думаю, что он все еще жив, что он вовсе не умер. Порой мне кажется, что он просто бросил нас, уехал в глубинку или вообще прочь из страны, не дав нам знать о себе, создал новую семью… Более того, мне как-то показалось, что я видела его мельком в Рейкьявике. Лет пять назад. Я как умалишенная пошла следом за каким-то мужчиной. Это все произошло в торговом центре «По кругу». Я следила за тем человеком, пока не поняла, что это, конечно же, не он.

Кристина взглянула на Эрленда.

— Он исчез, но вместе с тем… как будто никуда и не пропадал, — проговорила женщина, и грустная улыбка тронула ее губы.

— Да, понимаю, — ответил Эрленд. — Я знаю, что вы хотите сказать.

Когда они с Элинборг сели в машину, та принялась распекать шефа за проявленную бестактность в вопросе о сыне Кристины. Эрленд огрызнулся, чтобы она не лезла со своей чувствительностью.

Тут у него зазвонил телефон. Это была Вальгерд. Он ожидал, что она даст о себе знать. Они познакомились на прошлое Рождество, когда Эрленд вел расследование убийства в отеле Рейкьявика. Она работала биотехником. С того времени между ними завязались довольно хрупкие взаимоотношения. Вальгерд была замужем, но муж признался, что изменяет ей, однако, когда об этом зашла речь, не захотел подавать на развод, чувствовал себя виноватым, просил прощения и обещал измениться. Вальгерд же объявила, что хочет уйти от него, но медлила.

— Как дела у твоей дочери? — поинтересовалась она у Эрленда, и он вкратце рассказал ей о своем визите к Еве Линд.

— Ты думаешь, лечение ей поможет? — спросила Вальгерд.

— Надеюсь, но не знаю, что ей может помочь, — вздохнул Эрленд. — Ведет она себя точно так же, как до выкидыша.

— Давай завтра увидимся? — предложила Вальгерд.

— Да, встретимся завтра, — обрадовался Эрленд, попрощался и отключил телефон.

— Это была она? — полюбопытствовала Элинборг, которая была в курсе того, что у Эрленда завелась какая-то дама.

— Если ты о Вальгерд, то да, это была она, — сухо ответил тот.

— Она переживает из-за Евы Линд?

— Что криминалисты говорят о радиоприемнике? — Эрленд резко сменил тему разговора.

— Не много, — ответила Элинборг. — Сходятся на том, что он русского происхождения. Номер серии и марку пытались стереть, но криминалисты утверждают, что можно различить отдельные буквы и они похожи на кириллицу.

— Русский алфавит?

— Да, именно.

Редкие домишки были рассыпаны по южному берегу озера. Эрленд и Сигурд Оли навели справки об их владельцах. Полицейские обзвонили их и задали общий вопрос об исчезновении человека, который, возможно, утонул в озере. Но все было безрезультатно.

Сигурд Оли вспомнил об Элинборг. Она с головой ушла в приготовления по случаю выхода своей книги кулинарных рецептов.

— По-моему, она считает, что станет знаменитостью, — усмехнулся Сигурд.

— Элинборг мечтает о славе? — удивился Эрленд.

— Все этого хотят, разве нет?

— Пустая суета.

 

6

Сигурд Оли перечитал письмо — последние слова, написанные молодым человеком, который ушел из дома в 1970 году и больше не вернулся.

Родители юноши оказались ровесниками, обоим по семьдесят восемь лет, оба в хорошей физической форме. У них было еще двое сыновей, младших, но и тем уже за пятьдесят. Родители считали, что их старший сын покончил жизнь самоубийством, если верить оставленному письму. Но им было неведомо, каким образом он это сделал и где покоятся его останки. Сигурд Оли спросил у них, могло ли стать местом гибели их сына озеро Клейварватн. Задал вопрос о радиоприемнике и пробитом черепе, но пожилая чета не могла взять в толк, что имеет в виду полицейский. Их сын никогда ни с кем не ссорился, у него не было врагов. Просто невероятно.

— Убийство исключено, — заявила женщина и посмотрела на мужа. Она все еще переживала трагическую судьбу своего первенца, пропавшего много лет назад.

Сигурд Оли еще раз перечитал письмо:

Дорогие мама и папа, простите меня, но я не могу поступить иначе. Это невыносимо, и я не могу больше жить. Не хочу и не могу.

Письмо было подписано именем Якоб.

— Во всем виновата эта девица, — укоризненно заявила мать.

— Нам ничего не известно, — вступился отец.

— Она бросила нашего сына и ушла к его другу, — настаивала женщина. — И мальчик этого не вынес.

— Вы полагаете, что нашли нашего сына? — не удержался отец. Старики сидели на диване напротив Сигурда Оли в надежде услышать ответы на вопросы, мучившие их с момента исчезновения ребенка. Они понимали, что инспектор не сможет ответить на труднейший из них, над которым они бились все эти годы, — о поступках и ответственности родителей. Но все же этот полицейский может сказать им, нашли ли наконец тело их сына или нет. В новостях объявили только о том, что в озере Клейварватн обнаружили скелет мужчины. Ничего о радиоприемнике и о пробитом черепе. Старики не понимали, что Сигурд Оли пытается узнать, спрашивая их об этом. Они хотели получить ответ на один-единственный вопрос: он ли это?

— Я не думаю, что речь идет о вашем сыне, — произнес Сигурд Оли, переводя взгляд с одного старика на другого. Необъяснимое исчезновение и смерть любимого человека оставили свой след на их жизни. Полиция так и не закрыла дело. Как будто их сын однажды не пришел домой, а родители так и ждали его все прошедшие годы. Они не знали, где он и что с ним приключилось, и неизвестность порождала оцепенение и оторопь.

— Мы думаем, он бросился в море, — сказала женщина. — Якоб был хорошим пловцом. Я всегда говорила, что он уплыл в открытое море, а потом оказался не в состоянии выплыть или замерз в холодном потоке.

— В полиции нам тогда сказали, что, поскольку тело не найдено, скорее всего он утонул в море, — добавил мужчина.

— А все из-за этой девицы, — повторила хозяйка.

Сигурд Оли решил, что разговор пошел по кругу, и встал, чтобы попрощаться.

— Временами я так злюсь на него! — воскликнула женщина, но Сигурд Оли не понял, кого она имеет в виду — мужа или сына.

Вальгерд ждала Эрленда в ресторане. На ней было то же кожаное полупальто, что и в их первое свидание. Они познакомились совершенно случайно, и Эрленд, повинуясь какому-то неожиданному порыву, пригласил ее пообедать вместе с ним. Он понятия не имел, замужем ли она, есть ли у нее дети, а потом выяснилось, что Вальгерд состоит в браке, но их отношения с мужем разладились и ее уже взрослые сыновья живут отдельно.

На втором свидании Вальгерд призналась Эрленду, что хотела использовать его, чтобы отомстить супругу.

Вскоре после этого она снова позвонила Эрленду, и они встретились еще несколько раз. Однажды Вальгерд даже пришла к нему домой. Эрленд попытался как можно тщательнее прибрать квартиру — перемыл посуду, выкинул старые газеты и поставил книги на полки. К нему редко заходили гости, и он долго тянул, прежде чем пригласить Вальгерд к себе домой. А она не сдавалась и приставала к нему с просьбой показать ей его жилище. Ева Линд называла его квартиру в многоквартирном типовом доме «норой», которую он выкопал, чтобы спрятаться там ото всех.

— Вот это да, сколько книг! — воскликнула Вальгерд, стоя посреди гостиной. — Ты их все прочитал?

— По большей части, — промямлил Эрленд. — Хочешь кофе? Я купил венские булочки.

Вальгерд подошла к книжному шкафу, провела пальцами по корешкам, прочитала некоторые из названий и сняла с полки несколько книг.

— Здесь написано о горных перевалах и переходах через них? — спросила она.

Вальгерд очень быстро поняла, что Эрленд интересуется исчезновением путников и постоянно читает специальную литературу, посвященную тому, как люди пропадают во время сложных горных переходов в Исландии. Он поведал ей о том, о чем никогда никому не рассказывал, кроме Евы Линд, — о гибели своего восьмилетнего брата во время снежной бури на высокогорье Восточных фьордов. Самому Эрленду тогда было десять лет. Отец взял мальчиков с собой. Эрленд и его отец вернулись домой, а брат исчез в горах. Тело так и не было найдено.

— Однажды, — начала Вальгерд, — ты мне сказал, что о тебе и твоем брате написано в какой-то из этих книг.

— Да, это правда, — ответил Эрленд.

— Ты мне ее покажешь?

— Покажу, — подумав, пообещал он. — Позже. Не сейчас. Я покажу ее тебе позже.

Вальгерд поднялась, когда заметила Эрленда, вошедшего в ресторан, и, как было принято между ними, они поздоровались за руку. Он совсем не понимал, что их связывает, но общение с этой женщиной было ему приятно. Они удерживались от интимных отношений, хотя и встречались уже полгода. Во всяком случае, их общение не строилось исключительно на сексуальном интересе. Они сидели и разговаривали обо всем, что происходило в их жизни.

— Почему ты не уходишь от него? — спросил Эрленд, после того как они закончили ужинать и заказали кофе с ликером. Они уже обсудили Еву Линд и Синдри, ее сыновей и работу. Потом Вальгерд принялась задавать вопросы по поводу скелета, найденного в озере Клейварватн. Но Эрленд был немногословен. Рассказал только о том, что полицейские опрашивают людей, потерявших своих близких в конце шестидесятых или в начале семидесятых годов.

Незадолго до Рождества Вальгерд со стыдом узнала, что муж вот уже два года изменяет ей. Она была уверена, что такое случалось и в прошлом, но не настолько «серьезно», по его выражению. Вальгерд объявила, что собирается уйти от него. Он тут же порвал любовную связь на стороне, а она все тянула.

— Вальгерд?.. — начал было Эрленд.

— Так ты ходил к Еве в лечебницу? — поторопилась она со своим вопросом, как будто точно знала заранее, о чем он хочет ее спросить.

— Да, я видел ее.

— Она что-нибудь помнит о задержании?

— Нет, думаю, ничего не помнит. Но мы говорили не об этом.

— Несчастное создание!

— Ты уйдешь наконец от него?

Вальгерд пригубила ликер.

— Это так трудно! — вздохнула она.

— Трудно?

— Я еще не готова полностью порвать с ним, — проговорила Вальгерд и посмотрела Эрленду прямо в глаза. — Но и с тобой расставаться я не хочу.

Когда под вечер Эрленд вернулся домой, Синдри лежал на диване, курил и смотрел телевизор. Он кивнул отцу и снова уставился в экран. Эрленду показалось, что Синдри смотрит мультфильмы. У сына был ключ от квартиры, и он мог прийти в любое время, несмотря на то что не получил от отца разрешения жить у него.

— Ты не мог бы выключить телевизор? — попросил Эрленд, снимая плащ.

Синдри приподнялся и нажал на кнопку.

— Я не нашел пульт, — сказал Синдри. — Допотопный ящик.

— Всего-то лет двадцать, — усмехнулся Эрленд. — Я редко его включаю.

— Мне сегодня позвонила Ева, — объявил Синдри, потушив сигарету. — В ее задержании участвовал кто-то из твоих орлов?

— Сигурд Оли. Она ударила его молотком. Хотела оглушить, но попала по плечу. Он намеревался выдвинуть против нее обвинение за нанесение телесного увечья и оказание сопротивления полиции.

— И ты договорился, чтобы вместо этого ее упекли в реабилитационный центр.

— Она не стала бы лечиться добровольно. Сигурд Оли пошел мне навстречу, отозвав иск.

Некто по имени Эдди был замешан в наркотрафике, и Сигурд Оли и еще двое полицейских накрыли его в притоне около центрального автовокзала, недалеко от полицейского участка на Окружной улице. Какой-то знакомый Эдди накапал на него легавым. Но только Ева Линд оказала сопротивление при задержании. Она прекрасно знала, кто такой Сигурд Оли. Знала, что он работает с ее отцом. И тем не менее схватила молоток, валявшийся на полу, и попыталась ударить Сигурда Оли по голове. Без всяких колебаний. Сломала ему ключицу. Боль была невыносимая, и Сигурд Оли упал на колени. Ева попыталась ударить его еще раз, но двое других полицейских набросились на нее и повалили на пол.

Сам Сигурд Оли воздерживался от комментариев, но Эрленд узнал от коллег, что его напарник, увидев собирающуюся напасть на него Еву Линд, замешкался. Ведь она была дочерью его босса, и он не хотел причинить ей вред. И в этот момент Ева нанесла удар.

— Я думал, она возьмет себя в руки после потери ребенка, — пояснил Эрленд. — Но стало еще хуже. Как будто ее больше ничего не колышет.

— Я бы навестил ее, — предложил Синдри. — Но посещения запрещены.

— Попробую договориться с ними.

Раздался телефонный звонок. Эрленд поднял трубку.

— Эрленд? — послышался слабый голос, который он тут же узнал.

— Марион?!

— Что вы там нашли в озере? — последовал вопрос.

— Кости, — ответил Эрленд. — Ничего такого, о чем тебе стоило бы беспокоиться.

— Так, так, — прошамкал голос. Эрленд с его захватывающими делами — такое искушение для старого человека на пенсии. Как тут удержаться от звонка.

В трубке долго молчали.

— Что-то случилось? — поинтересовался Эрленд.

— Может, тебе стоит поглубже заняться озером, — предложил голос. — Но я не хочу тебе мешать. Даже не думаю об этом. Не собираюсь грузить старого коллегу, который и так по уши в проблемах.

— Так что там с озером? — спросил Эрленд. — О чем ты толкуешь?

— Ни о чем, просто так. Ну, бывай.

И на том конце провода повесили трубку.

 

7

Иногда при воспоминаниях о прошлом ему даже начинали чудиться ароматы Дитрихринг — центральной площади Лейпцига. Удушливое зловоние грязного линолеума, запах пота и страха. Он помнил также угольный смрад, облаком висевший над городом, так что временами было не видно солнца.

Лейпциг оказался совсем не таким, каким он его себе воображал. Прочитав справочную литературу, он узнал, что город находится на пересечении трех рек — Эльстера, Парты и Плейсы и что это древний центр книгопечатания в Германии. Здесь похоронен композитор Бах, а знаменитый ресторан «Погреб Ауэрбаха» воспет Гёте в «Фаусте». Йоун Лейфс долго жил в этом городе, когда учился в Лейпцигской консерватории. Поэтому его воображаемый Лейпциг был центром старой немецкой культуры. А перед ним сейчас предстали развалины печального и хмурого города, разрушенного войной. Захватив Лейпциг, американцы передали его Советам. Здания стояли в руинах, и на стенах домов как воспоминание о войне еще были видны следы от снарядов.

Поезд прибыл в Лейпциг ночью. Он оставил вещи в камере хранения на вокзале и пошел бродить по улицам в ожидании пробуждения города. Из-за дефицита электричества центр был погружен во мрак, но он радовался тому, что добрался до Лейпцига. Настоящее приключение — один в чужой стране, за тысячи километров от дома! Он поднялся к собору святого Николая, а когда дошел до церкви святого Фомы, уселся на лавочку напротив нее и вспомнил строки поэтов Халлдора и Йоуханна. Оба побывали в этом городе задолго до него. Стало светать, и он представил себе, как они восхищенно смотрят на эту церковь, прежде чем продолжить свою прогулку.

Продавщица цветов, молодая девушка, прошла мимо него и предложила букетик, но у него не было денег, и он смущенно улыбнулся ей.

Его переполняло предвкушение грядущего. Жажда самостоятельности, возможность самому управлять своей судьбой. Он не имел ни малейшего понятия о том, что его ждет, но всем сердцем был готов принять будущее. Ему предстояло побороть тоску по родине ради новой жизни, которая должна быть наполнена замечательными событиями. Он понимал, что учеба будет нелегкой, но не боялся трудностей. Его невероятно привлекало инженерное дело, а кроме того, он ведь познакомится с разными людьми и найдет новых друзей. Ему не терпелось начать обучение.

По отсыревшим улицам он прошелся мимо развалин, представляя себе двух друзей, бродивших когда-то по этим же переулкам, и лицо его озарилось улыбкой.

С наступлением утра он забрал свои вещи и отправился в университет, там без труда отыскал приемную комиссию. Ему показали, где находится студенческое общежитие, недалеко от центрального здания. Под общежитие был приспособлен старинный особняк, отданный университету. Его поселили в комнату с двумя другими студентами. Одним из них оказался Эмиль, его бывший однокашник. Другой, как ему объяснили, был родом из Чехословакии. Оба отсутствовали в тот момент. В доме было три этажа, на втором находились санузлы общего пользования и кухня. Старые обои отрывались почти повсюду, пол был застелен грязным линолеумом, и во всем здании пахло сыростью. В комнате стояли три кровати и старый письменный стол. Под потолком, когда-то оштукатуренным, болталась голая лампочка. Штукатурка во многих местах осыпалась, оголив гниющие деревянные балки. В комнате имелось два окна, но одно из них было заколочено фанерой, поскольку стекло разбилось.

В коридоре стали появляться заспанные студенты. Перед туалетами образовалась очередь. Некоторые выходили помочиться на улицу. На кухне в больших кастрюлях ставили кипятиться воду на старой плите. Духовка была пристроена сбоку. Где же его приятель? Эмиля нигде не было видно. Он посмотрел на группку молодежи на кухне и вдруг сообразил, что общежитие смешанное — и мужское, и женское.

Одна из девушек подошла к нему и обратилась по-немецки. Он учил этот язык в школе, но не понял, что она сказала, и на корявом немецком попросил ее говорить медленнее.

— Ты кого-то ищешь? — спросила девушка.

— Я ищу Эмиля, — ответил он, — исландца.

— Ты тоже из Исландии?

— Да. А ты? Откуда ты?

— Я из Дрездена, — ответила девушка. — Меня зовут Мария.

— А я — Томас, — сказал он, и они пожали друг другу руки.

— Томас? — повторила она. — В университете учится несколько исландцев. Они часто заходят сюда к Эмилю. Иногда нам приходится прогонять их, потому что они поют до ночи свои песни. Ты не так уж плохо говоришь по-немецки.

— Спасибо. Я учил его в школе. Ты знаешь, где Эмиль?

— Он, должно быть, охотится на крыс, — ответила Мария. — В подвале. Здесь прорва крыс. Хочешь чаю? На верхнем этаже собираются устроить столовую, но пока что нам приходится самим о себе заботиться.

— Охотится на крыс?!

— Они начинают шебуршиться ночью, так что лучше всего их ловить сейчас.

— И что, их много?

— Убьешь десяток, появляется еще двадцать. Все-таки сейчас уже лучше, чем во время войны.

Он непроизвольно посмотрел на пол вокруг себя, как будто ожидал увидеть этих тварей, шныряющих между ног находящихся на кухне людей. Уж если и было что-то, что вызывало в нем отвращение, так это крысы.

Почувствовав легкий удар по плечу, он обернулся и увидел стоящего перед ним улыбающегося Эмиля. Он держал за хвосты двух гигантских крыс, которых приподнял вверх. В другой руке он нес большую лопату.

— Лучше всего их убивать лопатой, — заявил Эмиль.

Томас удивительно быстро привык к новым условиям быта, распространявшейся по всему зданию вони из туалета на втором этаже, запаху сырости, прогнившим кроватям, скрипящим стульям и примитивной плите на кухне. Он просто даже не задумывался обо всем этом. Ему было ясно, что послевоенное восстановление требовало много времени.

Университет был выше всяческих похвал, несмотря на бедность обстановки. Профессора старой школы. Увлекательная студенческая жизнь. Учеба давалась ему без труда. Он подружился с однокурсниками, тоже изучавшими инженерное дело. Одни были из Лейпцига и разных немецких городов, другие — из соседних стран, в основном из Восточной Европы. Некоторые, как и он, получили стипендию от правительства ГДР. Но в целом студенты университета Карла Маркса собрались из самых разных уголков мира. Вскоре он познакомился с вьетнамцами, кубинцами, китайцами, но они держались своими землячествами. Были даже нигерийцы, а в соседней комнате общежития жил забавный индус по имени Деепендра.

Немногочисленные исландцы, обитающие в городе, много времени проводили вместе. Карл, выросший в небольшой рыболовецкой деревушке, изучал журналистику. Факультетское отделение называлось «Красная крепость», и считалось, что туда могли попасть только самые ярые приверженцы партийной линии. Рут была из Акюрейри и там закончила школу. Она стала лидером молодежного движения в своем городе, а в Лейпциге изучала литературоведение, специализируясь на русской литературе. Храбнхильд учила немецкий язык, а Эмиль, родом из Западной Исландии, занимался экономикой. Большинство из них так или иначе удостоились стипендии благодаря коммунистической партии и отправились получать высшее образование в Восточную Германию. По вечерам компания собиралась вместе, чтобы поиграть в карты или послушать кассеты с джазовой музыкой, которые приносил индус Деепендра. Иногда они ходили в какой-нибудь паб по соседству и пели там исландские песни. В университете активно функционировал клуб любителей кино. После просмотра «Броненосца ‘Потемкин’» они обсуждали мощь пропагандистского воздействия синематографа. Вели споры на политические темы с другими студентами. Участие в собраниях и политинформационных летучках студенческого «Союза свободной немецкой молодежи», единственной разрешенной организации в университете, было обязательным. Все тогда мечтали о строительстве нового, лучшего мира.

Лишь один человек не входил в тесную компанию исландцев. Ханнес дольше всех жил в Лейпциге и держался особняком. Прошло месяца два, прежде чем он, Томас, познакомился с Ханнесом. Его имя он услышал еще в Рейкьявике и понял, что тому предуготовлено высокое положение в Социалистической партии. Генеральный секретарь, говоря о нем на редакционном собрании, сказал, что Ханнес далеко пойдет. Юноша работал журналистом, как и Томас, и в редакции о нем ходили легенды. Однажды на собрании в Рейкьявике Ханнес взял слово. Его энтузиазм покорял. Он убеждал в том, что заокеанские «ковбои» медленно, но верно расшатывают основы демократии в Исландии, подкупая ее за счет военных прибылей, а исландские правители и министры — не кто иные, как марионетки в руках американских империалистов. Демократия в стране превратилась в кучку дерьма, оставленного солдатами США на исландской земле! — провозглашал Ханнес под гром аплодисментов. В свой первый год пребывания в ГДР он вел постоянную рубрику в газете, озаглавленную «Письма с востока», в которой описывал чудеса коммунистического строительства, а потом его колонка неожиданно исчезла. Исландцы, живущие в Лейпциге, мало общались с Ханнесом. Постепенно он отстранился от них и замкнулся в себе. Соотечественники время от времени сплетничали на его счет и пожимали плечами, мол, не их это дело.

Томас столкнулся с Ханнесом случайно, в университетской библиотеке. Приближался вечер, читальный зал почти опустел. Ханнес корпел над учебниками. На улице было холодно и сыро. Даже в помещении библиотеки было невозможно согреться, а когда люди разговаривали, изо рта шел пар. Ханнес сидел прямо в пальто и кепке с опущенными ушами. Библиотека сильно пострадала во время бомбежек, поэтому большая часть хранилища была закрыта.

— Ты ведь Ханнес? — дружелюбно обратился к нему Томас. — Мы раньше не встречались.

Ханнес поднял голову от книг и посмотрел на него.

— Я — Томас. — Он протянул руку.

Ханнес смерил его взглядом, взглянул на выставленную руку и снова уткнулся в книги.

— Оставь меня в покое, — процедил он.

Томас просто оторопел. Он никак не ожидал такого обращения со стороны земляка, тем более человека, пользующегося большим уважением. В свое время Томас даже восхищался им.

— Прости, — пробормотал он, — я не хотел тебе мешать. У тебя, конечно, много работы.

По-прежнему не произнося ни слова, Ханнес продолжал что-то выписывать карандашом из разложенных на столе книг. Он конспектировал быстро, хотя на руки для тепла были надеты перчатки без пальцев.

— Я просто хотел предложить как-нибудь в свободное время выпить вместе кофе или пиво.

Ханнес не отвечал. Томас продолжал стоять около него, ожидая хоть какой-то реакции, а потом тихо повернулся и отошел. Когда он уже практически завернул за стеллаж, Ханнес вдруг оторвался от своих фолиантов и позвал его:

— Томас, говоришь?

— Да, мы раньше не встречались, но я много слы…

— Я знаю, кто ты. Когда-то я был таким же, как ты. Что тебе нужно от меня?

— Ничего, — удивился Томас. — Просто познакомиться с тобой. Я сидел в том углу и заметил тебя. Мне захотелось поздороваться с тобой. Я когда-то присутствовал на собрании, на котором ты…

— И как тебе Лейпциг? — оборвал его Ханнес.

— Чертовски холодно и дурно кормят, но университет прекрасный. И первое, что я сделаю, когда вернусь домой, — буду бороться за свободную продажу пива.

Ханнес улыбнулся:

— Это правда. Пиво — лучшее, что есть в этом городе.

— Может, все-таки посидим как-нибудь вместе? — предложил Томас.

— Может быть, — протянул Ханнес, снова погружаясь в чтение. Беседа закончилась.

— А что ты имел в виду, когда сказал, что когда-то был таким, как я? — озадаченно спросил Томас. — Что это значит?

— Ничего. — Ханнес поднял глаза и посмотрел на него в упор. Тень сомнения проскользнула по его лицу. А потом он добавил, будто ему было все равно, что о нем подумают: — Не обращай внимания. Тебе это не поможет.

Томас вышел из библиотеки в смятении. Его обдало зимним холодом. По дороге к общежитию он встретил Эмиля и Рут. Они ходили за посылкой, полученной Рут из Исландии. Там оказались разные лакомства, и было решено устроить пир. Томас ничего им не рассказал о состоявшемся между ним и Ханнесом разговоре, сам не очень-то понимая, как его надо истолковывать.

— Тебя искал Лотар, — сказал Эмиль. — Я направил его в библиотеку.

— Я не видел его. Ты не знаешь, что он хотел?

— Не имею ни малейшего представления, — пожал плечами Эмиль.

Лотар считался так называемым опекуном — Betreuer. Ко всем иностранным студентам в университете были приставлены «опекуны», чтобы тем было легче освоиться и было к кому обратиться за советом. Лотар особенно тесно общался с исландцами. Он предложил им показать городские достопримечательности. Помогал в университетских проблемах, а иногда даже платил за всю компанию в «Погребе Ауэрбаха». Лотар мечтал поехать в Исландию, изучал исландскую литературу, очень неплохо говорил на их языке и даже пел с ними популярные песни. Он увлекался сагами, прочитал «Сагу о Ньяле» и собирался перевести ее на немецкий язык.

— Вот это здание! — Рут неожиданно остановилась. — Управление, тут же камеры для арестованных.

Они посмотрели на строение. Мрачное четырехэтажное каменное строение. Все окна первого этажа забиты фанерой. Томас увидел название улицы: Дитрихринг, 24.

— Камеры? А что это за дом? — удивился он.

— Здесь находятся спецслужбы. — Эмиль понизил голос, будто кто-то мог подслушать его слова.

— «Штази», — уточнила Рут.

Томас задрал голову. Тусклые уличные фонари блекло освещали каменные стены и окна. У него по телу побежали мурашки: попасть туда совсем не хотелось. Но он даже и представить себе не мог, насколько ничтожны окажутся его поползновения по сравнению с волей сидящих в этом здании людей.

Он тяжело вздохнул и посмотрел на морскую гладь. Вдали маячил парусник.

Уже больше десяти лет прошло после падения Берлинской стены. И вот он снова оказался в штаб-квартире органов безопасности. В нос сразу же ударил вызывающий рвоту застоявшийся запах, такой же, как от крысы, которая застряла в печной трубе их общежития (им и в голову не приходило) и спеклась там до такого состояния, что от вони стало невозможно находиться в помещении.

 

8

Эрленд разглядывал бывшее начальство. Эх, Марион… Сидит в своем кресле посреди гостиной с кислородной маской на лице, вдыхает газ. В последний раз он заходил сюда в рождественские праздники. Не знал, что в этот дом пришла болезнь. Коллеги сообщили, что легкие полностью разрушены непрерывным, многолетним курением, а стеноз сосудов привел к инсульту с параличом правой стороны лица и правых конечностей. Невзирая на яркое солнце за окном, в квартире царил полумрак. Медсестра приходила ежедневно. Она как раз собиралась уходить, когда вошел Эрленд.

Он уселся на глубокий диван, Марион — напротив. Дела у коллеги шли неважно. Кожа да кости. Большая голова безвольно повисла над тщедушным телом. Выцветшие волосы взлохмачены. Эрленд остановил взгляд на прокуренных пальцах и ороговевших ногтях, вцепившихся в вытертый подлокотник кресла. Спи, Марион.

Эрленда впустила в квартиру медсестра. Он молча сел и стал дожидаться, когда Марион проснется. Снова вспомнился первый день на новом рабочем месте в криминальной полиции, много лет назад.

— Что это с вами? — Марион умеет поставить в тупик. — Вы никогда не улыбаетесь, что ли?

Это были первые обращенные к нему слова. Он не знал, что ответить. Чего ждать от этого лилипуточного существа в синем облаке сигаретного дыма с вечным «Кэмэлом» в зубах.

— С чего это вам приспичило работать в уголовном розыске? — Марион не дает Эрленду даже слово вставить. — Чем вас не устраивала работа регулировщика дорожного движения?

— Думаю, что здесь от меня будет больше пользы, — промычал Эрленд.

Небольшой кабинет завален бумагами и папками. Внушительных размеров пепельница, стоящая на столе, наполнена окурками. Воздух пропитался табачным дымом, но Эрленду это не мешало. Он, заядлый курильщик, тут же достал сигарету.

— У вас особый, что ли, интерес к преступлениям? — Марион продолжает допрос.

— К некоторым. — Эрленд вынул спичечный коробок.

— К некоторым?..

— Меня занимают исчезновения, — уточнил Эрленд.

— Исчезновения? И почему же?

— Меня это всегда интересовало. Я… — Эрленд замялся.

— Так что же? Что вы хотели сказать? — Марион прикуривает новую сигарету от крохотулечного окурка старой. Тот вспыхнул в последний раз и полетел в переполненную пепельницу. — Так мучительно, что и сказать не можете? Если вы намерены тормозить и в работе, я не буду вас здесь держать. Вот так!

— Мне кажется, что пропажи людей в гораздо большей степени связаны с преступлениями, чем мы порой отдаем себе в этом отчет, — проговорил Эрленд. — У меня нет никаких доказательств. Одно только предположение.

Эрленд вернулся в реальность. Мда. Теперь Марион жадно глотает кислород. Эрленд посмотрел в окно. Только предположение, подумал он.

Наконец Марион Брим медленно открывает глаза и замечает Эрленда. Их взгляды встречаются. Марион снимает маску с лица.

— Неужели все благополучно забыли проклятых коммунистов? — Голос звучал хрипло. После инсульта рот немного съехал набок, а речь стала менее внятной.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Эрленд.

Кривая усмешка. Даже, можно сказать, гримаса.

— Случится чудо, если дотяну до конца года.

— Почему до меня эти новости дошли в последнюю очередь?

— А ты что, мне новые легкие вставишь?

— У тебя рак?

Кивок.

— Слишком много куришь, — укорил Эрленд.

— О, чего только не отдашь за сигарету, — вздыхает Марион и снова берется за кислородную маску. Украдкой следит, не вытащит ли Эрленд свою пачку.

Эрленд качает головой.

Включенный телевизор бубнит в углу комнаты. Марион бросает взгляд на экран. Маска падает.

— Что там с костями? Да, про коммунистов все забыли.

— К чему это ты о коммунистах?

— Твой начальник вчера заходил проведать меня или, лучше сказать, попрощаться. Мне никогда не нравился этот выскочка. Не понимаю, почему ты не захотел занять такой пост. В чем логика? Растолкуй мне. Тебе уже давно пора получать зарплату вдвое больше твоей нынешней и перестать бегать.

— Логики никакой и нет, — пробурчал Эрленд.

— Этот ваш начальник проговорился, что к скелету был привязан русский радиопередатчик.

— Да, мы полагаем, что это радиопередатчик и что он изготовлен русскими.

— Дай сигарету.

— Нет.

— Все равно я долго не протяну. Думаешь, от этого что-то изменится?

— Я не дам тебе сигарету. Так телефонный звонок был сделан с этой целью? Чтобы я помог тебе поскорее отойти в мир иной? Почему бы просто не попросить пустить тебе пулю в лоб?

— А ты бы сделал это для меня?

Эрленд улыбнулся. Морщинистое лицо прилипшего к креслу существа тоже на миг просветлело.

— Еще и инсульт вдобавок. Речь как у умственно отсталых, рукой еле двигаю.

— Так что там за история с коммунистами? — перебил Эрленд.

— Это произошло за несколько лет до того, как ты пришел к нам работать. Кстати, в каком году ты устроился в отдел?

— В 1977-м, — ответил Эрленд.

— Ты тогда говорил, что интересуешься исчезновениями. Я помню. — Боль искажает старческое лицо. Марион судорожно хватается за маску и, закрыв глаза, втягивает кислород.

Эрленду оставалось только ждать. Он оглянулся по сторонам и уловил неприятное сходство со своей собственной квартирой.

— Может быть, позвать кого-нибудь? Врача?

— Нет, никто не нужен. — Марион снова снимает маску. — Завари-ка лучше для нас кофе. Мне просто нужно прийти в себя. Все же ты должен помнить тот эпизод, когда мы нашли аппаратуру.

— Какую еще аппаратуру?

— В озере Клейварватн. У людей память, что ли, отшибло?

Марион смотрит на него в упор. Потом слабым голосом начинает рассказывать о том, как в озере Клейварватн нашли радиооборудование, и до Эрленда вмиг доходит, о чем речь. Он лишь смутно помнил об этом событии и, конечно, не увидел никакой связи с обнаружением скелета в озере, хотя это первое, что должно было прийти в голову.

10 сентября 1973 года в полицейском участке Портового фьорда приняли телефонный звонок. Две «лягушки» из Рейкьявика — так в то время называли аквалангистов (Марион усмехается, превозмогая боль) — случайно наткнулись на груду металлолома на дне озера. На десятиметровой глубине. Вскоре выяснилось, что основная часть оборудования изготовлена русскими, но кириллические буквы попытались стереть. Аппараты отдали на изучение в службу телекоммуникаций. Согласно заключению специалистов, приборы использовались для прослушки и радиопередач. Целая куча самых разных приемников. Магнитофоны, радиопередатчики и тому подобное.

— Кто занимался этим делом? Ты? — спросил Эрленд.

— Только в качестве наблюдателя, когда они вытаскивали этот хлам из озера. Руководить расследованием поручили не мне. История обрастала домыслами. «Холодная война» набирала обороты, поэтому шпионаж со стороны русских в Исландии был самоочевидным фактом. Американцы, естественно, не отставали, но они были союзниками, а русские — врагами.

— Так, говоришь, передатчики?

— Да. И аппараты для прослушивания. Оказалось, что некоторые из них настроены на частоту американской военной базы на плоскогорье Среднего мыса.

— Ты хочешь сказать, что найденный в озере скелет связан с той радиоаппаратурой?

— А ты что думаешь? — Марион говорит уже с закрытыми глазами.

— Может, в этом и есть какой-то смысл.

— Подумай сам. — Марион опять корчится от боли.

— Я могу быть полезен для тебя? — Эрленду хотелось помочь. — Принести, может быть, что-нибудь?

— Иногда я беру напрокат американские фильмы, — шепчет Марион после долгого молчания, по-прежнему с закрытыми глазами.

Эрленд не был уверен, что верно уловил смысл сказанного.

— Американские фильмы? — переспросил он. — Ты говоришь о вестернах про ковбоев?

— Ты можешь мне раздобыть хорошую картину?

— А что ты понимаешь под хорошим вестерном?

— С Джоном Уэйном. — Голос затих.

Эрленд просидел добрый час, ожидая, когда Марион проснется. Приближался полдень. Сыщик пошел на кухню, сварил кофе и приготовил две чашки. Он помнил: Марион пьет черный кофе без сахара, так же как и он сам. Эрленд поставил чашки около кресла, не зная, что еще сделать.

«Надо же, вестерны! — думал он, выходя из дома. — Потрясающе!»

Эрленд завел машину.

Во второй половине дня Сигурд Оли пришел в кабинет Эрленда. Ему снова стал названивать тот человек; звонит среди ночи и говорит, что собирается свести счеты с жизнью. Сигурд направил полицейский наряд на его адрес, но дома никого не оказалось. Мужчина проживал один в небольшом коттедже. По настоянию Сигурда Оли полиция взломала дверь, но напрасно.

— Потом он позвонил мне утром, — завершил свой рассказ коллега Эрленда. — Вернулся домой как ни в чем не бывало. Но меня этот тип уже достал.

— Не тот ли это человек, который потерял жену и ребенка?

— Да. По каким-то недоступным пониманию причинам он считает себя виноватым в произошедшей трагедии и не желает слышать ничего другого.

— Но ведь все произошло по чистой случайности, разве не так?

— В его интерпретации — нет.

Сигурд Оли некоторое время подрабатывал в отделе дорожного регулирования. На перекрестке проспекта Широкого пригорка большой джип врезался в маленький семейный автомобиль. В результате женщина, сидевшая за рулем, и ее пятилетняя дочь на заднем сиденье погибли на месте. Водитель джипа оказался пьян, он выскочил на красный свет. Пострадавшая машина ехала последней в длинной веренице автомобилей, пересекавших перекресток, и тут неожиданно раньше времени рванул джип. Если бы погибшая женщина дождалась следующего зеленого сигнала светофора, никакой трагедии не произошло бы. Каждый поехал бы своей дорогой. Даже при том, что пьяный водитель джипа оказался виновником ДТП, аварии можно было избежать.

— Таких примеров много, — уверял Сигурд Оли. — Нелепая случайность. Но этот человек не желает мириться с действительностью.

— Его мучают угрызения совести, — возразил Эрленд. — Прояви хоть немного участия.

— Участия?! Да он звонит мне домой по ночам! Какое еще участие ему нужно?

Погибшая женщина ездила со своей дочкой за покупками в гипермаркет в Липках. Она уже стояла у кассы, когда позвонил муж и попросил купить коробочку клубники. Из-за этого ее машина подъехала к перекрестку на несколько минут позже. Если бы он не позвонил, утверждал супруг, она не оказалась бы на злосчастном перекрестке одновременно с джипом и аварии не произошло бы. Поэтому он чувствовал себя виновным в трагедии. Несчастный случай оказался следствием его звонка.

Зрелище было поистине печальным. Автомобиль, в котором ехала женщина, был смят в лепешку. Джип после столкновения перевернулся. Водитель получил сотрясение мозга и множественные переломы. Когда приехала «скорая помощь», он лежал без сознания. Мать с дочерью скончались на месте. Пришлось разрезать обломки машины, чтобы извлечь оттуда их тела. На асфальте были лужи крови.

Сигурд Оли в сопровождении священника ходил к мужу погибшей. Машина была оформлена на его имя. Он начал беспокоиться, куда запропастились его жена и дочка, и аж переменился в лице, когда увидел на пороге дома полицейского и священника. Узнав о трагедии, супруг потерял сознание, и им пришлось вызывать врача. А потом время от времени мужчина стал названивать Сигурду Оли, который против воли оказался в некотором смысле товарищем по несчастью.

— Вроде как я с ним теперь повязан, — возмущался Сигурд Оли. — И он не хочет оставить меня в покое. Звонит среди ночи и говорит, что убьет себя. Почему бы ему не вести такие беседы со священником? Он ведь тоже там был!

— Повязан? — удивился Эрленд.

— Ну, обязан внимать всему, что он болтает. Быть связанным с кем-либо. Что ты, исландский не понимаешь?

— Посоветуй ему обратиться к психотерапевту.

— Он регулярно к нему ходит.

— Конечно, очень трудно поставить себя на его место, — вздохнул Эрленд. — Видно, человеку ужасно тяжело.

— Да, — согласился Сигурд Оли.

— И он задумывается о самоубийстве?

— Его посещают такие мысли. Он вполне может выкинуть какую-нибудь глупость. Но я больше не хочу в этом участвовать. Мне надоело!

— А что думает Бергтора?

— Она хочет, чтобы я ему помог.

— Из-за клубники, говоришь?

— Представляешь?! Я все время пытаюсь ему втолковать. Черт-те что!

 

9

Эрленд и Сигурд Оли слушали историю о пропавшем человеке. Это произошло в шестидесятые годы. Речь шла о мужчине среднего возраста.

На основании радиоуглеродного анализа криминалисты заключили, что мужчина, чей скелет был найден в озере Клейварватн, умер в возрасте между тридцатью пятью и сорока годами. При сопоставлении с датой изготовления русского передатчика был сделан вывод, что жертву утопили после 1961 года. Черный ящик, найденный под скелетом, отдали на всестороннее исследование. Это оказался аппарат для прослушивания, который в те времена назывался приемником на коротких волнах и с помощью которого в шестидесятые годы ловили передачи Североатлантического союза. Дата изготовления — 1961 год — оказалась наполовину стерта, а буквы, еще заметные на клавишах, определенно были кириллическими.

Эрленд перечитал газетные статьи, в которых упоминалось о находке советской радиоаппаратуры в озере Клейварватн в 1973 году. Прочитанное совпадало и дополняло то, что он услышал от своего бывшего начальства. Как всегда, Марион Брим наталкивает его на интересную идею. Аппараты были найдены на десятиметровой глубине около Козлиного мыса, довольно далеко от того места, где лежал скелет. Эрленд поделился со своими коллегами Сигурдом Оли и Элинборг информацией о находке, и они принялись обсуждать, каким образом это может быть связано со скелетом из озера. Элинборг совпадение казалось неслучайным. Если бы полиция в свое время увеличила радиус поиска, то наверняка наткнулась бы и на тело.

Согласно полицейским отчетам, водолазы рассказали, что за неделю до обнаружения аппаратов видели черный лимузин, направлявшийся к озеру. Они сразу подумали, что это посольская машина. Советское представительство не ответило на запросы полиции, собственно, как и все другие посольства Восточного блока. Эрленд нашел краткий рапорт о том, что приемники изготовлены в Советском Союзе. Среди прочего указывалось, что речь идет о разведывательной аппаратуре, принимавшей волны в радиусе до ста шестидесяти километров и, по всей видимости, использовавшейся для прослушивания телефонных разговоров в Рейкьявике и округе. Говорилось также, что такие приборы производились в начале шестидесятых — допотопные ламповые аппараты, замененные в скором времени новыми транзисторными приемниками. Аппараты закамуфлировали под блоки питания и распихали по обычным чемоданам, чтобы утопить.

Сидящей напротив полицейских женщине было около семидесяти лет, но она хорошо сохранилась для своего возраста. Детей у нее не было, поскольку ее сожитель неожиданно пропал. Пара не регистрировала брак, хотя этот вопрос обсуждался. После исчезновения друга она так никого и не нашла, закончила женщина свой рассказ со смущением и печалью в голосе.

— Это был необычайно привлекательный человек, — добавила хозяйка, — и мне всегда казалось, что он должен вернуться. Уж лучше лелеять пустые надежды, чем знать, что он умер. Я не могла в это поверить, да и сейчас не верю.

Тогда пара только переселилась в небольшую квартиру. Они собирались завести ребенка. Все произошло в 1968 году. Женщина работала в молочной лавке.

— Вы наверняка помните, — обратилась она к Эрленду. — Да и вы тоже. — Она посмотрела на Сигурда Оли. — В то время существовали специальные молочные лавки, в которых продавали молоко, скир и тому подобное, Только молочные продукты.

Эрленд согласно кивнул. Сигурд Оли, напротив, стал проявлять нетерпение.

Ее друг собирался заехать за ней после работы, как он всегда делал. Она ждала его у входа в лавку.

— Прошло уже более тридцати лет, — сказала она, взглянув на Эрленда, — а мне кажется, что я все еще стою у магазина и жду его. Все эти годы. Он всегда был таким пунктуальным. Помню, как я почувствовала, что он опаздывает сначала на десять минут, потом на четверть часа, потом на полчаса. Время как будто тянулось бесконечно. Точно он забыл про меня.

Женщина вздохнула.

— А потом мне казалось, будто его никогда и не существовало.

Согласно полицейским отчетам, женщина заявила об исчезновении своего друга на следующее утро. Следователи пришли к ней домой. Дали объявление в газеты, на радио и телевидение. В полиции уверяли, что пропавшего быстро найдут, расспрашивали, не выпивал ли тот и не случалось ли раньше подобных исчезновений. Может быть, другая женщина? Она отвечала отрицательно на все вопросы, но они заставили ее задуматься об избраннике с новой стороны. Другая женщина? Ее любимый ушел к другой женщине? Он работал коммивояжером и много ездил по стране. Продавал разный сельскохозяйственный инвентарь: комбайны, трактора, косилки, культиваторы, бульдозеры. Такая работа требовала частых командировок. Иногда они продолжались по нескольку недель кряду. Он как раз вернулся из такой поездки накануне своего исчезновения.

— Но я ума не приложу, что он мог делать на озере Клейварватн. — Женщина переводила взгляд с одного собеседника на другого. — Мы никогда туда не ездили.

Сыщики ничего не сказали ей про советский радиоприемник и про дыру в черепе, лишь то, что скелет был найден в том месте, где раньше была вода, и они проверяют случаи исчезновения людей за определенный промежуток времени.

— Ваш автомобиль нашли через два дня на центральном автовокзале, — уточнил Сигурд Оли.

— Никто не откликнулся на объявление об исчезновении, — вздохнула женщина. — У меня не было ни одной его фотографии. А у него не было моей. Мы не так долго прожили вместе, и у нас не было фотоаппарата. Так никуда вместе и не съездили. Ведь именно во время путешествий люди делают больше всего снимков, не правда ли?

— И на Рождество, — добавил Сигурд Оли.

— Да, и на Рождество, — повторила женщина.

— А его родители?

— Они уже давно умерли. Он долго пробыл за границей. Работал на торговых судах, жил в Англии и во Франции. Даже говорил с легким акцентом, потому что так долго оставался за рубежом. С момента его исчезновения и до обнаружения машины у автовокзала в разные концы страны ушло около тридцати автобусов. Но ни один из водителей не заметил его на своем маршруте. Никто его не видел. Следователь утверждал, что водители должны были запомнить его, если бы он сел в автобус, но я-то знаю, что инспектор просто хотел успокоить меня. По-моему, в полиции думали, что он жив и здоров и вернется домой. Они уверяли меня, что временами им звонят обеспокоенные жены, в то время как их мужья заливают где-нибудь в городе.

Женщина сделала паузу и потом продолжила:

— По-моему, они не стали утруждать себя серьезным расследованием. Мне кажется, что полиция не была в этом заинтересована.

— Как вы думаете, почему он оставил машину у автовокзала? — спросил Эрленд. Он заметил, что Сигурд Оли записал замечание по поводу работы полиции.

— Не имею ни малейшего представления.

— Может быть, кто-то другой припарковал туда машину? К примеру, чтобы ввести в заблуждение полицию, да и вас тоже. Чтобы думали, будто он уехал из города.

— Не знаю, — проговорила женщина. — Мне, конечно, приходила в голову мысль, что его попросту убили, но я не понимаю, кому потребовалось убивать его, и еще меньше — зачем. Просто ума не приложу.

— Часто все происходит по чистой случайности, — сказал Эрленд. — Не всегда нужно искать объяснения. В Исландии убийства редко происходят по какой-то реальной причине. В большинстве случаев это либо авария, либо результат сиюминутной ссоры, необдуманной и совершенно бестолковой.

В рапорте по этому делу также значилось, что в день происшествия пропавший мужчина был в разъездах и к вечеру собирался вернуться домой. Фермер из столичного региона намеревался купить трактор. Исчезнувший коммивояжер хотел съездить к нему, чтобы заключить сделку. Однако фермер утверждал, что коммерсант до него не доехал. Он прождал его целый день, но тот так и не появился.

— Все, казалось, шло как нельзя лучше, а он вдруг взял и исчез, — сказал Сигурд Оли. — Что, по-вашему, могло все-таки произойти?

— Он не собирался исчезать! Зачем вы так говорите? — обиделась женщина.

— Простите меня. Конечно, нет. Он просто пропал, — попытался оправдаться Сигурд Оли. — Извините.

— Я ничего не знаю, — вздохнула женщина. — Иногда он был не в духе, мрачнел и хранил молчание. Может быть, если бы у нас появился ребенок… Возможно, все пошло бы совсем по-другому, если бы мы завели малыша.

В разговоре возникла пауза. Эрленд представил, как эта женщина, встревоженная и обманутая в своих надеждах, ходит туда-сюда перед молочной лавкой.

— Ваш друг был как-то связан с посольствами других государств? — спросил Эрленд.

— Посольства? — удивилась женщина.

— Да, с посольствами, — повторил Эрленд. — У него были какие-то дела там? Особенно с посольствами стран Восточного блока?

— Нет, что вы, — заверила его собеседница. — Не понимаю… К чему вы клоните?

— Может быть, он был знаком с кем-нибудь из посольства, или работал для них, или еще что-то делал? — вмешался Сигурд Оли.

— Да нет же. Во всяком случае, насколько я знаю. Я не в курсе.

— А что у вас была за машина? — сменил тему Эрленд. Он не помнил, указана ли марка автомобиля в рапорте полиции.

Женщина задумалась. Странные вопросы совсем сбили ее с толку.

— Это был «Форд», — вспомнила она. — По-моему, он назывался «Фолкэн». Черного цвета.

— Из отчетов полиции следует, если я правильно понимаю, что в машине не обнаружили никаких следов, проливающих свет на исчезновение вашего друга.

— Нет, ничего не нашли. Только кто-то украл колпак с одного колеса. Вот и все.

— У автовокзала? — удивился Сигурд Оли.

— Так думали в полиции.

— То есть у машины не хватало одного колпака, верно?

— Да.

— А что случилось с машиной?

— Я продала ее. Мне нужны были деньги. Я никогда не была состоятельной.

Женщина вспомнила номер автомобиля и с отсутствующим видом назвала цифры. Сигурд Оли записал их. Эрленд подал ему знак, и они встали, поблагодарив собеседницу за разговор. Женщина осталась сидеть в кресле. Она казалась совершенно сбитой с толку.

— А откуда поступали машины, которыми он торговал? — поинтересовался Эрленд, просто чтобы отвлечь ее.

— Сельскохозяйственное оборудование? Его производили в СССР и ГДР. Он говорил, что по качеству оно хуже американского, но зато значительно дешевле.

Эрленд не понимал, чего от него хочет Синдри Снай. Его сын совсем не походил на свою сестру Еву. Дочь считала, что отец не проявил достаточно настойчивости, чтобы получить возможность общаться со своими детьми. Они с братом никогда не узнали бы о его существовании, если бы мать бесконечно не осыпала ругательствами бывшего мужа. Став взрослой, Ева сама нашла отца и вылила на него весь свой гнев. Синдри Сная, казалось, занимало совсем другое. Он не тянул жилы из Эрленда за разрушение семьи, не упрекал в отсутствии интереса к собственным детям и не думал, что отец дурной человек, потому что бросил их.

Вернувшись домой, Эрленд застал Синдри за приготовлением спагетти. Тот прибрался на кухне, то есть выкинул несколько пустых упаковок от фастфуда для микроволновки, перемыл немногочисленные вилки, протер кофеварку и место вокруг нее. Эрленд вошел в гостиную и уселся смотреть новости, передаваемые по телевизору. Скелет, найденный в озере Клейварватн, отодвинулся на пятое по значимости место. Полиция умалчивала о советском радиопередатчике.

Отец с сыном молча ели спагетти. Эрленд разрезал их вилкой на части и добавлял масло. Синдри втягивал в себя макаронины, как трубочки, вместе с кетчупом. Эрленд спросил, как мама, но сын еще не виделся с ней после своего возвращения в столицу. Они продолжали ужинать. В комнате работал телевизор. Началось ток-шоу. Какая-то поп-звезда вещала о своих успехах.

— В конце прошлого года Ева рассказала мне, что у тебя был брат, который умер, — вдруг проговорил Синдри, вытирая рот бумажной салфеткой.

— Это правда, — после некоторого раздумья ответил Эрленд. Он не ожидал такого вопроса.

— Ева сказала, что это наложило на тебя неизгладимый отпечаток.

— Все так.

— И что это многое объясняет в тебе.

— Объясняет? — Эрленд начал закипать. — Я сам ничего не могу объяснить про себя. А Ева тем более!

Снова воцарилось молчание, и они продолжили ужин. Синдри складывал губы трубочкой, чтобы втянуть макаронины, а Эрленд старался навернуть спагетти на вилку, размышляя о том, что в следующий раз, когда пойдет в магазин, купит овсяные хлопья и маринованные потроха.

— Я ведь не виноват, — снова начал Синдри.

— В чем?

— Что я практически ничего о тебе не знаю.

— Нет, конечно, ты не виноват, — заверил его Эрленд.

Они снова молча принялись за еду. Потом Синдри отложил вилку и еще раз провел салфеткой по губам. Он встал, взял кофейную чашку, набрал в нее воду из-под крана и снова сел к столу.

— Ева сказала, что твоего брата так и не нашли.

— Это правда, его так никогда и не нашли, — подтвердил Эрленд.

— Что он все еще там, в горах.

Эрленд отодвинул от себя тарелку и отложил вилку.

— Думаю, да, — произнес он, посмотрев сыну прямо в глаза. — Но какое тебе до этого дело?

— Ты продолжаешь его искать? — Синдри проигнорировал его вопрос.

— Продолжаю искать?

— Ты все еще ищешь его?

— Чего ты добиваешься, Синдри? — спросил Эрленд.

— Я работал на востоке, в Ясеневом фьорде. Люди не знали, что мы… — Синдри подбирал слово, — знакомы. Но после того как Ева рассказала мне про твоего брата, я порасспрашивал народ, пожилых людей, которые работали вместе со мной на ловле рыбы.

— Ты спрашивал про меня?

— Ну, не прямо. Не про тебя. Я спрашивал о том, как они раньше жили, о людях, о крестьянских дворах. Ведь твой отец работал на земле? Мой дед.

Эрленд хранил молчание.

— Люди, которые там живут, хорошо помнят прошлое, — продолжал Синдри.

— И что они помнят?

— Двух мальчиков, ушедших в горы с отцом, и то, что младший ребенок погиб. После этого семья переехала на юг, в столицу.

Эрленд посмотрел на сына.

— И с кем же ты говорил?

— С людьми, живущими в Восточных фьордах.

— Что ты вынюхиваешь? — оборвал его Эрленд.

— Ничего я не вынюхиваю, — стал оправдываться Синдри. — Ева рассказала мне твою историю, и я порасспрашивал, что произошло.

Эрленд хлопнул тарелкой.

— И что же произошло?

— Случилась буря. Твой отец вернулся домой, после чего позвали спасателей. Тебя выкопали из сугроба, а твоего брата так и не нашли. Дед не принимал участия в поисках. Люди говорят, что он тронулся умом и с тех пор был со странностями.

— Со странностями? — разозлился Эрленд. — Дурацкие сплетни!

— Твоя мама проявила больше мужества, — не унимался Синдри. — Все дни напролет она ходила в горы вместе со спасателями. И даже после того, как поиски прекратились. Вплоть до вашего отъезда спустя два года. Она постоянно поднималась на плоскогорье в поисках сына. Точно ее преследовала навязчивая идея.

— Она хотела похоронить его по-человечески, — проговорил Эрленд. — Вот и вся ее навязчивая идея.

— Про тебя мне тоже рассказали.

— Не стоит придавать значение сплетням.

— Они сказали, что старший брат, которого спасли, регулярно приезжал в их края и поднимался в горы и на плато. И что вот уже много лет он больше не приезжает, но они все еще надеются его увидеть. Что мужчина приезжал один, брал лошадей напрокат и ехал с палаткой в горы. Он спускался вниз через неделю, или через десять дней, или даже через две недели и уезжал. Никогда ни с кем не разговаривал, только когда брал лошадей напрокат, и то был немногословен.

— И люди с Восточных фьордов все еще говорят об этом?

— Не знаю, — пожал плечами Синдри. — Не так уж много. Я ведь интересовался, спрашивал старожилов, кто помнит о том времени. Помнит о тебе. Говорил с крестьянином, который одалживал тебе лошадей.

— Зачем тебе это нужно? Ты ведь никогда…

— Ева Линд сказала, что стала лучше понимать тебя после того, как ты рассказал ей свою историю. Она только и делает, что говорит о тебе. Я-то никогда не стремился докапываться до тебя. Для нее же ты являешься чем-то таким, чего я не могу уразуметь. Для меня по большому счету ты ничего не значишь. И я не переживаю по этому поводу. Я не нуждаюсь в тебе, и меня это устраивает. Ты мне никогда не был нужен. Но Ева всегда нуждалась в тебе, всегда тянулась к тебе.

— Я пытался помочь Еве как мог, — проговорил Эрленд.

— Знаю, она мне рассказывала. Иногда ей кажется, что ты лезешь в ее дела, но, по-моему, Ева вполне осознает, что ты пытаешься ей помочь.

— Бывает, останки находят спустя много лет, — заметил Эрленд, — даже через столетия. Совершенно случайно. Об этом написано много историй.

— Вполне возможно, — сказал Синдри. — По словам Евы, ты себя коришь в произошедшей трагедии. В том, что выпустил руку брата. Ты поэтому ездишь на восток? Чтобы отыскать его?

— Мне кажется…

Эрленд замолчал.

— Тебя мучают угрызения совести?

— Не знаю, угрызения ли совести… — проговорил Эрленд, слабо улыбнувшись.

— Но ты так и не нашел его, — констатировал Синдри.

— Нет.

— Поэтому ты снова и снова возвращаешься туда.

— В Восточных фьордах хорошо. Иногда требуется сменить обстановку. Побыть одному.

— Я видел дом, в котором вы жили. Он уже давно превратился в развалюху.

— Да, — ухмыльнулся Эрленд, — давным-давно. Полуразрушен. Когда-то я собирался превратить его в некое подобие дачи, но…

— Слишком много рухляди.

Эрленд посмотрел на Синдри.

— Там еще можно ночевать, — возразил он. — С привидениями.

Укладываясь спать, Эрленд задумался над словами сына. Синдри был по-своему прав. Эрленд и вправду иногда ездил на восток на поиски брата. Он не мог объяснить, почему это делал, если не считать естественного желания найти останки и закрыть наконец дело, хотя в глубине души он не питал никаких надежд что-либо отыскать. Первую и последнюю ночи во время таких поездок он всегда проводил в развалившемся доме. Спал на полу в бывшей гостиной, видел небо в проемах разбитых окон и думал о том времени, когда в этой самой комнате он сидел в кругу семьи и родственников или просто соседей. Эрленд смотрел на ярко выкрашенную дверь гостиной и представлял маму, входящую с кофейником. Она разливала кофе по чашкам гостей при мягком комнатном свете. Отец стоял в дверях и улыбался. К нему подходил братишка и, смущаясь перед гостями, спрашивал, можно ли взять еще одно печенье. А он сам стоял у окна и смотрел на лошадей. Гости весело и шумно возвращались с верховой прогулки.

Все это — призраки, которых он видел.

 

10

Эрленд нашел, что Марион Брим выглядит молодцом. Он заскочил туда на следующее утро. Ему удалось раздобыть фильм «Искатели» с Джоном Уэйном. Хотелось порадовать бывшее начальство. Марион сразу же просит включить фильм.

— И с каких пор ты увлекаешься вестернами? — поинтересовался Эрленд.

— Меня всегда занимали приключенческие фильмы. — Кислородная маска на этот раз лежит на столе около подлокотника. — Лучшие из них — незатейливые рассказы о простых людях. Мне казалось, тебе нравятся такие истории. Приключения на Диком Западе. А, сыч деревенский?!

— Я никогда не увлекался кинематографом, — буркнул Эрленд.

— А что слышно про озеро?

— О чем говорит тот факт, что скелет, пролежавший в воде, вероятно, с шестидесятых годов, был найден привязанным к русскому разведывательному приемнику? — спросил Эрленд.

— И каковы соображения?

— Шпионы?

— Да.

— Ты серьезно думаешь, что в озере утопили исландского разведчика?

— А кто говорит, что он исландец?

— Но разве такой вывод не напрашивается сам собой? — В голосе Эрленда прозвучало сомнение.

— Но ничего не указывает на то, что он был исландцем. — Марион заходится в кашле, с трудом дыша. — Дай-ка мне маску, мне станет лучше.

Эрленд потянулся за маской, приложил ее к старческому лицу и открыл вентиль, раздумывая, не стоит ли вызвать медсестру или даже врача. Но Марион словно читает его мысли.

— Перестань. Мне не нужна помощь. Медсестра придет во второй половине дня.

— Наверное, мне не стоит утомлять тебя.

— Не уходи так быстро. Ты единственный, кто заходит ко мне и с кем мне хочется говорить. И единственный, кто может дать мне сигарету.

— Я не дам тебе сигарету.

Наступило молчание. Маска больше была не нужна.

— Во время «холодной войны» исландцы занимались шпионажем? — спросил Эрленд.

— Не знаю. Но мне известно, что были попытки склонить их к этому. Помню, к нам пришел один человек с жалобой на то, что русские не оставляют его в покое. — Марион опять закрывает глаза. — Исключительно недоразвитый шпионаж, очень по-исландски.

Русские агенты вышли на одного человека и упрашивали его оказать им помощь. Им были нужны, среди прочего, сведения о Кеблавикском аэропорте и ведущихся там работах. Русские были настроены очень серьезно, для встреч назначали безлюдные, удаленные от города места. Назойливость агентов докучала исландцу. Он не мог избавиться от них. Говорил, что не собирается работать с ними, но они не желали его слушать, и в конце концов он не выдержал. Пошел в полицию, и мы устроили простенькую ловушку. Когда человек поехал на встречу с русскими к Козлиному озеру, двое полицейских спрятались в его машине под покрывалом. Другие устроили засаду на месте. Русские не ожидали подвоха. Полицейские выскочили из машины и арестовали их.

— Их выслали из страны. — На старческом лице появилась усмешка сожаления об этой нелепой попытке шпионажа. — Я все еще помню их фамилии — Киселев и Дмитриев.

— Я хотел узнать, не помнишь ли ты историю об исчезнувшем человеке здесь, в Рейкьявике, в шестидесятые годы? — спросил Эрленд. — Он продавал сельскохозяйственный инвентарь и экскаваторы. Но почему-то так и не доехал до фермера, жившего недалеко от столицы, с которым у него была назначена встреча. С тех пор о нем ничего не известно.

— Как же, прекрасно помню. Дело вел Нильс. Бездельник.

— Да уж, есть такое дело, — подтвердил Эрленд, хорошо знающий Нильса. — У пропавшего была машина — «Форд Фолкэн». Ее нашли около автовокзала. На одном из колес недоставало колпака.

— Может, он просто захотел избавиться от бабы? По-моему, именно к такому выводу пришло следствие: покончил с собой.

— Вполне возможно, — согласился Эрленд.

Марион снова закрывает глаза и, похоже, засыпает.

Эрленд довольно долго молча просидел на диване, уставившись в экран. Вестерн шел полным ходом. На коробке от кассеты было указано, что Уэйн исполняет роль бывшего солдата армии южан, который гоняется за индейцем, убившим его брата и невестку и похитившим их дочь. Много лет служивый искал племянницу, а когда наконец нашел ее, оказалось, что девушка забыла о своем прошлом и стала настоящей индианкой.

Через двадцать минут Эрленд встал и пробормотал что-то на прощание своему бывшему шефу, продолжающему дремать с маской на лице.

Добравшись до полицейского участка, инспектор зашел к Элинборг, которая сочиняла речь для авторского вечера по случаю выхода своей книги. Сигурд Оли тоже был на месте. Он сказал, что составил список владельцев «Фолкэна» вплоть до последнего хозяина автомобиля.

— Машину продали комиссионному магазину в Копавоге в конце семидесятых, — доложил Сигурд Оли. — Магазин все еще существует, только никто не отвечает по телефону. Может, уехали в отпуск на лето.

— А от криминалистов что-нибудь слышно по поводу передатчика? — поинтересовался Эрленд.

Элинборг, уставившись в экран, шевелила губами, шлифуя свою речь.

— Элинборг! — не выдержал Эрленд.

Она подняла палец в знак того, чтобы он минуточку подождал.

— …и надеюсь, — Элинборг стала зачитывать вслух, — что с моей книгой часы, проведенные на кухне, станут для вас ни с чем не сравнимым удовольствием. Вы расширите свой кругозор. Я попыталась сделать текст легко читаемым, акцент поставлен на духе семейственности, а кухня и приготовление пищи как раз и являются важнейшей составляющей…

— Прекрасно, — перебил ее Эрленд.

— Подожди, — не сдавалась Элинборг, — … являются важнейшей составляющей крепкой семьи, тем местом, где ежедневно собираются вместе все члены семейства, чтобы насладиться покоем.

— Элинборг! — решил вмешаться Сигурд Оли.

— Слишком слащаво, да? — Элинборг поморщилась.

— Отвратительно, — признался Сигурд Оли.

Элинборг взглянула на Эрленда.

— Что криминалисты сказали по поводу передатчика? — повторил тот.

— Они все еще возятся с этим ящиком, — ответила Элинборг. — Пытаются найти какого-нибудь специалиста в телекоммуникационной компании.

— Я тут размышлял обо всех этих аппаратах для прослушивания, найденных в озере Клейварватн, — встрял Сигурд Оли, — и в особенности о том, что был привязан к скелету. Может, нам стоит поговорить с бывшими служащими дипмиссий?

— Пожалуй. Разузнай, с кем нужно связаться, — распорядился Эрленд. — С кем-нибудь из тех, кто помнит эпоху «холодной войны», когда она достигла своего апогея.

— А в Исландии тоже водились шпионы? — полюбопытствовала Элинборг.

— Не знаю, — отрезал Эрленд.

— Но это же нелепо! — воскликнула Элинборг.

— Не более нелепо, чем «то место, где ежедневно собираются вместе все члены семейства, чтобы насладиться покоем», — передразнил ее Сигурд Оли.

— Ох, помолчи уж! — воскликнула Элинборг и удалила только что напечатанный текст.

В комиссионном магазине в Копавоге работал один-единственный продавец, он же был хозяином. Да и то этот склад металлолома открывался лишь после обеда. За высоким забором торчали автомобильные кузовы, наваленные один на другой аж по шесть штук кряду. Некоторые были сильно покорежены после тяжелой аварии, другие изжили свой срок эксплуатации. То же самое можно было сказать и о самом хозяине — утомленный жизнью человек, вероятно, лет шестидесяти, в когда-то светло-голубом, а теперь засаленном продырявленном комбинезоне. Мужчина отрывал бампер от новенькой японской машины, помятой и буквально превращенной сзади в гармошку.

Эрленд остановился и принялся разглядывать горы автомобильных скелетов, пока хозяин не заметил его.

— Грузовик въехал, — объяснил мастер. — Слава богу, сзади никто не сидел.

— Совсем новая машина, — поддержал разговор Эрленд.

— А вам что нужно?

— Я ищу черный «Форд Фолкэн», — ответил Эрленд. — Его продали вам, а может, и просто отдали в конце семидесятых.

— «Форд Фолкэн»?

— Я понимаю, это безнадежно, — начал Эрленд.

— Машина должна была быть уже раритетом, когда она дошла до нас, — ответил хозяин, вытирая руки тряпкой. — «Фолкэны» перестали выпускать в конце шестидесятых или что-то вроде того.

— То есть для вас в этом автомобиле не было никакого проку, вы это имеете в виду?

— Большинство «Фолкэнов» исчезли задолго до восьмидесятых. А зачем он вам сдался, этот «Форд»? Вам требуются запчасти? Вы реставрируете «Форд Фолкэн»?

Эрленд рассказал ему, в чем дело, что он из полиции и что автомобиль связан с исчезновением человека. Такие новости возбудили любопытство у хозяина автомобильной барахолки. Он рассказал, что купил свое дело в середине восьмидесятых у человека по имени Хаук и не помнит никакого «Форда Фолкэна» среди комиссионных драндулетов. Но добавил, что старый хозяин, уже давно умерший, вел учет развалюхам на колесах, которые скупал. Мастер указал Эрленду на маленькую комнатку за прилавком, где чуть ли не до потолка были навалены папки и счета.

— Здесь у нас бухгалтерия, — объяснил хозяин, виновато улыбаясь. — Мы обычно ничего не выбрасываем. Можете посмотреть. У меня как-то никогда не возникало желания вести опись этого хлама, не вижу смысла. Но вот старик Хаук, напротив, был чрезвычайно щепетильным.

Эрленд поблагодарил хозяина и принялся разбирать папки, на всех них был указан год. Инспектор нашел стопку, помеченную восьмидесятыми годами, и начал с нее. Он и сам не знал, зачем ищет эту машину. У него не было ни малейшего представления, каким образом автомобиль может помочь ему в расследовании, если бы даже и нашелся. Сигурд Оли уже спрашивал, почему шеф так заинтересовался исчезновением именно этого человека. Ведь за последние дни они выслушали много историй. Эрленд не мог дать удовлетворительного ответа. Сигурд Оли никогда бы не понял, о чем толкует босс, если бы Эрленд не возьми и скажи, что не может выкинуть из головы одинокую женщину, которая уверилась в том, что наконец нашла свое счастье, а потом ходила взад-вперед перед молочной лавкой, ежеминутно глядя на часы в ожидании любимого человека.

Через три часа, когда Эрленд уже хотел было махнуть рукой, а хозяин неоднократно спрашивал, не нашел ли инспектор чего-нибудь, он наткнулся на то, что искал, — счет за сделку с автомобилем. Комиссионный магазин продал черный «Форд Фолкэн» 21 октября 1979 года, в нерабочем состоянии, салон сильно потрепан, но красочное покрытие хорошо сохранилось. Без номера. К листку с описанием была прикреплена счет-фактура, выписанная карандашом. Там значилось: «Фолкэн», дата производства — 1967 год, цена — 35000 крон, покупатель — Герман Альбертссон.

 

11

Первый секретарь российского диппредставительства в Рейкьявике оказался ровесником Эрленда, но значительно стройнее и здоровее на вид. Он вышел навстречу полицейским и, казалось, прилагал все усилия, чтобы разрядить официальную обстановку. Дипломат с улыбкой объяснил, что собирался играть в гольф, поэтому так одет — брюки цвета хаки и легкий свитер. Он пригласил Эрленда и Элинборг пройти в его кабинет и присесть, а сам, широко улыбаясь, расположился за большим письменным столом. Секретарь знал причину их визита. О встрече договорились заблаговременно, поэтому история с гольфом вызвала у Эрленда недоумение. Будто русский хотел поскорее от них отделаться. Беседа велась на английском языке, но, несмотря на то что секретарь был в курсе дела, Элинборг в двух словах описала, в чем смысл встречи. Нашли аппарат для прослушивания советского производства, привязанный к скелету мужчины, который по всем признакам был убит и сброшен в озеро Клейварватн где-то после 1961 года. Пресса еще ничего не знает об этом аппарате.

— После 1960 года в Исландии сменилось несколько послов, сначала советских, а затем российских, — произнес секретарь, самоуверенно улыбаясь, будто ничего из того, о чем ему говорили, его не касается. — Те, кто работал здесь в шестидесятые годы или в начале семидесятых, уже давно ушли из жизни. Сомневаюсь, что им было что-либо известно об аппарате для прослушивания советского производства, найденном в озере. Как, собственно, и мне.

Он расплылся в улыбке. Эрленд тоже улыбнулся.

— Но ведь вы занимались шпионажем на территории Исландии в годы «холодной войны»? Или, во всяком случае, пытались.

— Это было до меня, — усмехнулся русский. — Не мне судить.

— То есть вы больше не занимаетесь шпионажем?

— Зачем нам шпионить? Мы находим информацию в Интернете, как и все. К тому же ваш военный комплекс едва ли имеет какое-либо значение. Если он вообще что-нибудь значил раньше. Зоны конфликтов сместились. США больше не нуждаются в плавучей базе вроде Исландии. Никто не понимает, что они тут делают со своим дорогостоящим гарнизоном. Если бы они расположились в Турции, еще можно было бы найти смысл.

— Это не наша военная база, — попыталась вставить слово Элинборг.

— Нам известно, что сотрудников вашего посольства выслали из страны по подозрению в шпионаже, — добавил Эрленд, — когда отношения в период «холодной войны» обострились.

— В таком случае вы осведомлены лучше меня, — возразил секретарь. — И база, безусловно, ваша, — добавил он, посмотрев на Элинборг. — Не стоит заниматься самообманом. — Дипломат перевел взгляд на Эрленда. — Если мы и практиковали шпионаж в посольстве, то наших разведчиков уж точно было в два раза меньше, чем агентов ЦРУ в американском представительстве. Вы разговаривали с ними? По вашим описаниям у меня складывается впечатление, что этот скелет — как бы так выразиться — результат мафиозных разборок. Вам не приходило такое в голову? Литой ящик и глубокое озеро. Просто как в американском фильме о гангстерах.

— Но аппарат, привязанный к телу… м-м-м… к скелету, русского производства, — напомнил Эрленд.

— Это ничего не значит, — парировал секретарь. — Здесь ведь находились диппредставительства и миссии и других стран Восточного блока. Они пользовались приемниками, собранными в бывшем Советском Союзе. У вас нет права подозревать в чем-либо наше посольство.

— Вот более подробное описание аппарата и снимки, — сказала Элинборг, протягивая ему фотографии и документы. — Вы можете нам сказать что-нибудь о его применении? Кто занимался этим?

— К сожалению, мне не знаком такой приемник. — Секретарь взглянул на фотографии. — Я должен навести справки. Но даже если бы мы что-нибудь и знали, вряд ли смогли бы вам помочь.

— Все же можно попробовать? — не удержался Эрленд.

Секретарь усмехнулся:

— Уж поверьте мне, ваш скелет из озера не имеет ни малейшего отношения ни к нашему посольству, ни к его сотрудникам. Ни в прошлом, ни в настоящем.

— Мы считаем, что речь идет о приборе для прослушивания, — проговорила Элинборг. — Он мог улавливать частоты, на которых работали американские военные на базе, расположенной на плоскогорье Среднего мыса.

— Я не могу говорить на эту тему, — заявил секретарь и взглянул на часы. — Мне пора. Гольф ждет.

— Если бы вы занимались шпионажем в прошлом, чего вы, конечно, не делали, — начал Эрленд, — что в таком случае могло бы привлечь ваше внимание?

Секретарь нахмурился.

— Если бы мы занимались чем-то подобным, естественно, мы следили бы за военной базой, за дислокацией и передвижениями военных кораблей, воздушного флота, подводных лодок. Следовало бы определить количественный состав военнослужащих. Да вы и сами все это знаете! Выяснить, как база функционирует, какие еще военные силы существуют на территории Исландии. Вообще, не только в Кеблавике. Они ведь разбросаны по всему острову. Мы, конечно, следили бы за работой других дипломатических представительств, тенденциями во внутренней политике, политическими партиями и тому подобным.

— В 1973 году в озере Клейварватн нашли довольно большое количество радиоаппаратуры — приемники, низкочастотные передатчики, магнитофоны и даже радиостанции, — объявил Эрленд. — Все восточноевропейского производства. По большей части из Советского Союза.

— Я не знал этого, — удивился секретарь.

— О, конечно, нет! — воскликнул Эрленд. — Но по какой причине эти ящики были скинуты в озеро? Существовал ли какой-нибудь особый способ избавления от старой техники?

— Боюсь, что мне нечем вам помочь. — Секретарь больше не улыбался. — Я попытался ответить на ваши вопросы как мог, но есть вещи, которых я просто не знаю. Вот так.

Полицейские встали. Самоуверенность этого человека раздражала Эрленда. Ваша военная база! Что он смыслит в вопросах военной безопасности Исландии?

— Что это за техника? Устаревший металлолом, который не имело смысла отсылать на родину диппочтой?! — взорвался инспектор. — Разве нельзя было просто выбросить его на свалку вместе с другим мусором? Эти аппараты ясно указывают на то, что вы осуществляли разведку на территории Исландии. В эпоху, когда мир был проще и границы яснее.

— Вы можете делать какие угодно выводы. — Секретарь тоже встал. — Мне пора.

— Человек, найденный в озере, мог быть сотрудником вашего посольства?

— Нет.

— Или сотрудником других представительств Восточного блока?

— По-моему, мы разобрались с этим вопросом. И теперь я вынужден просить вас…

— Никто из сотрудников вашего посольства не пропал в те годы?

— Нет.

— Вы так в этом уверены, что вам даже и проверять не надо?

— Я уже проверил. Никто не пропадал.

— Так, значит, никто из ваших не исчезал? Так, чтобы было неизвестно, что с ним сталось?

— Будьте здоровы. — Секретарь с улыбкой открыл перед полицейскими дверь.

— Точно никто не пропадал? — Эрленд шагнул в коридор.

— Никто. — Секретарь захлопнул за ними дверь.

Американское посольство отказало Сигурду Оли во встрече с послом или его заместителем. Вместо этого он получил уведомление, помеченное грифом «секретно», в котором было сказано, что никто из сотрудников американского посольства в указанный период не пропадал. Сигурд Оли, однако, хотел добиться большего и встретиться с диппредставителем, но на собрании у начальника криминальной полиции его просьбу отклонили. Полиции требовалось указать что-то конкретное, чтобы связать скелет, найденный в озере, с американским посольством, или американской военной базой, или, на худой конец, с гражданами США, находящимися на территории Исландии.

Самой подходящей теорией казалось предположение о связи убитого человека со шпионажем на исландской земле и о его, возможно, иностранном происхождении. Сигурд Оли созвонился со своим приятелем, руководящим отделом безопасности министерства иностранных дел, и навел справки, может ли полиция обратиться к бывшим сотрудникам министерства за разъяснениями по поводу иностранных дипломатов, работавших в Исландии в шестидесятые и семидесятые годы. Он старался по возможности не раскрывать подробности расследования, но вместе с тем хотел возбудить любопытство своего знакомого, и тот в конечном счете обещал отзвониться в скором времени.

Эрленд ощущал себя не в своей тарелке. С бокалом белого вина в руке он взирал на копошение гостей, собравшихся по случаю выхода книги Элинборг. Решение прийти сюда далось ему с большим трудом, но все же он согласился поучаствовать в презентации. Его раздражали всеобщее радостное возбуждение и беспардонность, с которой его периодически толкали. Он сделал глоток вина и скорчил гримасу. Кислятина. С грустью вспомнил о своем ликере «Шартрез».

Элинборг помахала ему рукой из моря человеческих тел, и он улыбнулся ей в ответ. Она давала интервью журналистам. Женщина, составившая книгу кулинарных рецептов — инспектор криминальной полиции Рейкьявика, — вызвала определенный интерес у публики, и Эрленд радовался успеху коллеги. Однажды она пригласила его вместе с Сигурдом Оли и его женой Бергторой на ужин и предложила им новое блюдо — цыпленок по-индийски, рецепт которого она опубликовала в своей книге. Кушанье оказалось настолько изысканным и вкусным, что они принялись расхваливать Элинборг, вогнав ее в краску.

За исключением коллег по полиции Эрленд почти ни с кем из присутствующих не был знаком и обрадовался, увидев направляющихся к нему Сигурда Оли и Бергтору.

— Мог бы хоть разок улыбнуться, — бросила ему Бергтора, чмокнув в щеку.

Он чокнулся с ними своим бокалом с белым вином, а потом они выпили за здоровье Элинборг.

— Когда же наконец ты нам представишь свою подругу? — спросила Бергтора, и Эрленд заметил, как Сигурд Оли напрягся. По всему криминальному отделу уже разболтали, что Эрленд встречается с женщиной, но мало кто осмеливался спрашивать про нее.

— Ну, как-нибудь, — отмахнулся он. — На твое восьмидесятилетие.

— А она к тому времени не околеет? — парировала Бергтора.

Эрленд улыбнулся.

— Что тут за народ собрался? — Бергтора сменила тему и принялась разглядывать присутствующих.

— Я знаком только с теми, кто работает в полиции, — сказал Сигурд Оли. — Неужели Элинборг знает всех этих хлыщей?

— О, вон Тедди! — воскликнула Бергтора и помахала рукой мужу Элинборг.

Кто-то постучал ложкой по стакану, и шум стих. В дальнем углу зала начал выступать человек, но они не могли разобрать ни слова. Публика откликалась смехом на его речь. Элинборг прокладывала себе путь к оратору. Она достала заготовленный текст. Ее коллеги ринулись вперед, но услышали только, как в завершение Элинборг поблагодарила своих домочадцев и сотоварищей по полицейской службе за терпение и поддержку. Все зааплодировали.

— Вы остаетесь? — спросил Эрленд так, точно собирался покинуть их компанию.

— Что ты вечно такой напряженный! — возмутилась Бергтора. — Расслабься. Наслаждайся жизнью! Напейся!

Она подхватила бокал с белым вином с ближайшего подноса.

— Давай выпей!

Из толпы появилась Элинборг и расцеловалась с ними в знак приветствия. Поинтересовалась, не скучают ли они. Она взглянула на Эрленда, который глотнул кислого вина, и принялась обсуждать с Бергторой знакомого телеведущего, который прошел мимо них с каким-то начальником. Сигурд Оли пожал руку незнакомому человеку. Эрленд стушевался и совсем уж вознамерился уйти, как вдруг нос к носу столкнулся со старым коллегой по работе. Тот скоро должен был выйти на пенсию и, как догадывался Эрленд, страшился этого.

— Как там Марион? — спросил коллега, отхлебнув вина. — Я слышал, отказали легкие. Сидит дома и тихо умирает?

— Именно так, — ответил Эрленд. — Но еще смотрит вестерны.

— Ты интересовался «Фолкэном»? — продолжал коллега, прикончив вино и подхватив новый бокал с проплывавшего мимо них подноса.

— «Фолкэном»?

— Об этом болтают в участке. Ты ведь занимаешься поиском пропавших без вести в деле о найденном в озере Клейварватн скелете?

— Ты помнишь что-то об этой машине? — спросил Эрленд.

— Не то чтобы. Мы нашли ее около автовокзала. Дело вел Нильс. Я его, кстати, только что видел здесь. Какую книжечку нам преподнесла наша девочка! — добавил полицейский. — Я уже просмотрел ее. Иллюстрации великолепны.

— Хочу заметить, что «нашей девочке» скоро стукнет пятьдесят, — заметил Эрленд. — Но книга и в самом деле получилась красивая.

Он поискал глазами Нильса. Тот сидел на широком подоконнике. Эрленд присоединился к нему. Временами он даже завидовал этому человеку. За плечами у Нильса была длинная карьера на полицейской службе. Любой мог гордиться такой семьей, как у него. Жена — довольно известная художница. Вырастили четверых детей, подающих большие надежды. Все с высшим образованием. Уже внуки появились. Чета жила в большом особняке в Граварвоге. Дом был великолепно украшен женой-художницей. Две машины на семью, и ничего такого, что могло бы бросить тень на их безоблачно счастливое существование. Иногда Эрленд задавался вопросом, возможно ли устроить жизнь еще слаще и благополучнее, чем у Нильса. Они, конечно же, не были лучшими друзьями. Нильс всегда казался Эрленду лентяем, которому нечего делать в криминальной полиции. Еще сильнее раздражал его карьерный рост.

— Марион, похоже, сильно болеет, — сказал Нильс, когда сослуживец уселся рядом.

— Еще протянет, — заверил его Эрленд. — А как ты?

Он спросил из вежливости, поскольку и так знал, как у того дела.

— Я ничего больше не понимаю, — пожаловался Нильс. — Мы ловим на взломе одного и того же человека пятый раз подряд за выходные. Каждый раз он признается в содеянном, и мы его отпускаем, поскольку инцидент считается урегулированным. А он снова взламывает чужую дверь и опять кается, мы его отпускаем, и он принимается за старое. Что за ерунда? Почему у нас не выработана такая система, чтобы посылать подобных придурков прямиком за решетку? Нет, им надо дать совершить десятка два правонарушений, чтобы отделаться минимальным сроком, и тот они отбывают условно, а мы снова начинаем ловить тех же самых кретинов. К чему этот порочный круг? Почему не осудить таких людей как положено?

— Нет ничего глупее исландской судебной системы, — согласился Эрленд.

— Этот сброд считает судей полными идиотами, — кипел Нильс. — А ведь существуют еще педофилы и насильники!

Они замолкли. Разговор на тему недостаточной строгости судов в вопросах правонарушений разгорячил полицейских: они препровождают за решетку преступников — насильников и педофилов, а те потом получают мягкие наказания, зачастую даже условно.

— Кстати, — начал Эрленд, — не помнишь ли ты человека, который продавал сельскохозяйственную технику? У него еще был черный «Форд Фолкэн». Он исчез, точно сквозь землю провалился.

— А, ты о машине, оставленной у центрального автовокзала?

— Да.

— У него была очаровательная подруга, у этого типа. Что с ней сталось?

— Она не изменилась, — ответил Эрленд. — У машины на колесах не хватало одного колпака. Помнишь?

— Мы решили, что его сняли, когда автомобиль стоял у автовокзала. В деле не было состава преступления, разве только похищенный колпак. Если это вообще было кражей. Вполне возможно, что колпак отвалился, когда машина наехала на бордюр. Во всяком случае, он так и не нашелся. Собственно, как и сам водитель.

— Зачем ему потребовалось сводить счеты с жизнью? — спросил Эрленд. — У него ведь все было в порядке — красивая женщина, светлое будущее. Он только что купил «Форд Фолкэн».

— Знаешь, ничто не имеет значения, когда человек решает покончить жизнь самоубийством, — возразил Нильс.

— Думаешь, он сел в автобус и уехал в неизвестном направлении?

— Мы рассматривали такую версию, если мне не изменяет память. Опросили водителей автобусов, но они не видели этого человека. Вместе с тем не исключено, что он уехал из города.

— Так ты считаешь, что парень покончил с собой?

— Да, — подтвердил Нильс. — Но…

Нильс замялся.

— Что «но»?

— Он вел двойную жизнь, этот человек, — признался полицейский.

— Как это?

— Для своей подружки он называл себя Леопольдом, но мы не нашли никого с таким именем и такого возраста, как она нам описала, ни в наших списках, ни в Центральном архиве. Ни записи о рождении, ни водительских прав. Никого из Леопольдов нельзя было сопоставить с этим человеком.

— Что ты имеешь в виду?

— Либо все записи об этом человеке потерялись, либо…

— Либо он одурачил бедную женщину!

— Во всяком случае, его имя не Леопольд, — подытожил Нильс.

— А что она на это сказала? Как она отреагировала на ваш вопрос?

— У нас сложилось такое впечатление, что он держал ее за дурочку, — признался детектив. — Нам было жаль ее. У нее не сохранилось ни единой фотографии пропавшего мужчины. Какой мы должны были сделать вывод? Она ничего не знала об этом человеке.

— И?

— Мы ей ничего не сказали.

— Чего вы ей не сказали?

— Что у нас нет никаких записей о ее Леопольде, — объяснил Нильс. — Мы пришли к выводу, что дело ясно как день. Он водил ее за нос, а потом бросил.

Эрленд сидел молча, размышляя над словами коллеги.

— Мы заботились о ее чувствах, — попытался оправдаться Нильс.

— И она до сих пор ничего не знает?

— Не думаю.

— Почему же ты скрыл от нее правду?

— Из добрых побуждений.

— Но она все еще надеется его найти! — воскликнул Эрленд. — Они ведь собирались пожениться.

— Так и было бы, если бы он рассказал ей правду, но он исчез.

— А если его убили?

— Мы решили, что вряд ли такое возможно. Подобные случаи хоть и редки, но известны. Есть тип мужчин, которые запудривают женщинам мозги, чтобы получить… как бы это выразиться, некий комфорт, а потом — раз! — и исчезают. Думаю, где-то в глубине души она сознает это. Зачем нам было ей рассказывать?

— А машина?

— Автомобиль был зарегистрирован на нее. Кредит брала она. Так что владельцем машины считалась эта женщина.

— Все же вам стоило рассказать ей правду.

— Возможно. Но стало бы ей от этого легче? Она бы узнала, что любимый человек оказался мошенником и держал ее за дурочку. Он даже про своих родителей ничего ей не говорил. Она вообще ничего о нем не знала. Друзей у него якобы не было. Часто бывал за границей. Что скажешь на это?

— Она знала, что любит его, — возразил Эрленд.

— И вот награда!

— А что сказал фермер, к которому пропавший должен был приехать?

— Можешь посмотреть в отчетах, — отмахнулся Нильс, с улыбкой кивнув Элинборг, которая говорила о чем-то серьезном со своим редактором — Антоном, так она его называла.

— Ты прекрасно знаешь, что в отчет попадает не все.

— Пропавший коммивояжер так и не доехал до фермера, — сообщил Нильс, и Эрленд заметил, что тот пытается припомнить подробности. Все полицейские держат в памяти громкие дела — убийства, исчезновения, важное задержание, всякое серьезное увечье или насилие.

— «Фолкэн» мог бы пролить свет на вопрос, был ли пропавший у крестьянина или нет?

— Мы не нашли в машине никаких следов, которые указывали бы на то, что он заезжал на ферму.

— Вы брали образцы?

— По-моему, да, но в то время наши возможности были более ограниченными, чем теперь. Но мы вели расследование как полагается.

— А вы брали образцы с пола, под педалью?

— Посмотри в отчетах.

— Я ничего там не нашел. Вы могли бы установить, ездил ли он к фермеру или нет. На подошвах осталась бы земля.

— Эрленд, это дело не считалось запутанным, и никто не хотел его усложнять. Человек исчез. Вполне возможно, покончил с собой. Мы ведь не всегда находим тело. Тебе это известно. Даже если бы мы и нашли землю под педалью, она могла попасть туда откуда угодно. Человек много ездил по стране, продавал свою технику.

— А что говорили его коллеги?

Нильс задумался.

— Ох, все это было так давно, Эрленд!

— Попробуй вспомнить.

— По-моему, с ним не заключили постоянный контракт, что не было редкостью для того времени. Он получал проценты и комиссионные.

— То есть он сам рассчитывал свои налоги.

— Как я уже сказал, в официальных бумагах он не фигурирует. Нет никого по имени Леопольд.

— Так ты думаешь, он использовал эту женщину, когда бывал в Рейкьявике, ну, скажем, для проживания и в то же время имел пристанище где-то в провинции?

— Может, даже семью, — предположил Нильс. — Есть такие типы.

Эрленд глотнул вина, рассматривая безукоризненный узел галстука под белым воротничком рубашки Нильса. Плохой следователь. У него все дела простые.

— Ты все же должен был рассказать ей правду.

— У нее, вероятно, остались приятные воспоминания об этом человеке. Данное дело никогда не классифицировалось как уголовное. Мы не нашли в этом исчезновении никаких признаков, которые позволили бы нам рассматривать версию возможного убийства.

Они помолчали. Зал непрерывно гудел от разговоров гостей.

— Тебя по-прежнему занимают исчезновения? — прервал молчание Нильс. — Что в них интересного? Что ты пытаешься найти?

— Не знаю, — отрезал Эрленд.

— Ничего загадочного в том исчезновении не было, — повторил Нильс. — Чтобы начать уголовное расследование, требуется больше зацепок. А поскольку их не было, то и вопрос об убийстве не возникал.

— Мда, возможно.

— Тебе никогда не надоедает копаться во всем этом? — спросил Нильс.

— Иногда.

— А как твоя дочь? По-прежнему ведет беспорядочный образ жизни? — поинтересовался Нильс. Его-то четверо детей благополучно обзавелись семьями, жили в достатке, и в их биографиях не было темных пятен, как и у их отца.

Эрленд знал, что коллеги обсуждают задержание Евы Линд и то, как она набросилась на Сигурда Оли. Иногда она попадалась в руки полиции, и по отношению к ней не проявляли никакой снисходительности, несмотря на то что она была его дочерью. Нильс, похоже, был в курсе последних событий. Эрленд посмотрел на него — одет с иголочки, ногти отполированы — и подумал, насколько счастливая жизнь делает людей приторно-скучными.

— Да, она всегда была импульсивной, — ответил он.

 

12

Вернувшись вечером домой, Эрленд не застал Синдри в своей квартире. И к полуночи тот тоже не явился. Эрленд стал укладываться спать. Сын не оставил ни записки, ни номера, по которому с ним можно связаться. Эрленду не хватало его общества. Он позвонил в справочную службу, но у них не было номера мобильного телефона Синдри.

Когда Эрленд уже начал засыпать, раздался звонок. Это была Ева Линд.

— Известно ли тебе, что они здесь одурманивают людей? — с трудом выговорила она, точно язык еле ворочался у нее во рту.

— Я уже спал, — соврал Эрленд.

— Они морят людей таблетками, — жаловалась Ева. — Я еще никогда не была накачана до такой степени. Что делаешь?

— Пытаюсь заснуть, — ответил Эрленд. — А ты все выступаешь?

— Сегодня заходил Синдри, — сообщила Ева, не ответив на его вопрос. — Доложил о вашем разговоре.

— Ты знаешь, где он?

— Разве Синдри не у тебя?

— Я решил, что он уехал, — пробормотал Эрленд. — Может, он у мамы. А вам в этом заведении разрешают пользоваться телефоном, когда заблагорассудится?

— Тоже рада тебя слышать, — отрезала Ева. — И к твоему сведению, я не выступаю.

Она бросила трубку.

Эрленд лежал и смотрел в потолок. Он размышлял о своих детях, Еве Линд и Синдри Снае, и об их матери, ненавидящей его. Подумал о брате, которого безрезультатно искал все эти годы. Ведь где-то же лежат его бедные косточки. Возможно, на дне глубокой впадины или на вершине горы, он никак не мог решить. Эрленд поднимался высоко в горы и пытался вычислить, насколько далеко восьмилетний мальчик мог уйти во время бури.

«Тебе никогда не надоедает копаться во всем этом?»

Не надоело заниматься поиском одного и того же?..

На следующий день около полудня Герман Альбертссон встречал Эрленда на пороге своего дома. Сухощавый и подвижный шестидесятилетний мужчина в потертых джинсах и хлопчатобумажной рубашке в красную клетку. Он широко улыбался. Из кухни доносился аромат варящейся пикши. Всю жизнь прожил холостяком, объяснил Эрленду хозяин, не дожидаясь вопроса. От старика пахло смазочным маслом.

— Хотите ухи? — спросил хозяин, когда Эрленд проследовал за ним на кухню.

Инспектор категорически отказался, но Герман не стал ничего слушать и поставил перед ним тарелку. И, не успев еще прийти в себя, Эрленд уже сидел за столом с совершенно незнакомым человеком и ел разваренную пикшу с картофелем и маслом. Они поглощали рыбью кожу и толстую картофельную кожуру, и Эрленд вдруг подумал об Элинборг и ее сборнике рецептов. При составлении книги она дала ему попробовать по-новому приготовленного морского дьявола с соусом из лайма, который стал золотистым благодаря большому количеству сливочного масла, добавленного в него. Элинборг потратила целый день на кипячение рыбного бульона, чтобы в конце концов получить четыре столовые ложки соуса — самую соль морского дьявола. Всю ночь она не спала и караулила бульон. Главное — это соус, таков был девиз Элинборг. Эрленд улыбнулся себе под нос. Уха из пикши, приготовленная Германом, ему тоже понравилась.

— Я отремонтировал тот «Фолкэн», — заявил Герман, отправляя в рот большой кусок картошки. Он был автомехаником, а в свободное время реставрировал старые автомобили и умудрялся их продавать. Хозяин признался инспектору, что заниматься этим становится все труднее и труднее. Никто больше не увлекается старыми автомобилями, на уме одни только новые джипы, для которых единственное препятствие — пересечь Большое шоссе.

— И машина все еще у вас? — полюбопытствовал Эрленд.

— Нет, продал в восемьдесят седьмом году, — вздохнул Герман. — Сейчас я вожусь с «Крайслером» семьдесят девятого года выпуска. Почти как лимузин. Пожалуй, уже лет шесть ползаю под ним.

— Вы что-нибудь получите за него?

— Ничегошеньки, — пожаловался Герман. Он предложил кофе. — Я вообще не хочу его продавать.

— А почему вы не зарегистрировали «Фолкэн» на свое имя, когда он был у вас?

— Да у него и до меня не было номера. Я провозился с ним несколько лет. Мне это доставляло удовольствие. Иногда ездил на нем по округе, а если хотелось доехать до Полей тинга или куда подальше, я ставил на него номер со своей машины. По-моему, не имело смысла страховать его.

— В реестрах мы не нашли никаких следов этого автомобиля, — пояснил Эрленд. — Похоже, новый владелец тоже не стал его регистрировать.

Герман разлил кофе по чашкам.

— Не было нужды. Может, он продал машину или выкинул на свалку.

— Скажите-ка, а колпаки на колесах «Фолкэна» были какими-то особенными или, может быть, редкими?

Эрленд попросил Элинборг поискать в Интернете изображения старого «Форда Фолкэна», и они нашли картинки на сайте ford.com. Один автомобиль как раз был черного цвета. Элинборг распечатала изображения, и Эрленд отчетливо увидел колпак.

— Они служили скорее для украшения, — задумчиво проговорил Герман, точно особенность американской машины состояла именно в этом.

— У того «Фолкэна» не хватало одного колпака.

— Разве?

— Это не вы поставили новый колпак, когда занимались реставрацией автомобиля?

— Нет, наверное, какой-то из владельцев купил новый колпак еще до меня. Когда я получил машину, колпаки были уже «неродными».

— А вообще «Фолкэн» — интересная модель?

— Самое примечательное в ней — компактность, — пояснил Герман. — Не то что все эти американские чудовища, точно баржи, как люди называют гигантские семейные авто вроде моего «Шевроле». «Фолкэн» — маленький, изящный автомобильчик, удобный в управлении. Даже в сравнение не идет с помпезными машинами.

Последним владельцем «Фолкэна» оказалась вдова, немного старше Эрленда. Она проживала в Копавоге. Ее супруг, мебельщик по профессии, но помешанный на автомобилях, умер от инфаркта несколько лет назад.

— Он был в отличном состоянии, — заявила вдова, открывая перед Эрлендом гараж. Инспектор не понял, говорила ли женщина о «Форде» или о своем муже. Машина была накрыта толстым брезентом, и Эрленд попросил снять материю. Хозяйка кивнула.

— Муж невероятно заботился об этой железяке, — с грустью сообщила она. — Все время проводил около нее. Покупал неимоверно дорогие запчасти. Чуть ли не из-под земли доставал их.

— Он когда-нибудь ездил на ней? — спросил Эрленд, пытаясь распутать узел.

— Только вокруг дома, — призналась женщина. — Машина в хорошем состоянии, однако мои сыновья не испытывают к ней никаких чувств, и им пока не удается продать ее. Никому не нужна старая рухлядь. Муж собирался зарегистрировать ее, но скончался. И умер прямо здесь, в гараже. Возился тут один, а когда не пришел на ужин и не ответил на телефонные звонки, я послала за ним одного из сыновей, и он обнаружил отца лежащим на полу.

— Да, тяжело вам пришлось, — выразил сочувствие Эрленд.

— В его семье все сердечники, — сказала вдова. — Мать ушла подобным же образом, и другие родственники.

Женщина наблюдала за Эрлендом, пока тот возился с брезентом. Не похоже было, чтобы вдова слишком горевала о покойном муже. Возможно, она уже выплакалась и теперь пытается восстановить свою жизнь.

— Почему вы так интересуетесь нашей машиной? — спросила хозяйка.

Она уже пыталась это выяснить у Эрленда по телефону, а он не мог придумать, что ей ответить, чтобы не навредить следствию. Инспектор не стал вдаваться в детали. Пока что хотел придержать их для себя. Он и сам плохо понимал, зачем ему сдался этот автомобиль и какой в нем прок.

— Машина фигурировала в одном деле, которое расследовала полиция, — замялся Эрленд, — и я просто хочу убедиться, что она все еще цела.

— Одно из громких дел? — заинтересовалась женщина.

— Нет-нет, никакого громкого дела, — уверил ее Эрленд.

— Вы хотите купить ее или… — не унималась вдова.

— Нет, я не собираюсь покупать ее. У меня нет никакого пристрастия к старым автомобилям.

— Как я уже говорила, машина в отличном состоянии. Вальди, мой супруг, считал, что единственное ее слабое место — подвеска. Она проржавела, и ему пришлось залатать дыры. За исключением этого все в полном порядке. Вальди разобрал мотор и протер каждую деталь, а если чего-то не хватало, заменил новой.

Она остановилась, а потом продолжила:

— Все деньги вбухивал в свою игрушку. Для меня — никогда и ничего. Вот каковы мужчины!

Эрленд с трудом стащил брезент с машины, материя упала на пол. Какое-то время инспектор рассматривал изящные линии «Форда Фолкэна», когда-то принадлежавшего исчезнувшему человеку, который оставил автомобиль у автовокзала. Потом Эрленд присел на корточки у переднего колеса. Он представил себе недостающий колесный колпак и задумался над тем, где же тот находится сейчас.

В кармане завибрировал мобильный телефон. Звонили из технического отдела по поводу русского приемника, найденного в озере. Шеф криминалистов без лишних слов сообщил Эрленду, что, по их мнению, аппарат был брошен в воду уже в нерабочем состоянии.

— Ясно, — выслушал инспектор.

— В смысле приемник совершенно точно был выведен из строя до того, как его утопили, — повторил криминалист. — Дно в том месте песчаное, но внутренности аппарата настолько повреждены, что вряд ли это произошло вследствие падения в воду. Его вывели из строя раньше.

— Что нам это дает? — спросил Эрленд.

— Понятия не имею, — признался криминалист.

 

13

Чета прогуливалась по дорожке. Мужчина впереди, женщина немного позади. Стоял чудесный весенний вечер. Солнечные лучи пронизывали поверхность моря. Но откуда-то издалека надвигался ливень. Впрочем, казалось, что на этот раз красота природы не особенно волнует пару. Они шли быстрым шагом, и похоже, мужчина был в подавленном настроении. Он безостановочно говорил. Женщина молча слушала и старалась не отставать.

Их было хорошо видно из окна. Вечернее солнце навеяло воспоминания о молодости, о том времени, когда мир начал становиться бесконечно запутанным и трудно постижимым.

Когда начались все несчастья.

Первый университетский год он закончил с блестящими результатами и летом поехал на родину. Все каникулы проработал в газете, писал статьи о послевоенном подъеме Лейпцига. На собраниях рассказывал о том, как проходит обучение, обращал особое внимание на культурные и исторические связи Исландии с этим городом. Даже встретился с партийными руководителями. Они пророчили ему большое будущее. Он же хотел скорее вернуться в Германию. Ему казалось, что у него есть нечто большее, чем у других, — призвание. Ведь говорили же, что будущее открывает перед ним большие возможности.

Наконец осенью он уплыл, и вот уже приближались рождественские праздники. В исландском землячестве Рождество ждали с нетерпением, некоторые получали из дома посылки с традиционными лакомствами — копченым мясом, соленой и вяленой рыбой и тому подобным. Иногда присылали и книги. Карл уже получил свою посылку, и аромат копченого мяса наполнил все общежитие, когда он отваривал шикарный окорок, посланный с фермы его дяди на севере около Медвежьего озера. В ящике еще оказалась бутылка исландской водки, которую Эмиль быстренько прихватил.

Только Рут могла позволить себе съездить на праздники домой. После возвращения с летних каникул она одна-единственная по-настоящему тосковала по родине, и когда их землячка уехала на рождественские праздники в Исландию, все решили, что вряд ли стоит ждать ее возвращения. В старой части города стало почти безлюдно; немецкие студенты разъехались по домам в другие города Германии. Учащиеся из соседних стран получили разрешение на выезд и смогли достать дешевые билеты.

Поэтому на кухне за праздничным столом с копченой рулькой собралась не такая уж большая компания. Эмиль поставил водку посередине, на почетное место, как он выразился. Двое оставшихся в общежитии шведов принесли картошку, кто-то еще — красную капусту, и Карл умудрился приготовить неплохой гарнир к мясу. Заглянул Лотар Вайзер, «опекун», и его пригласили к столу, потому что он особенно тесно дружил с исландцами. Лотар любил поговорить и вообще был приятным человеком. Он увлекался политикой и иногда выуживал из них, что они думают о Лейпциге, об университете, о Социалистической единой партии Германии, о ее генеральном секретаре Вальтере Ульбрихте и о его плановой экономике. Не кажется ли им, что Ульбрихт слишком заигрывает с советским правительством? Лотара интересовало и их мнение о венгерских событиях. Американские империалисты пытались расстроить дружеские отношения Советского Союза и Венгрии с помощью антикоммунистической пропаганды и радиопередач. Особенно восприимчивой к пропаганде Лотар считал молодежь, ослепленную до такой степени, что она уже была не в состоянии распознать реальные намерения западных капиталистов.

— Мы что, не можем просто расслабиться? — возмутился Карл, когда Лотар принялся рассуждать об Ульбрихте. Осушив рюмку, он тут же скорчился и заявил, что всегда терпеть не мог исландскую водку.

— Ja, ja, natürlich, — засмеялся Лотар. — Хватит о политике.

Они общались с ним по-исландски. Он утверждал, что выучил язык в Германии. Похоже, Лотар очень способный, думали исландцы, раз говорит на их языке почти так же хорошо, как на своем родном, притом ни разу не побывав в Исландии. Друзья спрашивали его, каким образом ему удалось достичь такого высокого уровня произношения, а он объяснял, что слушает записи, в том числе радиопередачи. Особенно забавно в его исполнении звучала песня «Баю-баюшки-баю».

«Сгущаются тучи» — любимая фраза, которую Лотар повторял бесконечно.

В посылке Карла оказались еще два письма с новостями из Исландии о том, как прошла осень, прилагались вырезки из газет. Все обсудили происходящие на родине события, а потом кто-то вспомнил, что Ханнес, как обычно, так и не явился.

— Мда, Ханнес, — насупился Лотар.

— Я ведь говорил ему о вечеринке, — заметил Эмиль, опорожнив рюмку водки.

— Почему он такой скрытный? — спросила Храбнхильд.

— Уж точно, скрытный, — подтвердил Лотар.

— По-моему, это странно, — сказал Эмиль. — Он не показывается на собраниях Союза молодежи, я никогда не видел его на субботниках. Ханнес что, слишком благородный для разбора завалов? Мы разве ничего не стоим по сравнению с ним? Считает себя лучше нас? Томас, ты ведь разговаривал с ним?

— Мне кажется, Ханнес занят только учебой. — Томас пожал плечами. — Ему ведь остался последний год.

— О нем всегда говорят так, точно он какая-то шишка в партии, — встрял Карл. — Только и слышно, что Ханнес станет большим руководителем. Здесь он себя не слишком-то проявил. Думаю, за нынешнюю зиму я встретил его раза два от силы, и то он едва поздоровался со мной.

— Да, мы редко его видим, — согласился Лотар. — Он нелюдим. — Немец покачал головой и, скорчив гримасу, выпил водку.

Тут они услышали, как внизу на первом этаже хлопнула входная дверь. Кто-то торопливо поднимался по лестнице, и в темноте коридора показались три фигуры — двое мужчин и женщина. Они тоже были студентами. Карл был с ними немного знаком.

— Мы узнали, что вы отмечаете Рождество за традиционным исландским ужином, — сказала девушка, когда незнакомцы вошли на кухню и увидели накрытый стол.

Мясо еще осталось, и сидевшие за столом освободили место для вновь прибывших. Ко всеобщей радости, один из гостей вытащил две бутылки водки. Юноши представились, они были из Чехословакии, а девушка — из Венгрии.

Она села рядом с Томасом, и юноша вдруг растерялся и постарался не глядеть на нее. Когда девушка вышла из темноты коридора на свет и он рассмотрел ее, его наполнило неожиданное, неизвестное ему до того чувство, с которым предстояло разобраться. Произошло нечто странное и удивительное. Его охватила особенная радость. Настроение стало приподнятым, но вместе с тем он был смущен. Ни одна женщина до сих пор не оказывала на него такого воздействия.

— Ты тоже из Исландии? — спросила она на превосходном немецком, повернувшись к нему.

— Да, я из Исландии, — заикаясь на каждом немецком слове, промямлил Томас, несмотря на то что неплохо говорил на этом языке. Он поспешно отвел взгляд, осознав, что смотрит на нее не отрываясь, с того момента как она села рядом с ним.

— Что это за ужас? — спросила девушка, указав на баранью голову посреди стола, к которой еще никто не притрагивался.

— Распиленная баранья голова, закопченная на огне, — объяснил он. От его слов она наморщила нос.

— Кто же этим занимается? — удивилась незнакомка.

— Исландцы. На самом деле очень вкусно, — несколько неуверенно добавил он. — Язык и щеки…

Томас осекся, сообразив, что все это звучит не слишком аппетитно.

— А глаза и губы вы тоже едите? — допытывалась она с неприкрытой брезгливостью.

— Губы? Ну да, едим. И глаза тоже.

— Должно быть, у вас очень мало еды, раз вы дошли до такого, — посочувствовала девушка.

— Наш народ был очень беден. — Томас кивнул.

— Меня зовут Илона, — представилась незнакомка, протянув руку. Он пожал ее руку и сказал, что его зовут Томас.

Один из юношей, пришедших с Илоной, окликнул ее. Его тарелка уже была наполнена картофелем и копченым мясом, как и тарелка их товарища. Он предлагал своей приятельнице поторопиться и последовать их примеру, сказав, что угощение очень вкусное. Илона встала, взяла тарелку и отрезала кусок мяса.

— Мясом не пресытишься, — сказала она, усаживаясь на свое место.

— Точно, — охотно согласился Томас.

— М-м-м… вкуснятина, — проговорила Илона с набитым ртом.

— Во всяком случае, вкуснее бараньих глаз, — добавил Томас.

Они веселились до утра. До других студентов тоже дошли слухи о вечеринке, и общежитие стало наполняться народом. Отыскали старый граммофон, кто-то принес пластинку Фрэнка Синатры. К исходу ночи принялись по очереди петь национальные песни представленных в компании народов. Началось с того, что Карл с Эмилем исполнили печальную элегию на слова Йоунаса Хадльгримссона. После пришедших посылок из дома обоим взгрустнулось. Затем запели венгры, чехи, шведы и, наконец, немцы, а потом и студент из Сенегала, тоскующий о жарких африканских ночах. Храбнхильд хотела определить самые красивые слова в каждом языке. Вспыхнул бурный спор, а потом они договорились, что представитель каждого народа должен встать и произнести что-нибудь самое значимое из того, что было сочинено на его родном языке. Исландцы оказались единодушны. Храбнхильд, поднявшись, продекламировала поэму — самое красивое произведение исландской литературы за всю ее историю.

Исполнение было настолько эмоциональным, что, несмотря на то что мало кто понимал по-исландски, все притихли, а когда Храбнхильд закончила и склонилась в глубоком поклоне, раздались аплодисменты.

Томас и Илона все еще сидели рядом за кухонным столом. Девушка смотрела на него, ожидая разъяснений. Он рассказал ей о поэте, описавшем долгий переход через центральную пустынную часть Исландии одного юноши в сопровождении юной девушки, в которую тот был влюблен. Молодой человек знал, что у их любви нет будущего, и с такими грустными мыслями, опечаленный, торопился домой в свою долину. В небе светилась Венера, указывавшая им путь, но вдруг звезда любви исчезла за облаками, и юноша подумал, что, хотя они и не могут быть вместе, их любовь все же вечна.

Илона смотрела на него во все глаза, внимая каждому слову, и, то ли находясь под впечатлением истории про печального юношу, то ли увлеченная рассказом Томаса, то ли разгоряченная исландской водкой, она вдруг поцеловала его прямо в губы так страстно, что ему показалось, будто он заново родился.

Рут не вернулась в Лейпциг после рождественских праздников. Она написала каждому из своих университетских приятелей отдельное письмо. В письме к Томасу говорилось о том, что ее не устраивают условия быта, и он понял, как ей все надоело. Возможно, ее мучила тоска по дому. В общежитии они обсудили между собой эту новость, и Карл признался, что скучает по Рут. Эмиль понурился, а Храбнхильд обозвала ее дурехой.

Когда Томас снова встретил Ханнеса на лекции по сопротивлению материалов, он спросил, почему тот не пришел к ним в общежитие на вечеринку. Через двадцать минут после начала занятия дверь открылась, и в аудиторию вошли трое студентов, представившись активистами Союза свободной немецкой молодежи и попросив ненадолго внимания. Вместе с ними был еще один студент, которого Томас иногда встречал в библиотеке. Он изучал немецкую литературу, так казалось Томасу. Юноша смотрел в пол. Молодой человек, возглавляющий группу, назвался секретарем Союза молодежи. Он принялся говорить о солидарности студенчества и напомнил о четырех принципах, на которых строится обучение в университете: овладение премудростями марксизма, применение их на практике, участие в субботниках, организуемых Союзом свободной немецкой молодежи, и пополнение прослойки специалистов, которые должны найти применение знаниям каждый в своей области.

Секретарь обернулся к студенту и объявил, что тот сознался в том, что слушал вражеские голоса, но дал обещание прекратить это. Юноша поднял глаза, сделал шаг вперед, повинился в своем преступлении и заверил, что впредь не будет ловить западные радиопередачи. Эти программы, по его словам, испорчены мировой империалистической системой и пронизаны капиталистической алчностью. Он предостерег сидящих в зале от прослушивания такого рода программ и посоветовал внимать только передачам из стран Восточной Европы.

Секретарь Союза молодежи поблагодарил его и обратился к аудитории с просьбой повторить данное студентом обещание не слушать вражеские голоса. Присутствующие торжественно поклялись в этом. Затем секретарь повернулся к преподавателю и извинился за беспокойство. После этого процессия покинула аудиторию.

Ханнес, сидящий в двух рядах от Томаса, обернулся и посмотрел на него. В его взгляде одновременно обозначились и глубокая грусть, и негодование.

Когда лекция закончилась, Ханнес первым вышел из аудитории. Томас поспешил за ним, нагнал и довольно жестко спросил, в чем дело.

— В чем дело? — удивился Ханнес. — По-твоему, все так и должно быть, так, как сейчас произошло? Ты разве не видел этого бедолагу?

— Когда? Сейчас? — растерялся Томас. — Нет, я… Ну, естественно, нужно… Мы должны…

— Оставь меня в покое, — прошипел Ханнес. — Слышишь? Оставь меня в покое!

— Почему ты не пришел на вечеринку? — спросил Томас. — Тебя считают высокомерным.

— Чушь собачья! — выругался Ханнес, ускоряя ход, точно хотел избавиться от собеседника.

— Что происходит? — не унимался Томас. — Почему ты так реагируешь? Что случилось? Что мы тебе сделали?

Ханнес остановился в коридоре.

— Ничего. Вы мне ничего не сделали, — ответил он. — Просто я хочу, чтобы меня оставили в покое. Я заканчиваю учебу весной, и все. На этом все! Я уеду домой, и все закончится. Все это представление! Ты что, ничего не замечаешь? Ты не видел, как они обошлись с тем студентом? Ты хочешь, чтобы в Исландии было так же?

Ханнес зашагал прочь.

— Томас! — услышал он голос позади себя и, обернувшись, увидел Илону, махающую ему рукой.

Он улыбнулся ей. Они договорились встретиться после занятий. На следующий день после праздника Илона снова пришла в общежитие, нашла его, и они стали регулярно встречаться. В тот день парочка долго бродила по городу. Наконец они уселись на скамейку около церкви святого Фомы. Он рассказал ей о двух знаменитых исландских поэтах. Друзья однажды посетили Лейпциг и сидели на этой же самой скамейке. Один из них скончался от туберкулеза. Другой стал великим национальным писателем.

— Ты всегда такой печальный, когда говоришь о своих исландцах. — Илона улыбнулась.

— Просто меня потрясает осознание того, что они ходили по тем же улицам, что и я. Два знаменитых исландских поэта.

Томас заметил, что пока они сидели около церкви, Илона проявляла беспокойство и даже страх. Она постоянно озиралась по сторонам, точно искала кого-то.

— Что-то не так? — спросил он.

— Тот человек…

Она замолчала.

— Какой человек?

— Вон там, — прошептала Илона. — Не оборачивайся, не смотри туда. Я его видела вчера, только не помню где.

— И кто же это? Ты его знаешь?

— Я никогда его раньше не видела, а теперь встречаю во второй раз за два дня.

— Студент?

— Не думаю, он не подходит по возрасту.

— И что тебя беспокоит?

— Не знаю, — призналась Илона.

— Думаешь, он тебя преследует?

— Да нет. Ладно. Пойдем.

Илона не жила в студенческом общежитии, а снимала комнату в городе, и они направились туда. Томас попытался выяснить, идет ли за ними тот мужчина, но его не было видно.

Комната Илоны находилась в маленькой квартире, принадлежащей вдове. Хозяйка работала в типографии. По словам Илоны, эта исключительно любезная женщина позволяла ей перемещаться по квартире как вздумается. Немка овдовела во время войны, потеряв мужа и двух сыновей. Томас увидел их фотографию на стене. На сыновьях была немецкая военная форма.

В комнате стопками лежали книги, немецкие и венгерские газеты и журналы. На столе стояла истерзанная печатная машинка. Еще имелась раскладушка. Илона вышла на кухню, а он принялся листать книги. Нажал несколько раз на клавиши печатной машинки. На стене над раскладушкой висели фотографии, и Томас решил, что, наверное, это родные Илоны.

Девушка вернулась с двумя чашками чая и толкнула ногой дверь, чтобы та закрылась. Илона осторожно поставила чашки на стол около машинки. Они, очевидно, были очень горячими.

— Как раз остынут, — сказала Илона, подошла к нему и поцеловала долгим и жарким поцелуем.

Томас был несколько ошарашен, но обхватил ее и принялся жадно целовать, пока оба не повалились на раскладушку. Она стала стягивать с него свитер и распускать брючный ремень. Он был совершенно неопытен, хотя интимные отношения с девушками у него уже были. Первый раз — после окончания средней школы, а второй раз — во время ежегодного праздника в редакции газеты, где он работал. Но эти опыты были какими-то неполноценными. Он был крайне неловок, но, похоже, Илона знала, как надо действовать, и Томас с радостью предоставил ей инициативу.

Илона оказалась права. Когда он соскользнул на бок после того, как она приглушенно простонала, чай уже остыл и его можно было пить.

Через два дня в пивном ресторане «Погреб Ауэрбаха» Илона говорила только о политике, и они в первый и последний раз поссорились. Она начала с того, что принялась рассуждать о русской революции, переродившейся в диктатуру, а диктатура всегда опасна, в какой бы форме она ни проявлялась.

Томас не хотел ей противоречить, хотя прекрасно знал, что она не права.

— Победа над немецким нацизмом стала возможна благодаря сталинской индустриализации, — изрек он.

— Да, и Сталин же заключил пакт с Гитлером, — усмехнулась Илона. — Диктатуру питает страх и раболепство. Посмотри, что происходит сегодня в Венгрии. Мы не свободная нация. Коммунистические режимы систематически устанавливались под эгидой Советского Союза. Никто ведь не спрашивал у народа, чего он хочет! У нас должно быть право самим решать свою судьбу, но у нас такой возможности нет. Молодежь сажают за решетку. Некоторые исчезают бесследно. Говорят даже, что людей отсылают в Советский Союз. У вас ведь, в вашей стране, находятся военные части? Что бы ты сказал, если бы они устроили государственный переворот силой оружия?

Томас затряс головой.

— Ты уже видел, как здесь проходят выборы? — продолжала она. — Они называют их свободными, а у самих представлена только одна партия! Где же тут свобода? Если ты придерживаешься другого мнения, тебя посадят в тюрьму. Это что? Социализм?! Кого еще может выбрать народ на этих «свободных выборах»? Интересно, почему забыли о позапрошлогоднем восстании, подавленном Советами, когда стреляли в людей прямо на улицах, в народ, желавший перемен?

— Илона!

— А слежка друг за другом? — негодовала она, распаляясь все больше и больше. — Они поворачивают все так, будто это нам же на пользу. Мы должны шпионить за своими друзьями, родственниками, знакомыми, чтобы они не впали в антикоммунистическую ересь. Если тебе известно, что твой однокурсник слушает западные передачи, ты обязан доложить об этом, и его выведут перед всеми каяться. Детей побуждают доносить на родителей.

— Партии требуется время, чтобы приспособиться, — защищался Томас.

Когда первые впечатления от Лейпцига немного улеглись и им открылась неприкрытая реальность, исландцы стали обсуждать между собой здешнюю жизнь. Томас пришел к определенным выводам относительно системы слежки, установленной в этом обществе. Так называемое наблюдение за соседями заключалось в том, что каждый гражданин должен был шпионить за окружающими и доносить о несоциалистическом поведении или высказываниях. К этому прибавлялись диктатура коммунистической партии, ограничение свободы слова и печати, обязательное участие в собраниях и шествиях. Томас считал, что партия не должна скрывать методы своего воздействия, напротив, ей нужно признать, что в переходный период требуется определенное принуждение, чтобы добиться цели и построить социалистическое государство. Происходящие перекосы можно оправдать только временными условиями. В будущем не потребуется прибегать к подобным методам. Тогда люди поймут, что социализм — самая лучшая форма организации общества.

— Народ запуган, — изрекла Илона.

Он затряс головой, и они поругались. Томас никогда ничего толком не слышал о том, что происходит в Венгрии. Илона обиделась, что он ей не поверил. Томас пытался прибегнуть к аргументам, которые слышал на собраниях в Рейкьявике из уст партийных руководителей и в молодежном движении и которые вычитал из произведений Маркса и Энгельса, но все было впустую. Она лишь смотрела на него и повторяла одно и то же: «Нельзя закрывать на это глаза».

— Империалисты одурманивают вас своей пропагандой, настраивая против Советского Союза, — доказывал Томас. — Они хотят разрушить связи между государствами коммунистического толка из страха перед ними.

— Неправда, — повторяла Илона.

Оба замолчали. Допили пиво. Он злился на Илону. Только в консервативной исландской прессе Томас встречал подобную клевету на Советский Союз и страны Восточной Европы. Но он был хорошо знаком с пропагандистской машиной Запада. Она прекрасно работала у него на родине. В том числе по этой причине в странах социалистического лагеря были ограничены свобода слова и свобода печати, и Томас считал, что такое решение оправданно в период социалистического строительства, прерванного мировой войной, и никогда не воспринимал это как подавление свободы совести.

— Не будем ссориться, — предложила Илона.

— Не будем, — согласился Томас, положив деньги на стол. — Пойдем?

Как только они вышли из пивной, Илона слегка толкнула его. Он посмотрел на нее. Она пыталась ему что-то объяснить с помощью мимики, таинственно кивая в сторону бара.

— Он там! — прошептала она.

Томас посмотрел в ту сторону и увидел мужчину, которого Илона подозревала в том, что он преследует ее. Он сидел в пальто и пил пиво с таким видом, точно не замечал их. Тот же самый человек, которого они видели около церкви святого Фомы.

— Я поговорю с ним, — предложил Томас.

— Нет, — остановила его Илона. — Не стоит. Пойдем отсюда.

Через несколько дней Томас снова встретил Ханнеса в читальном зале и подсел к нему. Ханнес, не поднимая головы, продолжал что-то конспектировать карандашом в тетради.

— Она разозлила тебя? — спросил Ханнес, не прерывая своей работы.

— Кто?

— Илона.

— Ты знаком с Илоной?!

— Я знаю, кто она. — Ханнес посмотрел на него. Его шея была обвязана толстым шарфом, а на руках надеты перчатки без пальцев.

— Тебе известно, что мы встречаемся? — удивился Томас.

— Это уже всем известно, — произнес Ханнес. — Илона — венгерка, и она не настолько наивна, как мы.

— Как мы?

— Ладно, забудь! — отмахнулся Ханнес, снова вернувшись к своим записям.

Томас наклонился над столом и выхватил тетрадку. Ханнес с удивлением посмотрел на него и попробовал отобрать тетрадь, но не смог.

— Что происходит? — спросил он. — Что за выходки?

Ханнес посмотрел на тетрадь, потом на Томаса.

— Я не желаю участвовать в том, что здесь происходит, — проговорил он. — Я хочу уехать домой и забыть этот дурацкий фарс. Мне все стало ясно уже тогда, когда я пробыл здесь еще меньше, чем ты.

— Но ты все еще здесь.

— В Лейпциге хороший университет. Кроме того, прошло какое-то время, прежде чем я понял, какая тут ложь во всем, и воспротивился этому.

— Что же я ничего не замечаю? — спросил Томас, предвидя ответ. — Что ты понял? Почему я не вижу того же?

Ханнес посмотрел ему прямо в глаза, потом обернулся по сторонам, взглянул на тетрадь, которую Томас все еще держал над головой, и снова посмотрел ему в глаза.

— Только не сдавайся, — сказал он. — Придерживайся своих принципов. Не сворачивай с пути. Поверь мне, на этом не заработаешь. Если ты чувствуешь себя хорошо при всем этом, тогда все в порядке. Дальше искать не стоит. Неизвестно, что найдешь.

Ханнес протянул руку за тетрадкой.

— Поверь мне, — повторил он. — Забудь все.

Томас отдал ему тетрадку.

— А Илона?

— Ее тоже забудь, — посоветовал Ханнес.

— К чему ты клонишь?

— Ни к чему.

— Почему ты так говоришь?

— Оставь меня в покое, — огрызнулся Ханнес. — Оставь меня в покое!

Через три дня Томас находился в лесу за городом. Они с Эмилем записались в «Общество любителей спорта и техники». Эта спортивная организация, открытая для всех желающих, предлагала заниматься и верховой ездой, и автомобильными гонками, и еще многим другим. Студентам рекомендовалось принимать участие в коллективных работах и субботниках под эгидой Союза молодежи. Осенью одну неделю следовало посвятить уборке урожая, во время каникул или один раз за семестр требовалось ходить на разбор завалов, отработать на производстве, добыче угля и тому подобном. Можно было отказаться, но тот, кто не участвовал в общественно-трудовых мероприятиях, ставил себя под удар.

Томас размышлял об этой организации, стоя в лесу вместе с Эмилем и другими своими товарищами. Им предстояло провести целую неделю под открытым небом и, как выяснилось, заниматься по большей части военной подготовкой.

Такова была жизнь в Лейпциге. В действительности все оказывалось не таким, как представлялось поначалу. За иностранными студентами следили, чтобы они не высказывались открыто о том, что могло бы скомпрометировать принимающую их страну. На обязательных собраниях им вдалбливали социалистические ценности, а что касается добровольных общественно-трудовых мероприятий, так их только называли…

Со временем они свыклись со всем этим, как они говорили, «бредом». Временное явление, повторял Томас. Его товарищи не проявляли подобного оптимизма. Обнаружив, что «Общество любителей спорта и техники» не что иное, как закамуфлированная военная организация, он потешался в глубине души. Но Эмиля такое открытие не забавляло. Он не видел в этом ничего веселого и в отличие от других не считал происходящее вокруг «бредом». Жизнь в Лейпциге не казалась ему потешной. В первый же вечер, когда они с товарищами растянулись в палатке, Эмиль признался в горячем желании построить в Исландии социалистическое общество.

— У нас на родине не должно быть неравенства. В такой маленькой стране, как Исландия, все запросто могут быть равны.

— И ты мечтаешь о таком же социализме у нас, как здесь?

— А почему нет?

— Со всеми вытекающими? Слежкой, паранойей, цензурой, безумием?

— Ей уже удалось обработать тебя?

— Кому?

— Илоне.

— То есть? В каком смысле «обработать»?

— Забудь!

— Ты что-то знаешь про Илону?

— Нет, — отмахнулся Эмиль.

— Сам бегаешь за девчонками. Храбнхильд рассказывала мне про Красный Крест.

— Чушь!

— Ага!

— Расскажи-ка лучше про свою Илону. Как-нибудь, — потребовал Эмиль.

— Она не такая фанатичная, как мы, по-другому смотрит на эти вещи и хочет исправить ситуацию. В Венгрии ведь происходит то же самое, что и здесь, с той лишь разницей, что там молодежь не молчит. Они борются с перегибами.

— Борются с перегибами? — взорвался Эмиль. — Чушь собачья! Посмотри, как живет народ! Он под каблуком у американской военщины. Дети голодают. Люди с трудом добывают самую обычную одежду. Но при этом заплывшие жиром капиталисты по-прежнему богатеют. Разве это не абсурд? Что ж с того, что приходится устанавливать слежку за людьми и временно ограничивать свободу слова? Это нужно, чтобы исправить несправедливость. Требуется приносить жертвы. Что же делать?

Эмиль смолк. Снаружи тоже было тихо-тихо, и стояла кромешная тьма.

— Я сделаю все для победы исландской революции! — провозгласил Эмиль. — Чтобы устранить несправедливость!

Он стоял у окна, смотрел на лучи солнца, на радугу вдалеке и улыбался, вспоминая то самое «спортивное общество». Он представил Илону, громко смеявшуюся на рождественской вечеринке, когда они ели копченую баранину, и как будто почувствовал ее влажный поцелуй на своих губах. В памяти всплыли строки из поэмы про звезду любви и печального юношу, ночевавшего в долине.

 

14

Служащие министерства иностранных дел демонстрировали искреннее желание помочь полиции. Сигурд Оли и Элинборг сидели в кабинете заведующего канцелярией, исключительно предупредительного молодого человека, ровесника Сигурда Оли. Сигурд Оли познакомился с ним в Соединенных Штатах во время учебы, и они начали разговор с общих воспоминаний о студенческих годах. Чиновник сообщил следователям, что запрос полиции застал их врасплох и он хотел бы уточнить, зачем им потребовались сведения об иностранных дипломатах, раньше работавших в Рейкьявике. Полицейские молча переглянулись.

— Проверяем одну из гипотез, — наконец ответила Элинборг, улыбнувшись.

— Речь идет не обо всех иностранных дипломатах, — подхватил Сигурд Оли, тоже улыбаясь. — Лишь о представителях бывшего Восточного блока.

Чиновник по очереди посмотрел на своих собеседников.

— Вы хотите сказать, бывшего социалистического лагеря? — уточнил он, хотя все и так было ясно как день. — Зачем вам это? Что с ними не в порядке?

— Одна из гипотез, — повторила Элинборг.

Сегодня она была в приподнятом настроении. Презентация книги удалась на славу, и новоиспеченный автор все еще витал в облаках хвалебных слов, высказанных критиками на страницах ведущих газет в адрес его творения. Понравились как сами рецепты, так и иллюстрации к ним. В заключение высказывались надежды, что эта публикация — лишь первая ласточка в писательской карьере прекрасной женщины, инспектора криминальной полиции и превосходного кулинара.

— Социалистический лагерь, — в задумчивости повторил чиновник. — Что же вы там нашли, в этом озере?

— Мы не уверены, что есть какая-то связь с посольствами, — начал было Сигурд Оли.

— Думаю, вам лучше пойти со мной, — предложил чиновник, поднимаясь. — Нужно поговорить с председателем кабинета министров, если он на месте.

Высокий чин пригласил их в свой кабинет и попытался вытянуть из полицейских, зачем им потребовалась такая подробная информация, но безуспешно.

— Разве у нас есть списки иностранных дипломатов? — осведомился министр, мужчина исключительно высокого роста и очень худощавый. Он имел озабоченный вид, под утомленными глазами виднелись большие синяки.

— Да, разумеется, — отрапортовал начальник канцелярии. — Требуется время, чтобы собрать полную информацию, но затруднений быть не должно.

— Нужно сделать, — заключил министр.

— В период «холодной войны» Исландия в той или иной степени занималась шпионажем? — спросил Сигурд Оли.

— Вы полагаете, что нашли в озере скелет разведчика? — встревожился министр.

— Мы не можем распространяться о ходе расследования, но похоже, что кости пролежали под водой с 1970 года, — заметила Элинборг.

— Было бы наивно полагать, что на острове никто не предпринимал попыток шпионажа, — произнес министр. — Все страны вокруг нас прибегали к этому, к тому же Исландия занимала важное стратегическое положение в тогдашней расстановке сил, гораздо более значительное, чем сегодня. Здесь находились многочисленные посольства как стран Восточной Европы, так, естественно, и скандинавских стран, Великобритании, США и ФРГ.

— Когда мы говорим о шпионаже, о чем именно идет речь? — уточнил Сигурд Оли.

— Мне представляется, что по большей части все вращалось вокруг того, чтобы отслеживать, что творится у противника, — объяснил министр. — В некоторых случаях пытались установить контакт, завербовать кого-нибудь с противоположной стороны или что-то в этом роде. Кроме того, естественно, здесь находилась военная база, проводились маневры. Но не думаю, что все это сильно затрагивало исландцев, хотя ходили разные слухи о том, что и их пытались привлекать к сотрудничеству.

Министр задумался.

— Вы ищете шпиона исландского происхождения? — нахмурился он.

— Нет, — заверил его Сигурд Оли, хотя и сам не был уверен в этом. — Так все же исландцы-шпионы существовали? Как странно, не правда ли?

— Возможно, вам стоит поговорить с Оумаром, — осенило министра.

— С Оумаром? — удивилась Элинборг.

— Он занимал пост председателя кабинета министров в течение почти всего периода «холодной войны». Человек очень почтенного возраста, но в отличной форме, — объяснил чиновник, постучав себе указательным пальцем по голове. — Все еще приходит на корпоративные праздники, очень занятный экземпляр. Он был знаком со всеми дипломатами. Возможно, его помощь будет не лишней.

Сигурд Оли записал имя бывшего министра.

— Кроме того, некорректно говорить о посольствах в прямом смысле этого слова, — продолжал министерский чин. — В то время некоторые государства были представлены просто делегациями, торговыми палатами или торговыми миссиями, как вам будет угодно.

В обеденный перерыв в кабинете Эрленда устроили совещание. Утром босс съездил к фермеру, который так и не дождался коммивояжера на «Фолкэне». Крестьянин сообщил полиции, что коммерсант не явился на назначенную встречу. Имя старика значилось в следственных отчетах. Эрленд выяснил, что бывшие фермерские земли в районе Мшистой горы отданы под строительство. Земледелец ушел на покой в 1980 году и теперь проживает в доме престарелых в Рейкьявике.

Эрленд взял себе в помощники техника из отдела криминалистики, тот отправился со своими инструментами в гараж, где стоял «Фолкэн», и изучил каждый сантиметр пола в машине в поисках пятен крови.

— Что за развлечения ты себе устраиваешь?! — недоумевал Сигурд Оли, откусывая большой кусок сэндвича. Смачно пережевывая пищу, он готовился к тому, чтобы продолжить свое наступление, и, насытившись, спросил снова: — Что ты пытаешься найти? Зачем тебе потребовалось ковыряться в этом деле? Хочешь начать расследование с самого начала? Думаешь, нам больше нечем заняться, кроме как копаться в пропавших без вести сто лет назад?! Есть миллион других дел, над которыми нужно работать!

Эрленд смерил его взглядом.

— Молодая женщина ждала любимого человека у молочной лавки, в которой работала, — начал инспектор. — Тот не пришел. Но ведь они собирались пожениться. Все было замечательно. Впереди, как говорится, маячило светлое будущее. По логике вещей они должны были прожить счастливо до скончания веков.

Сигурд Оли и Элинборг хранили молчание.

— Ничего в их жизни не предвещало беды, — продолжал Эрленд. — Никаких признаков того, что ему плохо жилось. Он собирался встретить ее после работы. Как обычно, когда был в городе. И вдруг не явился. Ушел с работы пораньше, чтобы встретиться с клиентом, но так до него и не доехал и исчез навсегда. Есть кое-какие намеки на то, что он уехал из города на рейсовом автобусе. Но человек мог также покончить с собой. Это было бы самым очевидным объяснением исчезновения. Многие исландцы довольно депрессивны, хотя большинство прекрасно умеют скрывать это. И наконец, не исключено, что его прикончили.

— Разве это не самоубийство? — спросила Элинборг.

— В официальных бумагах нет никаких упоминаний о человеке по имени Леопольд, пропавшем в указанный промежуток времени, — возразил Эрленд. — Складывается впечатление, что он лгал своей сожительнице. Нильс, который расследовал это дело, не слишком-то углублялся в подробности. По его мнению, мужчина оттягивался в столице, изменяя своей жене из провинции. Однако не исключено и самоубийство.

— Ты полагаешь, у него была семья в провинции, а подругу в Рейкьявике он считал любовницей? — уточнила Элинборг. — Не слишком ли смелое предположение, основанное лишь на том, что его машину обнаружили около автовокзала?

— То есть ты клонишь к тому, что он уехал домой, ну, скажем, на восток в Оружейный фьорд, и прекратил кобелиться в столице? — встрял Сигурд Оли.

— Кобелиться? — воскликнула Элинборг. — Как только бедная Бергтора терпит тебя?!

— Во всяком случае, данное предположение не более ошибочно, чем все прочие, — заключил Эрленд.

— Разве в Исландии так сложно вычислить двоеженцев? — усомнился Сигурд Оли.

— Нет, — заверил его Эрленд. — Мы слишком малочисленная нация.

— В Штатах народ оповещают о подобных типах, — заявил Сигурд Оли. — Даже есть специальные передачи об «исчезновениях» многоженцев и мошенников. Некоторые так вообще убивают свою семью, а потом создают как ни в чем не бывало новую.

— В Америке, конечно, гораздо легче скрыться, — прибавила Элинборг.

— Возможно, — вступил в разговор Эрленд. — Но так ли уж сложно жить двойной жизнью, даже несмотря на немногочисленное население? Этот человек часто отлучался в провинцию, иногда отсутствовал неделями. В столице познакомился с женщиной, вполне возможно, увлекся ею, пусть она и была для него временным явлением. Когда же связь стала заходить слишком далеко, он решил положить этому конец.

— Такая вот маленькая история любовных городских страстей, — подытожил Сигурд Оли.

— Думаешь, женщина из молочной лавки допускала такую возможность? — озадаченно спросил Эрленд.

— Разве Леопольд не был объявлен в розыск? — напомнил Сигурд Оли.

Эрленд проверил это и отыскал в газетах короткое объявление, в котором говорилось о пропавшем человеке и высказывалась просьба связаться с полицией, если кому-либо что-нибудь известно о его перемещениях. Было сказано, во что мужчина одет, какого он роста и какого цвета его волосы.

— Безрезультатно, — отозвался Эрленд. — Не сохранилось ни одной его фотографии. Нильс признался, что они ничего не сказали женщине о том, что не нашли его бумаг в центральном архиве.

— Не сказали ей? — удивилась Элинборг.

— Выходит, она и впрямь была просто его любовницей, — вставил Сигурд Оли.

— Ты ведь знаешь Нильса, — насупился Эрленд. — Если у него есть возможность избежать трудностей, он не будет долго ломать себе голову. У него возникло ощущение, что женщину попросту одурачили, и он решил, что с нее достаточно. Не знаю. Он не очень-то…

Эрленд оборвал себя на полуслове.

— Может, этот тип познакомился с другой женщиной, — предположила Элинборг, как бы размышляя вслух, — и не нашел в себе сил признаться. Нет никого малодушнее неверных мужиков!

— Э-э! — запротестовал Сигурд Оли.

— Разве Леопольд не ездил все время по стране? Что он там продавал? Сельхозтехнику? Он ведь постоянно колесил по городам и весям. Разве так уж нелепо предположить, что он с кем-то познакомился и начал новую жизнь? — не унималась Элинборг. — Но у него не хватило смелости признаться в этом своей столичной подруге.

— Не тех пор он все еще прячется?! — не удержался Сигурд Оли.

— В семидесятые годы, конечно, условия были несколько другими, — вмешался Эрленд. — До Акюрейри надо было ехать целый день. Окружной дороги еще не построили. Сообщение было сильно затруднено, и многие местечки находились в полной изоляции.

— Хочешь сказать, что существовали такие дыры, куда никто не добирался? — спросил Сигурд Оли.

— Я где-то слышала историю об одной женщине, у которой был возлюбленный, и все складывалось замечательно, — принялась рассказывать Элинборг, — пока он не позвонил ей однажды и не объявил, что бросает ее, признавшись, что собирается жениться на другой. Брошенная девушка больше никогда ничего не слышала о нем. Мужчины переходят все границы в своей непорядочности, вот что я вам скажу.

— Но зачем этому Леопольду потребовалось использовать в Рейкьявике вымышленное имя? — задался вопросом Эрленд. — Если он не осмеливался признаться своей подруге в том, что познакомился с другой в провинции и начал новую жизнь? Зачем эти тайны мадридского двора?

— А что нам вообще известно о таких людях? — Элинборг искала обобщений.

Повисло молчание.

— А скелет в озере?! — размышлял Эрленд.

— По-моему, нам нужно искать среди иностранцев, — откликнулась Элинборг. — С моей точки зрения, маловероятно, что скелет с привязанным аппаратом для подслушивания русского производства — исландец. Просто не могу себе представить, чтобы такое могло произойти.

— «Холодная война», — заключил Сигурд Оли, — любопытное времечко.

— Да уж, и не говори, — поддержал его Эрленд.

— «Холодная война» — это постоянная угроза конца света, — вмешалась Элинборг. — Я даже и не помню ничего другого. Наверное, от этого ощущения не избавиться. Страх конца света с неизбежностью нависал над всеми. Вот какой я запомнила «холодную войну».

— Простая техническая неисправность и — бум! — подвел итог Сигурд Оли.

— Этот страх должен был так или иначе проявиться, — добавил Эрленд. — В наших поступках, в нашем образе жизни…

— Ты говоришь о возможном самоубийстве, как в случае человека с «Фолкэном»? — не поняла Элинборг.

— Если он попросту счастливо не женился в каком-нибудь Лощинном мысу, — съехидничал Сигурд Оли, скомкав обертку от сэндвича и запустив ею в помойку. Он промахнулся, и комок упал на пол рядом с мусорным ведром.

После ухода напарников Эрленд принял телефонный звонок. На проводе оказался незнакомый мужчина.

— Эрленд? — сердито спросил низкий голос.

— Да. С кем имею честь?..

— Хочу предупредить тебя: оставь мою жену в покое! — пригрозил голос.

— Вашу жену?

Вдруг Эрленда осенило. Ему не сразу пришло в голову, что речь идет о Вальгерд.

— Уразумел? — продолжал голос. — Мне известно, что вы вытворяете. И я требую, чтобы ты прекратил.

— Она сама решит, как ей поступить, — ответил Эрленд, поняв, что говорит с мужем Вальгерд. Он вспомнил, как она рассказывала ему о любовных похождениях супруга и что поначалу ей хотелось использовать знакомство с Эрлендом, чтобы отомстить мужу.

— Ты должен оставить ее в покое, — проговорил человек еще более угрожающим тоном.

— Уж молчал бы! — Эрленд бросил трубку.

 

15

Оумар, бывший председатель кабинета министров, оказался высоким, статным стариком, совершенно лысым, широколицым, с твердым подбородком и, несмотря на свой восьмидесятилетний возраст, чрезвычайно подвижным. Он, похоже, был рад гостям и тут же пожаловался Эрленду и Элинборг на то, что его, человека полного сил и неистощимой работоспособности, вынудили уйти в отставку в семьдесят лет. Бывший чиновник жил в просторной квартире в районе Круглого болота, на которую он обменял коттедж после смерти жены.

Прошло уже несколько недель с тех пор, как гидролог энергетической компании наткнулась на скелет. Наступил июнь, необычайно теплый и солнечный. Город оживился после зимней спячки. Люди ходили легко одетые, и все, можно сказать, светились здоровьем. Кафе соорудили террасы на тротуарах, как это принято в других странах, и посетители потягивали пиво, греясь на солнышке. Сигурд Оли взял отпуск и по всякому поводу устраивал барбекю, приглашая Эрленда и Элинборг. Эрленд артачился. У него давно не было новостей от Евы Линд, и он полагал, что она прекратила свое лечение в реабилитационном центре и, вполне возможно, досрочно. Синдри Снай тоже не выходил на связь.

Оумар оказался говорливым человеком, особенно когда речь заходила о нем самом, и Эрленд с самого начала попытался прервать его словоизвержение.

— Как я уже объяснил по телефону… — начал Эрленд.

— Да, да, точно, я смотрел об этом в новостях, о скелете из озера Клейварватн. По-вашему, это убийство и…

— Да, — прервал его Эрленд. — Но в новостях рассказали не все. Вам можно доверить тайну? К скелету было привязано прослушивающее устройство русского производства шестидесятых годов. С приемника попытались стереть знаки, но тем не менее очевидно, что он изготовлен в Советском Союзе.

Оумар поочередно посмотрел на полицейских, и они увидели выражение крайнего любопытства на его лице, когда до него дошел смысл сказанного. Старик точно преобразился, заважничал и принял, как в прошлом, осанку высокого чиновного лица.

— Чем же я могу вам помочь? — спросил он.

— Вопрос в следующем: практиковали ли в Исландии в том или ином виде шпионаж, и если да, то идет ли речь об исландце или о сотруднике посольства другого государства?

— А вы проверили списки пропавших людей за тот период времени? — спросил Оумар.

— Да, — ответила Элинборг. — Но ни один из них на первый взгляд не связан с русским прибором для прослушивания.

— Не думаю, что исландцы были всерьез вовлечены в шпионскую деятельность, — сказал Оумар после долгого раздумья, и у полицейских сложилось впечатление, что он старательно подбирает слова. — Нам известны случаи, когда их пытались завербовать представители как коммунистического режима, так и НАТО, но мы также знаем, что шпионажем занимались и другие государства вокруг нас.

— Например, северные страны? — спросил Эрленд.

— Да, — подтвердил Оумар. — Но тут есть, естественно, одна заковырка. Если исландцы и шпионили в пользу той или иной стороны, то нам, во всяком случае, неизвестно, каков был результат. На самом деле ни один исландский шпион не был раскрыт.

— Можно ли найти какое-то другое разумное объяснение тому факту, что русский разведывательный радиоприемник оказался в озере вместе со скелетом? — спросила Элинборг.

— Почему нет, — ответил Оумар. — Не стоит зацикливаться на разведке, хотя в вашем заключении и есть здравый смысл. Возможно, такая необычная находка ни в малейшей степени не связана с дипмиссиями бывших стран социалистического лагеря.

— Могло ли, скажем так, случиться, что разведчик работал в министерстве иностранных дел? — спросил Эрленд.

— Насколько мне известно, никто из сотрудников министерства не пропадал, — ответил Оумар с улыбкой.

— Где, по-вашему, например, для русских, было бы важнее всего иметь своего человека?

— В системе управления, конечно же, — ответил Оумар. — Но в нашей стране чиновничий аппарат очень маленький, и все хорошо друг друга знают, поэтому мало что можно скрыть. Общение с представителями американского военного контингента шло по большей части через наше министерство иностранных дел, так что было бы очень выгодно внедрить туда своего человека. Я вот подумал, что иностранным шпионам и дипломатам вполне хватило бы исландских газет. Безусловно, они их читали. Там ведь все написано. В демократическом обществе, как наше, всегда много дискуссий и трудно что-либо утаить.

— А как же дипломатические приемы?! — вспомнил Эрленд.

— Да, их нельзя сбрасывать со счетов. Посольства очень умело составляли списки гостей. Страна малонаселенная, все друг друга знают, состоят в родстве, и этим фактом, конечно же, успешно пользовались.

— У вас никогда не возникало Чувства, что в министерстве происходит утечка информации? — спросил Эрленд.

— Никогда, ручаюсь, — заверил его Оумар. — К тому же, если бы в Исландии в том или ином виде велись какие-то разведывательные действия, сегодня, после распада Советского Союза, об этом наверняка стало бы известно. Служба безопасности в государствах Восточной Европы перестала существовать в прежнем виде. Бывшие разведчики заняты публикациями своих мемуаров, в которых Исландия вообще не упоминается. Архивы в этих странах по большей части открыли, и люди смогли ознакомиться с материалами своих дел. При коммунистическом режиме излюбленным методом была слежка за гражданами, но сведения об этом уничтожили еще до падения Берлинской стены. Порвали на клочки.

— На Западе после падения стены рассекретили несколько шпионов, — заметил Эрленд.

— Бесспорно, — согласился Оумар. — Я так вообще предполагал, что бумаги разведуправления будут преданы гласности.

— Но ведь не все архивы открыты, — вставил Эрленд. — Еще есть недоступные для публики документы.

— Конечно, это так. В любом государстве всегда есть секреты, равно как и в Исландии. Однако я не являюсь специалистом в вопросах шпионажа ни нашей страны, ни других стран, и думаю, что вряд ли знаю об этом больше вашего. Мне всегда казалось нелепым говорить о разведке и контрразведке в Исландии. Все это очень далеко от нас.

— А вы помните, как водолазы наткнулись на радиотехнику в озере Клейварватн? — спросил Эрленд. — Довольно далеко от того места, где мы нашли скелет, но все же между этими событиями имеется очевидная связь.

— Да, прекрасно помню эту находку, — оживился Оумар. — Русские, конечно же, отрицали любую свою причастность. Аналогичная реакция последовала от дипломатических миссий других стран Восточной Европы, представленных в Рейкьявике. Сделали вид, что им ничего не известно об аппаратах. Заключение было таково, если я ничего не путаю, что они попросту выбросили вышедшее из употребления оборудование, радиопередатчики и приемники. Не имело смысла посылать все это обратно в свою страну с дипломатической почтой, но вместе с тем нельзя было и выбросить на свалку…

— Вот они и попытались спрятать в воде.

— Во всяком случае, так мне представляется, но, как я уже сказал, я не являюсь специалистом. Приемники доказывают, что в нашей стране шпионаж имел место. Сомневаться в этом не приходится. Но вряд ли это кого-то удивило.

Оумар замолчал. Эрленд огляделся. Гостиная была наполнена сувенирами со всего мира, собранными за время длительной карьеры в министерстве. Чета много путешествовала в самые отдаленные местечки земного шара. В одном углу стояла статуя Будды, по стенам висели фотографии Оумара то на фоне Великой Китайской стены, то у мыса Канаверал с космическим кораблем на заднем плане. Эрленд также обратил внимание на снимки бывшего министра в компании различных политических деятелей разных эпох.

Оумар кашлянул, будто раздумывая, стоит ли еще помогать полицейским или отправить их в свободное плавание. Как только они упомянули русский приемник в озере, в его поведении появилась настороженность, и у них возникло ощущение, что он тщательно подбирает слова.

— Даже не знаю, может быть, имеет смысл поговорить с Бобом, — сказал наконец Оумар с сомнением в голосе.

— С Бобом? — переспросила Элинборг.

— Роберт Кристи, Боб. Он возглавлял отдел безопасности в американском посольстве в шестидесятые и семидесятые годы, очень уважаемый человек. Мы близко общались и поддерживаем связь. Я всегда навещал его, когда ездил в Америку. Он живет в Вашингтоне, уже давно на пенсии, как и я. Исключительно приятный человек, обладает феноменальной памятью.

— Чем же он может нам помочь? — поинтересовался Эрленд.

— Посольства следили друг за другом, — пояснил Оумар. — Боб говорил мне об этом. В какой мере, я не знаю, и не думаю, что исландцы как-то в этом участвовали, но сотрудники посольств, как натовские, так и прокоммунистические, занимались шпионажем каждый в свою пользу. После окончания «холодной войны» Боб поделился со мной кое-какой информацией, да и ход истории свидетельствует о том же. В задачи контрразведки американского посольства входило следить за передвижениями сотрудников, представляющих враждебную сторону. Они были прекрасно осведомлены, кто и откуда приезжал в страну, кто уезжал, знали их имена, уровень доходов, семейное положение. Много трудов было положено на то, чтобы собрать такую информацию.

— И каков же результат? — спросила Элинборг.

— Некоторые из этих сотрудников были известными агентами, — продолжал Оумар. — Долго здесь не задерживались, приезжали и вскоре уезжали. Занимали самые разные посты. Так, если приезжал человек, занимающий высокое положение, следовало думать, что произошло какое-то особенное событие. Помните, в новостных передачах того времени регулярно появлялась информация о том, что тех или иных дипломатов выслали из страны. Такое случалось и у нас, да и в соседних странах. Американцы высылали русских по подозрению в шпионаже. Русские отводили все обвинения и тут же в ответ выгоняли несколько американцев из своей страны. Подобное происходило по всему миру. Правила игры были всем хорошо известны. Тут ни для кого не было никаких секретов. Враги следили за передвижениями друг друга. Все было учтено в точности: кто приезжал в посольство и кто уезжал.

Оумар замолчал.

— Особый акцент делался на том, чтобы склонить людей к сотрудничеству, — вдруг проговорил бывший министр, — завербовать новых агентов.

— Вы имеете в виду обучение сотрудников основам разведывательной деятельности? — уточнил Эрленд.

— Нет, вербовку новых агентов в стане врагов, — улыбнулся Оумар. — Заставить сотрудников посольств вести разведку в свою пользу. Очевидно, они пытались заполучить как высокие чины, так и нижестоящие, чтобы собирать различную информацию, так что дипломаты были нарасхват.

— И? — заторопился Эрленд.

— Боб смог бы вам подсобить в этом деле.

— Чем же именно? — поинтересовалась Элинборг.

— Информацией о сотрудниках посольств, — закончил Оумар.

— Я все же не понимаю… — начала было Элинборг.

— Вы имеете в виду, что, возможно, он знал, если в этом кругу происходило что-то необычное или неестественное? — предположил Эрленд.

— Он, конечно, не сможет открыть вам все детали и никому не скажет этого. Ни мне, ни тем более вам. Я его неоднократно наводил на разговор, но он только отсмеивался и отшучивался. Но может, он сообщит вам что-нибудь безобидное, что на первый взгляд является любопытным, но труднообъяснимым. Что-нибудь необычное.

Эрленд и Элинборг воззрились на Оумара, не понимая ни единого слова в его экивоках.

— Например, если какой-то человек приехал в Исландию, но не выехал из нее в свое время, — продолжал бывший чиновник. — Боб вполне может вам рассказать о таких вещах.

— Вы намекаете на радиоприбор для прослушивания, так ведь? — спросил Эрленд.

Оумар кивнул.

— А в министерстве? Вы ведь были обязаны отслеживать, какого рода люди приезжали работать в посольствах.

— Мы так и делали. Нас всегда держали в курсе изменений в составе делегаций, появления новых сотрудников и прочего. Но у нас не было ни возможностей, ни потенциала, да и ни малейшего желания устанавливать слежку за посольствами в том виде, в каком они это делали сами.

— Таким образом, — начал рассуждать Эрленд, — если, к примеру, в какое-то из посольств бывших стран коммунистического толка прибыл человек и проработал там некоторое время, но американцы не засекли его выезд из страны, то Боб может знать об этом?

— Точно, — обрадовался Оумар. — Думаю, Боб сможет ответить на ряд ваших вопросов.

Баллон с кислородом въезжает в гостиную вслед за креслом, в котором сидит Марион Брим. Пришлось совершить этот путь, чтобы открыть дверь Эрленду. Он проследовал в комнату, размышляя, каков будет его собственный удел на старости лет. Неужели придется чахнуть дома в обнимку с кислородным баллоном, всеми забытым и отданным на растерзание злым духам? Насколько ему было известно, Марион не может похвастаться большим количеством родственников или друзей. Хотя он точно знал: эта старая развалина с кислородным баллоном никогда не жалела об отсутствии семьи.

— К чему? — Когда-то много лет назад у них зашел разговор на эту тему. — Одни только хлопоты и огорчения.

Они обсуждали семью Эрленда, что случалось крайне редко, поскольку он практически никогда и ничего о себе не рассказывал. И вот тогда, много лет назад, Марион возьми да и спроси про его детей, а у него с ними никакой связи.

— У тебя ведь двое? — Все-то знает!

Эрленд сидел в кабинете и готовил рапорт о мошенничестве — он как раз расследовал это дело, — как вдруг появляется Марион и ни с того ни с сего принимается расспрашивать о детях. История с мошенничеством заключалась в том, что две сестры одурачили свою мамашу и обрекли ее на нищету. Поэтому Марион твердо верит, что от семьи одни только хлопоты и огорчения.

— Да, двое, — промычал Эрленд. — Может, поговорим о деле? Думаю, что…

— И когда же ты видел их в последний раз? — Марион точно пиявка.

— По-моему, тебя это не касается…

— Конечно, меня это не касается, но это касается тебя. Или это тебя не касается? То, что у тебя двое детей?

Воспоминания вмиг улетучились, как только Эрленд уселся на диван напротив кресла, в котором сидело то, что осталось от коллеги. Вид бывшего начальства не внушал Эрленду теплых чувств. Именно поэтому, как представлялось ему, мало кто заходил в гости к этому несносному человеку. Друзьями Марион обзаводиться не умеет. С этим не сложилось. И даже Эрленд, который заходил время от времени, не был по-настоящему другом.

Посмотрев на своего бывшего подопечного, Марион прикладывает к лицу кислородную маску. Чуть ли не час прошел в полном молчании. В конце концов Марион снимает маску. Эрленд откашлялся.

— Как дела?

— Ужасная усталость, — кряхтит Марион. — Постоянно в забытье. Возможно, из-за кислорода.

— Наверное, для тебя слишком здоровый дух, — попробовал пошутить Эрленд.

— Чего ты таскаешься ко мне? — Марион хорохорится, но голос был совсем слабым.

— Не знаю, — признался Эрленд. — Как вестерн?

— Тебе стоит посмотреть. Главный персонаж такой же упертый, как ты. Как продвигается дело с озером?

— Ни шатко ни валко, — пожаловался Эрленд.

— А человек с «Фолкэном»? Нашел его?

Эрленд потряс головой, но сообщил, что обнаружил машину. Новый владелец — вдова, которая ничего не смыслит в автомобилях и желает избавиться от старого «Форда». Сыщик рассказал, что пропавший мужчина, Леопольд, оказался загадочной личностью. К слову, его возлюбленная толком ничего про него не знала. Не сохранилось ни одной фотографии, и человек с таким именем не фигурировал ни в каких официальных бумагах. Точно его и не существовало на самом деле, как будто он был плодом воображения продавщицы из молочной лавки.

— Зачем тебе вообще сдался этот человек?

— Не знаю, — признался Эрленд. — Я и сам задаю себе этот вопрос, но не могу на него ответить. Может быть, из-за той женщины, которая когда-то работала в молочной лавке. Или из-за пропавшего колпака с одного из колес. Или из-за того, что новенькую машину бросили у автовокзала. Что-то тут не вяжется.

Марион с прикрытыми глазами еще больше вжимается в кресло и еле слышно шепчет:

— У нас одинаковое имя.

— Что? — переспросил Эрленд, не расслышав, и наклонился вперед. — Что ты говоришь?

— Одинаковое имя с Джоном Уэйном.

— Ты что городишь?! — возмутился Эрленд.

— Ничего я не горожу. Ты не находишь это забавным? Джон Уэйн.

Эрленд хотел было возразить, но увидел, что Марион снова дремлет. Он взял коробку от кассеты и прочитал название: «Искатели». Фильм о силе характера, подумалось ему.

Он посмотрел на старческие мощи в кресле, потом на коробку от кассеты, на которой был изображен Джон Уэйн верхом на лошади, вооруженный ружьем. В углу гостиной стоял телевизор. Эрленд вставил кассету в видеоплейер, нажал на кнопку, уселся на диван и стал смотреть классический американский вестерн «Искатели», пока тезка главного героя пребывает в забытьи.

 

16

Едва Сигурд Оли закрыл дверь своего кабинета, как раздался телефонный звонок. Он помедлил. Больше всего ему хотелось хлопнуть дверью, но полицейский вздохнул и поднял трубку.

— Я вас не отвлекаю? — услышал Сигурд мужской голос.

— На самом деле да. Я собирался домой. Так…

— Простите, пожалуйста, — извинился собеседник.

— Хватит постоянно просить прощения и хватит мне названивать! Я ничего не могу для вас сделать.

— Мне больше не с кем поговорить, — признался мужчина.

— Но я тоже неподходящий человек. Я всего-навсего полицейский, оказавшийся на месте трагедии, и все. Не пастырь. Позвоните своему духовнику.

— Вы думаете, это моя вина? — принялся за свое несчастный. — Ведь если бы я не позвонил…

Они говорили на эту тему уже сто тысяч раз. Ни один из них не верил в Господа Бога, стоящего за спиной и непонятно с какой целью потребовавшего от этого человека пожертвовать женой и ребенком. Ни тот ни другой не были фаталистами. Оба считали, что всему есть разумное объяснение и что никто не в силах повлиять на ход событий. Оба твердо стояли на том, что всем правит случай. Оба были реалистами, но признали — если бы мужчина не позвонил и не задержал свою жену, она не оказалась бы на перекрестке в тот момент, когда пьяный водитель джипа выехал на красный свет. Однако Сигурд Оли вовсе не был склонен обвинять мужа в случившемся несчастье, поэтому его аргументы казались полицейскому неубедительными.

— Вы не виноваты в трагедии и прекрасно это знаете, — повторил Сигурд Оли. — Хватит истязать себя. Вас никто не обвиняет в непреднамеренном убийстве. Виновник несчастья — идиот из джипа.

— Это ничего не меняет, — вздохнул несчастный.

— А что советует ваш психотерапевт?

— Она только и твердит что о таблетках и дополнительных сеансах. Если буду глотать одно средство, расплывусь. Если другое, наоборот, пропадет аппетит, а если третье, меня будет безостановочно выворачивать.

— Я могу рассказать вам историю? — предложил Сигурд. — Одна компания в течение двадцати пяти лет раз в год ездила в Торов лес. Эта идея в свое время пришла в голову кому-то из их группы. И вот однажды произошел несчастный случай, и один из товарищей погиб во время путешествия. Стоит ли винить того, кто придумал всю эту затею? Было бы нелепо! Куда заведет вас ваше самокопание? Случай есть случай. Никто не виноват.

Мужчина молчал.

— Вы понимаете, о чем я толкую? — спросил Сигурд.

— Я понимаю, о чем вы говорите. Но мне от этого не легче.

— Мда. Мне все же пора, — заторопился Сигурд Оли.

— Спасибо вам, — проговорил мужчина и повесил трубку.

Эрленд сидел в гостиной и читал. При свете маленькой лампы он перенесся с компанией путешественников в начало двадцатого века, под гору Осхлид. Группа состояла из семи человек, направлявшихся от Непроходимого скалистого ущелья в сторону Ледяного фьорда. С одной стороны — горный склон, покрытый толстым слоем снега, с другой — промерзшее море. Путники двигались тесной вереницей, освещая путь одним-единственным имевшимся у них фонарем. Некоторые из их компании должны были участвовать вечером в спектакле «Фогт Ленхард» в Ледяном фьорде. Дело было зимой, и когда они выходили из Непроходимого ущелья, кто-то заметил, что снег лежит как-то необычно, точно снежный ком скатился с горы. Все решили, что, возможно, на вершине начались подвижки снежных масс. И в тот момент, когда они остановились, их накрыла снежная лавина и выбросила в море. Только одному из путешественников посчастливилось выжить, несмотря на серьезные травмы. От других не осталось и следа, за исключением вещмешка, принадлежавшего кому-то из той группы, и фонаря, освещавшего им путь.

Задребезжал телефон. Эрленд оторвался от книги. Отвечать не хотелось, но ведь это могла быть Вальгерд или Ева Линд, на что, конечно, было мало надежд.

— Спишь, что ли? — проворчал Сигурд Оли, когда Эрленд наконец ответил.

— Что тебе нужно?

— Не хочешь прийти завтра на барбекю со своей подругой? Бергтора просила узнать. Ей нужно прикинуть, сколько будет народу.

— О какой подруге ты говоришь?

— Ну, о той, с которой ты познакомился на Рождество, — ответил Сигурд Оли. — Вы все еще встречаетесь?

— А какое тебе дело? — огрызнулся Эрленд. — И вообще о каком барбекю ты толкуешь? Когда это я обещал прийти к вам на барбекю?

Тут в дверь постучали, и он оглянулся. Сигурд Оли принялся уверять, что Эрленд выразил согласие прийти к ним с Бергторой на барбекю и что готовить будет Элинборг, но босс неожиданно бросил трубку и пошел открывать дверь. На пороге стояла Вальгерд и робко улыбалась. Она попросила разрешения войти. Эрленд вдруг смутился, но потом пригласил ее в квартиру, и Вальгерд вошла в гостиную и опустилась на потрепанный диван. Хозяин предложил сварить кофе, но гостья остановила его.

— Я ушла от него, — заявила Вальгерд.

Эрленд сел в кресло напротив нее и припомнил телефонный разговор с ее мужем, велевшим оставить его жену в покое. Вальгерд взглянула на Эрленда и заметила выражение озадаченности на его лице.

— Мне уже давно следовало уйти от него, — сказала она. — Ты был прав. Мне уже давно было пора покончить со всем этим.

— Почему же именно сейчас? — спросил Эрленд.

— Он сказал, что позвонил тебе. Я не хочу, чтобы ты ввязывался в наши дрязги. Не хочу, чтобы он названивал тебе. Эта история касается только нас двоих. Ты тут ни при чем.

Эрленд улыбнулся. Он вспомнил о бутылке зеленого «Шартреза» в буфете и встал, чтобы достать ликер и бокалы. Когда бокалы были наполнены, он протянул один из них Вальгерд.

— Я не имею в виду, что ты тут совсем уж ни при чем, но ты понимаешь, что я хочу сказать, — поправилась она, отхлебнув ликер. — Но ведь мы с тобой только беседуем, ничего больше. Чего нельзя сказать про него.

— Но раньше у тебя не возникало желания уйти от мужа, — напомнил Эрленд.

— Это непросто, после стольких лет, прожитых вместе. А наши мальчики? Да, очень непросто.

Эрленд молчал.

— Сегодня вечером я поняла, что между нами все кончено, — продолжила Вальгерд. — И еще я вдруг осознала, что даже рада этому. Потом я поговорила с детьми. Они должны знать, что произошло, почему я ушла от их отца. Я встречаюсь с ними завтра. Поначалу мне не хотелось вмешивать их в это дело, они обожают отца.

— Я не стал с ним разговаривать, — заявил Эрленд.

— Знаю, он сказал мне. Я вдруг все поняла. Этот человек перестал играть какую-либо роль в том, что я делаю или собираюсь сделать. Превратился в пустое место. Даже не могу представить, что он так много значил для меня.

Вальгерд мало говорила о муже, только то, что он вот уже два года изменяет ей с медсестрой и что за ним и раньше водились такие штучки. Ее супруг работал врачом в Национальной больнице, там же, где и сама Вальгерд. Иногда Эрленд пытался представить себе, каково же ей находиться на своем рабочем месте, где все, кроме нее, в курсе того, что ее муж ухлестывает за другими женщинами.

— А что будет с твоей работой? — спросил он.

— Как-нибудь уладится, — уверила его Вальгерд.

— Останешься ночевать?

— Нет, спасибо. Я связалась с сестрой и первое время перекантуюсь у нее. Она поддерживает меня.

— Когда ты говоришь, что я тут ни при чем…

— Ну, я имею в виду, что ухожу от него не из-за тебя, а сама по себе, — объяснила Вальгерд. — Больше не хочу, чтобы он решал за меня, что мне делать и как поступать. И вы с моей сестрой правы, утверждая, что мне давно пора было уйти от него. Как только я догадалась, что он мне изменяет.

Вальгерд замолчала и посмотрела на Эрленда.

— Он заявил, что это я вынудила его к такому поведению, — сказала она. — Якобы из-за того, что я недостаточно… не слишком-то… в общем, что секс меня мало интересует.

— Они все так говорят, — заверил ее Эрленд. — Первое, чем они оправдываются. Не нужно слушать.

— Он пытался обвинить во всем меня! — возмутилась Вальгерд.

— Что еще он может сказать? Ему нужно заставить молчать свою совесть.

Наступило молчание. Они допили ликер.

— Ты… — начала было Вальгерд, но оборвала саму себя на полуслове. — Я совсем не знаю тебя. Каков ты на самом деле. Даже не представляю.

— Я и сам этого не знаю, — признался Эрленд.

Вальгерд улыбнулась.

— Ты не хочешь пойти со мной завтра на барбекю? — вдруг предложил Эрленд. — Мои друзья решили собраться. Только что вышла кулинарная книга Элинборг. Возможно, ты слышала об этом. Она хочет пожарить шашлыки. И она превосходно готовит, — добавил он, взглянув на свой письменный стол, на котором лежала упаковка из-под котлет-полуфабрикатов для микроволновки.

— Не хочу пока загадывать наперед, — сказала Вальгерд.

— Да, и я тоже, — согласился Эрленд.

Из столовой доносился звон посуды. Эрленд шел по коридору дома престарелых к комнате, в которой жил бывший фермер. Медперсонал собирал тарелки после завтрака и приводил палаты в порядок. Большинство дверей были открыты, солнце светило прямо в окна. Однако дверь в комнату интересующего его пациента оказалась закрыта, и инспектор постучался.

— Оставьте меня в покое! — услышал он в ответ зычный голос с хрипотцой. — К чертовой матери, вечно этот шум!

Эрленд повернул ручку, дверь открылась, и он вошел в комнату. Ему было мало что известно об этом пенсионере. Лишь только, что его зовут Харальд и что он оставил землю лет двадцать назад. К тому времени он уже перестал заниматься сельским хозяйством, перебрался жить в многоквартирный блок в районе Пригорка, а потом осел в доме престарелых. Дежурный санитар сообщил инспектору, что Харальд раздражителен и склонен к конфликтам. Недавно ударил клюкой другого пациента, отвратительно ведет себя с медперсоналом, так что мало кто его выносит.

— Ты кто? — спросил Харальд, когда Эрленд показался в дверях. Ему было восемьдесят четыре года, седой как лунь, с большими натруженными руками. Он сидел на краю кровати в шерстяных носках, сгорбленный, с втянутой в плечи головой. Жидкая бороденка закрывала половину лица. Воздух в комнате был спертый, и Эрленд подумал, уж не нюхает ли этот Харальд табак.

Следователь представился, объяснив, что работает в полиции. Похоже, это произвело на Харальда некоторое впечатление, поскольку он немного выпрямился, чтобы взглянуть на инспектора.

— И что же полиции нужно от меня? — спросил старик. — Уж не из-за того ли, что я поколотил Торда в столовой?

— А зачем вы поколотили Торда? — спросил Эрленд из чистого любопытства.

— Торд — осел, — заявил Харальд. — Я не собираюсь ничего рассказывать на этот счет. Убирайся и закрой за собой дверь с той стороны. Что за люди! Весь день пялятся на тебя, суют нос не в свои дела!

— Я пришел поговорить не о Торде, — сказал Эрленд, проходя в комнату и прикрывая за собой дверь.

— Э, послушай! — возмутился Харальд. — По-моему, я не приглашал тебя к себе в гости! Что за манеры?! Убирайся отсюда! Убирайся и оставь меня в покое!

Старик попытался выпрямиться настолько, чтобы приподнять голову как можно выше, и гневно посмотрел на Эрленда, который как ни в чем не бывало уселся на кровать у противоположной стены. Место не использовалось, и полицейский подумал, что вряд ли кто сможет ужиться с этим брюзгой Харальдом. В комнате оказалось очень мало личных вещей. Лишь на тумбочке лежали две помятые, зачитанные до дыр книжки стихов Эйнара Бенедиктссона.

— Вам тут не нравится? — спросил Эрленд.

— Не нравится? На кой черт тебе это? Что тебе от меня нужно? Кто ты такой? Почему не уходишь отсюда, как я велел?

— Вы проходите по старому делу об исчезновении одного человека, — объяснил Эрленд и напомнил про коммивояжера на черном «Форде Фолкэне», продававшего сельхозтехнику. Харальд молча, не перебивая, выслушал полицейского. Эрленд не имел ни малейшего представления, не позабыл ли старик вообще об этой истории. Инспектор напомнил ему, что полиция расспрашивала его, встречался ли он с пропавшим человеком на своей ферме или нет, и Харальд категорически отрицал, что видел торгового агента.

— Вы помните это? — спросил Эрленд.

Харальд молчал, тогда Эрленд повторил вопрос.

— У-у, — вдруг заклокотал Харальд. — Эта свинья так и не приехала. Но это произошло больше тридцати лет назад. Я ничего не помню.

— Но все же вы помните, что он не приехал?

— Ну да, что за ерунда! Разве я уже не рассказал вам все, что знал? Теперь убирайся отсюда! Я не люблю, когда толкутся в моей комнате.

— Вы держали овец? — спросил Эрленд.

— Овец? Когда занимался фермой? Да, я держал овец и лошадей, и еще у меня было десять коров. Ну что, стало легче от этого?

— Вы получили солидный куш за землю, так выгодно расположенную недалеко от города, — пустился в наступление Эрленд.

— Ты что, из налоговой инспекции? — взревел Харальд, выведенный из себя. Он смотрел вниз, в пол. Для него было мучением поднять голову. Его тело скрючилось от старости и тяжелой физической работы.

— Нет, я из полиции, — парировал Эрленд.

— Теперь они за эту землю получат еще больше, мерзавцы. Город-то расползся почти до холмов. Чертовы спекулянты, это они купили у меня землю. Проходимцы! А теперь убирайся вон! — добавил он угрожающе, повысив голос. — Поговори-ка лучше с этими ублюдками!

— С какими ублюдками? — поинтересовался Эрленд.

— С ублюдками, которые прибрали мои земли для того, чтобы их засрали воробьи.

— А что вы собирались купить у него? У того коммивояжера с черной машиной?

— Купить? У того человека? Я намеревался купить трактор. Мне был нужен хороший трактор. Я поехал в Рейкьявик, чтобы посмотреть на их технику, и выбрал один экземпляр. Там я и встретил этого человека. Он вытянул из меня мой номер телефона и задолбал своими звонками. Все они одинаковые, эти коммерсанты. Когда видят кого-то, кто проявил интерес, не оставляют в покое. Я сказал ему, что, само собой, готов поговорить с ним, если он доедет до меня. Он обещал приехать со своими брошюрами. Так что я прождал его как осел, а он так и не пожаловал. Потом, насколько я помню, мне позвонил какой-то фигляр вроде тебя и допытывался, видел я того типа или нет. Я сказал ему то же, что и тебе. Ничего больше не знаю. Так что теперь убирайся.

— У него был новенький «Форд Фолкэн», — заметил Эрленд. — У этого человека, собиравшегося продать вам трактор.

— Не знаю, о чем ты говоришь.

— Кстати, машина сохранилась до сих пор, и ее даже можно купить, если кто-то захочет, — заметил Эрленд. — Когда автомобиль нашли, у него не хватало колпака на одном колесе. Вам, случайно, не известно, что могло статься с колпаком? Есть какие-нибудь соображения?

— Э, стой! Чего ты болтаешь?! — воскликнул Харальд, повернув голову так, чтобы посмотреть Эрленду в глаза. — Я ничего не знаю об этом человеке. К чему ты мне впариваешь эту машину? Каким боком она меня касается?

— Надеюсь, что автомобиль нам поможет, — ответил Эрленд. — Машина целую вечность может сохранять вещественные доказательства. Так что если, к примеру, этот человек все же приезжал к вам на ферму, бродил по двору или заходил в дом, он мог подцепить на подошву что-нибудь, что все еще лежит в машине. Даже после стольких лет. Любая мелочь. Песчинки и той достаточно, если она совпадает с песком на дворе вашей бывшей фермы. Понимаете, о чем я толкую?

Старик молча уставился в пол.

— Двор еще существует? — спросил Эрленд.

— Заткнись! — рявкнул Харальд.

Эрленд огляделся. Инспектор практически ничего не знал о сгорбленном человеке, сидящем напротив него на краю кровати, разве только то, что это неприятный, грубый тип, хоть и читает Эйнара Бенедиктссона, и что в его комнате стоит противный запах. Похоже, жизнь этого человека не была озарена светом, подумал Эрленд.

— На ферме вы жили один?

— Убирайся, я говорю!

— Может быть, у вас была экономка?

— Я жил с братом. Йоуи умер. Теперь я хочу наконец покоя.

— Йоуи? — Эрленд не мог припомнить, чтобы в полицейских отчетах упоминался еще кто-то, помимо Харальда. — Кто это?

— Мой брат. Он умер двадцать лет назад. Уходи уже. Ради всего святого, уходи и оставь меня в покое.

 

17

Он открыл ящик с письмами и стал один за другим вынимать конверты. Некоторые из них откладывал в сторону, другие разворачивал и медленно читал. Много лет он не перечитывал эти письма — весточки из дома, от родителей, от сестры, от приятелей по молодежному движению, которые хотели знать, какова жизнь в Лейпциге. Просмотрев то или иное письмо, он вспоминал, как придумывал ответ, описывал город, послевоенный подъем, народное единение и энтузиазм. Говорил о социалистической сплоченности и уверенности в победе. Бездушная, штампованная демагогия! Он ничего не писал о сомнениях, которые кошкой скреблись у него в душе. Ни словом не обмолвился о Ханнесе.

Он вытащил письма, лежащие на дне пачки. Там было письмо от Рут, а под ним — записка от Ханнеса.

На самом дне лежали письма от родителей Илоны.

Он больше не мог сосредоточиться ни на чем другом, кроме Илоны, особенно в те первые недели и месяцы, когда их отношения только начинали развиваться. У него не было больших денег, и он жил очень скромно, но все время пытался найти какую-нибудь мелочь, чтобы порадовать ее подарком. Однажды ко дню его рождения ему пришла посылка из дома, и среди прочего — карманное издание стихов Йоунаса Хадльгримссона. Он отдал ей книжку, объяснив, что в произведениях этого поэта собраны самые красивые слова исландского языка. Илона призналась, что ей не терпится заняться с ним исландским, чтобы быть в состоянии прочитать стихи, и сокрушалась, что у нее нет для него никакого подарка. Он ничего не сказал ей про свой день рождения.

— Мой подарок — это ты, — улыбнулся Томас.

— Ну, ну, — протянула Илона.

— А что?

— Бесстыдник!

Она отложила книжку и толкнула его, так что он повалился на кровать, на которой сидел, а она уселась на него верхом и впилась ему в губы долгим и страстным поцелуем. Тот день стал самым счастливым днем рождения в его жизни.

Зимой он особенно сблизился с Эмилем. Они проводили много времени вместе. Ему нравился его товарищ. Пожив какое-то время в Лейпциге и лучше познакомившись с устройством тамошнего общества, Эмиль стал еще более убежденным социалистом. Несмотря на критическое отношение, которое царило в исландском землячестве из-за слежки и доносительства, недостатка товаров первой необходимости, обязательного присутствия на собраниях Союза молодежи и тому подобного, его было невозможно переубедить. Эмиль на все махал рукой, он смотрел на эти трудности в перспективе времени, в свете будущего такие недостатки казались ничтожными пустяками. Но они с Эмилем нашли общий язык и поддерживали друг друга.

— Почему восточные немцы не производят больше товаров, в которых нуждаются люди? — как-то спросил Карл, когда они сидели в новой столовой и обсуждали политику Ульбрихта. — Люди, само собой, сравнивают ситуацию здесь и в Западной Германии, где все засыпано товарами. Почему же ГДР затрачивает столько сил на восстановление промышленности, если не хватает элементарного — продуктов питания? Единственное, чего вдоволь, так это черного угля, и то плохого качества.

— Плановое хозяйство еще покажет себя, — возразил Эмиль. — Восстановление только началось, и нельзя сбрасывать со счетов неравный долларовый поток из США. На все требуется время. Значение имеет только то, что социалистическая партия находится на верном пути.

Помимо них с Илоной, в Лейпциге сложились и другие любовные пары. Карл и Храбнхильд познакомились с немцами, очень славными ребятами, которые легко вошли в их компанию. Все чаще и чаще они видели Карла с кареглазой, изящной немкой Ульрикой, которая была родом из Лейпцига. Ее мать оказалась сущей ведьмой и не одобряла выбор дочери. Исландцы хохотали до слез, когда Карл описывал им перипетии их взаимоотношений. Они с Ульрикой собирались съехаться и поговаривали о свадьбе. Им было хорошо вместе, оба были веселые, беззаботные. Ей хотелось побывать в Исландии, возможно, даже остаться там. Храбнхильд сошлась с застенчивым, скромным студентом-химиком из маленькой деревушки под Лейпцигом, и он иногда добывал им сивуху.

Наступил февраль. Томас виделся с Илоной каждый день. Они больше не обсуждали с такой горячностью политику, но без труда находили много других тем для разговоров. Он рассказывал ей о стране, где готовят бараньи головы, а она — о своих родителях. У нее было два старших брата, которые предоставили ей самой решать, как жить. И отец, и мать работали врачами. Илона изучала немецкий язык и литературу. Одним из ее любимых поэтов был Фридрих Гёльдерлин. Она много читала и расспрашивала Томаса об исландских писателях. Их объединяла страсть к книгам.

Лотар еще больше сблизился с исландцами. Он казался им забавным со своим немного искусственным, как будто механическим исландским и беспрерывными вопросами об островном государстве. Томас был в дружеских отношениях с этим немцем. Оба убежденные коммунисты, они никогда не ссорились, когда обсуждали политику. Лотар отрабатывал с ним свой исландский, а Томас отвечал ему по-немецки. Лотар родился в Берлине и восхищался родным городом. Отца он потерял во время войны, а мать по-прежнему жила там. Однажды Лотар подбил Томаса поехать в Берлин вместе с ним, благо путь был недалеким. Впрочем, немец был не очень-то разговорчив, когда речь заходила о нем самом. Томас полагал, что это связано с войной и теми трудностями, которые ему пришлось пережить, будучи ребенком. Лотар задавал им бесчисленное множество вопросов об их стране, его интерес к Исландии был неисчерпаем. Он расспрашивал о студенческих организациях, политической борьбе, партийных лидерах, условиях труда, уровне жизни, американской военной базе. Томас объяснил Лотару, что во время войны исландцы сильно обогатились, Рейкьявик разросся и бедная сельскохозяйственная страна в мгновение ока превратилась в современное индустриальное общество.

В университете Томасу иногда удавалось поговорить с Ханнесом. Как правило, они пересекались в библиотеке или кафетерии центрального корпуса. Несмотря на пессимизм Ханнеса и невзирая ни на что, между ними установились вполне дружеские взаимоотношения. Томас пытался переубедить приятеля, но безуспешно. Его приоритеты изменились. Ханнес не думал больше ни о чем другом, кроме завершения учебы и возвращения на родину.

Однажды Томас подсел к Ханнесу в кафетерии. Шел снег. На Рождество ему прислали из дома теплое пальто. В одном из писем он пожаловался на холод в Лейпциге. Ханнес проявил особый интерес к пальто, и Томасу почудились нотки зависти в его голосе.

Он еще не знал, что это их последняя встреча в Лейпциге.

— Как дела у Илоны? — спросил Ханнес.

— Ты знаком с Илоной? — удивился Томас.

— Я с ней не знаком, — ответил Ханнес, озираясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто их не подслушивает. — Единственное, что мне известно, так это то, что она из Венгрии. И что у вас с ней любовь. Или я ошибаюсь? Разве вы не вместе?

Томас глотнул кофе и ничего не ответил. Почему такой тон? Жестче и фамильярнее, чем обычно.

— Она тебе когда-нибудь рассказывала о том, что происходит в Венгрии? — продолжал Ханнес.

— Иногда, но мы стараемся избегать этих…

— Ты знаешь, что там происходит? — набросился на него Ханнес. — Советы собираются ввести войска в страну. Я даже удивлен, почему они до сих пор этого не сделали. Но у них нет выбора. Если они позволят свергнуть установленную ими власть, то за Венгрией последуют и другие страны Восточной Европы, и таким образом произойдет всеобщее восстание. Она не говорит тебе об этом?

— Мы обсуждаем события в Венгрии, — подтвердил Томас, — только не сходимся во взглядах.

— Конечно, нет. Ты-то, наверное, лучше знаешь, что там происходит у нее в Венгрии.

— Я этого не говорил.

— Нет, а что ты вообще говоришь? — не унимался Ханнес. — Ты хоть всерьез-то задумывался над этим? Теперь, когда с глаз спала пелена!

— Что на тебя нашло, Ханнес? Почему ты так разозлился? Что произошло с тобой после твоего переезда в Германию? Ведь на тебя возлагалось столько надежд на родине.

— Столько надежд! — передразнил Ханнес. — Больше не будут возлагать.

Они оба замолчали.

— Просто я раскусил всю эту пустую демагогию, — тихо сказал Ханнес. — Дьявольскую ложь. Они напичкали нас враньем о пролетарском рае, равенстве и братстве до такой степени, что мы поем «Интернационал» как заевшая пластинка. Славословие, лишенное всякой критики. В Исландии проходили дискуссионные баталии, а здесь — сплошное восхваление. Ты где-нибудь видел дебаты? «Слава партии!» — и ничего другого! Доводилось ли тебе разговаривать с местными обывателями? Ты знаешь, что они думают на самом деле? Говорил ли ты хоть с одним честным человеком в этом городе? Поддерживают ли они Вальтера Ульбрихта и коммунистическую партию? Желают ли они жить при однопартийной системе и плановой экономике? Согласны ли они с ограничением свободы слова, цензурой и отменой парламентаризма? Неужели они по своей воле допустили стрельбу в мирных граждан на улицах во время волнений пятьдесят третьего года? В Исландии мы можем не соглашаться с оппонентами и писать статьи в газеты. Здесь это запрещено. Разрешено иметь только одно мнение. А что называют выборами? Народ собирают вместе, чтобы проголосовать за единственную существующую в стране партию. Люди смотрят на это как на абсурдный маскарад. Они прекрасно понимают, что демократия тут и рядом не лежала.

Ханнес помолчал. Казалось, его гнев немного утих.

— Из-за тотальной слежки люди боятся говорить то, что думают. Дьявольское общество! Все, что ты говоришь, может обернуться против тебя, и вот тебя вызывают на ковер, задерживают и отчисляют из университета. Поговори с народом! Телефоны прослушиваются. За людьми следят.

Наступило молчание.

Он понимал, что Ханнес и Илона по-своему правы. Он сам считал, что было бы лучше, если бы партия сбросила с себя маску и призналась, что в настоящий момент свободные выборы и свобода слова невозможны. Все это придет потом, когда цель будет достигнута, социалистическая экономика будет укреплена. Иногда они посмеивались над немцами, обсуждая их полное единогласие на собраниях, тогда как в частной беседе те высказывали прямо противоположные мнения. Люди боялись говорить честно и открыто, что думают на самом деле, из страха перед тем, что все может быть истолковано как враждебность по отношению к партии и за этим последует наказание.

— Томас, эти люди опасны, — проговорил Ханнес после долгого молчания. — Они не шутят.

— Что вы зациклились на свободе слова? — разозлился Томас. — И ты, и Илона. Посмотри на преследования коммунистов в США! Как их выгоняют с работы и из страны! А что скажешь по поводу шпионажа в Штатах? Разве ты не читал о том, как струсившие доносили на своих товарищей об их якобы участии в антиамериканских комитетах? Там коммунистическая партия под запретом и, кстати, тоже разрешено иметь только одно мнение, а именно: разделять капиталистические, империалистические, милитаристские взгляды. Все прочее отвергается. Все!

Он встал.

— Ты здесь в гостях, в гостях у этого народа! — бросил Томас гневно. — Он платит за твое обучение, и тебе должно быть стыдно так говорить. Позор! Тебе точно лучше уехать отсюда!

Он выбежал из кафетерия.

— Томас! — позвал его Ханнес, но он не откликнулся.

Проходя быстрым шагом по коридору, Томас наткнулся на Лотара, который спросил, куда тот так торопится. Томас оглянулся в сторону кафетерия. Никуда, ответил он. Вместе с Лотаром они вышли на улицу. Немец предложил выпить где-нибудь пива, и Томас согласился. Они спустились в подвальчик «Под деревом» около церкви святого Фомы, и Томас рассказал Лотару, что поссорился с Ханнесом и что тот по какой-то причине полностью разочаровался в социализме и поносит его что есть мочи. Но он, Томас, не одобряет такое лицемерное поведение, поскольку, с одной стороны, Ханнес критикует социалистический строй, а с другой стороны, хочет воспользоваться возможностью закончить здесь свою учебу за народный счет.

— Не понимаю, — возмущался Томас, — не понимаю, как он может до такой степени злоупотреблять своим положением. Мне не дано этого понять.

Вечером он встретился с Илоной и также рассказал ей о ссоре. Он припомнил, что Ханнес иногда давал понять, будто знаком с ней, но Илона помотала головой. Она никогда не слышала его имени и тем более никогда не разговаривала с ним.

— Ты считаешь, он прав? — с сомнением спросил Томас.

— Да, — ответила Илона после долгого молчания. — Я согласна с ним. И не только я. Нас много таких. Молодые люди нашего возраста в Будапеште. Молодежь в Лейпциге.

— Почему же их не слышно?

— В Будапеште слышно, — сказала Илона. — Но противостояние очень напряженное. Жутко. И страшно. Страх от того, что может произойти.

— Из-за армии?

— После войны Венгрия оказалась в зоне советской оккупации. Они не сдадутся без боя. Если нам удастся вырваться от них, еще неизвестно, как отреагируют другие страны Восточной Европы. Это большой вопрос. Может последовать цепная реакция.

Через два дня без всякого предупреждения Ханнеса исключили из университета и выслали из страны.

Томас слышал, что у комнаты, которую снимал Ханнес, поставили дежурного полицейского и что два человека из спецслужб отвезли его в аэропорт. Ему разъяснили, что он не сможет получить диплом ни в каком другом университете, как будто Ханнес никогда и не учился в Лейпциге. Его имя вычеркнули отовсюду.

Томас просто не мог поверить своим ушам, когда Эмиль поделился с ним новостью. Но он не знал подробностей. Карл и Храбнхильд рассказали ему об охране и о том, что все толкуют о высылке Ханнеса из страны. Эмилю пришлось трижды все повторить. С их земляком обошлись так, точно он совершил что-то ужасное. Будто он был каким-то преступником. Вечером в студенческом общежитии обсуждали только эту новость. Никто в точности не знал, что произошло.

На следующее утро, через три дня после их ссоры в кафетерии, Томас получил записку от Ханнеса, которую ему принес сосед по комнате опального исландца. Конверт был запечатан, и на нем было написано только его имя: Томас. Он вскрыл конверт, уселся у себя в комнате на кровать и быстро прочитал записку:

Ты спрашивал меня, что происходит в Лейпциге. Это то, что произошло со мной. Все очень просто. Они несколько раз просили меня шпионить за моими друзьями, доносить, что вы говорите о социализме, ГДР, Ульбрихте, какие радиостанции слушаете. И не только вы, а все, с кем я общаюсь. Я отказался быть их осведомителем. Сказал, что не собираюсь шпионить за своими друзьями. Они надеялись, что я соглашусь. Угрожали, что в противном случае выгонят меня из университета. Я отказался, и они отстали от меня на какое-то время. Почему ты не оставил меня в покое?

Ханнес

Томас несколько раз перечитал записку, не веря своим глазам. По спине пробежала дрожь, и на какой-то момент голову сжало тисками.

Почему ты не оставил меня в покое?

Ханнес обвинял его в отчислении из университета. Ханнес думал, что это он, Томас, обратился в администрацию и рассказал о взглядах своего земляка, о его неприятии коммунизма. Если бы он оставил Ханнеса в покое, этого не случилось бы. Томас уставился на записку. Тут была какая-то ошибка. Что Ханнес хотел сказать? Он не ходил разговаривать с университетской администрацией, только поделился с Илоной и Лотаром и еще вечером на кухне в общежитии недоумевал по поводу убеждений Ханнеса в присутствии Эмиля, Карла и Храбнхильд. Но это не было ни для кого новостью. Они все были согласны с Томасом. Метаморфозы, произошедшие с Ханнесом, казались им в лучшем случае слишком далеко зашедшими, в худшем — необратимыми.

Исключение Ханнеса из университета просто совпало с их ссорой. Тут какое-то недоразумение, что он связывает это с их разговором. Он ведь не может думать, что это по его, Томаса, вине ему не удалось завершить образование. Ведь он ровным счетом ничего не сделал. И ничего никому не сказал, если не считать друзей. Разве это не свидетельство мании преследования? Неужели человек всерьез может так думать?

Эмиль находился в комнате, и Томас показал ему записку. Эмиль фыркнул и выругался. Он особенно недолюбливал Ханнеса и его идеи и теперь дал волю своим эмоциям.

— Полоумный! — заметил Эмиль. — Не обращай на него внимания.

— Почему?

— Томас, — сказал Эмиль. — Забудь все это. Он пытается повесить на других свою вину. Ему уже давно нужно было убраться отсюда.

Томас вскочил, схватил пальто, на ходу натянул его на себя и выскочил на улицу. Он побежал к Илоне и постучал в дверь. Хозяйка квартиры открыла ему и провела к квартирантке. Илона собиралась уходить и уже надела шапочку, куртку и ботинки. Она удивилась его появлению, но поняла, что он в большом смятении.

— Что случилось? — спросила Илона, подходя к нему.

Он прикрыл дверь.

— Ханнес считает, что я виноват в его исключении из университета и высылке из страны. Точно я донес на него!

— Что ты болтаешь?!

— Он обвиняет меня в своем отчислении.

— С кем ты разговаривал после вашей размолвки? — спросила Илона.

— Ну, только с тобой и с ребятами. Илона, что ты мне хотела сказать в тот день, когда говорила о молодежи в Лейпциге, думающей так же, как Ханнес? Что это за люди? Как ты с ними познакомилась?

— Ты больше ни с кем не разговаривал? Ты уверен?

— Нет, только с Лотаром. Что тебе известно о лейпцигской молодежи, Илона?

— Ты рассказал Лотару о взглядах Ханнеса?

— Ну да. И что? Он и так все знает о Ханнесе.

Илона задумчиво смотрела на него.

— Может, скажешь, что происходит? — попросил он.

— Мы не знаем точно, кто такой Лотар, — проговорила Илона. — Ты не заметил, никто не следил за тобой, когда ты шел сюда?

— Следил за мной? О чем ты? Кто это не знает, кто такой Лотар?

Илона впилась в него взглядом, и он еще никогда не видел ее такой сосредоточенной, можно даже сказать, напуганной. Томас совсем ничего не понимал в происходящем вокруг, но испытывал сильнейшие угрызения совести из-за Ханнеса, в этом он был уверен. Все из-за того, что, по мнению Ханнеса, он виноват в произошедшем с ним. А он ведь ничего не сделал. Совсем ничего.

— Ты же знаком с этой системой! Болтать нужно с осторожностью.

— С осторожностью! Я ведь не ребенок. Мне известно о контроле.

— Да, безусловно.

— Я ведь никому ничего и не говорил, кроме друзей. Это ведь не запрещено. Они мои друзья. Что происходит, Илона?

— Так ты уверен, что за тобой не было «хвоста»?

— Никто за мной не следил, — ответил он. — Что ты имеешь в виду? С какой стати за мной должны следить? — Потом он поразмыслил немного и сказал: — Я не знаю, следили за мной или нет. Я не думал об этом. Почему за мной нужно следить? Кто должен преследовать меня?

— Не знаю, — ответила она. — Пойдем, мы выскользнем через заднюю дверь.

— Куда мы идем? — спросил Томас.

— Пойдем, увидишь.

Илона взяла его за руку и вывела на маленькую кухню, где сидела хозяйка и занималась вязанием. Она подняла на них глаза и улыбнулась, они улыбнулись ей в ответ и попрощались. Выйдя в темный дворик, пара перелезла через забор и оказалась в узком переулке. Томас не понимал, что происходит. Почему он бежал в потемках за Илоной, постоянно оборачиваясь, чтобы убедиться в том, что никто за ними не следит?

Она старалась держаться в стороне от людных мест, иногда останавливалась, выпрямлялась и прислушивалась к звукам шагов. Потом они продолжали путь, и Томас следовал за ней. После долгих блужданий перед ними показался новый жилой квартал, построенный в малолюдном месте, значительно удаленном от центра города. Некоторые дома стояли еще без окон и дверей, тогда как другие уже были заселены. Они вошли в один наполовину обжитой блок и спустились в подвал. Здесь Илона постучалась. За дверью слышались голоса, которые тут же стихли, как только раздался стук. Дверь открылась. В маленькой квартирке оказалось с десяток человек, и все уставились на вошедших. Томаса рассматривали недоверчиво. Илона вошла в комнату и, поздоровавшись, представила его.

— Это друг Ханнеса, — сказала она, и все посмотрели на него и закивали.

Друг Ханнеса, подумал он, пораженный. Откуда им известен Ханнес? Томас полностью перестал что-либо понимать. К нему подошла женщина, протянула руку и поздоровалась с ним.

— Ты знаешь, что случилось? Почему его выгнали?

Томас помотал головой:

— Не имею ни малейшего представления. — Он обвел взглядом собравшихся людей. — Кто вы? И откуда вы знаете Ханнеса?

— За вами не было слежки? — спросила женщина у Илоны.

— Нет, — ответила та. — Томас не понимает, что происходит, и я бы хотела, чтобы он услышал это от вас.

— Нам известно, что Ханнес был под наблюдением, — сказала женщина. — После того, как он отказался сотрудничать со спецслужбами. Они просто ждали подходящего случая. Подходящего случая, чтобы выпихнуть его из университета.

— Что они хотели от Ханнеса?

— Они называют это служением коммунистической партии и народу.

Потом встал мужчина и подошел к Томасу.

— Он всегда вел себя очень осторожно, — сказал этот человек. — Старался не говорить ничего такого, что могло бы привести к проблемам.

— Расскажи им про Лотара, — попросила Илона. Напряжение ослабло. Большинство присутствующих заняли свои места. — Лотар считается «опекуном» Томаса, — добавила она.

— За вами точно никто не следил? — снова заволновался один молодой человек из группы, тревожно взглянув на Илону.

— Никто, — заверила она. — Я бы вам сказала. Я стараюсь быть осторожной.

— Так что Лотар? — спросил Томас, с трудом веря своим ушам. Он огляделся по сторонам, обводя взглядом людей, которые смотрели на него одновременно со страхом и любопытством, и осознал, что попал на собрание подпольной группы сопротивления. Но все происходило совсем не так, как на встречах молодежного социалистического движения в Исландии. Собравшиеся не намеревались бороться за победу коммунизма, а как раз напротив, были тайными оппозиционерами. Эти люди встречались подпольно, если он правильно понимал; потому что боялись преследования за свои антипартийные взгляды.

Они поведали ему про Лотара, который вовсе не был уроженцем Берлина, а происходил из Бонна, учился в Москве. Там же, среди прочего, выучил исландский. Его задачей было обрабатывать университетскую молодежь для вступления в коммунистическую партию. Особую дружбу он водил с иностранцами, приезжающими обучаться в немецкие города, такие как Лейпциг, потом, вернувшись к себе на родину, они могли оказаться полезными. Именно Лотар пытался склонить Ханнеса к сотрудничеству. И в том, что в конце концов Ханнеса выгнали, без сомнения, поучаствовал тоже Лотар.

— Но почему ты мне не сказала, что знакома с Ханнесом? — удивленно спросил Томас Илону.

— Мы об этом никому не рассказываем, — ответила та. — Вообще никому. Ханнес ведь тоже ничего тебе не рассказывал? Иначе ты бы все выложил Лотару.

— Лотару? — недоумевал Томас.

— Ты ведь рассказал ему о Ханнесе, — упрекнула Илона.

— Я не знал…

— Мы всегда должны быть начеку, когда что-то говорим. Ты, безусловно, оказал медвежью услугу Ханнесу, рассказав обо всем Лотару.

— Но я ничего не знал о Лотаре, Илона!

— Не обязательно Лотар, — ответила Илона. — Может быть кто угодно. Никогда не известно. Никогда не известно, кто именно. Таковы правила системы. Но им воздастся сполна.

Он уставился на Илону. Она была права, Томас понимал это. Лотар использовал его, сыграл на его негодовании. Ханнес все правильно написал в своей записке. Томас проговорился, чего нельзя было делать. Но его никто не предупредил. Никто не говорил, что это секрет. Однако в глубине души Томас понимал, что никто и не должен был ему что-либо объяснять. Ему стало плохо. Его душили угрызения совести. Он ведь прекрасно знал, как работает система. Знал о тотальной слежке. Ярость ударила ему в голову. Против Ханнеса воспользовались его наивностью.

— Ханнес избегал нашей компании, своих земляков, — вспомнил он.

— Да, — подтвердила Илона.

— Потому что он… — Томас оборвал себя на полуслове.

Илона кивнула.

— Что вы тут делаете? — спросил он. — Чем вы, собственно, тут занимаетесь? Илона?!

Она посмотрела на собравшихся людей, как бы ожидая их реакции. Мужчина, который уже выступал раньше, кивнул, и Илона объяснила Томасу, что члены группы сами вышли на нее. Илона указала на молодую женщину, которая пожала ему руку, когда они вошли. Они обе изучали немецкую филологию в университете. Однокурсница интересовалась событиями в Венгрии, сопротивлением коммунистической партии и страхом перед Советским Союзом. Поначалу девушка осторожничала, пока не поняла, каких взглядов придерживается приятельница, и когда она убедилась, что Илона — сторонница восстания в Венгрии, она пригласила ее на встречу со своими товарищами. Группа встречалась тайно. Слежка за людьми значительно усилилась, народ еще больше подталкивали к доносительству службам госбезопасности об антипартийных настроениях или оппозиции. Это было следствием событий пятьдесят третьего года и в какой-то мере реакцией на ситуацию в Венгрии. Илона познакомилась с Ханнесом на первом же собрании оппозиционной молодежи в Лейпциге. Все хотели знать, что происходит в Венгрии и насколько вероятно организовать подобное сопротивление в ГДР.

— Почему Ханнес оказался в этой группе? — спросил Томас. — Каким образом он здесь очутился?

— У Ханнеса были сильно запудрены мозги, как и у тебя, — сказала Илона. — У вас в Исландии, должно быть, очень авторитетные руководители. — Она взглянула на молодого человека, который уже высказался по поводу Ханнеса. — Мартин и Ханнес познакомились на политехническом факультете и подружились, — объяснила Илона. — Мартину пришлось довольно долго объяснять Ханнесу то, о чем мы говорили. Мы поверили ему и не ошиблись.

— Если вам известно, какую роль играет Лотар, почему вы ничего не предпринимаете? — спросил Томас.

— Мы не можем ничего сделать, только избегать его, но это затруднительно, поскольку Лотара научили дружескому обхождению со всеми, — сказал один из присутствующих. — Но если он станет невыносимым, мы постараемся вынудить его совершить ошибку. Люди не отдают себе отчета, что это за человек. Он говорит то, что хотят услышать, разделяет точку зрения собеседника. Но все это ложь. Он опасен.

— Но подожди, — сказал Томас, посмотрев на Илону. — Если вам известно про Лотара, значит, и Ханнес знал, кто он такой?

— Конечно, — подтвердила Илона, — Ханнес это знал.

— Но почему же он ничего не сказал? Почему не предупредил меня? Почему он ничего не сказал?

Илона подошла к нему.

— Он не доверял тебе, — ответила она. — Он не был уверен, что Лотар не завербовал тебя.

— Ханнес просил оставить его в покое.

— Да, он хотел, чтобы его не трогали. Он отказался шпионить за нами и за своими земляками.

— Ханнес окликнул меня, когда я оставил его. Хотел, наверное, мне еще что-то сказать, но… я разозлился и выбежал вон. Прямо в объятия Лотара.

Он взглянул на Илону.

— Это ведь не было чистой случайностью?

— Вряд ли, — ответила она. — Но такое должно было случиться рано или поздно. Они особенно следили за Ханнесом.

— Много таких, как Лотар, в университете? — спросил Томас.

— Да, — сказала Илона. — Мы знаем не всех, только некоторых.

— Лотар — твой «опекун»? — вдруг спросил человек, до этого молча сидевший на своем стуле.

— Да.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Илона у этого человека.

— «Опекуны» обязаны присматривать за иностранцами, — проговорил мужчина, вставая. — Они обязаны докладывать обо всем, что касается иностранцев. Нам известно, что Лотар также пытается склонить их к сотрудничеству.

— Скажи прямо, к чему ты ведешь. — Илона подошла к говорившему.

— Почему мы должны доверять твоему приятелю?

— Я ему доверяю, — возразила Илона. — Этого достаточно.

— С чего вы взяли, что Лотар опасен? — спросил Томас. — Кто вам сказал?

— Это наше дело, — ответил мужчина.

— Он прав, — сказал Томас, бросив взгляд в сторону человека, усомнившегося в его честности. — Почему вы должны верить мне?

— Мы доверяем Илоне, — был ответ.

Илона смущенно улыбнулась.

— Ханнес говорил, что, возможно, ты придешь сюда, — сказала она.

Он посмотрел на пожелтевший листок и еще раз перечитал старую записку от Ханнеса. Приближался вечер, и пара снова прошла перед его окнами. Он думал о том вечере в Лейпциге, в полуподвальном помещении, и о том, как резко после этого изменилась его жизнь. Он думал об Илоне, Ханнесе и Лотаре. И он вспомнил запуганных людей в маленькой квартирке.

Спустя много лет дети этих людей заняли оборону в кирхе святого Николая и выбежали на улицы, когда наконец нарыв лопнул.

 

18

Вальгерд не пошла с Эрлендом на барбекю к Сигурду Оли, и никто не вспоминал о ней. Элинборг закоптила бараньи ребрышки, предварительно замаринованные в особом пряном соусе из лимонной цедры. Но сначала они попробовали блюдо из креветок, приготовленное Бергторой. Приканчивая свою порцию, Элинборг очень хвалила повара. На десерт был подан мусс по рецепту Элинборг. Эрленд не мог разобрать, из чего он сделан, но было вкусно. Вообще-то он не собирался приходить сюда, но Сигурд Оли и Бергтора уговорили его, постоянно напоминая о барбекю. Здесь он чувствовал себя намного лучше, чем на презентации по случаю выхода в свет кулинарной книги Элинборг. Бергтора так обрадовалась его приходу, что даже позволила ему курить в гостиной. У Сигурда Оли вытянулось лицо от изумления, когда его жена принесла боссу пепельницу. Эрленд взглянул на своего подчиненного и улыбнулся, подумав, что забил гол в его ворота.

Они практически не говорили о работе, если не считать одного раза, когда Сигурд Оли признался, что никак не может понять, зачем потребовалось стирать буквы с передатчика перед тем, как бросить тело в воду. Эрленд сообщил им результаты, полученные криминалистами. Втроем они стояли на маленькой террасе, и Элинборг следила за грилем.

— И о чем это нам говорит? — спросила она.

— Не знаю, — признался Эрленд. — Я не знаю, меняет ли ход дела тот факт, что аппарат был в нерабочем состоянии. Не вижу никакой разницы. Радиоприемник есть радиоприемник. Русские остаются русскими.

— Да, согласен, — сказал Сигурд Оли. — Возможно, произошла драка. Прибор уронили на пол и разбили.

— Почему бы и нет, — отозвался Эрленд, посмотрев на солнце. Он так и не понимал до конца, что делает на этой террасе. Раньше ему не доводилось бывать в гостях у Бергторы и Сигурда Оли, хотя они уже давно работают вместе. Его не удивило, что все было в полном порядке, красиво и со вкусом подобрано, произведения искусства сочетались со стилем мебели и рисунком пола. Ни пылинки. Но и книг тоже не было видно.

Эрленд оживился, узнав, что Тедди, муж Элинборг, имеет представление о «Форде Фолкэне». Тедди работал автомехаником. Элинборг здорово раскормила его, впрочем, как и всех своих близких. У отца Тедди когда-то был «Фолкэн», и старик носился с ним как с писаной торбой. Механик рассказал Эрденду, что машина очень маневренна. Автоматическая коробка передач, большой руль из слоновой кости, удобное сиденье. Семейный автомобиль небольшого размера по сравнению с другими американскими гигантами, выпускавшимися в шестидесятые годы.

— Однако «Фолкэн» с трудом выдерживал старые исландские дороги, — продолжал Тедди, стрельнув сигаретку у Эрленда. — Он не предназначался по своей конструкции для наших условий. Мы столкнулись с серьезной проблемой, когда однажды во время загородной поездки сломалась ось. Отцу пришлось отбуксировать автомобиль на эвакуаторе в город. Машина не очень мощная, но удобная для небольшой семьи.

— А колпаки на колесах имели какую-то особую ценность? — поинтересовался Эрленд, давая Тедди прикурить.

— Колпаки американских автомобилей всегда блестящие, и «Фолкэн» в этом отношении не исключение. Но больше в них нет ничего примечательного. Вот, например, у «Шевроле»…

Для небольшой семьи, подумал Эрленд. Голос Тедди остался где-то снаружи. Пропавший коммивояжер приобрел автомобиль для небольшой семьи, которую он намеревался создать с девушкой из молочной лавки. Таковы были их планы на будущее. После его исчезновения у машины пропал колпак с одного из колес. Вместе с Сигурдом Оли и Элинборг они ломали голову над тем, куда делась эта деталь. Может быть, водитель слишком круто повернул или задел за бордюр. Или же колпак попросту свинтили у автовокзала.

— … а потом в семидесятые годы наступил нефтяной кризис, и стали производить более экономичные моторы, — продолжал свой монолог Тедди, одновременно отхлебывая пиво.

Эрленд, погруженный в собственные мысли, кивнул. Он затушил сигарету, заметив, как Сигурд Оли открывает окно, чтобы выветрился дым. Эрленд пытался курить меньше, но в итоге, наоборот, курил еще больше. Тогда он решил, что нужно прекратить думать о сигаретах, но и это не помогло. Эрленд вспомнил про Еву Линд, которая по-прежнему не давала ничего о себе знать с тех пор, как покинула лечебницу. Она мало пеклась о своем здоровье. Он обвел взглядом освещенную солнцем террасу перед квартирой Сигурда Оли и Бергторы и увидел Элинборг, хлопочущую над мангалом. Ему показалось, что она что-то напевает себе под нос. Он заглянул в кухню и заметил, как Сигурд Оли, проходя мимо Бергторы, чмокнул ее в шею. Потом Эрленд покосился на Тедди, потягивающего пиво. Наверное, это и значит радоваться жизни. Может быть, все так просто, потому что сегодня выходной день и светит солнце.

Вместо того чтобы пойти вечером домой, Эрленд поехал за город в сторону хутора у Мшистой горы, минуя район Ямного пригорка. Он ехал по дороге, ведущей к живописной ферме, а потом свернул в сторону моря, где лежали земли, принадлежавшие когда-то Харальду и его брату Йоуханну. Бывший фермер оказался крайне несговорчивым, и Эрленд с трудом выудил из него только самые общие указания, как добраться до его владений. Харальд так и не ответил полицейскому, сохранились ли еще старые постройки. Сказал, что ничего не знает. Объяснил, что его брат Йоуханн скоропостижно скончался от сердечного приступа. Не всем так везет, как Йоуи, его брату, присовокупил крестьянин.

Дом все еще стоял на месте. Бывшие фермерские угодья были почти полностью застроены дачами. Судя по окружающим их деревьям, некоторые домики построили уже достаточно давно. Другие казались новыми. Эрленд увидел вдалеке площадку для гольфа. Несмотря на позднее время, несколько фигур посылали при помощи клюшек мячи вдаль и шли за ними медленным шагом в тишине летних сумерек.

От фермерской усадьбы остались одни руины. Когда-то это был небольшой коттедж с низкой пристройкой. Оцинкованное железо, выкрашенное в желтый цвет, покрывало постройки, но краска почти полностью облезла. Проржавевшие листы еще держались на доме. Однако некоторые оторвало ветром, и они упали на землю. Часть кровли унесло в море, подумал Эрленд. Все окна были разбиты, а входная дверь исчезла. Поблизости находились развалины небольшой мастерской, соединенной с хлевом и сараем.

Эрленд молча стоял перед останками бывшего жилища, напомнившего ему родительский кров.

Он вошел в дом и оказался в небольших сенях, за которыми начинался узкий проход. Справа располагались кухня и подсобное помещение, слева — маленький чулан. На кухне все еще стояла старинная плита марки «Рафха» с тремя проржавевшими насквозь конфорками и маленьким духовым шкафом. Две комнаты и гостиная помещались в конце коридора. В вечерней тишине скрип половиц казался особенно резким. Эрленд не знал, что искал. Не мог сказать, зачем именно сюда приехал.

Он спустился в пристройку, посмотрел на стойла в хлеву, заглянул в сарай. Пол там был земляной. Дойдя до угла, Эрленд обратил внимание на то, что за хлевом остался след от навозной кучи. Дверь в мастерскую была закрыта, но когда полицейский дотронулся до нее, она соскочила с петель, упала на землю и с глухим треском развалилась. Внутри помещения по стенам были развешаны полки с ящиками для винтиков и гаек и забиты гвозди, чтобы вешать инструменты. Все было пусто. Братья наверняка взяли с собой все необходимое, когда переехали в Рейкьявик. К стене прислонили сломанный станок. На полу в груде металлолома лежало сцепление от трактора. В углу валялась покрышка от его же заднего колеса.

Эрленд прошелся по мастерской. Приезжал ли сюда человек на «Фолкэне»? Или он уехал в провинцию на каком-нибудь автобусе? А если он все-таки побывал здесь, о чем он думал? Агент выехал из Рейкьявика уже под вечер. Времени было мало. Ведь его будут ждать у молочной лавки. Ему не хотелось опаздывать. Вместе с тем нельзя было показывать клиентам, этим двум братьям, что он торопится. Они собирались купить трактор. Заключение договора не займет много времени. Но и назойливость проявлять не следует. Сделка не состоится, если он будет торопить их. Но он спешил. Ему хотелось поскорее покончить с этим делом.

Если коммивояжер побывал на ферме, почему братья умолчали об этом? Зачем им лгать? Никакого резона. Человек был им незнаком. И почему пропал колпак с колеса? Отвалился? Сняли на автовокзале? Или около магазина, в котором он работал? Украли ли его вообще?

Если коммивояжер и есть человек из озера, которому проломили голову, каким образом он там оказался? Откуда взялся радиоприемник, привязанный к нему? Можно ли это как-то соотнести с тем фактом, что он продавал тракторы и сельскохозяйственные машины из стран Восточной Европы? Есть ли здесь связь?

В кармане пальто зазвонил мобильный телефон.

— Слушаю, — ответил Эрленд раздраженно.

— Ты должен оставить меня в покое, — заявил голос, который он мгновенно узнал. Он был ему отлично знаком, особенно когда его владелец находился в таком состоянии.

— Так и поступлю, — проговорил Эрленд.

— Да уж, будь так добр, — ответили в трубке. — Ты должен оставить меня в покое. Прекрати совать нос в мои…

Эрленд отключил телефон. Однако заглушить голос было значительно труднее. Одурманенный наркотиками, гневный и омерзительный, он эхом отдавался в его голове. Его обладательница наверняка сейчас забилась в малоприглядную конуру с каким-нибудь типом вроде Эдди, который вдвое старше ее. Эрленд старался не думать о том, какую жизнь ведет его дочь. Он многократно пытался помочь ей, делал все, что в его власти, и не знал, какие еще шаги можно предпринять. Отец оказался бессилен против своей дочери-наркоманки. Когда-то он пытался разыскивать ее. Бегал по городу в поисках Евы. Поначалу Эрленд говорил себе, что если она просит оставить ее в покое, это значит: «Приди и спаси меня». Больше он так не думал. Ему надоело, и он хотел бы ей сказать: «Хватит. Разбирайся сама».

Ева переехала жить к отцу на Рождество. Она снова начала принимать наркотики после короткой паузы, когда, потеряв ребенка, пролежала в больнице. Вскоре после новогодних праздников Эрленд почувствовал в ней нервозность, дочь снова стала периодически исчезать на разное время. Он отыскивал ее, приводил домой, но на следующий день Ева снова исчезала. Так продолжалось до тех пор, пока он не перестал гоняться за ней и не осознал, что его действия мало что могут изменить. Это ее жизнь. Если она сделала такой выбор, ее дело. Он больше ничем не может помочь. В течение двух месяцев или больше от нее не было никаких известий, а потом Сигурд Оли получил молотком по плечу.

Эрленд вышел во двор. Перед ним предстали руины чьей-то жизни. Он снова принялся размышлять о человеке с «Фолкэном», о женщине, все еще ждущей любимого мужчину. О своей дочери и сыне. Посмотрев на вечернее солнце, Эрленд вспомнил о пропавшем брате. О чем тот думал, занесенный снегом?

О холоде?

О том, как хорошо вернуться домой, в тепло?

На следующее утро Эрленд отправился к женщине, которая по-прежнему ждала своего друга на «Фолкэне». Была суббота, и она не работала. Инспектор предупредил о своем визите, и она приготовила кофе, хотя он настоятельно просил ее не беспокоиться. Они снова расположились в гостиной. Женщину звали Аста.

— Вам и в выходные приходится выходить на службу, — заметила хозяйка, добавив, что она сама работает на кухне в Национальной больнице в районе Водопадной бухты.

— Да, всегда есть какие-то дела, — подтвердил Эрленд, не вдаваясь в подробности. Он мог бы отдыхать в эти выходные, но история с «Фолкэном» не давала ему покоя. Детектив испытывал странную необходимость раскопать дело до конца, сам не зная почему. Возможно, из-за женщины, сидящей перед ним, которая всю жизнь проработала на малооплачиваемых должностях и прожила свой век в одиночестве. На ее утомленное лицо наложился отпечаток несчастливой жизни, точно радость прошла мимо ее дверей. Как будто Аста все еще надеялась, что мужчина, которого она когда-то любила, снова вернется к ней, как это было в прошлом, обнимет ее, расскажет о своем рабочем дне и спросит о том, какие у нее новости.

— Когда мы разговаривали с вами в прошлый раз, вы выразили уверенность в том, что существование другой женщины исключено, — начал Эрленд осторожно. Он долго сомневался, прежде чем прийти сюда. Ему не хотелось разрушать воспоминания, которые у нее сохранились о том человеке. Омрачать то немногое, что осталось. Он уже много раз видел, что происходит, когда приходишь в дом к преступнику. Жена смотрит на полицейских как на полоумных. Дети прячутся за матерью. Почва уходит из-под ног. Мой муж?! Торгует наркотиками?! Вы с ума сошли?!

— Почему вы спрашиваете об этом? — заволновалась Аста в своем кресле. — Вам что-то известно? Вы что-то нашли? Что-нибудь новое?

— Нет, ничего, — успокоил ее Эрленд. Резкость в ее голосе несколько смутила его. Он рассказал ей, что съездил к Харальду и нашел «Фолкэн», который хранится в гараже в пригороде Копавог, и что он также побывал на заброшенном хуторе около Мшистой горы. Однако исчезновение ее приятеля по-прежнему остается полной загадкой.

— Вы говорите, что у вас нет ни одной его фотографии, никаких совместных снимков, — продолжал Эрленд.

— Да, это так, — подтвердила Аста. — Мы не очень долго были знакомы.

— Так что, когда об исчезновении объявили по телевидению и в газетах, никакого изображения не показали?

— Нет, но описание было довольно точным. Они собирались использовать фотографию на водительских правах. Сказали, что всегда остается дубликат снимка, но в конце концов не нашли его. Будто он им не оставил своей фотографии или же они ее потеряли.

— А вы когда-нибудь видели его права?

— Права? Нет, по-моему, нет. Но почему вы спросили про другую женщину?

Вопрос был задан более жестким, неуступчивым тоном. Эрленд помедлил, прежде чем сделать шаг к тому, чтобы разбить ее сердце. Его словно прорвало. Нужно было бы еще раз все взвесить. Наверное, следовало подождать.

— Есть, к примеру, такие мужчины, которые бросают своих жен без всякого предупреждения и начинают новую жизнь.

— Новую жизнь? — повторила она, точно смысл сказанного не доходил до нее.

— Ну да, — подтвердил Эрленд. — Даже здесь, в Исландии. Люди воображают, что им тут все знакомы, но это далеко не так. Существует много деревушек и поселков, куда мало кто заезжает, ну разве что летом, да и то не всегда. Раньше такие места находились в еще большей изоляции, чем теперь, некоторые вообще стояли особняком. Пути сообщения были скверными, окружной дороги тогда не существовало.

— Я не понимаю… — проговорила Аста. — К чему вы клоните?

— Мне просто хочется выяснить, допускали ли вы для себя такую возможность?

— Какую возможность?

— Что он сел в маршрутный автобус и отправился к себе домой, — выговорил Эрленд.

Он наблюдал за тем, как женщина пыталась понять то, что было недоступно ее разумению.

— О чем вы говорите? — простонала она. — Домой? Какой дом? Что вы имеете в виду?

Эрленд осознал, что зашел слишком далеко. Что, несмотря на все годы, прошедшие со времени исчезновения любимого мужчины из ее жизни, рана еще не затянулась, она по-прежнему кровоточила и не заживала. Он пожалел, что завел разговор на эту тему. Не стоило так скоро приходить к ней.

— Это лишь одна из версий, — сказал инспектор, идя на попятную, чтобы сгладить эффект, произведенный его словами. — Исландия, конечно же, не такая уж большая страна и малонаселенная, чтобы могло произойти нечто подобное, — поспешил он добавить. — Это лишь одно из предположений, в действительности ничем не подкрепленное.

Эрленд много думал о том, как развернулись бы события, если бы Леопольд не покончил жизнь самоубийством. Его даже одолела бессонница, когда мысль о существовании другой женщины стала выкристаллизовываться в его сознании. Поначалу предположение было самое простое: во время своих командировок по стране наш торговый агент встречал кучу самого разного народа — крестьян, владельцев гостиниц, жителей торговых поселков, рыбаков, наконец, женщин. Вполне вообразимо, что в одну из таких поездок он влюбился и через какое-то время женился, ничего не сказав своей подруге в Рейкьявике, просто не нашел в себе сил.

Чем больше Эрленд думал на эту тему, тем больше убеждал себя в том, что мужчина, если это было связано с другой женщиной, настолько потерял голову из-за любви, что организовал свое исчезновение. Но тут ему вспомнилось, о чем он подумал, когда съездил на заброшенный хутор у Мшистой горы, который напомнил ему родительский дом в Восточных фьордах.

Дом.

В полицейском участке они обсудили гипотезу Эрленда с коллегами. А что, если взглянуть на проблему с другой стороны? Что, если женщина, сидящая сейчас напротив него, была городской возлюбленной Леопольда, а его семья жила в провинции? Что, если он решил положить конец той путанице, в которой оказался, и сделал выбор в пользу семьи и дома?

В самых общих словах Эрленд изложил Асте свои соображения и увидел, как ее лицо мало-помалу омрачается.

— Никакой путаницы у него не было, — заявила женщина. — Вы несете чушь. Как вам такое в голову пришло? Говорить гадости про этого человека!

— Его имя не слишком распространенное, — заметил Эрленд. — В Исландии очень мало людей, которых зовут Леопольд. Вы никогда не видели его регистрационных данных, или того, что раньше называли идентификационным номером. У вас не сохранилось никаких его личных вещей.

Эрленд выдержал паузу. Он вспомнил, что Нильс не сказал Асте, что различные детали указывают на то, что Леопольд использовал вымышленное имя. Что он обманывал ее, выдавая себя за кого-то другого. Нильс ничего не сказал женщине из чувства сострадания. Теперь Эрленд понимал, что имел в виду коллега.

— Возможно, он использовал чужое имя, — продолжил инспектор. — Вы можете допустить подобную мысль? Потому что в официальных реестрах нет человека с таким именем. Его нет ни в каких документах.

— Мне уже звонили из полиции, — гневно воскликнула женщина. — Позже. Много позже. Некто по имени Брим или что-то вроде того. Это лицо сообщило мне о таком вашем предположении, о том, что Леопольд, возможно, был не тем, за кого себя выдавал, и что мне должны были бы об этом сказать сразу же, как только обнаружили. Так что мне известны ваши инсинуации, и они нелепы. Леопольд никогда не плавал под чужим флагом. Никогда!

Эрленд молча слушал.

— Вы пытаетесь убедить меня, что, вероятно, у Леопольда была семья, к которой он вернулся, и что я была лишь его любовницей? Что за вздор, в самом деле?!

— Но что вам известно об этом человеке? — спросил Эрленд. — Что вы знаете о нем в действительности? Разве многое?

— Прекратите говорить со мной в подобном духе, — завелась Аста. — Прошу вас уберечь меня от ваших глупых домыслов! Попридержите ваши догадки для себя! У меня нет никакого желания их слушать.

Она замолчала и уставилась на Эрленда.

— Я не… — начал тот, но Аста его прервала:

— Вы полагаете, что он еще жив? Вы это хотите сказать? Что он жив? Что он живет где-то в провинции?

— Нет, — сказал Эрленд. — Я этого не утверждаю. Просто хотел обсудить с вами такую возможность. Все, что я вам высказал, только предположения. Быть может, в них что-то есть, а может, и нет. Я просто хотел узнать, не было ли чего-нибудь в его поведении, как вам помнится, что могло вызвать подобное подозрение. Только и всего. Я ничего не утверждаю. Я ничего толком не знаю.

— Вы городите полную чушь! — воскликнула Аста. — Будто бы он просто позабавился со мной! И я должна слушать подобную чепуху!

Пока Эрленд пытался урезонить женщину, ему в голову пришла странная мысль. Несмотря ни на что, оставляя в стороне высказанные инспектором соображения, которые невозможно уже было сбросить со счетов, Асте, очевидно, было легче признать, что Леопольд умер, чем допустить, что он жив. Такое предположение доставляло ей невыразимую боль. Инспектор посмотрел на хозяйку, и она ответила, точно думала о том же самом:

— Леопольд умер. Не стоит говорить мне что-либо другое. Не имеет смысла строить другие предположения. Для меня он умер. Уже очень давно. Целую вечность.

Наступило молчание.

— Но что вам все-таки известно об этом человеке? — повторил свой вопрос Эрленд после небольшой паузы. — На самом деле?

Она посмотрела на него так, точно хотела выставить вон.

— Вы серьезно думаете, что его звали по-другому и что он не пользовался своим настоящим именем?

— Ничего из того, что я вам сказал, еще не подтверждено, — повторил Эрленд. — К сожалению, самое вероятное, что он покончил с собой по какой-то неизвестной нам причине.

— Что нам известно о других людях? — вдруг начала Аста. — Он не был болтлив и мало распространялся о себе. Хотя есть такие субъекты, занятые только собой. Не знаю, что лучше. Он мне шептал уйму приятных вещей, которых мне никто никогда раньше не говорил. Я выросла не в такой семье, где было принято сыпать комплиментами.

— Вам не хотелось начать сначала? Найти нового мужчину, выйти замуж, создать семью.

— Когда мы познакомились, мне было за тридцать. Я думала, что так и останусь в старых девах. Время уходило. Не по моему желанию, просто так получилось. Наступает определенный возраст, и ты вдруг оказываешься совершенно один в пустой квартире. Поэтому он… он все изменил. И хотя мы мало разговаривали, к тому же Леопольд часто отсутствовал, все-таки у меня был мужчина.

Она взглянула на Эрленда.

— Мы были вместе, и первые годы после его исчезновения я все надеялась, что он вернется, да и потом продолжала ждать его. Когда это закончится? Есть ли тут какие-нибудь правила?

— Нет, — ответил инспектор. — Никаких правил нет.

— Не уверена, — проговорила она, и Эрленд почувствовал страшную жалость, увидев, как ее глаза наполнились слезами.

 

19

Сигурду Оли доставили сообщение из американского посольства в Рейкьявике, в котором было сказано, что посольство располагает информацией относительно найденного в озере Клейварватн скелета и эта информация может оказаться полезной для исландской полиции. Сигурд Оли получил записку лично из затянутых в перчатки рук посольского шофера, положившего перед ним на стол запечатанный конверт и сказавшего, что будет ждать ответ. Благодаря помощи, оказанной бывшим председателем кабинета министров Оумаром, Сигурд связался с Робертом Кристи в Вашингтоне, и тот обещал поделиться с ними доступной ему информацией. Этого Роберта, или Боба, казалось, заинтересовала история, услышанная им в изложении Оумара, так что полиция достаточно быстро получила извещение из посольства.

Сигурд Оли воззрился на шофера в кожаных перчатках. Несмотря на то что водитель был одет в черный костюм, у него на голове была кепка, расшитая золоченой нитью, так что выглядел он как огородное пугало. Сигурд прочитал записку и, кивнув, сказал, что прибудет в посольство к двум часам вместе со своей коллегой Элинборг. Шофер улыбнулся, и Сигурд Оли уже было подумал, что сейчас тот возьмет под козырек и попрощается по-военному, но этого не произошло.

Элинборг столкнулась с американцем в дверях кабинета, можно сказать, ударилась о него лбом. Тот попросил прощения, и она проводила его взглядом до конца коридора.

— Что это было? — присвистнула Элинборг.

— Американское посольство, — доложил Сигурд Оли.

Они явились в посольство ровно в четырнадцать часов. У здания дежурили два исландца из спецохраны и с подозрением наблюдали за их приближением. Полицейские объяснили причину своего визита. Дверь открылась, и они вошли. Внутри их встретили два других охранника, на этот раз американцы. Элинборг решила, что их будут обыскивать, но тут в холл вышел человек и поздоровался с ними. Он пожал им руки, представившись Кристофером Мэлвилом, и пригласил следовать за ним, отметив, что они явились «точно вовремя». Разговор шел по-английски.

Сигурд Оли и Элинборг поднялись за ним на второй этаж и прошли по коридору к двери, которую Мэлвил открыл перед ними. На стене висела табличка: «Начальник службы безопасности». В кабинете их ждал мужчина лет шестидесяти, с лысиной, в гражданской одежде. Он представился, назвав свое звание и имя — Патрик Квин. Мэлвил исчез, а исландцы сели на небольшой диван в просторном кабинете Квина. Он им сказал, что разговаривал с людьми из министерства обороны, и, само собой, они готовы, чем могут, помочь рейкьявикской полиции. Потом они перекинулись парой слов о погоде и об исландском лете.

Квин похвастался, что занимает этот пост в посольстве с 1973 года, когда в Рейкьявике произошла встреча Ричарда Никсона с президентом Франции Жоржем Помпиду, и сообщил, что превосходно чувствует себя в Исландии, несмотря на зимнюю стужу и темноту. Хотя на это время лучше уезжать во Флориду, улыбнулся Квин.

— Впрочем, я сам из Северной Дакоты, и зимы там такие же, как тут, но не хватает жаркого лета.

Сигурд Оли улыбнулся в ответ, посчитав, что они уже достаточно поболтали ни о чем, хотя его так и подмывало поделиться с Квином тем, что он три года изучал в США криминалистику и что он в полном восхищении от страны и народа.

— Вы ведь учились в США? — спросил Квин, взглянув на него с улыбкой. — На факультете криминалистики. Три года, не так ли?

Улыбка застыла на губах Сигурда Оли.

— Сдается мне, вам понравилось в нашей стране, — добавил Квин. — В последнее время с нами не очень-то хотят дружить.

— У вас… есть мое личное дело? — заикаясь от удивления, спросил Сигурд Оли.

— Дело? — расхохотался Квин. — Я просто позвонил Баре из Фонда Фулбрайта.

— А, Баре! Уф! — выдохнул Сигурд Оли. Он был хорошо знаком с уполномоченным представителем этого фонда.

— Вы ведь получили стипендию?

— Именно, — проговорил Сигурд Оли смущенно. — Я было подумал… — Он потряс головой, чтобы избавиться от глупых мыслей.

— Мда, вот у меня тут ваше дело из ЦРУ, — заметил Квин, положив руку на папку, лежащую на столе.

Улыбка снова исчезла с лица Сигурда Оли. Квин потряс пустой папкой и расхохотался.

— Как ловко мы его разыграли, а? — подмигнул он улыбающейся Элинборг, сидящей рядом с Сигурдом Оли.

— Кто такой Боб? — перешла она к делу.

— Роберт Кристи занимал ту же должность, что и я, хотя обязанности в настоящее время сильно отличаются, — ответил Квин. — Он руководил отделом безопасности посольства в период «холодной войны». Однако с тех пор мир сильно изменился, поэтому вопросы охраны приходится решать по-другому. Терроризм — вот основная угроза, направленная против Соединенных Штатов, да и не только против Штатов, но и против всего мира.

Американец посмотрел на Сигурда Оли, еще не совсем оправившегося после розыгрыша.

— Простите, я не хотел поставить вас в затруднительное положение, — извинился он.

— Ничего, все в порядке, — ответил Сигурд. — Ерунда. Ничего страшного.

— Мы с Бобом добрые приятели, — начал Квин. — Он попросил меня подсобить вам с этим скелетом из, как его, Клауффарвадни.

— Клейварватн, — поправила Элинборг.

— Да-да, — согласился Квин. — У вас нет подходящего исчезновения, которое можно было бы соотнести с находкой в озере, в этом загвоздка, так?

— Верно, ничего подходящего.

— За последние пятьдесят лет уголовные дела были возбуждены только в двух случаях пропажи без вести из восьмидесяти четырех, — добавил Сигурд Оли. — Поэтому мы обязаны проверить все гипотезы.

— Да, — подтвердил Квин. — Мне сказали также, что к скелету был привязан радиоприемник русского производства. Мы могли бы осмотреть аппарат, если у вас возникли трудности с определением модели, годом выпуска и его предназначением. Без проблем!

— Если не ошибаюсь, наши криминалисты работают вместе со специалистами из «Телекома», — объяснил Сигурд Оли. — Возможно, они свяжутся с вами.

— Итак, речь идет об исчезновении, и не исключено, что жертва — иностранец, — подытожил Квин, надевая очки. Он отыскал на столе черную папку и пролистал бумаги. — Как вы, наверное, знаете, в былые времена за персоналом посольств была установлена жесткая слежка. Красные следили за нами, мы следили за красными. Так уж обстояли дела, и никому это не казалось ни странным, ни противоестественным.

— Вы, наверное, и сегодня продолжаете в том же духе? — полюбопытствовал Сигурд Оли.

— А вот это вас уже не касается. — Квин больше не улыбался. — Мы просмотрели наши архивы в посольстве. Боб хорошо помнит тот случай. В свое время все обратили внимание на странные обстоятельства, но никто так и не выяснил, что произошло. А произошло следующее: согласно нашим источникам — я очень подробно обсудил все с Бобом, — в обозначенное время в Исландию прибыл секретный агент из ГДР, но мы не зафиксировали его выезд из страны.

Полицейские не мигая смотрели на американца.

— Возможно, мне стоит повторить, — проговорил Квин. — Служащий посольства ГДР прибыл в Исландию, но не выезжал из нее. Согласно нашим источникам, которые довольно надежны, этот человек либо все еще в Исландии и в таком случае больше не работает в посольстве, либо убит, а его тело спрятано или выслано из страны.

— Вы потеряли его из виду в Исландии? — спросила Элинборг.

— Единственный случай в своем роде, насколько нам известно, — сказал Квин. — Если говорить об Исландии, — поправился он. — Этот человек был агентом разведки ГДР. Поэтому мы и следили за ним. Ни одно из наших посольств в других частях земного шара не сталкивалось с ним после того, как он приехал в Исландию. Мы предупредили все миссии, но он больше нигде не появлялся. Мы пытались выяснить, не вернулся ли он в ГДР. Но такое впечатление, что он провалился сквозь землю. В Исландии.

Сигурд Оли и Элинборг переваривали информацию.

— А он мог перекинуться на другую сторону, скажем, к англичанам или французам? — спросил Сигурд Оли, стараясь припомнить какие-нибудь фильмы о шпионах, которые он смотрел, или прочитанные книги на эту тему. — И поэтому пропасть? — неуверенно добавил Сигурд, поскольку не очень хорошо разбирался в материале. Он не был большим поклонником этого жанра.

— Исключено, — сказал Квин. — Мы бы знали об этом.

— А если он выехал из страны под другим именем? — спросила Элинборг, которая, как и Сигурд Оли, была не сильна в обсуждаемой теме.

— По большей части мы знаем все их уловки, — возразил Квин. — В то время посольство находилось под постоянным наблюдением. Мы уверены, что этот человек не покидал страны.

— А каким-нибудь другим способом он мог уехать, так что вы не заметили? — спросил Сигурд Оли. — На корабле, например?

— Мы думали о такой возможности, — ответил Квин. — И чтобы не вдаваться в подробности того, как мы работали и продолжаем работать, могу заявить вам с полным основанием, что этот человек не появился больше ни в ГДР, где он находился раньше, ни в СССР, ни в какой другой стране Восточной или Западной Европы. Точно испарился.

— Что, по-вашему, произошло? Или что вы думали в то время?

— Что они прикончили его и закопали в посольском саду, — не моргнув глазом ответил американец. — Ликвидировали своего собственного агента. Или, как теперь выясняется, утопили его в озере Клейварватн, привязав к одному из своих прослушивающих устройств. Не знаю почему. Сомнительно, чтобы он работал на нас либо на другие страны, входящие в НАТО. Он не был контрразведчиком. Если же это не так, то он настолько умело маскировался, что никто ни о чем не догадывался, кроме него самого.

Порывшись в бумагах, Квин сообщил им, что пропавший человек впервые приехал в Исландию в начале шестидесятых годов и проработал в посольстве несколько месяцев. Осенью 1962 года он уехал и вернулся ненадолго через два года. После этого он жил в Норвегии, ГДР, провел одну зиму в Москве и наконец появился в восточногерманском посольстве в Аргентине, где занимал пост консультанта по вопросам торговли, впрочем, как и большинство секретных агентов.

Квин улыбнулся:

— Наши люди делали то же самое. В шестьдесят седьмом году он ненадолго приезжал в Рейкьявик, в посольство, но потом снова уехал в ГДР, а оттуда в Москву. Этот человек вернулся в Исландию весной шестьдесят восьмого года, а осенью исчез.

— Осенью шестьдесят восьмого? — переспросила Элинборг.

— В это время мы поняли, что он больше не работает в посольстве. Мы навели справки в разных местах, и выяснилось, что его нигде нет. У Восточной Германии, как известно, не было посольства в прямом смысле этого слова, скорее так называемое торговое представительство, но это уже детали.

— А что вам известно об этом человеке? — спросил Сигурд Оли. — Были ли у него знакомые тут, в Исландии? Может быть, враги на родине? Или он чего-нибудь учудил? Что вам известно?

— Этого не могу вам сказать. У нас нет таких сведений. Нам, естественно, не все известно. Однако мы подозреваем, что с ним что-то случилось в Исландии в шестьдесят восьмом году, но не знаем что. Он мог запросто прервать службу и организовать свое исчезновение. Ему было известно, каким образом можно раствориться в толпе. Истолковывайте эту информацию как хотите. Вот все, что мы знаем.

Американец задумался.

— Вполне возможно, что он и ускользнул от нас, — проговорил Квин. — Вероятно, это и есть самое естественное объяснение. Но у нас имеются только такие данные. А теперь ваша очередь ответить на мой вопрос. Боб интересовался. Как он был убит? Этот человек из озера.

Элинборг и Сигурд Оли переглянулись.

— Его ударили по голове. Удар пришелся как раз в висок, — сказал Сигурд Оли.

— Ударили по голове? — переспросил Квин.

— Он мог просто упасть, но в таком случае падение произошло со значительной высоты, — добавила Элинборг.

— Так это не казнь? Пуля в затылок, и делу конец?

— Казнь? — удивилась Элинборг. — Мы ведь в Исландии. Последняя состоявшаяся здесь казнь была произведена с помощью топора.

— Да, безусловно, — хмыкнул Квин. — Но я не имел в виду, что его казнили исландцы.

— Вам что-то говорит тот факт, что он погиб таким образом? — спросил Сигурд Оли. — Может ли быть найденный в озере скелет этим самым специальным агентом?

— Да нет, — пожал плечами американец. — Человек состоял в разведслужбе, а такая работа сопряжена с определенным риском.

Он встал. Полицейские поняли, что разговор окончен. Квин молча отложил папку. Сигурд Оли посмотрел на Элинборг.

— Благодарим вас за беседу, — сказал он. — Надеемся, что не доставили вам слишком много хлопот. Было очень приятно познакомиться.

Он пытался вспомнить другие выражения благодарности, но словарный запас иссяк.

— Скажите, а на меня у вас, случайно, нет папочки? — решила пошутить Элинборг, когда они уже поднялись.

— К сожалению, не больше, чем на него, — улыбнулся Квин, взглянув краем глаза на Сигурда Оли.

Они еще раз поблагодарили американца и вышли в коридор. На ступеньках лестницы их уже ждал Кристофер Мэлвил. Он должен был проводить их к выходу.

— Самое последнее, — остановил их Квин.

— Да? — отозвался Сигурд Оли.

— Такие мелкие детали часто вылетают из головы, — сказал начальник службы безопасности.

— Мелкие детали могут изменить все дело, — важно проговорил Сигурд Оли. У него ведь был американский диплом.

— Да уж. Я подумал, что, возможно, вы захотите узнать его имя, — спокойно сказал Квин. — Имя исчезнувшего агента.

— Как же его звали? — опомнился Сигурд Оли. — Мне показалось, что вы нам уже сказали.

— Нет, не думаю. — Квин коротко улыбнулся.

— Так как же его звали?

— Его звали Лотар, — ответил Квин.

— Лотар, — повторила вслед за ним Элинборг.

— Да, — подтвердил Квин, взглянув на бумагу, которую держал в руке. — Его звали Лотар Вайзер, родом из Бонна. И что любопытно, он говорил по-исландски, как на своем родном языке.

 

20

В тот же день они запросили аудиенцию в посольстве Германии и объяснили причину своего визита, чтобы сотрудники смогли подготовить для них необходимую информацию о Лотаре Вайзере. Встреча должна была состояться на неделе. Коллеги пересказали Эрленду суть разговора с Патриком Квином и обсудили возможность того, что человек в озере мог быть гэдээровским шпионом. Такой вариант показался им разумным, особенно в связи с русским приемником и местом, где скелет был обнаружен. Все трое согласились, что убийство имеет «иностранный» оттенок. Было в этом деле что-то такое, с чем они раньше редко сталкивались, а может, и никогда. По всем признакам убийство было крайне жестоким. Наибольшее значение имело то, что, похоже, оно было преднамеренным и выполнено по всем правилам, раз его удалось скрывать столько лет. Типичное исландское убийство не совершается подобным образом. В нем больше случайности, неумелости и неопрятности, да и исполнители почти всегда оставляют после себя следы.

— А если он просто упал вниз головой, этот человек? — предположила Элинборг.

— Вряд ли кто-то будет биться головой, прежде чем утопиться в озере Клейварватн с помощью русского прослушивающего устройства, — проворчал Эрленд.

— Как идут дела с «Фолкэном»? — перевела разговор Элинборг.

— Никак. — Шеф помрачнел. — Если не считать, что я умудрился расстроить бывшую подружку Леопольда, которая не желала понимать, о чем я ей толкую.

И Эрленд рассказал коллегам о двух братьях на хуторе у Мшистой горы и о своей еще не дозревшей идее о том, что мужчина с «Фолкэном», может быть, еще жив и в таком случае проживает в провинции. Они уже обсуждали между собой такую возможность и отвергли ее как маловероятную, поскольку, по их мнению, у них на руках было недостаточно фактов. «Слишком сомнительно в условиях Исландии», как выразился Сигурд Оли. Элинборг поддержала его в этом. Такое возможно в миллионном городе.

— Все ж таки странно, что его нет ни в каких реестрах, — недоумевал Сигурд Оли.

— В том-то все и дело, — кипятился Эрленд. — Про этого Леопольда мы и знаем только то, что он так себя называл. Очень загадочный человек. Нильс, который в свое время вел расследование, в сущности, просто не стал раскапывать его прошлое. Глухо. Дело не считалось уголовным.

— Как и большинство исчезновений в этой стране, — вставила Элинборг.

— Редкое имя, особенно для того времени. Людей с таким именем можно пересчитать по пальцам. Я уже навел справки. Его подружка упомянула о том, что Леопольд часто бывал за границей. Вполне возможно, что он там и родился. Об этом ничего не известно.

— С чего вы вообще взяли, что его звали Леопольд? — вмешался Сигурд Оли. — Для исландца очень странное имечко.

— Во всяком случае, он сам себя называл так, — сказал Эрленд. — Возможно, в другом месте он звал себя иначе. На самом деле это вполне допустимо. Мы ничего не знаем о нем, за исключением того, что он вдруг стал работать коммивояжером по продаже сельскохозяйственной техники и инвентаря и в результате жертвой оказалась его любимая женщина. Ей практически ничего не известно о нем, но она все еще его оплакивает. Нам просто не за что зацепиться. Нет ни свидетельства о рождении, ни школьного аттестата. Мы знаем только, что он часто бывал в командировках, какое-то время жил за границей, а может быть, там и родился. Так долго был вдалеке от родины, что у него даже появился легкий акцент.

— Если он не покончил с собой… — протянула Элинборг. — По-моему, гипотеза о двойной жизни этого Леопольда не что иное, как твои домыслы в чистом виде.

— Да, знаю, — проворчал Эрленд. — Девяносто девять процентов, что ларчик открывался просто и он покончил с собой.

— С моей точки зрения, ты поступил чертовски жестоко по отношению к этой женщине, донимая ее своими глупостями, — осудила шефа Элинборг. — Теперь она будет думать, что Леопольд жив.

— Она все время думала об этом, — признался Эрленд. — В глубине души. Что он просто-напросто бросил ее.

Они замолчали. Между тем день близился к вечеру. Элинборг взглянула на часы. Ее ждал новый рецепт маринада для куриных грудок. Сигурд Оли обещал Бергторе съездить с ней на Поля тинга. Они намеревались провести там вечер и переночевать в гостинице. Погода стояла прекрасная, такую только можно пожелать для июня. Все благоухало, расцветало, было тепло и солнечно.

— Что будешь делать вечером? — поинтересовался Сигурд Оли у Эрленда.

— Ничего, — отрезал тот.

— Не хочешь поехать со мной и Бергторой на Поля тинга? — предложил Сигурд, с трудом скрывая, на какой ответ рассчитывает. Эрленд улыбнулся. Чрезмерная забота, которую проявляла по отношению к нему эта чета, действовала ему на нервы. Но иногда, как теперь, это было всего лишь проявление вежливости.

— Я ожидаю гостей, — отговорился Эрленд.

— Как дела у Евы Линд? — спросил Сигурд, потерев плечо.

— Ничего не знаю о ней. Думаю, она прервала лечение, но за исключением этого — никаких известий.

— Что ты такое говорил по поводу Леопольда? — вдруг вмешалась Элинборг. — У него был акцент? Так ты сказал?

— Да. Эта женщина, Аста, сообщила, что он говорил с легким иностранным акцентом. Что ты заподозрила?

— Лотар-то тоже говорил с акцентом, — сообразил Сигурд Оли.

— Что ты хочешь этим сказать? — встрепенулся Эрленд.

— Да так, ничего. Просто тип в американском посольстве сообщил, что этот немец, Лотар, очень бегло говорил по-исландски. Но все-таки у него должен был быть какой-то акцент.

— Это, безусловно, деталь, которую нужно держать в голове, — согласился Эрленд.

— То есть речь идет об одном и том же человеке? — предположила Элинборг. — Леопольд и Лотар?

— Да, — проговорил Эрленд. — Думаю, было бы логично сделать такое предположение. По меньшей мере оба они пропали в 1968 году.

— И Лотар взял имя Леопольда? — удивился Сигурд Оли. — Зачем?

— Не знаю, — признался Эрленд. — Не представляю, каким образом все произошло. Ни малейшей идеи.

Они опять замолчали.

— Но как быть с русским приемником? — проговорил Эрленд.

— А что? — спросила Элинборг.

— Последним Леопольда должен был видеть фермер Харальд. Но откуда бы у Харальда взялось русское прослушивающее устройство, чтобы утопить Леопольда в озере Клейварватн? Зато связь очевидна, если речь идет о Лотаре — он был разведчиком. Что-то произошло, и это привело к тому, что его утопили в озере. Но Харальд и Леопольд — совсем другая история.

— Харальд категорически отрицает появление торгового агента у себя на ферме, — напомнил Сигурд Оли. — Не важно, Леопольда или Лотара.

— В этом-то все и дело, — обрадовался Эрленд.

— Что?! — удивилась Элинборг.

— По-моему, он врет.

Эрленд побывал в трех пунктах проката, прежде чем нашел вестерн, чтобы не идти с пустыми руками к своему бывшему начальству. Он как-то узнал, что Марион Брим обожает этот фильм, потому что там рассказывается о человеке, который противостоит в одиночку надвигающейся угрозе, в то время как все общество отвернулось от него, в том числе и его лучшие друзья.

Эрленд постучался, но ответа не последовало. Марион точно ждет его, он предупредил о своем приходе по телефону. Эрленд толкнул дверь. Она оказалась не заперта, и он вошел в квартиру. Сыщик не собирался задерживаться надолго, хотел только оставить кассету. Вечером к нему должна была прийти Вальгерд. Она переехала жить к сестре.

— А, пришел? — Марион лежит на диване. — Было слышно, как ты стучал. Но такая усталость! Весь день сонное состояние. Не подкатишь ли баллон ко мне?

Эрленд подтащил кислородный баллон к дивану, и вдруг, когда он посмотрел на старческую руку, тянущуюся за маской, в его памяти ожило воспоминание из прошлого — свидетельство одинокой и нелепой смерти.

Как-то вечером полицию вызвали в район Тингового холма. Марион во главе операции. Сам Эрленд еще только несколько месяцев работал в криминальном отделе. Некто скончался у себя дома, требовалось квалифицировать дело как несчастный случай. Полная пожилая дама сидела в кресле перед телевизором. Смерть наступила около двух недель назад. От зловония, наполнявшего квартиру, Эрленд чуть не потерял сознание. Сосед покойной забил тревогу, учуяв запах. Он уже давно не видел женщину, но обратил внимание на то, что в последнее время из-за стены все сутки напролет доносится приглушенный звук телевизора. Старушка поперхнулась. На столе рядом с креслом стояла тарелка с копченостями и вареной свеклой. На полу лежал столовый прибор. У нее в горле застрял большой кусок мяса. Она не смогла подняться из глубокого кресла. Лицо усопшей стало иссиня-черным. У покойной, как выяснилось, не оказалось родственников, которые присматривали за ней. Никто никогда не проведывал ее. Она была никому не нужна.

— Все мы умрем. — Марион всегда говорит все прямо, взгляд направлен на труп. — Но мне не хочется умереть подобным образом.

— Несчастная женщина, — откликнулся Эрленд, закрывая себе нос и рот.

— Да, несчастная женщина, — повторяет Марион. — Ты из-за этого пришел работать в криминальную полицию? Чтобы смотреть на подобные сцены?

— Нет, — ответил он.

— Почему же тогда? — не отстает Марион. — Зачем ты здесь?

— Сядь. — Марион возвращает его обратно в реальность. — Что ты там стоишь как вешалка?

Сыщик пришел в себя и уселся в кресло напротив дивана.

— Ты не обязан приходить ко мне, Эрленд.

— Знаю, — ответил он. — Я принес тебе новый фильм. На этот раз с Гари Купером.

— Ты уже смотрел его?

— Да, — сказал Эрленд. — Когда-то очень давно.

— Ты чего такой мрачный? Что у тебя на уме?

— «Все мы умрем, но мне не хочется умереть подобным образом», — напомнил Эрленд.

— Да, — последовал после короткой паузы ответ. — Я помню ее. Старушку в кресле. А теперь ты смотришь на меня и думаешь то же самое.

Эрленд пожал плечами.

— Ты так и не ответил тогда на мой вопрос. — Марион никогда не отступает. — До сих пор.

— Я не знаю, почему пошел работать в полицию, — заявил Эрленд. — Работа как работа. Спокойная кабинетная работа.

— Нет, было что-то еще. Что-то еще, помимо «спокойной кабинетной работы».

— У тебя есть кто-то? — спросил Эрленд, пытаясь сменить тему разговора. Он не знал, как лучше выразиться. — Кто-нибудь, кто возьмет на себя заботу… когда все кончится?

— Нет, — был ответ.

— Как ты хочешь, чтобы мы сделали? — спросил Эрленд. — Все же нужно обсудить это? С практической точки зрения. Ведь уже, естественно, отданы необходимые распоряжения, насколько я тебя знаю?

— Ты уже предвкушаешь? — В словах послышалось злорадство.

— Ничего я не предвкушаю, — насупился Эрленд.

— Состоялся разговор с нотариусом. Юнец! Он разберется с моими делами. Так что спасибо тебе. Можешь, кстати, заняться практической стороной. Кремацией, например.

— Кремацией?

— Я ведь не собираюсь тухнуть в гробу. Хочу превратиться в пепел. Никаких проблем. Никакой возни.

— А пепел?

— Ты знаешь, о чем на самом деле этот фильм? — Марион, очевидно, пытается уйти от ответа на вопрос. — Фильм с Гари Купером. В действительности в нем говорится об охоте на коммунистов в США в пятидесятые годы. В городе появляются люди, которые собираются расправиться с героем Купера. Друзья отворачиваются от него, и ему приходится защищаться в одиночку. «Ровно в полдень». Лучшие американские вестерны гораздо больше, чем просто приключения.

— Да, я уже слышал это от тебя.

Наступил вечер, но было по-прежнему светло. Эрленд посмотрел в окно. Настоящей ночи ожидать не приходилось. Ему недоставало ее в летние месяцы. Не хватало темноты. Холода до дрожи, ночной черни, зимней бездонности.

— Что ты находишь в вестернах? — Эрленд не мог удержаться от вопроса. Он раньше не замечал у своего бывшего начальства такой страсти к американским фильмам. На самом деле, что он вообще знает об этом человеке? Сейчас, сидя в стариковской гостиной и вспоминая прошлое, он подумал, что они никогда не говорили, за редкими исключениями, на личные темы.

— Пейзажи, — услышал он старческий голос. — Лошади. Просторы.

Потом наступила тишина, и Эрленду показалось, что Марион дремлет.

— В последний свой приход я упомянул некоего Леопольда, у которого был «Форд Фолкэн». Человек исчез, оставив машину у центрального автовокзала, — начал Эрленд. — И что же выясняется? Ты звонишь его подружке, а мне ничего говорить и не надо? Кто рассказал ей, что человек с таким именем не значится ни в каких реестрах?

— Разве это меняет дело? Если я правильно помню, болван Нильс решил ничего ей не сообщать. Какая чушь!

— И как же Аста отреагировала на твои слова?

Марион задумывается, прежде чем ответить. Несмотря на преклонный возраст и различные болезни, память у этого человека работает отменно, что Эрленду было хорошо известно.

— Она, само собой разумеется, не очень обрадовалась. Расследование вел Нильс, и мне не хотелось особенно лезть в его дела.

— После твоих слов у нее появилась надежда на то, что он еще жив?

— Нет. Это было бы странно. Очень даже странно. Надеюсь, у тебя нет подобных фантазий?

— Нет, — твердо сказал Эрленд. — Что ты!

— И даже не вздумай говорить с ней об этом!

— Нет. И не подумаю!

Вечером позвонила Ева Линд. К этому времени он уже вернулся домой. По дороге зашел в участок, а потом забежал в магазин купить продукты. Эрленд поставил коробку в микроволновку, которая запикала одновременно с телефоном. На этот раз Ева была гораздо спокойнее. Однако так и не сказала ему, где находится. Сообщила только, что в лечебнице познакомилась с одним человеком, который ее приютил на время, и просила не беспокоиться за нее. Еще она виделась с Синдри в кафе в старом городе. Он искал работу.

— Синдри собирается осесть в Рейкьявике? — спросил Эрленд.

— Да, он хочет вернуться в город. Тебе не нравится эта идея?

— Что он будет жить в городе?

— Что ты чаще будешь его видеть.

— Нет, мне все равно. Хорошо, что он решил вернуться в Рейкьявик. Прекрати все время подозревать меня во всех грехах, Ева. Что это за человек, у которого ты поселилась?

— Да ничего особенного, — отмахнулась Ева Линд. — Я вовсе и не подозреваю тебя во всех грехах.

— Вы вместе колетесь?

— Колемся?

— Я знаю, Ева. Слышу по твоему голосу. Это не в упрек тебе. Я больше этим не занимаюсь. Можешь делать что хочешь, только не надо врать. Я не хочу, чтобы ты лгала.

— Я не… Что ты там услышал? Как это я говорю? Тебе всегда нужно…

И она бросила трубку.

Вальгерд не смогла прийти, несмотря на обещание. Ее звонок раздался сразу, как только Эрленд положил трубку. Она объяснила, что задержалась на работе и теперь пойдет прямиком к сестре.

— Все в порядке? — спросил Эрленд.

— Да, — ответила она. — Потом созвонимся.

Эрленд пошел на кухню и вытащил упаковку из микроволновой печи — котлеты и пюре с каким-то коричневым соусом. Он подумал о Еве и Вальгерд, потом вспомнил Элинборг и отправил коробку с полуфабрикатом в помойное ведро, даже не попробовав. Затем достал сигарету и закурил.

Телефон зазвонил в третий раз за вечер. Он смотрел на разрывающийся аппарат в надежде, что тот перестанет звонить и его оставят в покое, но этого не произошло, и Эрленд схватил трубку. Звонили из технического отдела.

— По поводу «Фолкэна», — объяснил сотрудник.

— Да, так что с «Фолкэном»? Что-нибудь нашли?

— Ничего, кроме дорожной пыли, гравия и немного земли, — сказал криминалист. — Мы сделали химический анализ и нашли элементы коровьего навоза или того, на что можно наступить в хлеву или в овчарне. Никаких следов крови.

— Коровьего навоза?

— Да, коровий навоз, но еще песок и всякое дерьмо, как в любом городе. Разве этот человек жил не в столице?

— В столице, — подтвердил Эрленд. — Но он много ездил по стране.

— Ты же знаешь, все это может и не иметь никакого значения, — добавил криминалист. — Столько времени прошло, у машины сменилось несколько владельцев.

— Тем не менее спасибо, — поблагодарил Эрленд. Он повесил трубку, и тут ему в голову пришла одна мысль. Он посмотрел на часы. Уже больше десяти вечера. Но ведь в такое время никто не ложится спать, подумал Эрленд, все еще сомневаясь. Во всяком случае, не летом. В конце концов он решился.

— Алло, — ответила Аста, бывшая подружка Леопольда. Эрленд поморщился. По голосу ему сразу же стало ясно, что она не привыкла к столь поздним звонкам. Даже в летнее время. Эрленд представился, и она спросила, что ему нужно и почему он не может подождать до завтра.

— Естественно, можно и подождать, — ответил Эрленд. — Но мне только что сообщили, что на полу машины сохранились следы коровьего навоза. Я распорядился взять образцы на анализ. Как долго вы использовали машину до того момента, как Леопольд исчез?

— Недолго, всего несколько недель. Думаю, я уже говорила вам об этом.

— Ездил ли он когда-нибудь на этой машине за город?

— За город?

Женщина задумалась.

— Нет, — ответила она наконец, — не думаю. Машина появилась у нас незадолго до исчезновения Леопольда. Помню, как он еще говорил, что не хочет ездить на ней по проселочным дорогам. Они были слишком плохие. Собирался использовать ее только в городе, во всяком случае, в первое время.

— И вот еще что, — обратился к ней Эрленд. — Простите меня, что побеспокоил вас в столь поздний час. Просто эта история… Машина, насколько мне известно, была записана на ваше имя? Не помните, как вы расплатились за нее? Леопольд брал кредит? Или вы оплатили все сразу? У Леопольда были деньги? Вы помните что-нибудь на этот счет?

В трубке повисло молчание, пока женщина блуждала по коридорам памяти, вспоминая то, что мало кто помнит.

— Я ему ничего не одалживала, — наконец сказала женщина. — Точно. По-моему, у него имелась практически вся сумма на покупку автомобиля. Леопольд откладывал деньги, когда плавал, так он мне объяснил. Зачем вам нужно это знать? Почему вы мне звоните в такой поздний час? Что-то случилось?

— Вы знаете, почему он хотел записать машину на ваше имя?

— Нет.

— Вам не показалось это странным?

— Странным?

— Что он не записал машину на себя? Обычно мужчины покупают автомобили и записывают их на себя. Думаю, что исключения крайне редки.

— Я не думала об этом, — призналась Аста.

— Он так сделал, чтобы замести следы, — объяснил Эрленд. — Если бы машину записали на его имя, потребовались бы личные документы, но, похоже, их не было.

В телефоне опять замолчали.

— Но он вовсе не скрывался! — удивилась женщина.

— Возможно, — согласился детектив. — Но похоже, его звали по-другому. Не Леопольд. Вам не интересно узнать, кем он был? Кем он был на самом деле?

— Я прекрасно знаю, кем он был, — обиделась женщина, и Эрленд почувствовал, что она сейчас расплачется.

— Да, безусловно, — подтвердил Эрленд. — Простите за беспокойство. Я не посмотрел на часы. Я свяжусь с вами, если появятся новые детали.

— Я прекрасно знаю, кем он был, — снова повторила Аста.

— Разумеется, — ответил Эрленд. — Конечно, вы это знаете.

 

21

Анализ коровьего навоза не дал ровным счетом ничего. Автомобиль сменил несколько владельцев, прежде чем его продали в автомастерскую, и любой из них мог наступить в коровью лепешку и оставить след в машине. Тридцать лет назад Рейкьявик походил на деревню, так что хозяину «Фолкэна» даже не требовалось выезжать за черту города, чтобы увидеть коров. Эрленд прекрасно помнил овец, которым удалось вырваться из загона, и прежде чем их хватились, они уже оказались на бульваре Высоких холмов. Он тогда только начинал работать в полиции и следил за дорожным движением. Полицейским пришлось отлавливать тех овец.

Однако вполне возможно, что Харальд, который даже в доме престарелых пытается бодаться, что-то недоговаривает. С того времени, как Эрленд нанес ему первый визит, его характер явно не улучшился. Старик поглощал обед — нечто вроде крутой каши с куском мягкой ливерной колбасы. Его зубной протез лежал на прикроватной тумбочке. Эрленд старался не смотреть на вставную челюсть. Хватало всасывающих звуков и одного вида прилипшей к уголку рта каши. Харальд пережевывал пищу и откусывал кусочки сосиски.

— Мы уверены, что мужчина на «Фолкэне» приезжал к вам с братом на хутор, — заговорил Эрленд, как только чавканье прекратилось и Харальд отер себе рот. Как и в прошлый раз, старик нахохлился, увидев Эрленда, и велел ему убираться. Но полицейский только улыбнулся и уселся как ни в чем не бывало.

— Не хочешь оставить меня в покое, да? — прошамкал Харальд, взглянув с вожделением на кашу. Ему не хотелось есть в присутствии постороннего.

— Ешьте, — приказал Эрленд. — Я подожду.

Харальд недобро посмотрел на него, но полицейский не смутился. Он отвел взгляд в сторону, пока старик вставлял свой зубной протез.

— Чем докажете? — проговорил бывший крестьянин. — У вас нет никаких доказательств, потому что он никогда к нам не приезжал! Разве это законно — обвинять без причины?! Кто дал вам право беспокоить людей в любое время?

— Мы знаем, что этот человек побывал у вас, — повторил Эрленд.

— Пф, чушь! И каким же образом вы это узнали?

— Мы внимательнее осмотрели машину, — объяснил инспектор. В действительности у него не было никаких доказательств, но он чувствовал, что поднажать на старика будет нелишним. Пускай думает, что полицейские и впрямь что-то нашли. — В свое время мы не смогли достаточно хорошо изучить ее. Но с тех пор в криминалистике произошел настоящий переворот.

Эрленд специально подбирал сложные слова. Харальд, повесив голову, по-прежнему смотрел в пол.

— Таким образом мы нашли новые улики, — заключил Эрленд. — В свое время дело не считалось уголовным. Исчезновение у нас обычно не трактуется как криминал, поскольку в Исландии в исчезновениях нет ничего удивительного. Возможно, из-за климатических условий. Или из-за безразличия исландцев. А может быть, с нас хватает уже того, что количество самоубийств в стране зашкаливает.

— А мне-то что до всего этого? — пробурчал Харальд.

— Того человека звали Леопольд. Вы помните? Он был торговым агентом, и вы дали ему понять, что готовы купить трактор. В тот злополучный день он собирался к вам. И я так думаю, что он до вас доехал.

— У людей все ж таки должны быть права, — возмутился Харальд. — Ты не можешь вламываться ко мне, когда тебе заблагорассудится.

— Я полагаю, что Леопольд приезжал к вам, — повторил Эрленд, не обращая внимания на слова старика.

— Ерунда!

— Он приехал к вам с братом, но что-то произошло. Мне неизвестно что. Он увидел что-то, чего не должен был видеть. Вы поругались из-за оброненных им слов. Возможно, он действовал слишком напористо. Ему хотелось завершить сделку в тот же день.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — снова повторил Харальд. — Он никогда к нам не приезжал. Сказал, что приедет, да так и не появился.

— Сколько, по-вашему, вы еще протянете? — спросил Эрленд.

— Одному черту известно. И если у вас есть какие-то доказательства, то прошу предъявить их мне. Но у вас ведь ничего нет. А ничего нет, потому что он никогда не приезжал к нам.

— Вы не хотите рассказать мне, что произошло? — спросил Эрленд. — У вас осталось не так много времени. Смогли бы облегчить душу. Даже если он и приезжал к вам на хутор, из этого совсем не обязательно следует, что вы убили его. Я этого не говорил. Он мог запросто уехать от вас и покончить с собой.

Харальд повернул голову и вперил в полицейского взгляд из-под густых бровей.

— Уходи! — проговорил он. — И я больше не желаю тебя здесь видеть.

— Вы с братом ведь держали коров, не правда ли?

— Уходи!

— Я съездил туда и видел хлев и следы навозной кучи. Вы сказали мне, что у вас было десять коров.

— И что с того? — недоумевал Харальд. — Мы были крестьянами. Хотите засадить меня за решетку из-за этого?

Эрленд встал. Харальд раздражал его, хотя инспектор понимал, что нельзя допускать эмоций. Нужно уйти и, когда гнев и возмущение утихнут, продолжить расследование. Харальд ведь только гнусный трухлявый старикашка. И Эрленд не позволит подобным чувствам вывести себя из равновесия.

— Мы обнаружили коровий навоз в машине, — объявил он. — Поэтому я и вспомнил о ваших коровах. Буренка и Чернушка, или как вы их там называли? Думаю, что дерьмо прилипло не к обуви Леопольда, хотя и не исключено, что он наступил в коровью лепешку, прежде чем сесть в машину. Я так думаю, все-таки кто-то другой занес навоз в автомобиль. Кто-то, кто жил на ферме, к кому тот человек приехал. Кто-то, кто вышел из себя, напал на гостя, а потом залез в его машину в сапогах, испачканных навозом, и припарковал ее у автовокзала.

— Оставь меня в покое! Я ничего не знаю ни о каком коровьем навозе!

— Точно?

— Да. Убирайся! Оставь меня в покое!

Эрленд посмотрел на Харальда сверху вниз.

— В моей истории есть один недостаток, — начал Эрленд.

— У! — промычал старик.

— Центральный автовокзал.

— И в чем проблема?

— Неувязочка.

— Не знаю, о чем ты болтаешь. Уходи!

— Это слишком хитро.

— У-у!

— А ты — кретин.

Фирма, в которой работал Леопольд, все еще существовала. Теперь она превратилась в один из трех филиалов крупного импортера автомобилей. Старый директор оставил руководство уже много лет назад. Сыновья сказали Эрленду, что отец упорно боролся за поддержание предприятия на плаву, но все было тщетно, и, в конце концов выбившись из сил, он продал его. Они сами занимались закупками сельхозтехники и культиваторов. Пертурбации в фирме произошли более десяти лет назад. Мало кто из старых служащих удержался, и никто из них больше не работает на новом предприятии. Эрленд взял на заметку имя прежнего владельца, а также торгового агента, дольше всех проработавшего в компании и, возможно, помнившего Леопольда.

Дойдя до участка, инспектор просмотрел телефонную книгу и нашел номер бывшего коллеги пропавшего коммивояжера. Однако по указанному телефону ему никто не ответил. Тогда Эрленд позвонил прежнему владельцу предприятия. Безрезультатно.

Инспектор снова взялся за трубку и посмотрел в окно на лето, разлившееся по улицам Рейкьявика. На кой черт ему сдалась история с «Фолкэном»? Человек наверняка покончил с собой. Нет практически ничего, что доказывало бы обратное. И все же Эрленд дошел до того, что был готов просить разрешение для проведения поисковых работ на бывшей ферме Харальда и его брата, чтобы извлечь тело. Пришлось бы задействовать пятьдесят полицейских и спасателей, не считая шумихи в прессе, которая не замедлит последовать.

А может быть, коммивояжер и есть тот самый Лотар, который предположительно оказался на дне озера Клейварватн. Возможно, это один и тот же человек.

Эрленд медленно опустил трубку. Неужели навязчивая идея раскрыть каждое исчезновение настолько ослепила его? В глубине души он прекрасно понимал, что самое разумное — засунуть историю с Леопольдом подальше в стол, как и все прочие исчезновения, которые так и не были раскрыты.

И тут его размышления были прерваны телефонным звонком. Звонили по городскому номеру. На проводе оказался Патрик Квин из американского посольства. После обмена банальными приветствиями дипломат перешел к делу.

— Ваши парни получили информацию, которой мы посчитали возможным поделиться с ними, — объявил Квин. — Нам дали разрешение зайти еще немного дальше.

— Вряд ли их можно назвать моими парнями, — усмехнулся Эрленд, подумав о Сигурде Оли и Элинборг.

— Да, но все равно, — продолжал Квин. — Если не ошибаюсь, ведь это вы возглавляете следствие по поводу скелета, найденного в озере Клейварватн. По-моему, мы не совсем убедили ваших коллег в отношении Лотара Вайзера. Мы располагаем данными о том, что он прибыл в Исландию, но обратно из нее не выезжал, но, похоже, эта информация показалась вашим сотрудникам, как бы сказать, малоубедительной. Я связался с министерством в Вашингтоне, и мне дали разрешение предоставить вам дополнительные детали. Мы готовы назвать еще одно имя. Этот человек, чех, возможно, подтвердит исчезновение Вайзера. Его зовут Мирослав. Я подумаю, как вас с ним связать.

— Скажите-ка, — спросил Эрленд, — а нет ли у вас фотографии Лотара Вайзера, которую вы можете нам одолжить?

— Не знаю, — ответил Квин. — Я должен проконсультироваться, это займет некоторое время.

— Спасибо.

— Но не питайте особых надежд, — сказал Квин на прощание.

Эрленд попробовал еще раз дозвониться до бывшего продавца сельхозтехники. Когда инспектор уже собрался положить трубку, ему ответили. Мужчина оказался глуховат и решил, что Эрленд из социальной службы, поэтому начал жаловаться на доставку продуктов, которые ему привозили на дом около полудня. Пища всегда холодная, сетовал собеседник.

— И это еще не все, — не унимался мужчина.

Эрленд понял, что человек собирается распинаться на тему тяжелой доли стариков, проживающих в Рейкьявике.

— Я из полиции, — четко и громко повторил инспектор. — Хочу спросить вас о торговом агенте, с которым вы работали вместе в старой фирме по продаже культиваторов. Однажды он исчез, и с тех пор о нем ничего не известно.

— А, вы имеете в виду Леопольда? — переспросил мужчина. — Почему вы заинтересовались им после стольких лет? Вы нашли его?

— Нет, не нашли, — ответил Эрленд. — Так вы помните его?

— В общих чертах, — отозвался бывший продавец культиваторов. — Возможно, только из-за того, что случилось, из-за того, что он пропал. Это ведь он где-то оставил свою новенькую машину?

— Да, у автовокзала, — подтвердил Эрленд. — Что это был за человек?

— Как? Что вы говорите?

Эрленд встал и почти что прокричал в трубку свой вопрос.

— Мда, теперь об этом трудно говорить. Скрытный тип, о себе ничего не рассказывал. Вроде бы раньше плавал на кораблях и, вполне возможно, родился за границей. Говорил с легким акцентом. И еще он был смуглый, то есть, конечно, не темнокожий, но все-таки не такой мертвенно-бледный, как все исландцы. Вполне приятный субъект. Несчастный человек! Грустно, что все так произошло.

— Он ездил в командировки в провинцию, — напомнил Эрленд.

— Да-да, господи помилуй, мы все это делали. Ездили по хуторам с нашими рекламными проспектами и пытались продать крестьянам технику. Леопольд, возможно, был самым настойчивым. Он брал с собой водку, чтобы, понимаете, растопить лед. Многие из нас прибегали к такому методу, это облегчало общение.

— Вы ездили в какие-то определенные районы? Может быть, как бы это лучше сказать, области были как-то специально распределены между вами?

— Нет, вовсе нет. Самые состоятельные крестьяне живут, конечно, на юге и на севере, и мы пытались распределить их между собой. С другой стороны, все держала в руках эта чертова «Сельскохозяйственная ассоциация».

— У Леопольда были какие-то излюбленные маршруты, куда он ездил особенно часто?

В телефоне замолчали. Эрленд представил, как его собеседник пытается вспомнить события, давно стершиеся из памяти.

— Вот как только вы заговорили об этом… — сказал наконец голос в трубке. — Леопольд чаще всего бывал в Восточных фьордах, на юге Восточных фьордов. Можно сказать, это было его излюбленным местом. Впрочем, запад тоже. Все Западные фьорды. Да, пожалуй, и полуостров Рейкьянес. На самом деле он ездил повсюду.

— У него хорошо шли дела?

— Нет, я бы не сказал. Иногда он пропадал неделями, если не месяцами, а возвращался с малым уловом. Но вам лучше поговорить со стариком Бенедиктом. Он был нашим хозяином. Возможно, ему это лучше известно. Леопольд недолго проработал у нас, и, по-моему, с ним вышла какая-то загвоздка.

— Загвоздка?

— Кажется, им пришлось выгнать кого-то ради него. Бенедикт с трудом нашел для него место, но был очень недоволен его работой. Я так и не понял, что произошло. Поговорите лучше с ним. Поговорите с Бенедиктом.

Сигурд Оли выключил телевизор. Он смотрел спортивную передачу об исландском футбольном клубе, которую транслировали поздно вечером. Бергтора ушла на занятия кройки и шитья. Когда раздался телефонный звонок, Сигурд решил, что звонит как раз она. Но это была не Бергтора.

— Простите меня за то, что я вам надоедаю своими звонками, — услышал Сигурд голос в трубке.

Он помедлил с секунду, потом бросил трубку. Телефон тут же зазвонил снова. Сигурд смотрел на аппарат.

— Черт! — выругался он и снял трубку.

— Не отключайтесь, — попросил мужчина. — Мне хочется просто поговорить с вами. У меня такое чувство, что с вами я могу разговаривать. С тех пор, как вы сообщили мне о трагедии.

— Я… если серьезно, я не могу быть вашим душеприказчиком. Это уж слишком. Я требую прекратить это. Мне нечем вам помочь. Несчастный случай, не более. Вы должны смириться с трагедией. Постарайтесь понять. И будьте здоровы.

— Я знаю, что это был несчастный случай, — сказал мужчина. — Только это я его спровоцировал.

— Никто не может спровоцировать несчастный случай, — ответил Сигурд Оли. — Поэтому он и называется случаем. Случайности преследуют нас с момента рождения.

— Но если бы я не задержал ее, они бы вернулись домой.

— Полная чушь, и вы прекрасно это знаете. Вы не можете винить себя в случившемся несчастье. Не стоит. Глупо винить себя в такого рода происшествиях.

— Почему же? Случайности не происходят из ничего. Они являются результатом тех обстоятельств, которые мы создаем. Как в тот день.

— Глупости, и я не собираюсь больше говорить на эту тему.

— Почему?

— Потому что, если нами будет управлять случай, как мы сможем принимать решения? Ваша жена отправилась в магазин именно в то время, вы тут ни при чем. Разве речь идет о самоубийстве? Нет! Какой-то идиот сидел за рулем джипа, только и всего.

— Я спровоцировал инцидент своим звонком.

— Мы до бесконечности будем это мусолить, если вы не прекратите так думать. — Сигурд Оли стал выходить из себя. — А если мы выезжаем за город? Или идем в кино? Или назначаем встречу в кафе? Кто может предположить, что произойдет? Какое-то сумасшествие!

— В этом-то все и дело, — проговорил мужчина.

— Что?

— Как нам справиться с этим?

Сигурд Оли услышал, как Бергтора открыла дверь.

— С меня хватит, — отрезал он. — Просто чушь какая-то.

— Да, согласен, — отозвался мужской голос. — С меня тоже хватит.

И он повесил трубку.

 

22

Он следил за новостями о скелете из озера, передаваемыми по радио и телевидению, а также за публикациями в прессе, но, похоже, эта история постепенно теряла актуальность. В конце концов о ней перестали говорить вообще. Время от времени проскальзывали короткие сообщения со слов какого-то Сигурда Оли, инспектора криминальной полиции, о том, что ничего нового следствием не выявлено. Он понимал, что отсутствие новой информации о скелете ничего не значит. Расследование, должно быть, идет полным ходом, и если они взяли верное направление, когда-нибудь полицейские постучатся к нему в дверь. Он не знал, когда и кто именно. Наверное, скоро, и, возможно, как раз этот Сигурд Оли. А может быть, они никогда не догадаются, что произошло. На его губах появилась улыбка. Он уже даже не был уверен, хочет ли он этого. Это чувство слишком долго пряталось в нем. Иногда ему казалось, что у него не было никакого другого существования, никакой другой жизни, кроме страха перед прошлым.

Раньше, время от времени, он ощущал навязчивую потребность, упорную необходимость рассказать о произошедшем, признаться, раскрыть правду. Но всегда подавлял это чувство. Потом он успокоился, и постепенно такая потребность исчезла, а в нем появилось полное равнодушие к случившемуся. Он ни о чем не жалел. По его мнению, так все и должно было произойти.

Когда он думал о прошлом, перед ним всегда возникало лицо Илоны, когда он ее впервые увидел. И то, как она сидела на кухне рядом с ним, а он растолковывал ей содержание поэмы Йоунаса Хадльгриммсона «Конец пути» и потом она поцеловала его. Находясь один на один со своими воспоминаниями, растворившись в том, что было для него дороже всего, он почти ощущал влажность ее прикосновения на своих губах.

Он сидел в кресле у окна, погруженный в воспоминания о тех днях, когда весь его мир был разрушен.

На следующее лето он не вернулся в Исландию. Сначала работал в угольной шахте, а потом они с Илоной путешествовали по Восточной Германии. Им хотелось поехать в Венгрию, но у него не было визы. Ему объяснили, что получить разрешение на въезд, если ты не резидент, становится все труднее и труднее. И еще он слышал, что въезд в Западную Германию тоже ограничен.

Они путешествовали на поездах и машинах, но большую часть дороги шли пешком и наслаждались близостью друг друга. Иногда ночевали прямо под открытым небом либо останавливались в мотелях или школах, на железнодорожных станциях или автовокзалах. Случалось, они устраивались работать на несколько дней в крестьянские хозяйства, встречавшиеся им по пути. Дольше всего парочка задержалась у фермера, выращивавшего овец. Тот очень удивился, узнав, что в дверь к нему постучался исландец. Немец без устали расспрашивал его об этой северной стране, особенно о леднике Снежной горы, и все потому, что он прочитал роман Жюля Верна «Путешествие к центру Земли». Пара провела у того крестьянина две недели, с удовольствием помогая по хозяйству. Они узнали много всего о содержании скота, а когда молодые уезжали, семья дала им с собой кучу еды. Прощание оказалось очень теплым.

Илона рассказала ему о доме своего детства в Будапеште и родителях-врачах. Она писала им о Томасе. Каковы их планы? — спрашивала мама в письме. Илона была единственной дочерью. Она просила родителей не беспокоиться, но без особого успеха. Вы собираетесь пожениться? А как же учеба? Какие у вас планы на будущее?

Все эти вопросы и так крутились у них в головах, у каждого по отдельности и у обоих сразу, но ничто их не торопило. Значение имело только то, что сейчас они вместе. Будущее представлялось неизведанным, таинственным островом. Но оба были совершенно убеждены, что они будут открывать эту новую землю вместе.

Иногда вечерами Илона рассказывала ему о своих товарищах. Она уверяла, что они с радостью примут его в свою компанию. Молодые люди до бесконечности сидят в кафешках и обсуждают реформы, которые следует подготовить и провести. Он смотрел на Илону и видел, как она загоралась, описывая ему свои грезы о свободной Венгрии. Девушка говорила о свободе как о какой-то несбыточной мечте, далекой и недосягаемой. Но эта самая свобода была хорошо знакома ему, он с рождения пользовался ею. Илона и ее друзья желали всего лишь того, что у него было всегда и что для него являлось само собой разумеющимся, поэтому он никогда специально и не задумывался на эту тему. Она рассказывала ему о своих арестованных товарищах, посаженных в тюрьму на разные сроки, о людях, которые, как ей говорили, исчезли и о которых никто ничего не знает. В ее голосе был страх, но вместе с тем его подругу наполняло опьянение, сопутствующее глубокому убеждению, что нужно бороться любой ценой. Он чувствовал в ней напряжение и предвкушение опасности, проявляющиеся в моменты решающих событий.

Томас много размышлял в те недели, что они провели вместе, путешествуя, и пришел к выводу, что социализм, такой, каким он его видит здесь, в Лейпциге, построен на лжи. Он начал лучше понимать, что ощущал Ханнес. Подобно своему земляку, Томас осознал, что правда, социалистическая правда, не проста и не едина для всех, но что, напротив, не существует никакой общей правды. Это до крайности запутало картину мира, поскольку он столкнулся с новыми вопросами, требующими безотлагательного ответа. Первый и наиважнейший касался того, как ему теперь реагировать на окружающее, ведь он оказался в таком же положении, что и Ханнес. Должен ли он продолжать свое обучение в Лейпциге? Следует ли ему вернуться домой после завершения учебы? Мотивировка его пребывания в Германии изменилась. Что он скажет родителям? Из дома ему сообщили о том, что Ханнес, бывший в свое время лидером молодежного движения, на страницах газет, на встречах и собраниях рассказывает о своем пребывании в ГДР и критикует социалистический строй. Все это вызвало страшное недовольство и неразбериху в рядах исландских социалистов и, без сомнения, ослабило движение, особенно в свете венгерских событий.

Томас все еще считал себя социалистом, возможно, таковым он и останется. Но социализм, который открылся ему в Лейпциге, был совсем не тем, о каком он мечтал.

И как быть с Илоной? Без нее он не мыслил своего существования. Все, что они делали, они делали вместе.

В последние дни путешествия пара обсудила все эти вопросы, и они пришли к единодушному решению. Илона собиралась продолжать обучение и политическую деятельность в Лейпциге, посещать тайные собрания, распространять информацию и рассказывать о развитии событий в Венгрии. Томас также продолжит учиться, как будто ничего не изменилось. Он вспомнил, как обрушился на Ханнеса с упреками в пренебрежении гостеприимством немецкой компартии. Теперь ему предстояло примерно то же самое, и ему с трудом удавалось убедить самого себя оставаться спокойным.

Чувствовал он себя неважно. Никогда еще ему не приходилось оказываться в столь затруднительном положении. Раньше его жизнь протекала значительно проще, было больше уверенности. Он думал о своих друзьях в Исландии. Что он им скажет? Что у него нет твердой почвы под ногами? Все, во что он так свято верил, теперь стало новым и чуждым. Он знал, что может по-прежнему исповедовать социалистические идеалы равенства и равномерного распределения богатств, но социализм в той форме, в какой его претворяли в жизнь в ГДР, не стоил того, чтобы в него верить или бороться за его воплощение. Перемены в его мировоззрении только начали вырисовываться. Должно было пройти какое-то время, пока новая картина мира вызреет со всей определенностью в его сознании, а пока что ему не хотелось принимать никаких радикальных решений.

По возвращении в Лейпциг он выехал из общежития и переселился в комнату к Илоне. Они спали вместе на старой односпальной раскладушке. Пожилая дама, хозяйка квартиры, поначалу выразила сомнения. Как строгой католичке ей хотелось соблюсти приличия, но потом она согласилась. Немка рассказала Томасу, что потеряла мужа и двоих сыновей в Сталинградской битве, и показала фотографии. И отношения с хозяйкой наладились. Он чинил то одно, то другое в квартире, оказывал помощь, покупал различные кухонные принадлежности и продукты, готовил еду. Его приятели по студенческому общежитию иногда заходили в гости, но у него возникло ощущение, что он отдалился от них. Тем тоже казалось, что Томас не такой веселый, как прежде, и менее разговорчивый.

Эмиль, отношения с которым были самыми тесными, однажды, когда они вместе работали в библиотеке, завел разговор на эту тему.

— У тебя все в порядке? — спросил Эмиль, хлюпая носом. У него был насморк. Наступила хмурая и промозглая осень, и в здании университета стоял холод.

— В порядке? — переспросил Томас. — Да, все в порядке.

— Нет, из-за того… — запнулся Эмиль. — Нам кажется, что ты нас избегаешь, или это глупости?

Томас уставился на Эмиля.

— Конечно, глупости, — ответил он. — Просто так много всего изменилось. Илона… ты знаешь, столько перемен.

— Да, знаю, — озабоченно проговорил Эмиль. — Естественно. Илона и все такое. Тебе что-нибудь известно об этой девице?

— Мне все о ней известно, — рассмеялся Томас. — Да все в порядке, Эмиль. Не переживай.

— Лотар что-то говорил о ней.

— Лотар? Он вернулся?

Томас ничего не сказал своим землякам о том, что товарищи Илоны говорили о Лотаре Вайзере, и о том, какую роль он сыграл в изгнании Ханнеса из университета. Лотар не вернулся к началу учебного года, и Томас только из уст Эмиля услышал о его появлении. Он принял решение держаться от немца на расстоянии, избегать всего, что может заинтересовать того, стараться не разговаривать с ним и не говорить о нем.

— Он приходил посидеть с нами на кухне позавчера вечером, — сказал Эмиль. — Принес свиные ребрышки. У него всегда есть жрачка.

— Что же он говорил про Илону? С чего это он вспомнил про нее?

Томас старался скрыть волнение, но довольно безуспешно. Он был в большом смятении и смотрел в упор на Эмиля.

— Да так, ничего особенного. Только то, что она венгерка, а они ужасные лицемеры, — ответил Эмиль. — Что-то в этом духе. Все только и говорят что о событиях в Венгрии, но никто толком не знает, что там происходит. Может быть, ты что-нибудь знаешь через Илону? Что там творится?

— Мне почти ничего не известно, — заявил Томас. — Единственное, что я знаю, так это то, что люди требуют реформ. Но что именно говорил Лотар об Илоне? Лицемерная? Почему он так сказал? Что он имел в виду?

Эмиль заметил его горячность и попытался вспомнить, что же сказал Лотар буквально.

— Он сказал, что не знает, можно ли иметь с ней дело, — проговорил наконец Эмиль неуверенно. — У Лотара есть сомнения на тот счет, что Илона истинная социалистка. Он считает, что она дурно влияет на свое окружение, клевещет на людей. Даже на своих и твоих знакомых. Он утверждал, что Илона говорила про нас гадости прямо при нем.

— Почему Лотар так говорит? Что ему известно об Илоне? Они не знакомы. Она ни разу с ним не разговаривала.

— Я не знаю, — пожал плечами Эмиль. — Это ведь все пустая болтовня, правда? Скажи?

Томас молчал, погруженный в свои мысли.

— Томас? — позвал Эмиль. — Ведь это все враки, правда же?

— Конечно. Полная ерунда, — уверил он друга. — Лотар не знаком с Илоной. И она никогда не говорила ничего плохого о вас. Наглая ложь. Лотар…

Он уже готов был рассказать Эмилю то, что слышал о Лотаре, но вдруг осознал, что не должен этого делать. До него разом дошло, что он не может довериться Эмилю. Своему другу! У него не было причин не верить Эмилю, но жизнь неожиданно поставила его перед выбором, кому доверять, а кому нет. Кому можно рассказать о том, что лежит на сердце, а с кем нельзя об этом говорить. Не из-за того, что его друзья были коварными или подлыми и плели интриги за его спиной, но скорее потому, что в любой момент они могут нечаянно проговориться неизвестно кому, как он по неосторожности наговорил на Ханнеса. Речь шла об Эмиле, Храбнхильд и Карле, его университетских друзьях. В свое время он рассказал им во всех деталях о том, что услышал в подвале от друзей Илоны, о том, как Ханнес познакомился с ней, и о царящих там напряжении и даже страхе. Больше он этого делать не будет.

В особенности нужно остерегаться Лотара. Томас пытался уяснить, почему немец говорил об Илоне перед исландцами в таком духе, и старался вспомнить, было ли что-то подобное в отношении Ханнеса. Но в голову ничего не приходило. Может быть, это предупреждение им с Илоной? Они почти ничего не знали о Лотаре. На кого именно он работает? По твердому убеждению Илоны и ее товарищей Лотар сотрудничал со спецслужбами. Может быть, таковы методы полиции — очернять людей, образующих тесный круг, чтобы посеять вражду между ними?

— Томас! — Эмиль пытался привлечь его внимание. — Так что Лотар?

— Прости, — ответил Томас, — я задумался.

— Ты хотел мне что-то сказать по поводу Лотара?

— Да нет, ничего.

— А по поводу вас с Илоной? — спросил Эмиль.

— А что по поводу нас с Илоной?

— Вы так и собираетесь жить вместе? — спросил Эмиль с сомнением в голосе.

— Что ты имеешь в виду? Конечно. Почему ты спрашиваешь об этом?

— Будь осторожен, — предупредил его Эмиль.

— О чем ты?

— Да так, после того как выгнали Ханнеса, не знаешь, чего ожидать.

Томас передал Илоне разговор с Эмилем, стараясь смягчить рассказ. У нее на лице сразу же отразилось беспокойство, и она засыпала его вопросами о том, что именно говорил Эмиль. Они пытались разобраться в том, что затевает Лотар. Он совершенно точно очернял ее перед другими студентами, но, что хуже всего, перед друзьями Томаса, с которыми они общались ближе всех. Что это, начало чего-то еще? Возможно, Лотар специально следит за ней? Может быть, ему известно о собраниях? Они приняли решение не слишком показываться на людях в ближайшие несколько недель.

— Тогда они вышлют нас на родину, — сказала Илона и попыталась улыбнуться. — Что еще они могут сделать? Мы последуем тем же путем, что и Ханнес. Ничего более серьезного случиться не может.

— Конечно, — согласился Томас, чтобы подбодрить ее, — ничего более серьезного не может случиться.

— Они могут меня арестовать за агитацию против их режима, — проговорила Илона. — За антикоммунистическую пропаганду. Против Социалистической единой партии Германии. У них много статей на этот счет.

— Может, ты прекратишь? Перестанешь на время? Посмотрим, как будут развиваться события.

Она взглянула на него:

— О чем ты? Допустить, чтобы такой идиот, как Лотар, диктовал мне, что делать?!

— Илона!

— Я всегда говорю, что думаю, — сказала она. — Рассказываю всем, кто хочет знать, о том, что происходит в Венгрии и каких перемен ждут люди. Я всегда так поступала, ты же знаешь, и не хочу останавливаться.

Они замолчали, погруженные в тяжелые раздумья.

— Что может произойти в худшем случае?

— Тебя вышлют на родину.

— Меня вышлют на родину.

Они переглянулись.

— Мы будем бдительны, — сказал Томас. — Ты будешь осторожна, обещай мне.

Проходили недели и месяцы. Илона не прекращала своей деятельности, но была настороже, как никогда раньше. Он продолжал ходить на лекции, постоянно беспокоясь за Илону и умоляя ее быть осмотрительной. Так было до того дня, пока ему не повстречался Лотар. Они не виделись долгое время, и, вспоминая потом об их беседе, Томас знал наверняка — встреча не была случайностью. После занятий он собирался дойти до собора святого Фомы, где его должна была ждать Илона, но тут из-за угла показался Лотар и пошел в его сторону. Немец заулыбался и радостно приветствовал его. Томас ничего не ответил и хотел пройти мимо, тогда Лотар взял его за локоть.

— Не хочешь со мной поздороваться? — спросил он.

Томас высвободился и пошел дальше, но, спустившись по лестнице, почувствовал, что его снова схватили за руку.

— Мы должны поговорить, — сказал Лотар, когда Томас обернулся.

— Нам не о чем говорить, — ответил он.

Лотар снова улыбнулся, но в его глазах не было смеха.

— Напротив, — возразил немец, — у нас неисчерпаемое количество тем.

— Оставь меня в покое, — заявил Томас, продолжая спускаться по лестнице до этажа, где находился кафетерий.

Он не оглядывался в надежде, что Лотар перестанет его преследовать, но как бы не так. Немец снова его остановил и огляделся. Ему не хотелось привлекать внимание.

— Эй, в чем дело? — раздраженно воскликнул Томас. — Мне нечего тебе сказать. Попробуй уразуметь это. Оставь меня в покое.

Он попытался обойти Лотара, но тот преградил ему путь.

— Что случилось? — спросил немец.

Томас молча смотрел ему прямо в глаза.

— Ну так что? — настаивал Лотар.

— Ничего, — ответил Томас. — Оставь меня в покое.

— Почему это ты не хочешь со мной разговаривать? По-моему, мы были друзьями.

— Нет, мы не были друзьями, — ответил Томас. — Ханнес был моим другом.

— Ханнес?

— Да, Ханнес.

— Так это из-за Ханнеса? — спросил Лотар. — Так это из-за него ты не хочешь со мной разговаривать?

— Оставь меня в покое, — повторил Томас.

— При чем тут Ханнес?

— Ты…

Он замолк. Действительно, при чем тут Ханнес? Он не видел Лотара со времени исключения Ханнеса из университета. Лотар исчез, как сквозь землю провалился. За это время он, Томас, узнал, что думают Илона и ее товарищи о Лотаре — что он сотрудничает со спецслужбами, что он подлец и осведомитель, что он подбивает людей на стукачество, чтобы те доносили на своих друзей и докладывали властям об их образе мыслей и разговорах. Лотар ничего не знал о его подозрениях, а он чуть не проговорился, чуть не рассказал о том, что Илона думает о нем. Его вдруг как по голове ударило — что точно нельзя было делать, так это читать Лотару мораль, дать ему понять, что о нем кое-что известно.

Томас взвесил, каковы его шансы обыграть Лотара в той игре, которую он вел по отношению к своим землякам и вообще ко всем, с кем встречался, кроме Илоны.

— Так что я? — продолжал настаивать Лотар.

— Ничего, — ответил Томас.

— Ханнесу тут больше не было места, — начал Лотар. — Ему тут больше нечего было делать. Ты сам это говорил. Ты же мне это и рассказал. Мы с тобой встретились и обсуждали Ханнеса. В пивной. И ты признался, что считаешь Ханнеса ненадежным. Тогда вы не были друзьями.

— Да, правда, — ответил Томас. У него даже появился неприятный привкус во рту. — Мы не были друзьями.

Он чувствовал, что должен был признать это. Он не отдавал себе в полной мере отчет, кого пытается защитить. Он больше не был уверен в своей позиции. Почему он не высказал без обиняков то, что думает, как делал всегда? Он играл в жмурки, не понимая правил, и ему приходилось двигаться с закрытыми глазами. Может быть, ему не хватает мужества? Наверное, он просто трус. Томас вспомнил Илону. Она бы знала, как разговаривать с Лотаром.

— Я никогда не говорил, что его нужно выгнать из университета, — добавил Томас, набравшись смелости.

— Мне помнится, как раз ты-то и распинался в таком духе, — поправил его Лотар.

— Нет, — ответил Томас, повышая голос. — Это ложь!

Лотар улыбнулся.

— Успокойся, — посоветовал он.

— Оставь меня в покое.

Томас хотел уйти, но Лотар не пропускал его. Его вид стал более угрожающим. Он сильнее сдавил ему локоть, подтянул Томаса к себе и прошептал на ухо:

— Нам нужно поговорить.

— Нам не о чем говорить, — возразил Томас, попытавшись вырваться, но Лотар крепко держал его.

— Мы должны поговорить о твоей Илоне, — объявил немец.

Томас почувствовал, как его лицо запылало, а мышцы размякли, и Лотар понял это, ощутив, что рука вдруг повисла.

— О чем ты? — спросил Томас, стараясь сохранять спокойствие.

— Я считаю, что она не очень подходящая компания для тебя, — заявил Лотар, — и сейчас я говорю как твой друг и «опекун». Надеюсь, ты простишь, что я вмешиваюсь.

— О чем ты говоришь? — переспросил Томас. — Не очень подходящая компания? По-моему, тебя это не касается, что…

— Сдается мне, она водится с людьми, не похожими на нас с тобой, — оборвал его Лотар. — Боюсь, как бы она не уволокла тебя за собой в болото.

Онемев, Томас смотрел на Лотара.

— О чем ты говоришь? — повторил он свой вопрос в третий раз, не зная, что еще сказать. В голову ничего не приходило. Единственная мысль была об Илоне.

— Нам известно о собраниях, на которые она ходит, — продолжал Лотар. — Мы знаем, что это за люди. Мы в курсе, что ты тоже ходил на эти сборища. Мы знаем, какую информацию распространяет Илона.

Томас просто не верил своим ушам.

— Дай нам помочь тебе, — закончил Лотар.

Он уставился на немца, который смотрел ему прямо в глаза с выражением крайней серьезности на лице. Лицедейство окончилось, слащавая улыбка исчезла с его губ. Томас видел перед собой только суровую непреклонность.

— Вы? — откликнулся Томас. — Кто это «вы»? О чем ты говоришь?

— Пойдем со мной, — велел Лотар. — Хочу показать тебе кое-что.

— Никуда я с тобой не пойду, — заявил он. — Кто может меня заставить идти за тобой?

— Ты пожалеешь об этом, — предупредил Лотар, не теряя спокойствия. — Я пытаюсь тебе помочь. Постарайся уяснить это. Дай мне показать тебе кое-что. Тогда ты лучше поймешь, о чем я говорю.

— Что ты собираешься мне показывать? — спросил Томас.

— Пойдем, — сказал Лотар, подталкивая его легонько перед собой. — Я пытаюсь помочь тебе. Поверь.

Томас хотел воспротивиться, но страх и любопытство перевесили, и он сдался. Если Лотар намеревался ему что-то показать, лучше посмотреть, чем отворачиваться. Они вышли из университета и направились в сторону старого города, пересекли площадь Карла Маркса и оказались на улице Босяков. Вскоре Томас увидел, что они стоят перед угловым домом № 24 на Дитрихринг — штаб-квартирой службы госбезопасности в Лейпциге, он знал это. Томас замедлил шаг, а потом остановился, увидев, что Лотар собирается подняться по лестнице в здание.

— Что мы тут делаем? — спросил он.

— Пойдем, — приказал Лотар. — Нам нужно поговорить с тобой. Не усложняй ситуацию.

— Не усложнять? Я не пойду туда!

— Либо ты идешь сейчас сам, либо они придут за тобой, — предостерег его Лотар. — Лучше самому.

Томас не двигался с места. Больше всего ему хотелось убежать отсюда. Что нужно от него спецслужбам? Он ничего не сделал. Томас посмотрел по сторонам. Не увидит ли кто-нибудь, как он входит сюда?

— К чему все это? — прошептал он еле слышно, трясясь от страха.

— Пойдем, — повторил Лотар, открывая дверь.

В полном замешательстве Томас поднялся по ступеням и вошел в здание вслед за Лотаром. Они оказались в небольшом вестибюле с серой каменной лестницей, стены были облицованы толстыми плитами розового мрамора. Поднявшись на следующий этаж, они прошли в приемную, располагающуюся по левую руку. В нос сразу же ударил запах немытого линолеума, грязных стен, табачного дыма, пота и страха. Лотар кивнул человеку в приемной и открыл дверь в длинный коридор, по обеим сторонам которого находились двери, выкрашенные зеленой краской. В середине коридора оказался холл, откуда был вход в маленький кабинет, а напротив него — узкая металлическая дверь. Лотар вошел в кабинет. За письменным столом сидел мужчина средних лет с усталым лицом. Он взглянул на Лотара и кивнул ему.

— Однако! Сколько времени заняло привести его! — пожурил мужчина Лотара, не проявив к Томасу особого внимания.

Чиновник курил вонючие сигареты. Его пальцы пожелтели, пепельница была переполнена прогоревшими до фильтра окурками. Мужчина носил густые усы, но от курения волоски над губой были опалены. Чернявые волосы были слегка тронуты сединой на висках. Он выдвинул ящик письменного стола, достал оттуда папку и открыл ее. В папке оказалось несколько листов машинописного текста и черно-белые фотографии. Мужчина взял снимки, взглянул на них и выложил их на стол перед Томасом.

— Это ведь вы? — спросил он.

Томас взял фотографии. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что на них изображено. Снимки были сделаны в вечернее время и с некоторого расстояния, на них виднелись люди, выходящие из многоквартирного дома. Фонарь над дверью освещал группу. Он вгляделся в фотографию и тут же узнал Илону и мужчину, который присутствовал на собрании в подвале, потом еще одну женщину и себя самого. Томас просмотрел все снимки. Некоторые из них были увеличены, особенно лица людей, его лицо и лицо Илоны.

Хозяин густых усов зажег сигарету и откинулся на спинку стула. Лотар уселся в углу кабинета. На одной стене висела большая карта Лейпцига и портрет Ульбрихта. У другой — стояли три массивных стальных шкафа для документов.

Томас обернулся в сторону Лотара и, стараясь скрыть дрожь в руках, спросил:

— Что все это значит?

— Скорее это ты должен нам рассказать, — ответил Лотар.

— Кто сделал снимки?

— Думаешь, это так важно? — усмехнулся Лотар.

— Вы шпионили за мной?

Лотар и человек с опаленными усами переглянулись. Лотар расхохотался.

— Что ты хочешь? — спросил Томас, обращаясь к Лотару. — Почему вы сделали эти фотографии?

— Тебе известно, что это за компания? — спросил Лотар.

— Я никого не знаю, — ответил он, не покривив душой. — Кроме, естественно, Илоны. Почему вы сделали эти снимки?

— Конечно, ты никого не знаешь, — закривлялся Лотар, — кроме красавицы Илоны. С ней ты знаком. Знаешь ее лучше всех. Даже лучше, чем твой друг Ханнес.

Томас не понимал, куда клонит Лотар. Он взглянул на человека с усами, затем посмотрел в коридор, где виднелась стальная дверь. В нее был врезан маленький глазок с крышкой. Он подумал, нет ли там кого-нибудь. Не держат ли они кого-нибудь под арестом? Ему захотелось уйти из этого кабинета, чего бы это ни стоило. Он ощущал себя загнанным зверем, ищущим лазейку в полной безысходности, и не важно какую.

— Вы хотите, чтобы я прекратил ходить на эти собрания? — спросил он с сомнением в голосе. — Без проблем. Я не так часто на них бывал.

Он впился взглядом в стальную дверь. В тот момент все его существо наполнилось одним только страхом. Он уже был готов отступить и предложить хороший откуп, хотя не знал, что именно нужно сделать, что вообще можно сделать, чтобы они остались довольны. Он был готов на все, только бы выйти из этой комнаты.

— Прекратить? — повторил мужчина с усами. — Вовсе нет. Никто не просит вас прекращать. Напротив. Мы как раз хотим, чтобы вы чаще посещали подобные собрания. Должно быть, они очень интересные. В чем их цель?

— Ни в чем, — ответил он, сознавая, что у него с трудом получается сохранять мужественный вид. И для них это должно быть очевидно. — Нет никакой цели. Мы обсуждаем университетские проблемы, говорим о музыке, литературе. Все в таком духе.

Усатый начальник усмехнулся. Он должен был распознать его страх. Понять, какой слепой ужас Томас испытывает в эти минуты. Практически осязаемый. У Томаса никогда не получалось легко врать.

— Почему ты заговорил о Ханнесе? — спросил он неуверенно, взглянув на Лотара. — О том, что я знаю Илону лучше, чем Ханнес? Что ты имел в виду?

— Ты не в курсе? — спросил Лотар, изобразив изумление. — Они были вместе, ну, как вы сейчас. До того, как появился ты. Она тебе ничего не сказала?

Он молча смотрел на Лотара.

— Почему это она тебе ничего не рассказала? — продолжал Лотар все тем же притворно удивленным тоном. — У нее особая страсть к исландцам. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что Ханнес просто не мог ей помочь.

— Помочь?

— Она хочет выйти замуж за какого-нибудь исландца, чтобы уехать в Исландию, — объяснил Лотар. — С Ханнесом не получилось. Может быть, ты ей окажешь такую услугу? Она уже давно мечтает эмигрировать из Венгрии. Неужели она ничего тебе не говорила? Илона приложила много сил, чтобы уехать.

— Присядьте, — предложил усатый, закуривая новую сигарету.

— Я не могу больше здесь задерживаться, — ответил Томас, пытаясь набраться смелости. — Мне нужно идти. Спасибо, что рассказали мне все это. Лотар, мы с тобой лучше поговорим потом.

Он неуверенно направился к двери. Мужчина с усами посмотрел на Лотара, тот пожал плечами.

— Сядь на место, ублюдок! — заорал начальник, вскочив со стула.

Томас застыл у двери, точно его ударили по голове, и обернулся.

— Мы не допустим никакой подрывной деятельности против нашей власти! — вопил усатый. — Особенно со стороны чертовых иностранцев вроде тебя, которые приезжают сюда под видом учебы. Сядь, тварь! Закрой дверь и сядь!

Томас прикрыл дверь, вернулся в кабинет и сел на стул напротив письменного стола.

— Ну вот, теперь ты вывел его из себя, — посетовал Лотар, качая головой.

Томас жаждал вернуться в Исландию и забыть этот ужас. Он завидовал Ханнесу, который избежал подобного кошмара. Это первое, о чем он подумал, когда они в конце концов отпустили его. Они запретили ему уезжать из страны. Томас должен был принести им свой паспорт в тот же день. Потом он вспомнил об Илоне. Он знал, что никогда не сможет предать ее, особенно после того, как страх стал немного отступать. Он никогда не сможет бросить Илону. Они угрожали ему, играя на его чувствах к ней. Если он не выполнит их указаний, с ней может что-нибудь произойти. Прямо ничего сказано не было, но намек был ясен. Если он расскажет ей об их беседе, с ней случится беда. Они не сказали, что именно, но угроза повисла в воздухе, так что он представил себе самое страшное.

Они будто пропустили его через решето, они в точности знали, чего хотят добиться и что он должен выполнить. Решение явно было принято загодя. Ему казалось, что они намерены сделать из него своего осведомителя. Он должен предоставлять им информацию об антиобщественном поведении, доносить на своих товарищей. Из разговора Томас понял, что за ним будут следить. Больше всего их интересовала деятельность Илоны и ее соратников в Лейпциге и вообще в Германии. Они хотели знать, что происходит на собраниях, кто руководители. Какие выдвигаются идеи? Существует ли связь с Венгрией или другими странами Восточной Европы? Насколько многочисленна оппозиция? Что думают об Ульбрихте и коммунистической партии? Они говорили о многих вещах, но он уже давно перестал их слушать. В ушах шумело.

— А что, если я откажусь? — спросил он по-исландски.

— Говори по-немецки! — раздраженно приказал человек с усами.

— Ты не откажешься, — ответил Лотар.

Начальник объяснил ему, что будет, если он откажется. Его не вышлют из страны. Он не отделается так легко, как Ханнес. В их глазах он полное ничтожество, не больше чем дерьмо на улице. Если он не будет следовать их указаниям, то потеряет Илону.

— Но если я буду доносить вам обо всем, я ведь все равно ее потеряю, — проговорил он.

— Решение пока не принято, — заявил человек с густыми усами, закуривая еще одну сигарету.

Решение пока не принято.

Эта фраза отдавалась у него в мозгу и преследовала его всю дорогу от здания полиции до дома.

Решение пока не принято.

Он уставился на Лотара. Они задумали что-то в отношении Илоны. Уже. Осталось только завизировать. Если он не станет делать то, что они ему велели…

— Кто же ты на самом деле? — обратился он к Лотару, нерешительно поднимаясь со стула.

— Сядь! — проорал усатый, вскакивая, в свою очередь.

Лотар смотрел на Томаса со слабой усмешкой на губах.

— Как может человек поступать подобным образом?

Лотар не отвечал.

— А если я все расскажу Илоне?

— Ты ничего ей не расскажешь, — пригрозил Лотар. — Объясни-ка лучше, как ей удалось обработать тебя? Согласно нашим сведениям, не было никого убежденнее тебя. Что же случилось? Как ей удалось обратить тебя в свою веру?

Томас подошел к Лотару и собрал всю свою волю в кулак, чтобы высказать ему то, что наболело. Усатый вышел из-за стола и встал у него за спиной.

— Это не она отвратила меня, — проговорил Томас по-исландски. — Это ты. Все, что ты собой представляешь, отвратило меня — презрение к людям, ненависть, жажда власти. Все это, собранное в тебе, заставило меня многое пересмотреть.

— Слишком просто, — возразил Лотар. — Либо ты социалист, либо нет.

— Нет, — поправил Томас. — Ты ничего не понял, Лотар. Либо ты человек, либо нет.

Он шел домой быстрым шагом, думая об Илоне. Ему нужно рассказать ей о том, что произошло, несмотря на их требования и принятые решения. Она уже должна быть дома. Может быть, им удастся вместе уехать в Исландию. Он вдруг ощутил, насколько далека его родина. Или Илона сможет вернуться в Венгрию. А может быть, даже в Западную Германию. В Западный Берлин. Слежка не была такой жесткой. Он может рассказать им все, что они хотят услышать, чтобы только спасти Илону, чтобы она смогла за это время выбраться из страны. Ей нужно уезжать.

Но что это за история с Ханнесом? Что такое болтал Лотар про Ханнеса и Илону? Что они когда-то были вместе? Илона никогда ему не говорила. Только что они были друзьями и что познакомились на собраниях. Вполне возможно, Лотар хотел сбить его с толку. Или Илона действительно использовала его, чтобы эмигрировать на Запад?

Томас перешел на бег. Люди мелькали перед ним, но он их не замечал. Как в бреду, он миновал улицы одну за другой, его мысли были заняты Илоной; он думал о себе самом, о Лотаре, о спецслужбах, о стальной двери с глазком и усатом начальнике. Ему не будет никакой пощады. Он знал это. Не важно, исландец он или кто-то еще. Для таких людей это не играло никакой роли. Исландцы разве не могут исчезнуть, как и все прочие? Они хотят, чтобы он шпионил для них. Чтобы доносил им, о чем говорят на собраниях, на которые ходит Илона. Передавал им то, что услышит в университетских кулуарах, в исландской компании из студенческого общежития или от других студентов-иностранцев. Они уверены, что держат его железной хваткой. Если он откажется, то не выпутается так же легко, как Ханнес.

Они держат под прицелом Илону.

Он чуть не плакал и, когда наконец добрался до дома, схватил Илону в свои объятия, не произнося ни слова. Она волновалась за него, сказала, что прождала его целую вечность у церкви святого Фомы, а когда он так и не появился, поспешила домой. Он выложил ей все, что произошло, несмотря на то что они запретили ему это делать. Илона слушала молча, а потом стала расспрашивать о деталях. Он отвечал, насколько мог, подробно. Первое, о чем она спросила, — это о своих товарищах, которые были родом из Лейпцига, насколько легко их можно опознать по фотографиям. Томас ответил, что, как он полагает, полиция прекрасно осведомлена о каждом из них.

— Боже милостивый! — простонала Илона. — Мы должны их предупредить. Как они узнали? Они наверняка выследили нас. Кто-то выдал, кто-то, кому было известно о собраниях. Кто? Кто же донес? Мы были так осторожны. Никто не знал об этих собраниях.

— Не знаю, — ответил Томас.

— Я должна предупредить их, — сказала Илона, меряя шагами их маленькую комнатушку. Потом она подошла к окну, выходящему на улицу, и выглянула в него. — Они следят за нами? Сейчас?

— Я не знаю, — промямлил Томас.

— Боже мой! — опять простонала Илона.

— Они сказали, что вы с Ханнесом были вместе, — выпалил он. — Лотар сказал.

— Ложь! — воскликнула она. — Все, что они говорят, — ложь. Ты должен знать это. Они играют с тобой, играют с нами. Нужно придумать, что делать. Я должна предупредить людей.

— Они сказали, что ты стремишься эмигрировать за наш счет, с помощью исландцев.

— Конечно, они будут это говорить, Томас. Что еще они могут сказать? Прекрати говорить ерунду.

— Я не должен был тебе ничего рассказывать, так что нужно быть осторожными, — добавил он, понимая, что она права. — Все, что они говорили, — ложь. Все! Ты в большой опасности. Мне дали это понять. Нельзя совершить ошибку.

Они посмотрели друг на друга в полном отчаянии.

— Во что мы влипли? — простонал он.

— Не знаю, — вздохнула Илона, обняв его и постаравшись успокоить. — Они не хотят второй Венгрии. Вот во что мы влипли.

Через три дня Илона исчезла.

Когда за ней пришли, дома вместе с ней был Карл. Он прибежал в университет и рассказал ошеломляющую новость. Карл зашел за книгой, которую Илона обещала одолжить ему. Вдруг в дверь постучала полиция. Его прижали к стене. Комнату перевернули вверх дном. Илону увели.

Карл еще не закончил свой рассказ, как Томас сорвался с места. Они были так осторожны! Илона предупредила своих товарищей, и им удалось исчезнуть из Лейпцига. Она сама собиралась уехать домой в Венгрию к родителям, а он хотел вернуться в Исландию, чтобы потом встретиться с ней в Будапеште. Учеба больше не имела значения. Самым важным осталась только Илона.

Его легкие были готовы разорваться, когда он добежал до дома. Дверь осталась открытой, он влетел в квартиру, а потом в комнату. Все было в диком беспорядке: книги, газеты, постельное белье валялось на полу. Стол был перевернут, кровать сдвинута в сторону. Ничего не осталось на прежнем месте. Многое было поломано. Он подошел к пишущей машинке, брошенной на пол.

Потом пустился бегом прямиком в штаб-квартиру службы госбезопасности. Но, дойдя, осознал, что не знает имени человека с густыми усами. В приемной не поняли, что он хочет. Он просил разрешения пройти в коридор, чтобы самому отыскать нужный кабинет, но дежурный помотал головой. Томас бросился к двери, ведущей в коридор, но она была заперта. Тогда он начал выкрикивать имя Лотара. Дежурный вышел из-за стола и вызвал охрану. Появились три человека и оттащили его от двери. В этот момент дверь распахнулась, и начальник с усами вышел в приемную.

— Что вы с ней сделали? — заорал Томас на усатого. — Дайте мне увидеться с ней! — Он завопил в коридор: — Илона! Илона!

Усатый дал знак охране и захлопнул за собой дверь. Томаса вывели на улицу. Он стучался во входную дверь, тщетно зовя Илону. Он потерял разум. Они арестовали Илону, и он был уверен, что ее держат в этом здании. Он должен добиться встречи с ней, должен ей помочь, настоять на ее освобождении. Он был готов на все ради этого. Его отчаянию не было предела.

Он вспомнил, что утром в университете видел Лотара. Томас сорвался с места. Заметил трамвай, который шел к университету, и запрыгнул в него. Выскочил из трамвая прямо на ходу и увидел Лотара, который сидел в одиночестве за столиком в кафетерии. В помещении было немноголюдно. Томас уселся напротив Лотара, запыхавшийся, красный от бега, взволнованный и взъерошенный.

— Как дела? — поинтересовался Лотар.

— Я сделаю для тебя… для вас все, что хотите, только отпустите ее, — проговорил он без всякого предисловия.

Лотар смерил его долгим взглядом, взирая на его страдания с почти философским спокойствием.

— Кого это «ее»? — спросил он.

— Илону! Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Я все сделаю, если вы отпустите ее.

— Не могу взять в толк, о чем ты говоришь? — ответил Лотар.

— Вы арестовали Илону сегодня около полудня.

— Мы? — удивился Лотар. — Кто это «мы»?

— Спецслужбы, — объяснил Томас. — Илону арестовали сегодня утром. Карл был с ней, когда они пришли. Ты поговоришь с ними? Скажи им, что я сделаю все, что требуется ради ее освобождения.

— Думаю, ты больше не играешь никакой роли, — ответил Лотар.

— Помоги мне! — восклицал Томас. — Поговори с ними!

— Если ее арестовали, я бессилен. Слишком поздно. К сожалению.

— Что я могу сделать? — спросил он, готовый разрыдаться. — Скажи, что мне делать?

Лотар смотрел на него довольно долго, а потом проговорил:

— Иди домой на свою Пёчештрассе. Иди домой и надейся на лучшее.

— Что ты за человек? — бросил ему Томас, почувствовав, как его охватывает гнев. — Ты что же — дьявол в человечьем облике? Что заставило тебя превратиться в такое… чудовище? Что? Откуда такая жажда власти и презрение к человеческому достоинству? Такая злобность?!

Лотар оглянулся на редких посетителей кафетерия, потом усмехнулся:

— Люди, которые играют с огнем, могут обжечься, но когда это происходит, они всегда недоумевают. Такие бесхитростные, удивляются, как же это они обожглись.

Лотар встал и нагнулся над ним.

— Иди домой, — повторил он, — и надейся на лучшее. Я поговорю, но ничего не обещаю.

И Лотар пошел прочь размеренным шагом уверенного человека, будто ничего не произошло. Томас остался сидеть в кафетерии, закрыв лицо руками. Он думал об Илоне, пытаясь убедить себя в том, что они взяли ее только для допроса и потом отпустят. Возможно, они хотят попугать ее, как сделали это с ним несколькими днями раньше. Ужас, которым объят народ, на руку властям, это их питательная почва. А может быть, Илона уже вернулась? Он встал и пошел прочь из кафетерия.

Выходя из университета, Томас удивился тому, что ничего не изменилось. Он посмотрел по сторонам — люди вели себя так же, как и раньше, торопливо шагали по улицам, либо стояли и разговаривали. Его мир был полностью разрушен, а вместе с тем все осталось без изменений. Как будто не было никаких проблем. Ему захотелось поскорее очутиться дома и ждать там Илону. Может быть, она уже вернулась. Или же придет позже. Она должна прийти. Зачем им держать ее? Лишь потому, что она встречалась с другими людьми и вела с ними дискуссии?

Он был совершенно разбит, когда возвращался домой. Не знал, на каком он свете. Прошло так мало времени с тех пор, как, плотно прижавшись к нему, Илона призналась, прошептав ему на ухо, что получила подтверждение своим подозрениям. Это произошло, наверное, в конце лета.

Он лежал как парализованный и смотрел в потолок, не зная, как ему воспринимать новость. Потом сгреб ее в свои объятия и прошептал, что мечтает прожить с ней всю жизнь.

— С нами обоими, — пролепетала она.

— Да, с вами обоими, — согласился он, опустив голову ей на живот.

Он пришел в себя от того, что у него онемела рука. Часто, когда его захватывали воспоминания о событиях в ГДР, он сжимал кулаки до боли в суставах. Теперь он расслабился и сел в кресло, как всегда, задавая себе один и тот же вопрос: мог ли он воспрепятствовать тому, что произошло? Мог ли он поступить по-другому? Так, чтобы изменить ход событий. Но никак не мог прийти к каким-либо выводам.

Потом он медленно поднялся из кресла и пошел в подвал, там открыл дверь, включил лампочку на лестнице и стал осторожно спускаться по скользким, полустертым каменным ступеням. Он вошел в просторное подвальное помещение и включил свет. В подвале хранился различный хлам, накопленный, как это бывает, за долгие годы. Он почти ничего не выкидывал. Однако никакого беспорядка тут не было. Он убирал каждую вещь на свое место и бережно хранил все, чем пользовался.

Около одной из стен стоял станок. Иногда он вырезал фигурки. Обрабатывал кусочек дерева, а потом раскрашивал. Это было одним из его увлечений — берешь деревянный брусок и вырезаешь из него что-нибудь живое и красивое. Он мастерил фигурки животных. Некоторые из них, которыми он остался доволен, украшали его квартиру. Чем меньше размер, тем занятнее их делать. Ему удалось вырезать исландского шпица с закрученным хвостом и заостренными ушами, размером не больше наперстка.

Он дотянулся до станка и открыл забытую на нем коробку. Нащупав приклад ружья, он вынул оружие из футляра. Прикосновение к стали наполнило всегдашним ощущением холода. Иногда воспоминания заставляли Томаса спускаться в подвал, чтобы проверить оружие или просто убедиться, что оно на месте.

Он совершенно не жалел о том, что совершил столько лет назад. Уже после того, как вернулся из ГДР.

Много лет спустя после исчезновения Илоны.

Он никогда не пожалеет об этом.

 

23

Посол Федеративной Республики Германии в Исландии, госпожа Эльза Мюллер, имела докторскую степень. Она приняла полицейских лично в своем кабинете около полудня. Это была видная женщина шестидесяти лет. Она одарила Сигурда Оли теплым взглядом. Эрленд же в своей коричневой вязаной кофте под поношенным плащом вызвал у нее меньший интерес. Госпожа посол объяснила, что она историк по образованию и докторскую степень получила за свои исследования. Для гостей был приготовлен кофе и немецкое печенье. Полицейские сели на диван, и Сигурд Оли взял чашечку — ему не хотелось выглядеть невежливым. Эрленд отказался. Он бы с большим удовольствием закурил, но не решался спросить разрешения.

Отдав дань вежливости, полицейские извинились за причиненное германскому посольству беспокойство, но госпожа посол ответила, что помощь исландским властям — само собой разумеющееся дело.

Запрос рейкьявикской полиции относительно Лотара Вайзера прошел по всем инстанциям, сообщила фрау Эльза, обращаясь преимущественно к Сигурду Оли. Разговор шел на английском языке. Немец с таким именем, продолжала она, занимал должность консультанта по экономическим вопросам при торговом представительстве Германской Демократической Республики в шестидесятые годы. Информацию о нем, как оказалось, получить очень сложно, поскольку выяснилось, что в указанный период он сотрудничал с восточногерманскими спецслужбами и был связан с КГБ. Госпожа посол сообщила, что после падения Берлинской стены значительная часть документов «Штази» была уничтожена и та скромная информация, которой они располагают, исходит от западногерманской контрразведки.

— Вайзер бесследно исчез в Исландии в 1968 году, — продолжала фрау Мюллер. — Никому не известно, что с ним случилось. В свое время поговаривали, что он допустил какую-то оплошность и…

Госпожа посол замолчала и пожала плечами.

— Был устранен? — закончил за нее Эрленд.

— Это лишь предположение, и у нас нет никаких доказательств. Он мог также покончить с собой, а тело отправили на родину с диппочтой.

Она улыбнулась Сигурду Оли, будто хотела показать, что пошутила.

— Понимаю, что вам это может показаться комичным и малоправдоподобным, но с точки зрения дипломатии Исландия считается краем света. Климат ужасен. Вечные завывания ветра, темень и холод. Вряд ли отыщется более суровое наказание, чем отправить человека на работу в Исландию.

— То есть Вайзера могли наказать, послав сюда? — переспросил Сигурд Оли.

— Как мы выяснили, в молодости он сотрудничал со спецслужбами Лейпцига. — Фрау Мюллер пошуршала листками бумаги, разложенными перед ней на столе. — С 1953 по 1957 год, а может быть, и до 1958 года в его задачу входила вербовка иностранных студентов, из которых большинство, если не все, были коммунистами. Он склонял их к сотрудничеству со спецслужбами, чтобы они предоставляли властям определенную информацию. Так сказать, доносили на других студентов, следили за ними.

— Предоставляли информацию? — повторил Сигурд Оли.

— Не знаю, как вы это называете, — продолжала фрау Мюллер, — шпионить за соседями? Лотар Вайзер считался большим специалистом по привлечению молодежи к такому сотрудничеству. В обмен он предлагал деньги, а также хорошие оценки на экзаменах. В то время всех будоражили события в Венгрии. Молодежь следила за происходящим там, а спецслужбы присматривали за молодежью. Вайзер внедрился в студенческую среду. Таких, как он, было много. Люди типа Лотара Вайзера имелись во всех университетах Восточной Германии, да и вообще в высших учебных заведениях всех стран социалистического лагеря. Благодаря осведомителям они следили за обучающимися, узнавали их образ мыслей. Влияние студентов-иностранцев могло быть опасным, хотя большинство из них изучали наравне со специальными предметами основы марксизма.

Эрленд вспомнил о том, что Лотар говорил по-исландски.

— В Лейпциге в те годы обучались студенты из Исландии? — спросил он.

— Я не знаю, — ответила фрау Мюллер. — Вы можете это выяснить.

— Что стало с Лотаром? — задал свой вопрос Сигурд Оли. — После Лейпцига?

— Могу представить, насколько далеко от вас все это, — заметила фрау Мюллер, — спецслужбы и шпионаж. Вам, на севере, известно о таких вещах только понаслышке.

— Возможно, — улыбнулся Эрленд. — Не припомню ни одного хоть сколько-нибудь приличного секретного агента-исландца.

— Вайзер работал на спецслужбы ГДР. Он больше не занимался отслеживанием студенческих настроений. Много ездил и был прикреплен к посольствам в разных странах. В том числе его посылали и в Исландию. У него была особенная любовь к вашей стране, этим объясняется и тот факт, что в молодости он выучил исландский. Очевидно, у него были большие способности к языкам. Здесь, так же как и в других местах, в его задачу входило привлечение местного населения к сотрудничеству тем же способом, что и в университете Лейпцига. Если убеждение не помогало, он мог посулить денег.

— У него были связи с исландцами, работавшими на него? — спросил Сигурд Оли.

— Неизвестно, какие у него были тут успехи, но ничего исключать нельзя, — ответила фрау Мюллер.

— Имеется ли информация о сотрудниках посольства, с которыми он работал здесь? — поинтересовался Эрленд. — Кто-нибудь из них еще жив?

— У нас есть список людей, находившихся в Рейкьявике в то время, но нам не удалось найти ни одного из ныне здравствующих, кто был бы знаком с Вайзером и знал бы о его деятельности. На сегодняшний день нам известно точно только то, что его следы теряются в Исландии. Что произошло, мы не знаем. Он словно испарился. К слову, старые архивы спецслужб не очень-то надежны. Многих деталей не хватает, так же как и документов «Штази». Когда их предали гласности после объединения двух Германий, многие бумаги, в основном касающиеся вопросов слежки за гражданами, затерялись. Органы безопасности бывшей ГДР, естественно, были ликвидированы. Надо признаться, мы не располагаем полной информацией о судьбе Лотара Вайзера, но собираемся заниматься этим и дальше.

Наступило молчание. Сигурд Оли потянулся за печеньем. Эрленду нестерпимо хотелось курить. Он не видел пепельницы, так что, похоже, ему не удастся это сделать.

— Правда, есть интересная деталь, — снова заговорила фрау Мюллер. — Раз уж вспомнили о Лейпциге. Жители этого города страшно гордятся тем, что именно они подняли восстание, приведшее к отставке Хоннекера и падению Берлинской стены. В Лейпциге существовало сильное оппозиционное движение против коммунистического режима. Штаб-квартирой восставших послужила церковь святого Николая в старом городе. Люди собирались там для молитвы и протеста, и в один из вечеров повстанцы вышли из храма и направились к зданию «Штази», которое находилось неподалеку. Считается, что Лейпциг по меньшей мере стал началом процесса, приведшего к падению Берлинской стены.

— Ясно, — проговорил Эрленд.

— Странно, что немецкий разведчик исчез в Исландии, — вмешался Сигурд Оли. — Это все-таки…

— Необычно? — закончила за него с улыбкой фрау Мюллер. — Тот факт, что Вайзер был секретным агентом, давало преимущество убийце, если имело место преступление. Это видно из реакции торговой миссии ГДР, находившейся в Рейкьявике. У них ведь не было своего посольства. Полная тишина. Показательная реакция, когда пытаются замять дипломатический скандал. Никто ничего не говорит. Точно этот самый Вайзер никогда и не существовал. Мы не обнаружили никаких признаков расследования по факту его исчезновения.

Фрау Мюллер перевела взгляд с одного полицейского на другого.

— Его исчезновение осталось незамеченным и для местной полиции, — заметил Эрленд. — Мы навели справки.

— Указывает ли это на то, что дело было внутрипосольским? — вмешался Сигурд Оли. — Что, возможно, его убил кто-то из коллег?

— Вполне может быть, — согласилась фрау Мюллер. — У нас очень мало сведений о Вайзере и его судьбе.

— Убийцы скорее всего уже нет в живых, — добавил Сигурд Оли. — Столько времени прошло. Если, конечно, Лотар Вайзер был убит.

— Вы полагаете, что он и есть скелет из озера? — спросила фрау Мюллер.

— У нас нет готовых выводов на этот счет, — ответил Сигурд Оли. Полиция не проинформировала посольство о деталях находки. Сигурд посмотрел на своего босса, и тот кивнул. Тогда Сигурд сказал: — К найденному нами скелету было привязано прослушивающее устройство русского производства шестидесятых годов.

— Да, понимаю, — задумчиво произнесла фрау Мюллер. — Русского производства? И что же? Какие у вас соображения?

— Самые разные, — заверил ее Сигурд Оли.

— Мог ли этот аппарат принадлежать посольству Восточной Германии или дипмиссии, как это там называлось? — вклинился в разговор Эрленд.

— Вполне возможно, — подтвердила фрау Мюллер. — Страны Варшавского договора активно сотрудничали между собой, в том числе и в области шпионажа.

— Когда произошло объединение Германии, — начал Эрленд, — и немецкие представительства в Рейкьявике слились в единое целое, обнаружились ли такие аппараты у бывших гэдээровцев?

— Мы не сливались в единое целое, — возразила фрау Мюллер. — Восточногерманские миссии были ликвидированы, мы и глазом моргнуть не успели. Но я поинтересуюсь насчет аппаратов.

— У вас есть какие-нибудь соображения по поводу этого русского аппарата для прослушивания, найденного вместе со скелетом? — спросил Сигурд Оли.

— Не могу судить, — ответила фрау Мюллер. — Не мое дело высказывать предположения.

— Да, конечно, — стушевался Сигурд Оли. — Но все, что у нас есть, — это в основном предположения…

Но ни Эрленд, ни госпожа посол не дали ему закончить, и в разговоре возникла пауза. Эрленд сунул руку в карман и нащупал пачку сигарет, однако не осмелился достать ее.

— Вы тоже провинились? — спросил он у фрау Мюллер.

— Провинилась? — удивилась та.

— Почему вас послали в эту ужасную страну? На край света?

Она улыбнулась, но Эрленд ощутил, что за улыбкой что-то скрывается.

— Вы считаете ваш вопрос уместным? — спросила фрау Мюллер. — Я являюсь послом Федеративной Республики Германии в государстве Исландия.

Эрленд пожал плечами.

— Простите, — извинился он. — Но вы говорили о здешнем представительстве как о наказании. Впрочем, меня это, конечно, ни в коей мере не касается.

Неловкое молчание повисло в воздухе. Наконец Сигурд Оли решился прервать его, кашлянув и поблагодарив за сотрудничество. Фрау Мюллер холодным тоном пообещала связаться с ними, если выяснится что-либо еще в отношении Лотара Вайзера, что может оказаться полезным. По ее тону они поняли, что в этом случае она вряд ли побежит прямиком к телефону.

Выйдя из посольства, Эрленд и Сигурд Оли обсудили возможность знакомства исландских студентов в Лейпциге с Лотаром Вайзером. Сигурд решил заняться этим вопросом.

— Ты допустил бестактность в разговоре с ней, — сделал замечание Сигурд Оли.

— Э-э-э… сравнение с краем света вывело меня из себя, — проворчал Эрленд, зажигая долгожданную сигарету.

 

24

Вернувшись с работы, Эрленд застал дома Синдри Сная. Сын спал на диване, но, как только отец вошел, проснулся и встал.

— И где тебя носило? — спросил Эрленд.

— Ну… — промямлил Синдри Снай.

— Хочешь есть? — спросил Эрленд.

— Нет, спасибо, я уже поел.

Эрленд достал ржаной хлеб, масло и бараний паштет и заварил кофе. Несмотря на заверения Синдри о том, что он не голоден, сын с удовольствием уплетал бутерброды. Тогда отец выложил на стол сыр, который молодой человек тут же приговорил с большим аппетитом.

— У тебя есть новости от Евы Линд? — спросил Эрленд, подавая кофе, после того как сын немного утолил голод.

— Да, — ответил тот, — я разговаривал с ней.

— У нее все в порядке? — забеспокоился Эрленд.

— Более или менее, — ответил Синдри, доставая сигарету. Эрленд последовал его примеру. Сын поднес ему дешевую зажигалку. — По-моему, с Евой уже давно не все в порядке.

Потом они молча пили черный кофе и курили.

— Почему у тебя так темно в квартире? — спросил Синдри, посмотрев в сторону гостиной, плотные занавески препятствовали проникновению вечернего солнца внутрь помещения.

— Слишком яркий свет, — ответил Эрленд. — Вечером и ночью, — поправился он через минуту, не вдаваясь в подробности. Зачем ему объяснять Синдри, что он предпочитает короткие зимние дни и черные как смола ночи вечному летнему свету, излучаемому светилом сутки напролет. Он и сам не понимал, почему лучше чувствовал себя зимой, при полном мраке, чем ярким летом. — Где ты ее нашел? — спросил Эрленд. — Где же она прячется?

— Она прислала сообщение на мой телефон, и я позвонил ей. Мы все время поддерживали связь, даже когда я был в провинции. У нас всегда были хорошие отношения.

Он замолчал и посмотрел на отца.

— Ева — хорошая девушка, — сказал сын.

— Конечно, — подтвердил Эрленд.

— Серьезно! — стал горячиться Синдри. — Если бы ты знал, какая она была…

— Не стоит напоминать мне об этом, — оборвал его Эрленд, даже не пытаясь скрыть раздражения в голосе. — Я и так все знаю.

Синдри замолчал и уставился на отца. Потом он потушил сигарету. Эрленд сделал то же самое. Синдри встал.

— Спасибо за кофе, — сказал он.

— Ты уходишь? — удивился Эрленд, вставая, в свою очередь. Он вышел из кухни вслед за сыном. — Куда ты собрался?

Синдри не отвечал. Он взял свою поношенную джинсовую куртку со стула и натянул на себя. Эрленд ходил за ним по пятам. Ему не хотелось, чтобы Синдри уходил в таком настроении.

— Я не хотел… — начал он. — Но… Ева… Я знаю, что вы дружны.

— Что тебе вообще известно о Еве? — не выдержал Синдри. — С чего ты взял, что знаешь ее?

— Не делай из нее святую, — ответил Эрленд. — Еве это не подходит, да и ей самой не понравилось бы.

— Я и не делаю, — возмутился Синдри. — Но ты не должен считать, что знаешь Еву. Даже не думай! И вообще, как ты можешь судить, что ей подходит?

— Она законченная наркоманка, вот что я знаю! — взревел Эрленд, выходя из себя. — Или нужно знать что-то еще? Ко всему прочему, Ева не делает ничего, чтобы исправиться! Она потеряла ребенка, как тебе известно, и врачи сказали, что это не самое худшее, что могло произойти из-за того, что она кололась во время беременности. Так что не стоит тут гарцевать по поводу своей сестры. Эта идиотка опять влипла в какую-то историю, но я больше не желаю выпутывать ее из глупостей.

Синдри уже открыл дверь на лестницу и готов был выйти, но ненадолго задержался, обернулся к Эрленду, зашел обратно в квартиру и закрыл за собой дверь. Затем подошел к отцу.

— Гарцевать по поводу моей сестры? — повторил Синдри.

— Раскрой глаза! — сказал Эрленд. — Вот что я хочу тебе сказать: пока она сама не захочет себе помочь, вряд ли мы сможем что-либо изменить.

— Я прекрасно помню Еву до того, как она подсела на наркотики, — заявил Синдри. — А ты помнишь ее?

Он вплотную подошел к отцу, и Эрленд увидел гнев в его движениях, в выражении его лица и во взгляде.

— Помнишь ли ты Еву, когда она еще не кололась? — повторил Синдри.

— Нет, — ответил Эрленд. — Я не помню, и ты прекрасно это знаешь.

— Да, я прекрасно это знаю, — сказал Синдри.

— Не болтай всякую чушь, — проговорил Эрленд. — С меня достаточно Евы.

— Чушь? — переспросил Синдри. — Мы для тебя чушь?

— Боже мой! — простонал Эрленд. — Хватит. Я не собираюсь ссориться с тобой. И с ней я тоже не собираюсь ссориться и не хочу ее обсуждать.

— Так ты ничего не знаешь? — присвистнул Синдри. — Я виделся с ней позавчера. Она живет с каким-то типом по имени Эдди. Он на десять или пятнадцать лет старше ее. У него совсем крыша съехала: он набросился на меня с ножом, думая, что я рэкетир. Решил, что я пришел за деньгами. Они сбывают наркотики, но и им перепадает, однако денег всегда не хватает, так что за ними охотятся рэкетиры. Несколько человек. Ты, может, знаешь этого Эдди, ты ведь легавый. Ева не хотела говорить мне, где находится, она страшно напугана. Они сидят в какой-то дыре недалеко от центра. Эдди дает ей дозу, и она любит его за это. Никогда не видел такой искренней любви. Смекаешь? Он ее дилер. Она в полном дерьме, просто омерзительна. И знаешь, что ее интересовало?

Эрленд покачал головой.

— Она хотела знать, виделся ли я с тобой, — продолжал Синдри. — Ты не находишь это странным? Единственное, что ей хотелось выяснить, виделся ли я с тобой. С чего бы это, а? Почему она этим интересуется, по-твоему? В состоянии полного улета. Что ты думаешь на этот счет?

— Не знаю, — признался Эрленд. — Я уже давно перестал разбираться в Еве.

Он мог бы сказать, что у них с Евой бывали и горе, и радости. Несмотря на то что их отношения не назовешь легкими, скорее хрупкими, и порой у них разгорались настоящие баталии, все же между ними была какая-то связь. Иногда даже все шло как нельзя лучше. Он вспомнил рождественские праздники, когда Ева находилась в тяжелейшей депрессии из-за потери ребенка, так что он опасался, как бы она не совершила какой-нибудь глупости. Они встретили Рождество и Новый год у него дома и много говорили о ребенке и чувстве вины, которое мучило ее из-за того, что случилось. А потом в один прекрасный день после праздников Ева исчезла.

Синдри смотрел на отца.

— Ее интересовало, как у тебя дела. Как у тебя дела!

Эрленд молчал.

— Если бы ты знал, какая она была до того, как стала принимать наркотики, — продолжал Синдри, — если бы ты знал ее такой, какой ее знал я, у тебя был бы настоящий шок. Я давно не встречался с ней, и когда увидел, на кого она стала похожа… мне захотелось…

— Кажется, я сделал все, что мог, чтобы помочь ей, — ответил Эрленд. — Только вот возможности ограничены. И когда понимаешь, что у человека на самом деле нет никакого желания выпутаться…

Он так и не договорил.

— Она была рыжеволосой, — произнес Синдри. — В детстве. Густые рыжие волосы, мама говорила, что это ей досталось от тебя, от твоей семьи.

— Я помню ее рыжие волосы, — улыбнулся Эрленд.

— В двенадцать лет она коротко подстриглась и выкрасила волосы в черный цвет, — продолжал Синдри. — С тех пор она красит их черной краской.

— Зачем она это сделала?

— Их отношения с мамой не были простыми, — заметил Синдри. — Со мной мама обращалась совсем не так, как с Евой. Возможно, из-за того, что Ева была старше и напоминала ей тебя, а может быть, потому, что она была шумной, гиперактивной. Рыжеволосая и слишком подвижная. Она выводила из себя учителей. Мама перевела ее в другую школу, но стало только хуже. Еву дразнили, потому что она была новенькой, а она устраивала разные гадости, чтобы привлечь к себе внимание, донимала других детей, рассчитывая, что таким образом ее примут в компанию. Маму миллион раз вызывали в школу.

Синдри закурил.

— Ева никогда не верила маминым россказням о тебе. Во всяком случае, она так говорила. Они с мамой ругались, как кошка с собакой. Ева была мастером в том, чтобы завести маму, упомянув твое имя. Говорила, нет ничего удивительного, что ты ушел от нее, что никто не может жить с нашей матерью. Ева защищала тебя.

Синдри посмотрел по сторонам, держа сигарету в руке. Эрленд указал ему на пепельницу на столе. Втянув в себя табачный дым, Синдри уселся к столу. Он успокоился, и напряжение спало. Сын рассказал Эрленду, как Ева сочиняла истории о своем отце, когда уже достаточно подросла, чтобы задавать вопросы о его поступках.

Дети ощущали озлобленность матери по отношению к их отцу, но Ева не верила тому, что та говорила, и придумала свой собственный образ папочки, который меняла сообразно ситуации. Выдуманный ею характер поворачивался совсем другими гранями, нежели портрет, нарисованный матерью. Дважды Ева сбегала из дома, чтобы найти отца. В девять и одиннадцать лет. Она врала подругам, рассказывая, что ее настоящий папа вовсе не один из тех типов, которые ошиваются около ее матери, и что он живет за границей и всегда, когда возвращается домой, привозит ей дорогущие подарки. Но она не может их показать, потому что папа не разрешает хвастаться. Другим она врала, что у отца огромный особняк и что иногда она ездит погостить туда и получает все, что хочет, потому что он настоящий богач.

По мере взросления и созревания истории об отце становились более реалистичными. Как-то раз мама упомянула, что, насколько ей известно, их папаша по-прежнему работает в полиции. Вопреки всем трудностям в школе и напряженной обстановке дома после того, как Ева лет с тринадцати-четырнадцати стала пить пиво, пристрастилась к табаку и попробовала гашиш, она всегда знала, что отец где-то в городе. Со временем желание разыскать его ослабло.

Возможно, лучше просто фантазировать по поводу дорогого папочки, поделилась она как-то с братом. Ева думала, что встреча с отцом может стать еще одним разочарованием.

— Само собой разумеется, так и получилось, — подвел итог Эрленд.

Он уселся в кресло. Синдри забрал свою пачку сигарет.

— Вряд ли она такая уж ранимая со своим боевым раскрасом на лице, — заметил Эрленд. — Ева все время наступает на одни и те же грабли. У нее никогда нет денег, поэтому она вешается на дилеров, болтается вместе с ними, и даже несмотря на то что они вытирают об нее ноги, ее тянет к ним.

— Я попытаюсь поговорить с ней, — пообещал Синдри. — Но думаю, что Ева все еще надеется на то, что ты придешь и спасешь ее. Сдается мне, она на последнем издыхании. Сестра часто попадала в переделки, но такой, как сейчас, я ее никогда не видел.

— Почему она подстриглась в двенадцать лет? — спросил Эрленд.

— Ее кто-то поймал и гладил по волосам, делая недвусмысленные предложения, — объяснил Синдри.

Он выпалил это не раздумывая, точно в его памяти скопилась куча подобных примеров.

Синдри скользнул взглядом по библиотеке в гостиной. Квартира была просто завалена книгами.

Эрленд застыл, как статуя с холодными мраморными глазами.

— Ева говорила, что ты все время копаешься в историях, связанных с исчезновениями людей, — перевел разговор Синдри.

— Да, — отозвался Эрленд.

— Это из-за твоего брата?

— Возможно.

— Ева мне как-то сказала, что твое исчезновение из ее жизни многое определило для нее.

— Мда, — сказал Эрленд. — Даже если люди исчезают, они не обязательно умирают.

В его мыслях всплыл черный «Форд-Фолкэн», припаркованный перед центральным автовокзалом Рейкьявика. На одном из колес машины не хватало колпака.

Синдри не собирался оставаться на ночь у отца. Эрленд предложил постелить ему на диване, но сын отказался и попрощался. После его ухода Эрленд еще долго сидел в кресле, размышляя о своем брате и Еве Линд, о том немногом, что он помнил о ней, когда она была еще ребенком. Ей было всего два года, когда он ушел от них. Слова Синдри о дочерней любви к отцу задели его за живое, и его тяжелые отношения с Евой представились ему в новом и печальном свете.

Даже после того как после полуночи он погрузился в сон, его брат, Ева, Синдри и он сам не выходили у него из головы. Ему приснился удивительный сон. Он и его дети, втроем, ехали в машине. Дети сидели на заднем сиденье, а он за рулем, но Эрленд не знал, где они находятся, поскольку все вокруг было залито таким ярким светом, что он не узнавал местность. Вместе с тем ему казалось, что машина вроде бы движется вперед и ему нужно управлять ею как можно осторожнее, поскольку вокруг ничего не видно. Эрленд поглядывал в зеркало заднего вида на детей, сидящих на заднем сиденье, но не мог различить их черт. Он понимал, что там Синдри и Ева, но их лица были размытыми, как будто он смотрел через ткань. Эрленд уверял самого себя, что это не могут быть никакие другие дети. Еве, должно быть, не больше четырех лет. Он заметил, что брат и сестра держатся за руки.

Из включенного радио раздался завораживающий женский голос, который пел:

Вдруг перед ним возник гигантский грузовик. Эрленд попытался просигналить и нажать на тормоз, но ничего не вышло. Он посмотрел в зеркало заднего вида — дети исчезли. С него как гора с плеч свалилась. Эрленд взглянул на дорогу. Грузовик приближался с неимоверной быстротой. Столкновение было неизбежно.

И тут он с удивлением ощутил чье-то присутствие у себя под боком. Эрленд посмотрел на пассажирское кресло и увидел Еву Линд, которая там сидела и, улыбаясь, смотрела на него. Она уже больше не была маленькой девочкой, но оказалась молодой женщиной отталкивающего вида в замызганном синем плаще, с сальными волосами, синяками под глазами, впалыми щеками и черными губами. Она улыбалась, широко открыв рот, и Эрленд заметил, что у нее не хватает зубов.

Он хотел ей что-то сказать, но не мог ничего из себя выдавить. Хотелось крикнуть ей, чтобы она убиралась из машины, но что-то удерживало его. В ней чувствовалось какое-то спокойствие. Полное равнодушие и умиротворение. Ева Линд посмотрела на отца, потом на грузовик и принялась хохотать.

До того как произошло столкновение, Эрленд вынырнул из сна, выкрикивая имя дочери. Какое-то время он не мог прийти в себя, а потом снова опустил голову на подушку, и удивительно печальная песня проводила его в сон без сновидений.

 

25

Нильс плохо помнил Йоуханна, брата Харальда, и не понимал, почему Эрленд так разгорячился из-за того, что тот не упомянут в отчетах полиции по делу об исчезновении мужчины с «Фолкэном». Он говорил по телефону, когда Эрленд вошел в кабинет. На проводе была дочь Нильса. Она училась в одном из университетов США на медицинском факультете, точнее, специализировалась на педиатрии, сообщил Нильс с гордостью после того, как повесил трубку, как будто никогда раньше об этом не говорил. На самом деле он только и делал, что разглагольствовал о своих детях. Эрленд же больше не мог толочь воду в ступе. Нильс достиг пенсионного возраста и занимался по большей части незначительными правонарушениями типа угона машин и взломов с мелкой кражей. Как правило, он старался уговорить людей не подавать иск, поскольку расследование таких дел — пустая трата времени и ни к чему не ведет. Если воришку задержат, полицейские составят отчет, но все равно никакого результата не будет. Взломщики выходят сразу же после допроса и никогда не получают никаких обвинительных приговоров. А если вдруг произойдет такое чудо и на рецидивиста будет собрано досье, приговор все равно вынесут легкий, а это просто настоящее пренебрежение по отношению к пострадавшим людям.

— Что ты помнишь об этом Йоуханне? — спросил Эрленд. — Ты встречался с ним? Ты вообще ездил на хутор у Мшистой горы?

— Разве ты больше не занимаешься расследованием дела с русским аппаратом прослушивания? — отмахнулся Нильс, достав щипчики для ногтей из кармана пиджака. Он посмотрел на часы и начал подрезать себе ногти. Приближалось время большого обеденного перерыва.

— Занимаюсь, — ответил Эрленд. — Там есть чем заняться.

Нильс перестал стричь ногти и взглянул на коллегу. Ему не понравился его тон.

— Этот Йоуханн, или Йоуи, как его называл брат, был со странностями, — произнес Нильс. — Простодушный или, как говорили в былые дни, убогий. До того как речевая норма была отутюжена политкорректностью.

— В каком смысле простодушный? — уточнил Эрленд, который разделял мнение Нильса насчет способов выражения. Из-за желания угодить всевозможным социальным меньшинствам язык стал совершенно неестественным.

— Он был дурачком, — пояснил Нильс и снова принялся за свои ногти. — Я съездил туда дважды, чтобы побеседовать с братьями. Старший говорил за обоих. Йоуханн мало чего мог сказать. Братья сильно разнились. Один — кожа да кости, впалые щеки, другой — пухлый, с детским выражением лица, кротким как у ягненка.

— Я так и не понял по поводу этого Йоуханна, — гнул свое Эрленд. — Что ты имеешь в виду, говоря, что он был простодушным?

— Я уже многого не помню, Эрленд. Он зависел от брата, ну, как маленький ребенок, и все время спрашивал, кто мы такие. Плохо говорил, заикался. Представь себе крестьянина из какой-нибудь дыры — две рукавицы и дурацкий колпак. Вот таким он и был.

— И Харальду удалось убедить тебя, что Леопольд никогда не приезжал к ним на хутор?

— Им не нужно было ни в чем меня убеждать, — возразил Нильс. — Мы обнаружили машину у центрального автовокзала. Ничто не указывало на то, что он ездил к братьям. У нас не было никаких улик. Не больше, чем у тебя.

— А ты не подумал о том, что братья отогнали туда машину?

— Ничто не указывало на это, — повторил Нильс. — Тебе все известно об этом исчезновении. На основании тех улик, которые у нас были, ты поступил бы так же.

— Я нашел «Фолкэн», — объявил Эрленд. — Понятно, что прошло много времени и машина много где поездила, но в ней обнаружились следы коровьего навоза. Мне пришло в голову, что если бы ты провел расследование как положено, возможно, человек нашелся бы и женщина, которая до сих пор ждет его, успокоилась бы.

— Это что еще за вздор? — возмутился Нильс, поднимая глаза от щипчиков, которыми он стриг ногти. — Как тебе в голову пришла подобная галиматья? Из-за того, что ты нашел дерьмо в машине тридцать лет спустя? У тебя с головой все в порядке?

— Ты мог обнаружить что-нибудь полезное, — настаивал Эрленд.

— Ты совсем помешался на своих исчезновениях! — возмущался Нильс. — Зачем ты вообще в этом копаешься? Кто тебе поручил? Что это еще за дела такие? Скажите, пожалуйста?! С какой стати ты полез в дело тридцатилетней давности, которое вовсе и не дело даже, и нет никаких оснований, чтобы вытянуть оттуда что-либо конкретное? Ты что, пробудил надежды в той женщине? Уж не намекнул ли ты ей, что собираешься найти ее мужика?

— Нет, — заверил его Эрленд.

— Ты чокнутый! — негодовал Нильс. — Я всегда это говорил. С того самого времени, как ты появился тут. Я говорил тогда твоему начальству. И что Марион находит в тебе? Не понимаю!

— Я собираюсь поискать этого провалившегося сквозь землю типа на хуторе, — заявил Эрленд.

— Собираешься поискать на хуторе? — воскликнул изумленный Нильс. — Ты явно контуженый! Где? Где ты собираешься его искать?

— Вокруг построек, — так же спокойно, как и прежде, ответил Эрленд. — Там под пригорком есть канавы и ручьи, бегущие к морю. Хочу посмотреть, не найдем ли что-нибудь.

— Какие у тебя есть для этого основания? — горячился Нильс. — Ты получил разрешение? В деле появились новые детали? Ничего! Засохшее дерьмо в старом сортире!

Эрленд поднялся со своего места.

— Я ведь только хотел тебе сказать, что если ты собираешься ставить палки в колеса или поднимать шумиху, мне придется указать на недочеты в первичном расследовании, поскольку в нем есть лакуны…

— Делай что хочешь! — перебил его Нильс, смерив Эрленда взглядом, полным ненависти. — Твори разные глупости! Тебе никогда не получить на это разрешения!

Эрленд открыл дверь и вышел в коридор.

— Не порежь себе пальчики! — пожелал он напоследок Нильсу, закрыв за собой дверь.

Эрленд организовал с коллегами Сигурдом Оли и Элинборг летучку по поводу дела «Клейварватн». Поиск дополнительной информации о Лотаре Вайзере был долгим и трудным. Все запросы шли через посольство Германии, а Эрленд умудрился обидеть посла, так что у них было мало шансов. На всякий случай они направили запрос в Интерпол и тут же получили ответ, что Лотар никогда не проходил через их руки. Квин из американского посольства прорабатывал возможность добраться до одного бывшего сотрудника чешского посольства, чтобы тот поговорил с исландской полицией. Он не знал, что из этого получится. Похоже, Лотар не слишком-то контактировал с исландцами. Ознакомление с личными делами бывших сотрудников кабинета министров тоже не дало никаких результатов. Списки гостей, приглашаемых на приемы в торговое представительство ГДР, были давно утеряны. Полицейские ломали голову над тем, как выяснить, был ли Лотар знаком с какими-нибудь исландцами. Казалось, никто не помнил о нем.

Сигурд Оли считал, что необходима помощь немецкого посольства и министерства образования Исландии, чтобы составить список исландских студентов, обучавшихся в ГДР. Не будучи уверенным, какой именно период времени следует указать, он начал с запроса списка учащихся сразу после Второй мировой войны и вплоть до 1970 года.

Между тем у Эрленда оказалось достаточно времени, чтобы сконцентрироваться на интригующем его деле о пропавшем водителе «Фолкэна». Положа руку на сердце он понимал, что у него нет никаких оснований, чтобы начать переворачивать землю на прежних владениях братьев под Мшистой горой.

Детектив решил, что нужно посоветоваться с бывшим начальством. Марион идет на поправку. Кислородный баллон по-прежнему стоял под рукой, но налицо было улучшение состояния. Марион говорит о новых лекарствах, которые дают более заметный эффект, чем прежние, и проклинает пустоголовых врачей. Брим как Брим, в своем обычном репертуаре.

— Что-то ты зачастил ко мне, — фыркает Марион, усаживаясь в кресло. — Тебе делать нечего?

— Это уж точно, — улыбнулся Эрленд. — Как дела?

— Никак не помереть. Ночью был приступ. Ну, думаю, конец. Забавно. Конечно, такое бывает, когда человек только и делает, что лежит да ждет, когда за ним смерть придет. Но сегодня ночью у меня была твердая уверенность, что со мной все кончено.

Сухими губами Марион отпивает глоток воды.

— Что же произошло? — спросил Эрленд.

— Душа прощалась с телом, кажется, так говорят. Знаешь, все это чушь, конечно. Ночной кошмар, спровоцированный, наверное, новыми лекарствами. Было такое чувство, будто я лечу, — при этих словах Марион обращает взгляд в потолок, — и смотрю на мои бренные останки. Думаю, душа моя готовилась покинуть тело, и при этом на сердце было полное спокойствие. Но смерть, как видишь, так и не пришла за мной. Просто странный сон. Утром у меня взяли анализы, и врач сказал, что я выгляжу бодрее. Анализ крови и вовсе стал лучше, чего не случалось уже несколько недель. Однако, несмотря на слова врача, у меня нет иллюзий насчет моего будущего.

— Да что им известно, врачам? — вставил Эрленд.

— А тебе, собственно, что от меня надо? Все возишься с «Фолкэном»? На кой черт тебе сдалось это дело?

— У тебя сохранился в памяти тот факт, что у фермера с хутора под Мшистой горой был брат? — спросил Эрленд наобум. Ему не хотелось перегружать старческие мозги, но в то же время он знал, что Марион увлекается всем необычным и запутанным и что этот человек хранит в своем мозгу самые невероятные подробности и извлекает их из памяти без какого-либо напряжения, несмотря на почтенный возраст и тяжелую болезнь.

Марион задумывается, прикрыв глаза.

— Этот бездельник Нильс разве не сказал тебе, что брат был со странностями?

— Сказал, что тот был простодушным, но я так и не понял, что именно это значит.

— Он был слабоумным. Огромный, высокий, сильный, но ума как у ребенка. Даже не знаю, мог ли он толком говорить. Мычал что-то нечленораздельное.

— Почему расследование не пошло немного дальше, Марион? — спросил Эрленд. — Почему все оставили в подвешенном состоянии? Можно было бы углубиться.

— Почему ты так решил?

— Нужно было поискать у братьев, на их земле. Их заявление о том, что агент не приезжал, приняли на веру. Почему оно не вызвало никаких сомнений? Все было ясно: человек покончил с собой или же уехал в провинцию и прекратил приезжать в столицу, когда ему заблагорассудится. Вот только этот тип так нигде и не появился, и я не уверен, что он совершил самоубийство.

— Думаешь, его укокошили братья?

— Хочу проверить, — ответил Эрленд. — Слабоумный умер, но старший брат проживает в доме престарелых в Рейкьявике, и, судя по его поведению, я готов поверить, что он может наброситься на человека из-за ерунды.

— И что же послужило причиной в нашем случае? Ты же знаешь, что нет никакого мотива. Человек собирался продать им трактор. У них не было никаких причин убивать его.

— Да, знаю, — согласился Эрленд. — Если все-таки было совершено убийство, то из-за того, что что-то произошло, когда агент приехал к ним. Так сложилось, какая-нибудь чистая случайность, приведшая к смерти этого человека.

— Эрленд, — не выдерживает Марион, — ты и сам знаешь, что это полный бред. Прекрати нести чепуху.

— Знаю, что нет мотива, да и тела нет. К тому же прошло столько лет. Но все-таки тут что-то не вяжется, и я хочу разобраться с этим.

— Всегда остается что-то, что не укладывается в общую схему, Эрленд. И ты не можешь выстроить все в одну линию. Жизнь гораздо сложнее, и кто, как не ты, знает это. Откуда бы взял крестьянин русское прослушивающее устройство, чтобы утопить труп в озере Клейварватн?

— Да, знаю, но, возможно, два дела не связаны, — возразил Эрленд.

Марион с любопытством смотрит на своего бывшего подопечного. Нет ничего удивительного в том, что человек с такой страстью занимается расследуемым делом, погружается в него с головой. Все это уже пережито, до выхода на пенсию. Эрленд тоже принимает близко к сердцу наиболее сложные дела. У него есть чутье, пусть оно и не всегда подтверждается, поэтому в его карьере были и удачи, и промахи.

— В прошлый раз мы говорили о Джоне Уэйне, — вспомнил Эрленд. — Когда смотрели вестерн.

— Ну что, проверил?

Эрленд кивнул. Он выведал это у Сигурда Оли, который хорошо ориентировался в американской культуре и знал тамошних знаменитостей.

— Его тоже звали Марион, — сказал Эрленд. — Правильный ответ? Вы тезки.

— Странно, ты не находишь? Потому что я — это я.

 

26

Бывший владелец фирмы по продаже сельхозтехники Бенедикт Йоунссон встретил Эрленда в дверях и пригласил пройти в дом. Инспектору пришлось довольно долго вылавливать этого человека, поскольку он гостил у дочери, жившей недалеко от Копенгагена. Не успел Бенедикт вернуться, как тут же сообщил, что снова собирается в Данию, где ему очень понравилось.

По ходу восторженного рассказа о Дании Эрленд кивал в нужных местах. Бенедикт оказался вдовцом, жил в достатке. Он был невысокого роста, с короткими толстыми пальцами, его круглое румяное лицо светилось добродушием. Бывший предприниматель жил один в маленьком аккуратном особнячке. Эрленд обратил внимание на новый джип «Мерседес Бенц» перед гаражом и подумал, что Бенедикт, похоже, предусмотрительный человек, раз столько всего накопил к старости.

— Я был уверен, что когда-нибудь придется давать объяснения по поводу этого человека, — начал собеседник Эрленда, переходя наконец к делу, после того как была отдана дань вежливости.

— Да, я как раз пришел поговорить о Леопольде, — оживился Эрленд.

— Все было очень таинственно. Но кто-то должен был вывести эту историю на свет божий. Мне следовало рассказать правду еще тогда…

— Правду?

— Да, — сказал Бенедикт. — Можно спросить, почему полиция снова заинтересовалась этим человеком? Сын сообщил мне, что вы и ему задавали вопросы, но телефонный разговор был краток. Почему именно сейчас возник такой интерес к нему? Я полагал, что в свое время провели расследование и дело было закрыто. По правде говоря, даже надеялся на это.

Эрленд рассказал Бенедикту об обнаружении скелета в озере Клейварватн и о том, что Леопольд числится в списке пропавших без вести, которыми занимается полиция в связи с находкой.

— Вы были хорошо с ним знакомы? — спросил Эрленд.

— Хорошо знаком? Нет, не сказал бы. Он мало что продал за тот короткий период, что проработал у нас. Если я ничего не путаю, Леопольд много ездил по провинции. Все наши агенты часто уезжали в различные области. Мы продавали сельскохозяйственную технику и машины, но никто не разъезжал столько, сколько Леопольд, и при этом он был самым неудачливым продавцом.

— Так что, он не приносил вам особого дохода? — уточнил Эрленд.

— Я даже не хотел брать его на работу, — добавил Бенедикт.

— Ах вот как?

— Да, то есть скорее нет. Дело в том, что меня вынудили взять его на работу. Мне пришлось уволить очень хорошего человека, чтобы освободить место для этого типа. У нас была маленькая фирма.

— Простите, вы не могли бы повторить? Кто вынудил вас принять его на работу?

— Они велели, чтобы я никому не говорил… не знаю, можно ли мне разбалтывать. Мне самому не по себе из-за этих тайн мадридского двора. Я не люблю интриг.

— Но с тех пор прошло столько времени, — заверил его Эрленд. — Не стоит больше беспокоиться.

— Да, безусловно. Они припугнули меня тем, что расторгнут договор, если я не возьму этого человека. Угрожали с железным спокойствием, точно я столкнулся с мафиози.

— Кто заставил вас принять на работу Леопольда?

— Производитель из Германии, точнее, из ГДР. У них были неплохие тракторы, которые стоили намного дешевле американских, а еще бульдозеры и культиваторы. Они у нас хорошо шли, хотя были хуже, чем «Фергюсон» или «Катерпиллар».

— Производитель мог повлиять на ваш выбор сотрудников?

— Мне пригрозили, — стал оправдываться Бенедикт. — Что было делать? Я был не состоянии противостоять. Пришлось, естественно, взять их человека на работу.

— Вам объяснили причины? Почему вы должны были принять этого мужчину?

— Никаких объяснений. Я взял его, не имея о нем никакого представления. Они сказали, что это временно, и, как я уже говорил, Леопольд гораздо чаще был в провинции, чем в городе.

— Временно?

— По их словам, он не должен был задержаться у меня надолго, и еще они поставили определенные условия. Его имя нельзя было включать в список на зарплату. Он должен был просто получать комиссионные, и я был обязан платить ему по-черному. Такие трудности! Ревизор постоянно придирался к нам из-за этого. С другой стороны, речь не шла о каких-то значительных суммах, вряд ли он мог прожить на такие деньги. У него наверняка имелись другие источники дохода.

— Что им было нужно, по-вашему?

— Не имею ни малейшего представления. А потом Леопольд исчез, и я больше никогда о нем не слышал, разве только от вас, полицейских.

— И вы никому до меня не рассказывали то, что сейчас сообщили мне?

— Никому. Они напугали меня. Я нес ответственность за людей, работавших у меня. Мои доходы полностью зависели от процветания фирмы. Хоть она была и небольшой, нам удавалось зарабатывать, а потом началось строительство электростанций на Сигальде и Бурфедле. Им потребовались турбины. Мы заработали очень много благодаря строительству гидроэлектростанций. Все это произошло примерно в одно и то же время. Предприятие расширилось. У меня появились другие заботы.

— И вы просто забыли ту историю?

— Именно. Я решил, что меня это больше не касается. Производитель хотел, чтобы я принял на работу этого человека, я так и сделал, но, по сути, меня это не касалось.

— А у вас есть какие-нибудь соображения, что могло произойти с Леопольдом?

— Нет, никаких. Он собирался ехать на встречу куда-то под Мшистую гору, но, как выяснилось, так туда и не доехал. Может быть, он просто передумал или отложил на другой день. Почему бы и нет. А возможно, у него возникли какие-то более неотложные дела.

— Вы не думаете, что фермер, с которым он должен был встретиться, лжет?

— Этого я не могу сказать.

— Кто с вами общался по поводу приема на работу Леопольда? Он сам?

— Нет, не он. Пришел человек из немецкого посольства на Приморской набережной, хотя в те времена у них было скорее торговое представительство, нежели посольство. Потом оно значительно расширилось. На самом деле я уже встречался с этим господином в Лейпциге.

— В Лейпциге?

— Да, мы каждый год ездили туда на выставки. Там проводились всевозможные ярмарки промышленных товаров и техники, и большая группа наших представителей, сотрудничавших с восточногерманскими производителями, всегда участвовала в таких мероприятиях.

— Что это был за человек, с которым вы общались?

— Он не называл своего имени.

— Имя Лотар Вайзер говорит вам о чем-нибудь? Лотар Вайзер. Он был восточным немцем.

— Никогда не слышал такого имени. Лотар? Нет, не слышал.

— А вы можете описать этого человека из посольства?

— Прошло так много времени! Ну, полноватый. Я бы сказал, что довольно любезный, если бы он не принуждал меня брать Леопольда на работу.

— Вам не кажется, что нужно было сообщить эту информацию полиции? Вам не приходило в голову, что она могла бы быть полезной?

Бенедикт растерялся. Потом пожал плечами:

— Я пытался сделать вид, что эта история не касается ни меня, ни моего предприятия. Я был убежден, что это не мое дело. У меня не было ничего общего с Леопольдом. В действительности он не имел никакого отношения к фирме. Мне просто пригрозили. Что же было делать?

— Вы помните его подружку, невесту этого Леопольда?

— Нет, — задумался Бенедикт. — Нет, не помню. Она…

Он замолчал, точно не знал, что именно следует сказать о женщине, потерявшей любимого человека и так ничего и не узнавшей о его судьбе.

Чех Мирослав проживал на юге Франции. Несмотря на возраст, у него была прекрасная память. Он говорил по-французски, неплохо знал английский и согласился поговорить с Сигурдом Оли по телефону. Квин из американского посольства в Рейкьявике, давший полиции этот контакт, помог с организацией телефонных переговоров. В свое время Мирослав был осужден в своей стране за шпионаж и отсидел несколько лет в тюрьме. Он не занимал никакой высокой должности и не считался серьезным разведчиком, но все же большую часть времени на посту сотрудника МИД Мирослав провел в Исландии. Сам себя он не причислял к шпионам. Говорил, что поддался искушению подзаработать денег, предложенных неким человеком из американского посольства в обмен на информацию о чем-либо необычном, происходящем в его дипмиссии или представительствах других восточноевропейских стран. Но ему нечего было рассказывать. В Исландии никогда ничего не происходило.

Наступила середина лета. За время летних отпусков все практически забыли о скелете, найденном в озере Клейварватн. Средства массовой информации уже давно перестали говорить о нем. Из-за мертвого сезона запрос Эрленда о возможности начать поиск пропавшего мужчины с «Фолкэном» был отложен в долгий ящик.

Сигурд Оли с Бергторой съездили на две недели в Испанию. Вернулись загоревшими и отдохнувшими. Элинборг в компании своего мужа Тедди поездила по стране и провела полмесяца на даче сестры на севере Исландии. Интерес к ее кулинарной книге все еще был велик, и в коротком интервью глянцевому журналу «Люди и новости» она заявила, что у нее в печке уже готовится новое произведение, то есть еще одна книга рецептов.

Однажды в конце июля она принялась шептать Эрленду на ухо, что у них наконец получилось. Речь шла о Сигурде Оли и Бергторе.

— Почему ты шепчешь? — удивился Эрленд.

— Наконец! — радостно воскликнула Элинборг. — Бергтора только что мне рассказала. Это еще секрет.

— Что? — удивился Эрленд.

— Бергтора беременна! — сообщила Элинборг. — У них было столько проблем с этим. Им пришлось прибегнуть к искусственному оплодотворению, и на этот раз им удалось.

— То есть у Сигурда Оли будет ребенок?

— Да, — подтвердила Элинборг. — Но никому не говори. Никто не должен знать.

— Несчастный ребенок, — вздохнул Эрленд. Элинборг, фыркая и подмигивая, ушла прочь.

Поначалу, как оказалось, Мирослав горел желанием им помочь. Полицейские позвонили с телефона Сигурда Оли в его кабинете. Эрленд и Элинборг также присутствовали при этом. Телефон был подключен к магнитофону. В назначенный день и условленное время Сигурд Оли поднял трубку и набрал номер.

Через некоторое время ему ответил женский голос. Сигурд Оли представился и попросил позвать Мирослава. Пришлось подождать. Сигурд Оли посмотрел на Эрленда и Элинборг и пожал плечами, как будто не знал, на что ему рассчитывать. Наконец к телефону подошел мужчина, который назвался Мирославом. Сигурд Оли снова представился, объяснив, что он из полиции Рейкьявика и по какому поводу звонит. Мирослав тут же ответил, что уже знает суть вопроса. Он немного изъяснялся по-исландски, но предпочитал говорить по-английски.

— Так проще, — сказал он.

— Да, конечно… гм… собственно, речь об одном сотруднике восточногерманской дипломатической миссии в Рейкьявике, который работал здесь в шестидесятые годы, — напомнил Сигурд Оли на английском языке. — О Лотаре Вайзере.

— Если не ошибаюсь, вы нашли останки в озере и предполагаете, что это он, — ответил Мирослав.

— Мы точно не знаем, — уклонился от прямого ответа Сигурд Оли и, помолчав, добавил: — Это только одно из многочисленных предположений.

— И часто вы находите покойников, привязанных к русским прослушивающим устройствам? — рассмеялся Мирослав. Квин хорошо его проинформировал. — Да, понимаю. Ясное дело, вы осторожничаете и не хотите сказать лишнего, особенно по телефону. Я получу что-нибудь за передачу сведений?

— К сожалению, у нас нет таких полномочий, — замялся Сигурд Оли. — Нас заверили, что вы готовы к сотрудничеству.

— Вот именно, к сотрудничеству, — усмехнулся Мирослав. — Так денег не предвидится? — спросил он по-исландски.

— Нет, — ответил Сигурд Оли тоже по-исландски. — Денег не предвидится.

В трубке повисло молчание. Полицейские, столпившиеся в кабинете Сигурда Оли, переглянулись. Прошло довольно много времени, прежде чем чех снова заговорил. Он что-то произнес, по всей видимости, на родном языке, и где-то на заднем плане ему ответила женщина. Голоса были приглушенными, будто трубку прикрыли рукой. На том конце провода завязалась дискуссия, возможно, там ругались.

— Лотар Вайзер занимался контрразведывательной деятельностью в Исландии. Он был из ГДР, — прямо заявил Мирослав, снова взяв трубку. Слова фонтаном вылетали из него, точно разговор с женой вдохновил его. — Лотар прекрасно говорил по-исландски, он выучил язык в Москве. Вы знали?

— Да, разумеется, — подтвердил Сигурд Оли. — Что он делал в Исландии?

— Считался консультантом по экономическим вопросам. Как и все они.

— Но при этом он занимался совершенно другими делами? — добавил Сигурд Оли.

— Лотар не был членом дипломатической миссии, он сотрудничал со спецслужбами, — сказал Мирослав. — В его задачу входил поиск людей, с тем чтобы склонить их к сотрудничеству, Лотар был ловкач в этом деле. Он прибегал к всевозможным ухищрениям, был настоящим мастером, умеющим сыграть на людских слабостях, заставлял исполнять свою волю. Он расставлял ловушки, использовал проституток. Они все так действовали. Делали снимки, чтобы застать людей врасплох. Понимаете, что я хочу сказать? Невозможно даже вообразить, каким человеком был Лотар.

— Были ли у него, как это говорится, пособники в Исландии?

— Насколько мне известно, нет, но это ничего не значит.

Эрленд нашел листок бумаги и ручку на столе и стал записывать что-то, что пришло ему в голову.

— А вы не помните, водил ли он дружбу с кем-нибудь из исландцев?

— Я мало что знаю о его связях с исландцами, да и вообще я плохо его знал.

— Вы могли бы описать Лотара как можно подробнее?

— Единственное значение для него имел он сам, — сказал Мирослав. — Ему было все равно, кого он предает, если это выгодно для него. У него было много недругов, и, вне всякого сомнения, большинство желали его смерти. По крайней мере до меня доходили такие слухи.

— А вы лично знали кого-нибудь, кто желал его смерти?

— Нет.

— А русское прослушивающее устройство, откуда оно могло взяться?

— Из посольства любой социалистической державы. Мы все использовали аппаратуру из СССР. В основном ее там и производили, и все представительства были оснащены этой техникой. Радиоприемники и прослушивающие устройства, передатчики и даже их унылые телевизоры — все было оттуда. Они навязывали нам свое дерьмо, а мы были вынуждены покупать его.

— Мы думаем, что нашли прослушивающее устройство, которым пользовались для того, чтобы отслеживать, что происходило на американской военной базе около Кеблавикского аэропорта.

— Собственно, мы только этим и занимались, — усмехнулся Мирослав. — А также прослушивали другие посольства. Ко всему прочему, американские войска были рассеяны по всему острову. Но я не собираюсь говорить на эту тему. Как сообщил Квин, вы хотели задать вопросы по поводу исчезновения Лотара в Рейкьявике.

Эрленд протянул Сигурду Оли записку, и тот зачитал вопрос от шефа:

— Вы знаете, почему Лотара послали в Исландию?

— Почему? — переспросил Мирослав недоуменно.

— У нас создалось впечатление, что наша «дыра на краю света» — не самое притягательное место для дипломатов, — пояснил Сигурд Оли.

— Для нас, из Чехословакии, вполне подходящее место, — возразил Мирослав. — Но насколько мне известно, Лотар ничем не провинился, чтобы его из-за какой-то ошибки послали в Исландию, если суть вашего вопроса заключается в этом. Еще я знаю, что до этого его выслали из Норвегии. Норвежцы выяснили, что он пытался склонить высокопоставленного чиновника из министерства иностранных дел к сотрудничеству со спецслужбами ГДР.

— Что вам известно об исчезновении Лотара? — спросил Сигурд Оли.

— Последний раз я видел его на приеме в советском посольстве. Это было незадолго до того, как мы узнали о его исчезновении. В шестьдесят восьмом году. Это были тяжелые для нас времена из-за пражских событий. На том приеме Лотар, естественно, вспомнил о восстании в Венгрии пятьдесят шестого года. Я услышал лишь малую часть того, что он говорил, но хорошо все помню, поскольку сказанное им прекрасно его характеризует.

— И что же он сказал? — спросил Сигурд Оли.

— Он говорил о венграх, знакомых ему по Лейпцигу, — сказал Мирослав. — Точнее, об одной венгерской девушке, которая дружила со студентами из Исландии.

— Вы помните, что именно он говорил? — спросил Сигурд Оли.

— Лотар сказал, что знает, как надо поступать с подобными провокаторами, с пражскими повстанцами. Что нужно их всех скопом схватить и отправить в ГУЛАГ. Он был сильно пьян, когда говорил это. Не знаю, почему он начал тот разговор, но суть состояла в этом.

— И в скором времени до вас дошла новость, что Лотар исчез? — уточнил Сигурд Оли.

— Наверняка покончил с собой, — предположил Мирослав. — Во всяком случае, так думали. Поговаривали также, что восточные немцы сами отправили его на тот свет, а кости выслали на родину диппочтой. Запросто могли так сделать. Посольская почта не проверялась, и мы посылали и получали все, что нам вздумается. Даже самые невероятные вещи.

— Или они сбросили его в озеро, — добавил Сигурд Оли.

— Единственное, что мне известно, — это то, что Лотар пропал и больше не появлялся.

— Вы знаете, как можно было исчезнуть?

— Мы думали, что он переметнулся.

— Переметнулся?

— Продался врагам. Как я, к примеру. Но немцы не такие милосердные, как мы, чехи.

— Вы хотите сказать, что он торговал информацией?

— Вы уверены, что денег за наш разговор не предполагается? — оборвал Мирослав Сигурда Оли. На заднем плане опять возник женский голос, который на этот раз звучал громче.

— К сожалению, нет, — ответил исландец.

Потом они услышали, как Мирослав что-то произнес, похоже, на чешском языке, а потом по-английски добавил:

— Я уже достаточно наговорил. Больше не звоните сюда.

И он бросил трубку.

Эрленд дотянулся до магнитофона и отключил его.

— Вот что ты за болван! — набросился он на Сигурда Оли. — Не мог наплести ему что-нибудь? Посулить десять тысяч крон? Что-нибудь?! Не мог подержать его еще на проводе?

— Эй, остынь, — обиделся Сигурд Оли. — Он больше не собирался ничего говорить. Ему нечего было нам рассказать. Ты сам все слышал.

— Приблизились ли мы к ответу на вопрос, кто лежал в озере? — вклинилась в разговор Элинборг.

— Не знаю, — ответил Эрленд. — Гэдээровский шпион и советское прослушивающее устройство. Очень даже подходит одно к другому.

— По мне, так все ясно как божий день, — заявила Элинборг. — Лотар и Леопольд — один и тот же человек, которого утопили в озере Клейварватн. Он чем-то провинился, и соратники решили избавиться от него.

— А женщина из молочной лавки? — напомнил Сигурд Оли.

— Она вообще ни при чем, — отмахнулась Элинборг. — Ничего толком не знала об этом человеке, только что он хорошо к ней относился.

— Может быть, Лотар использовал ее в качестве прикрытия в Исландии? — предположил Эрленд.

— Наверняка, — согласилась Элинборг.

— Мне кажется, что неспроста приемник привели в нерабочее состояние, прежде чем утопить вместе с покойником, — заметил Сигурд Оли. — Либо его уже давно не использовали, либо специально испортили.

— Я тоже обдумывала, обязательно ли такой прибор связан с посольством, — вмешалась Элинборг. — Или он попал в Исландию каким-то другим путем.

— Кому могло потребоваться ввозить сюда контрабандой аппарат для прослушки русского производства? — ухмыльнулся Сигурд Оли.

Они замолчали, думая каждый про себя о том, что это расследование выходит за рамки их компетенции. Они привыкли иметь дело с простенькими исландскими преступлениями. В них не было ни таинственных аппаратов, ни экономических консультантов, которые вовсе не консультанты, ни посольств иностранных держав, никакой «холодной войны», а лишь голая исландская действительность, рутинная, бедная на события и такая бесконечно далекая от перипетий остального мира.

— Мы не можем найти в этом деле какую-нибудь исландскую зацепку? — спросил Эрленд, просто чтобы прервать молчание.

— А что со списком студентов? — вспомнила вдруг Элинборг. — Мы ведь собирались составить такой список. Тогда и узнаем, был ли кто-нибудь из них знаком с нашим Лотаром. Нужно выяснить.

На следующий день Сигурд Оли явился со списком студентов, обучавшихся в ГДР с конца Второй мировой войны и до 1970 года. Сведения были переданы министерством образования и немецким посольством. Бригада Эрленда не торопилась. Они начали с тех студентов, которые находились в Лейпциге в шестидесятые годы и немного позднее. Дело шло неспешно. Параллельно они занимались другими расследованиями, которые им сбрасывали на стол, в основном взломы и воровство. Было установлено, когда Лотар поступил в Лейпцигский университет, — в пятидесятые годы. Но он мог зависнуть там и на более долгий срок, и полицейские хотели выяснить это наверняка. Они решили отмотать время назад, отталкиваясь от момента его исчезновения из посольства.

Договорились не звонить по телефону людям из списка, а неожиданно являться к ним домой. По мысли Эрленда, первое впечатление, произведенное внезапно пришедшими полицейскими, имело большое значение. Как на войне, молниеносная атака может сыграть решающую роль. Просто изменение выражения лица после объяснения причины визита, первые фразы…

И вот однажды, уже в начале сентября, бригада Эрленда добралась до бывших исландских студентов, обучавшихся в Лейпциге в середине пятидесятых годов. Сигурд Оли и Элинборг позвонили в дверь некой Рут Бернхардс. В соответствии с данными, которыми располагала полиция, эта женщина в течение полутора лет слушала лекции в Лейпцигском университете.

Она сама открыла дверь и до смерти перепугалась, узнав, что полиции от нее что-то нужно.

 

27

Рут Бернхардс смотрела то на Сигурда Оли, то на Элинборг и никак не могла взять в толк, что они из полиции. Сигурду Оли пришлось трижды повторить, пока она наконец не собралась с мыслями и не спросила, чего они хотят. Элинборг изложила суть дела. Было десять часов утра. Они стояли на лестничной площадке многоквартирного дома такого же типа, что и жилище Эрленда, разве что здесь было грязнее, ковер более вытертый и на этажах сильно пахло сыростью.

Удивление Рут удвоилось после того, как Элинборг объяснила, почему они пришли.

— Учеба в Лейпциге? — переспросила она. — Что же вас тут заинтересовало? Почему?

— Можем быть, зайдем внутрь ненадолго? — предложила Элинборг. — Мы не задержим вас.

Рут призадумалась, все еще пребывая в сомнениях, но потом открыла перед ними дверь. Они прошли в маленькую прихожую, а потом в гостиную. Спальни находились справа, а кухня за гостиной. Рут предложила им сесть и спросила, не желают ли они чая или чего-нибудь еще. Она извинилась и призналась, что ей еще не приходилось общаться с полицией. Женщина совершенно растерялась и застыла в дверях кухни. Элинборг решила, что приготовление чая поможет Рут собраться с мыслями, поэтому, к неудовольствию Сигурда Оли, приняла предложение. Он вовсе не собирался тут чаевничать и строил гримасы Элинборг. Она только улыбнулась в ответ.

Накануне Сигурду опять позвонил мужчина, потерявший жену и ребенка в результате аварии. Они с Бергторой только вернулись от врача, который сообщил им, что все складывается самым наилучшим образом, плод развивается хорошо, им не о чем беспокоиться. Однако слова врача не произвели должного эффекта. Он уже и раньше говорил им то же самое. Супруги сидели на кухне и обсуждали, не без некоторого трепета, будущее, и тут зазвонил телефон.

— Я не могу говорить с вами сейчас, — отрезал Сигурд Оли, поняв, кто его собеседник.

— Не хочу вас беспокоить, — извинился мужчина, всегда исключительно вежливый. Он держался ровно, тон его голоса никогда не менялся, спокойный, даже флегматичный. Сигурд Оли связывал это с действием успокоительных средств.

— Да уж, — согласился полицейский, — не беспокойте меня больше.

— Просто хочу поблагодарить вас, — сказал мужчина.

— Не стоит, я ничего не сделал, — возразил Сигурд Оли. — Вам не за что меня благодарить.

— Думаю, мне стало лучше.

— Хорошо, — прибавил Сигурд Оли.

На том конце провода молчали.

— Я ужасно по ним тоскую, — признался мужчина.

— Это понятно, — ответил Сигурд Оли, взглянув на Бергтору.

— Не хочу сдаваться. Ради них. Буду бороться за себя.

— Правильно.

— Простите за беспокойство. Не знаю, почему я вам все время звоню. Это было в последний раз.

— Ничего страшного.

— Я справлюсь.

Сигурд Оли уже собрался попрощаться со своим собеседником, как тот неожиданно бросил трубку.

— Как у него дела? — спросила Бергтора.

— Надеюсь, неплохо, — пожал плечами Сигурд Оли. — Впрочем, не знаю.

Сигурд Оли и Элинборг слышали, как Рут готовит чай на кухне. Потом она появилась с чашками и сахарницей и спросила, не нужно ли им молока. Элинборг повторила то, что уже сказала в дверях: они разыскивают студентов-исландцев, обучавшихся в Лейпциге. Еще она добавила, что, возможно, — это только предположение, повторила Элинборг, — кто-то из них связан с исчезновением человека в Рейкьявике в конце шестидесятых годов.

Рут слушала, не перебивая, пока в кухне не засвистел чайник. Она вышла и вернулась с чайником и печеньем на тарелке. Элинборг знала, что женщине, должно быть, около семидесяти лет, но она хорошо выглядела для своего возраста. Стройная, такого же роста, как сама Элинборг, волосы покрашены в каштановый цвет. Лицо вытянутое, взгляд серьезный, усиленный морщинами. Однако улыбка, которой она не часто баловала, была очень приятная.

— И вы предполагаете, что пропавший человек учился в Лейпциге? — спросила она.

— У нас пока нет определенной версии, — вступил в разговор Сигурд Оли.

— О каком исчезновении вы говорите? — уточнила Рут. — Я не помню, чтобы в новостях… — У нее на лице изобразилось сосредоточенное выражение. — Кроме весеннего сообщения об озере Клейварватн. Вы пришли поговорить о скелете из озера, так?

— Точно, — улыбнулась Элинборг.

— Это связано с Лейпцигом?

— Мы не знаем, — ответил Сигурд Оли.

— Но все же вам что-то известно, раз вы пришли сюда, чтобы побеседовать с бывшей студенткой Лейпцигского университета, — твердым голосом проговорила Рут.

— У нас есть кое-какие зацепки, — призналась Элинборг. — Но их недостаточно, чтобы что-либо утверждать, поэтому мы надеемся, что вы поможете что-то прояснить.

— Как же это связано с Лейпцигом?

— Пропавший человек, может быть, вовсе и не связан с ним, — опять вступил в разговор Сигурд Оли, но тон его стал более резким. — Вы прервали свое обучение в ГДР через полтора года после начала. — Сигурд Оли попытался сменить тему разговора. — Вы не закончили учебу, не так ли?..

Не ответив на его вопрос, Рут разлила чай по чашкам, добавила в свою чашку молоко и принялась задумчиво размешивать сахар маленькой ложечкой.

— В озере нашли мужчину, так? Вы ведь сказали «мужчина», не правда ли?

— Да, — подтвердил Сигурд Оли.

— Если не ошибаюсь, вы работаете учителем? — спросила Элинборг.

— Я получила педагогическое образование после возвращения домой, — объяснила Рут. — Мой муж тоже был учителем. Учителя начальной школы. Мы недавно разошлись. Я больше не преподаю. Возраст. Никому больше не нужна. Когда человек выходит на пенсию, жизнь заканчивается.

Она отхлебнула чаю. Сигурд Оли и Элинборг последовали ее примеру.

— Квартира осталась у меня, — снова заговорила Рут.

— Всегда грустно, когда… — начала было Элинборг, но Рут прервала ее, точно ей не требовалось сочувствие незнакомой женщины, да еще находящейся при исполнении.

— Мы все были социалистами, — провозгласила Рут, посмотрев на Сигурда Оли. — Все, кто был в Лейпциге.

Она замолчала, мысленно обратив взгляд на годы своей молодости, когда вся жизнь была впереди.

— У нас были идеалы, — проговорила Рут, обращаясь к Элинборг. — Не знаю, исповедует ли их кто-нибудь теперь. Я имею в виду молодежь. Мы искренне верили в лучшую и более справедливую жизнь. Не думаю, что в наши дни кто-либо ломает голову над такими вопросами. Сейчас все озабочены только тем, чтобы больше заработать. Тогда никто и не помышлял о богатстве и собственности. В те времена еще не существовало общества потребления. У людей не было ничего, кроме красивых идеалов.

— Построенных на лжи, — присовокупил Сигурд Оли. — Разве не так? По большей части?

— Не знаю, не знаю, — проговорила Рут. — Построенных на лжи? Что есть ложь?

— Нет, — возразил Сигурд Оли на удивление резко. — Я хочу сказать, что коммунизм отвергнут повсюду в мире, за исключением тех мест, где права человека беспардонно нарушаются, как, например, на Кубе или в Китае. Теперь найдется мало таких людей, которые готовы признаться в том, что они были коммунистами. Это почти что оскорбление. Раньше, похоже, было не так?

Элинборг посмотрела на него с укором. Она просто ушам своим не верила. Сигурд Оли принялся учить эту женщину! Хотя Элинборг всегда ожидала чего-нибудь подобного с его стороны. Ей было известно, что Сигурд голосовал за консерваторов. Иногда он разглагольствовал об исландских социалистах в таком духе, что им следовало бы хорошенько вычистить свой порог, ведь они защищали общественную систему, заранее зная о ее непригодности, систему, которая не предлагала ничего другого, кроме диктатуры и угнетения там, где она продержалась дольше всего. Точно коммунисты не выплатили свой долг перед прошлым, ведь они прекрасно понимали, куда ведут народ, поэтому должны понести ответственность за ложь. Возможно, Рут показалась Сигурду Оли более удобной мишенью, чем другие. А может быть, у него просто закончилось терпение.

— Вы были вынуждены прервать обучение, — вклинилась в разговор Элинборг, чтобы сменить тему.

— В наших представлениях не было ничего постыдного, — продолжала Рут, впившись взглядом в Сигурда Оли. — И они не изменились. Социализм, в который мы верили и верим, — это та самая идеология, что позволила поставить на ноги рабочее движение, гарантировать подобающий уровень жизни, бесплатное медицинское обслуживание, если с вами или членами вашей семьи случится беда. Благодаря социалистическим идеям вы смогли получить образование, чтобы работать в полиции, пользоваться системой всеобщего страхования и социальных гарантий. Но все это даже не идет в сравнение с социалистическими принципами, по которым мы все — и вы, и я, и она — в той или иной степени живем, если упростить дело. Речь идет о социализме, который делает нас всех человечными. Так что, юноша, не стоит насмехаться надо мной!

— Вы так уверены, что всем этим мы и в самом деле обязаны социализму? — не сдавался Сигурд Оли. — Если не ошибаюсь, систему всеобщего страхования ввели консерваторы.

— Пустословие, — возразила Рут.

— А Советский Союз? — не унимался Сигурд Оли. — Как быть с тотальной ложью там?

Рут помолчала, а потом спросила:

— Почему вы решили отыграться на мне?

— Я вовсе не отыгрываюсь на вас, — отмахнулся Сигурд Оли.

— Иногда люди считают необходимым занять твердую позицию, — заговорила Рут. — Возможно, это было нужно только в те времена. Но вы не вправе судить. Потом наступает другая эпоха, меняется менталитет, меняются сами люди. Неизменного не существует. Я не понимаю вашу злость. Откуда она происходит?

Рут пристально посмотрела на Сигурда Оли и повторила:

— Откуда такая злость?

— Я не хотел ссориться, — ответил Сигурд Оли. — Это вовсе не входило в мои задачи.

— Скажите, вы не помните человека по имени Лотар, который тоже был в Лейпциге? — спросила Элинборг, чувствуя себя страшно неловко. Она надеялась, что Сигурд Оли извинится и уйдет в машину, но он, не дрогнув, продолжал сидеть рядом с ней на диване и глазеть на Рут. Тогда она добавила: — Его звали Лотар Вайзер.

— Лотар? — повторила Рут. — Да. Он еще говорил по-исландски.

— Точно! — обрадовалась Элинборг. — Вы помните его?

— Плохо, — ответила Рут. — Он иногда ужинал с нами в студенческом общежитии. Но я была с ним едва знакома. Я страшно тосковала по дому и… Условия оказались не очень хорошими, плохое жилье и… я… Все это было не для меня.

— Безусловно, после войны не приходилось рассчитывать на многое, — поддержала ее Элинборг.

— Просто ужасно, — добавила Рут. — Восстановление Западной Германии происходило в десять раз быстрее, к тому же им помогали другие западные державы. В Восточной Германии все шло очень медленно, если вообще шло.

— По нашим сведениям, Лотар преследовал цель привлечь студентов к сотрудничеству с органами, заставить молодых людей участвовать в доносительстве, — вмешался Сигурд Оли. — Вас это как-то коснулось?

— Мы находились под колпаком, — ответила Рут. — Нам это было известно и ни для кого не оставалось секретом. Немцы даже придумали специальный термин — «гражданская бдительность», эвфемизм для контроля над личностью. Люди должны были добровольно сообщать о случаях отклонения от социалистического мировоззрения. Мы, естественно, так не поступали. Никто из нас. Я никогда не замечала, чтобы Лотар как-то особенно пытался завербовать исландцев. Ко всем иностранным студентам были приставлены так называемые опекуны, к которым можно было обратиться за помощью и которые следили за нами. Лотар считался как раз таким «опекуном».

— Вы поддерживаете отношения с вашими бывшими товарищами по Лейпцигу? — поинтересовалась Элинборг.

— Нет, — ответила Рут. — У меня уже давно нет никаких известий от них. Мы потеряли связь, во всяком случае, я. После возвращения из Германии я вышла из партии. Точнее, не вышла, но просто мой энтузиазм несколько утих. Можно сказать, я ушла в тень.

— Мы составили список студентов, которые находились в Лейпциге одновременно с вами: Карл, Храбнхильд, Эмиль, Томас, Ханнес…

— Ханнеса выгнали из университета, — прервала Рут Сигурда Оли. — Если не ошибаюсь, он прекратил посещать лекции по политинформации, не ходил на демонстрации по случаю Дня независимости и в целом выпал из компании. Мы должны были участвовать во всех политических мероприятиях. К тому же летом требовалось работать на благо социализма в деревне и в угольных шахтах. По-моему, Ханнес был не согласен с тем, что видел и слышал. Ему хотелось поскорее закончить учебу, но не вышло. Вам, возможно, стоит поговорить с ним. Если он еще жив. Я этого не знаю.

Рут перевела взгляд с Сигурда Оли на Элинборг.

— Может быть, вы нашли как раз его в озере? — предположила она.

— Нет, — уверила ее Элинборг. — Это не Ханнес. По нашим сведениям, он живет в Сельфоссе и управляет отелем.

— Мне помнится, что, вернувшись на родину, он написал о своем лейпцигском опыте, и старые партийцы осудили его за это. Нацепили на него ярлыки предателя и лжеца. Зато консерваторы приветствовали точно блудного сына и чуть ли не на руках носили. Я даже вообразить не могу, чтобы это имело для него какое-нибудь значение. По-моему, Ханнес просто хотел рассказать правду, какой она ему представлялась, но и за это, естественно, нужно было заплатить. Я встретила его однажды спустя много лет. Он находился в страшно подавленном состоянии, стал замкнутым. Возможно, Ханнес думал, что я все еще состою в партии, хотя это было не так. Поговорите с ним. Он был лучше знаком с Лотаром. Я ведь провела мало времени в Лейпциге.

Когда полицейские уселись в машину, Элинборг набросилась с упреками на Сигурда Оли за то, что тот позволил себе смешать политические взгляды с уголовным расследованием. Нужно сдерживать себя и не набрасываться на людей, особенно на уважаемую и одинокую женщину.

— Что на тебя, собственно, нашло? — возмущалась Элинборг, когда они отъехали от дома. — Никогда не слышала такую чушь! О чем ты думал? Я тоже хочу знать, как и Рут: откуда такая злость?

— Э-э-э… не знаю, — отмахнулся Сигурд Оли. — Мой отец был таким коммунистом, каких свет не видывал, — добавил он, и Элинборг впервые услышала, чтобы ее коллега говорил о своем отце.

Едва Эрленд вошел в свою квартиру, как тут же зазвонил телефон. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, кто такой Бенедикт Йоунссон на том конце провода. В конце концов инспектор вспомнил, что это тот человек, который в свое время принял на работу Леопольда.

— Надеюсь, я вас не побеспокоил? — вежливо осведомился Бенедикт, представившись.

— Нет, — ответил Эрленд. — Что-то…

— Я по поводу этого человека…

— Человека? — переспросил Эрленд.

— Из посольства ГДР или торгового представительства, ну, как его там… — запутался Бенедикт. — Тот, который просил меня принять Леопольда на работу. Он еще угрожал мне тем, что производитель в Германии может принять меры против нас, если я откажусь.

— А, — сообразил Эрленд. — Толстяк? Так что?

— Мне кажется, — сообщил Бенедикт, — что он немного говорил по-исландски. Даже, думаю, очень хорошо говорил на нашем языке.

 

28

С момента исчезновения Илоны недели проходили одна за другой в непостижимом кошмаре. Воспоминания о том времени каждый раз вызывали в Томасе дрожь.

Повсюду он наталкивался на неприязнь и полное безразличие лейпцигских властей. Никто не хотел ему объяснить, что случилось с Илоной, куда ее увезли, где держат, почему ее арестовали и какой отдел полиции занимается ее делом. Он обратился за поддержкой к двум университетским профессорам, но они заявили, что ничем не могут помочь. Он умолял ректора взять дело под свой контроль, однако тот отказался. Томас ходил к руководителю студенческой организации, «Союза свободной немецкой молодежи», с тем чтобы они сделали запрос, но его не стали слушать.

Наконец он позвонил в МИД Исландии, и там ему пообещали навести справки. Однако из этого ничего не вышло, поскольку Илона не была гражданкой их страны и молодые люди не состояли в браке. Исландское государство не видело никакого смысла вмешиваться в эту историю, к тому же оно не поддерживало дипломатических отношений с ГДР. Университетские друзья, земляки старались подбодрить Томаса, но они и сами были подавлены не меньше. Исландцы недоумевали, что могло стрястись. Возможно, произошла ошибка. Рано или поздно Илону отпустят, и тогда все должно проясниться. То же самое говорили и ее друзья, а также другие венгры, обучавшиеся в университете и не меньше Томаса жаждавшие получить ответы на вопросы. Приятели пытались утешить его и советовали сохранять спокойствие, в конце концов все разъяснится.

Он узнал, что одновременно с Илоной были арестованы еще несколько человек. Служба государственной безопасности устроила облаву на территории университета, и среди задержанных оказались соратники Илоны. Она предупредила их после того, как Томас узнал, что за ними установлена слежка и что у полиции имеются их фотографии. Некоторых из них отпустили в тот же день. Других полиция промурыжила подольше. Часть людей оставалась в тюрьме даже тогда, когда Томас уезжал из страны. Ни у кого не было никаких новостей об Илоне.

Он связался с ее родителями. Они узнали о задержании и написали ему взволнованное письмо, вопрошая о том, что ему известно о судьбе их дочери. У них не имелось никаких сведений о том, была ли она выслана в Венгрию. Последние известия от нее родители получили в письме, посланном за неделю до исчезновения. В нем не было ничего такого, что указывало бы на грозящую опасность. В своих письмах родители Илоны сообщали, что пытались привлечь венгерские власти к тому, чтобы прояснить судьбу дочери в ГДР, но это не дало никаких результатов. Властные структуры оказались не слишком обеспокоены ее исчезновением. Учитывая чрезвычайную ситуацию в стране, чиновники и не думали переживать по поводу задержания предполагаемого оппозиционера. Родителям Илоны было отказано во въездной визе на территорию ГДР, чтобы заняться поиском дочери. Они казались совершенно растерянными.

Томас ответил им, что сам будет искать правду в Лейпциге. Ему хотелось рассказать им все, что он знал. Что Илона вела тайную агитацию против коммунистической партии и ее дочерней организации — студенческого «Союза молодежи». Что она выступала против политинформационных летучек, против ограничения свободы слова и печати, против запрета на независимые собрания и сходки. Томасу хотелось рассказать родителям Илоны, что их дочь познакомилась с радикальной немецкой молодежью и ходила на тайные заседания, но она и помыслить не могла, что из этого выйдет. Он и сам ничего подобного не предполагал. Однако Томас знал, что не должен писать подобных вещей. Все, что он посылал, проходило проверку. Нужно было быть начеку.

Вместо этого Томас пообещал им, что успокоится только тогда, когда узнает о судьбе Илоны и попробует вызволить ее из застенков.

Он больше не ходил в университет. Днем обивал пороги различных учреждений в надежде добиться приема у чиновников, чтобы заручиться их поддержкой или раздобыть какую-нибудь информацию. Хотя мало-помалу становилось понятно, что он это делает уже скорее по привычке и что возможность получить ответы на вопросы равна нулю. По ночам Томас ходил кругами по их маленькой комнате. Почти не спал, забывался на некоторое время в кровати, а потом снова вскакивал и принимался мерить шагами свое пристанище, надеясь, что Илона появится, кошмар рассеется, что они отпустят ее под предупреждение и она вернется к нему, чтобы уже не расставаться. Он вздрагивал от каждого уличного шороха и бежал к окну, заслышав звук подъезжающего автомобиля. Если в доме скрипели половицы, он останавливался и прислушивался в надежде, что это Илона. Но это всегда был кто-то другой, а не она. А потом наступал новый день, и Томас по-прежнему оставался бесконечно, ужасно одиноким и беспомощным.

В конце концов он взял себя в руки и написал родителям Илоны очередное письмо, в котором извещал их о том, что их дочь была беременна от него. Ему казалось, что с каждым ударом клавиши по старой письменной машинке он слышит их стенания.

И вот теперь, после стольких лет, он держал в руках стопку писем от родителей Илоны и перечитывал листки, наполненные поначалу гневом, а затем отчаянием и недоумением. Они так больше и не увидели своей дочери. Он так больше и не встретился снова со своей любимой.

Илона бесследно исчезла.

Он тяжело вздохнул, как обычно, когда позволял себе погружаться на дно своих самых болезненных воспоминаний. Несмотря на прошедшие годы, тоска не притупилась, тяжесть утраты осталась непостижимой. Он старался избегать размышлений о том, что они сделали с Илоной. Раньше он истязал себя тем, что бесконечно воображал ее судьбу после ареста. Представлял себе допросы. Вспоминал о камере рядом с маленьким кабинетом в главном здании службы госбезопасности. Там ли ее содержали? Как долго? Испытывала ли она страх? Боролась ли она? Плакала ли она? Били ли ее? Сколько она там находилась или в том месте, где ее изначально держали? И естественно, наиважнейший из всех вопросов — каким оказался ее удел?

Год за годом он прокручивал в голове эти вопросы, в его жизни не оставалось места ни для чего другого. Он так и не женился, у него не было детей. Он пытался задержаться в Лейпциге на максимально долгий срок, но больше уже не учился. Он испортил отношения с полицией и студенческой организацией, в результате чего его лишили стипендии. Он попробовал напечатать статью о незаконном задержании Илоны с ее фотографией в университетской газете и городской многотиражке, но никто не собирался его слушать, и в конце концов его выслали из страны.

С Илоной могло произойти все, что угодно, думал он, когда читал появившуюся литературу об обращении с оппозиционерами в странах Восточной Европы в пятидесятые годы. Она могла погибнуть от рук полицейских в Лейпциге или Восточном Берлине, где находилась штаб-квартира «Штази», а может быть, была направлена в какую-нибудь из тюрем вроде «Замка Хоэн-Эк» и умерла там. Это была самая крупная женская тюрьма для политических заключенных в ГДР. Другим не менее знаменитым в дурном смысле застенком для оппозиционеров был «Баутцен II», прозванный «золотым убожеством», поскольку стены этого заведения были сложены из желтого камня. Туда направляли узников, якобы совершивших «преступления против государства». Многих оппозиционеров отпускали сразу же после ареста, используемого как форма устрашения. Других держали немного дольше и освобождали без суда и следствия. Некоторых отсылали в тюрьмы, и они выходили оттуда только спустя несколько лет. Были и такие, кто так и не возвратился. Родители Илоны не получили никакого документа, подтверждающего смерть их дочери, поэтому долгие годы они жили надеждой, что она должна вернуться, но этого так и не произошло. Независимо от того, к каким властям они обращались — венгерским или восточногерманским, родители не получили никаких уточнений по поводу того, жива ли еще их дочь или нет. Точно ее попросту никогда не существовало.

В действительности у Томаса, иностранца, было не так уж много возможностей в обществе, которое он плохо знал и в котором еще меньше разбирался. Он со всей остротой ощутил, насколько бессилен против тех, кто стоит у власти, осознал, как немощен в своих хождениях из кабинета в кабинет, от одного начальника к другому, от чиновника к чиновнику. Но он не сдавался. Отказывался признать, что можно вот так легко взять и арестовать человека вроде Илоны из-за того, что его взгляды не совпадают со взглядами политических лидеров.

Томас все просил Карла повторить, что происходило в момент ареста. Карл был единственным свидетелем, оказавшимся рядом с Илоной, когда появилась полиция. Он зашел за тетрадкой стихов молодого венгерского поэта-диссидента, которые Илона перевела на немецкий язык, и Карл хотел взять их почитать.

— Что же произошло потом? — спрашивал Томас друга в тысячный раз, сидя напротив него в университетском кафетерии вместе с Эмилем. С исчезновения Илоны прошло три дня, и еще теплилась надежда, что ее выпустят, и Томас каждую минуту ожидал известий от нее, представлял, что она вдруг войдет в буфет, в котором они сидят. Он все время смотрел на дверь. Мысли путались.

— Она спросила, хочу ли я чаю, — ответил Карл. — Я согласился, и Илона поставила кипятиться воду.

— О чем вы говорили?

— Да ни о чем, о книгах, которые мы читали.

— Что она говорила?

— Ничего. Обычная болтовня. Ни о чем конкретно мы не говорили, мы ведь не знали, что через час ее заберут.

Карл видел, какое страдание отражено на лице Томаса.

— Илона была нашей общей подругой, — проговорил он. — Я ничего не понимаю. Не понимаю, что происходит.

— А потом? Что было потом?

— Потом раздался стук в дверь, — продолжал Карл.

— Так, и?

— В дверь квартиры. Мы были у нее в комнате, я имею в виду, в вашей комнате. Пришедшие громко стучали и выкрикивали что-то, но мы не разобрали что. Илона вышла в коридор, а они ринулись внутрь, как только она открыла дверь.

— Их было много? — спросил Томас.

— Пятеро, может быть, шестеро, я точно не помню, что-то вроде того. Они заполнили комнату. На некоторых была форма, как у полицейских на улице, другие были одеты в гражданскую одежду. Один из них был начальник. Все слушались его. Они спросили, как ее зовут, Илона ли она. У них была фотография, возможно, со студенческого билета, не знаю. Потом они забрали ее с собой.

— Они все перевернули вверх дном! — воскликнул Томас.

— Полиция прихватила кое-какие документы, которые обнаружила, и некоторые книги. Не знаю, что именно, — добавил Карл.

— Как вела себя Илона?

— Она, естественно, хотела знать, что им нужно, и повторяла свой вопрос снова и снова. Я тоже. Они не отвечали ни мне, ни ей. Я спросил, кто они такие и что хотят. Они проигнорировали мой вопрос. Со мной не церемонились. Илона попросила разрешения позвонить, но они отказали ей. Эти люди пришли, чтобы забрать ее, и точка.

— А ты не спросил, куда ее уводят? — вмешался Эмиль. — Ты не мог что-нибудь сделать?

— Трудно было что-либо сделать, — возразил Карл, почувствовав себя уязвленным. — Постарайтесь это понять. Мы ничего не могли поделать. Они намеревались ее забрать, и они это сделали.

— Она была напугана? — спросил Томас.

Карл и Эмиль участливо взглянули на него.

— Нет, — ответил Карл. — Она не была напугана. Илона оказалась на высоте. Спросила, что они ищут и не может ли она им помочь. А потом эти люди увели ее. Она просила передать тебе, что все будет в порядке.

— Что она сказала?

— Она сказала, чтобы я передал тебе, что все будет в порядке. Попросила меня передать тебе эти слова. Что все будет в порядке.

— Илона так сказала?

— Да, потом они посадили ее в автомобиль, а сами сели в другую машину. Я побежал за ними, но, естественно, все было бесполезно. Они исчезли за поворотом. Тогда я видел Илону в последний раз.

— Что они хотели, эти люди? — простонал Томас. — Что они с ней сделали? Почему мне никто ничего не говорит? Почему людям не дают ответов на их вопросы? Что они собираются с ней делать? Что они могут с ней сделать?

Он сидел, опустив голову на руки.

— Боже мой! — причитал Томас. — Что стряслось?!

— Возможно, все будет в порядке, — предположил Эмиль, пытаясь приободрить его. — Может быть, как раз сейчас она возвращается домой или появится завтра утром.

Томас взглянул на Эмиля округлившимися глазами. Карл сидел молча.

— А знаете что? Нет, вы, конечно, ничего не знаете…

— Что? — встрепенулся Эмиль. — Чего мы не знаем?

— Она сообщила мне об этом как раз накануне ареста. Еще никто ничего не знает.

— Чего никто не знает? — настаивал Эмиль.

— Она беременна, — произнес Томас. — Она только узнала об этом. У нас должен быть ребенок. Понимаете? Вы осознаете, как все мерзко? Все это — чертова, дьявольская слежка, стукачество на каждом шагу! Моральные уроды! Что это за люди? Какого сорта? За какие идеалы они сражаются? Намереваются построить лучший мир, основанный на подсматривании друг за другом? Как долго они собираются править с помощью страха и унижения человеческого достоинства?

— Илона беременна? — выдохнул Эмиль.

— Это я должен был быть рядом с ней, а не ты, Карл, — не слушал Томас. — Я бы не позволил им забрать ее. Никогда!

— Ты винишь меня в том, что ее увели? — спросил Карл. — Им было трудно противостоять. Я ничего не мог сделать.

— Нет! — воскликнул Томас и закрыл лицо руками, чтобы спрятать слезы. — Конечно, нет. Естественно, ты ни в чем не виноват.

Позже, когда его вынудили покинуть Лейпциг и Восточную Германию, уже собираясь в путь, он отыскал Лотара в последний раз, обнаружив его в университетском кабинете «Союза свободной немецкой молодежи». Судьба Илоны по-прежнему оставалась загадкой. Страх и волнение, которые Томас испытывал в первые дни и недели после ее ареста, сменились чувством безнадежности и подавленности, лежащим на нем почти невыносимым грузом.

Лотар кокетничал с двумя девушками, смеющимися над каждым его словом. Когда Томас вошел в кабинет, воцарилось молчание. Он попросил Лотара переговорить с ним.

— Что еще нужно? — спросил Лотар, не двинувшись с места. Девушки смотрели на Томаса с серьезными лицами. Все их веселье тут же испарилось. Об аресте Илоны знал весь университет. Ее выставили предательницей, говорили, что изменницу выслали обратно на родину в Венгрию. Но Томасу было известно, что все это ложь.

— Я просто хочу поговорить с тобой, — объяснил он. — Это возможно?

— Ты же знаешь, я ничего не могу для тебя сделать, — отмахнулся Лотар. — Я тебе это уже говорил. Оставь меня в покое.

Лотар снова повернулся к девушкам и явно собирался продолжать их развлекать.

— Ты как-то замешан в задержании Илоны? — спросил Томас, переходя на исландский.

Лотар повернулся к нему спиной и не стал отвечать на вопрос. Девушки смотрели то на одного, то на другого.

— Это ты спровоцировал ее арест? — наступал Томас, повысив голос. — Разве не ты распускал слухи о том, что она опасна? Что ее следует изолировать? Что она распространяет антикоммунистическую пропаганду? Что она устраивает оппозиционные собрания? Разве это не твои слова, Лотар? Разве не ты приложил к этому руку?

Лотар вел себя так, будто ничего не слышал, и продолжал болтать с девушками, которые глупо улыбались. Томас подошел к нему и взял за плечо.

— Кто ты? — спросил он спокойно. — Ответь мне.

Лотар обернулся и отпихнул его от себя, потом вплотную приблизился к нему, схватил за обшлага пиджака и прижал к стенке шкафа с такой силой, что она заскрипела.

— Оставь меня в покое! — прошипел Лотар сквозь зубы.

— Что ты сделал с Илоной? — все тем же спокойным голосом повторил Томас, даже не пытаясь защищаться. — Где она? Скажи мне.

— Я тут ни при чем, — прохрипел Лотар. — Надо лучше выбирать приятелей, исландский болван!

После чего Лотар бросил его на пол и выскочил из комнаты.

На обратном пути в Исландию до Томаса дошли новости о том, что советские войска подавили венгерское восстание.

Настенные часы пробили полночь, и он положил письма обратно в коробку.

Он следил по телевизионным новостям за развитием событий во время падения Берлинской стены и объединения двух Германий. В репортажах показывали, как люди залезали на стену и били по ней молотками и кувалдами, точно хотели разбить людскую злобу, воздвигнувшую ее.

Когда объединение Германии стало реальностью, он решил, что настало время поехать в бывшую ГДР, впервые после проведенных там студенческих лет. На этот раз путешествие заняло лишь полдня. Он долетел до Франкфурта и пересел на самолет до Лейпцига. Из аэропорта в гостиницу его доставило такси. Он пообедал в отеле, расположенном недалеко от центра города около университетского квартала. В ресторане было мало посетителей — две пожилые пары и несколько мужчин среднего возраста. Наверное, коммерсанты, подумал он. Один из них кивнул ему, когда их взгляды встретились.

Вечером он отправился бродить по улицам, вспоминая, как впервые приехал в этот город ночью, чтобы впоследствии учиться тут. Ему подумалось, что с тех пор мир сильно изменился. Он прошел на территорию университета. Старинный особняк, в котором находилось его общежитие, был отреставрирован и приобрел свой первоначальный вид, и теперь там располагался центральный офис иностранной корпорации. В ночных сумерках старое здание университета, где он слушал лекции, показалось ему более мрачным по сравнению с тем, каким он его запомнил. Он направился в сторону центра и скоро очутился около церкви святого Николая. Несмотря на то что он не был верующим, он поставил свечку в память об умерших. Потом обошел площадь Карла Маркса и поднялся к собору святого Фомы. Перед ним возвышалась статуя Баха, они с Илоной столько раз назначали здесь свидание.

Подошла пожилая женщина и предложила купить цветы. Он улыбнулся ей и взял маленький букетик.

Потом он направился туда, куда так часто уносился мысленно и во сне, и наяву. Ему стало радостно оттого, что дом все еще стоит. Строение отремонтировали, в окнах горел свет. Он не решался заглядывать в них, несмотря на острое любопытство, но похоже, здесь поселилась семья. В комнате, которую когда-то занимала пожилая женщина, потерявшая близких на войне, работал телевизор. Естественно, в квартире теперь все устроено совсем по-другому. Может быть, старший из детей занимает их бывшую комнату.

Томас поцеловал букетик цветов и, перекрестив, положил его перед дверью.

Несколько лет назад он побывал в Будапеште и познакомился с постаревшей матерью Илоны и ее двумя братьями. Отец к тому времени уже умер, так и не узнав, что стало с его дочерью.

Целый день Томас провел с матерью своей любимой, и она показывала ему фотографии Илоны в детстве и юности до поступления в университет. Братья, успевшие состариться, как и он сам, поведали то, что ему было уже и так известно, — поиски ответов на вопросы о судьбе Илоны не дали никаких результатов. В их словах ему послышались нотки горечи и бессилия, накопившиеся за все эти годы.

На следующий день после прибытия в Лейпциг он пошел в центральное отделение «Штази». Все то же здание, что и в годы его учебы: Дитрихринг, 24. Но в приемной больше не было полицейских, его встретила молодая женщина. Она с улыбкой протянула ему информационный проспект. Он все еще прилично говорил по-немецки и, поздоровавшись, объяснил, что приехал посмотреть город и хотел бы познакомиться с интерьерами здания. Народ с улицы, так же как и он, пришедший поглазеть на бывшую тюрьму, свободно входил и выходил через открытые настежь двери без каких бы то ни было замечаний. Молодая женщина, услышав его акцент, поинтересовалась, из какой он страны. Он ответил ей. Она рассказала, что в настоящее время идет подготовка к открытию музея в бывшем помещении «Штази». Он может пойти послушать лекцию, которая должна сейчас начаться, а потом изучить здание. Она проводила его до фойе, в котором были расставлены стулья, уже все занятые. Многие просто стояли у стен. Лектор рассказывал о писателях-диссидентах, ставших политзаключенными в семидесятые годы.

После лекции Томас вошел в кабинет в закутке, тот самый, где в свое время Лотар и человек с большими усами допрашивали его. Тюремная камера по соседству была открыта, и он зашел в нее. Его пронзила мысль, что Илона могла находиться здесь. Стены камеры покрывали всевозможные граффити и каракули, наверняка, подумал он, процарапанные ложками.

Он посылал официальный запрос в архивную комиссию при «Штази», созданную после падения Берлинской стены, чтобы получить доступ к документам. Там людям помогали собрать сведения о судьбе пропавших родственников или найти свое собственное дело, которое могло пролить свет на картину всеобщего доносительства со стороны соседей, друзей, коллег и членов семьи. Разрешение на доступ к бумагам получали журналисты, исследователи и те, чьи имена были упомянуты в архивных материалах. Томас посылал письменные запросы и звонил по телефону из Исландии. Требовалось представить достаточно подробные и убедительные аргументы, зачем просителю нужны документы и что именно он собирается в них искать. Ему было известно, что тысячи толстенных коричневых папок, содержащих материалы дел, прошли через листорезки в последние дни существования ГДР и что потом множество людей было задействовано для того, чтобы восстановить документы. Объем этих дел ужасал.

Его поездка в Германию не дала результата. Он не нашел никаких следов Илоны, как ни старался. Ему сказали, что ее дело скорее всего было уничтожено. Возможно, ее выслали в какой-то из лагерей ГУЛАГа бывшего Советского Союза, в таком случае ему стоит поискать документы в Москве. Но может быть, она погибла от рук полицейских в Лейпциге или Берлине, если ее перенаправили туда.

В старых бумагах «Штази» он так и не нашел имя доносчика, отправившего его любимую в руки тюремщиков.

Теперь он считал часы и минуты, ожидая, когда полиция постучится к нему в дверь. Он прождал все лето и осень, но они все еще не добрались до него. Он был убежден, что рано или поздно полицейские должны явиться к нему в дом, и размышлял, как воспримет это. Следует ли отрицать все подчистую, как будто он только что родился? Это будет, вероятно, зависеть от того, что им известно. Он не мог себе представить, как именно все произойдет, но понимал, что если они выйдут на него, значит, у них достаточно информации.

Он уставился в пространство, погрузившись уже в который раз в воспоминания о годах, проведенных в Лейпциге.

В его мозгу, точно клеймо, отпечатались четыре слова, произнесенные Лотаром при их последней встрече. Он будет помнить их вечно. Четыре слова, в которых сказано все.

Надо лучше выбирать приятелей.

 

29

Эрленд и Элинборг не предупредили о своем визите. Они почти ничего не знали о человеке, с которым намеревались встретиться, только лишь, что его зовут Ханнес и что он когда-то учился в Лейпциге. Мужчина содержал небольшой отель в Сельфоссе и одновременно занимался выращиванием помидоров. Заручившись его адресом, полицейские направились прямиком к нему. Они остановили машину перед одноэтажным домиком, похожим как две капли воды на все другие коттеджи этого городка, за исключением того, что стены уже давно не красили. Со стороны фасада виднелась забетонированная площадка, приготовленная, возможно, под гараж. Кустарник и цветники вокруг дома были приведены в порядок. В зеленой зоне устроены кормушки для птиц.

Хозяин ковырялся в саду, на вид ему было уже за семьдесят. Он возился с косилкой. Машина не хотела заводиться, и старик выбивался из сил, дергая за шнур стартера, который ускользал обратно в дырку, точно змея, как только он отпускал его. Мужчина заметил полицейских, лишь когда они подошли к нему.

— Ну что, техника ни к черту? — посочувствовал Эрленд, устремив взгляд на косилку и втягивая в себя табачный дым. Он закурил сразу же, как только вышел из машины. Всю дорогу Элинборг не позволяла ему этого сделать. С нее было достаточно уже того, что они приехали на автомобиле Эрленда.

Хозяин поднял глаза и по очереди посмотрел на незнакомцев, оказавшихся в его саду. Он был седовлас и седобород. Сквозь поредевшую шевелюру открывался высокий лоб. Над умными и пронзительными карими глазами нависали густые брови. На носу у него сидели очки в толстой оправе, вышедшей из моды уже четверть века назад.

— Вы кто? — спросил он.

— Вас зовут Ханнес? — перебила его Элинборг.

Старик кивнул, но поскольку он не ожидал их визита, смотрел на гостей недоверчиво.

— Вы хотите приобрести помидоры? — поинтересовался он.

— Возможно, — подтвердил Эрленд. — Они хороши? Вот тут у нас Элинборг, большой специалист по этой части.

— Скажите, вы учились в Лейпциге в пятидесятые годы? — прервала Элинборг своего шефа.

Мужчина молча посмотрел на нее, точно не понял смысл вопроса и еще меньше, почему его об этом спрашивают. Элинборг повторила вопрос.

— В чем дело? — заволновался хозяин. — Кто вы такие? Почему вы интересуетесь Лейпцигом?

— Вы отправились туда впервые в 1952 году, верно? — настаивала Элинборг.

— Верно, — удивленно ответил Ханнес. — Почему вы меня спрашиваете об этом?

Элинборг объяснила ему, что полицейское расследование по поводу скелета, обнаруженного в озере Клейварватн, вывело их на след исландских студентов, обучавшихся в Лейпциге после Второй мировой войны. Одна из многочисленных гипотез, выдвинутых в связи с этим делом, добавила она, стараясь не проговориться по поводу русского аппарата прослушивания.

— Я… чем я… собственно… — Ханнес не знал, как ему выразиться. — Каким образом наша учеба в ГДР может быть связана с вашей историей?

— Речь идет не столько о ГДР, сколько о Лейпциге, если быть более точными, — пояснил Эрленд. — Мы собираем сведения о человеке по имени Лотар. Вам что-то говорит это имя? Немец Лотар Вайзер.

Ханнес посмотрел на него с таким изумлением, точно перед ним явилось привидение. Он взглянул на Элинборг, потом вновь уставился на Эрленда.

— Мне нечем вам помочь, — отрезал он.

— Это не займет много времени, — уверил его Эрленд.

— К сожалению, я все забыл, — вздохнул Ханнес. — Прошло так много времени.

— Мы будем очень рады… — начала Элинборг, но Ханнес прервал ее на полуслове.

— Это я буду очень рад, если вы уйдете отсюда, — заявил он. — Думаю, мне нечего вам сказать. Я не могу быть вам полезен. Я уже давно не говорил на тему Лейпцига и не собираюсь поднимать этот вопрос сейчас. Я все забыл и не собираюсь подвергаться полицейским допросам. Вы ничего от меня не добьетесь.

Он снова схватился за шнур стартера и пошевелил что-то в моторе косилки. Эрленд и Элинборг переглянулись.

— Почему вы так реагируете? — спросил Эрленд. — Вы ведь не знаете, о чем мы хотим переговорить с вами.

— Не знаю и знать не желаю. Оставьте меня в покое.

— Речь идет не о допросе, — подключилась Элинборг. — Но если вы будете упорствовать, мы можем вызвать вас в участок. Как вам кажется, так лучше?

— Вы угрожаете мне? — Ханнес оторвался от своей косилки.

— Разве так трудно ответить на несколько вопросов? — недоумевал Эрленд.

— Я не обязан разговаривать с вами против своей воли и не собираюсь этого делать. Так что будьте здоровы!

Элинборг собралась было возразить. Судя по выражению ее лица, она была готова дать хороший нагоняй, но Эрленд схватил ее и повел к машине.

— Если он думает, что ему позволено так себя вести… — начала возмущаться Элинборг, как только они уселись в автомобиль, но Эрленд прервал ее:

— Я хочу попробовать пообщаться с ним, но если ничего не выйдет, тем хуже для него. Придется посылать ему повестку.

Он вышел из машины и снова направился к Ханнесу. Элинборг посмотрела ему вслед. Старику удалось в конце концов завести косилку, и он начал работать. Чтобы обойти Эрленда, вставшего у него на пути, Ханнесу пришлось заглушить мотор.

— Два часа я бился, чтобы завести ее, — возмутился хозяин. — Что все это значит?

— Нам нужно побеседовать с вами, как бы вы к этому ни относились, — спокойно проговорил Эрленд. — Сожалею. Мы можем быстро покончить с этим прямо сейчас, или в противном случае придется присылать за вами машину. Возможно, вы и тогда не захотите ничего рассказывать, и нам придется приехать за вами на следующий день, потом еще через день и так далее, пока вы не станете нашим хорошим знакомым.

— Я не позволю унижать себя!

— Я этого и не хочу, — отозвался Эрленд.

Они стояли напротив друг друга, разделенные косилкой. Никто не хотел уступать. Сидя в машине, Элинборг взирала на эту битву двух петухов и качала головой, приговаривая: «Одно слово — мужики!»

— Отлично, — заключил Эрленд. — До встречи в Рейкьявике.

Он повернулся и пошел в сторону автомобиля. Ханнес зло посмотрел ему вслед.

— Вы составите отчет? — позвал он Эрленда. — После нашего разговора?

— Вы боитесь отчетов? — спросил Эрленд, обернувшись.

— Я прошу, чтобы ничто не указывало на меня. Я не хочу быть упомянутым в бумагах. Не хочу, чтобы там значились мои слова. Чтобы потом за мной следили.

— Никаких проблем, — пообещал Эрленд. — Я с вами полностью согласен.

— Многие годы я не говорил на эту тему, — начал Ханнес. — Мне хотелось все забыть.

— Забыть что? — поинтересовался Эрленд.

— То страшное время, — признался Ханнес. — Я уже давно не слышал имени Лотара. Каким образом он связан со скелетом из озера Клейварватн?

Эрленд устремил на него долгий взгляд, не ответив на вопрос, так что через некоторое время Ханнес кашлянул и предложил полицейским пройти в дом. Эрленд кивнул и помахал Элинборг.

— Моя жена умерла четыре года назад, — сказал Ханнес, открывая дверь.

Он рассказал полицейским, что дети заезжают к нему во время воскресных прогулок по окрестностям и привозят с собой внуков. Если не считать их визитов, жизнь проходит мирно и тихо, и это его устраивает. Полицейские поинтересовались, давно ли он приобрел дом в Сельфоссе. Ханнес ответил, что переселился сюда около двадцати лет назад. До этого он работал инженером в крупном конструкторском бюро по строительству гидроэлектростанций, но потом потерял интерес к инженерному делу, уехал из Рейкьявика, перебрался в этот городишко и очень доволен.

Когда хозяин принес в гостиную кофе, Эрленд спросил про Лейпциг. Ханнес попытался объяснить им, каково было положение студента в этом городе в середине пятидесятых годов. И в первую очередь он рассказал им о нужде, о добровольной трудовой вахте и о разборе завалов. О демонстрациях в День освобождения, об Ульбрихте и об обязательном участии в политзанятиях. Ханнес вспомнил о спорах, вспыхивавших в исландском землячестве по поводу социализма, свидетелями строительства которого они оказались. Он рассказал об оппозиционном движении и о коммунистическом «Союзе свободной немецкой молодежи», о советской власти и плановой экономике, о колхозах и, наконец, о тотальной слежке и доносительстве, которые обеспечивали молчание и отсутствие какой бы то ни было критики. Он поведал им о дружбе, сплотившей исландскую компанию, и об обсуждавшихся внутри нее идеалах социализма, который они считали единственно действенным ответом капитализму.

— Не думаю, что идея изжита, — произнес Ханнес, точно с ним кто-то спорил. — По-моему, социализм еще покажет себя, но, возможно, в какой-то другой форме, чем та, что мы знали. Социализм позволяет нам выжить при капитализме.

— Вы все еще считаете себя социалистом? — спросил Эрленд.

— Я всегда им оставался, — ответил Ханнес. — Социализм не имеет ничего общего с той неприкрытой злобой, в которую вылилась сталинская диктатура или уродливые режимы, процветавшие в странах Восточной Европы.

— Но разве не все принимали участие в славословии и лжи? — возразил Эрленд.

— Не могу сказать, — ответил Ханнес. — Я устранился от всего этого, понаблюдав за тем, как социализм развивается в ГДР. Меня ведь на самом деле выслали из страны за то, что я оказался недостаточно послушным. Не захотел влезать с головой в систему шпионажа и доносительства, которую они создали и красиво называли «гражданской бдительностью». По их мнению, это нормально, когда ребенок доносит на своих родителей и сообщает, что они уклоняются от партийной линии. Тут нет ничего похожего на социализм. Это страх потерять власть. То, что в конце концов и произошло.

— Что вы имеете в виду под словами «влезать с головой»? — уточнил Эрленд.

— Они хотели, чтобы я следил за своими университетскими товарищами, исландцами. Я отказался. Мне стало противно от всего того, что я там видел и слышал. Я перестал ходить на занятия по политинформации. Начал критиковать систему. Естественно, не в открытую, никто не осмеливался говорить о таких вещах во всеуслышание. Люди обсуждали болячки общества в тесном кругу единомышленников. В городе действовали оппозиционные ячейки молодежи, проводившие свои собрания тайком. Я познакомился с их участниками. Так вы нашли Лотара на дне озера Клейварватн?

— Нет, — ответил Эрленд. — Точнее, мы не знаем, кто это.

— Кто просил вас шпионить за вашими товарищами? — вступила в разговор Элинборг. — Кто это был?

— К примеру, Лотар Вайзер, — ответил Ханнес.

— Почему именно он? — настаивала Элинборг. — Вам известно?

— Он вроде как учился в университете, но ничего в действительности не делал, приходил и уходил, когда ему вздумается. Лотар бегло говорил по-исландски, и люди полагали, что он ошивается в университете по прямому заданию партии или молодежной организации, что значило одно и то же. Совершенно точно одной из его задач было следить за студентами и привлекать их к сотрудничеству.

— Какому сотрудничеству? — допытывалась Элинборг.

— Естественно, тут был широкий выбор, — ответил Ханнес. — Если кто-то знал, что его товарищ слушает западные голоса, об этом следовало известить «Союз свободной немецкой молодежи». Если кто-либо говорил, что не хочет идти на разбор завалов или другие «добровольные» работы, требовалось донести об этом куда нужно. Были и более серьезные случаи, как, например, антисоциалистические высказывания. Когда кто-либо не являлся на демонстрацию в День освобождения, это воспринималось как признак оппозиционности, а не просто лень. Так же и в случае, если люди не приходили на совершенно бесполезные собрания «Союза молодежи», чтобы участвовать в прославлении социалистических достижений. За всем этим внимательно следили, и Лотар был одним из тех, кто занимался общественным контролем. Нас подталкивали к стукачеству. Собственно, если кто-то никогда ни на кого не доносил, одно это воспринималось как враждебность.

— Может так быть, что Лотар просил и других исландцев сотрудничать с ним? — поинтересовался Эрленд. — Ведь он мог склонять к доносительству и ваших товарищей?

— Нет никаких сомнений в том, что он именно так и делал, — ответил Ханнес. — Вполне допускаю, что он испробовал свои методы со всеми по очереди.

— И?

— И ничего.

— Предусматривалось ли какое-нибудь специальное вознаграждение за подобное сотрудничество, или все дело было в идейной убежденности, когда речь шла о слежке за близкими? — спросила Элинборг.

— Существовали разнообразные формы поощрения для тех, кто был готов идти на поводу у власти. Иногда плохой, однако верный партийной линии студент получал более высокую стипендию, чем талантливый учащийся с лучшими оценками, но не принимавший активного участия в политической жизни. Такова была система. Когда неблагонадежного студента отчисляли из университета, что в конце концов произошло, например, со мной, было важно, чтобы сокурсники выказали свое отношение перед членами партии и определили таким образом свою позицию. Осудив нарушителя, они демонстрировали свою приверженность генеральной линии, как это называлось. «Союз свободной немецкой молодежи» следил за поддержанием должной дисциплины. Это была единственная официально разрешенная молодежная организация, и она обладала значительной властью. Если кто-то не вступал в «Союз», на него косо смотрели. Осуждалось и непосещение собраний.

— Вы обмолвились, что оппозиция все же существовала, — напомнил Эрленд.

— Не знаю, насколько оправданно называть тех людей оппозиционерами, — начал Ханнес. — По большей части речь шла о молодых людях, собиравшихся вместе, чтобы послушать западные передачи, поговорить об Элвисе и Западном Берлине, куда многие уезжали, и даже поспорить о религии, к которой относились с большим пиететом. Ну конечно, существовали и настоящие оппозиционеры, намеревавшиеся бороться за изменение существующего строя, свободу слова и печати. С ними обращались особенно жестоко.

— Вы сказали, что Лотар Вайзер пытался склонить вас к доносительству. Существовали ли другие люди, подобные ему? — спросил Эрленд.

— Да, само собой, — ответил Ханнес. — То общество было построено на соглядатайстве как в университетской среде, так и среди обывателей. Народ был запуган. Истинные приверженцы принимали добровольное участие во всем этом, сомневающиеся пытались держаться в стороне и жить в молчаливом согласии, но мне кажется, что многие считали происходящее противоречащим всем основным принципам социализма.

— Как по-вашему, возможно ли представить, что кто-то из исландцев согласился работать на Лотара?

— Зачем вы хотите это знать? — насторожился Ханнес.

— Нам нужно выяснить, состоял ли этот немец в контакте с кем-нибудь из исландцев, когда в шестидесятые годы находился на территории нашей страны в качестве консультанта по вопросам торговли, — ответил Эрленд. — Это одна из рабочих гипотез. Слежка за гражданами вовсе не входит в наши планы, мы просто собираем данные в связи с найденным в озере скелетом.

Ханнес перевел взгляд с одного полицейского на другого.

— Я не знаю ни одного исландца, кому пришлась бы по душе та система, разве что Эмилю, — проговорил он. — Думаю, он вел двойную игру. То же самое я сказал и Томасу, когда у нас с ним в свое время зашел об этом разговор. Уже после возвращения из Лейпцига. Он пришел ко мне домой и задал тот же самый вопрос.

— Томас? — переспросил Эрленд. Он вспомнил это имя в списке студентов, обучавшихся в ГДР. — Вы поддерживаете связь со своими лейпцигскими товарищами?

— Нет, никакой особой связи я не поддерживаю, да и раньше не очень-то с ними общался, — ответил Ханнес. — С Томасом меня объединяет только то, что нас обоих выгнали из университета. Мы так и не завершили образование. Ему пришлось уехать из Лейпцига. Он разыскал меня по возвращении в Исландию и рассказал о том, что произошло с его подругой, венгеркой по имени Илона. Я был с ней знаком. Она, мягко говоря, не очень-то одобряла политику партии. Илона происходила из совсем другой среды. В каком-то смысле в Венгрии царила более свободная атмосфера. Молодежь высказывалась против советской власти, придавившей всю Восточную Европу.

— Почему Томас пришел к вам рассказывать о своей подруге? — поинтересовался Эрленд.

— Он оказался совершенно сломленным, когда явился ко мне, — объяснил Ханнес. — Тень самого себя. Я запомнил его уверенным в себе, самодостаточным человеком, приверженцем социалистических идей. Он был готов сражаться за свои идеалы. Происходил из рабочей семьи с давними социалистическими убеждениями.

— Почему он «сломался»?

— Потому что его подруга исчезла, — проговорил Ханнес. — Илону арестовали в Лейпциге, и никто ее больше не видел. После этого Томас впал в глубокую депрессию. Он сообщил мне, что на момент задержания она была беременна. У него стояли слезы на глазах, когда он говорил мне об этом.

— Томас еще приезжал к вам? — спросил Эрленд.

— На самом деле странным было уже то, что он разыскал меня после стольких лет, чтобы снова разворошить рану. Люди стараются забыть такие вещи, но, как оказалось, Томас ничего не забыл. Он помнил все. Каждую мелочь, точно все произошло только вчера.

— Что же он хотел? — задала свой вопрос Элинборг.

— Он спрашивал об Эмиле, — ответил Ханнес. — Работал ли тот на Лотара, была ли между ними какая-то более тесная связь. Не знаю, почему Томас спрашивал меня об этом, но я сказал ему, что Эмиль прилагал много сил к тому, чтобы быть у Лотара на хорошем счету.

— А доказательства? — спросила Элинборг.

— Эмиль был слабым студентом. В действительности ему нечего было делать в университете, но он слыл честным социалистом. Все, о чем мы говорили, передавалось напрямую Лотару, а уж Лотар способствовал тому, чтобы Эмилю платили достойную стипендию и ставили хорошие оценки. Томас состоял в дружеских отношениях с Эмилем.

— Почему вы делаете такие выводы? — остановил его Эрленд.

— Один из профессоров по инженерному делу поделился этим со мной, когда мы прощались после моего отчисления. Он сожалел, что мне не удалось закончить обучение, и сообщил, что все преподаватели в курсе этого фарса. Профессора не были в восторге от студентов, подобных Эмилю, но ничего не могли поделать. Люди типа Лотара тоже не вызывали в них энтузиазма. Тот профессор пошутил, что Эмиль, должно быть, очень ценен для Лотара, раз немец ходит просить за него в ректорат, несмотря на то что вряд ли сыщется более слабый студент. Все шло через «Союз свободной немецкой молодежи», но Лотар имел существенное влияние на принятие решений.

Ханнес замолчал.

— Эмиль был самым идейным из нас, — проговорил он наконец. — Самым твердолобым коммунистом и сталинистом.

— Почему… — начал было Эрленд, но Ханнес прервал его, думая о чем-то своем, наверное, о Лейпциге и проведенных там годах своей молодости.

— Мы оказались беспомощны перед той системой, — произнес он, устремив взгляд в пространство. — Мы познали тотальную диктатуру партии, страх и унижение. Некоторые по возвращении домой пытались донести свои впечатления до сведения партии, но безрезультатно. Я всегда считал, что восточногерманский социализм оказался в каком-то смысле продолжением нацизма. Конечно, народ находился под пятой у Советов, но у меня довольно быстро возникло ощущение, что тамошний социализм — другая сторона фашизма.

 

30

Ханнес кашлянул и посмотрел на полицейских. Оба инспектора чувствовали, как трудно ему говорить о времени, проведенном в Лейпциге. Казалось, даже спустя годы он не был готов к такому разговору. Эрленд вынудил его к этой беседе.

— Вы хотите знать что-то еще? — спросил Ханнес.

— То есть Томас приехал к вам спустя несколько лет после возвращения из Лейпцига и расспрашивал об отношениях между Эмилем и Лотаром, и вы раскрыли ему глаза на то, что они были в сговоре. Эмиль шпионил за сокурсниками по поручению немца, — подытожил Эрленд.

— Да, — признал Ханнес.

— Почему Томас интересовался Эмилем, и кто такой этот Эмиль?

— Томас ничего мне не объяснил, и мне мало что известно об Эмиле. Насколько я знаю, после завершения обучения в Германии он остался за границей. По-моему, он так и не вернулся домой. Я как-то встретился с бывшим студентом из Лейпцига, который учился там в те же годы, что и я. Его зовут Карл. Мы столкнулись во время путешествия в парк Скафтафедль. Помянули прошлое, и он сказал, что после университета Эмиль, похоже, решил осесть за границей. Карл больше никогда не встречал его и ничего о нем не слышал.

— А Томас? Про него вам что-нибудь известно? — спросил Эрленд.

— Нет, на самом деле ничего. Он изучал инженерное дело в Лейпциге, но я не знаю, работал ли он по специальности. Его исключили из университета. Я с ним больше не встречался, за исключением того раза, когда он вернулся из Германии, и потом еще, когда он приехал ко мне поговорить об Эмиле.

— Расскажите, пожалуйста, поподробнее об этом, — попросила Элинборг.

— Собственно, тут нечего рассказывать. Когда он пришел, мы просто говорили о прошлом.

— Почему Томас интересовался именно Эмилем? — спросил Эрленд.

Ханнес обвел взглядом полицейских.

— Пожалуй, я приготовлю еще кофе, — произнес он, вставая.

Ханнес начал свой рассказ с того, что раньше он проживал в новом жилом комплексе в районе Бухт. Как-то вечером в дверь позвонили, и когда он открыл, на пороге стоял Томас. Погода была осенняя, промозглая. Ветер клонил деревья в саду. Ливень хлестал по стенам домов. Ханнес даже сначала не понял, что за гость к нему пришел. Разглядев Томаса, хозяин остолбенел. Он был так поражен, что не сразу сообразил пригласить его в дом.

— Прости, что пришлось вот так тебя побеспокоить, — извинился Томас.

— Да ладно, все в порядке, — проговорил Ханнес, приходя в себя. — Ну и погодка! Давай заходи поскорей!

Томас снял пальто, поздоровался с супругой Ханнеса. Дети выскочили посмотреть на гостя, и он улыбнулся им. В подвальном этаже дома был устроен маленький кабинет, и после того как они выпили кофе и обсудили погоду, хозяин пригласил Томаса пойти вниз. Ханнес чувствовал, что тому нужно излить душу. Томас проявлял беспокойство, нервничал и был смущен тем фактом, что вторгся в мир людей, которых едва знал. В Лейпциге они ведь вовсе не были друзьями. Ханнес никогда не рассказывал жене о Томасе.

Несколько часов кряду, сидя в подвале, они вспоминали годы, проведенные в Лейпциге, обсуждали, что сталось с их товарищами. Судьбы некоторых были им известны, другие исчезли из их поля зрения. Ханнес чувствовал, что Томас потихоньку приближается к цели своего визита, и подумал, что, в сущности, они неплохо понимают друг друга. Он вспомнил, как они впервые встретились в университетской библиотеке, как застенчив и вежлив был Томас и какое впечатление он производил — юный социалист, не допускавший и тени сомнения в своих идеалах.

От него Ханнес и узнал об исчезновении Илоны. Он помнил об их встрече с Томасом после возвращения последнего из ГДР. Это был уже совсем другой, сильно изменившийся человек. Он рассказал Ханнесу о том, что произошло. Ханнес мог только посочувствовать ему. Когда-то в сердцах он написал Томасу записку и обвинил земляка в том, что это из-за него его выгнали из университета. Но, вернувшись домой в Исландию и успокоившись, Ханнес осознал, что виноват вовсе не Томас, а он сам, в том, что посмел замахнуться на систему. Томас заговорил о той записке и признался, что все еще не находит себе места из-за того, что случилось. Ханнес предложил забыть тот эпизод, уверяя, что написал письмо в большом смятении и что там нет ни толики правды. Они помирились. Томас сообщил, что обращался к партийным руководителям по поводу Илоны и они обещали послать запрос в ГДР. Он получил строгий выговор за отчисление из университета и за злоупотребление своим положением и оказанным ему доверием. Томас сказал Ханнесу, что повинился в своих ошибках и даже раскаялся. Говорил им все, что они хотели от него услышать. Единственной его целью было спасти Илону. Но все оказалось бесполезно.

Томас также признался, что до него дошли слухи, будто Ханнес и Илона одно время встречались и Илона хотела выйти замуж за исландца, чтобы эмигрировать на Запад. Ханнес удивился, заявив, что впервые слышит такое. Он объяснил, что видел Илону на собраниях, на которые поначалу ходил, но потом он отказался от всякой политической деятельности.

И вот спустя двенадцать лет после той встречи Томас вновь оказался в его доме. Он заговорил о Лотаре, и, похоже, в этом и заключалась цель его визита.

— Хочу спросить тебя об Эмиле, — начал Томас. — Ты ведь знаешь, мы дружили в Германии.

— Да, я в курсе, — подтвердил Ханнес.

— Могло ли быть так, что у Эмиля были… более тесные отношения с Лотаром?

Ханнес кивнул. Ему не хотелось обсуждать людей у них за спиной, но при этом он не водил дружбу с Эмилем и знал ему цену. Ханнес поделился с Томасом тем, что лейпцигский профессор рассказал ему об Эмиле и Лотаре, и добавил, что это в каком-то смысле подтвердило его собственные подозрения. Похоже, Эмиль принимал активное участие в слежке и доносительстве, демонстрируя свою преданность партии и молодежной коммунистической организации.

— Ты полагаешь, что Эмиль как-то замешан в твоем отчислении? — спросил Томас.

— Невозможно знать наверняка. Кто угодно мог настучать в «Союз молодежи», и не обязательно это сделал один человек. Как помнишь, я обвинил тебя в своем письме. Очень сложно общаться с людьми, когда не знаешь, что можно говорить, а что нет. Но я как-то никогда не задумывался о такой возможности. Все это дела давно минувших дней. Стерто и забыто.

— Ты в курсе, что Лотар приезжал в Исландию? — вдруг спросил Томас.

— Лотар? В Исландию? Нет, не знал.

— Он как-то связан с восточногерманским представительством, сотрудник или что-то в этом роде. Я случайно встретил его, точнее, нет, просто увидел его недалеко от посольства. Я прогуливался по Приморской набережной. Я ведь живу в Западном квартале. Он меня не заметил. Я видел его лишь издалека, но это был он, собственной персоной. Как-то, когда я обвинил его в исчезновении Илоны, он посоветовал мне лучше выбирать приятелей, но тогда я не понял, что он имел в виду. Думаю, сейчас я осознал, что это значило.

Наступило молчание.

Ханнес посмотрел на Томаса и почувствовал, насколько его старый университетский знакомый одинок и беспомощен в этом мире, и ему захотелось что-нибудь сделать для него.

— Я могу тебе как-то помочь?.. Может быть, я могу что-нибудь сделать для тебя?..

— Тот профессор, что он сказал? Что Эмиль вертелся вокруг Лотара и процветал благодаря ему?

— Да.

— Ты знаешь, что стало с Эмилем? — спросил Томас.

— Живет за границей, нет? Я думал, что он не вернулся в Исландию после завершения учебы.

Потом оба надолго замолчали.

— Эта история про меня и Илону… Ты говорил… Кто тебе рассказал ее? — спросил Ханнес.

— Лотар, — ответил Томас.

Ханнес покачал головой.

— Не знаю, должен ли я тебе это говорить… — сказал он наконец, — но я слышал совсем другую версию перед своим отъездом из Лейпцига. Ты был в таком смятении, когда вернулся из Германии, что мне не хотелось загружать тебя сплетнями. А их было предостаточно. Мне казалось, что до того, как ты появился, Эмиль ухлестывал за Илоной.

Томас уставился на Ханнеса.

— Ходили такие слухи, — закончил тот и увидел, как Томас побледнел. — Но может быть, это полная ерунда.

— Ты хочешь сказать, что они раньше встречались?..

— Нет, скорее, что он пытался закадрить ее. Это то, что я слышал, — поспешил добавить Ханнес, уже жалея о сказанном. Увидев, как изменилось лицо Томаса, он понял, что не стоило упоминать об этом.

— Кто тебе рассказал? — спросил Томас.

— Уже не помню, но, возможно, тут нет ни капли правды.

— Эмиль и Илона?! И она не обращала на него внимания? — допытывался Томас.

— Никакого, — заверил его Ханнес. — Как мне говорили, он совсем ее не интересовал. Но Эмиль сох по ней.

Наступило молчание.

— Илона тебе никогда не говорила об этом?

— Нет, — ответил Томас. — Она никогда об этом не упоминала.

— А потом Томас ушел, — закончил свой рассказ Ханнес, взглянув на Эрленда и Элинборг. — С тех пор я его больше не видел и, по правде, не знаю, жив ли он еще.

— В Лейпциге вам выпало пережить тяжелый опыт, — заключил Эрленд.

— Самым ужасным была эта невыносимая слежка за каждым человеком и постоянная подозрительность. Но происходило и много хорошего. Возможно, «благами социализма» мы и не были избалованы, но большинство пытались смириться с трудностями. Некоторым жилось лучше, чем другим. Университетское образование заслуживало всяческих похвал. Самый большой процент учащихся составляли дети рабочих и крестьян. Разве такое когда-либо было возможно?

— Почему после стольких лет Томасу потребовалось говорить с вами об Эмиле? — спросила Элинборг. — Вы думаете, он встретился со своим старым другом?

— Этого я не знаю, — ответил Ханнес. — Он не рассказывал мне.

— А эта Илона, — заговорил Эрленд, — что-нибудь известно о ее судьбе?

— Не могу сказать. То время все-таки ознаменовалось особыми событиями в Венгрии, где произошел социальный взрыв. Власти не хотели допустить повторения волнений в других странах коммунистического толка. Никакое инакомыслие или критика режима не признавались. Полагаю, никто не знает, что случилось с Илоной. Томас так никогда и не узнал. Во всяком случае, я так думаю, хотя меня это, строго говоря, не касается. То время не имеет больше никакого значения для меня. Уже давным-давно я отсек тот кусок своего прошлого, и мне неприятно говорить о нем. Невеселое было время. Грустное.

— А все-таки кто вам рассказал про Эмиля и Илону? — спросила Элинборг.

— Карл, — ответил Ханнес.

— Карл? — переспросила Элинборг.

— Да, — подтвердил Ханнес.

— Он тоже был в Лейпциге? — продолжала расспрашивать Элинборг.

Ханнес кивнул.

— Знакомы ли вам исландцы, которые могли иметь доступ к советским аппаратам прослушивания в шестидесятые годы? — спросил Эрленд. — Исландцы, готовые поиграть в шпионов?

— Советский аппарат прослушивания?

— Да, не будем вдаваться в детали, но вам ничего не приходит в голову?

— Мда. Если Лотар числился сотрудником посольства, он мог приложить к этому руку, — признался Ханнес. — Не могу себе представить… Вы ведь… Уж не намекаете ли вы на то, что в Исландии были разведчики?

— Нет, думаю, это было бы странно, — ответил Эрленд.

— Но, как я уже сказал, меня все это больше не касается. У меня не сохранилось практически никаких контактов с теми, кто находился в то время в Лейпциге. И мне ничего не известно о советских разведчиках.

— Может быть, у вас сохранился какой-нибудь снимок Лотара Вайзера? — поинтересовался Эрленд.

— Нет, — ответил Ханнес. — У меня нет никаких сувениров тех лет.

— Этот Эмиль мне кажется очень загадочным человеком, — заметила Элинборг.

— Вполне возможно. Как я уже сказал, я думал, что все это время он жил за границей. Но в действительности я… в последний раз я видел его… это как раз совпало со странным визитом Томаса. Я увидел Эмиля мельком в центре Рейкьявика. Я не встречал его со времен Лейпцига и едва заметил его, но уверен, это был он. Однако, как я уже сказал, мне больше ничего не известно об этом человеке.

— Вы не заговорили с ним? — спросила Элинборг.

— Заговорить с ним? Это было невозможно. Он сел в машину и уехал. Я увидел его на какую-то долю секунды, но это точно был Эмиль. Я все хорошо запомнил, потому что никак не ожидал встретить его.

— А вы не помните, что у него была за машина?

— Машина?

— Марка, цвет?

— Черная, — ответил Ханнес. — Я ничего не понимаю в автомобилях. Но все ж таки я запомнил, что машина была черная.

— Может быть, «Форд»?

— Не могу сказать.

— «Форд Фолкэн»?

— Как я уже сказал, единственное, что я запомнил, так это то, что она была черного цвета.

 

31

Положив ручку на стол, он подумал, что постарался, насколько мог, быть предельно ясным и точным в описании событий в Лейпциге, а потом в Исландии. Повествование заняло более семидесяти страниц, покрытых мелким почерком. Он потратил несколько дней на написание текста, но все еще не подошел к заключению. Решение принято, и оно устраивало его. Выход был найден.

В своем повествовании он дошел до того момента, когда, прогуливаясь по Приморской набережной, увидел Лотара Вайзера, входящего в какой-то дом. Он сразу же узнал немца, хотя не видел его много лет. С возрастом тот располнел и шагал тяжелой размеренной походкой. На него Лотар не обратил никакого внимания. Зато Томас просто остолбенел, словно громом пораженный, и проводил Лотара взглядом. Когда он пришел в себя от удивления, первой мыслью было спрятаться, поэтому он развернулся и очень медленно двинулся в обратную сторону, но при этом заметил, как Лотар прошел через калитку и аккуратно закрыл ее за собой, прежде чем исчезнуть на задворках дома. Томас решил, что немец вошел через задний вход, и посмотрел на табличку. Там значилось: «Торговое представительство Германской Демократической Республики».

Томас стоял на тротуаре и, точно парализованный, смотрел на здание. Время было обеденное, и ему захотелось прогуляться по хорошей погоде. Обычно он использовал перерыв, чтобы заскочить на часок домой. Вот уже два года он работал в страховой компании в центре города, и это занятие ему нравилось — страховать семьи от несчастных случаев. Взглянув на часы, он понял, что начинает опаздывать.

Вечером после ужина Томас снова отправился на прогулку, как он иногда делал. Верный своим привычкам, он шел по одним и тем же улицам Западного квартала и берегом моря по Приморской набережной. Проходя мимо интересующего его здания, он сбавил шаг, разглядывая окна в надежде увидеть Лотара, но никто так и не появился. Только в двух окнах горел свет, однако не было видно ни души. Он уже собирался идти к дому, как вдруг из гаража выехала черная «Волга» и унеслась прочь по Приморской набережной.

Он не знал, что именно надеется увидеть и что ему следует делать. Даже если бы он встретил Лотара у входа в здание, как бы он поступил — заговорил бы с ним или просто пошел бы следом? О чем ему говорить с Лотаром?

В следующие вечера Томас систематически выходил прогуляться по Приморской набережной и каждый раз замедлял шаг перед тем самым строением, и вот однажды он увидел трех человек, выходящих оттуда. Двое из них сели в черную «Волгу» и уехали, а третьим оказался Лотар. Попрощавшись с товарищами, он направился по Центральной улице в сторону старого города. Было около восьми часов вечера, и Томас решил незаметно последить за Лотаром. Немец неторопливо шел в сторону Туновой улицы, потом свернул на Садовую и достиг Западного проулка. Там он скрылся в одном из ресторанов у причала.

Томас прождал два часа, пока Лотар ужинал. Наступила осень, и вечером уже становилось довольно холодно, но он был одет в теплое зимнее пальто, шарф и кепку с опускающимися ушами. Чувствовал он себя исключительно глупо. К чему он затеял эту детскую игру в шпионов? Спрятавшись в Рыбном переулке, он старался не спускать глаз с входа в ресторан. Когда же Лотар наконец вышел, то направился в сторону Восточной улицы в район Тингового холма. Немец остановился у небольшой пристройки на задворках Валовой улицы недалеко от отеля «Хольт». Входная дверь открылась, и кто-то впустил Лотара внутрь, однако человека не было видно.

Не понимая, что происходит, побуждаемый любопытством и раздираемый сомнениями, Томас подкрался к пристройке. Уличное освещение сюда не доходило, пришлось пробираться в потемках. На двери он заметил висячий замок. Томас осторожно приблизился к маленькому окошку и заглянул внутрь. Помещение освещалось настольной лампой, прикрученной к столу, и Томас разглядел двух человек.

Один из них потянулся к свету, и сразу стало ясно, кто это. Томас отскочил от окна, точно ошпаренный.

Его старый университетский приятель, с которым он дружил в Лейпциге! Они не виделись столько лет!

Эмиль.

Томас поскорее отошел от сарая и выбрал точку для наблюдения. Ждать пришлось довольно долго. Наконец Лотар вышел в сопровождении Эмиля. Эмиль тут же исчез в темноте за углом пристройки, а Лотар направился в западную часть города. Пребывая в глубоком раздумье и пытаясь разобраться в увиденном, Томас тайком проводил немца до его дома. Что может связывать Эмиля с Лотаром? Он полагал, что Эмиль остался за границей. Вместе с тем у него почти не было новостей от университетских приятелей.

Он прокручивал все это в голове и так и этак, но никак не мог прийти ни к каким выводам. В конце концов Томас решил наведаться к Ханнесу. Он заходил к нему однажды, когда только вернулся из ГДР, чтобы рассказать про Илону. Возможно, Ханнесу что-нибудь известно об отношениях между Эмилем и Лотаром.

Лотар исчез в доме на Приморской набережной. Томас подождал немного, держась на значительном расстоянии, и пошел домой. Вдруг он вспомнил странную и непонятную фразу, брошенную немцем во время их последней встречи:

Надо лучше выбирать приятелей.

 

32

В машине по дороге домой из Сельфосса Эрленд и Элинборг обсуждали услышанное от Ханнеса. Наступил вечер, и дороги, пересекающие Пещерную пустошь, были уже свободны. Эрленд думал о черном «Фолкэне». Сейчас, пожалуй, и не увидишь эту модель на улицах столицы, несмотря на то что, как утверждал Тедди, муж Элинборг, автомобиль был популярен. Потом он вспомнил о Томасе, потерявшем свою любимую в эпоху существования ГДР. Надо будет при первой же возможности наведаться к нему. Эрленд все еще не до конца понимал, каким образом найденный в озере скелет может быть связан с группой студентов, обучавшихся в Лейпциге в пятидесятые годы. Потом он подумал о Еве Линд, которая, по его мнению, сама роет себе могилу, но он больше ничем не может ей помочь. Затем его мысли обратились к сыну Синдри, в сущности, совсем чужому ему человеку. Все эти размышления безостановочно крутились у него в голове, и их никак не удавалось упорядочить. Взглянув на шефа, Элинборг спросила, о чем тот думает.

— Да пустяки, — отмахнулся он.

— А все-таки? — настаивала она.

— Ерунда, — повторил Эрленд. — Ничего особенного.

Элинборг пожала плечами. Эрленд подумал о Вальгерд. Уже несколько дней она не давала о себе знать. Он понимал, что ей требуется время, да и сам не хотел торопиться. Ему было неведомо, что такого она в нем нашла. Это оставалось для него загадкой. Он ломал себе голову над тем, чем унылый холостяк, прозябающий в мрачной квартире, мог привлечь такую женщину, как Вальгерд. Иногда Эрленд задавал самому себе вопрос, чем вообще он заслужил ее дружбу.

Зато он в точности знал, почему ему нравилась Вальгерд. Понял это в первый же день. Она обладала всеми теми качествами, которых у него не было, но которые он хотел бы иметь. Эта женщина казалась полной его противоположностью. Красивая, улыбчивая и веселая. Несмотря на неурядицы в семейной жизни, которые, как Эрленду было известно, она тяжело переживала, Вальгерд старалась не падать духом и всегда отыскивала положительную сторону в своих неприятностях. Чувство ненависти или просто неприязни было ей неведомо. Она не позволяла никому и ничему омрачать свое мировосприятие, в котором сквозили мягкость и щедрость, и не испытывала злобы даже к мужу, которого Эрленд считал последним кретином, раз он изменял такой женщине, как Вальгерд.

Так что Эрленд прекрасно знал, что его привлекает в этом человеке. В ее компании он отдыхал.

— О чем же ты все-таки думаешь? — не унималась заскучавшая Элинборг.

— Ни о чем, — повторил Эрленд. — Я ни о чем не думаю.

Элинборг покачала головой. Все это лето Эрленд казался опечаленным, хотя гораздо чаще, чем раньше, выбирался на вечеринки с коллегами вне работы. Состояние шефа Элинборг обсуждала с Сигурдом Оли, и они пришли к заключению, что тот переживает из-за Евы Линд, которая уже давно не давала о себе знать. Коллеги понимали, что Эрленд страшно волнуется из-за дочери и пытается ее спасти, но девушка не может взять себя в руки. Пропащая душа, таково было мнение Сигурда Оли. Дважды или трижды Элинборг пыталась заговорить с Эрлендом о Еве, спрашивала, все ли в порядке, но он обрывал такие разговоры.

Так они и сидели в глубоком молчании, пока Эрленд не притормозил у дома Элинборг. Но прежде чем выйти из автомобиля, она повернулась к нему и спросила:

— Так в чем же дело?

Эрленд ничего ей не ответил.

— Что мы будем делать дальше с этим расследованием? Нам, наверное, стоит поговорить с Томасом?

— Да, надо поговорить, — согласился Эрленд.

— Ты переживаешь за Еву Линд? — допытывалась Элинборг. — Это из-за нее ты как воды в рот набрал и сидишь надутый?

— Не бери в голову. До завтра.

Он посмотрел, как Элинборг поднялась по лестнице и открыла входную дверь. Когда она зашла в дом, Эрленд отъехал.

Через два часа он сидел у себя дома и смотрел в пустоту. Вдруг раздался звонок в дверь. Он встал и, нажав на кнопку домофона, спросил, кто там. Потом включил свет в квартире, вышел в прихожую, открыл дверь и стал ждать. Вскоре появилась Вальгерд.

— Может быть, ты собирался отдохнуть? — спросила она.

— Нет, нет, входи, — заверил ее Эрленд.

Вальгерд проскользнула мимо него, и он помог ей снять плащ. Она увидела на столе раскрытую книгу и спросила, что он читает, и Эрленд ответил, что это история о снежной лавине.

— И всех настигает печальный конец, — закончила Вальгерд.

Они частенько обсуждали интерес Эрленда к бродячим легендам, историческим сочинениям, правовым документам и книгам, в которых рассказывается о преодолении тяжелых переходов и несчастных случаях во время путешествий.

— Не всех, — возразил он. — Некоторым удается спастись. Счастливцам.

— Поэтому ты и читаешь истории о смерти в горах и о снежных лавинах?

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Эрленд.

— Потому что некоторые спасаются?

Эрленд улыбнулся.

— Возможно, — согласился он. — А ты все еще живешь у сестры?

Вальгерд кивнула. Она рассказала, что ищет адвоката, чтобы подать на развод, и спросила, не знает ли Эрленд, к кому можно обратиться. Она никогда не общалась с адвокатами. Он пообещал узнать в юридической службе. Там их пруд пруди, добавил инспектор.

— У тебя еще осталось твое зеленое зелье? — спросила она, усаживаясь на диван.

Эрленд кивнул и достал бутылку ликера «Шартрез» и два бокала. Он вспомнил, как где-то слышал, что для получения особого вкуса этого напитка используют около трех десятков различных растений. Присев рядом с гостьей, он принялся их перечислять.

Вальгерд поделилась с Эрлендом новостью, что ее муж, которого она встретила сегодня утром, попросил прощения и попытался уговорить ее вернуться в лоно семьи. Но когда выяснилось, что она твердо вознамерилась уйти от него, он разозлился, потерял контроль над собой, сорвался на крик и ругань в ее адрес. Они сидели в ресторане, и он, не стесняясь удивленных посетителей, всячески обзывал ее. Она встала и ушла, даже не взглянув на него.

Так Вальгерд закончила свой рассказ о переживаниях этого дня. Наступило молчание. Они осушили бокалы. Вальгерд попросила еще ликера.

— Что мы будем делать? — спросила она.

Эрленд допил ликер и почувствовал, как алкоголь обжег горло. Он снова наполнил бокалы, подумав об аромате ее духов, когда она прошла мимо него в квартиру. Точно запах давно ушедшего лета. Он ощутил странную тоску, даже более глубокую, чем мог себе представить.

— Будем делать что захотим, — проговорил он.

— А что ты хочешь? — не унималась Вальгерд. — Ты проявил столько терпения, что я даже иногда задумываюсь, терпение ли это или совсем наоборот… и ты просто не хотел впутываться в мои истории.

Эрленд не ответил на вопрос, и в воздухе повисло молчание.

Что ты хочешь?

Он осушил свой бокал. Этот вопрос он задавал самому себе со дня их первой встречи. Эрленд не был уверен в том, что он терпеливый человек. Он вообще не знал, что он за человек, он просто старался поддержать Вальгерд. Может быть, он не выказал достаточно ясно свой интерес по отношению к ней или не проявил достаточно тепла. Он не знал.

— Ты не хотела торопить события, — сказал Эрленд. — Я тоже. В моей жизни уже давно не было женщин.

Он замолчал. Ему хотелось рассказать ей, что большую часть времени он проводит в полном одиночестве в своей квартире среди книг и то, что она сидит у него в комнате на диване, уже большая радость для него. Она, будто запах ушедшего лета, отличается от всего, к чему он привык, и он не знает, как ему следует поступать. Как сказать ей, что все, чего он хочет, о чем мечтает с того момента, как увидел ее, — это быть с ней.

— Мне не хотелось быть навязчивым, — наконец проговорил Эрленд. — А такие отношения требуют времени, особенно для меня. К тому же ты… я имею в виду, что нелегко пережить развод.

Вальгерд заметила, что ему неловко говорить на эту тему. Каждый раз, когда речь заходила о них, он становился неразговорчив, мялся и чувствовал себя не в своей тарелке. Впрочем, он всегда говорил мало, возможно, поэтому ей было легко в его присутствии. В нем не было никакого франтовства. Он никогда не притворялся. Ему было совершенно все равно, как себя преподнести, в какой бы ситуации он ни оказался. Этот мужчина был предельно честен во всем, что делал и говорил, и она ощущала это. В нем чувствовалась надежность, которой ей так долго недоставало. Она была убеждена в том, что этому человеку можно довериться.

— Прости меня, — сказала Вальгерд. — Я не собиралась усложнять нашу беседу. Просто хочется знать, что мы имеем. Понимаешь меня?

— Отлично понимаю, — согласился Эрленд, почувствовав, что напряжение немного спало.

— Нам обоим требуется время, посмотрим, что выйдет, — добавила она.

— Вот это разумно, — поддержал ее Эрленд.

— Отлично.

Вальгерд встала, Эрленд последовал ее примеру. Она что-то объяснила про то, что должна встретиться с сыновьями, но он пропустил это мимо ушей. Его мысли были заняты другим. Она пошла к двери. Он помог ей надеть плащ. Вальгерд ощущала, что он чем-то озабочен. Она открыла входную дверь и спросила, все ли в порядке.

Эрленд взглянул на нее и проговорил:

— Не уходи.

Вальгерд застыла в дверях.

— Останься со мной, — попросил он.

Вальгерд пребывала в замешательстве.

— Ты уверен? — спросила она.

— Да. Не уходи.

Не двигаясь с места, Вальгерд посмотрела на него долгим взглядом. Эрленд подошел к ней и завел обратно в квартиру. Потом закрыл дверь и стал снимать с нее плащ. Она не сопротивлялась.

Их прикосновения были мягкими и заботливыми, лишенными всякой поспешности. Оба были немного смущены и неловки поначалу. Но постепенно застенчивость прошла. Вальгерд призналась, что до этого никогда не ложилась в постель ни с каким мужчиной, кроме своего мужа.

Они лежали рядом, и Эрленд, глядя в потолок, рассказывал ей, что иногда ездит в Восточные фьорды, где прошло его детство, и ночует в старом доме. От него не осталось ничего, кроме голых стен и наполовину снесенной кровли, и теперь с трудом верится, что его семья когда-то жила там. Но кое-какие следы исчезнувшей жизни все еще заметны. Например, обрывки пестрого линолеума, он хорошо его помнил. Сломанные шкафы на кухне. Подоконники, за которые цеплялись маленькие ручонки. Эрленд признался, что с удовольствием ездит туда, ложится спать среди своих воспоминаний. То место для него наполнено светом и покоем.

Вальгерд сжала его руку.

Он принялся рассказывать ей историю одной девочки, которая убегала от матери в неизвестном направлении и терялась. Не отличаясь крепким здоровьем, она испытывала большие трудности в жизни, и ей хотелось все изменить. Наверное, это закономерно, потому что она никогда не получала того, о чем мечтала. Ее жизнь казалась ей неполной, точно ее обманывали. Она выбрала странный способ преобразить свое существование. Упорствуя в желании погибнуть, она с каждым разом убегала все дальше и дальше, изнуряя себя и причиняя себе боль, так что уже больше не могла идти. Но ее возвращали домой, лечили и выхаживали, а как только девочка набиралась сил, она снова исчезала, никому ничего не сказав. Она бродила в непогоду, временами ища защиты в жилище своего отца. Он пытался сделать для нее все, что мог, удержать во время бури, но ее невозможно было ни уговорить, ни остановить, точно у нее больше не было никакого другого выбора, кроме саморазрушения.

Вальгерд посмотрела на Эрленда.

— Никто не знает, где она сейчас. Она все еще жива, раз у меня нет известий о том, что она умерла. Я все время жду такую новость. Я искал ее в недобрые дни, находил и приносил домой, пытался помочь ей, но сомневаюсь, что ей можно помочь.

— Ни в чем нельзя быть уверенным, — проговорила Вальгерд после долгого молчания.

На тумбочке зазвонил телефон. Эрленд взглянул на него, не желая отвечать. Но Вальгерд сказала, что звонок в такой поздний час, должно быть, важен. Эрленд предположил, что наверняка звонит Сигурд Оли со своими глупостями, но все же взял трубку.

Только через некоторое время он понял, что это Харальд из дома престарелых. Старик сообщил, что сидит в кабинете врача и что ему нужно встретиться с Эрлендом.

— Зачем? — удивился инспектор.

— Хочу рассказать тебе, что произошло, — проскрипел Харальд.

— С чего это?

— Хочешь услышать или нет? — Харальд начал злиться. — А потом забудем всю эту историю.

— Эй, спокойно, — осадил его Эрленд. — Приеду завтра утром. Хорошо?

— Давай приезжай, — прошамкал Харальд и повесил трубку.

 

33

Он вложил исписанные страницы в большой конверт, подписал его и оставил на письменном столе. Проведя рукой по конверту, Томас подумал еще раз о рассказанной там истории. В нем происходила внутренняя борьба по поводу того, должен ли он вообще был говорить о произошедших событиях, но он чувствовал, что по-другому ему не избавиться от них. В озере нашли останки. Рано или поздно следы приведут к нему. Хотя, если говорить по правде, нет практически никаких улик, которые указывали бы на его связь с человеком из озера, и полиция вряд ли докопается до истины без его помощи. Но лгать не хотелось. Если он что-то и оставит после себя, то только правду. Этого уже достаточно.

Было приятно повидаться с Ханнесом. Несмотря на частые разногласия, Ханнес понравился ему с первой же их встречи. Он всегда приходил на помощь. Вот и сейчас пролил свет на отношения, которые связывали Эмиля и Лотара, рассказал о знакомстве Эмиля и Илоны до его приезда в Лейпциг, хотя все казалось очень непонятным. Возможно, здесь и стоит искать разгадку тому, что произошло. А может быть, дело стало только еще более запутанным. Как же относиться к такому повороту событий?

В конце концов Томас пришел к заключению, что не мешает потолковать с Эмилем. Спросить его об Илоне и Лотаре и о тайных разговорах в Лейпциге. Хотя нет никаких оснований полагать, что Эмиль ответит на все вопросы, надо попробовать вытянуть из него то, что он знает. Однако караулить около сарая не хотелось. Неблагородно. Томас не испытывал никакого желания играть в прятки.

Однако было и еще кое-что, побуждающее его к действиям. Нечто, не выходящее у него из головы после разговора с Ханнесом. Какова его собственная роль во всем этом несчастье? К чему привели его неискушенность, доверчивость и инфантилизм? То, что произошло, все равно рано или поздно случилось бы, но в какой-то мере он сам оказался соучастником трагедии. Ему нужно было узнать, как развивались события.

Поэтому на следующий день после хождений за Лотаром он снова отправился на Валовую улицу и стал осматривать пристройку. Он пошел к Эмилю сразу после работы. Уже смеркалось, и было холодно. Чувствовалось приближение зимы.

Он вышел на задний двор, где находился сарай. Подойдя ближе, Томас увидел, что дверь не заперта. Висячий замок был открыт. Томас повернул ручку и заглянул внутрь. Эмиль сидел, наклонившись над столом. Томас осторожно вошел. В помещении хранилась всякая рухлядь, с трудом различимая в темноте. Одна-единственная голая лампочка висела над столом.

Эмиль заметил его, только когда Томас подошел к нему вплотную. На спинке стула висела его куртка, которая была порвана, возможно, после драки. Эмиль что-то сердито бормотал себе под нос. Вдруг он ощутил присутствие другого человека за своей спиной. Оторвавшись от карты, Эмиль медленно повернул голову и уставился на Томаса. Он не сразу понял, кто стоит перед ним в его убежище.

— Томас! — вырвалось у него наконец. — Это ты?

— Здравствуй, Эмиль, — ответил незваный гость. — Дверь была открыта.

— Что ты тут делаешь? Как… — недоумевал Эмиль, от удивления лишившись дара речи. — Каким образом ты узнал?..

— Я следил за Лотаром, — ответил Томас. — Я шел за ним от Приморской набережной.

— Следил за Лотаром? — недоверчиво переспросил Эмиль. Он встал со стула, не сводя взгляда с Томаса. — Что ты тут делаешь? — повторил он. — Почему ты следил за Лотаром? — Он посмотрел на дверь, точно ожидал увидеть и других непрошеных гостей. — Ты один?

— Да, я один.

— Что тебе нужно?

— Помнишь Илону? — спросил Томас. — В Лейпциге.

— Илону?

— Мы были вместе, я и Илона.

— Конечно, я помню Илону. Так что с ней?

— Может быть, это ты мне скажешь, что с ней случилось? — проговорил Томас. — Ответь мне после стольких лет! Ты знаешь, что случилось?

Он старался скрыть волнение, пытался оставаться спокойным, но у него это плохо получалось, ведь он был измучен за долгие годы потерей любимой женщины, и его чувства были как на ладони.

— О чем ты болтаешь? — огрызнулся Эмиль.

— Я говорю об Илоне.

— Ты все еще сохнешь по ней? После всех этих лет?

— Тебе известно, что с ней случилось?

— Я ничего не знаю. Не понимаю, о чем ты говоришь, и никогда этого не понимал. Тебе тут нечего делать. Уходи.

Томас оглядел помещение.

— А ты что здесь делаешь? — спросил он. — Что это за сарай? Когда ты вернулся в Исландию?

— Ты должен уйти отсюда, — повторил Эмиль, бросив встревоженный взгляд на дверь. — Кто еще знает о моем возвращении? Кому известно, что я здесь?

— Ты ответишь на мой вопрос? — твердил свое Томас. — Что случилось с Илоной?

Эмиль посмотрел на него и вдруг вышел из себя:

— Выметайся вон, говорю тебе! Убирайся восвояси! Мне нечем тебе помочь с твоими глупостями!

Эмиль толкнул его, но он не двинулся с места.

— Что ты получил за донос на Илону? — спросил Томас. — Что же они тебе посулили за твое геройство? Деньги? Высокие оценки? Или ты получил хорошую работу у них?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — повторил Эмиль, до этого говоривший чуть ли не шепотом и вдруг повысивший тон.

Эмиль сильно изменился со времени их дружбы в Лейпциге, подумал Томас. Он был все такой же тощий, как раньше, но имел более болезненный вид. Вокруг глаз залегли темные круги. Волосы поредели. Пальцы пожелтели от курения, а голос охрип. Когда он говорил, выпирающий кадык так и ходил вверх-вниз. Томас не видел Эмиля очень долго, и в его воспоминаниях тот оставался молодым человеком. Теперь бывший приятель показался ему утомленным и подавленным. Щетина несколько дней не брита, и Томасу пришло в голову, что Эмиль частенько закладывает за воротник.

— Я сам виноват, не так ли? — гнул свое Томас.

— Ты прекратишь наконец молоть всякий вздор? — негодовал Эмиль, пытаясь вытолкнуть его вон. — Уходи! И забудь всю эту историю!

Томас отодвинулся.

— Это я рассказал тебе о том, чем занимается Илона, ведь так? Я сам навел тебя на след. Если бы я тебе ничего не рассказал, может быть, она бы и выпуталась. Они бы ничего не узнали о собраниях. И не смогли бы нас сфотографировать.

— Убирайся вон!

— Я говорил с Ханнесом. Он рассказал мне о твоих шашнях с Лотаром и о том, как Лотар под эгидой «Союза молодежи» вынуждал университетскую администрацию награждать тебя хорошими оценками. Ты ведь был не в ладах с учебой, не правда ли, Эмиль? Я никогда не видел тебя за книгой. Что же ты получил за то, чтобы закладывать своих товарищей? За оговор друзей? Что же тебе дали за соглядатайство за твоими земляками?

— Ей не удалось обратить меня в свою веру, а ты пополз за ней как щенок! — выкрикнул Эмиль, выйдя из себя. — Илона была предательницей!

— Потому что она изменила тебе? — проговорил Томас. — Потому что не хотела гулять с тобой? И ты так тяжело это воспринял? Так болезненно отреагировал на то, что она отказала тебе?

Эмиль уставился на него.

— Не знаю, что она нашла в тебе, — процедил Эмиль, и злобная усмешка искривила его губы. — Не знаю, что эта венгерка нашла в высоколобом идеалисте, намеревавшемся превратить Исландию в социалистическое государство, но передумавшем, как только она легла под него! Не понимаю, что она увидела в тебе!

— И поэтому ты решил отомстить ей? — заключил Томас. — В этом все дело? Ты решил отомстить ей.

— Два сапога пара, — усмехнулся Эмиль.

Томас пристально посмотрел на Эмиля. Странный холодок пробежал по его телу. Он больше не узнавал своего товарища, не имел ни малейшего представления, кем тот был, что с ним сталось. Томас вдруг осознал, что противостоит той же самой непреодолимой озлобленности, которую испытал в годы учебы в Лейпциге. Сознание диктовало ему необходимость разозлиться, преисполниться ненависти, наброситься на Эмиля. Но у него разом исчезли все силы для этого. За годы волнений, трепета и страха прошло всякое желание мести. И вовсе не потому, что он никогда раньше не нападал ни на одного человека, и не потому, что у него не было наклонностей к насилию, он ни разу не участвовал ни в каких разборках. Просто он презирал всяческое насилие. Ему казалось, что вот сейчас его должен охватить гнев такой силы, что он будет способен убить Эмиля. Но вместо того чтобы разозлиться, он ощутил полную душевную пустоту, так что мороз прошел по коже.

— Но ты прав, — начал опять Эмиль, продолжая стоять напротив него. — Это ты сам. Тебе некого винить, кроме себя самого. Ты сам рассказал мне о собраниях, о ее взглядах и намерениях поднять народ на восстание против социалистической власти. Это все ты. Если это то, что ты хочешь знать, вот, пожалуйста, я подтверждаю. Именно твои слова привели к ее аресту. Я не знал, каким образом действовала Илона. А ты все взял да и рассказал. Помнишь? После этого они установили за ней слежку. А потом вызвали тебя и напугали. Но было уже поздно. Дело зашло слишком далеко. Оно вышло из-под нашего контроля.

Томас прекрасно помнил об этом. Он снова и снова прокручивал в голове, чего лишнего он мог сболтнуть и кому. Но он был всегда так уверен в своих земляках. Не мог допустить, что исландцы способны шпионить друг за другом. Не верил, что слежка и доносительство способны затронуть их компанию. Политический шпионаж несовместим с исландским национальным характером. Следуя своему убеждению, он доверил землякам информацию о деятельности Илоны и ее товарищей, об их образе мыслей.

Он посмотрел на Эмиля, подумав об унижении человеческого достоинства и о том, как легко оказалось построить на таком основании целую общественную систему.

— После всего произошедшего я пришел к одному выводу, — произнес наконец Томас, точно говорил сам с собой, будто пространство и время перестали существовать для него и ничто больше не имело значения. — После того, как все было кончено и уже было невозможно что-либо исправить. Спустя годы после моего возвращения в Исландию. До меня дошло, что это я сам рассказал тебе о собраниях, в которых участвовала Илона. Не знаю, кто тянул меня за язык, но что сделано, то сделано. Я даже припоминаю, что пытался привлечь тебя и других из нашей компании к участию в них. Мне казалось, что между нами, исландцами, не должно быть никаких секретов. Мы могли безбоязненно обсуждать все, что хотели. И я просчитался только на твой счет.

Он замолчал.

— Мы держались вместе, — продолжал Томас. — Но кто-то все же выдал Илону. Студенческое сообщество было многочисленным, кто угодно мог это сделать. Только много лет спустя я стал подозревать, что это мог сделать кто-то из исландцев, моих друзей.

Он посмотрел Эмилю прямо в глаза.

— Надо было быть полным ослом, чтобы водить с тобой дружбу, — проговорил Томас печально. — Мы были еще совсем зелеными. Нам обоим едва стукнуло двадцать.

Он повернулся и направился к выходу.

— Дерьмовая кукла, вот кем была твоя Илона! — крикнул ему вслед взбешенный Эмиль.

При этих словах старого приятеля взгляд Томаса упал на лопату, прислоненную к старому пыльному комоду. Он схватил ее, замахнулся, развернувшись вполоборота, и с криком изо всей силы опустил ее на Эмиля. Удар пришелся по голове. Томас увидел, как погас свет в глазах Эмиля, как у него подогнулись ноги и он опустился на пол.

Томас стоял и смотрел на бездыханное тело, и точно из другой жизни ему вспомнилась давно забытая фраза.

Лучше всего их убивать лопатой.

Темное пятно стало расползаться по полу, и он тотчас понял, что убил Эмиля. Но ему было все равно. Он просто спокойно стоял и молча смотрел на лежащего на полу Эмиля и на увеличивающуюся лужу крови. Взирал на все так, словно это не имело к нему никакого отношения. Он ведь пришел в этот сарай вовсе не с целью убить Эмиля. У него не было подобных намерений. Все произошло так быстро, что он даже не успел подумать.

Он не знал, сколько часов прошло, когда заметил подошедшего к нему человека. Незнакомец что-то сказал ему. Потряс его и легонько пошлепал по щекам, произнося какие-то слова, которых Томас не разбирал. Он смотрел на мужчину, но не узнавал его. Человек склонился над Эмилем и приложил пальцы к его шее, чтобы нащупать пульс. Но Томас знал, что это бесполезно. Эмиль был мертв. Он убил Эмиля.

Мужчина поднялся и повернулся к нему. И тут Томас узнал его, несмотря на его полноту. Он ходил следом за ним по Рейкьявику. Именно этот человек привел его к Эмилю.

Это был Лотар.

 

34

Элинборг застала Карла Антонссона дома. Ей удалось возбудить в нем нескрываемое любопытство, когда она объявила, что найденный в озере Клейварватн скелет, возможно, каким-то образом связан со студентами из Исландии, обучавшимися в Лейпциге. Хозяин пригласил инспектора в гостиную и объяснил, что собирался пойти вместе с супругой поиграть в гольф, но игра может подождать.

Утром Элинборг переговорила с Сигурдом Оли по телефону, поинтересовавшись самочувствием Бергторы. Коллега ответил, что все идет как нельзя лучше и жена чувствует себя превосходно.

— А тот человек, он перестал донимать тебя ночными звонками? — спросила Элинборг.

— Он продолжает названивать время от времени.

— У него, случаем, нет мыслей о самоубийстве?

— Ох, не то слово, — признался Сигурд Оли и добавил, что Эрленд уже ждет его. Они должны ехать в дом престарелых к Харальду из-за необъяснимого желания босса найти пропавшего Леопольда. Прошение о проведении поисковых работ на территории бывшей фермы под Мшистой горой, к великому разочарованию Эрленда, было отклонено.

Карл проживал на Рябиновой улице в красивом особняке на три семьи, окруженном аккуратным садиком. Ульрика, его жена, была немкой из Лейпцига. Она крепко пожала руку Элинборг. Супруги, несмотря на возраст, держали себя в хорошей физической форме. Наверное, благодаря гольфу, подумала Элинборг. Они были страшно удивлены этим неожиданным визитом и недоуменно переглядывались, пока инспектор не объяснила им причину своего появления.

— Вы нашли в озере кого-то из бывших студентов Лейпцигского университета? — спросил Карл. Ульрика удалилась на кухню, чтобы приготовить кофе.

— Мы не знаем, — ответила Элинборг. — Помните ли вы или ваша жена человека по имени Лотар? Он тоже учился в Лейпциге.

Карл посмотрел на супругу, появившуюся в дверном проеме.

— Спрашивают, помним ли мы Лотара, — сказал он.

— Лотара? А в чем дело? — спросила она.

— В полиции думают, что это он оказался в озере, — пояснил Карл.

— Это не совсем так, — поправила Карла Элинборг, улыбнувшись Ульрике. — Мы ничего в точности не знаем.

— Мы ему заплатили в свое время, — бросила Ульрика. — Чтобы уладить кое-что.

— Чтобы уладить что? — не поняла Элинборг.

— Когда Ульрика собралась уезжать вместе со мной в Исландию, Лотар помог нам оформить документы, у него имелись связи, — пояснил Карл. — Но это обошлось нам в копеечку. Мои родители собрали все, что могли, и, естественно, родители Ульрики в Лейпциге сделали то же самое.

— И Лотар вам помог?

— Да, значительно, — подтвердил Карл. — Но он содрал столько, что бескорыстной его помощь не назовешь. И я так думаю, что он оказывал услуги не только нам.

— Было достаточно заплатить или… — допытывалась Элинборг.

Карл и Ульрика переглянулись, и хозяйка снова ушла на кухню.

— Лотар предупредил, что, возможно, свяжется с нами позже. Понимаете? Но этого так и не случилось. Во всяком случае, сами мы не собирались что-либо предпринимать. Никогда. После возвращения из Германии я вышел из партии, больше не ходил на собрания и прочие мероприятия. Я полностью прекратил заниматься политикой. Что касается Ульрики, она никогда ею не интересовалась, у нее было отвращение к делам такого рода.

— То есть вы хотите сказать, что вас пытались завербовать? — уточнила Элинборг.

— У меня нет ни малейшего представления на этот счет, — признался Карл. — В действительности ничего из этого не вышло. Мы больше никогда не видели Лотара. Подчас, когда задумываешься о том времени, начинаешь сомневаться в самом себе, не веришь, что такое могло с тобой произойти. Это был совсем другой мир.

— Исландцы называли бредом то, что происходило в ГДР, — вклинилась в разговор вернувшаяся в гостиную Ульрика. — Мне всегда казалось, что это самое точное определение.

— У вас сохранились какие-нибудь контакты с вашими университетскими товарищами? — спросила Элинборг.

— Практически нет, — ответил Карл. — Так, иногда встречаемся на улице или на днях рождения.

— Одного из ваших товарищей ведь звали Эмиль? — продолжала свои расспросы Элинборг. — Вы что-нибудь знаете про него?

— По-моему, он так и не вернулся в Исландию, — пожал плечами Карл. — Остался жить в Германии. С тех пор я его больше и не видел… Он еще жив?

— Не знаю, — ответила Элинборг.

— Я была с ним едва знакома, — подключилась Ульрика. — Не большого полета птица.

— Эмиль предпочитал одиночество. Он мало с кем общался, и не многие водили с ним дружбу. Поговаривали, что его легко склонить на свою сторону. Но я плохо знал этого человека.

— А что еще вы можете сказать про Лотара?

— На самом деле ничего, — признался Карл.

— А у вас сохранились какие-нибудь фотографии тех лет из Лейпцига? — поинтересовалась Элинборг. — Может быть, с Лотаром или другими?

— Нет, с Лотаром точно нет, да и с Эмилем навряд ли. Но у меня сохранилась одна фотокарточка с Томасом и его подругой Илоной. Она была из Венгрии.

Карл встал и подошел к большому секретеру, достал оттуда старый фотоальбом и полистал его. Найдя нужную фотографию, он протянул ее Элинборг. Снимок был черно-белый. На нем были запечатлены юноша и девушка, держащиеся за руки. Солнце светило им в лица, и они улыбались в объектив.

— Они стоят перед собором святого Фомы, — пояснил Карл. — Снимок сделан за несколько месяцев до исчезновения Илоны.

— Я слышала эту историю, — ответила Элинборг.

— Я присутствовал при ее аресте, — проговорил Карл. — Просто ужасно. Злоба и беспощадность. Никому так и не удалось выяснить, что с ней сталось. Я думаю, что Томас так и не оправился.

— Она была очень идейной, — заметила Ульрика.

— Илона участвовала в оппозиционном движении, — объяснил Карл. — Это тогда не приветствовалось.

Эрленд постучал в дверь палаты. Завтрак только что закончился, но в столовой все еще звякали посудой. На этот раз Эрленд взял с собой Сигурда Оли. Услышав голос Харальда, доносящийся из комнаты, Эрленд открыл дверь. Харальд, как и прежде, сидел на кровати, опустив вжатую в плечи голову и уткнувшись взглядом в пол. Он постарался выпрямиться, когда полицейские вошли в палату.

— Кто это еще с тобой? — проворчал он, увидев Сигурда Оли.

— Мой коллега, — ответил Эрленд.

Харальд даже не поздоровался с Сигурдом Оли, вместо этого он бросил угрожающий взгляд в его сторону. Эрленд уселся на стул напротив старика. Сигурд Оли остался стоять, прислонившись к стене.

Дверь в палату открылась, и в щель просунулась седая голова.

— Харальд, — позвала голова, — сегодня вечером в одиннадцатой палате будут служить вечерню.

Человек не стал дожидаться ответа и тут же скрылся.

У Эрленда округлились глаза.

— Вечерня? — удивился он. — С трудом могу представить вас за вечерней молитвой.

— Вечерней мы называем тут выпивку, — прошептал Харальд. — Надеюсь, вас это не касается.

Сигурд Оли усмехнулся себе под нос. Его мысли были заняты совсем другим. Он покривил душой в утреннем разговоре с Элинборг. Бергтора ходила к врачу, и тот сказал, что еще неизвестно, как будет развиваться дальше ее беременность. Бергтора старалась бодриться, передавая ему слова врача, но он-то видел, что она готова расплакаться.

— Давай покончим с этим делом, — проскрипел Харальд. — Может быть, я и не сказал вам всю правду, но это все ж таки, с моей точки зрения, не дает вам права вот так относиться к людям. Но собственно… я хочу…

Неуверенность Харальда удивила Эрленда. Старик поднял голову, чтобы посмотреть инспектору прямо в глаза.

— У Йоуи оказалась гипоксия, — заявил Харальд, снова опустив голову. — В этом все дело. При рождении. Врачи утверждали, что все будет в порядке, ребенок будет развиваться нормально, но потом выяснилось, что он не такой, как все. Когда Йоуи подрос, он не был похож на других мальчишек.

Сигурд Оли взглянул на Эрленда и подал ему знак, что не понимает, о чем старик говорит. Эрленд пожал плечами. Что-то изменилось в поведении Харальда. Он не походил на себя самого, стал как будто мягче.

— Так мы узнали, что он со странностями, — продолжал бывший фермер. — Недоразвитый. Умственно отсталый. Йоуи был добродушным, но не мог контролировать свои действия и был необучаем, не умел читать. Мы довольно поздно осознали это, с трудом признались самим себе и не хотели смириться с его болезнью.

— Вашим родителем пришлось несладко, — заметил Эрленд после наступившего продолжительного молчания. Похоже, Харальд не собирался что-либо добавлять к сказанному.

— Когда они умерли, настал мой черед присматривать за Йоуи, — произнес в конце концов Харальд, уставившись в пол. — Мы жили на хуторе, пока не надорвались. Пришлось продать хозяйство. Землю высоко оценили, поскольку она находилась так близко от Рейкьявика. Мы держали ее в порядке. Нам удалось купить квартиру, да еще и отложить кое-что на черный день.

— Что вы хотели нам сказать? — не вытерпел Сигурд Оли. Эрленд чуть не испепелил его взглядом.

— Это мой брат снял колпак с колеса, — проговорил Харальд. — Вот и все преступление, а теперь оставьте меня в покое. Дело закрыто. Я просто не понимаю, почему вы раздули из мухи слона. Через столько лет! Он открутил колпак. Разве это преступление?

— Вы говорите о черном «Фолкэне»? — спросил Эрленд.

— Да, о черном «Фолкэне».

— То есть Леопольд приезжал к вам на хутор? Теперь вы признаете это? — подвел итог Эрленд.

Харальд кивнул.

— По-вашему, это повод, чтобы молчать столько лет? Водить всех за нос?! — разозлился инспектор.

— Только не надо мне читать мораль, — огрызнулся Харальд. — Ни к чему.

— Народ бился столько лет! — негодовал Эрленд.

— Мы ему ничего не сделали. С ним ничего не случилось.

— Вы ввели в заблуждение следствие.

— Киньте меня за решетку, — пробурчал Харальд. — От этого ничего не изменится.

— Так что же произошло? — Сигурд Оли решил вернуться к теме разговора.

— Мой брат был умственно отсталым, — повторил Харальд. — Он ничего ему не сделал, тому человеку. Йоуи никогда не проявлял никаких признаков жестокости. Ему просто понравился чертов колпак, и он его стащил. Но ведь осталось еще три колпака! Йоуи решил, что тому типу хватит и трех.

— И как же отреагировал хозяин машины? — спросил Сигурд Оли.

— Полицейские искали пропавшего человека, — заговорил снова Харальд и посмотрел на Эрленда. — Я не хотел быть замешанным в это дело. Вы, легавые, все усложнили бы, если бы я рассказал о том, что Йоуи стянул один колпак. Вы бы стали докапываться, убил ли он того парня, а он ему ничего не сделал. Но мне не поверили бы и забрали бы Йоуи.

— Что же сделал тот человек, когда ваш брат снял колпак? — повторил свой вопрос Сигурд Оли.

— Он рассвирепел.

— И что произошло потом?

— Он набросился на моего брата, — заявил Харальд. — Ему не следовало так поступать, поскольку хоть Йоуи и был слабоумным, силы у него имелось предостаточно. Йоуи сбросил его с себя как пушинку.

— И убил его, — закончил Эрленд.

Харальд медленно поднял голову над ссутуленными плечами:

— О чем я вам только что говорил?

— Почему мы должны вам верить, если вы скрывали правду все эти годы?

— Я принял решение представить дело так, будто он никогда к нам не приезжал, что мы никогда его не видели. Так было проще. Мы ему ничего не сделали. Он уехал от нас живым и невредимым.

— Почему мы должны верить вам сейчас? — настаивал Сигурд Оли.

— Йоуи никого не убивал, — повторил Харальд, отчетливо произнося каждое слово. — Никогда. Он даже мухи не обидел в своей жизни, мой Йоуи. Но вы никогда бы этому не поверили. Я попробовал уговорить брата отдать колпак, но он не хотел признаваться, куда спрятал эту штуковину. Йоуи был как сорока. Его притягивало все блестящее, а те колпаки оказались сверкающими и переливающимися. И ему захотелось взять себе один из них. Вот и все его преступление. А тот тип разбушевался не на шутку, стал угрожать мне и Йоуи и хотел наброситься на брата. Мы сцепились, и он с позором бежал. Больше мы его не видели.

— Почему я должен вам верить? — повторил Эрленд.

Харальд фыркнул.

— Мне наплевать, веришь ты мне или нет, — заявил он. — Можешь относиться к этому как хочешь.

— Почему вы не рассказали эту замечательную историю о своем братце полиции, когда велись поиски пропавшего человека?

— В полиции не проявили большого интереса к деталям, — ответил Харальд. — Они не искали никаких объяснений. Допросили меня, на том дело и кончилось.

— То есть после ссоры агент уехал от вас? — уточнил Эрленд, проклиная разгильдяйство Нильса.

— Да.

— Без колпака?

— Да, уехал без колпака.

— Что сталось с колпаком? Вы узнали, куда Йоуи его спрятал?

— Я закопал его, как только полиция начала поиски того парня. Йоуи рассказал мне, куда засунул колпак. Я вырыл ямку за домом и закопал его там. Можете поискать.

— Ладно, — заключил Эрленд. — Мы пороемся на задворках. Посмотрим, что мы там найдем. Но думаю, вы скрываете что-то еще.

— Пф, — фыркнул Харальд. — Мне все равно, что вы там себе думаете.

— Так что еще? — настаивал Эрленд.

Харальд хранил молчание. Может быть, он решил, что уже достаточно рассказал. Сигурд Оли взглянул на Эрленда. В комнате наступила тишина. Шум доносился только из столовой и коридора. Старики прохаживались в ожидании обеда. Эрленд встал.

— Спасибо, — поблагодарил он Харальда. — Информация будет нам полезна. Она была бы еще более актуальной тридцать с лишним лет назад, однако…

— Он обронил свой бумажник, — буркнул Харальд.

— Бумажник? — удивился Эрленд.

— Во время стычки. Этот чертов агент потерял свой бумажник. Мы обнаружили его уже после отъезда вашего фигляра. Лежал на том месте, где стояла машина. Йоуи нашел его и припрятал. Иногда у него голова все же работала.

— Он потерял кошелек?

— Да.

— Что вы сделали с бумажником? — спросил Сигурд Оли.

— Закопал вместе с колпаком, — проговорил Харальд, и на его губах вдруг появилась слабая улыбка. — Вы найдете его на том же месте.

— Вы не думали вернуть бумажник хозяину? — спросил Эрленд.

— Я хотел было, да не нашел его имени в списке. А потом приехали полицейские и стали расспрашивать об этом человеке, и я решил закопать кошелек вместе с колпаком.

— Вы имеете в виду, что имя Леопольд не значилось в телефонной книге?

— Да, я не встретил никого с таким именем.

— С таким именем? — переспросил Сигурд Оли. — А как точно его звали?

— Я не вдавался в подробности, но в бумажнике, помимо документов, где значилось то имя, которым он представился — Леопольд, оказалось еще удостоверение на другое имя.

— Другое имя? — удивился Эрленд.

— Йоуи был забавным, — заметил Харальд. — Он все время крутился вокруг того места, где я зарыл колпак. Иногда ложился на землю или садился там, где, как он знал, был спрятан его трофей. Но он не осмеливался выкапывать его. Не решался прикоснуться к нему снова. Ему было стыдно. Он плакал у меня на груди после драки. Бедняга!

— Какое еще там было указано имя? — прицепился Сигурд Оли.

— Не помню, — заявил Харальд. — Я вам рассказал что требовалось, а теперь убирайтесь. И оставьте меня в покое!

Эрленд отправился на хутор у Мшистой горы. Северный ветер принес похолодание. Наступила осень. Эрленд подмерз, пока бродил вокруг дома, и плотнее запахнул пальто. Когда-то вдоль сада шел забор, но теперь он был поломан во многих местах и утопал в траве. Перед уходом полицейских Харальд объяснил Сигурду в двух словах, где примерно он закопал колпак от колеса.

Эрленд отыскал лопату, отмерил нужное расстояние вдоль стены и принялся копать. Колпак был спрятан неглубоко. Эрленд разгорячился от работы, сделал перерыв и закурил. Потом продолжил копать. Углубившись на метр, он не нашел никаких признаков искомого предмета и принялся расширять яму. Передохнул еще раз. Уже давно он не занимался физическим трудом. Выкурил другую сигарету.

Через десять минут лопата наткнулась на что-то, и инспектор понял, что нашел колпак от колеса черного «Фолкэна».

Он аккуратно расчистил его, опустился на колени и соскреб с него руками землю. Вскоре колпак показался полностью, и Эрленд осторожно извлек его из земли. Колпак был покрыт ржавчиной, но совершенно точно это была деталь от «Форда Фолкэна». Детектив встал и постучал колпаком по стене, чтобы сбить остатки земли. Послышался металлический звук от удара о стенку.

Эрленд отложил найденный предмет в сторону и заглянул в выкопанную яму. Ему предстояло еще найти бумажник, о котором говорил Харальд. В том месте, где лежал колпак, он его не находил. Пришлось снова встать на колени и, склонившись над ямой, покопаться руками в земле.

Все оказалось так, как и сказал Харальд. Эрленд обнаружил бумажник в том месте, где лежал колпак. Он бережно взял его в руки и встал на ноги. Это был самый обычный черный кожаный кошелек продолговатой формы. Длительное лежание в земле не пошло ему на пользу, поэтому Эрленд вынужден был обращаться с ним предельно осторожно, чтобы тот не рассыпался. Открыв бумажник, он увидел чековую книжку, несколько исландских денежных купюр, давно вышедших из употребления, какие-то клочки бумаги и водительские права на имя Леопольда. Сырость сильно попортила фотографию, и на ней ничего нельзя было различить. В другом отделении обнаружился еще один документ. Эрленд решил, что это иностранные права, фотокарточка на них пострадала меньше, чем на исландских документах. Инспектор внимательно вгляделся в изображение, но человек на снимке был ему незнаком.

Эрленд подумал, что права выданы в Германии, но они были так сильно испорчены, что слова практически стерлись. Он разобрал имя человека, но его фамилию прочитать не удалось. Эрленд повертел бумажник в руках и посмотрел вдаль.

Он узнал имя на документах.

Ему удалось прочитать слово «Эмиль».

 

35

Лотар Вайзер тряс его, кричал и шлепал по щекам. Мало-помалу Томас пришел в себя и увидел, что кровавая лужа под головой Эмиля растеклась по грязному каменному полу. Он посмотрел на Лотара.

— Я убил Эмиля, — проговорил Томас.

— Что тут, к чертовой матери, произошло? — прошипел Лотар. — Почему ты напал на него? Как ты вообще узнал, где он находится? Как ты его вычислил? Что ты тут делаешь, Томас?!

— Я следил за тобой, — сказал он. — Увидел тебя на улице и пошел следом. И вот теперь я убил Эмиля. Он дурно отозвался об Илоне.

— Ты все еще думаешь о ней? Никак не забудешь ту историю?

Лотар подошел к двери и осторожно закрыл ее. Он огляделся, точно что-то искал в этом сарае. Томас хранил гробовое молчание и, как загипнотизированный, следил за действиями Лотара. Глаза уже привыкли к мраку, и он мог различать находящиеся в помещении предметы. Оно было заполнено старым хламом, сваленным в одну кучу, — столы, садовый инвентарь, мебель, матрасы. Рабочий стол был завален разнообразной аппаратурой и приборами, по большей части неизвестными Томасу. Здесь были микроскопы, большие и малые фотоаппараты и огромный магнитофон, подсоединенный, как ему показалось, к чему-то вроде передатчика. Еще он заметил разбросанные фотографии, но не мог разобрать, что на них изображено. На полу около стола находился большой черный ящик непонятного назначения с различными кнопками и счетчиками. Рядом с собой Томас разглядел коричневый чемодан, который, возможно, служил футляром для черного ящика. Но похоже, аппарат был в нерабочем состоянии, счетчики поломаны, и задняя крышка отвалилась, точно прибор уронили на пол.

Томас пребывал в состоянии полной прострации. Как в зачарованном сне. Совершенное им преступление казалось настолько невероятным и чуждым ему, что он не мог свыкнуться с ним. Он смотрел на тело, распростертое на полу, и на Лотара, суетящегося вокруг трупа.

— Я думал, что знаю его…

— Эмиль мог быть настоящей скотиной, — заметил Лотар.

— Это он? Он настучал на Илону?

— Да, Эмиль привлек наше внимание к сходкам, в которых она участвовала. Он сотрудничал с нами в Лейпциге, когда учился в университете. Ему было все равно кого закладывать. Даже его лучшие друзья находились под ударом. Как ты, например, — ответил Лотар, поднимаясь на ноги.

— Я полагал, что мы, исландцы, неуязвимы, — вздохнул Томас. — Никогда не мог заподозрить…

Он оборвал себя на полуслове. Сознание полностью вернулось к нему. Туман рассеялся, и мысли прояснились.

— Ты был не лучше, — проговорил Томас. — Стоил не больше него. Ты был даже хуже, чем он.

Они посмотрели друг другу в глаза.

— Должен ли я бояться тебя? — спросил Томас.

Он не испытывал страха. Во всяком случае, сейчас. Лотар не представлял для него никакой угрозы. Как раз наоборот. Лотар был озабочен проблемой, куда девать Эмиля, распростертого на полу в луже собственной крови. Немец не собирался нападать на него. Даже лопату у него из рук не вырвал. По какой-то необъяснимой причине Томас все еще держал ее в руках.

— Нет, — произнес Лотар, — тебе не нужно опасаться меня.

— Разве я могу быть в этом уверен?

— Даю слово.

— Никому нельзя верить, — заметил Томас. — Кому, как не тебе, это известно лучше всех. Ты сам меня этому научил.

— Уходи отсюда и постарайся забыть то, что здесь произошло, — проговорил Лотар, подойдя к нему и намереваясь взять лопату у него из рук. — Ни о чем не спрашивай меня. Я займусь Эмилем. И не вздумай сдуру позвонить в полицию. Забудь, точно ничего не случилось. Не надо делать глупостей.

— Почему? С какой стати ты оказываешь мне помощь? Я думал…

— Не думай ни о чем, — перебил его Лотар. — Уходи и никому ничего не говори. Тебя это больше не касается.

Они стояли напротив друг друга, и Лотар крепко уцепился за черенок лопаты.

— Естественно, меня касается эта история!

— Нет, — отрезал Лотар. — Забудь обо всем!

— О чем ты меня только что спрашивал?

— Как о чем? — не понял Лотар.

— Как я узнал о местонахождении Эмиля? Как я разыскал его? Он уже давно живет здесь?

— Где? В Исландии? Нет.

— Что происходит? Что вас связывает? Что это за приборы, разбросанные тут повсюду? И что это за фотографии на столе?

Лотар крепче ухватился за лопату и попытался вырвать ее из рук Томаса, но тот не отдавал.

— Чем Эмиль тут занимался? — спросил он. — Я считал, что он остался за границей. В Восточной Германии. Что после университета он так и не вернулся на родину.

Лотар казался ему еще большей загадкой, чем когда-либо прежде. Что это за человек? Получается, Томас все время ошибался на его счет, или же Лотар всегда оставался чванливой и подлой скотиной, какой показал себя в Лейпциге?

— Иди домой, — повторил Лотар. — И больше не думай об этом. Тебя это не касается. С Лейпцигом это тоже никак не связано.

Томас не верил ему.

— А что было в Лейпциге? Что там произошло? Скажи мне. Что сделали с Илоной?

Лотар выругался.

— Мы пытались склонить исландцев к сотрудничеству, — сказал он наконец. — Но из этого ничего не получилось. Вы тут же выдавали нас. Двоих наших людей задержали несколько лет назад и выслали из страны за то, что они пробовали завербовать человека, проживающего в Рейкьявике, чтобы тот делал для нас снимки.

— Снимки?

— Снимки дислокации воинских частей на территории Исландии. Никто не желал работать на нас. Пришлось привлечь Эмиля.

— Эмиля?

— Для него это не составило труда.

Лотар заметил недоверчивое выражение лица своего собеседника и принялся рассказывать об Эмиле. Точно он хотел убедить Томаса в том, что ему можно доверять, что он изменился.

— Мы нашли для него работу, которая позволяла ему ездить по стране без привлечения особого внимания, — сказал Лотар. — Все это доставляло ему массу удовольствия. Он считал себя настоящим разведчиком.

Лотар опустил глаза на труп Эмиля.

— Может быть, так оно и было.

— И он должен был фотографировать расположение американских войск?

— Да. Эмиль также работал время от времени на плоскогорье Длинного мыса, на Канальном мысу около Хёбна в Рогатом фьорде, в Китовом фьорде, где находится нефтяное хранилище, и около горы на Проточном мысу в Западных фьордах. Оснащенный прослушивающей аппаратурой, он ездил с командировками в Кеблавик. Его официальным занятием была продажа сельскохозяйственной техники. Это позволяло ему ездить во все концы страны. Мы делали на него большую ставку, — признался Лотар.

— В чем, например?

— Возможности были неисчерпаемы, — вздохнул немец.

— А ты? С чего это ты разоткровенничался со мной? Разве ты не один из них?

— Конечно, — ответил Лотар. — Я один из них. Теперь ты наконец соизволишь уйти? Мне нужно заняться Эмилем. Забудь все и никому ничего не говори. Понял? Никогда.

— Разве не было риска, что его раскроют?

— У него имелось прикрытие, — сообщил Лотар. — Мы говорили ему, что это ни к чему, но он решил воспользоваться липовым именем и тому подобным. Если бы кто-то узнал в нем Эмиля, он бы сказал, что приехал в Исландию ненадолго, а вообще он называл себя Леопольдом. Не знаю, зачем ему это было нужно. Он любил вести двойную игру. Ему доставляло странное удовольствие представляться другим человеком.

— Что ты собираешься с ним делать?

— Время от времени мы сбрасываем старье в озерцо на юге от Рейкьявика. И никаких проблем.

— Долгие годы я лелеял чувство ненависти к тебе, Лотар. Ты ведь знаешь об этом?

— Говоря по правде, я уже забыл о тебе, Томас. Илона была серьезной проблемой, и рано или поздно она засветилась бы. Мои возможности ничего не изменили бы. Ничего.

— Почему ты так уверен, что я не отправлюсь прямиком в полицию?

— Потому что ты не испытываешь никаких угрызений совести по поводу этого человека. Поэтому лучше все забыть. Точно ничего не произошло. Я ничего не скажу о случившемся, а ты забудешь о моем существовании.

— Но…

— Что «но»? Собираешься рассказать, что совершил убийство? Прекрати ребячество!

— В ту пору мы были почти детьми, юнцами. Каким образом все так обернулось?

— Постараемся выпутаться из этой истории, — предложил Лотар. — Это единственное, что мы можем сделать.

— Что ты им скажешь? Об Эмиле? О том, что произошло?

— Я скажу им, что нашел его в таком виде и не знаю, какого черта тут произошло, и что пришлось избавиться от трупа. Они поймут. Давай уходи! Убирайся, пока я не передумал.

— Тебе известно, что стало с Илоной? — спросил Томас. — Скажи мне, что с ней случилось.

Он уже подошел к двери, но обернулся и задал вопрос, мучивший его все эти годы. Точно ответ мог бы помочь ему примириться с непоправимой трагедией.

— Мне почти ничего не известно, — ответил Лотар. — Я слышал, будто она попыталась бежать. Ее перевели в лечебницу. Но это все, что я знаю.

— Почему ее арестовали?

— Ты прекрасно знаешь, — усмехнулся Лотар. — Илона не была невинной овечкой. Она шла на риск и понимала, что делает. Илона была опасна. Она выступала против власти, а у них уже был опыт восстания пятьдесят третьего года. Им не хотелось повторения.

— Но…

— Она знала, какую ответственность берет на себя.

— Что с ней случилось?

— Хватит, все. Уходи!

— Она умерла?

— Скорее всего, — подтвердил Лотар, уставившись в задумчивости на черный ящик с поломанными счетчиками. Он взглянул на стол и увидел ключи от машины. На брелоке стоял фирменный знак «Форда».

— Мы заставим местную полицию думать, что он уехал из страны, — пробормотал Лотар себе под нос. — Мне остается убедить коллег. И тут могут возникнуть трудности. Они больше не верят всему, что я рассказываю.

— С чего бы это? — спросил Томас. — Почему они тебе больше не доверяют?

Лотар улыбнулся.

— Я проштрафился, — сказал он. — И думаю, им это известно.

 

36

Эрленд снова приехал в Копавог и теперь стоял в гараже, разглядывая «Форд Фолкэн». Он держал в руках колесный колпак. Инспектор нагнулся и поставил колпак на переднее колесо, тот занял свое место как влитой. Вдова настолько удивилась, снова увидев Эрленда, что тут же впустила его в гараж и помогла снять толстый брезент с автомобиля. Детектив разглядывал изящные линии машины, черный лак, округлые задние фары, белую обивку сидений, большой красивый руль и, наконец, «родной» колпак с колеса, вернувшийся на свое место после стольких лет, и вдруг он ощутил страстное желание обладать этой машиной. Уже долгие годы он не испытывал ничего подобного.

— Так это и есть оригинальный колпак? — спросила хозяйка.

— Да, — ответил Эрленд. — Мы нашли его.

— Здорово, — изумилась женщина.

— Вы думаете, автомобиль все еще на ходу? — поинтересовался инспектор.

— Насколько мне известно, был, когда его проверяли в последний раз, — насторожилась вдова. — А почему вы спрашиваете?

— Очень оригинальный автомобиль, — начал Эрленд. — Я тут размышляю про себя… Если бы вы собрались его продать… я бы…

— Продать? — воскликнула хозяйка. — Я пытаюсь избавиться от него с тех пор, как умер мой муж, но никто не проявляет к нему интереса. Могу сказать даже больше — я подавала объявления, но звонили только какие-то чудаки, которые и не думали платить. Надеялись, что я за просто так отдам машину. Черт меня подери, если я сделаю такой подарочек!

— И сколько же вы просите за нее? — поинтересовался Эрленд.

— А вы не хотите посмотреть для начала, на что она годится? — предложила женщина. — Можете покататься на ней несколько дней. А я потолкую с сыновьями. Они в этом лучше разбираются. Я ничего не понимаю в машинах. Только знаю, что мне и в голову не придет отдать этот автомобиль задаром. Я хочу получить за него хороший куш.

Эрленд подумал о своем старом драндулете японского производства, который уже насквозь проржавел. У него никогда не возникало желания сменить машину. Он не видел смысла в вещизме. Но в этом «Фолкэне» было что-то, что притягивало его. Возможно, это из-за прошлого автомобиля и связанной с ним загадки исчезновения человека много лет назад. Так или иначе, Эрленд чувствовал, что будет обладателем этой машины.

Сигурд Оли с трудом мог скрыть удивление, когда на следующий день Эрленд заехал за ним в обеденный перерыв. «Форд» ехал легко. Вдова объяснила, что ее сыновья регулярно наведываются в Копавог, чтобы прогреть двигатель, хотя и не испытывают никакой страсти к старым автомобилям. В первую очередь Эрленд прямиком направился в автосервис для проверки машины. Механизмы смазали, очистили от коррозии и проверили электрику. Автомобиль высоко оценили, признав, что он как новенький, обивка цела, счетчики в полном порядке, да и двигатель в прекрасном состоянии, пробег небольшой.

— Ты чего это выкрутасничаешь? — не сдержался Сигурд Оли, опускаясь на пассажирское сиденье.

— Выкрутасничаю? — не понял Эрленд.

— Что ты собираешься делать с этим антиквариатом?

— Ездить на нем, — заявил Эрленд, трогаясь с места.

— Разве это возможно? Ведь автомобиль числится в качестве вещественного доказательства.

— Посмотрим.

Им нужно было отыскать еще одного человека из той группы студентов, обучавшихся в Лейпциге, о котором говорил Ханнес. Эрленд заехал утром проведать бывшее начальство. Марион, как всегда, спрашивает, как продвигаются дела с озером Клейварватн, и о Еве Линд.

— Нашел свою дочь?

— Нет, — ответил Эрленд. — Я не знаю, где она.

Сигурд Оли сообщил боссу, что от нечего делать поискал в сети информацию о «Штази», восточногерманском министерстве госбезопасности. И это просто потрясающе! Им удалось установить практически тотальный контроль над гражданами. Штаб-квартиры «Штази» размещались в сорока одном здании, плюс министерство имело в своем распоряжении еще 1181 пункт, в которых работали его сотрудники. К этому надо прибавить 305 домов отдыха, 98 спортивных сооружений, 18000 квартир для агентурных явок. На «Штази» работало 97000 человек, из них 2171 сотрудник был направлен на чтение почты, 1486 ставили телефоны на прослушку, а 8426 работников были задействованы для прослушивания телефонных разговоров и радиопередач. У «Штази» имелось более ста тысяч неофициальных информантов, и примерно миллион граждан время от времени оказывали министерству госбезопасности разного рода услуги. В «Штази» были заведены дела на шесть миллионов человек. Целый отдел занимался слежкой за другими сотрудниками министерства.

Сигурд Оли закончил излагать статистику, как раз когда они с Эрлендом остановились перед дверью дома Томаса. Дом был небольшой, одноэтажный, с подвалом и казался ветхим, нуждающимся в подновлении. Крыша из гофрированного железа покрылась пятнами ржавчины. Проржавели и сточные желоба. Давно не крашенные стены пошли трещинами. Палисадник пришел в запустение. Из дома открывался красивый вид на море. Особняк был построен в западном квартале города, и Эрленд улучил момент, чтобы насладиться панорамой. Сигурд уже в третий раз нажимал на звонок. Похоже, дома никого не было.

Эрленд заметил корабль на горизонте. По тротуару мимо них в быстром темпе прошли мужчина и женщина. Он широко шагал, опережая свою спутницу, а она изо всех сил старалась не отставать. Они вели беседу на ходу. Мужчина поворачивал голову, а женщине приходилось повышать голос, чтобы он услышал ее. Они не обратили никакого внимания на двух полицейских перед домом.

— Получается, что лейпцигский Эмиль и Леопольд — одно и то же лицо? — сделал вывод Сигурд Оли, нажимая в очередной раз на звонок. Эрленд рассказал ему о своей находке на хуторе у Мшистой горы.

— Похоже на то, — подтвердил шеф.

— И его утопили в озере?

— Вероятно, да.

Томас находился в подвале, когда услышал звонок в дверь. Полиция, понял он. Из подвального окошка ему были видны двое мужчин. Они вышли из черного автомобиля старой модели. Все же неожиданно, что полицейские явились именно сейчас. Он ждал их с весны, потом все лето, и вот уже наступила осень. Ему было ясно, что рано или поздно они придут. Уж если им удалось найти хоть малейшую зацепку, в конце концов они должны были оказаться перед его дверью в ожидании, когда он им откроет.

Томас стоял у подвального окошка и думал об Илоне. О том, как они однажды встретились перед статуей Баха около собора святого Фомы. Стоял прекрасный летний день, они обнялись. Вокруг бурлил народ, громыхали трамваи и шумели машины, но им казалось, что они одни в целом мире.

Томас подумал о ружье английского производства времен Второй мировой войны. Оно принадлежало отцу. Тот получил его от британского солдата вместе с патронами. Томас смазал оружие, почистил и отполировал. Несколько дней назад он съездил в Хейдмёрк, чтобы проверить ружье. В нем оставалась еще одна пуля. Томас приставил ствол к виску.

Илона взглянула на собор и колокольную башню.

— Ты — мой Томас, — произнесла она и поцеловала его.

Бах молча взирал на них из вечности, и Томасу показалось, что на губах статуи заиграла улыбка.

— Навсегда, — проговорил он. — Я останусь навеки твоим Томасом.

— Кто этот человек? — не унимался Сигурд Оли, стоя вместе с Эрлендом на крыльце. — Он имеет какое-то значение для расследования?

— Я знаю только то, что рассказал Ханнес, — ответил Эрленд. — Он был в Лейпциге, и у него там была любимая девушка.

Сигурд снова позвонил в дверь, и полицейские продолжали ждать ответа.

И вдруг изнутри до них донесся едва различимый треск, точно легкий удар, как будто кто-то стукнул по стене молотком. Эрленд взглянул на Сигурда Оли.

— Слышал?

— Там кто-то есть, — ответил тот.

Эрленд постучал в дверь и взялся за ручку. Замок оказался не заперт. Полицейские вошли внутрь дома и позвали, однако им никто не ответил. Они открыли дверь, ведущую вниз в подвал. Эрленд начал осторожно спускаться по ступеням, и тут он увидел лежащего на полу мужчину и старое ружье около него.

— Здесь адресованный нам конверт, — проговорил Сигурд Оли, спускаясь по лестнице вниз. Он держал толстый желтый конверт, на котором значилось: «Для полиции». — Ох! — проговорил Сигурд, увидев лежащего на полу человека.

— Почему ты это сделал? — вздохнул Эрленд, обращаясь словно к самому себе.

Он подошел к трупу и посмотрел на Томаса.

— Зачем? — прошептал инспектор.

Эрленд съездил к подружке человека, называвшего себя Леопольдом, а в действительности оказавшегося Эмилем. Он рассказал ей, что останки скелета, найденные в озере Клейварватн, принадлежат мужчине, которого она когда-то любила и который исчез из ее жизни, точно провалился сквозь землю. Инспектор просидел довольно долго в ее гостиной, пересказывая содержание записок, оставленных Томасом перед самоубийством. Он постарался как можно точнее ответить на все ее вопросы. Женщина с покорностью восприняла новости, и ее лицо не выразило никаких эмоций, когда Эрленд сообщил ей о том, что Эмиль, вероятно, работал на восточногерманские спецслужбы.

Хотя рассказ полицейского был для нее полной неожиданностью, инспектор понимал, что мысли ее крутились вовсе не вокруг деятельности Эмиля или того, кем он был на самом деле. Уже вечером, уходя от Асты, Эрленд знал, что так и не смог ответить на самые жгучие и болезненные вопросы. Была ли их любовь взаимной? Любил ли он ее или просто использовал для каких-то своих необъяснимых целей?

Она попробовала выразить то, что ее тревожило, пока полицейский не ушел. Эрленд почувствовал, насколько ей тяжело, и, не дав договорить, обнял за плечи. Аста разрыдалась.

— Вам все известно лучше, чем кому бы то ни было. Ведь правда? — сказал он.

Несколько дней спустя, вернувшись домой с работы, Сигурд Оли застал Бергтору в гостиной в состоянии полной потерянности и отчаяния. Она посмотрела на него тяжелым взглядом. Он тут же понял, что произошло, подбежал к ней и попытался утешить, но Бергтора задрожала всем телом и залилась слезами.

По радио доносились обрывки вечерних новостей. Полиция объявила в розыск мужчину средних лет. В сообщении коротко указывались приметы. Сигурд Оли поднял голову и вдруг представил женщину в супермаркете с коробочкой свежей клубники.

 

37

Когда наступила зима с холодным северным ветром и снежными бурями, Эрленд отправился на юг к озеру, в котором весной нашли останки Эмиля. День только начался, и машин у озера было мало. Детектив припарковал «Форд» у обочины и спустился к берегу. Он прочитал в газетах, что уровень озера перестал понижаться и вода снова начала прибывать. Исследователи из энергетической компании утверждали, что после периода обмельчания Клейварватн вернется к прежним размерам. Эрленд посмотрел на высохшую Ягнячью запруду и обнажившееся глинистое дно. Взглянул на Южную скалу, которая врезалась в воду, и на окружающие озеро хребты. Все-таки удивительно, что такой мирный пейзаж оказался декорациями для шпионской драмы в Исландии.

Детектив наблюдал, как северный ветер прошелся рябью по поверхности озера, раздумывая над тем, что вскоре здесь все будет по-прежнему. Возможно, тут не обошлось без божественного провидения, точно само озеро обнажило дно, чтобы выдать давнишнее преступление. В скором времени оно снова станет глубоким и холодным в том месте, где были обнаружены кости, хранившие тайну многолетней любви и подлого предательства, совершенного в далекой стране.

Эрленд несколько раз перечитал исповедь, написанную Томасом перед самоубийством. Он узнал о Лотаре и Эмиле, об исландских студентах и общественной системе, с которой они столкнулись, бесчеловечной и непостижимой, развалившейся потом на части и канувшей в Лету. Инспектор читал размышления Томаса об Илоне и их короткой совместной жизни, о его любви к ней и о ребенке, которого они ждали и которого он так и не увидел. Эрленд проникся глубоким состраданием к этому совершенно незнакомому человеку, которого они с Сигурдом Оли обнаружили лежащим на полу в луже крови около старого ружья. Наверное, только такой выход стал единственно возможным для Томаса.

Как выяснилось, никто не хватился Эмиля, кроме женщины, знавшей его под именем Леопольд. Эмиль был единственным ребенком, семьи у него не осталось. Находясь в Лейпциге, он изредка до середины шестидесятых годов переписывался с одним своим родственником. Этот родственник, как оказалось, практически забыл о существовании Эмиля, когда Эрленд съездил к нему для того, чтобы задать вопросы.

Американское посольство раздобыло фотографию Лотара в период, когда тот работал в Норвегии. Однако подруга Леопольда-Эмиля заявила, что она никогда не видела человека на снимке. Немецкое посольство тоже нашло кое-какие его изображения. Выяснилось, что агента Вайзера заподозрили в ведении двойной игры и, возможно, он скончался в дрезденской тюрьме около 1978 года.

— Оно поднимается, — услышал Эрленд голос позади себя и обернулся. Перед ним стояла женщина, лицо которой показалось ему знакомым. Она улыбалась. На ней была надета дутая куртка и шапка.

— Подождите-ка…

— Я — Сунна, — напомнила женщина. — Гидролог. Это я наткнулась на скелет весной. Вы, наверное, забыли меня.

— Нет-нет, я помню.

— А где ваш коллега? — спросила она, оглядываясь.

— Вы, наверное, имеете в виду Сигурда Оли? Думаю, он на службе.

— Вам удалось выяснить, кто это был? — поинтересовалась Сунна.

— В каком-то смысле, — ответил Эрленд.

— Я не видела никаких сообщений в прессе.

— Нет, нам еще предстоит провести пресс-конференцию, — сказал Эрленд. — А как вы?

— Прекрасно.

— Кто это с вами? — кивнул Эрленд в сторону мужчины, стоящего на берегу и пускающего по воде блинчики из камешков.

— Мы познакомились этим летом. А кем же оказался тот человек из озера?

— О, это долгая история, — протянул Эрленд.

— Наверное, можно будет прочитать в газетах?

— Вполне возможно.

— Мда, хорошо, ну, прощайте.

— Будьте здоровы, — улыбнулся Эрленд.

Он проследил за тем, как Сунна подошла к своему другу и они направились к машине, припаркованной на обочине, а потом умчались в сторону Рейкьявика.

Эрленд плотнее закутался в пальто и вгляделся в озеро. Он подумал об апостоле, которого звали так же, как Томаса. О нем говорится в Евангелии от Иоанна. Когда другие ученики Христа рассказали ему, что видели, как Иисус вознесся, Фома ответил: «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю».

Томас видел раны от гвоздей и вложил перст свой в рану, но в отличие от библейского Фомы после соприкосновения веру утерял.

— Блаженны не видевшие и уверовавшие, — прошептал Эрленд, и северный ветер унес в озеро его слова.