Он открыл ящик с письмами и стал один за другим вынимать конверты. Некоторые из них откладывал в сторону, другие разворачивал и медленно читал. Много лет он не перечитывал эти письма — весточки из дома, от родителей, от сестры, от приятелей по молодежному движению, которые хотели знать, какова жизнь в Лейпциге. Просмотрев то или иное письмо, он вспоминал, как придумывал ответ, описывал город, послевоенный подъем, народное единение и энтузиазм. Говорил о социалистической сплоченности и уверенности в победе. Бездушная, штампованная демагогия! Он ничего не писал о сомнениях, которые кошкой скреблись у него в душе. Ни словом не обмолвился о Ханнесе.

Он вытащил письма, лежащие на дне пачки. Там было письмо от Рут, а под ним — записка от Ханнеса.

На самом дне лежали письма от родителей Илоны.

Он больше не мог сосредоточиться ни на чем другом, кроме Илоны, особенно в те первые недели и месяцы, когда их отношения только начинали развиваться. У него не было больших денег, и он жил очень скромно, но все время пытался найти какую-нибудь мелочь, чтобы порадовать ее подарком. Однажды ко дню его рождения ему пришла посылка из дома, и среди прочего — карманное издание стихов Йоунаса Хадльгримссона. Он отдал ей книжку, объяснив, что в произведениях этого поэта собраны самые красивые слова исландского языка. Илона призналась, что ей не терпится заняться с ним исландским, чтобы быть в состоянии прочитать стихи, и сокрушалась, что у нее нет для него никакого подарка. Он ничего не сказал ей про свой день рождения.

— Мой подарок — это ты, — улыбнулся Томас.

— Ну, ну, — протянула Илона.

— А что?

— Бесстыдник!

Она отложила книжку и толкнула его, так что он повалился на кровать, на которой сидел, а она уселась на него верхом и впилась ему в губы долгим и страстным поцелуем. Тот день стал самым счастливым днем рождения в его жизни.

Зимой он особенно сблизился с Эмилем. Они проводили много времени вместе. Ему нравился его товарищ. Пожив какое-то время в Лейпциге и лучше познакомившись с устройством тамошнего общества, Эмиль стал еще более убежденным социалистом. Несмотря на критическое отношение, которое царило в исландском землячестве из-за слежки и доносительства, недостатка товаров первой необходимости, обязательного присутствия на собраниях Союза молодежи и тому подобного, его было невозможно переубедить. Эмиль на все махал рукой, он смотрел на эти трудности в перспективе времени, в свете будущего такие недостатки казались ничтожными пустяками. Но они с Эмилем нашли общий язык и поддерживали друг друга.

— Почему восточные немцы не производят больше товаров, в которых нуждаются люди? — как-то спросил Карл, когда они сидели в новой столовой и обсуждали политику Ульбрихта. — Люди, само собой, сравнивают ситуацию здесь и в Западной Германии, где все засыпано товарами. Почему же ГДР затрачивает столько сил на восстановление промышленности, если не хватает элементарного — продуктов питания? Единственное, чего вдоволь, так это черного угля, и то плохого качества.

— Плановое хозяйство еще покажет себя, — возразил Эмиль. — Восстановление только началось, и нельзя сбрасывать со счетов неравный долларовый поток из США. На все требуется время. Значение имеет только то, что социалистическая партия находится на верном пути.

Помимо них с Илоной, в Лейпциге сложились и другие любовные пары. Карл и Храбнхильд познакомились с немцами, очень славными ребятами, которые легко вошли в их компанию. Все чаще и чаще они видели Карла с кареглазой, изящной немкой Ульрикой, которая была родом из Лейпцига. Ее мать оказалась сущей ведьмой и не одобряла выбор дочери. Исландцы хохотали до слез, когда Карл описывал им перипетии их взаимоотношений. Они с Ульрикой собирались съехаться и поговаривали о свадьбе. Им было хорошо вместе, оба были веселые, беззаботные. Ей хотелось побывать в Исландии, возможно, даже остаться там. Храбнхильд сошлась с застенчивым, скромным студентом-химиком из маленькой деревушки под Лейпцигом, и он иногда добывал им сивуху.

Наступил февраль. Томас виделся с Илоной каждый день. Они больше не обсуждали с такой горячностью политику, но без труда находили много других тем для разговоров. Он рассказывал ей о стране, где готовят бараньи головы, а она — о своих родителях. У нее было два старших брата, которые предоставили ей самой решать, как жить. И отец, и мать работали врачами. Илона изучала немецкий язык и литературу. Одним из ее любимых поэтов был Фридрих Гёльдерлин. Она много читала и расспрашивала Томаса об исландских писателях. Их объединяла страсть к книгам.

Лотар еще больше сблизился с исландцами. Он казался им забавным со своим немного искусственным, как будто механическим исландским и беспрерывными вопросами об островном государстве. Томас был в дружеских отношениях с этим немцем. Оба убежденные коммунисты, они никогда не ссорились, когда обсуждали политику. Лотар отрабатывал с ним свой исландский, а Томас отвечал ему по-немецки. Лотар родился в Берлине и восхищался родным городом. Отца он потерял во время войны, а мать по-прежнему жила там. Однажды Лотар подбил Томаса поехать в Берлин вместе с ним, благо путь был недалеким. Впрочем, немец был не очень-то разговорчив, когда речь заходила о нем самом. Томас полагал, что это связано с войной и теми трудностями, которые ему пришлось пережить, будучи ребенком. Лотар задавал им бесчисленное множество вопросов об их стране, его интерес к Исландии был неисчерпаем. Он расспрашивал о студенческих организациях, политической борьбе, партийных лидерах, условиях труда, уровне жизни, американской военной базе. Томас объяснил Лотару, что во время войны исландцы сильно обогатились, Рейкьявик разросся и бедная сельскохозяйственная страна в мгновение ока превратилась в современное индустриальное общество.

В университете Томасу иногда удавалось поговорить с Ханнесом. Как правило, они пересекались в библиотеке или кафетерии центрального корпуса. Несмотря на пессимизм Ханнеса и невзирая ни на что, между ними установились вполне дружеские взаимоотношения. Томас пытался переубедить приятеля, но безуспешно. Его приоритеты изменились. Ханнес не думал больше ни о чем другом, кроме завершения учебы и возвращения на родину.

Однажды Томас подсел к Ханнесу в кафетерии. Шел снег. На Рождество ему прислали из дома теплое пальто. В одном из писем он пожаловался на холод в Лейпциге. Ханнес проявил особый интерес к пальто, и Томасу почудились нотки зависти в его голосе.

Он еще не знал, что это их последняя встреча в Лейпциге.

— Как дела у Илоны? — спросил Ханнес.

— Ты знаком с Илоной? — удивился Томас.

— Я с ней не знаком, — ответил Ханнес, озираясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто их не подслушивает. — Единственное, что мне известно, так это то, что она из Венгрии. И что у вас с ней любовь. Или я ошибаюсь? Разве вы не вместе?

Томас глотнул кофе и ничего не ответил. Почему такой тон? Жестче и фамильярнее, чем обычно.

— Она тебе когда-нибудь рассказывала о том, что происходит в Венгрии? — продолжал Ханнес.

— Иногда, но мы стараемся избегать этих…

— Ты знаешь, что там происходит? — набросился на него Ханнес. — Советы собираются ввести войска в страну. Я даже удивлен, почему они до сих пор этого не сделали. Но у них нет выбора. Если они позволят свергнуть установленную ими власть, то за Венгрией последуют и другие страны Восточной Европы, и таким образом произойдет всеобщее восстание. Она не говорит тебе об этом?

— Мы обсуждаем события в Венгрии, — подтвердил Томас, — только не сходимся во взглядах.

— Конечно, нет. Ты-то, наверное, лучше знаешь, что там происходит у нее в Венгрии.

— Я этого не говорил.

— Нет, а что ты вообще говоришь? — не унимался Ханнес. — Ты хоть всерьез-то задумывался над этим? Теперь, когда с глаз спала пелена!

— Что на тебя нашло, Ханнес? Почему ты так разозлился? Что произошло с тобой после твоего переезда в Германию? Ведь на тебя возлагалось столько надежд на родине.

— Столько надежд! — передразнил Ханнес. — Больше не будут возлагать.

Они оба замолчали.

— Просто я раскусил всю эту пустую демагогию, — тихо сказал Ханнес. — Дьявольскую ложь. Они напичкали нас враньем о пролетарском рае, равенстве и братстве до такой степени, что мы поем «Интернационал» как заевшая пластинка. Славословие, лишенное всякой критики. В Исландии проходили дискуссионные баталии, а здесь — сплошное восхваление. Ты где-нибудь видел дебаты? «Слава партии!» — и ничего другого! Доводилось ли тебе разговаривать с местными обывателями? Ты знаешь, что они думают на самом деле? Говорил ли ты хоть с одним честным человеком в этом городе? Поддерживают ли они Вальтера Ульбрихта и коммунистическую партию? Желают ли они жить при однопартийной системе и плановой экономике? Согласны ли они с ограничением свободы слова, цензурой и отменой парламентаризма? Неужели они по своей воле допустили стрельбу в мирных граждан на улицах во время волнений пятьдесят третьего года? В Исландии мы можем не соглашаться с оппонентами и писать статьи в газеты. Здесь это запрещено. Разрешено иметь только одно мнение. А что называют выборами? Народ собирают вместе, чтобы проголосовать за единственную существующую в стране партию. Люди смотрят на это как на абсурдный маскарад. Они прекрасно понимают, что демократия тут и рядом не лежала.

Ханнес помолчал. Казалось, его гнев немного утих.

— Из-за тотальной слежки люди боятся говорить то, что думают. Дьявольское общество! Все, что ты говоришь, может обернуться против тебя, и вот тебя вызывают на ковер, задерживают и отчисляют из университета. Поговори с народом! Телефоны прослушиваются. За людьми следят.

Наступило молчание.

Он понимал, что Ханнес и Илона по-своему правы. Он сам считал, что было бы лучше, если бы партия сбросила с себя маску и призналась, что в настоящий момент свободные выборы и свобода слова невозможны. Все это придет потом, когда цель будет достигнута, социалистическая экономика будет укреплена. Иногда они посмеивались над немцами, обсуждая их полное единогласие на собраниях, тогда как в частной беседе те высказывали прямо противоположные мнения. Люди боялись говорить честно и открыто, что думают на самом деле, из страха перед тем, что все может быть истолковано как враждебность по отношению к партии и за этим последует наказание.

— Томас, эти люди опасны, — проговорил Ханнес после долгого молчания. — Они не шутят.

— Что вы зациклились на свободе слова? — разозлился Томас. — И ты, и Илона. Посмотри на преследования коммунистов в США! Как их выгоняют с работы и из страны! А что скажешь по поводу шпионажа в Штатах? Разве ты не читал о том, как струсившие доносили на своих товарищей об их якобы участии в антиамериканских комитетах? Там коммунистическая партия под запретом и, кстати, тоже разрешено иметь только одно мнение, а именно: разделять капиталистические, империалистические, милитаристские взгляды. Все прочее отвергается. Все!

Он встал.

— Ты здесь в гостях, в гостях у этого народа! — бросил Томас гневно. — Он платит за твое обучение, и тебе должно быть стыдно так говорить. Позор! Тебе точно лучше уехать отсюда!

Он выбежал из кафетерия.

— Томас! — позвал его Ханнес, но он не откликнулся.

Проходя быстрым шагом по коридору, Томас наткнулся на Лотара, который спросил, куда тот так торопится. Томас оглянулся в сторону кафетерия. Никуда, ответил он. Вместе с Лотаром они вышли на улицу. Немец предложил выпить где-нибудь пива, и Томас согласился. Они спустились в подвальчик «Под деревом» около церкви святого Фомы, и Томас рассказал Лотару, что поссорился с Ханнесом и что тот по какой-то причине полностью разочаровался в социализме и поносит его что есть мочи. Но он, Томас, не одобряет такое лицемерное поведение, поскольку, с одной стороны, Ханнес критикует социалистический строй, а с другой стороны, хочет воспользоваться возможностью закончить здесь свою учебу за народный счет.

— Не понимаю, — возмущался Томас, — не понимаю, как он может до такой степени злоупотреблять своим положением. Мне не дано этого понять.

Вечером он встретился с Илоной и также рассказал ей о ссоре. Он припомнил, что Ханнес иногда давал понять, будто знаком с ней, но Илона помотала головой. Она никогда не слышала его имени и тем более никогда не разговаривала с ним.

— Ты считаешь, он прав? — с сомнением спросил Томас.

— Да, — ответила Илона после долгого молчания. — Я согласна с ним. И не только я. Нас много таких. Молодые люди нашего возраста в Будапеште. Молодежь в Лейпциге.

— Почему же их не слышно?

— В Будапеште слышно, — сказала Илона. — Но противостояние очень напряженное. Жутко. И страшно. Страх от того, что может произойти.

— Из-за армии?

— После войны Венгрия оказалась в зоне советской оккупации. Они не сдадутся без боя. Если нам удастся вырваться от них, еще неизвестно, как отреагируют другие страны Восточной Европы. Это большой вопрос. Может последовать цепная реакция.

Через два дня без всякого предупреждения Ханнеса исключили из университета и выслали из страны.

Томас слышал, что у комнаты, которую снимал Ханнес, поставили дежурного полицейского и что два человека из спецслужб отвезли его в аэропорт. Ему разъяснили, что он не сможет получить диплом ни в каком другом университете, как будто Ханнес никогда и не учился в Лейпциге. Его имя вычеркнули отовсюду.

Томас просто не мог поверить своим ушам, когда Эмиль поделился с ним новостью. Но он не знал подробностей. Карл и Храбнхильд рассказали ему об охране и о том, что все толкуют о высылке Ханнеса из страны. Эмилю пришлось трижды все повторить. С их земляком обошлись так, точно он совершил что-то ужасное. Будто он был каким-то преступником. Вечером в студенческом общежитии обсуждали только эту новость. Никто в точности не знал, что произошло.

На следующее утро, через три дня после их ссоры в кафетерии, Томас получил записку от Ханнеса, которую ему принес сосед по комнате опального исландца. Конверт был запечатан, и на нем было написано только его имя: Томас. Он вскрыл конверт, уселся у себя в комнате на кровать и быстро прочитал записку:

Ты спрашивал меня, что происходит в Лейпциге. Это то, что произошло со мной. Все очень просто. Они несколько раз просили меня шпионить за моими друзьями, доносить, что вы говорите о социализме, ГДР, Ульбрихте, какие радиостанции слушаете. И не только вы, а все, с кем я общаюсь. Я отказался быть их осведомителем. Сказал, что не собираюсь шпионить за своими друзьями. Они надеялись, что я соглашусь. Угрожали, что в противном случае выгонят меня из университета. Я отказался, и они отстали от меня на какое-то время. Почему ты не оставил меня в покое?

Ханнес

Томас несколько раз перечитал записку, не веря своим глазам. По спине пробежала дрожь, и на какой-то момент голову сжало тисками.

Почему ты не оставил меня в покое?

Ханнес обвинял его в отчислении из университета. Ханнес думал, что это он, Томас, обратился в администрацию и рассказал о взглядах своего земляка, о его неприятии коммунизма. Если бы он оставил Ханнеса в покое, этого не случилось бы. Томас уставился на записку. Тут была какая-то ошибка. Что Ханнес хотел сказать? Он не ходил разговаривать с университетской администрацией, только поделился с Илоной и Лотаром и еще вечером на кухне в общежитии недоумевал по поводу убеждений Ханнеса в присутствии Эмиля, Карла и Храбнхильд. Но это не было ни для кого новостью. Они все были согласны с Томасом. Метаморфозы, произошедшие с Ханнесом, казались им в лучшем случае слишком далеко зашедшими, в худшем — необратимыми.

Исключение Ханнеса из университета просто совпало с их ссорой. Тут какое-то недоразумение, что он связывает это с их разговором. Он ведь не может думать, что это по его, Томаса, вине ему не удалось завершить образование. Ведь он ровным счетом ничего не сделал. И ничего никому не сказал, если не считать друзей. Разве это не свидетельство мании преследования? Неужели человек всерьез может так думать?

Эмиль находился в комнате, и Томас показал ему записку. Эмиль фыркнул и выругался. Он особенно недолюбливал Ханнеса и его идеи и теперь дал волю своим эмоциям.

— Полоумный! — заметил Эмиль. — Не обращай на него внимания.

— Почему?

— Томас, — сказал Эмиль. — Забудь все это. Он пытается повесить на других свою вину. Ему уже давно нужно было убраться отсюда.

Томас вскочил, схватил пальто, на ходу натянул его на себя и выскочил на улицу. Он побежал к Илоне и постучал в дверь. Хозяйка квартиры открыла ему и провела к квартирантке. Илона собиралась уходить и уже надела шапочку, куртку и ботинки. Она удивилась его появлению, но поняла, что он в большом смятении.

— Что случилось? — спросила Илона, подходя к нему.

Он прикрыл дверь.

— Ханнес считает, что я виноват в его исключении из университета и высылке из страны. Точно я донес на него!

— Что ты болтаешь?!

— Он обвиняет меня в своем отчислении.

— С кем ты разговаривал после вашей размолвки? — спросила Илона.

— Ну, только с тобой и с ребятами. Илона, что ты мне хотела сказать в тот день, когда говорила о молодежи в Лейпциге, думающей так же, как Ханнес? Что это за люди? Как ты с ними познакомилась?

— Ты больше ни с кем не разговаривал? Ты уверен?

— Нет, только с Лотаром. Что тебе известно о лейпцигской молодежи, Илона?

— Ты рассказал Лотару о взглядах Ханнеса?

— Ну да. И что? Он и так все знает о Ханнесе.

Илона задумчиво смотрела на него.

— Может, скажешь, что происходит? — попросил он.

— Мы не знаем точно, кто такой Лотар, — проговорила Илона. — Ты не заметил, никто не следил за тобой, когда ты шел сюда?

— Следил за мной? О чем ты? Кто это не знает, кто такой Лотар?

Илона впилась в него взглядом, и он еще никогда не видел ее такой сосредоточенной, можно даже сказать, напуганной. Томас совсем ничего не понимал в происходящем вокруг, но испытывал сильнейшие угрызения совести из-за Ханнеса, в этом он был уверен. Все из-за того, что, по мнению Ханнеса, он виноват в произошедшем с ним. А он ведь ничего не сделал. Совсем ничего.

— Ты же знаком с этой системой! Болтать нужно с осторожностью.

— С осторожностью! Я ведь не ребенок. Мне известно о контроле.

— Да, безусловно.

— Я ведь никому ничего и не говорил, кроме друзей. Это ведь не запрещено. Они мои друзья. Что происходит, Илона?

— Так ты уверен, что за тобой не было «хвоста»?

— Никто за мной не следил, — ответил он. — Что ты имеешь в виду? С какой стати за мной должны следить? — Потом он поразмыслил немного и сказал: — Я не знаю, следили за мной или нет. Я не думал об этом. Почему за мной нужно следить? Кто должен преследовать меня?

— Не знаю, — ответила она. — Пойдем, мы выскользнем через заднюю дверь.

— Куда мы идем? — спросил Томас.

— Пойдем, увидишь.

Илона взяла его за руку и вывела на маленькую кухню, где сидела хозяйка и занималась вязанием. Она подняла на них глаза и улыбнулась, они улыбнулись ей в ответ и попрощались. Выйдя в темный дворик, пара перелезла через забор и оказалась в узком переулке. Томас не понимал, что происходит. Почему он бежал в потемках за Илоной, постоянно оборачиваясь, чтобы убедиться в том, что никто за ними не следит?

Она старалась держаться в стороне от людных мест, иногда останавливалась, выпрямлялась и прислушивалась к звукам шагов. Потом они продолжали путь, и Томас следовал за ней. После долгих блужданий перед ними показался новый жилой квартал, построенный в малолюдном месте, значительно удаленном от центра города. Некоторые дома стояли еще без окон и дверей, тогда как другие уже были заселены. Они вошли в один наполовину обжитой блок и спустились в подвал. Здесь Илона постучалась. За дверью слышались голоса, которые тут же стихли, как только раздался стук. Дверь открылась. В маленькой квартирке оказалось с десяток человек, и все уставились на вошедших. Томаса рассматривали недоверчиво. Илона вошла в комнату и, поздоровавшись, представила его.

— Это друг Ханнеса, — сказала она, и все посмотрели на него и закивали.

Друг Ханнеса, подумал он, пораженный. Откуда им известен Ханнес? Томас полностью перестал что-либо понимать. К нему подошла женщина, протянула руку и поздоровалась с ним.

— Ты знаешь, что случилось? Почему его выгнали?

Томас помотал головой:

— Не имею ни малейшего представления. — Он обвел взглядом собравшихся людей. — Кто вы? И откуда вы знаете Ханнеса?

— За вами не было слежки? — спросила женщина у Илоны.

— Нет, — ответила та. — Томас не понимает, что происходит, и я бы хотела, чтобы он услышал это от вас.

— Нам известно, что Ханнес был под наблюдением, — сказала женщина. — После того, как он отказался сотрудничать со спецслужбами. Они просто ждали подходящего случая. Подходящего случая, чтобы выпихнуть его из университета.

— Что они хотели от Ханнеса?

— Они называют это служением коммунистической партии и народу.

Потом встал мужчина и подошел к Томасу.

— Он всегда вел себя очень осторожно, — сказал этот человек. — Старался не говорить ничего такого, что могло бы привести к проблемам.

— Расскажи им про Лотара, — попросила Илона. Напряжение ослабло. Большинство присутствующих заняли свои места. — Лотар считается «опекуном» Томаса, — добавила она.

— За вами точно никто не следил? — снова заволновался один молодой человек из группы, тревожно взглянув на Илону.

— Никто, — заверила она. — Я бы вам сказала. Я стараюсь быть осторожной.

— Так что Лотар? — спросил Томас, с трудом веря своим ушам. Он огляделся по сторонам, обводя взглядом людей, которые смотрели на него одновременно со страхом и любопытством, и осознал, что попал на собрание подпольной группы сопротивления. Но все происходило совсем не так, как на встречах молодежного социалистического движения в Исландии. Собравшиеся не намеревались бороться за победу коммунизма, а как раз напротив, были тайными оппозиционерами. Эти люди встречались подпольно, если он правильно понимал; потому что боялись преследования за свои антипартийные взгляды.

Они поведали ему про Лотара, который вовсе не был уроженцем Берлина, а происходил из Бонна, учился в Москве. Там же, среди прочего, выучил исландский. Его задачей было обрабатывать университетскую молодежь для вступления в коммунистическую партию. Особую дружбу он водил с иностранцами, приезжающими обучаться в немецкие города, такие как Лейпциг, потом, вернувшись к себе на родину, они могли оказаться полезными. Именно Лотар пытался склонить Ханнеса к сотрудничеству. И в том, что в конце концов Ханнеса выгнали, без сомнения, поучаствовал тоже Лотар.

— Но почему ты мне не сказала, что знакома с Ханнесом? — удивленно спросил Томас Илону.

— Мы об этом никому не рассказываем, — ответила та. — Вообще никому. Ханнес ведь тоже ничего тебе не рассказывал? Иначе ты бы все выложил Лотару.

— Лотару? — недоумевал Томас.

— Ты ведь рассказал ему о Ханнесе, — упрекнула Илона.

— Я не знал…

— Мы всегда должны быть начеку, когда что-то говорим. Ты, безусловно, оказал медвежью услугу Ханнесу, рассказав обо всем Лотару.

— Но я ничего не знал о Лотаре, Илона!

— Не обязательно Лотар, — ответила Илона. — Может быть кто угодно. Никогда не известно. Никогда не известно, кто именно. Таковы правила системы. Но им воздастся сполна.

Он уставился на Илону. Она была права, Томас понимал это. Лотар использовал его, сыграл на его негодовании. Ханнес все правильно написал в своей записке. Томас проговорился, чего нельзя было делать. Но его никто не предупредил. Никто не говорил, что это секрет. Однако в глубине души Томас понимал, что никто и не должен был ему что-либо объяснять. Ему стало плохо. Его душили угрызения совести. Он ведь прекрасно знал, как работает система. Знал о тотальной слежке. Ярость ударила ему в голову. Против Ханнеса воспользовались его наивностью.

— Ханнес избегал нашей компании, своих земляков, — вспомнил он.

— Да, — подтвердила Илона.

— Потому что он… — Томас оборвал себя на полуслове.

Илона кивнула.

— Что вы тут делаете? — спросил он. — Чем вы, собственно, тут занимаетесь? Илона?!

Она посмотрела на собравшихся людей, как бы ожидая их реакции. Мужчина, который уже выступал раньше, кивнул, и Илона объяснила Томасу, что члены группы сами вышли на нее. Илона указала на молодую женщину, которая пожала ему руку, когда они вошли. Они обе изучали немецкую филологию в университете. Однокурсница интересовалась событиями в Венгрии, сопротивлением коммунистической партии и страхом перед Советским Союзом. Поначалу девушка осторожничала, пока не поняла, каких взглядов придерживается приятельница, и когда она убедилась, что Илона — сторонница восстания в Венгрии, она пригласила ее на встречу со своими товарищами. Группа встречалась тайно. Слежка за людьми значительно усилилась, народ еще больше подталкивали к доносительству службам госбезопасности об антипартийных настроениях или оппозиции. Это было следствием событий пятьдесят третьего года и в какой-то мере реакцией на ситуацию в Венгрии. Илона познакомилась с Ханнесом на первом же собрании оппозиционной молодежи в Лейпциге. Все хотели знать, что происходит в Венгрии и насколько вероятно организовать подобное сопротивление в ГДР.

— Почему Ханнес оказался в этой группе? — спросил Томас. — Каким образом он здесь очутился?

— У Ханнеса были сильно запудрены мозги, как и у тебя, — сказала Илона. — У вас в Исландии, должно быть, очень авторитетные руководители. — Она взглянула на молодого человека, который уже высказался по поводу Ханнеса. — Мартин и Ханнес познакомились на политехническом факультете и подружились, — объяснила Илона. — Мартину пришлось довольно долго объяснять Ханнесу то, о чем мы говорили. Мы поверили ему и не ошиблись.

— Если вам известно, какую роль играет Лотар, почему вы ничего не предпринимаете? — спросил Томас.

— Мы не можем ничего сделать, только избегать его, но это затруднительно, поскольку Лотара научили дружескому обхождению со всеми, — сказал один из присутствующих. — Но если он станет невыносимым, мы постараемся вынудить его совершить ошибку. Люди не отдают себе отчета, что это за человек. Он говорит то, что хотят услышать, разделяет точку зрения собеседника. Но все это ложь. Он опасен.

— Но подожди, — сказал Томас, посмотрев на Илону. — Если вам известно про Лотара, значит, и Ханнес знал, кто он такой?

— Конечно, — подтвердила Илона, — Ханнес это знал.

— Но почему же он ничего не сказал? Почему не предупредил меня? Почему он ничего не сказал?

Илона подошла к нему.

— Он не доверял тебе, — ответила она. — Он не был уверен, что Лотар не завербовал тебя.

— Ханнес просил оставить его в покое.

— Да, он хотел, чтобы его не трогали. Он отказался шпионить за нами и за своими земляками.

— Ханнес окликнул меня, когда я оставил его. Хотел, наверное, мне еще что-то сказать, но… я разозлился и выбежал вон. Прямо в объятия Лотара.

Он взглянул на Илону.

— Это ведь не было чистой случайностью?

— Вряд ли, — ответила она. — Но такое должно было случиться рано или поздно. Они особенно следили за Ханнесом.

— Много таких, как Лотар, в университете? — спросил Томас.

— Да, — сказала Илона. — Мы знаем не всех, только некоторых.

— Лотар — твой «опекун»? — вдруг спросил человек, до этого молча сидевший на своем стуле.

— Да.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Илона у этого человека.

— «Опекуны» обязаны присматривать за иностранцами, — проговорил мужчина, вставая. — Они обязаны докладывать обо всем, что касается иностранцев. Нам известно, что Лотар также пытается склонить их к сотрудничеству.

— Скажи прямо, к чему ты ведешь. — Илона подошла к говорившему.

— Почему мы должны доверять твоему приятелю?

— Я ему доверяю, — возразила Илона. — Этого достаточно.

— С чего вы взяли, что Лотар опасен? — спросил Томас. — Кто вам сказал?

— Это наше дело, — ответил мужчина.

— Он прав, — сказал Томас, бросив взгляд в сторону человека, усомнившегося в его честности. — Почему вы должны верить мне?

— Мы доверяем Илоне, — был ответ.

Илона смущенно улыбнулась.

— Ханнес говорил, что, возможно, ты придешь сюда, — сказала она.

Он посмотрел на пожелтевший листок и еще раз перечитал старую записку от Ханнеса. Приближался вечер, и пара снова прошла перед его окнами. Он думал о том вечере в Лейпциге, в полуподвальном помещении, и о том, как резко после этого изменилась его жизнь. Он думал об Илоне, Ханнесе и Лотаре. И он вспомнил запуганных людей в маленькой квартирке.

Спустя много лет дети этих людей заняли оборону в кирхе святого Николая и выбежали на улицы, когда наконец нарыв лопнул.