Когда Эрленд вернулся домой вечером, Евы Линд и след простыл. Надо сделать, как она просила, не думать, где она и что она, вернется ли, когда и в каком виде. И заодно сходить за жареной курицей в магазин, надо же что-то есть.
Вернувшись, Эрленд положил пакет на тумбу и принялся снимать пальто, как вдруг до него донесся запах готовящейся еды. Старинный запах — у него на кухне сто лет никто ничего не готовил. Питался он готовой едой — курицей вроде вот этой, в пакете, гамбургерами, полуфабрикатами из супермаркета, холодными овечьими головами — в общем, безвкусной пищей, которой самое место в микроволновой печи. Когда я последний раз готовил себе, а? Да что там, не помню, когда последний раз хотел себе что-нибудь приготовить.
Эрленд осторожно заглянул на кухню, словно ожидая увидеть там незваных гостей-грабителей. Вместо них он обнаружил накрытый на двоих стол. Какие шикарные тарелки, я и забыл, что они у меня есть. Рядом винные бокалы, салфетки, горят две красных свечи, правда, подсвечники непарные. Вот таких у меня точно не было.
Эрленд на цыпочках зашел на кухню — на плите кастрюля, в ней что-то булькает. Снял крышку — о-го-го, судя по всему, мясное рагу, выглядит очень аппетитно. Мясо нарублено кубиками, тушится вместе с репой, картошкой и какими-то специями. Да-а, такого запаха у меня в квартире давненько не бывало.
Эрленд наклонился над кастрюлей и втянул носом аромат тушеного мяса и овощей.
— Я еще сходила за овощами, не хватает, — донесся из дверей голос Евы Линд. Эрленд и не заметил, как она вошла в дом. В руках пакет с морковкой, одета в анорак.
— Откуда ты выучилась делать рагу? — спросил Эрленд.
— А мама всегда его делала, — сказала Ева Линд. — И когда ей надоедало честить тебя направо и налево, она говорила, что некогда ты это блюдо очень любил. Правда, тут же добавляла, что ты «говнюк эдакий».
— И была совершенно права, — согласился Эрленд.
Как мило, стоит и режет морковку, добавляет ее в рагу. Вот это и есть настоящая семейная жизнь… Как замечательно! И как грустно, ведь не могу же я позволить себе лелеять надежду, что это продлится сколько-нибудь долго.
— Нашел убийцу? — спросила Ева Линд.
— Тебе привет от Эллиди, — сказал Эрленд.
Опять не удержался, при чем тут Эллиди, зачем вспоминать о нем в такой вечер?
— Эллиди. Как же, знаю, сидит в «Малой Лаве». Он что, знает, чья я дочь?
— Всякое говно, с которым мне приходится общаться, то и дело поминает тебя по имени, — сказал Эрленд. — Они думают, что ставят меня в неловкое положение, пугают.
— И что, ты пугаешься?
— Иных пугаюсь, таких, как Эллиди. Ты его с какого боку знаешь? — осторожно спросил Эрленд.
— Я про него истории всякие слыхала. Один раз видела его, много лет назад. У него выпадали вставные зубы, он их клеил на место полистирольным клеем. На самом деле я с ним не знакома.
— Он кретин, каких свет не видывал.
Тему Эллиди в тот вечер больше не поднимали. Сели за стол, Ева Линд налила в винные бокалы воды. Эрленд так много съел, что едва смог дойти до гостиной, заснул прямо в одежде и всю ночь ворочался.
Наутро снившийся ночью кошмар почему-то не выветрился сразу у него из головы. Он точно знал — это тот же самый сон, что снится ему уже несколько ночей кряду, тот самый, который он никак не мог запомнить.
Ему приснилась Ева Линд. Такой он ее еще ни разу не видел — в восхитительном летнем платье до щиколоток, с длинными темными волосами, окутанная светом, который исходит непонятно откуда. От нее пахнет летом, она то ли идет, то ли плывет ему навстречу — ноги не касаются земли. Где это? Не понять, все вокруг залито ярким светом, а посреди света — Ева Линд, улыбается до ушей. Он раскрывает объятия ей навстречу, ему не терпится обнять ее, но она не подходит к нему, а протягивает фотографию, и в этот миг и свет и Ева Линд исчезают. У него в руках остается фотография — та самая, которую сняли на кладбище, и тут она оживает, и вот он уже внутри фотографии, смотрит на обложенное тучами небо, на лицо ему ручьем льется дождь, он опускает глаза, и могильный камень отъезжает в сторону, зияет могила, из нее появляется гроб. Он открывается, в нем лежит девочка с зияющей раной на груди, и вдруг она открывает глаза, смотрит на него и начинает кричать. Гулким эхом вокруг разносится ужасающий крик боли, жалостный, могильный…
Эрленд вскочил, задыхаясь, нервно покрутил головой, взял себя в руки. Позвал Еву Линд, ответа не последовало. Встал, пошел в ее комнату — но понял, что она ушла, еще не открыв дверь.
Тем временем Элинборг и Сигурд Оли закончили изучать реестр жителей Хусавика и произвели на свет список из 176 женщин, которые могли быть потенциальными жертвами Хольберга. Наводок у них было немного — только слова Эллиди, что она была «вроде той бляди из Кевлавика», поэтому они решили отобрать всех женщин того же возраста, что и Кольбрун, плюс-минус десять лет. Список оказалось возможно поделить на три группы — четверть женщин так и жили в Хусавике, половина уехали в столицу, остальные — рассеялись по всей Исландии.
— Работки хоть отбавляй, не знаешь, где начать, — тяжело вздохнула Элинборг, вручая список Эрленду.
Босс сегодня какой-то более помятый, чем обычно. Недельная щетина, рыжие волосы торчат во все стороны, костюм черт-те как выглядит, давно пора в химчистку. Сказать ему об этом или нет? Выражение лица такое, что от шуток, кажется, лучше воздержаться.
— Как тебе спится последнее время, Эрленд? — осторожно спросила Элинборг.
— Каком кверху, — ответил Эрленд.
— Отлично, ну составили мы этот список, и как ты теперь предлагаешь действовать? — спросил Сигурд Оли. — Что, просто так подваливаем к каждой из списка и спрашиваем: «Вас, случайно, не изнасиловали сорок лет назад?» Как-то это чересчур круто будет, не находишь?
— Ничего другого лично мне в голову не приходит. Давайте начнем с тех, что уехали из Хусавика, — сказал Эрленд. — Опросим сперва столичных, может, что и найдем. Слухи, может, ходили или что еще. И если этот полоумный кретин Эллиди не вешает нам на уши лапшу, то Хольберг рассказал об этом Кольбрун. А она могла рассказать дальше сестре или Рунару. Короче, мне снова надо в Кевлавик.
Помолчали.
— С другой стороны, мы можем и сузить список, — добавил Эрленд, немного подумав.
— Как? — спросила Элинборг. — Что это ты такое придумал?
— Да пришла в голову одна мыслишка.
— Какая, ну говори уже!
Элинборг пребывала в раздражении — пришла на работу в новом бледно-зеленом платье, и хоть бы одна живая душа это заметила!
— Наш лозунг — родство и наследственные болезни, — начал Эрленд.
— Точно, босс, — сказал Сигурд Оли.
— Допустим, Хольберг — насильник. Мы понятия не имеем, скольких он изнасиловал. Мы знаем, что двух, а точно — что одну. Он может все отрицать, но по совокупности косвенных улик выходит, что да, он изнасиловал Кольбрун. Далее, он отец Ауд, по крайней мере, мы можем исходить из этого предположения, а раз так, то, может, у него был ребенок и от женщины из Хусавика.
— Еще один ребенок? — удивилась Элинборг.
— Ну да, еще до Ауд, — сказал Эрленд.
— Маловероятно, тебе не кажется? — усомнился Сигурд Оли.
Эрленд пожал плечами.
— То есть ты хочешь, чтобы мы опрашивали только тех женщин из списка, у которых родились дети до какого там, 1964 года?
— По-моему, неплохая идея.
— Да у него могут быть дети по всей стране, — вставила Элинборг.
— Верно. А с другой стороны, может, он изнасиловал только одну женщину, так что кто его знает, — сказал Эрленд. — Кстати, ты уже узнал, от чего умерла его сестра?
— Нет, еще работаю над этим, — ответил Сигурд Оли. — Пытался найти информацию про его семью, но пока ничего не раскопал.
— А я собрала досье на Гретара, — доложила Элинборг. — Он внезапно исчез, как сквозь землю провалился. Не сказать, чтобы по нему особенно скучали. Два месяца о нем не было никаких вестей, и только тогда его мать обратилась в полицию. Его фотографию опубликовали в газетах и показали по телевизору — реакции ни малейшей. Дело было в 1974 году, когда праздновали тысячестолетие заселения Исландии, был большой фестиваль летом, помнишь, на Полях Тинга?
— Еще бы не помнить, сам там был, — сказал Эрленд. — И что? Думаешь, он на Полях Тинга и пропал?
— Непонятно. Полиция провела стандартное для таких случаев расследование, опросила всех, кто, по словам матери, его знал, включая Хольберга и Эллиди. И еще троих. Никто ничего не знал. Никто и не думал его к тому же искать, кроме матери и сестры. Родился он в Рейкьявике, ни жены, ни подружки, ни дальних родственников. Дело закрыли через несколько месяцев. Ему было тридцать четыре.
— Если он был такой же душка, как Эллиди и Хольберг, я не удивлен, что его никто не искал, — хмыкнул Сигурд Оли.
— В семидесятые годы в Исландии пропали тринадцать человек, включая Гретара, — продолжила Элинборг. — В восьмидесятые — двенадцать. Это не считая погибших рыбаков.
— Тринадцать пропавших без вести, — сказал Сигурд Оли, — многовато, ты не находишь? И все как в воду канули?
— Тут вовсе не обязательно что-то криминальное, — возразила Элинборг. — Люди исчезают просто, иногда сами хотят исчезнуть, притворяются, что пропали.
— Насколько я покамест понимаю, — сказал Эрленд, — картина у нас складывается вот какая. Эллиди, Хольберг и Гретар как-то осенью в 1963 году отправляются на танцы в «Кросси».
Эрленд глянул на Сигурда Оли, тот с интересом слушал босса.
— «Кросси» — бывший военный госпиталь, его переделали в танцплощадку. Говорят, танцульки там порой были о-го-го, зажигательные.
— Это не там выступала группа «Торов молот»? — спросила Элинборг.
— Не важно. Значит, на танцах они знакомятся с какими-то девушками, одна из них зовет всех к себе в гости после танцев, — продолжил Эрленд. — Надо нам этих девушек найти. Далее, Хольберг провожает одну из них домой и насилует ее. Видимо, он этот номер проделывает не в первый раз. Шепчет ей на ухо, что сделал с другой женщиной — которая, возможно, жила в Хусавике и, видимо, в полицию не пошла. Три дня спустя Кольбрун собирается с духом и отправляется в полицию, но там попадает на человека, который не питает сочувствия к девушкам, которые флиртуют с мужчинами на танцах, а потом кричат «ой, меня изнасиловали». Кольбрун рожает девочку. Хольберг мог об этом знать — мы нашли фотографию ее могилы в его письменном столе. Кто ее сделал? С какой целью? Девочка умирает от рака, мать кончает с собой три года спустя. А спустя еще три года без вести пропадает один из корешей Хольберга. Хольберга убивают несколько дней назад, оставляя на теле странную записку. Почему Хольберга убили сейчас, в старости? Убийца как-то связан с его прошлой жизнью? Если так, то почему он не попробовал укокошить Хольберга раньше? Зачем ждать столько лет? Или же убийство вообще не связано с тем, что Хольберг был насильником, если он им был?
— По-моему, убийство не похоже на предумышленное, не стоит это забывать, — заметил Сигурд Оли. — Эллиди прав, только «сраные пидоры» убивают пепельницей. Непохоже, чтобы тут была какая-то длинная история с этим убийством. А записка — просто ложный след. Убийство Хольберга с изнасилованием Кольбрун может быть никак не связано. Может, нам лучше искать юношу в зеленой армейской куртке.
— Но Хольберг был далеко не ангел, — сказала Элинборг. — Может, это убийство из мести. Может, кто-то думал, что Хольберг это заслужил.
— Мы пока знаем только одного человека, который ненавидел Хольберга, — это сестра Кольбрун из Кевлавика, — сказал Эрленд. — Не похожа она на убийцу.
— Может, она кого-то подговорила? — предположил Сигурд Оли.
— А кого? — спросил Эрленд.
— А черт его знает. Короче, я склоняюсь к тому, что просто кто-то бродил по кварталу, ища, какую бы квартиру ограбить, но попал на Хольберга, тот стал сопротивляться, и грабитель огрел его по башке пепельницей. Наркоман какой-нибудь, который ничего не соображал по ломке. Ни с прошлым никаких связей, ни с настоящим. Вот такая у нас нынче жизнь в Рейкьявике.
— Нет, не думаю. Кто-то решил, что убить Хольберга — это хорошая идея, — возразила Элинборг. — Записку нам следует воспринимать серьезно. Никакой это не ложный след.
Сигурд Оли поглядел на Эрленда.
— Ты, кстати, говорил, что хочешь в точности узнать, от чего умерла девочка. Я правильно понимаю, что у тебя на уме? — спросил он.
— Очень боюсь тебя огорчить, но, кажется, да, — сказал Эрленд.