Декан медицинского факультета предупредила его, так что появление Эрленда в тот вечер не явилось для доктора сюрпризом. Он жил в изысканном особняке в старой части Гаванского фьорда и встретил гостя на пороге, образец гостеприимства и вежливости. Невысокого роста, толст, одет в плотный халат, череп лыс, как бильярдный шар. Сразу видно бонвивана, подумал Эрленд, у кого увидишь еще этот несколько женский румянец на щеках? Сколько ему лет? Не поймешь, около шестидесяти. Рукопожатие бодрое, но кожа на руках сухая.
Хозяин пригласил Эрленда пройти в гостиную и усадил его на большой диван, обитый темно-красной кожей, предложил выпить, Эрленд отказался. Доктор сел напротив следователя, всем своим видом показывая, что начинать полагается гостю. Эрленд окинул взглядом гостиную — просторная, богато украшенная, картины, миниатюры. Интересно, он один живет? С этого можно и начать.
— Да, всегда жил один, — ответил врач. — И очень этим доволен. Говорят, мужчины моего возраста часто жалеют, что не завели семью и детей. Мои коллеги бегают туда-сюда и на каждой конференции суют всем под нос фотографии своих внуков. У меня же никогда не было ни малейшего интереса к семейной жизни. Что такого люди находят в детях, не понимаю.
Говорит с удовольствием, словно Эрленд его лучший друг, явно давая ему понять, что принимает гостя за равного. Если он думает, что так расположит меня к себе, то сильно ошибается.
— А я вот не понимаю, что люди находят в органах и склянках. Не расскажете, ведь вы, я так понимаю, в этой области эксперт.
Ни один мускул не дрогнул на лице доктора.
— Ханна сказала мне, что вы разбушевались, как Фантомас, узнав от нее обо всем этом. Ей-богу, никак не возьму в толк почему. В моих действиях нет ничего криминального. Да, у меня есть небольшая коллекция органов. Как и полагается, они хранятся в основном в склянках с формалином. Я держу их здесь, у себя дома. Их собирались уничтожить, но я забрал все себе, продлил им жизнь ненадолго. У меня есть и другая коллекция, образцов тканей. Вас, вероятно, интересует, почему я это все собираю.
Эрленд покачал головой:
— Вовсе нет, я собирался спросить вас, сколько органов вы украли, но у нас еще будет время об этом поговорить.
— Отчего же, могу ответить прямо сейчас, — нисколько, — сказал доктор, погладив себя по черепу. — Откуда в вас столько ненависти, столько антагонизма, вот чего я не могу понять. Не возражаете, если я налью себе немного хересу?
Доктор встал и подошел к бару, налил себе бокал, снова предложил выпить Эрленду, тот снова отказался. Вернувшись в кресло, доктор пригубил налитое, по улыбке и выражению лица было ясно, что эти толстые губы восхищены вкусом.
— Обычно люди не находят в моей коллекции ничего необычного, и правильно делают, — продолжил он. — Все, что умерло, утратило пользу, оно в этом мире ни к чему, и мертвое человеческое тело — в частности. Нет смысла сентиментальничать по поводу тела, надрываться и рыдать. Душа из него излетела, а то, что осталось, — прах, шлак. Шлаку — какая цена? Люди должны уметь смотреть на это с точки зрения медика. Понимаете, тело — это прах, и все. Оно — ничто. Понимаете?
— Однако вы все же назначаете этому шлаку какую-то цену. Зачем-то же вы коллекционируете органы.
— В других странах университеты покупают органы для занятий, — продолжил доктор. — В Исландии, однако, другая традиция. Здесь врачи запрашивают разрешения на аутопсию, в зависимости от случая, иногда мы просим извлечь тот или иной орган, даже если к причине смерти он не имеет отношения. Одни люди соглашаются, другие нет, это обычное дело. Разумеется, как правило, это органы пожилых людей. Но можете быть уверены, органы никто не ворует.
— Но так было не всегда, — сказал Эрленд.
— Я понятия не имею, как было дело в прежние времена. Конечно, такой строгий учет, как сейчас, в прошлые года не вели, но подробностей я не знаю. Не понимаю, чем вы так шокированы, почему смотрите на меня, как Ленин на буржуазию. Вы, наверное, помните эту телепередачу, с новостями из Франции? Про автопроизводителя, который использовал в краш-тестах настоящие человеческие тела, даже детей. Вот лучше вам с этим вашим лицом отправиться в гости к этой компании. Органы покупают и продают по всему свету. Людей порой убивают ради их органов. Так что моя коллекция совершенно невинная.
— Но зачем вам она? — спросил Эрленд. — Что вы с этими органами делаете?
— Бог мой, разве не понятно? Я их исследую! — улыбнулся доктор, попивая херес. — Изучаю под микроскопом. Что делают другие коллекционеры? Собиратели марок любуются на печати гашения. Коллекционеры книг — на года издания. А астрономы — о, они пристально изучают сквозь свои линзы весь мир, объекты поистине гигантских размеров. А я все время пристально разглядываю мир малого, мир микроскопический.
— Значит, ваше хобби — исследования, и у вас имеются для этого приспособления?
— Разумеется.
— Прямо тут, в вашем доме?
— Ну конечно. Если образец хорошо обработан, то его можно изучать вечно. Когда ученый получает какую-то новую информацию, образцы — первое, к чему он обращается за проверкой. Образцы старые, но в них всегда можно найти новое. Они и правда практически вечны.
Доктор помолчал.
— Вас интересует Ауд, — продолжил он.
— Откуда вы знаете? — удивился Эрленд.
— Сразу замечу вам, милейший, — доктор как будто не обратил внимания на вопрос гостя, — если бы ей в свое время не сделали вскрытие и не изъяли ее мозг, то вы ни за что бы не смогли сегодня определить подлинную причину ее смерти. И вы сами это прекрасно знаете. Она слишком долго пролежала в могиле. Тридцать лет, проведенные в земле, сделали бы ее мозг непригодным для анализа. Так что ни к чему вам, как я уже отметил, делать такое оскорбленное лицо и гневаться этим вашим благородным гневом — ибо мы, медики, совершив то, что мы совершили, оказали вам помощь. Медицинскую, как нам и полагается. Надеюсь, вы это понимаете.
Доктор снова задумался.
— Вы, быть может, слыхали о Людовике Семнадцатом? Сыне Людовика Шестнадцатого и Марии-Антуанетты? Французские революционеры посадили его в тюрьму и казнили. Мальчику было лет десять. Про это была передача около года тому назад. Ходили, однако, легенды, что ему удалось бежать. И вот французские ученые доказали, что это не так. Знаете, как им это удалось?
— Что-то не припомню, — сказал Эрленд.
— А вот как. Тюремные врачи изъяли из тела сердце и поместили его в формалин. И сейчас, когда мы научились идентифицировать ДНК, исследователи сравнили ДНК этого сердца и ДНК одной семьи, члены которой утверждали, что происходят от французских королей. Оказалось, родственниками юного принца они никак быть не могут. А теперь задам вам вопрос — в каком году был казнен Людовик Семнадцатый?
— Не знаю.
— В 1795-м. Двести с лишним лет тому назад. Формалин, как видите, поистине уникальная жидкость.
Теперь задумался Эрленд:
— И что вам известно об Ауд?
— О, самые разнообразные вещи.
— Как ее мозг попал к вам?
— Через третьи руки. Не думаю, что нам необходимо в это углубляться.
— Из Кунсткамеры?
— Верно.
— То есть содержимое Кунсткамеры попало к вам?
— Частично. И опять советую поменять тон — у вас, повторяю, нет оснований говорить со мной, словно я преступник.
— Вам удалось установить причину смерти?
Врач посмотрел на Эрленда и пригубил еще хереса.
— Именно, — ответил он. — В медицине меня всегда больше интересовала наука, чем практика. А поскольку я заядлый коллекционер, эта моя склонность позволила, так сказать, соединить приятное с полезным. Я не вселенской величины ученый, но кое-что я сделал.
— Отчет из Кевлавикской больницы говорит лишь об опухоли мозга, не уточняя, что это именно за опухоль.
— Я видел этот отчет, разумеется, он не окончательный, его автор и не имел в виду поставить точный диагноз. Я же изучил дело более подробно, и, полагаю, у меня есть ответ на ваш вопрос, даже на несколько.
Эрленд в нетерпении подался вперед:
— И каков же он?
— Девочка умерла от наследственной болезни. Ею страдают несколько исландских семей. Болезнь эта редкая, и симптомы у нее разнообразные, так что я очень долго изучал этот вопрос, прежде чем прийти к выводу. В итоге я предположил, что, скорее всего, опухоль является симптомом нейрофиброматоза. Едва ли вы слышали о такой болезни. В ряде случаев симптомов нет вообще. И люди умирают без видимых причин. Есть также носители болезни, у которых она не проявляется. Как правило, однако, симптомы появляются, и притом весьма рано, в виде опухолей и отметин на коже.
Доктор пригубил еще.
— В отчете коллеги из Кевлавика ни о чем подобном не говорится, но я не думаю, что врач знал, куда нужно смотреть и что искать.
— Но про пятна на коже врачи матери девочки сообщили.
— Вот как, правда? Молодцы. Диагноз, однако, не так просто поставить.
— А как передается эта болезнь, от отца к дочери?
— В частности. Но генетическая передача этим не ограничивается. Представители обоих полов могут как болеть этой болезнью, так и быть лишь ее носителем. Говорят, ей болел Человек-Слон. Вы видели этот фильм?
— Нет, — сказал Эрленд.
— Иногда нейрофиброматоз приводит к обильному росту костной ткани и в результате уродует тело, что имело место в случае Человека-Слона. Но есть и ученые, которые полагают, что нейрофиброматоза у Человека-Слона не было. Впрочем, все это не имеет прямого отношения к нашему делу.
— А почему вы решили этим заняться? — перебил Эрленд доктора.
— Болезни мозга — моя специализация, — был ответ. — У девочки — один из самых интересных случаев в моей карьере. Я подробнейшим образом изучил ее историю болезни. Не слишком хорошая работа — насколько я знаю, ее лечащий врач пил, так что сами понимаете. И все же он написал в карте нечто вроде «туберкулезная инфекция мозга» — это был ключ, такой диагноз иногда фигурировал в случаях, которые затем выявлялись как случаи нашей болезни. С этого я и начал. Отчет о вскрытии тоже был не бог весть что — опухоль нашли, но исследовать не стали.
Хозяин дома встал, подошел к книжной полке, взял оттуда журнал и вручил его Эрленду.
— Не думаю, что этот язык будет вам понятен, но тут моя статья. Это очень уважаемый американский медицинский журнал.
— Вы написали об Ауд научную статью? — спросил Эрленд.
— Ауд нам очень помогла в изучении этой болезни. Она сыграла очень важную роль для науки, она — важный этап моей карьеры. Надеюсь, вы не станете снова вставать на дыбы по этому поводу.
— Стало быть, отец девочки, вероятно, был носителем этой болезни, — сказал Эрленд, стараясь как можно быстрее понять, что следует из слов доктора. — Он передал ее дочери. А если у него был сын, то мог он тоже ее унаследовать?
— Вполне, вполне. У него самого при этом симптомов может не быть, но носителем он, вероятно, является.
— И?..
— Ваша догадка верна. Если у сына отца Ауд есть дети, эти дети тоже носители болезни.
Эрленд обдумал услышанное.
— Но вам лучше поговорить заодно с людьми из Центра генетических исследований, — добавил доктор. — У них в руках — ответы на все генетические вопросы.
— Что?
— Поговорите с людьми из Центра генетических исследований. Это наша новая Кунсткамера. Они знают все ответы. В чем дело? Что у вас с лицом опять? Что вас шокирует все время? Вы что, с кем-то оттуда знакомы?
— Пока нет, — сказал Эрленд, — но, боюсь, скоро придется познакомиться.
— Хотите посмотреть на Ауд?
Эрленд не сразу понял, о чем он.
— Вы хотите сказать?..
— У меня в подвале небольшая лаборатория. Если хотите, могу вам ее показать.
Эрленд замер в нерешительности.
— Ладно, пойдемте.
Доктор встал и спустился вниз по узкой лестнице, Эрленд последовал за ним. Доктор включил свет, и из тьмы возникла начищенная до блеска медицинская лаборатория — микроскопы, компьютеры, пробирки и прочее оборудование, о назначении которого Эрленд не мог даже догадываться. Он вспомнил, что где-то прочел про одно отличительное свойство коллекционеров — они создают собственный мир. Создают вокруг себя особое пространство, выбирают в реальности какие-то вещи и превращают их в краеугольные камни своего мира, искусственного. Вот Хольберг тоже был коллекционером — у него была страсть к порнографии, из нее он построил свой личный мир, как этот доктор — из органов.
— Она у меня вот тут, — сказал врач.
В стерильной, нечеловеческой комнате стоял единственный «обычный» предмет мебели — деревянный шкаф, казавшийся здесь лишним, неуместным. Доктор подошел к нему, открыл дверцу и вынул оттуда тяжелую стеклянную банку с крышкой, затем аккуратно поставил ее на стол. В свете флуоресцентной лампы Эрленд разглядел сквозь толстое стекло мозг, маленький мозг, плавающий в формалине.
Когда Эрленд вышел от доктора, в руках у него был кожаный портфель — временное вместилище бренных останков Ауд. Сидя за рулем машины, проезжая по пустым улицам, он думал о Кунсткамере, всеми фибрами души надеясь, что его-то не станут после смерти разбирать на органы и хранить в лабораториях. Дождь и не думал переставать. Доехав до дому, Эрленд вышел из машины и закурил.
Глаза его смотрели то во тьму неба, то на кожаный портфель на переднем сиденье. Он знал, что будет делать дальше. Ему предстоит вернуть Ауд на место.