Вот почему во вторник вечером, когда Пёрл и Мия ужинали, раздался звонок, а потом лихорадочный стук. Мия метнулась к боковой двери, Пёрл услышала перешептывания, плач, и мать вошла в кухню, а за нею – рыдающая молодая китаянка. – Я стучать и стучать, – говорила Биби. – Я звонить, они не отвечать, я стучать и стучать. Я видеть эту женщину внутри. Выглядывать за шторой, ждать, когда я уйти.

Мия подвела ее к стулу – своему, перед тарелкой недоеденной лапши на столе.

– Пёрл, дай Биби воды. И, пожалуй, чаю. – Мия села напротив, наклонилась через стол, взяла Биби за руку: – Не надо было сразу туда бежать. Конечно, они тебе не открыли.

– Я не сразу! Я звонить!

Биби тылом ладони отерла лицо, а Мия подтолкнула к ней салфетку. Не салфетку вообще-то, а старый цветастый носовой платок из благотворительной лавки, и Биби энергично потерла глаза.

– Я их найти в телефонной книге и звонить, после говорить с тобой. Никто не отвечать. Автоответ. А что я сказать? И я им звонить и звонить, утро целиком, и кто-то ответить в два часа. Она ответить.

В углу Пёрл поставила чайник на плиту и включила конфорку. С Биби Пёрл прежде не встречалась, хотя пару раз мать ее поминала. Мать не говорила, какая Биби красавица – огромные глаза, высокие скулы, густые черные волосы, высоко стянутые в хвост, – и как юно выглядит. Всех, кто старше двадцати, Пёрл считала невозможно взрослыми, а Биби, наверное, лет двадцать пять. Явно моложе матери, но речь слегка ребяческая, и слегка ребяческая манера сидеть, чопорно сдвинув ноги, сцепив руки, и беспомощно взглядывать на Мию, будто Биби тоже Миина дочь, – на подростка похожа больше. Пёрл не понимала – и еще не скоро поймет, – сколь необычайно хладнокровна ее мать в свои годы, сколь умудрена и закалена.

– Я говорить, кто я, – рассказывала между тем Би-би. – Я говорить: “Линда Маккалла?” А она говорить да, и я говорить: “Я Биби Чжоу, я мать Мэй Лин”. А она вешать трубку на меня.

Мия покачала головой.

– Я звонить опять, она опять трубку взять и на меня повесить. Потом я опять звонить, там гудеть “занято”. – Биби отерла нос салфеткой и смяла ее комом. – И я туда ехать. Два автобуса, надо спросить шофера, где пересадить, потом милю идти. Такие большие дома – там все ездить машиной, никто не хотеть автобус на работу. Я звонить в дверь, а никто не отвечать, а она смотреть сверху, стоять и на меня смотреть. Я опять звонить и опять звонить, я кричать: “Миссис Маккалла, это я, Биби, я хотеть говорить”, – а штора закрыть. Она стоять, ждать, пока я уйти. Как будто я уйти, если там моя девочка… Я все стучать и звонить. Рано или поздно она прийти и я с ней говорить. – Биби глянула на Мию. – Я просто хотеть увидеть мою девочку. Я думать, я говорить с этими Маккалла и они понять. Но она не выходить.

Биби надолго умолкла, уставилась на свои руки – ребра ладоней, заметила Пёрл, покраснели и обветрились. Биби, наверное, стучала долго-долго, сообразила Пёрл и одновременно подумала, до чего, вероятно, больно было Биби, до чего ей больно сейчас и до чего перепугалась запершаяся в доме миссис Маккалла.

Остаток истории вышел наружу с запинками, словно Биби и сама лишь теперь восстанавливала события. Подъехал “лексус”, следом полицейская машина, вышел мистер Маккалла. Он велел Биби убираться с его участка, а двое полицейских подпирали его с флангов, как телохранители. Биби пыталась им сказать, что хочет только увидеться с ребенком, но толком не помнила, что говорила – спорила или угрожала, ярилась, умоляла. Помнила только реплику, которую твердил мистер Маккалла, – “Вы не имеете права быть здесь. Вы не имеете права быть здесь”, – и наконец один полицейский взял ее под локоть и увел. Уходите, сказали ей, не то мы отвезем вас в участок и предъявим обвинение в незаконном проникновении. Но вот что Биби запомнила ясно: когда полицейские оттаскивали ее от дома, за парадной дверью в запертом доме плакал ее ребенок.

– Ой, Биби, – сказала Мия, и Пёрл не поняла, расстроена мать или горда.

– Что еще я сделать? Я идти пешком сюда. Сорок пять минут. У кого еще просить помощь? – Биби прожгла Мию и Пёрл свирепым взглядом, будто ждала возражений. – Я же ее мать.

– Они это понимают, – сказала Мия. – Они прекрасно это понимают. Иначе бы тебя не гнали. – И она подтолкнула к Биби кружку чаю, уже остывшего.

– Что я делать? Если я опять туда пойти, они звать полицию и арестовать.

– Можно нанять адвоката, – предложила Пёрл, и Биби посмотрела на нее мягко и жалостливо.

– Где я взять деньги адвокату? – спросила она. Оглядела свой наряд – черные брюки, тоненькую белую рубашку, – и Пёрл сообразила: это же ее официантская форма, она убежала с работы, даже не переодевшись. – У меня в банке шестьсот одиннадцать долларов. Думать, адвокат помогать за шестьсот одиннадцать долларов?

– Ладно, всё, – сказала Мия. Отодвинула остатки дочериного ужина, уже затянутые белым лаком жира. Весь этот разговор Мия размышляла; Мия размышляла с той минуты, когда Лекси рассказала про ребенка: как на месте Биби поступила бы сама, как можно поступить на месте Биби. – Послушай меня. Ты хочешь бороться? Тогда делаем так.

Приглядись дети Ричардсонов к рекламе посреди Джерри Спрингера в среду, они бы заметили фотографию дома Маккалла в анонсе вечерних новостей на Третьем канале. И, наверное, сказали бы матери, которая строчила заметку о предложении ввести школьный налог, к новостям домой не вернулась, сюжета не увидела и не оповестила миссис Маккалла.

Но вышло так, что Лекси и Трип до того увлеченно и горячо спорили, у кого из гостей лучше прическа, у трансвестита или у его озлобленной бывшей жены, что рекламы никто не услышал. Пёрл и Сплин наблюдали дискуссию в безмолвной растерянности и на экран даже не глянули, а Лекси и вовсе загородила его посреди Триповой похвалы трансвеститу. Иззи между тем сидела в темной комнате у Мии и смотрела, как та вынимает из кюветы и вешает сушиться новый отпечаток. В общем, ни анонса вечерних новостей, ни самого выпуска никто не видел. Миссис Маккалла новостей тоже не смотрела, и посему рано утром в четверг, ожидая посылку от сестры, с Мирабелл на бедре открыла дверь и всполошилась, узрев на крыльце Барбру Пирс, пышноволосую местную репортершу-расследовательницу Девятого канала, с микрофоном в руках.

– Миссис Маккалла! – вскричала Барбра, точно они столкнулись на вечеринке, какое восхитительное совпадение.

Позади нее маячил дородный оператор в куртке, но миссис Маккалла разглядела только дуло объектива и мигающий красный огонек, одинокий горящий глаз. Мирабелл заплакала.

– Насколько нам известно, вы сейчас оформляете удочерение. А вы в курсе, что мать ребенка добивается возвращения опеки?

Миссис Маккалла грохнула дверью, но съемочная группа получила искомое. Всего две с половиной секунды эфирного времени, однако этого хватило: худая белая женщина в дверях внушительного кирпичного дома в Шейкер-Хайтс, рассерженная и испуганная, обнимает вопящего азиатского ребенка.

Во власти невнятных дурных предчувствий миссис Маккалла глянула на часы. Муж уехал в центр на работу и еще минимум тридцать пять минут проведет в дороге. Она обзвонила всех подруг, но те тоже не видели вечерних новостей и не смогли ее просветить – разве что морально поддержать.

– Не переживай, – сказали все по очереди. – Обойдется. Барбра Пирс безобразит, подумаешь.

Тем временем мистер Маккалла прибыл и на лифте поднялся на седьмой этаж, в офис “Финансовых услуг Рэйбёрна”. Едва он вытащил одну руку из рукава пальто, в дверях возник Тед Рэйбёрн:

– Слушай, Марк. Я не знаю, ты вчера видел новости по Третьему? Давай я тебе расскажу.

Он прикрыл дверь, и мистер Маккалла послушал, кутаясь в пальто, как в полотенце. Размеренно, с легкой тревогой – таким тоном он обычно говорил с клиентами – Тед Рэйбёрн пересказал сюжет из новостей: в кадре дом Маккалла укрывался в вечерних тенях, но после многих лет коктейлей, бранчей, летних барбекю Тед Рэйбёрн прекрасно его узнал. Подводка ведущего: “Детей берут под опеку, чтобы те, кто лишен семьи, обрели новый дом. Но что, если у ребенка уже есть семья?” И интервью матери – Би… Тед не расслышал имени, – которая на камеру умоляла вернуть ей дитя. “Я делать ошибку, – сказала она, тщательно выговаривая каждый слог. – У меня теперь хорошая работа. Я взять себя в руки. Я хотеть вернуть мою девочку. Эти Маккалла не иметь права удочерять, если мать хотеть своего ребенка. Ребенок должен быть с матерью”.

Тед Рэйбёрн почти дорассказал, и тут зазвонил телефон на столе, и мистер Маккалла прочитал номер, и увидел, что звонит жена, и понял, что происходит и как ему предстоит с ней объясняться. Он взял трубку.

– Я еду домой, – сказал он, и положил трубку на рычаг, и взял ключи.

У Мии не было телевизора, и новостей она тоже не видела. Но в среду после обеда, прямо перед эфиром, Би-би зашла и рассказала, как прошло интервью.

– Они говорить, хороший сюжет, – сообщила Би-би. Она была в черных брюках и белой рубашке с поблекшим пятном соевого соуса на манжете – забежала по дороге на работу, поняла Мия. – Они говорить со мной почти час. У них мне быть много вопросов.

Она осеклась, заслышав шаги на лестнице. Пришла Иззи из школы, и при виде чужачки женщины умолкли.

– Я идти, – после паузы сказала Биби. – Скоро автобус. – По пути к двери она подалась к Мие. – Они говорить, люди очень быть за меня, – прошептала она.

– Это кто? – спросила Иззи, когда Биби ушла.

– Просто подруга, – ответила Мия. – С работы. Выяснилось, что у продюсеров с Третьего канала инстинкты работали будь здоров. В первые часы после новостей телефоны в редакции раскалились – накала хватило, чтобы снять продолжение и чтобы Девятый канал, вечный конкурент Третьего, с утра пораньше отрядил Барбру Пирс на задание.

– Барбра Пирс, – сказала Линда Маккалла в четверг вечером. – Барбра Пирс на этих своих шпильках и с прической как у Долли Партон. Явилась на порог и ткнула микрофоном мне в лицо.

Миссис Маккалла и миссис Ричардсон только что посмотрели сюжет Барбры Пирс – обе сидели у себя на диванах перед телевизорами, прижимая к уху беспроводные телефоны, и миссис Ричардсон на миг объяла жуть: как будто им опять по четырнадцать лет и они с телефонами “Принсесс” на коленях тандемом смотрят “Зеленые просторы”, слушая смех друг друга.

– Это же Барбра Пирс, что с нее взять, – ответила миссис Ричардсон. – Мисс Сенсация в костюме. Хулиганье, укомплектованное оператором.

– Адвокат говорит, у нас прочная позиция, – сказала миссис Маккалла. – Он говорит, бросив ребенка, она отказалась от опеки в пользу штата, а штат передал опеку нам, поэтому жаловаться ей надо на штат, а не на нас. Он говорит, удочерение уже на восемьдесят процентов завершено, еще месяц-два – и Мирабелл насовсем наша, и тогда у этой женщины вообще никаких прав на нее не будет.

Они, миссис Маккалла и ее муж, так долго пытались завести ребенка. Она забеременела тотчас после свадьбы. А спустя несколько недель началось кровотечение, и еще до разговора с врачом она знала, что ребенка больше нет.

– Бывает сплошь и рядом, – утешил ее врач. – Половина всех беременностей заканчивается в первые же недели. Большинство женщин и не знают, что зачали.

Но миссис Маккалла знала. И три месяца спустя, когда все повторилось, и четыре месяца спустя, когда все повторилось снова, и спустя еще пять месяцев, когда все повторилось опять, она остро сознавала, что внутри у нее вспыхнула живая искра – и что затем эта искра почему-то погасла.

Врачи прописывали терпение, витамины, препараты железа. Случилась еще одна беременность; на сей раз до начала кровотечения прошло почти десять недель. Миссис Маккалла плакала по ночам, а когда засыпала, ее муж плакал, лежа подле нее. За три года попыток она забеременела пять раз, а ребенок так и не родился. Погодите полгодика, рекомендовал гинеколог; дайте организму восстановиться. Когда ожидание закончилось, они попробовали снова. Спустя два месяца она была беременна; спустя еще месяц – уже нет. Она никогда никому не говорила, надеялась, что если накрепко запереть в себе знание о ребенке, он останется внутри и будет расти. Ничего не менялось. К тому времени ее старая подруга Элена родила девочку и мальчика, носила третьего, и хотя Элена часто звонила, была бы счастлива заключить Линду в объятия и дать ей выплакаться – как они обе нередко поступали в юности, из-за крупных трагедий и мелких невзгод, – этим миссис Маккалла поделиться не могла. Она же не рассказывала Элене, что забеременела, – как рассказать, что беременность прервалась? Непонятно даже, как подступиться к теме.

“Я потеряла еще одного. Опять то же самое”. На совместных обедах миссис Маккалла не могла отвести взгляд от округляющегося живота миссис Ричардсон. Прямо извращенка какая-то – хотелось трогать его, гладить, ласкать. Где-то фоном щебетали и топотали Лекси и Трип, и спустя время проще стало избегать этой обстановки. Миссис Ричардсон замечала, что ее дражайшая подруга Линда звонит реже, что сама она, когда звонит, часто попадает на автоответчик – бодрый голос миссис Маккалла нараспев произносит: “Оставьте сообщение для Линды и Марка, мы вам перезвоним!” Но никто никогда не перезванивал.

Спустя год после рождения Иззи миссис Маккалла снова забеременела. К тому времени все это уже выматывало: расчеты менструального цикла, ожидание, визиты к врачу. Даже секс – тщательно расписанный по самым фертильным дням – стал тоскливой рутиной. Кто бы мог подумать, размышляла она, вспоминая старшие классы, когда они с Марком судорожно щупали друг друга на заднем сиденье его машины. Врачи назначили ей строгий постельный режим: на ногах не больше сорока минут в день, включая походы в туалет; никаких физических нагрузок. Она дотянула почти до пяти месяцев, а потом проснулась в два часа ночи с ужасной неподвижностью в животе – словно тишина после того, как умолк звонок. В больнице она лежала в наркозном мареве, а врачи выманивали ребенка у нее из чрева.

– Хотите на нее посмотреть? – спросил один, когда все закончилось, и медсестра в горстях протянула ей младенца, завернутого в белую пеленку. Невероятно крошечный младенец, невероятно розовый, невероятно блестящий и гладкий, точно выдутый из розового стекла. Невероятно неподвижный. Миссис Маккалла неопределенно кивнула, закрыла глаза, раздвинула ноги, чтобы врачи ее зашили.

По дороге за продуктами она стала давать крюк, чтобы не ездить мимо игровой площадки, начальной школы, автобусной остановки. Возненавидела беременных. Хотелось закатить им оплеуху, швырнуть в них чем-нибудь, схватить за плечи и искусать. На десятую годовщину свадьбы мистер Маккалла отвел ее к “Джованни”, в ее любимый ресторан, и следом за ними вперевалку вошла громадная беременная. Миссис Маккалла толкнула дверь, а затем, когда беременная приблизилась, отпустила, и дверь захлопнулась у той перед носом, и мистер Маккалла, потянувшись к локтю жены, какой-то миг не узнавал эту черствую женщину, ни капли не похожую на бесконечно материнскую фигуру, к которой привык с юности.

Наконец, после финального визита к врачу, полного душераздирающих выражений – малоподвижные сперматозоиды; негостеприимная среда матки; вероятно, зачатие невозможно, – они решили усыновлять. Скорее всего, даже ЭКО не принесет успеха, сказали врачи. Ваш шанс – усыновление. Они внесли свои имена во все очереди, какие нашли, и время от времени агент по усыновлению звонил им и предлагал вроде бы подходящие варианты. Но что-нибудь вечно не ладилось: то мать передумала, то из ниоткуда выскакивали отец, или кузен, или бабушка, то агентство решало, что лучше подойдет другая пара – зачастую моложе. Миновал год, затем другой и третий. Похоже, завести ребенка хотели все, и спрос намного превышал предложение. В то январское утро, когда позвонила соцработница и сказала, что их контакты ей дали в одном агентстве, что у нее есть девочка и, если они хотят, можно ее забрать… это было как чудо. Если они хотят! Столько боли, столько угрызений, эти семь крохотных призраков – ибо миссис Маккалла не забыла ни одного, – к ее удивлению, спрятались в коробочку, спрятались при виде маленькой Мирабелл – такой плотной, такой яркой, такой неотвратимо настоящей. А теперь, при мысли о том, что Мирабелл тоже отнимут, миссис Маккалла поняла: коробочка и ее содержимое никуда не делись, просто запрятались подальше и ждут, когда кто-нибудь откроет крышку.

Новости сменились рекламой, и в телефонной трубке миссис Ричардсон расслышала жестяной джингл рекламы “Сидар-Пойнт” в телевизоре миссис Маккалла, на долю секунды отстававший от ее телевизора. Посмотрела, как пожилая женщина спотыкается, падает, нащупывает передатчик на шее, и в голове эхом раздался закадровый голос Барбры Пирс. Эта пара хочет удочерить ее ребенка. Но без боя она дочь не отдаст.

– Это все схлынет, – сказала миссис Ричардсон. – Люди забудут. Все пройдет.

Но нет, не прошло. Невероятно, но факт: отчего-то эта история задела город за живое. В новостях царило затишье: женщина родила семерняшек; медведи, с непроницаемым видом отрапортовала “Нью-Йорк таймс”, – главные виновники автомобильных взломов в Йосемитском парке. Самый настоятельный политический вопрос (ну, на ближайшие недели) – как президент Клинтон назовет новую собаку. Кливленд объяли уют и скука – город жаждал чуть более насущных сенсаций.

В пятницу утром под дверью Маккалла ошивались еще две съемочные группы, а вечером в новостях прошли три сюжета – на каналах 5, 19 и 43. Кадры с Би-би Чжоу, которая держит фотографию месячной Мэй Лин и молит отдать ей ребенка. Кадры с домом Маккалла – шторы закрыты, фонарь на крыльце погашен; фотография мистера и миссис Маккалла в вечерних нарядах, на бенефисе в пользу больных лейкемией, – снимок публиковали на глянцевых страницах светской хроники в журнале “Шейкер” год назад; сцена с БМВ мистера Маккалла – автомобиль задом выезжает из гаража и катит прочь, а репортер бежит рядом, тыча микрофоном в окно.

К субботе все съемочные группы разошлись по редакциям, миссис Маккалла заперлась в доме с Мирабелл, а секретаршам в инвестиционной компании мистера Маккалла велено было на все звонки журналистов отвечать: “Без комментариев”. Каждую ночь Мирабелл Маккалла – или Мэй Лин, как демонстративно называли ее некоторые – блистала звездой вечерних новостей, всегда в сопровождении фотографий. Поначалу был только снимок Биби – любительский, с новорожденной Мэй Лин, но затем по совету адвоката Маккалла, который хотел подчеркнуть контраст, замелькали портреты посвежее, снятые четой Маккалла, из фотостудии “Диллардз”: Мирабелл в оборчатом желтом пасхальном платье и с кроличьими ушками или в розовых ползунках возле старомодной лошадки-качалки. У обеих сторон появились группы поддержки, и к середине субботы местный адвокат Эд Лим предложил бесплатно представлять интересы Биби Чжоу и отсудить у штата опеку над дочерью.

* * *

В субботу вечером за ужином мистер Ричардсон объявил:

– Днем звонили Марк и Линда Маккалла, спрашивали, не поработаю ли я с их адвокатом. У него, я так понял, небогатый судебный опыт, и они считают, что я пригожусь.

Лекси пожевала листок салата.

– И ты согласился?

– Они, знаешь ли, ни в чем не виноваты. – Мистер Ричардсон отпилил кусок от курицы. – Они хотят, чтобы ребенку хорошо жилось. И иск подали не к ним. Иск подали к штату. Но их втянут, и они пострадают больше всех.

– Не считая Мирабелл, – вставила Иззи.

Миссис Ричардсон хотела было рявкнуть, но мистер Ричардсон взглядом ее остановил.

– Тут все дело в Мирабелл, Иззи, – сказал он. – Все причастные… мы все хотим, чтоб лучше было ей. Надо только понять, как ей будет лучше.

Мы, подумала Иззи. Отец уже впутался. Она вспомнила фотографию Биби Чжоу, пропечатанную во всех газетах: грустные глаза, маленькая Мэй Лин на фотокарточке размером с ладонь – уголок помят, будто снимок носили в кармане (где его и носили). Иззи мигом узнала женщину с кухни Мии – женщину, что умолкла, едва Иззи вошла, и смотрела испуганно, почти затравленно. “Просто подруга”, – сказала Мия, когда Иззи спросила, кто это, и если Мия доверяет Биби, Иззи знает, за кого тут она сама.

– Похититель детей, – сказала она.

Потрясенное молчание опустилось плотной тканью. На другом конце стола Трип и Лекси опасливо и без удивления переглянулись. Сплин стрельнул в Иззи взглядом, имея в виду заткнись, но Иззи на него не смотрела.

– Извинись перед отцом, Иззи, – сказала миссис Ричардсон.

– За что? – вопросила та. – Они ее все равно что крадут. И никто им слова не скажет поперек. А папа даже помогает.

– Давайте успокоимся, – начал мистер Ричардсон, но было поздно. Когда дело касалось Иззи, миссис Ричардсон редко бывала спокойна – как и сама Иззи, если уж на то пошло.

– Иззи. Иди к себе.

Иззи повернулась к отцу:

– Может, они от нее просто откупятся. Почем нынче ребенок на рынке? Десять штук баксов?

– Изабелл Мари Ричардсон…

– Может, они поторгуются и собьют до пяти.

Иззи со звоном швырнула вилку на тарелку и вышла. Надо рассказать Мие, думала она, взбегая по ступеням в спальню. Мия поймет, что делать. Она придумает, как все исправить. Вверх по лестнице и по коридору приплыл смех Лекси, и Иззи грохнула дверью.

Внизу миссис Ричардсон осела на стул; руки у нее тряслись. Сообразное наказание для Иззи она будет сочинять до утра – а утром конфискует ее обожаемые “док-мартенсы” и выбросит на помойку. Понятно, отчего ты ведешь себя как бандитка, станет твердить она, открывая крышку мусорного бака, – ты же и одеваешься как бандитка. Но пока она лишь плотно поджала губы и аккуратным крестом выложила на тарелку нож с вилкой.

– Пока никому не говорить? – спросила она. – Что ты работаешь с Маккалла?

Мистер Ричардсон покачал головой.

– Завтра будет в газете, – ответил он и не ошибся. В воскресенье “Плейн дилер” напечатал передовицу, прямо под сгибом: “МЕСТНАЯ ЖИТЕЛЬНИЦА БОРЕТСЯ ЗА ОПЕКУ НАД ДОЧЕРЬЮ”. Хорошая статья, заключила миссис Ричардсон, попивая кофе и профессиональным взглядом скользя по колонкам: обзор дела; краткое упоминание о том, что Маккалла будет представлять Уильям Ричардсон из “Кляйнман, Ричардсон и Фиш”; заявление адвоката Биби Чжоу. “Мы уверены, – говорит Эдвард Лим, – что штат сочтет необходимым вернуть опеку над Мэй Лин Чжоу ее биологической матери”. Но газета опубликовала материал на виду, прямо на первой полосе, а значит, настоящее освещение дела только начинается.

Глаз миссис Ричардсон зацепился за фразу в конце статьи: “О местонахождении дочери мисс Чжоу сообщила ее коллега из «Дворца удачи», китайского ресторана на Уорренсвилл-роуд”. Очень округлая, анонимная формулировка, но у миссис Ричардсон екнуло сердце: ясно, что это за коллега. Не бывает таких совпадений. Выходит, эту кашу заварила ее жиличка, ее тихая, маленькая, услужливая жиличка. Которая по неясным пока причинам решила перевернуть вверх тормашками жизнь бедных Маккалла.

Миссис Ричардсон аккуратно свернула и отложила газету. Вновь вспомнила, с каким равнодушием Мия откликнулась на предложение купить ее работу, до чего уклончиво говорит о своем прошлом. До чего Мия… ну, отстраненна, хотя каждый день часами околачивается у миссис Ричардсон дома, в этой самой кухне. Миссис Ричардсон платит этой женщине жалованье, субсидирует аренду, дочь этой женщины изо дня в день безвылазно торчит под этой самой крышей. Миссис Ричардсон подумала про фотографию в музее – теперь, в воспоминаниях, фотография подернулась скрытностью, коварством. Какое лицемерие – упрямо таиться, но внедряться туда, где ей совсем не место. Впрочем, это же Мия. Эта женщина почти с извращенным наслаждением подрывает нормальный порядок вещей. Воплощенная несправедливость – что эта женщина так портит жизнь Линде, драгоценной подруге миссис Ричардсон, что Линда должна из-за нее страдать.

В понедельник миссис Ричардсон, отправив детей в школу, медлила, пока Мия не явилась прибираться. Миссис Ричардсон и сама не знала, чего добивается, но хотела увидеться с Мией лично, посмотреть ей в глаза.

– Ой, – сказала Мия, шагнув в боковую дверь. – Я не знала, что вы дома. Мне прийти позже?

Склонив голову набок, миссис Ричардсон разглядывала свою жиличку. Волосы, как обычно, – неопрятным пучком на макушке. Широченная белая рубашка не заправлена в джинсы. Мазок краски на тыле запястья. Положив руку на косяк, Мия с полуулыбкой ждала ответа. Милое лицо. Молодое, но не скажешь, что невинное. Мие, сообразила миссис Ричардсон, все равно, что о ней думают. И поэтому она в некотором роде опасна. На ум миссис Ричардсон пришла фотография, которую она видела у Мии в тот день, когда позвала ее к себе в дом. Женщина, обернувшаяся арахнидом, – сплошь бесшумные коварные руки. Кем надо быть, чтобы превратить женщину в паука? Более того: кем надо быть, чтобы взглянуть на женщину и подумать о пауке?

– Я уже ухожу, – сказала миссис Ричардсон и взяла сумку с кухонной столешницы.

Даже многие годы спустя миссис Ричардсон будет уверять, что ее раскопки в прошлом Мии – не более чем справедливое воздаяние за ту кашу, которую Мия заварила. Исключительно ради Линды, станет твердить миссис Ричардсон, ради старейшей и ближайшей подруги, женщины, что хотела всего-навсего осчастливить ребенка, а Мия разбивала ей сердце. Линда такого не заслуживала. Не могла же она, Элена, стоять в сторонке и смотреть, как лучшую подругу лишают счастья? Даже себе миссис Ричардсон так и не признается, что вовсе не в ребенке было дело, а в какой-то заковыристости Мии, в темном беспокойстве, которое она пробуждала, а миссис Ричардсон предпочла бы придавить крышкой и не выпускать наружу. А пока, сжимая газету в руке, миссис Ричардсон сказала себе, что это ради Линды. Она кое-кому позвонит. Посмотрит, что удастся выяснить.