В те дни Пёрл казалось, будто весь мир пропитан сексом; всё истекало сексом, как грязным медом. Даже в новостях сплошной секс. В “Тудей шоу” ведущий обсуждал слухи о президенте и пятнах на синем платье; ходили истории еще похабнее, про сигару и куда ее совали. Школы по всей стране отряжали соцработников “помочь молодежи справиться с услышанным”, но в коридорах средней школы Шейкер-Хайтс царила не трагедия, а веселье. Какая разница между Биллом Клинтоном и молотком? Молоток трахнет по пальцу, а… Временами Пёрл казалось, что вся страна разыгрывает эпизод Джерри Спрингера. Что будет, если скрестить Теда Казински [43]Теодор Джон Казински, он же Унабомбер (р. 1942), – американский математик, анархист, неолуддит, террорист; рассылал бомбы по почте в знак протеста против ограничения человеческих свобод; был задержан в 1996 г., а в 1998 г. осужден к пожизненному заключению.
с Моникой Левински? Взрыв в пещеристом теле!

В перерывах между математикой, биологией и английским школьники восторженно обменивались анекдотами, как бейсбольными карточками, и с каждым днем анекдоты становились откровеннее. Какие сигары в Овальном кабинете? Ребристые и со смазкой. Или: Мистер Клинтон, каким образом ваш орган оказался во рту мисс Левински? Методом научного тыка. Пёрл краснела и делала вид, будто все это уже слышала. Все так беспардонно произносили слова, которые она не смела даже прошептать. Все чутко улавливали намеки. Подозрения Пёрл подтверждались: видимо, все знают о сексе больше, чем кажется, – все, кроме нее.

В таком вот настроении Пёрл в середине февраля одиноко шагала к дому Ричардсонов. Иззи на Уинслоу – разглядывает контрольки, подравнивает отпечатки, упивается вниманием Мии, дарит Пёрл свободу. Сплин провалил тест по “Джейн Эйр” и остался после уроков переписывать. Мистер и миссис Ричардсон на работе. А Лекси, конечно, занята. Пёрл проходила мимо ее шкафчика, Лекси сказала: “Пока, мы с Брайаном… потусим”, и в воображении Пёрл все туманное нечто, клубившееся в воздухе, ринулось заполнять эту паузу. Пёрл еще размышляла об этом, когда добралась до Ричардсонов и обнаружила, что дома один Трип – растянулся на диване в солярии, длинный и тощий, на подушке раскрыт учебник математики. Кеды Трип сбросил, но остался в белых носках, и почему-то Пёрл это умилило.

Месяц назад она бы срочно ретировалась, не стала бы навязываться, но, конечно, любая другая девчонка велела бы Трипу подвинуться и плюхнулась рядом на диван. И поэтому Пёрл осталась, шатко балансируя на грани решения. В доме они были одни; возможно что угодно, подумала она, и эта мысль опьяняла.

– Эй, – сказала Пёрл.

Трип поднял взгляд и ухмыльнулся.

– Эй, ботаник, – сказал он. – Иди сюда, помоги человеку.

Он сел и сдвинулся, освободил место, подтолкнул к ней тетрадь. Пёрл прочла задачу, остро чувствуя, что их с Трипом коленки соприкасаются.

– Так, тут все просто, – сказала она. – Чтобы найти “икс”…

Она склонилась над тетрадью и начала исправлять, а Трип смотрел. Пёрл всегда казалась ему крохотной мышкой, симпатичной даже, однако не из тех, о ком он помногу думал, – ну, за пределами океана подростковых гормонов, в котором достойно взгляда любое существо женского пола. Но сегодня Пёрл была какая-то не такая – держалась иначе. Глаза живо блестят – они всегда так блестели? Пёрл отбросила прядь с лица, и Трип прикинул, каково коснуться этой пряди – нежно, точно птицу погладить. Тремя быстрыми штрихами Пёрл набросала задачу – поперек, вниз, затем синусоида, – и Трип вдруг подумал о губах, и о бедрах, и о других изгибах.

– Понятно? – спросила Пёрл, и Трипу, к его изумлению, оказалось понятно.

– Эй, – сказал он. – А ты умеешь.

– Я много чего умею, – ответила она, и тогда он ее поцеловал.

Опрокинул ее спиной на диван, смахнув учебник на пол, возложил руки ей на рубашку, а потом под рубашку – Трип. Но вскоре выбралась из-под него и за руку отвела его в спальню – Пёрл.

В толком не убранной постели Трипа, в спальне Трипа, где на полу валялась вчерашняя рубашка, и не горел свет, и полузакрытые жалюзи исполосовывали их тела солнцем, она подчинилась инстинкту. Словно впервые в жизни мысли выключились, а тело двигалось само по себе. Мялся Трип – неловко возился с застежкой лифчика, хотя наверняка за всю жизнь расстегнул их немало. Пёрл это поняла – и правильно сделала – как нервозность, знак того, что эта минута ему важна, и это ее тронуло.

– Скажи, когда надо остановиться, – попросил он, а она сказала:

– Не надо.

Миг, настав, полыхнул болью, телесностью их обоих, его веса, навалившегося на нее, ее коленей, обхвативших его бока. Все случилось быстро. Наслаждение – ну, в тот раз – для нее пришло потом, когда он мощно содрогнулся и рухнул, лицом вжался ей в шею. Вцепился в нее, будто во власти невероятной, неотвязной нужды. Ее это восторгало – что они сейчас сделали, как она на него действует. Она поцеловала Трипа в краешек уха, и он, не открывая глаз, сонно ей улыбнулся, и на миг она вообразила, каково это – засыпать подле него, открывать глаза подле него каждое утро.

– Просыпайся, – сказала она. – Скоро придет кто-нибудь.

Они быстро, молча оделись, и вот тогда Пёрл смутилась. А мать догадается? Пёрл теперь выглядит иначе? Все посмотрят и по лицу поймут, что она сделала? Трип кинул ей футболку, и Пёрл натянула ее на голову, внезапно робея его глаз, что ощупывают ее тело.

– Я пойду, – сказала она.

– Погоди, – сказал Трип и нежно высвободил ее волосы из-под ворота. – Так-то лучше.

Они застенчиво друг другу улыбнулись и оба отвели глаза.

– До завтра, – сказал Трип, а Пёрл кивнула и выскользнула за дверь.

* * *

В тот вечер Пёрл наблюдала за матерью с опаской. Снова и снова смотрела на себя в зеркало ванной и вполне убедилась, что невооруженным глазом никаких перемен не видно. Если перемены и произошли – а Пёрл одновременно казалось, что она осталась прежней и стала совсем иной, – то внутри. И все равно от каждого взгляда Мии она каменела. Поужинав, сразу ушла к себе, сказала, что у нее полно уроков, – хотела все обдумать. А они с Трипом теперь встречаются? Непонятно. Он ее использовал? Или – мысль озадачивала – это она использовала его? При следующей встрече ее будет тянуть к нему по-прежнему? При следующей встрече он сделает вид, будто ничего не было, – или, хуже того, рассмеется в лицо? Про себя Пёрл проигрывала случившееся посекундно: каждое движение рук, каждое слово, каждый вздох. Поговорить с Трипом или подождать, пока он отыщет ее сам? Все эти вопросы вертелись у Пёрл в голове всю ночь, и утром, когда за ней зашел Сплин, она не смотрела ему в глаза.

Весь день Пёрл изо всех сил жила как ни в чем не бывало. Не поднимала головы от тетрадей; не поднимала руку. Под конец каждого урока собиралась с духом на случай, если в коридоре наткнется на Трипа, репетировала, что скажет. Так и не наткнулась и после каждой перемены заходила в класс, вздыхая с облегчением. Сплин замечал, что она притихла, и гадал, не расстроена ли она чем. Вокруг гудела неизменная школьная суматоха, а после школы Пёрл ушла домой, отговорившись тем, что неважно себя чувствует. Какой бы ни вышла следующая встреча с Трипом, Пёрл не хотела столкнуться с ним на глазах у Лекси и Сплина. Мия тоже заметила, что Пёрл необычайно тиха, встревожилась, не заболевает ли дочь, и отправила ее спать пораньше, но Пёрл пролежала без сна за полночь, а поутру, выйдя умываться, увидела темные круги под глазами и уверилась, что Трип больше на нее и не взглянет.

Но под конец дня Трип явился к ее шкафчику.

– Чем занимаешься? – спросил он почти застенчиво, а она вспыхнула, прекрасно понимая, о чем он спрашивает.

– Тусуюсь просто, – ответила она. – Со Сплином. – Она повертела диск замка, туда-сюда, и решила, что снова будет храброй. – Или у тебя идея получше?

Трип пальцами провел по синей краске дверцы.

– А мать твоя дома?

Пёрл кивнула:

– И Иззи там же.

Оба про себя перебрали варианты – наедине нигде не остаться. После паузы Трип сказал:

– Я, кажется, знаю место.

Он выудил пейджер из кармана и достал из сумки четвертак. Пейджеры запрещались в школе строго-настрого, отчего ими обзавелись все крутые ребята поголовно.

– Подожди меня у таксофона, ладно?

И бегом он кинулся прочь, а Пёрл собрала книжки и захлопнула шкафчик. Сердце колотилось, будто она маленькая и играет в салки – только непонятно, убегает или догоняет. Она срезала через Эвакуацию и вышла к парадным дверям, где у дверей зала висел таксофон. Трип как раз вешал трубку.

– Кому ты звонил? – спросила Пёрл, и Трип вдруг сконфузился.

– Знаешь Тима Майклза? – сказал он. – Мы в футбол играем с десяти лет. У него родители приходят домой только в восемь, и он иногда водит девчонок в подвал, в комнату отдыха.

Он умолк, и Пёрл поняла.

– А иногда разрешает тебе? – спросила она.

Трип покраснел и шагнул ближе – она почти очутилась в его объятиях.

– Очень давно, – сказал он. – Теперь я хочу туда водить только тебя.

Он пальцем погладил ей ключицу. Вышло так на него непохоже и так пылко, что Пёрл чуть не поцеловала его прямо на месте. Тут у него в руке зажужжал пейджер. Пёрл увидела только цифры, но для Трипа они что-то значили. Школьники, у которых были пейджеры, общались шифром, составляли послания из цифр.

“МОЖНО Я К ТЕБЕ?” – вбил Трип в таксофон, и Тим, переодеваясь в раздевалке перед баскетбольной тренировкой, глянул на жужжащий пейджер и задрал бровь. Он как-то не замечал, чтобы у Трипа завелась новая телка. “ОК КТО ОНА”, – ответил он, но Трип предпочел не отвечать и кинул пейджер в карман.

– Он говорит, нормально. – И Трип подергал Пёрл за ручку сумки. – Ну что?

Пёрл внезапно поняла, что ей плевать, какие девушки приходили туда раньше.

– Ты на машине? – спросила она.

Они уже подошли к задней двери Тима Майклза, и тут Пёрл вспомнила про Сплина. Сплин будет гадать, куда она подевалась, почему не встретилась с ним в естественно-научном крыле, как обычно, не ушла вместе с ним из школы. Он подождет, а потом направится домой, но и там ее не будет. Придется как-то с ним объясняться, подумала Пёрл, и тут Трип достал запасной ключ из-под коврика, Трип открыл дверь и взял Пёрл за руку, и Пёрл забыла про Сплина и шагнула в дом.

– Мы с тобой встречаемся? – спросила она потом; они лежали на диване в комнате отдыха Тима Майклза. – Или это просто так?

– А ты что, хочешь мою футбольную куртку?

Пёрл засмеялась:

– Нет. – И посерьезнела: – Я хочу понимать, во что ввязываюсь.

И встретилась взглядом с глазами Трипа – покойными, и ясными, и темно-карими.

– Я ни с кем больше встречаться не планирую. Ты об этом?

Она никогда не видела в нем такой искренности.

– Ладно. Я тоже. – После паузы она прибавила: – Сплин психанет. И Лекси. И вообще все.

Трип поразмыслил.

– Ну, – сказал он, – мы не обязаны всем объявлять.

Он наклонил голову, и они боднули друг друга лбами. Совсем скоро, понимала Пёрл, надо будет встать, одеться и опять выйти наружу, в мир, где такая куча других людей.

– Я не против быть тайной, – сказала она и поцеловала его.

* * *

Трип сдержал слово: Тим Майклз упорно его донимал, но Трип отказывался назвать свою новую загадочную пассию, а если прочие друзья спрашивали, куда он девается после школы, Трип выдумывал отговорки. И Пёрл тоже никому не говорила. А что тут скажешь? Порой ей хотелось поделиться с Лекси – открыть, что и она теперь принадлежит к эксклюзивному клубу опытных, что они обе теперь в этом клубе состоят. Но Лекси потребует всех интимных подробностей до единой, расскажет Сирине Вон, и через неделю вся школа будет в курсе. Иззи, конечно, гадливо скривится. Сплин… и речи быть не может о том, чтобы рассказать Сплину. Уже некоторое время Пёрл все отчетливее подмечала, что чувства Сплина к ней и качеством, и количеством разнятся с ее ответными чувствами. Месяц назад в толчее кинотеатра – они пошли наконец посмотреть “Титаник”, и в фойе была давка – Сплин потянулся назад, взял Пёрл за руку, чтоб их не разделило в толпе, и она, хотя и радовалась, что ее на буксире тянут сквозь людскую массу, уловила в его пожатии твердость, собственничество – и все поняла. Не отнимала руки, пока они не пробились к дверям, а затем мягко сделала вид, будто ей занадобился бальзам для губ в сумке. На сеансе – когда Леонардо Ди Каприо рисовал Кейт Уинслет обнаженной и камера наехала на ладонь, протирающую запотевшее стекло, – Пёрл почувствовала, как Сплин напрягся и покосился на нее, и сунула руку в пакет с попкорном, словно экранный трагизм ей прискучил. После кино, когда Сплин предложил зайти в “Арабику” и выпить кофе, Пёрл ответила, что ей пора домой. Наутро в школе все вроде бы вернулось на круги своя, но она знала: что-то переменилось – и держала это знание в себе, как занозу, которую не стоит лишний раз трогать руками.

В общем, она выучилась врать. Раз в несколько дней, когда они с Трипом, повинуясь распорядку Тима Майклза, вместе линяли из школы, Пёрл совала Сплину в шкафчик записку. Остаюсь после уроков. Увидимся у тебя, 16:30? Позднее, когда Сплин расспрашивал, у нее всегда была наготове правдоподобно невнятная отмазка. Рисовала афиши для ежегодного благотворительного спагетти-ужина. Обсуждала с учительницей английского свое будущее сочинение. На самом же деле после свиданий Трип высаживал Пёрл в квартале от дома и уезжал; она пешком шла к Ричардсонам, а он отправлялся на хоккейную тренировку, или к другу, или минут пять катался вокруг квартала, а затем приходил домой и сам.

Застукали их всего однажды. Мистер Ян, возвращаясь домой с шоферской смены, на бледно-голубом “сатурне” катил по Паркленд-драйв и увидел у обочины “джип-чероки”, а внутри двух вжавшихся друг в друга подростков. Когда он проезжал мимо, они наконец разлепились, девушка открыла дверцу, шагнула на тротуар, и он узнал свою юную соседку сверху, дочь Мии, тихую красавицу. Не мое дело, рассудил он, но потом до вечера грезил о своей юности в Гонконге – как он украдкой сбегал в ботанические сады с Бетси Цай в те словно приснившиеся ему предвечерья, что он никогда никому не описывал и уже много лет забывал проживать заново сам. Молодежь всегда и везде одинакова, решил он, и переключил передачу, и покатил дальше.

* * *

После вечеринки на Хэллоуин Лекси и Брайан тоже тайком сбегали при любой возможности – после тренировки, в конце, а порой и в начале свиданий в выходные, а однажды, в экзаменационную неделю, – в середине дня, между экзаменом Лекси по физике и экзаменом Брайана по испанскому.

– Да ты подсела, – насмехалась над ней Сирина. К великой досаде Лекси, когда им с Брайаном особенно хотелось остаться наедине, в доме Ричардсонов вечно кто-нибудь торчал. Но отец Брайана мотался по вызовам, мать работала допоздна, и дом Эйвери зачастую пустовал, а в крайнем случае можно было обойтись и машиной Лекси – припарковаться на безлюдной стоянке и перелезть на заднее сиденье под старое лоскутное одеяло, которое Лекси теперь возила с собой ровно для этой цели.

Мир виделся Лекси почти совершенным, и в фантазиях ей являлась нынешняя жизнь, только все цвета насыщеннее. После свиданий, когда они с Брайаном неохотно отрывались друг от друга и расходились по домам, она сворачивалась калачиком в постели, воображая его тепло и рисуя себе их совместное будущее. Наступит рай, думала она, – засыпать в его объятиях, просыпаться подле него. Ничего приятнее и не придумаешь – одна мысль об этом наполняла ее теплым, почти посткоитальным сиянием. Конечно, у них будет домик. Двор на задах, где она станет загорать; баскетбольное кольцо над дверью гаража для Брайана. У нее на туалетном столике будет сирень, а на кровати – полосатые льняные простыни. Деньги, аренда, работа – все это Лекси не тревожило; она не думала о таких вещах в реальности, поэтому в фантазийной жизни они тоже не всплывали. А в один прекрасный день – тут фантазия вихрилась и искрилась фейерверками в ночном небе – родится ребенок. Он будет в точности как на фотографии годовалого Брайана, которую его мать держала на каминной полке: курчавый, щекастый, карие глаза так огромны и нежны, что смотришь в них – и словно таешь. Брайан будет подбрасывать ребенка на бедре, подкидывать в воздух. Они станут ходить на пикники в парк, ребенок будет кататься по траве и смеяться, потому что травинки щекочут ему пятки. По ночам они будут засыпать, положив между собой ребенка – теплый мягкий комочек, пахнущий молоком.

В Шейкер-Хайтс все школьники проходили курсы сексуального воспитания, и не единожды, а пять раз: в пятом и шестом классе – школьный совет считал это “ранним вмешательством”; в “опасные годы”, в седьмом и восьмом; а затем еще раз в десятом, на бис – тогда курс дополнялся основами здорового питания, дискуссиями о самооценке и профориентацией. Но Лекси и Брайан были все-таки подростки – плохо прикидывали шансы, а оценивали риски еще хуже. Они были молоды и верили, что любят друг друга. Их ослепляло и ошеломляло видение будущего, которое они собирались друг с другом делить, – будущего, которого Лекси порой жаждала так сильно, что в раздумьях о нем не спала ночами. А потому не раз получалось так, что Лекси совала руку в сумочку, презервативов не находила, но это их не останавливало.

– Все будет нормально, – шептала она Брайану. – Давай просто…

Так и вышло, что в первых числах марта Лекси стояла в аптеке и разглядывала полку с тестами на беременность.

Она взяла с нижней полки упаковку с двумя тестами и, спрятав под сумочку, понесла к кассе. Кассирша была молода, лет тридцати или тридцати пяти, но вокруг рта у нее собрались морщинки, будто ей вечно было кисло. “Пожалуйста, ни о чем не спрашивайте, – про себя взмолилась Лекси. – Сделайте вид, будто не видите, что я покупаю, пожалуйста”.

– Я помню, как узнала, что беременна первым, – вдруг сказала кассирша. – Взяла тест на работу. Так нервничала, что меня стошнило. – Она сложила тесты в пластиковый пакет и протянула Лекси: – Удачи, милая.

В это мгновение нежданной доброты Лекси чуть не расплакалась – то ли от стыда, что замечена, то ли от страха, что тест покажет такой же результат, – схватила пакет и сбежала, даже не попрощавшись.

Дома она заперлась в ванной и открыла коробку. Инструкция – проще некуда. Одна полоска – нет, две полоски – да. Как Волшебный Бильярдный Шар, подумала она, только последствия гораздо грандиознее. Она положила влажную палочку на столешницу и склонилась ближе. Она уже видела, как проступают полоски. Две, ярко-розовые.

В дверь ванной постучали.

– Секунду! – крикнула Лекси.

Потом торопливо обмотала тест туалетной бумагой, истратив почти полрулона, и сунула на самое дно мусорной корзины. Спустила воду, и вымыла руки, и наконец вышла; под дверью все еще торчала Иззи.

– На свое отражение любуешься? – Иззи заглянула сестре за спину, будто подозревала, что в ванной кто-то прячется.

– Среди нас есть такие, – парировала Лекси, – кто предпочитает потратить лишнюю минуту и причесаться. Рекомендую попробовать.

Она прошествовала мимо Иззи к себе, где, едва закрыв дверь, спряталась в постели и задумалась, что теперь делать.

* * *

Совсем недолго Лекси верила – искренне верила, – что ребенка можно оставить. Они что-нибудь придумают. Они всё устроят – прежде ей всегда всё устраивали. Рожать ей – она подсчитала на пальцах – в ноябре. Может, удастся отложить Йель на семестр и начать позже. Или она поучится в колледже, а ребенок поживет с ее родителями. Она, конечно, будет приезжать к нему на каникулах. Или, может, – это была самая прекрасная мечта, – может, Брайан переведется в Йель или она в Принстон. Они снимут домик. Может, поженятся. Она прижала ладонь к животу – по-прежнему замечательно плоскому – и вообразила, как глубоко-глубоко внутри пульсирует и делится одинокая клетка, как в видео на биологии. В животе у нее теплилась крупица Брайана, его искра – вертелась и вертелась, преображалась внутри. Драгоценная мысль. Как обещание, как подарок, который Лекси показали и убрали на верхнюю полку в кладовке на потом. Она же все равно его получит – зачем ждать?

Беседу она осмотрительно начала с Мирабелл – Лекси и так месяцами о ней говорила.

– Ты не представляешь, какие у нее крошечные пальчики, Брай, – сказала она. – Крохотулечные ноготки. Прямо куколка, это что-то невероятное. А когда ее обнимаешь, она вся к тебе приникает.

Затем Лекси, пользуясь журналом “Пипл”, перешла к другим недавно попавшимся на глаза младенцам. Головой опираясь на плечо Брайана, как на подушку, она ранжировала их по симпатичности и иногда спрашивала его мнения.

– А знаешь, у кого будут самые прелестные дети? – сказала она. Сердце у нее загрохотало. – У нас. Вот у кого. У нас будут просто очаровашки. Ты как думаешь? Полукровки всегда такие красавцы. Может, потому, что у нас такие разные гены. – Она полистала журнал. – Господи, даже у Майкла Джексона ребенок лапочка. А сам он – ходячий кошмар. Вот каково могущество полукровок.

Брайан загнул уголок страницы в книжке.

– Майкл Джексон едва ли черный. Ты уж мне поверь. И ребенок у него совсем белый.

Прижавшись теснее, Лекси подтолкнула к Брайану журнальный разворот. На фотографии Майкл Джексон развалился на золотом троне с младенцем на руках.

– Но ты посмотри, какой миленький. – Она помолчала. – А ты как бы не хочешь, чтоб у нас прямо сейчас тоже был?

Брайан сел так резко, что Лекси чуть не упала.

– Да ты совсем поехала, – сказал он. – Ты что несешь-то? – И потряс головой. – Не говори такой херни больше никогда.

– Я просто вообразила, Брай. Господи боже. – У Лекси перехватило горло.

– Ты воображаешь ребенка. Я воображаю, как Клифф и Клэр меня убьют. Им даже трогать меня не придется. Просто посмотрят – и все, я мертвец. Мгновенно. Мгновенная смерть. – Брайан пригладил волосы. – Знаешь, что они скажут? Мы тебя не так воспитывали.

– Ты считаешь, это прямо ужас? Что мы вместе и у нас ребенок? – Лекси ногтями мяла край журнала. – Ты же вроде хотел, чтоб мы были вместе навсегда.

– Я хочу. Наверное. Лекс, нам восемнадцать. Знаешь, что люди скажут? Все скажут: о, гляньте, опять черный пацан обрюхатил девчонку, а сам даже школу еще не закончил. Опять малолетние родители. Небось теперь бросит учебу. Вот что все скажут. – Брайан захлопнул книжку и кинул на стол. – Я этим пацаном не буду ни за что. Ни. За. Что.

– Ладно. – Лекси закрыла глаза и понадеялась, что Брайан ничего не заметит. – Я же не говорю: давай немедленно рожать. Я просто воображаю. Представляю будущее, вот и все.

Признать это нелегко, но Брайан был прав. В Шейкер-Хайтс старшеклассники не рожали. Они брали углубленные курсы по предметам; они поступали в колледж. В восьмом классе все говорили, что Кэрри Уилсон забеременела: все знали, что ее парню семнадцать и он бросил Кливленд-Хайтс, а Тиана Джоунз, лучшая подруга Кэрри, нескольким людям подтвердила, что да, так оно и есть. Кэрри несколько недель ходила вся из себя самодовольная и загадочная, ладонью растирала живот, а потом завуч мистер Эйвенгард собрал класс и толкнул речь.

– Насколько я понимаю, по школе ходят слухи, – молвил он, глазами буравя толпу. Такие юные лица, думал завуч: брекеты, прыщи, ретейнеры, первая поросль на подбородках. Дети, размышлял он, они думают, это шуточки. – Никто не беременел, – возвестил он. – Я знаю, что на такое, дамы и господа, вам всем не хватит безответственности.

И впрямь, недели шли, а живот у Кэрри Уилсон оставался плоским, и в конце концов эту историю забыли. В Шейкер-Хайтс подростки не беременели или превосходно это скрывали. Ибо что скажут люди? Шлюха – вот что скажут ребята в школе. Давалка, хотя Лекси с Брайаном по восемнадцать, по закону они взрослые и давным-давно вместе. Соседи? Пожалуй, смолчат, когда она прошагает мимо с раздутым животом или с коляской, но примутся судачить, едва она зайдет в дом. Мать умрет со стыда. Грядет позор, и грядет жалость, и Лекси понимала, что не способна вынести ни то ни другое.

Значит, выход один. Она свернулась клубочком на постели – ей казалось, она маленькая, и розовая, и нежная, как коктейльная креветка, – и отпустила от себя свои фантазии, и они воздушным шариком воспаряли в небо, пока не лопнули.

* * *

В тот вечер за ужином миссис Ричардсон объявила, что едет в Питтсбург.

– Кое-что изучить, – сказала она семейству. – Статью о речной дрейссене в озере Эри – сами знаете, в Питтсбурге тоже проблемы с инвазивными видами.

Она очень старательно сочиняла правдоподобный предлог и после продолжительных размышлений выдумала тему, к которой ни у кого не возникнет вопросов. Как она и предполагала, никто особо не вникал – кроме Лекси: та на миг прикрыла глаза и безмолвно возблагодарила божество, которое это подстроило. Наутро Лекси сделала вид, будто опаздывает, а когда все ушли, удостоверилась, что дом пуст, и набрала номер местной клиники, найденный накануне вечером.

– Одиннадцатого, – сказала она. – Мне обязательно надо одиннадцатого.

Накануне материного отъезда в Питтсбург Лекси позвонила Пёрл.

– Сделай одолжение, – сказала она, понизив голос до полушепота, хотя по этой линии звонили только она и Трип, а Трипа дома не было.

Пёрл, не забывшая о хэллоуинской вечеринке, вздохнула.

– Какое, – сказала она.

И про себя перебрала все, что Лекси – вот именно Лекси – может от нее захотеть. Шаблонные версии не подходили. Одолжить топ? Губную помаду? У Пёрл не было ничего такого, что может понадобиться Лекси Ричардсон. Спросить совета? Лекси никогда ни у кого не спрашивала совета. Лекси сама раздавала советы, даже если никто не просил.

– Сходи со мной завтра в клинику, – сказала Лекси. – Я делаю аборт.

Повисла долгая пауза – Пёрл с трудом переваривала эти сведения. Лекси беременна? Внутри полыхнула эгоистическая паника – Пёрл и Трип как раз сегодня навещали дом Тима Майклза. Они были осторожны? А в прошлый раз? Пёрл постаралась связать слова Лекси с той Лекси, которую Пёрл знала. Лекси хочет делать аборт? Помешанная на младенцах Лекси, всех и вся готовая судить Лекси, Лекси, которая не прощала ошибки Биби?

– Почему ты не просишь Сирину? – в конце концов произнесла Пёрл.

Лекси помолчала.

– Я не хочу с Сириной, – сказала она. – Я хочу с тобой. – И вздохнула. – Я не знаю. Я подумала, ты лучше поймешь. Я подумала, ты не осудишь.

Невзирая ни на что, в Пёрл вспыхнула гордость.

– Я не осуждаю.

– Слушай, – сказала Лекси. – Ты мне нужна. Ты поможешь или нет?

В семь тридцать утра Лекси подъехала к дому на Уинслоу. Пёрл сдержала слово и ждала на тротуаре. Матери она сказала, что Лекси подвезет ее в школу.

– Ты уверена? – спросила Пёрл.

Она всю ночь раздумывала, как поступила бы на месте Лекси, и всякий раз жаркая паника окатывала ее с макушки до пяток. Эта паника не отпустит ее до следующей недели, когда заболит низ живота и Пёрл вздохнет с облегчением.

Лекси не отвела взгляда от ветрового стекла.

– Я уверена.

– Это же серьезное решение, знаешь. – Пёрл поискала сравнение, которое Лекси наверняка поймет. – Его нельзя отменить. Это не как свитер покупать.

– Я знаю.

Лекси притормозила на светофоре, и Пёрл разглядела темные круги у нее под глазами. На памяти Пёрл Лекси еще не бывала такая усталая и такая серьезная.

– Ты же никому не рассказывала? – спросила та, когда машина снова тронулась.

– Конечно нет.

– Даже Сплину?

Пёрл вспомнила, как соврала Сплину вечером – мол, она не пойдет в школу с ним, потому что ей с утра к стоматологу. Сплин вроде бы ничего не заподозрил; ему и в голову не приходило, что Пёрл может соврать. Это хорошо, но слегка обидно: он с такой легкостью верил ей снова и снова, даже не допускал, что она способна на неправду.

– Я ему ничего не говорила, – ответила Пёрл.

Клиника оказалась скромным бежевым домиком – чистые блистающие окна, цветущие кусты у входа, стоянка. Можно подумать, сюда ходят проверить зрение, поговорить со страховым агентом, подать налоговую декларацию. Лекси поставила машину с краю и протянула Пёрл ключи.

– Держи, – сказала она. – Обратно вести придется тебе. У тебя же временные права с собой?

Пёрл кивнула и не стала напоминать, что, говоря строго, с временными правами ей можно водить только в присутствии взрослого – старше двадцати одного года – обладателя нормальных прав. Пальцы Лекси, сжимавшие ключи, были белы и холодны, и Пёрл, вдруг поддавшись порыву, взяла ее за руку.

– Все будет хорошо, – сказала она, и они вместе зашагали в клинику, где двери разъехались, словно только их и ждали.

За стойкой сидела дородная медноволосая медсестра, которая посмотрела на двух девчонок с доброжелательным сочувствием. Она такое видит, наверное, каждый день, подумала Пёрл, – девушек в ужасе от того, что сейчас будет, в ужасе от того, что будет, если сейчас не сделать ничего.

– Тебе назначено, деточка? – спросила медсестра. И перевела любезный взгляд с Пёрл на Лекси.

– Да, – сказала Лекси. – На восемь.

Женщина постучала по клавишам.

– Имя?

Тихо, будто стыдясь, будто это и впрямь ее имя, Лекси ответила:

– Пёрл Уоррен.

У Пёрл едва не отвисла челюсть. Лекси старательно избегала ее взгляда, а медсестра тем временем смотрела в экран.

– Тебя кто-нибудь отвезет домой?

– Да, – сказала Лекси. И наклонила голову в сторону Пёрл, по-прежнему не глядя ей в глаза. – Сестра. Она меня отвезет.

Сестры, подумала Пёрл. Мы вовсе друг на друга не похожи. Никто ни в жизнь не поверит, что Пёрл – маленькая, кудрявая – родственница гибкой, гладкой Лекси. Все равно что сказать, будто шотландский терьер и борзая – щенки из одного помета. Женщина мельком на них глянула. И то ли пришла к выводу, что это похоже на правду, то ли решила притвориться.

– Садись, заполни, – сказала она, протянув Лекси планшет с розовыми анкетами. – Тебя скоро позовут.

Когда они отошли подальше от стойки и сели в самые дальние кресла, Пёрл склонилась к Лекси поверх планшета.

– У меня нет слов. Ты зачем назвалась мной? – прошипела она.

Лекси сползла по креслу.

– Запаниковала, – ответила она. – Я позвонила, а они спросили, как меня зовут, и я вспомнила, что мама знакома с директором клиники. И, понимаешь… папа в новостях с этим делом Маккалла. Я не хотела, чтоб меня узнали. Сказала первое имя, какое в голову пришло. Так получилось, что твое.

Пёрл это не утихомирило.

– А теперь все будут думать, что забеременела я.

– Это же просто имя, – ответила Лекси. – Проблемы-то у меня. Даже если они не знают, как меня зовут. – Она вдохнула поглубже, но как будто сдулась еще больше. Даже ее волосы, заметила Пёрл, обвисли и падали на лицо, заслоняя глаза. – А ты… ты можешь быть кем угодно.

– Да блин. – Пёрл забрала у Лекси планшет. – Дай сюда. – И принялась заполнять анкеты, для начала вписав свое имя. Пёрл Уоррен.

Она уже почти закончила, и тут дверь в дальней стене отворилась и вышла медсестра в белом.

– Пёрл? – сказала она, глянув на папку в руках. – Мы тебя ждем.

В графе “Контактное лицо в экстренном случае” Пёрл нацарапала имя своей матери и свой домашний телефон.

– На, – сказала она, сунув планшет Лекси. – Готово.

Та поднялась медленно, как во сне. Мгновенье они так и стояли, обе держали планшет, и Пёрл чувствовала, как сердце Лекси грохочет в кончиках пальцев и передается деревяшке.

– Удачи, – тихонько сказала Пёрл.

Лекси кивнула и забрала планшет, но в дверях остановилась и глянула через плечо, точно проверяла, не исчезла ли Пёрл. Взгляд ее говорил: Умоляю. Умоляю тебя, я сама не знаю, что делаю. Умоляю, будь здесь, когда я вернусь. Пёрл подавила порыв кинуться следом, взять Лекси за руку, пройти с ней по коридору, будто они и вправду сестры, девочки, что поддерживают друг друга в таких вот испытаниях, девочки, что годы спустя будут держать друг друга за руки при родах. Девочки, что не смущаются наготой и болью друг друга; девочки, которым особо нечего друг от друга скрывать.

– Удачи, – повторила Пёрл громче, а Лекси снова кивнула и следом за медсестрой скрылась за дверью.

* * *

Миссис Ричардсон, пока ее дочь переодевалась в больничную рубаху, звонила в дверь к мистеру и миссис Райт. Одним трехчасовым рывком она одолела дорогу до Питтсбурга, ни разу даже не остановившись, чтобы зайти в туалет или размять ноги. “Я что, правда взяла и сюда поехала?” – спрашивала она себя. Пока неясно, что она скажет этим Райтам и что надеется почерпнуть от них. Ясно, однако, что тут кроется некая тайна, и равно ясно, что ключ к ней – у Райтов. Миссис Ричардсон и прежде несколько раз отправлялась в путь ради статьи: в Коламбус, расследовать урезание бюджета штата; в Анн-Арбор, когда бывший школьник из Шейкер-Хайтс сыграл квотербеком в матче Мичиган против Университета штата Огайо. Тут ровно то же самое, говорила она себе. Имею полное право. Надо все выяснить – и выяснить лично.

Если бы миссис Ричардсон и сомневалась, угадала ли семью, сомнения развеялись бы, едва открылась дверь. Миссис Райт и Мия – одно лицо; у матери волосы посветлее и стрижены коротко, но глаза и черты похожи – миссис Ричардсон увидела, какой Мия станет через тридцать лет.

– Миссис Райт? – начала она. – Меня зовут Элена Ричардсон. Я репортер из кливлендской газеты.

Миссис Райт недоверчиво сощурилась:

– И?

– Я пишу статью о многообещающих молодых спортсменах, чья карьера преждевременно оборвалась. Я хотела бы поговорить о вашем сыне.

– Об Уоррене? – Удивление и подозрение вспыхнули в лице миссис Райт, и миссис Ричардсон понаблюдала, как две эмоции сражаются за господство. – Как так?

– Я изучала тему и наткнулась на его имя, – осторожно ответила миссис Ричардсон. – В нескольких материалах говорилось, что он подавал большие надежды, такого хавбека среди подростков не встречалось десятилетиями. Что у него был шанс играть профессионально.

– На его матчи приходили агенты, – сказала миссис Райт. – Превозносили его до небес, когда он умер. – Повисла долгая тишина, а затем миссис Райт подняла голову – подозрительность рассеялась, сменилась поблекшей гордостью. – Ну что ж, заходите, наверное.

Это начало миссис Ричардсон спланировала; дальше пускай инстинкты выведут разговор, куда потребно. Порой добиваться от собеседников информации, за многие годы уяснила миссис Ричардсон, – все равно что выгуливать крупную ленивую корову: направляешь корову на верный путь, внушая ей, будто рулит она сама. Но с четой Райт оказалось на редкость легко. За кружками кофе и блюдом печенья “Пепперидж фарм” обоим просто-таки не терпелось поговорить об Уоррене.

– Я хочу, чтобы память о нем не умерла, вот и все, – сказала миссис Ричардсон, и, едва начала задавать вопросы, информация хлынула потоком – только успевай записывать.

Да, Уоррен начал играть хавбеком, да, еще он был форвардом в хоккейной команде. Начал с юниорами лет в семь или восемь; миссис Ричардсон не желает посмотреть фотографии? К спорту у него был дар, родители его не тренировали; нет, мистер Райт не очень-то спортивный. Скорее болельщик, он бы сказал, чем игрок. Но Уоррен не такой – у Уоррена был талант; тренер говорил, если Уоррен будет хорошо тренироваться, может, попадет в школу Первого дивизиона. Если бы не этот несчастный случай…

Тут мистер и миссис Райт разом умолкли, а миссис Ричардсон, хоть и жаждала узнать, что было дальше, искренне их пожалела. Перевела взгляд на снимок Уоррена Райта в футбольной форме, который миссис Райт сняла с каминной полки. Уоррену тогда было, пожалуй, лет семнадцать – сверстник Трипа. Они не очень-то похожи, но в позе, и в наклоне головы, и в лукавой тени усмешки в уголках губ миссис Ричардсон разглядела намек на сына.

– Девчонки по нему сохли, – пробормотала она, и миссис Райт кивнула. – У меня тоже дети, – неожиданно для себя сообщила миссис Ричардсон. – И сын тех же лет. Я вам ужасно соболезную.

– Спасибо вам.

Миссис Райт напоследок одарила фотографию долгим взглядом и поставила обратно на полку, аккуратно развернула, смахнула пылинку со стекла. Эта женщина, подумала миссис Ричардсон, столько вынесла. Хотелось закрыть блокнот, надеть колпачок на ручку и поблагодарить ее за то, что уделила время. Но миссис Ричардсон не уходила – она помнила, зачем приехала. Если бы моя дочь, сказала она себе, сбежала и врала о том, кто она такая, если бы моя дочь баламутила и причиняла горе людям, исполненным благих намерений… короче, я бы никого не упрекнула за расспросы. Миссис Ричардсон вдохнула поглубже.

– Я еще надеялась поговорить с сестрой Уоррена, – сказала она и сделала вид, будто сверяется с записями. – С Мией. Вы не подскажете ее нынешний телефон?

Мистер и миссис Райт конфузливо переглянулись – миссис Ричардсон это предвидела.

– Боюсь, мы с дочерью уже давненько не общались, – сказала миссис Райт.

– Ох батюшки, извините. – Миссис Ричардсон перевела взгляд с одного родителя на другого. – Надеюсь, я не нарушила никаких табу.

И подождала, потянула неловкую паузу. Никто, знала она по опыту, подобных пауз не выдерживает долго. Если подождать терпеливо, кто-нибудь заговорит и зачастую даст тебе шанс еще поднажать, взломать беседу и добыть то, за чем пришла.

– Не то чтобы, – помолчав, сказал мистер Райт. – Но в последний раз мы разговаривали вскоре после смерти Уоррена.

– Это очень грустно, – сказала миссис Ричардсон. – Такое нередко случается – кто-нибудь из родных очень тяжело переживает утрату. И обрывает все связи с семьей.

– Мия – одно дело, Уоррен – совсем другое, – вмешалась миссис Райт. – С Уорреном был несчастный случай. Подростки сдурили. Или, может, просто снег. Мия… ну, с ней другая история. Мия была взрослая. Она сделала выбор. Мы с Джорджем… – И глаза миссис Райт наполнились слезами.

– Мы не очень-то по-дружески расстались, – пояснил мистер Райт.

– Это ужасно. – Миссис Ричардсон подалась к ним. – Вам, наверное, так тяжело. Потеряли обоих детей разом, можно сказать.

– Она не оставила нам выбора, – выпалила миссис Райт. – Явилась в таком состоянии.

– Реджина, – предостерег ее мистер Райт, но его жена не умолкала.

– Я ей говорила: мне все равно, хоть эти Райаны какие угодно распрекрасные, – я против. Я считаю, нельзя продавать собственного ребенка.

Карандаш миссис Ричардсон замер в воздухе.

– Что, простите?

Миссис Райт покачала головой:

– Она думала, отдаст ребенка и будет жить себе дальше. Как ни в чем не бывало. Я, между прочим, двоих родила. Я-то понимала все. Даже и до того, как мы потеряли Уоррена. – Она пальцами стиснула переносицу, точно отметину там стирала. – Этого не пережить – попрощаться с ребенком. Что бы ни было. Это же твоя плоть и кровь.

Голова у миссис Ричардсон шла кругом. Она отложила карандаш.

– Погодите, я правильно поняла? – переспросила она. – Мия забеременела и собиралась отдать ребенка этой паре… этим Райанам?

Мистер и миссис Райт снова переглянулись, но на сей раз их глаза говорили: назвался груздем. Опытный взгляд миссис Ричардсон различил ясно: они хотят об этом поговорить, они, пожалуй, давно ждут того, с кем можно об этом поговорить.

– Не совсем, – сказал мистер Райт. Долгая пауза. И затем: – Это был и их ребенок. Они не могли родить сами. Она вынашивала ребенка за них.