Благодушие к Биби не иссякало в сердце миссис Ричардсон до самого обеда с Элизабет Мэнуилл. – Бетси, – сказала она, когда в четверг ее по звонку коммутатора впустили в кабинет. – Сколько же мы не виделись? Когда в последний раз? – Не помню. На каникулах в том году, наверное. Как дети?

Миссис Ричардсон минутку потратила на бахвальство: планы Лекси в Йеле, последний матч Трипа по лакроссу, хорошие оценки Сплина. Мимо темы Иззи она, как обычно, просквозила, но Элизабет не заметила. До этого самого мгновенья она собиралась помочь Элене; все-таки Элена столько для нее сделала, и вообще Элена Ричардсон не остановится, пока не добьется своего. Элизабет даже нашла потребные записи – список всех пациентов, прошедших процедуру в клинике за последние месяцы; список был открыт в отдельном окне на экране, прятался за таблицей с бюджетом. Но Элена трещала про своих расчудесных детей, про громкий судебный процесс мужа, про перестройку заднего двора, которую Ричардсоны устроят, едва настанет лето, – и Элизабет передумала. До встречи лицом к лицу она как-то запамятовала, что Элена зачастую разговаривает так, будто Элизабет – дитя малое, будто она, Элена, специалист по всем вопросам, а Элизабет надлежит за ней записывать. Ну, короче, вот что: Элизабет уже не дитя. Это ее кабинет, ее клиника. При виде Элены она по привычке взяла ручку, но теперь отложила.

– Странно будет в следующем году, когда в доме останутся только трое, – разглагольствовала тем временем миссис Ричардсон. – И, конечно, Билл с этим делом совсем вымотался. Помнишь Линду и Марка, нет? Вы у нас на каких-то вечеринках встречались. Линда пару лет назад рекомендовала тебе зооняню. Мы все надеемся, что эта история скоро закончится и ребенок останется у них навсегда.

Элизабет встала.

– Пошли обедать? – спросила она и потянулась за сумкой, но миссис Ричардсон и не приподнялась из кресла.

– Я хотела с тобой посоветоваться, Бетси, – сказала она. – Помнишь? – И одной рукой толкнула дверь.

Элизабет снова села и вздохнула. Ага, жди – так Элена и позабудет, зачем пришла.

– Элена, – сказала Элизабет. – Прости. Я не могу.

– Бетси, – тихо ответила миссис Ричардсон, – мне только одним глазком быстро глянуть. И все. Просто знать, есть ли там что выяснять.

– Не в том дело, что я не хочу помочь…

– Я бы никогда тебя не подставила. Я не стану использовать эти данные. Мне только понять, надо ли копать глубже.

– Я бы с радостью помогла, Элена. Но я подумала и…

– Бетси, сколько раз мы друг друга прикрывали? Сколько мы сделали друг для друга?

Бетси Мэнуилл, подумала миссис Ричардсон, всегда была малодушна. Вечно ее надо пинать – иначе не сделает даже того, чего сама хочет. На каждую мелочь ей нужно разрешение – намазать губы, купить красивое платье, поднять руку на семинаре. Рохля. Ей требуется твердая рука.

– Это конфиденциальная информация. – Элизабет выпрямилась. – Извини.

– Бетси. Должна признаться, мне обидно. Что после стольких лет дружбы ты мне не доверяешь.

– Дело не в доверии, – начала Элизабет, но миссис Ричардсон продолжала, будто ее не перебивали.

Я столько для нее сделала, думала миссис Ричардсон. Я ее воспитывала, я ей была вместо родной матери, я выманивала ее из скорлупы, а теперь она сидит за большим столом в шикарном кабинете на работе, которой я помогла ей добиться, и крохотное одолженьице не хочет мне сделать.

Миссис Ричардсон открыла сумочку, достала золотистый тюбик помады и карманное зеркальце.

– Ты же доверяла моим советам весь колледж, правда? И когда я сказала, что надо пойти на рождественскую вечеринку? Ты мне доверяла, когда я велела позвонить Деррику самой, а не ждать, пока не позвонит он. И ты была помолвлена… когда? К Дню святого Валентина. – Крохотными четкими мазками миссис Ричардсон обвела губы по контуру и со щелчком закрыла помаду. – Ты мне доверяла, и теперь у тебя есть муж и ребенок, и, по-моему, прежде от доверия ко мне тебе выходила только польза.

Эта филиппика подтвердила давние подозрения Элизабет: все эти годы Элена наращивала кредит. Может, она взаправду хотела помочь, может, действовала по доброте душевной. И однако вела учет всего, что сделала для Элизабет, до последней крохи поддержки, и теперь ждала уплаты. Элена считает, что я ей должна, сообразила Элизабет; Элена считает, что это по справедливости, что по правилам она должна получить то, что заслужила.

– Надеюсь, ты не думаешь, что и всем своим браком я обязана тебе, – сказала Элизабет, и миссис Ричардсон опешила от ее резкости.

– Конечно, я не о том… – начала она.

– Я всегда помогу тебе чем смогу, ты знаешь. Но есть закон. И этика, Элена. Я разочарована – удивительно, что ты вообще об этом просишь. Ты же всегда так переживала, что правильно, а что неправильно.

Глаза их скрестились над столом; миссис Ричардсон никогда не видела у Бетси такого ясного, такого прямого, такого яростного взгляда. Обе молчали, и в раздувшемся пузыре тишины на столе зазвонил телефон. Элизабет еще миг не отводила глаза, а потом сняла трубку:

– Элизабет Мэнуилл. (Невнятное бормотание в динамике.) Ты меня застал на пороге. Я ухожу на обед. (В трубке еще побормотали. Миссис Ричардсон показалось, что там извиняются.) Эрик, мне не нужны оправдания – мне нужно, чтобы все было сделано. Нет, я жду уже неделю. Больше ни минуты. Так, слушай, все, я сейчас спущусь. – Элизабет повесила трубку и повернулась к миссис Ричардсон: – Мне надо сбегать вниз – я жду отчета и приходится пинать их на каждом шагу. Одна из прелестей директорства. – Она поднялась. – Пять минут. Я вернусь, и сходим пообедать. Я с голоду умираю, а в полвторого у меня совещание.

Она ушла, а миссис Ричардсон посидела одна в ошеломлении. Бетси Мэнуилл так с ней разговаривала? Правда? Бетси Мэнуилл намекала, что она, миссис Ричардсон, поступает неэтично? И эта колкость напоследок, про директорство – словно Бетси напоминала ей, до чего она важная птица, словно говорила: я теперь буду поважнее тебя. Хотя миссис Ричардсон и помогла ей получить эту самую работу. Миссис Ричардсон поджала губы. Дверь в кабинет прикрыта; снаружи никто не заглянет. Она обогнула стол, пихнула мышь по коврику, и черный монитор Элизабет воссиял: таблица с расходами от начала года и по сей день. Миссис Ричардсон задумалась. Наверняка в клинике есть какая-то база данных с картами пациентов. Щелчком мыши она свернула таблицу – и опля, фокус-покус: окно со списком пациентов за нужный период. Миссис Ричардсон окатило самодовольство. Значит, Бетси передумала в последний момент. А я что говорила? Рохля.

Миссис Ричардсон склонилась над столом и торопливо пролистала список. Биби Чжоу не нашла. Но в глаза бросилось имя в конце, в первых числах марта. Пёрл Уоррен.

Спустя шесть минут, когда Элизабет Мэнуилл вернулась, миссис Ричардсон вновь сидела в кресле, безмятежная и невозмутимая, и только одной рукой стискивала подлокотник. Она опять открыла на экране таблицу с бюджетом, усыпила монитор, и Элизабет, после обеда вернувшись за стол, ничего не заметит. С облегчением закроет список пациентов, гордясь собой: наконец-то она бросила вызов Элене Ричардсон.

– Пошли обедать, Элена?

За сааг панир и курицей тикка масала миссис Ричардсон взяла Элизабет за локоть:

– Мы давние подруги, Бетси. Мне было бы очень больно, если бы эта история нас рассорила. Надеюсь, не стоит говорить, что я прекрасно все понимаю и не держу обиды.

– Ну конечно, – сказала Элизабет, вилкой пыряя кусок курицы.

С самой клиники Элена Ричардсон была чопорна и холодновата. Всегда такая была, думала Элизабет: обворожительная, и великодушная, и сыплет любезностями, а потом, если ей что-то нужно, не сомневается ни секунды, что ты не сможешь отказать. Ну, значит, Элизабет совершила невозможное: она отказала.

– А Лекси по-прежнему в театре? – спросила она, и до конца обеда они сводили светскую беседу к общим знаменателям: дети, дорожные пробки, погода. Вообще-то эти две женщины обедали вместе последний раз, хотя до конца жизни будут сердечно друг с другом раскланиваться.

Выходит, невинная деточка Пёрл не так уж и невинна, размышляла миссис Ричардсон, возвращаясь на работу. Насчет личности отца у нее не было ни малейших сомнений. Она давно подозревала, что Пёрл и Сплин не просто дружат, – в их годы, если мальчик и девочка столько времени проводят вместе, непременно случается что-то, – и она была в ужасе. Как они могли так сглупить? Миссис Ричардсон знала, до чего серьезно в Шейкер-Хайтс подходят к сексуальному воспитанию; два года назад она заседала в комитете школьного совета, когда одна родительница пожаловалась, что ее дочери на ОБЖ велели для тренировки надеть презерватив на банан. Подростки будут заниматься сексом, говорила тогда миссис Ричардсон; возраст, гормоны, мы не в силах помешать; лучшее, что тут можно сделать, – научить их беречься. Похоже, я была слишком наивна, думала она теперь. Какая безответственность – как они могли? И более настоятельный вопрос: как они умудрились скрыть от нее? Как это могло произойти прямо у нее под носом?

С минуту она подумывала заехать в школу, вызвать их из класса, поинтересоваться, что же это они за идиоты. Лучше обойтись без скандала, решила она. Иначе узнают все. Девушки в Шейкер-Хайтс время от времени делали аборты – это уж наверняка, они же подростки, – но подобные вещи, разумеется, скрывались. Никто не станет трубить о своей безответственности на весь мир. Все начнут судачить – миссис Ричардсон знала, как разлетаются слухи. И знала, что такое остается с девушкой навсегда. Уже не отмыться. Первым делом, как вернется домой, миссис Ричардсон поговорит со Сплином.

В редакции она едва успела снять пальто, и тут зазвонил телефон.

– Билл, – сказала она. – Что случилось?

Говорил мистер Ричардсон глухо, из трубки доносилась далекая суматоха.

– Судья Райнбек только что огласил постановление. Вызвал нас час назад. Мы такого совсем не ожидали. – Он откашлялся. – Она остается с Марком и Линдой. Мы выиграли.

Миссис Ричардсон опустилась в кресло. Линда, наверное, так счастлива, подумала она. И в то же время в груди просквозила верткая змейка разочарования. Миссис Ричардсон предвкушала, как станет раскапывать прошлое Биби, найдет секретное оружие, которое закроет тему раз и навсегда. Но ее услуги и не понадобились.

– Это прекрасно.

– Они от счастья вне себя. Но Биби Чжоу это подкосило. Она кричала. Приставы вывели ее наружу. (Пауза.) Бедная. Ничего не могу поделать – жалко ее.

– Она сама отказалась от ребенка, – откликнулась миссис Ричардсон. Она твердила дословно то же самое уже полгода, но на сей раз прозвучало не так убедительно. Она тоже откашлялась. – А Марк с Линдой где?

– Готовятся к пресс-конференции. Репортеры прознали и лезут из всех щелей – мы пообещали им официальное заявление в три. Так что я побегу. – Мистер Ричардсон испустил глубокий вздох. – Но все закончилось. Она теперь с ними. Надо только продержаться, пока история выдохнется, и всем можно жить дальше.

– Это прекрасно, – повторила миссис Ричардсон. Весть о Пёрл и Сплине давила на плечи, словно тяжелый мешок, ужасно хотелось выпалить эту весть, разделить с мужем бремя, но миссис Ричардсон прикусила язык. Не сейчас, сказала она себе. И решительно выбросила Сплина из головы. Сейчас надо праздновать победу с Линдой.

– Я приеду в суд, – сообщила она. – В три, ты сказал?

На другом конце города, у Мии на Уинслоу, за кухонным столом плакала Биби. Едва огласили постановление, она услышала ужасный вопль, такой пронзительный, что она зажала уши и свернулась клубком. Лишь когда пристав взял ее за локоть и повел из зала, до Биби дошло, что крик вырывается из ее рта. Пристав, у которого была дочь, примерно сверстница Биби, вывел ее в приемную и сунул в руки стаканчик еле теплого кофе. Биби пила этот водянистый кофе, глоток за глотком, зубами впивалась в пенопластовый ободок стакана всякий раз, когда в горле снова поднимался крик, и стаканчик, когда опустел, был весь изгрызен на куски. Слов не было – только пустота, кошмарная пустота, будто все нутро вычерпали по живому.

Когда Биби допила кофе и успокоилась, пристав мягко вынул обломки пенопласта у нее из рук и выбросил в корзину. А потом отвел Биби к задним дверям, где ждало такси.

– Отвезите ее, куда ей надо, – велел он, протянув шоферу две двадцатки из собственного бумажника. А Биби сказал: – Все будет нормально, милая. Все будет хорошо. Пути Господни неисповедимы. Не вешай нос.

Он захлопнул дверцу и пошел назад, качая головой. Так Биби избежала и телекамер, и съемочных групп, что выстроились у парадного входа, и пресс-конференции, которую днем проведут Маккалла, и репортеров, надеявшихся спросить, собирается ли она в связи с вынесенным решением рожать снова. Вместо Биби все репортерские подачи отбивал Эд Лим, а такси мчалось по Стоукс-бульвару к Шейкер-Хайтс, и Биби, обхватив голову руками, привалившись к окну, упустила шанс в последний раз мельком увидеть дочь – соцработница из службы опеки пронесла ту из приемной по коридору и передала в заждавшиеся руки миссис Маккалла.

Спустя сорок пять минут – на дорогах были пробки – такси подъехало к домику на Уинслоу. Мия еще сидела дома, заканчивала работу; взглянув на Би-би, она тотчас все поняла. Подробности она узнает позже – кое-что от самой Биби, когда та успокоится, кое-что из вечерних теленовостей и утренних газет. Полная опека передана штату, с рекомендацией ускорить процесс оформления удочерения супругами Маккалла. Отмена права на посещение. Судебный запрет дальнейших контактов Биби с дочерью без маловероятного согласия Маккалла. Пока же Мия просто заключила Биби в объятия, отвела в кухню, поставила перед ней горячий чай и дала выплакаться.

Новости поползли по школе, едва прозвенел звонок с последнего урока. Моник Лим получила на пейджер сообщение от своего отца, Сара Хендрикс – ее отец работал на Пятом канале – от своего, а дальше слухи прыснули во все стороны. Иззи, однако, ничего не подозревала, пока после школы не явилась к Мие, не вошла в незапертую дверь, как обычно, и не поднялась в кухню, где увидела Биби, обвисшую за кухонным столом.

– Что случилось? – прошептала Иззи, хотя уже все поняла.

Она никогда не видела, чтобы взрослые так плакали – так по-звериному выли. С таким безрассудством. Словно больше нечего терять. Она еще годами будет порой просыпаться по ночам с сердцебиением, потому что ей будет чудиться, что она вновь слышит эти душераздирающие рыдания.

Мия вскочила, выпроводила Иззи обратно на лестницу, прикрыла кухонную дверь.

– Она что… умирает? – шепнула Иззи.

Дурацкий вопрос, но она по-честному испугалась, что так оно и есть. Если душа может покинуть тело, она кричит вот так: будто скрежещет гвоздь, выдираясь из старой деревяшки. Иззи инстинктивно прижалась к Мие и зарылась в нее лицом.

– Она не умирает, – сказала Мия, обхватила Иззи руками, обняла покрепче.

– Но с ней все будет нормально?

– Она выживет, если ты об этом. – Мия погладила Иззи по волосам – они пушились под пальцами, как дымные клубы. Как у Пёрл, как у Мии в детстве: чем больше приглаживать, тем отчаяннее они стремятся на волю. – Она прорвется. Она обязана.

– Но как? – Не верилось, что человек может вытерпеть такую боль и выжить.

– Не знаю, честное слово. Но она прорвется. Иногда кажется, что всему конец, и тут находишь выход. – Мия поразмыслила, как лучше объяснить. – Как после пожара в прерии. Я однажды видела, много лет назад, в Небраске. Будто конец света наступил. Земля сожжена, вся почернела, зелени – ни клочка. Но после пожара почва богаче – и вырастает новая зелень. – Мия отодвинула Иззи, кончиком пальца отерла ей щеку, напоследок еще разок пригладила волосы. – С людьми, знаешь, то же самое. Начинают заново. Находят выход.

Иззи кивнула, шагнула прочь, обернулась снова.

– Скажите ей, что мне ужасно жалко, – попросила она.

Мия тоже кивнула:

– До завтра, ладно?

* * *

Тем временем Лекси и Сплин вернулись домой, и автоответчик сообщил им, что дело закрыто. Закажите пиццу, проинструктировал их материн голос сквозь шумы. Деньги в ящике под телефонным справочником. Я вернусь, когда сдам статью. Папа сегодня поздно – заканчивает с документами после слушаний. “А Пёрл уже знает?” – подумал Сплин, но после ссоры они почти не разговаривали, и он удалился к себе, изо всех сил постарался не думать, чем сейчас занята Пёрл. Как он и догадывался, Пёрл была с Трипом и узнала новости лишь спустя несколько часов, вернувшись домой и увидев, что за кухонным столом по-прежнему сидит притихшая Биби.

– Всё, – вполголоса сказала дочери Мия, и этого хватило.

– Мне так жаль, Биби, – сказала Пёрл. – Мне… мне так жаль.

Биби не подняла головы, и Пёрл ушла в спальню и закрыла дверь.

Мия и Биби сидели в молчании, пока за окном не стемнело; в конце концов Биби поднялась.

– Она всегда будет твоим ребенком, – сказала ей Мия, взяв за руку. – Ты всегда будешь ее матерью. Этого не изменить.

Она поцеловала Биби в щеку и отпустила. Биби ни слова не произнесла – все это время она не произносила ни слова; может, колебалась Мия, спросить, о чем она думает; может, оставить ее здесь; с ней ничего не случится? На месте Биби, решила она, я бы не хотела, чтоб меня принуждали к беседе, – и чувство такта победило. Позже Мия поймет, что, видимо, Биби поняла иначе. Что в словах Мии она услышала дозволение. А если бы я надавила, станет гадать Мия, она бы рассказала, что задумала? А я, если б знала, остановила бы ее или помогла? Даже многие годы спустя Мия так и не сможет удовлетворительно ответить себе на этот вопрос.

Пресс-конференция непредвиденно затянулась: почти у всех СМИ нашлись вопросы к Маккалла, и те, ослепленные своей удачей, не уходили, пока не ответят всем. Они рады, что эта пытка закончилась? Еще бы, конечно, рады. Каковы их планы на ближайшие дни? Теперь, когда Мирабелл с ними насовсем, они возьмут передышку, побудут дома. Не терпится жить семьей. Что они приготовят для Мирабелл дома первым делом? Макароны с сыром, ответила миссис Маккалла, ее любимое. Когда завершится оформление документов на удочерение? Они надеются, что очень скоро.

На задах толпы подняла руку журналистка с Девятнадцатого канала. А они сочувствуют Биби Чжоу, которая больше никогда не увидит свою дочь?

Миссис Маккалла закаменела.

– Давайте не будем забывать, – огрызнулась она, – что Биби Чжоу не смогла позаботиться о Мирабелл, что Биби Чжоу бросила дочь, отказалась от своих материнских обязанностей. Конечно, мне грустно, что кому-то на долю выпало такое. Но важно помнить: суд решил, что мы с Марком – самые подходящие родители для Мирабелл, и теперь у нее будет надежный стабильный дом. По-моему, это говорит само за себя, нет?

Когда пресс-конференция завершилась и супруги Маккалла насовсем увезли Мирабелл домой, дело близилось к половине шестого. Поскольку мистер Ричардсон участвовал в процессе, его жена не могла писать для “Сан-пресс” заметку о постановлении судьи, и вместо нее отрядили Сэма Леви. Миссис Ричардсон взяла его темы – муниципальную политику. Она наконец сдала материалы и прибыла домой лишь около девяти. Дети разбежались кто куда. Машин Лекси и Трипа нет, в кухне на столешнице нашлась записка: Мам, уехала к Сирине, вернусь ~ 23 Л. От Трипа записки нет, но это типично: Трип вечно забывал оставить записку. Обычно это раздражало, но сейчас миссис Ричардсон вздохнула с облегчением: когда в доме столько народу, непременно соберется чуткая аудитория, а сегодня ей аудитории не надо.

Дверь у Иззи была закрыта, в комнате завывала музыка. Иззи ушла наверх прежде, чем принесли пиццу, и с тех пор сидела у себя, размышляла о Биби – о том, какая та была уничтоженная. Иззи хотелось кричать, поэтому она сунула в проигрыватель диск Тори Эймос и посильнее выкрутила громкость, чтоб Тори Эймос покричала за нее. А еще Иззи хотелось плакать – а она никогда не плакала, не плакала уже много лет. Она лежала на кровати и, чтобы не лить слезы, впивалась ногтями в ладони, оставляя на них рядок полумесяцев. К тому времени, когда мать прошла мимо ее двери и дальше по коридору, к спальне Сплина, Иззи прослушала альбом четыре раза и как раз приступила к пятому.

Будь сегодня нормальный день, миссис Ричардсон открыла бы дверь, велела бы сделать потише, пренебрежительно отметила бы, до чего гнетущую и агрессивную музыку вечно слушает Иззи. Но сегодня у миссис Ричардсон были дела поважнее. Она прошагала по коридору и постучалась к Сплину.

– Мне надо с тобой поговорить, – сказала она.

Сплин валялся на кровати, что-то корябая в тетради, а рядом с ним валялась гитара.

– Чего, – сказал он, не подняв глаз.

Когда мать вошла, он не потрудился встать, и это раздосадовало ее еще больше. Она закрыла дверь, шагнула к постели и вырвала тетрадь у Сплина из рук.

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, – скомандовала она. – Я все знаю, между прочим. А ты думал, я не узнаю?

Сплин вытаращился:

– Что ты знаешь?

– Ты думал, я слепая? Ничего не замечу? – Миссис Ричардсон захлопнула тетрадь. – Вы оба вечно сбегаете куда-то. Я же не дура, Сплин. Конечно, я знала, чем вы занимаетесь. Но я не думала, что ты настолько безответственный.

Музыка у Иззи в спальне выключилась, но ни Сплин, ни мать не заметили.

Сплин оттолкнулся от кровати и неторопливо сел. – Ты о чем?

– Я все знаю, – повторила миссис Ричардсон. – О Пёрл. О ребенке. – Его потрясение, его огорошенное молчание ответило ей на все вопросы. Он не знает, догадалась она. – Она тебе не сказала? (Взгляд Сплина медленно расфокусировался, отплыл от ее лица, точно лодка в дрейфе.) Она тебе не сказала, – произнесла миссис Ричардсон, опускаясь рядом на постель. – Пёрл сделала аборт. – Ее уколола совесть. А если бы Сплин знал, вышло бы иначе? Сплин не отвечал, и миссис Ричардсон наклонилась, взяла его за руку. – Я думала, ты знал, – продолжала она. – Я сочла, что вы это обсудили и решили прервать.

Сплин медленно, холодно отнял руку.

– Мне кажется, ты ошиблась сыном, – сказал он. Настал черед миссис Ричардсон опешить. – Между нами с Пёрл ничего нет. Ребенок не мой. – Он усмехнулся – получился сдавленный, горький кашель. – Спроси лучше у Трипа. Это же он ее трахает.

Одной рукой Сплин забрал тетрадь у матери с колен и снова открыл, изо всех сил вперяя глаза в собственный почерк, чтобы не выпустить наружу слезы. Вот теперь это правда – правдивее прежнего. Она была с Трипом, он занимался с ней любовью, и она ему позволила, и вот что получилось. Миссис Ричардсон, впрочем, ничего не заметила. Она в ошеломлении поднялась и ушла к себе – обмозговать. “Трип? – размышляла она. – Да ну?” Ни она, ни Сплин не заметили, что в спальне Иззи вдруг повисла тишина, что дверь Иззи на щелочку приоткрыта, что Иззи тоже сидит в огорошенном молчании и переваривает услышанное.

* * *

На работу в пятницу утром миссис Ричардсон уехала рано – вышла на полчаса раньше, чтобы не встречаться с детьми. Накануне Лекси вернулась ближе к полуночи, Трип еще позже, и хотя обычно миссис Ричардсон распекала их за то, что явились поздно, хотя завтра в школу, на сей раз она не вышла из спальни и сделала вид, будто не слышит, как они стараются понезаметнее прокрасться по лестнице. Миссис Ричардсон пыталась разобраться. Из-за чрезмерного стресса она позволила себе второй бокал вина, уже теплого. Трип и Пёрл? Понятно, конечно, отчего Пёрл влюбилась в Трипа, с девушками это часто случалось, но вот что Трип нашел в Пёрл – это вопрос. Миссис Ричардсон уснула, беспомощно об этом гадая, и пробуждение ясности не принесло. Трип не из тех парней, размышляла она, задом выезжая из гаража, что влюбляются в серьезных интеллектуалок. Она, миссис Ричардсон, готова это признать, хоть она и мать Трипу, хоть она его и обожает. Трипу, ее прекрасному, солнечному, поверхностному мальчику, только внешность подавай, а внешне миссис Ричардсон не видела, чем Пёрл могла его привлечь. Так и у кого тогда скрытые глубины – у Пёрл? Или у Трипа? Этот вопрос занимал миссис Ричардсон до самой работы.

Все утро она прикидывала, что делать. Поговорить с Трипом? Поговорить с Пёрл? Поговорить с обоими? Чета Ричардсон не обсуждала с детьми их личную жизнь – когда у Лекси, а потом у Иззи начались месячные, миссис Ричардсон побеседовала с обеими про их обязанности. (“Уязвимости”, – поправила ее Иззи и удалилась из комнаты.) Но в целом миссис Ричардсон исходила из того, что детям ее хватает ума решать самостоятельно, а знаниями их вооружает школа. Если они что-то творят, как она иносказательно про себя выражалась, ей не нужно, ей неохота знать. Встать перед Трипом и этой девчонкой и сказать им: “Я знаю, чем вы занимались” – стыд и ужас, все равно что раздеть обоих догола.

В конце концов ближе к одиннадцати она, сама не соображая, что делает, села в машину и покатила к домику на Уинслоу. Мия, известное дело, сидит дома, корпит над своими фотографиями. Миссис Ричардсон открыла общую боковую дверь и вошла, не постучавшись. Это же все-таки ее дом, а не Мии; миссис Ричардсон тут домовладелица, имеет право. В квартире на первом этаже стояла тишина: одиннадцать утра, мистер Ян на работе. Но Мия в кухне: наверху заурчал закипающий чайник, свисток ожил и умолк, когда чайник сняли с плиты. Миссис Ричардсон взобралась по лестнице, отметив, что по углам ступеней уже отстает линолеум. Надо починить, подумала миссис Ричардсон. А лучше всю лестницу – да нет, всю квартиру – ободрать и переделать.

Дверь была не заперта; миссис Ричардсон вошла в кухню, и Мия испуганно вздернула голову.

– Я никого не ждала, – сказала она. Чайник слабо взвизгнул, когда она поставила его на горячую конфорку. – Вы что-то хотели?

Взгляд миссис Ричардсон обмахнул квартиру: раковину, где еще стояли тарелки после завтрака Пёрл, груду подушек, что неубедительно изображала диван, полуоткрытую дверь в спальню Мии, где на ковролине лежал матрас. Какая убогая жизнь, подумала миссис Ричардсон; у них же почти ничего нет. А потом она заметила знакомую вещь, что висела на спинке одного из разномастных кухонных стульев, – куртку Иззи. Иззи забыла куртку в свой прошлый визит, и такая непринужденная беспечность оскорбила миссис Ричардсон. Можно подумать, Иззи живет здесь, можно подумать, здесь у нее дом, можно подумать, это Мия ей мать, а не миссис Ричардсон.

– Я всегда знала: что-то в вас такое кроется, – произнесла она.

– Пардон?

Миссис Ричардсон ответила не сразу. Даже настоящей кровати нет, подумала она. Даже настоящего дивана. Какая взрослая женщина будет сидеть на полу, спать на полу? Что это за жизнь?

– Вы думали, вам удастся спрятаться, да? – осведомилась она у кухонного стола, где Мия бережно сращивала фотографии собаки и человека. – Думали, никто никогда не узнает.

– Я вас не понимаю… – начала Мия. Она стискивала кружку, и костяшки побелели.

– Да ну? А вот Джозеф и Мэделин Райан наверняка понимают.

Мия умолкла.

– Наверняка они захотят узнать, где вы. И ваши родители захотят. Наверняка им ужасно любопытно будет узнать, где Пёрл. – Миссис Ричардсон стрельнула в Мию взглядом. – И не врите даже. Вы очень хорошо врете, но я все знаю. Я знаю о вас все.

– Что вам нужно?

– Я почти решила промолчать. Я подумала: пусть прошлое останется в прошлом. Может, она построила новую жизнь. Но, я вижу, дочь вы вырастили такой же аморальной.

– Пёрл? – Мия распахнула глаза. – Вы о чем говорите?

– Ну вы и лицемерка. Сначала крадете ребенка у Райанов, потом отнимаете у Маккалла.

– Пёрл – мой ребенок.

– Но сделали вы его не без чужой помощи, правда? – Миссис Ричардсон задрала бровь. – Мы с Линдой Маккалла дружим сорок лет. Она мне как сестра. И никто на свете не заслуживает ребенка больше, чем она.

– Вопрос не в том, кто чего заслуживает. Я считаю, мать имеет право растить своего ребенка.

– Да ну? Или вы так себя утешаете, чтоб спокойнее спалось по ночам?

Мия вспыхнула.

– Если бы Мэй Лин могла выбирать, вам не кажется, что она выбрала бы остаться со своей настоящей матерью? С матерью, которая ее родила?

– Может быть. – Миссис Ричардсон вгляделась в Мию пристальнее. – Райаны богаты. Они отчаянно хотели ребенка. Подарили бы ему чудесную жизнь. Если бы Пёрл могла выбирать, как думаете, она бы выбрала остаться с вами? Жить бродяжкой?

– Вас это нервирует, да? – вдруг спросила Мия. – У вас в голове не укладывается. Почему человек может выбрать не такую жизнь, как у вас. Почему человек может захотеть другого – не большого дома с большим газоном, новой машиной и работой в офисе. Почему человек может выбрать не то, что выбрали вы. – Настал ее черед вглядываться в миссис Ричардсон, словно ключ к пониманию таился в ее лице. – Вас это пугает до смерти. Вдруг вы что-то упустили? Отвергли что-то – и даже не знали, что оно желанно. – Улыбка жалости вздернула уголки ее губ. – Что это было? Мальчик? Призвание? Или вся жизнь?

Миссис Ричардсон перетасовала обрезки фотографий на столе. Осколки собаки и осколки человека под пальцами разделялись, и путались, и складывались вновь.

– Я думаю, вам пора съезжать, – сказала она. Сняла со спинки стула куртку Иззи и отряхнула, будто куртка замаралась. – К завтрашнему дню. – Она выложила на столешницу сложенную сотенную купюру. – Это более чем возместит аренду до конца месяца. И на этом разойдемся.

– Зачем вы так?

Миссис Ричардсон направилась к лестнице.

– Спросите свою дочь, – ответила она, и дверь захлопнулась у нее за спиной.