Спустя десять лет узел так и не развязался. Текли годы. Мальчики уходили на войну; мужчины улетали на Луну; президенты появлялись, подавали в отставку и исчезали. По всей стране, в Детройте, Вашингтоне и Нью-Йорке, на улицах бурлили толпы, взбешенные всем подряд. По всему миру трещали по швам и лопались государства: Северный Вьетнам, Восточный Берлин, Бангладеш. Повсюду все распадалось. Но в семействе Ли узел держался и затягивался туже – Лидия будто связала их всех.

Каждый день Джеймс ехал домой из колледжа – где триместр за триместром читал свой курс про ковбоев, пока не научился отбарабанивать лекции слово в слово, – и пережевывал обиды минувшего дня: две девочки, игравшие в классики на углу, увидели, как он притормозил на повороте, и принялись швыряться камешками в его машину; Стэн Хьюитт спросил, чем отличается спринг-ролл от яичного ролла; миссис Аллен ухмыльнулась, когда он проезжал мимо. Горький смог рассеивался только дома, когда Джеймс видел Лидию. У Лидии, думал он, все сложится иначе. У нее будут друзья, которые скажут: «Что ты несешь, Стэн, ей-то откуда знать?» Она будет невозмутима и уверена в себе; она скажет: «Привет, Вивиан» – и устремит на соседей большие голубые глаза. С каждым днем он все нежнее лелеял эту мысль.

Каждый день Мэрилин вынимала из коробки замороженный пирог или размораживала бифштекс с подливой – она по-прежнему не желала стряпать, а семья молча смирилась с тем, что такова цена присутствия матери, – и строила планы. Какие книги купить Лидии. Какие грядут проекты для научной выставки. Какие летние курсы.

– Только если тебе интересно, – неизменно говорила Мэрилин. – Только если ты сама хочешь.

Всякий раз она говорила искренне, но не замечала, что затаивает дыхание. А вот Лидия замечала. Да, отвечала она всякий раз. Да. Да. И мать выдыхала. В газете – которую Мэрилин между стирками прочитывала от корки до корки, раздел за разделом, размечая ими день, – брезжила надежда. Женщин стали принимать в Йель, затем в Гарвард. Страна учила новые слова: «позитивная дискриминация», «поправка о равных правах», «журнал “Мисс”». Про себя Мэрилин одной неразрывной златой нитью ткала будущее Лидии – и не сомневалась, что дочь тоже хочет такого будущего: Лидия в белом халате, на высоких каблуках, со стетоскопом на шее; Лидия над операционным столом, а вокруг толпятся мужчины, восхищенные ловкостью ее рук. Изо дня в день эта картина наливалась жизнью.

Изо дня в день Нэт за ужином молчал, пока отец расспрашивал Лидию про подруг, пока мать допытывалась про уроки. Когда они по родительскому долгу оборачивались к Нэту, он терял дар речи, поскольку отец – которого до сих пор жгло воспоминание о разбитом телевизоре и пощечине – и слышать не желал про космос. А Нэт читал и думал только об этом. На досуге прошерстил все книжки, какие нашел в школьной библиотеке. «Космические полеты. Аэродинамика. См. также: двигатель внутреннего сгорания; силовая установка; спутник». Заикаясь, он отвечал на пару вопросов, а затем прожектор вновь вперялся в Лидию, и Нэт уходил к себе, к своим журналам по аэронавтике, которые хранил под кроватью, как порнографию. Это вечное затмение его не ранило: каждый день к нему стучалась молчаливая и несчастная Лидия. Он понимал все, чего она не говорила; по сути, оно сводилось к не отпускай. Когда Лидия уходила – корпеть над домашней работой или проектом для научной выставки, – Нэт разворачивал телескоп к окну, к далеким звездам, к чужедальним краям, куда однажды отправится в одиночестве.

А Лидия – вселенский центр поневоле – каждый день собой скрепляла этот мир. Впитывала родительские мечты, унимала бурлящее внутри сопротивление. Текли годы. Пришли и ушли Джонсон, Никсон, Форд. Лидия стала грациозной; Нэт подрос. У материных глаз нарисовались морщинки; отцовские волосы засеребрились на висках. Лидия знала, чего жаждут родители, хоть они и не просили вслух. Всякий раз чудилось, что это такая мелочь – такая низкая плата за их счастье. И Лидия летом учила алгебру. Надевала платье и шла на танцы. Записалась на биологию в колледже – понедельник, среда, пятница, и так все лето. Да. Да. Да.

(А что же Ханна? Ей обустроили детскую в чердачной спальне, где хранили ненужное, и даже когда Ханна подросла, порой все на миг забывали, что она существует, – Мэрилин как-то за ужином поставила на стол четыре тарелки и не сообразила, что не так, пока не пришла Ханна. А та, словно понимая свое место в мироздании, из тихого младенца превратилась в зоркого ребенка – ребенка, что любит укромные углы, прячется в шкафах, за диванами, под низко свисающими скатертями, старается исчезнуть с глаз долой, а равно из сердца вон, дабы не нарушить семейного ландшафта.)

Спустя десятилетие после того ужасного года все перевернулось вверх тормашками. У всей планеты 1976 год тоже прошел не пойми как, завершился необычайно холодной зимой и странными заголовками «Снегопад в Майами». Лидии было пятнадцать с половиной, только-только начались зимние каникулы. Через пять месяцев она умрет. А в декабре, одна в спальне, она расстегнула рюкзак и вытащила контрольную по физике с красной оценкой «пятьдесят пять» наверху.

Курс биологии тоже был не сахар, но, заучив «царство», «тип» и «класс», первые контрольные она написала. Затем программа усложнилась, но Лидии повезло: мальчик, сидевший справа, учился исправно, писал крупно и никогда не прикрывал ответы рукой.

– Моя дочь, – осенью объявила Мэрилин миссис Вулфф (доктору Вулфф), – какой-то гений. Отличница по биологии в колледже, и к тому же единственная девочка.

Поэтому Лидия так и не сказала матери, что не понимает цикл трикарбоновых кислот, не умеет объяснить митоз. Когда мать вставила в рамочку табель из колледжа, Лидия повесила его на стенку и надела улыбку.

После биологии у Мэрилин возникли новые идеи.

– Давай ты осенью перепрыгнешь естествознание, – сказала она. – Ты же учила биологию со студентами – с физикой в старших классах справишься одной левой.

Зная, что это мамина голубая мечта, Лидия согласилась.

– Познакомишься со старшими, – сказал отец, – заведешь новых друзей.

И подмигнул, вспомнив, что в Ллойде «старше» означало «лучше». Но одиннадцатиклассники болтали друг с другом, сравнивали французские переводы, заданные на следующий урок, или зубрили Шекспира к сегодняшней контрольной, а с Лидией были просто вежливы – отстраненно любезны, как аборигены с иностранкой. Задачи про автокатастрофы, стреляющие пушки, грузовики, скользящие по льду с нулевым трением, – непонятно, как их решать. Гоночные машины на трассах с уклоном, американские горки с петлями, маятники и весы; Лидию крутило и кружило, снова и снова, туда и сюда. Чем дольше она размышляла, тем меньше понимала. Почему гоночные машины не опрокидываются? Почему вагончики на американских горках не падают? Она старалась понять, но вмешивалась гравитация, сдирала вагончики с рельсов, и поезда болтались ленточками на ветру. Каждый вечер Лидия садилась за учебники, и уравнения, испещренные всякими k, М и тетами, густо топорщили шипы, как ежевичные заросли. С подаренной матерью открытки над столом Эйнштейн показывал ей язык.

Оценки за контрольные неуклонно снижались, походили на какой-то дурной прогноз погоды: девяносто в сентябре, около восьмидесяти пяти в октябре, семьдесят с небольшим в ноябре, к Рождеству – шестьдесят с чем-то. В прошлый раз она сдала на шестьдесят два – формально осилила, но едва ли среди сильных. Перед уходом домой разодрала работу на крохотные клочки и скормила унитазу на третьем этаже. А теперь пятьдесят пять, и Лидия щурилась, точно от яркого света, хотя мистер Келли и не написал там «неуд». Лидия две недели прятала работу под учебниками в шкафчике, будто совокупный вес алгебры, истории и географии способен задушить эту контрольную до смерти. Мистер Келли задавал вопросы, намекал, что может позвонить родителям и сам, если нужно, и наконец Лидия пообещала, что после рождественских каникул принесет контрольную с подписью матери.

Всю жизнь Лидия слышала, как мамино сердце отстукивает один и тот же ритм: доктор, доктор, доктор. Мать мечтала об этом так отчаянно, что и вслух произносить не требовалось. Этот ритм никогда не смолкал. Лидия не могла вообразить иного будущего, иной жизни. Все равно что воображать мир, где Солнце вращается вокруг Луны, где нет никакого воздуха. Подпись она думала подделать, но у нее слишком округлый почерк, слишком выпуклые старательные буквы, как у маленькой. Никто не поверит.

А на той неделе случилась катастрофа похуже. Сейчас из-под матраса Лидия вытащила белый конверт. В глубине души надеялась, что содержимое магически изменилось, что за последние восемь дней слова разъело и можно сдуть их, как золу, и останется лишь безобидный белый листок. Она подула – совсем легонько, – и бумага затрепетала. Но буквы устояли. Уважаемый мистер Ли. Спасибо за участие в начальном этапе нашей приемной кампании. Поздравляем, Вы зачислены в гарвардский выпуск 1981 года.

Последние недели Нэт каждый день после уроков заглядывал в почтовый ящик – порой еще даже не поздоровавшись с матерью, еще даже не сняв ботинки. Лидия чувствовала, как он жаждет сбежать, – до того отчаянно, что все прочее тускнело. На прошлой неделе за завтраком Мэрилин прислонила к коробке мюсли домашку Лидии по математике.

– Я проверила вчера, когда ты уже легла, – сказала Мэрилин. – У тебя ошибка в двадцать третьем номере, милая.

Пять лет назад, год назад, даже полгода назад Лидия прочла бы в глазах брата сочувствие. Я понимаю. Я все понимаю. Подтверждение и поддержка в одном взгляде. На сей раз Нэт, погрузившись в библиотечную книгу, не заметил, как Лидия стиснула кулаки, как у нее внезапно покраснели веки. Грезя о своем будущем, он больше не слышал все, чего она не говорила.

Столько лет лишь он и слушал. С исчезновения и возвращения матери Лидия ни с кем не дружила. В ту первую осень на переменах стояла в сторонке, глядя вдаль на часы «Первого федерального банка». Едва проходила очередная минута, Лидия зажмуривалась и воображала, чем сейчас занята мать: протирает кухонную столешницу, наливает воду в чайник, чистит апельсин, – будто груз этих подробностей удержит мать дома. Впоследствии Лидия задумается, не потому ли упустила свой шанс – и был ли шанс. Как-то раз она открыла глаза, а перед ней стоит Стейси Шервин. Стейси Шервин с золотыми волосами до пояса, в окружении стайки девчонок. В Миддлвудском детском саду Стейси Шервин творила и рушила репутации, уже умело пользовалась властью. Совсем недавно она объявила: «Джаннин Коллинз воняет помойкой», и Джаннин Коллинз кинулась прочь, сдирая очки с заплаканного лица, а свита Стейси захихикала. Лидия потрясенно наблюдала с безопасного расстояния. Стейси заговорила с ней лишь однажды, в первый день: «А китайцы празднуют День благодарения?» И затем: «А у китайцев есть пупок?»

– Мы после школы идем ко мне, – объявила теперь Стейси. Глянула на Лидию и отвела глаза. – Ты тоже приходи.

Лидию обуяли подозрения. Неужто Стейси Шервин выбрала ее? Стейси смотрела в пол, накручивая локон на палец, а Лидия сверлила ее взглядом, будто рассчитывала проникнуть в голову. Играет или заигрывает? Не поймешь. А затем Лидия подумала про мать – как та выглядывает из кухонного окна, ждет ее.

– Я не могу, – наконец ответила Лидия. – Мама велела сразу домой.

Стейси пожала плечами, отошла, и остальные потянулись за ней, по себе оставив внезапный хохоток, – то ли Лидия не расслышала шутки, то ли над ней и смеялись.

Приветили бы ее или высмеяли? Лидия так и не узнает. Она не ходила на дни рождения, на роллердром, в бассейн центра отдыха, никуда. Каждый день мчалась домой, чтобы поскорее увидеть мамино лицо, чтобы мама улыбнулась. Ко второму классу девочки перестали ее приглашать. Лидия говорила себе, что ей все равно, зато мама дома. Прочее неважно. Шли годы; Лидия наблюдала, как Стейси Шервин (золотистые волосы заплетены в косу, затем выпрямлены, затем взбиты) машет подругам, притягивает их – так горный хрусталь приманивает и берет в плен свет. Лидия смотрела, как Дженн Питтмен сует записку Пэм Сондерс, а та разворачивает записку под партой и хихикает; видела, как Шелли Брайерли раздает мятную жвачку, и чуяла сладкую мяту, когда пластинки в фольге проплывали мимо.

Без Нэта эти годы были бы совсем невыносимы. Каждый день с самого детского сада Нэт занимал Лидии место – в столовой ставил табурет напротив себя, в автобусе на зеленом виниловом сиденье клал книжки. Если Лидия приходила первой, она занимала место ему. Спасибо Нэту, ей не приходилось ездить домой в одиночестве, пока все весело болтают парами; не надо было выпаливать: «Можно я сяду?» – рискуя нарваться на отказ. Ничего такого не обсуждалось, но оба понимали это как обещание: Нэт всегда позаботится о том, чтобы Лидии нашлось место. Она всегда сможет сказать: «Я жду кое-кого. Я не одна».

А теперь Нэт уедет. Придут и другие письма. На случай, если Вы решите учиться у нас, через несколько дней Вы получите пакет документов с анкетами. Но пока что Лидии можно пофантазировать, как она умыкнет следующее письмо, и то, что за ним, и то, что потом, и всё спрячет под матрасом, где Нэт не найдет, чтобы у него не было выбора, чтобы он остался.

Нэт внизу перебирал конверты: реклама продуктового, счет за электричество. Письма нет. Осенью, когда консультант по профориентации спросила Нэта о планах, он шепотом, будто делился грязной тайной, ответил:

– Космос. Космическое пространство.

Миссис Хендрик пощелкала шариковой ручкой, раз-два, и Нэту почудилось, что она сейчас засмеется. Последний раз на Луну летали почти пять лет назад; Америка переплюнула Советы и переключилась на что-то другое. Но миссис Хендрик сказала, что тут есть два пути: пилот или ученый. Она открыла его результаты экзаменов. «Хорошо с минусом» по физкультуре; «отлично с плюсом» по тригонометрии, математике, биологии, физике. Нэт грезил о Массачусетском технологическом, о Карнеги-Меллон или Калтеке, даже запрашивал буклеты, но понимал, что отец одобрит только Гарвард. Все прочие вузы для Джеймса – удел неудачников. В колледже, думал Нэт, возьму физику, материаловедение, аэродинамику. Колледж – стартовая площадка, начало пути в неведомые края, перевалочный пункт на Луне перед прыжком в открытый космос. Нэт бросит всё и всех – и, хотя сам себе не признавался, «всех» подразумевало и Лидию.

Лидии уже исполнилось пятнадцать, она подросла; в школе, накрасив губы и подобрав волосы, походила на взрослую. А дома – на перепуганную пятилетнюю девочку, что выползала на берег, цепляясь за руку брата. Вблизи кожа ее пахла по-девчачьи – даже название духов детское, «Бейби софт». С того самого лета Нэт чувствовал, что они связаны лодыжками, что ее вес тянет, сбивает его с ног. За десять лет узел так и не ослаб и уже натирал. Все эти годы Нэт, единственный, кто все понимал про родителей, впитывал горести Лидии, безмолвно сочувствовал, сжимал ей плечо, криво улыбался. Говорил: «Мама вечно хвастается тобой перед доктором Вулфф. А мое “отлично с плюсом” по химии даже не заметила». Или: «Помнишь, я в девятом классе пропустил школьный бал? Папа сказал: “Ну, раз с тобой ни одна пойти не захотела…”» Нэт ободрял ее тем, что перебор любви лучше недобора. И все эти годы дозволял себе лишь мысль: «Когда я поступлю в колледж…» До конца не додумывал, но в воображаемом будущем уплывал прочь, ничем не связанный.

Рождество на носу, а письма из Гарварда все нет. Нэт вошел в гостиную, не включив люстру – хватит разноцветной елочной гирлянды. В темных стеклах отражалось по елочке. Придется печатать новые эссе, ждать ответа из других вузов – второго, третьего, четвертого приоритета, – а может, навеки остаться дома. Из кухни донесся отцовский голос:

– По-моему, ей понравится. Я как увидел, сразу подумал про нее.

В антецеденте нет нужды: у них в доме «она» – всегда Лидия. Гирлянда мигала, гостиная смутно вырисовывалась во тьме и исчезала вновь. Нэт закрывал глаза, когда включались огни, открывал, когда выключались, и видел непрерывную темноту. Затем позвонили в дверь.

Пришел Джек – у Нэта еще не вызывавший подозрений, лишь застарелое недоверие и неприязнь. Температура ниже нуля, но на Джеке только фуфайка с капюшоном, молния застегнута до половины, внизу футболка – Нэт не разобрал, что на ней написано. Истрепанные отвороты джинсов намокли в снегу. Джек вынул руку из кармана фуфайки и протянул Нэту. На миг Нэт замялся – что, надо пожать? А потом увидел, что Джек двумя пальцами держит конверт.

– К нам принесли, – сказал Джек. – Только что пришел домой и увидел. – Ткнул пальцем в красный герб в углу: – Ну что – похоже, ты в Гарвард отчаливаешь.

Конверт был толстый и тяжелый, будто распух от добрых вестей.

– Поглядим, – ответил Нэт. – Могли ведь и отказать, да?

Джек не улыбнулся.

– Ага, – пожал плечами он. – Не знаю.

И, не попрощавшись, зашагал домой, продавливая цепочку следов в заснеженном дворе Ли.

Нэт закрыл дверь, включил свет в гостиной и обеими руками взвесил конверт. В комнате вдруг стало нестерпимо жарко. Клапан отодрался криво, и Нэт выдернул письмо, помяв с краю. Уважаемый мистер Ли. Еще раз поздравляем, Вы зачислены в гарвардский выпуск 1981 года. От облегчения ослабли все суставы.

– Это кто был? – В дверь заглянула Ханна – она подслушивала из коридора.

– Письмо… – Нэт сглотнул. – Из Гарварда.

Само слово покалывало язык. Нэт попытался было дочитать, но буквы расплывались. Поздравляем. Еще раз. Видимо, почтальон потерял первое письмо, но это неважно. Вы зачислены. Нэт сдался, улыбнулся Ханне, которая вошла на цыпочках и прислонилась к дивану.

– Я поступил.

– В Гарвард? – спросил Джеймс, войдя из кухни.

Нэт кивнул.

– Принесли Вулффам, – пояснил он, предъявляя письмо. Но на письмо Джеймс и не взглянул. Он глядел на сына, в кои-то веки не хмурясь, а Нэт вдруг заметил, что стал ростом с отца, что они смотрят глаза в глаза.

– Неплохо, – сказал Джеймс. Улыбнулся, будто застеснявшись, положил руку Нэту на плечо, Нэт почувствовал ее сквозь рубашку – тяжелую теплую руку. – Мэрилин. Угадай что?

Из кухни, стуча каблуками, прибежала мать.

– Нэт, – сказала она, от души целуя его в щеку. – Нэт. Что, правда? – Она выхватила письмо. – Боже мой. Восемьдесят первый год. Какие мы старые, Джеймс, да?

Нэт не слушал. Он думал: «Это по правде. Получилось, я выбрался, я уезжаю».

Лидия смотрела с вершины лестницы, как отцовская рука все сильнее стискивает Нэту плечо. Лидия и не помнила, когда отец в последний раз так Нэту улыбался. Мать поднесла письмо к свету, точно драгоценный манускрипт. Ханна, локтями уцепившись за подлокотник дивана, торжествующе болтала ногами. А брат молчал, потрясенный и благодарный, 1981 год блистал в его глазах прекрасной далекой звездой, и у Лидии в груди что-то зашаталось, с грохотом обрушилось. Все как будто услышали, задрали головы, и едва Нэт открыл рот, чтобы прокричать свои добрые вести, Лидия сверху сообщила:

– Мам, я не сдам физику. Велели тебе сказать.

Вечером, когда Нэт чистил зубы, дверь ванной скрипнула, к косяку привалилась Лидия. Лицо бледное, почти серое, и Нэт мимолетно ее пожалел. За ужином мать от лихорадочных вопросов – как Лидия такое допустила, она что, не понимает? – перешла к прямолинейным заявлениям:

– Ты представь – вот ты стала старше и не можешь найти работу. Ты только представь.

Лидия не спорила, и перед лицом дочериного молчания Мэрилин вновь и вновь зловеще пророчила:

– Ты что, собираешься просто найти мужика и выскочить замуж? Других планов на жизнь у тебя нет?

Она еле сдерживалась, чтоб не расплакаться прямо за столом. Спустя полчаса Джеймс сказал:

– Мэрилин… – Но она пробуравила его таким взглядом, что он осекся и вилкой потыкал волокна тушеной говядины в расслаивающейся луковой подливе. Про Гарвард, про письмо, про Нэта все позабыли.

После ужина Лидия пришла к Нэту в гостиную. Письмо из Гарварда лежало на кофейном столике, и Лидия потрогала печать со словом VERITAS.

– Поздравляю, – тихо сказала Лидия. – Я так и знала, что ты поступишь.

Нэт злился и разговаривать не пожелал, вперился в телик, где заливались Донни и Мари, не успели они допеть, Лидия убежала к себе, хлопнув дверью. А теперь стояла, вся пепельная, босиком на кафеле.

Нэт понимал, чего она хочет: утешения, его самоуничижения, мгновения, которое он предпочел бы забыть. Только бы ей полегчало. Мама переживет. Все будет хорошо. Помнишь, как?.. Но он не хотел вспоминать минуты, когда отец сдувал пылинки с Лидии, а на него взирал, пылая разочарованием; когда Лидию мать хвалила, а на него не смотрела – смотрела мимо, насквозь, будто он из воздуха. Он хотел посмаковать драгоценное письмо, обещание долгожданного побега, грядущий новый мир, белый и чистый, как мел.

Не глядя на Лидию, Нэт яростно сплюнул в раковину и пальцами смахнул пену в сток.

– Нэт, – прошептала Лидия, когда он шагнул из ванной, и по дрожи в голосе он понял, что она плакала и вот-вот заплачет опять.

– Спокойной ночи, – сказал он и закрыл дверь.

Наутро Мэрилин прикнопила проваленную контрольную в кухне на стенку напротив стула Лидии. Следующие три дня с завтрака до ужина, хлопнув по столу учебником физики, подсаживалась к дочери. Лидию просто надо чуточку ободрить. Импульс и инерция, кинетическая энергия и потенциальная – все это пряталось у Мэрилин на задворках сознания. Она читала вслух у Лидии через плечо: Действию всегда есть равное и противоположное противодействие. Вместе с Лидией снова и снова решала задачи из проваленной контрольной, пока Лидия не научилась всё решать правильно.

Лидия, однако, не говорила матери, что к третьему разу попросту зазубрила ответы. Весь день, сидя за столом над своей физикой, она ждала, что вмешается отец: «Мэрилин, хватит. Каникулы на дворе, ну честное слово». Но отец молчал. С Нэтом Лидия не разговаривала с того вечера (как она его называла) и верно догадалась, что и он злится на нее, – в кухню он приходил только поесть. Даже Ханна была бы утешением – маленьким молчаливым буфером, – но Ханны, как обычно, не видать. Вообще-то Ханна пряталась под приставным столиком в прихожей, чтоб ее не заметили из кухни, и слушала, как шуршит карандаш Лидии. Ханна обнимала коленки и посылала тихие терпеливые мысли, но сестра их не слышала. К рождественскому утру Лидия ненавидела их всех и не обрадовалась, даже увидев, что Мэрилин наконец сняла со стены контрольную.

Раздача подарков под елкой тоже была теперь замарана. Джеймс брал из груды свертки в ленточках, раздавал семейству, а Лидия в ужасе предчувствовала материн подарок. Обычно мать дарила ей книги – книги, о которых мать втайне мечтала сама, хотя обе они этого не сознавали; книги, которые после Рождества Мэрилин порой заимствовала у Лидии из шкафа. Лидии они всегда были не по возрасту сложны – не подарки, а прозрачные намеки. В прошлом году – «Цветной атлас человеческой анатомии», такой огромный, что на полку стоймя не влезал; за год до того – толстенный том под названием «Знаменитые женщины-ученые». Знаменитые женщины нагоняли скуку. Вечно одна и та же история: им сказали, что нельзя, а они решили все равно. Потому что действительно хотели, раздумывала Лидия, или потому что им запретили? От анатомии ее мутило – мужчины и женщины с содранной кожей, потом с содранными мускулами, а потом лишь оголенные скелеты. Она полистала цветные вклейки, захлопнула книгу и еще долго ежилась, не в силах стряхнуть неотвязное омерзение, как собака – воду после дождя.

Нэт увидел, как сестра моргает, как краснеют ее глаза, и сквозь его злость пробился росток жалости. Нэт уже одиннадцать раз перечитал письмо из Гарварда и наконец внушил себе, что это правда: его приняли. Через девять месяцев он сбежит, и от этого все остальное уже не жалило. Да, родителей больше волнует неудача Лидии, чем его успех, – и пускай. Он уезжает. Он будет в колледже, а Лидия останется. Мысль эта, наконец облеченная в слова, отдавала горькой радостью. Отец протянул Нэту подарок в красной фольге, Нэт осторожно улыбнулся Лидии, а та сделала вид, что не заметила. После трех безутешных дней она еще не была готова его простить, но его улыбка согрела ее, как глоток чаю в холодный зимний день.

Лидия простила бы брата, не взгляни она на потолок. Но что-то бросилось ей в глаза – белое пятно Роршаха, – и в голове воздушным шариком всплыло воспоминание. Все они были еще маленькие. Мать повезла Ханну к врачу, а Лидия с Нэтом остались дома одни и прямо над окном заметили громадного паука. Нэт взобрался на диван и раздавил его отцовским ботинком, оставив на потолке черную кляксу и полследа подошвы. «Скажи, что это ты сделала», – взмолился он, но Лидия придумала кое-что получше. Взяла флакон замазки, стоявший у отцовской пишмашинки, и закрасила все пятна, одно за другим. Родители так и не заметили белых крапин на кремовом потолке, а Лидия с Нэтом месяцами потом посматривали вверх и с улыбкой переглядывались.

Теперь, присмотревшись, Лидия различила бледные следы отцовской подошвы и большую кляксу от паука. Она и Нэт были союзниками. Всегда вместе, даже в такой вот мелкой ерунде. Она и не думала, что однажды это закончится. Утренний свет плеснул на стену – получились тени и ослепительные лужи. Лидия сощурилась, пытаясь отличить белый от белесого.

– Лидия?

Все деловито разворачивали подарки; Нэт в углу вставлял пленку в новый фотоаппарат; на матери поверх халата поблескивал рубиновый кулон на золотой цепочке. Отец протягивал Лидии сверток – маленький, компактный, угловатый, как шкатулка для драгоценностей.

– Это от меня. Сам выбирал.

И просиял. Обычно Джеймс предоставлял рождественские покупки Мэрилин, и с его молчаливого согласия она подписывала карточки «С любовью от мамы и папы». Но это он купил сам и спешил одарить дочь.

Если сам, подумала та, значит, это что-то особенное. Она мигом простила отца за то, что не вмешивался. Тут под оберткой что-то изысканное, драгоценное. Лидия вообразила золотую цепочку – девочки в школе носили такие не снимая, с золотыми крестиками, полученными на конфирмацию, или с кулончиками, гнездившимися в ямке между ключицами. И отец подарил ей такую же. Эта цепочка перечеркнет книги, подаренные матерью, и все последние три дня. Это будет сувенир, говорящий: «Я тебя люблю. Ты прекрасна как есть».

Лидия сунула пальцы под обертку, и на колени ей выпала толстенькая черно-золотая книжка. «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей». Обложку напополам разрезала ярко-желтая полоса. «Основные методы обращения с людьми. Шесть способов понравиться людям». А вверху темно-красные буквы: «Чем больше извлечете из этой книги, тем большего добьетесь в жизни!» Джеймс улыбался от уха до уха.

– Я подумал, тебе пригодится, – сказал он. – Это… ну, помогает завоевывать друзей. Стать популярной. – И он погладил заглавие на обложке.

Сердце у Лидии в груди застыло льдинкой и ускакало прочь.

– У меня есть друзья, пап, – сказала Лидия, вполне сознавая, что врет.

Отцовская улыбка дрогнула.

– Конечно. Я просто подумал – ну, ты взрослеешь, старшие классы, навыки общения очень важны. А это научит тебя со всеми ладить. – Глаза его метнулись к книжке. – Она с тридцатых годов выходит. Считается, что ничего лучше об этом не написали.

Лидия с усилием сглотнула.

– Замечательно, – сказала она. – Спасибо, пап.

На другие подарки, горкой лежавшие у нее на коленях, надежды не было, но Лидия все равно их открыла. Мохнатый акриловый шарф «Орлон» от Нэта. Альбом Саймона и Гарфанкела от Ханны. От матери, как обычно, книги: «Женщины-первопроходцы в науке», «Основы физиологии».

– Я подумала, тебе будет интересно, – сказала Мэрилин, – раз у тебя так хорошо с биологией.

Она отхлебнула чаю, и от ее хлюпа Лидию по спине подрал мороз. Когда под елкой не осталось ничего, кроме скомканной бумаги и обрывков ленточек, Лидия аккуратно составила в стопку свои дары; отцовская книжка легла сверху. На обложку упала тень – отец стоял у Лидии за спиной.

– Не понравилась книга?

– Конечно, понравилась.

– Я подумал, это полезно, – сказал он. – Хотя ты там, наверное, ничего нового не найдешь. – Он ущипнул ее за щеку. – Как завоевывать друзей. Жалко, что… – И осекся, сглотнул остаток фразы: «Жалко, что у меня ее не было в твои годы». Может, подумал он, все вышло бы иначе; умей он обращаться с людьми, знай он, как им понравиться, стал бы своим в Ллойде, очаровал бы мать Мэрилин, работал бы в Гарварде. Смог бы добиться в жизни большего. – Я подумал, тебе понравится, – вяло договорил он.

Отец никогда не рассказывал про детство, Лидия не знала историю брака родителей и их переезда в Миддлвуд, но уловила эту муку, глубокую и пронзительную, точно звук туманного горна. Больше всего отец переживал, всем ли нравится Лидия. Не чужая ли она. Лидия открыла книгу на первой главе. «Принцип 1: Не критикуйте, не осуждайте, не жалуйтесь».

– Восторг, – сказала она. – Спасибо, пап.

Резкость ее тона Джеймс уловил, но пропустил мимо ушей. Еще бы ей не раздражаться – на что ей сдался такой подарок? У Лидии и так полно друзей: чуть не каждый вечер, доделав уроки, она болтает по телефону. Что за глупость – дарить ей эту книгу. И он про себя поставил галочку: надо в следующий раз подарить что-нибудь получше.

А правда была такова: в тринадцать лет по настоянию отца Лидия позвонила Пэм Сондерс. Даже не знала номера – пришлось смотреть в телефонной книге, которая разлеглась на коленях, пока Лидия крутила диск. Помимо телефона в кухне и в кабинете, аппарат был на площадке, у диванчика под окном, куда мать накидала подушек и поставила вялую сенполию. Кто ни пройдет внизу, может подслушать. Лидия подождала, пока отец уйдет в гостиную, и набрала последнюю цифру.

– Пэм? – сказала она. – Это Лидия.

Пауза. Она почти расслышала, как Пэм морщит лоб.

– Лидия?

– Лидия Ли. Из школы.

– А. – Снова пауза. – Привет.

Лидия вставила палец в завитки телефонного провода и поразмыслила, что бы такого сказать.

– Ну… как тебе сегодня контрольная по географии?

– Да ничего. – Пэм щелкнула жвачкой – получился тихий цок. – Ненавижу школу.

– Я тоже, – сказала Лидия. И впервые поняла, что это правда, и от своего признания расхрабрилась. – Слушай, пошли на роллердром в субботу? Мой папа нас отвезет.

В голове мелькнула картина: они с Пэм, смятенные и смешливые, кружат по роллердрому. И как счастлив отец на трибунах.

– В субботу? – Резкая, испуганная тишина. – Ой, слушай, я не могу. Может, как-нибудь в другой раз? – В трубке кто-то забормотал. – Мне пора. Сестре телефон понадобился. Пока. – И щелчок – трубка опустилась на рычаг.

Ошарашенная этим внезапным финалом, Лидия так и сидела с трубкой, и тут у подножия лестницы возник отец. Едва он увидел, что она на телефоне, лицо его просветлело, словно тучи сдуло сильным ветром. Лидия увидела, каким он, наверное, был в юности, задолго до ее рождения, – мальчишка, оптимист, мечты о будущем сияют в глазах звездами. Отец улыбнулся ей и подчеркнуто на цыпочках возвратился в гостиную.

А Лидия так и сидела с трубкой у щеки, сама не веря, до чего легко, оказывается, разбудить в нем эту радость. Вроде бы такая мелочь. Об этом Лидия думала в следующий раз, когда взяла трубку, прижала к уху и шептала: «Мм-м, ага – что-что она сделала?» – пока отец не вышел в коридор, не остановился под лестницей, не улыбнулся и не удалился. Время шло, Лидия воображала девочек, за которыми наблюдала издали, придумывала, что сказала бы, если б и впрямь с ними дружила. «Шелли, смотрела вчера “Старски и Хатч”? Ой, Пэм, это сочинение по английскому – десять страниц, с ума сойти! Миссис Грегсон думает, нам заняться больше нечем? Стейси, ты с этой прической – вылитая Фэрра Фосетт. Вот бы мне такие волосы». Поначалу это была мелочь, и гудок дружески напевал ей в ухо. А теперь эта книжка – и какие уж тут мелочи.

После завтрака Лидия по-турецки села в уголке под елкой и снова открыла книгу. Умейте слушать. Пусть люди говорят с вами о себе. Полистала еще. Помните: вашим собеседникам в сто раз интереснее они сами, их собственные проблемы и желания, чем вы с вашими проблемами.

Нэт в другом углу уткнулся глазом в видоискатель нового фотоаппарата, навел объектив на Лидию и теперь менял фокус, приближая ее и отдаляя. Так он извинялся за то, что не разговаривал с ней, захлопнул дверь у нее перед носом, когда ей совсем не хотелось оставаться одной. Лидия это понимала, но была не в настроении мириться. Через несколько месяцев он уедет, а она останется тут одна завоевывать друзей, влиять на людей и первопроходить в науке. Не успел Нэт ее щелкнуть, Лидия опустила глаза, волосами занавесив лицо. Улыбка говорит: «Вы мне нравитесь. С вами я счастлив. Я вам рад». Вот почему все обожают собак. При встрече они от радости готовы выпрыгнуть из собственной шкуры. Собаки, подумала Лидия. Вообразила себя собакой, покорной и дружелюбной, золотистым рет ривером с черной улыбкой и бахромчатым хвостом, но не складывалось: она не дружелюбна, не чистокровна, не блондинка. Она замкнута и подозрительна, как псина Вулффов – дворняга, вечно готовая к вражескому нападению.

– Лидс, – окликнул Нэт. (Вот прицепился, а?) – Лидия. Ли-иди-и-я.

Сквозь завесь волос Лидия увидела, как в нее гигантским микроскопом целится объектив.

– Улыбочку.

Вам неохота улыбаться? Что делать тогда? Заставьте себя улыбнуться. Ведите себя так, будто вы уже счастливы, и от этого непременно станете счастливее.

Лидия перебросила через плечо медленно раскручивающийся хвост. И в упор уставилась в черный глаз фотоаппарата, не улыбнувшись, не изогнув губы ни чуточки, даже когда услышала, как щелкнул затвор.

В школе после каникул Лидии первым делом предстояла физика, но из дома она сбежала с облегчением. На стол мистеру Келли оценкой вниз положила контрольную с подписью матери. Мистер Келли уже рисовал график на доске. «Раздел II: Электричество и магнетизм», – написал он поверху. Лидия села на свое место и легла на парту щекой. Кто-то канцелярской кнопкой протыкал в столешнице слово ХЕР размером с десятицентовик. Лидия прижала к нему палец, а когда отняла, на коже рубцом осталось зеркальное ХЕР.

– Хорошие были каникулы?

Джек. Рухнул за соседнюю парту, одну руку закинул на спинку, точно на девичьи плечи. Лидия почти не была знакома с Джеком, хотя он жил на углу, и много лет с ним даже не разговаривала. Волосы у него потемнели до оттенка песочного пляжа, детские веснушки побледнели, но не исчезли. Однако Лидия знала, что Нэту Джек совсем не нравится, никогда не нравился, и хотя бы поэтому обрадовалась.

– А ты что тут забыл?

Джек глянул на доску:

– Электричество и магнетизм.

Лидия покраснела.

– В смысле, – сказала она, – это же одиннадцатый класс.

Джек выудил из рюкзака шариковую ручку без колпачка и закинул ногу на ногу, щиколоткой на колено.

– А вам неизвестно, мисс Ли, что для успешного окончания школы необходима физика? Я в том году завалил второй триместр, а посему вернулся вновь. Последний шанс.

И он принялся синими чернилами обводить рисунок на подошве кроссовки. Лидия подскочила:

– Завалил?

– Завалил, – подтвердил он. – Пятьдесят два процента. Ниже, чем ниже среднего. Я понимаю, мисс Ли, вам эту концепцию постичь трудно. Вы никогда ничего не заваливали.

Лидия вся подобралась.

– Вообще-то, – сказала она, – я сама вот-вот физику завалю.

Джек не повернул головы, но Лидия увидела, как он задрал одну бровь. А потом он ее удивил: наклонился через проход и нарисовал ей на коленке джинсов крошечный нолик.

– Тайный знак нашего общества, – пояснил он под трель звонка. Взглянул в упор – глаза темные, серо-голубые. – Добро пожаловать, мисс Ли.

Весь урок Лидия пальцем обводила нолик и краем глаза наблюдала за Джеком. Его занимало что-то незримое, и он будто не слышал ни гундежа мистера Келли, ни шороха карандашей, ни жужжания потолочной флуоресцентной лампы. Большим пальцем барабанил по парте. «Может, он захочет дружить? – размышляла Лидия. – Нэт его убьет. Или меня». Но дни шли, а Джек больше ни слова ей не говорил. Иногда опаздывал, а потом весь урок лежал головой на парте; иногда прогуливал. Нолик стерся после стирки. Лидия не поднимала головы от тетрадей. Списывала с доски все, что писал мистер Келли, туда-сюда листала учебник – так часто, что истрепались края.

В конце января за ужином мать поставила на стол салат и блюдо коробочной пасты с фаршем и выжидательно посмотрела на Лидию, так и эдак наклоняя голову – точно ушастый кролик пытается расслышать сигнал. Наконец спросила:

– Лидия, как у тебя с физикой?

– Нормально. – Лидия вилкой проткнула морковный кружок. – Лучше. Уже лучше.

– Насколько лучше? – спросила мать уже резче.

Лидия разжевала морковку.

– Контрольной пока не было. Но с домашкой нормально.

Соврала она лишь отчасти. Первая контрольная триместра – на следующей неделе, а пока Лидия продиралась через задания: задачи с нечетными номерами списывала из ответов в конце учебника, а в четных мухлевала как могла.

Мать нахмурилась, но зачерпнула себе пасты.

– Спроси учителя – может, он задаст тебе дополнительно, будут лишние оценки, – сказала она. – Ты же не хочешь, чтоб из-за физики у тебя все просело. С твоими способностями…

Лидия пырнула вилкой клинышек помидора. Заорала бы, если б не эта тоска в материном голосе.

– Я знаю, мам, – сказала Лидия. Глянула на Нэта, надеясь, что он сменит тему беседы, однако Нэт не заметил – ему было о чем подумать.

– А как делишки у Шелли? – спросил Джеймс.

Лидия помолчала. Прошлым летом по настоянию отца она пригласила Шелли в гости. Шелли в основном кокетничала с Нэтом – подбивала его играть в мяч во дворе, спрашивала, кто, по его мнению, красивее – Линда Картер или Линдзи Ваг нер. Шелли с Лидией не разговаривали с тех самых пор.

– Хорошо, – ответила она. – Занята. Секретарь школьного комитета.

– Может, и тебе поучаствовать? – сказал Джеймс. Помахал ей вилкой – типа, мудрец, сейчас выдаст афоризм. – Наверняка они от помощи не откажутся. А у Пэм и Карен как?

Лидия посмотрела в тарелку, на едва тронутый салат, на печальный ком фарша с сыром. С Карен она в последний раз общалась год назад, Джеймс подвозил их домой с дневного сеанса «Пролетая над гнездом кукушки». Поначалу Лидия гордилась: в кои-то веки ее планы – не вранье. Карен только переехала в Миддлвуд, Лидия, от ее новизны осмелев, предложила сходить в кино, и Карен ответила: «Давай, конечно, чего бы нет?» А потом всю дорогу отец Лидии выставлялся клевым: «Пять братьев и сестер, Карен? Прямо как в “Семейке Брейди”!

Смотришь по телику?» «Пап, – говорила Лидия. – Пап». Но он не затыкался, расспрашивал Карен, какие пластинки нынче модно слушать, спел пару строк с «Ватерлоо», хотя альбому уже два года. Карен отвечала «да», «нет» и «не знаю», теребила нижнюю бусину на сережке. Лидии хотелось растаять и утечь в подушки сиденья, глубоко-глубоко в поролон, где ничегошеньки не слышно. Она хотела сказать что-нибудь про фильм, но ничего не придумала. Вспоминала только пустые глаза Джека Николсона, когда ему на лицо опускается подушка. Тишина в машине разбухала, пока они не подъехали к дому Карен. В понедельник за обедом Лидия подошла к столу Карен и выдавила улыбку.

– Извини, что отец тебе по ушам ездил, – сказала она. – Господи, ужас как за него неловко.

Карен отколупала крышечку с пластиковой баночки, слизала йогурт и пожала плечами.

– Да ничего, – сказала она. – Даже трогательно. В смысле, понятно же, что он просто хочет помочь тебе вписаться.

Теперь же Лидия пронзила отца взглядом, а тот жизнерадостно улыбнулся, будто горд, что много знает про ее друзей, помнит их имена. Собака, подумала Лидия, собака, которая ждет подачки.

– У них все отлично, – ответила она. – Просто отлично.

Мэрилин через стол тихо произнесла:

– Перестань ее изводить, Джеймс. Пусть поужинает спокойно.

А Джеймс сказал не так тихо:

– Это же не я ее из-за уроков пилю.

Ханна гоняла по тарелке комок фарша, точно камешек. Лидия поймала взгляд Нэта. «Умоляю, – подумала она. – Скажи что-нибудь».

Нэт набрал в грудь побольше воздуху. Он собирался с духом весь вечер.

– Пап? Я хотел тебя попросить кое-что подписать.

– Подписать? – переспросил Джеймс. – Что подписать?

– Для Гарварда. – Нэт отложил вилку. – Заявка на общежитие и на поездку в кампус. Я могу съездить в апреле на выходные. Там меня один студент готов принять. – Едва он заговорил, слова вылились сплошным потоком на одном дыхании: – Я откладывал деньги, хватит на автобусный билет, и в школе я пропущу всего несколько дней. Но мне нужно разрешение.

«Пропущу несколько дней», – подумала Лидия. Родители его ни в жизнь не отпустят.

Но оба, как ни странно, кивнули.

– Разумно, – сказала Мэрилин. – Сначала попробуешь, каково жить на кампусе, а осенью все уже будет по-настоящему.

Джеймс сказал:

– На автобусе ужасно долго. Я думаю, по такому случаю мы можем позволить себе самолет.

Нэт ухмыльнулся сестре, двояко торжествуя: «Они от тебя отстали. И они согласились». Лидия, кончиком ножа рисуя дорожки в сырном соусе, думала лишь об одном: «Вот не терпится ему уехать».

– А знаете, кто со мной на физике? – внезапно сказала она. – Джек Вулфф, который на углу живет.

Она погрызла кусок капусты и присмотрелась к реакции. Имя влетело родителям в одно ухо и вылетело из другого, будто и не было произнесено. Мать сказала:

– Лидди, кстати, я могу тебе помочь готовиться в субботу, если хочешь.

Отец сказал:

– Давненько я не видел Карен. Может, вы в кино сходите? Я отвезу.

А вот Нэт вздернул голову, словно рядом пальнули из ружья. Лидия улыбнулась в тарелку. И мигом решила, что будет с Джеком дружить.

Поначалу казалось, что шансов ноль. На физику Джек не ходил с неделю, и несколько дней после уроков Лидия болталась у машины, пока не застала Джека одного. В первый день он вышел с какой-то блондинкой из одиннадцатого класса; Лидия нырнула за куст и посмотрела сквозь ветки. Джек сунул руки блондинке в карман, затем под пальто, и когда та изобразила оскорбленную невинность и его оттолкнула, закинул ее на плечо и пригрозил бросить в сугроб, а она между тем визжала, хихикала и молотила его по спине кулаками. Джек поставил ее на землю, открыл дверцу своего «жука», блондинка села, они уехали, пыхая выхлопом, и Лидия понимала, что они не вернутся. На второй день Джек вообще не появился, и Лидия в конце концов поплелась домой. Снегу нападало до середины икры; всю зиму стояли рекордные холода. В сотне миль к северу замерзло озеро Эри, в Баффало снегопады завалили дома по крыши и пожрали линии электропередачи. Дома Нэт, который и не припоминал, когда в последний раз ездил в автобусе без Лидии, осведомился:

– А ты куда подевалась? – Но она молча потащилась по лестнице к себе.

На третий день Джек вышел из школы один, а Лидия вдохнула поглубже и выбежала на обочину. Как обычно, Джек был без куртки и перчаток. В покрасневших пальцах сплюснул сигарету.

– Не подвезешь? – спросила Лидия.

– Мисс Ли. – Джек ногой сбил сугроб с переднего колеса. – А вам разве не на автобусе полагается?

Она пожала плечами, потуже намотала шарф:

– Опоздала.

– Я не прямо домой.

– Это ничего. Очень холодно пешком.

Джек порылся в кармане и достал ключи.

– А ваш брат точно не против, что вы знаетесь с таким, как я? – спросил он, задрав бровь.

– Он мне не сторож.

Лидия не собиралась так орать. Джек ухмыльнулся, дохнув клубом дыма, и сел за руль. Лидия, алея щеками, чуть было не ушла прочь, когда он наклонился и повернул ручку с пассажирской стороны.

Теперь, сев в машину, Лидия не знала, что сказать. Джек завел двигатель, переключил передачу, и на доске, очнувшись, замигали здоровенный спидометр и датчик топлива. Больше никаких приборов. А в машине у родителей Лидии куча индикаторов и лампочек: заканчивается масло, перегрелся двигатель, включен стояночный тормоз, открыта дверца, или багажник, или капот. Тебе не доверяют. За тобой вечно нужен глаз да глаз – нужно напоминать тебе, что делать и чего не делать. Лидия никогда не бывала с мальчиком наедине – мать запрещала ей встречаться с мальчиками (не то чтобы Лидия порывалась), – и к тому же она сообразила, что прежде с Джеком и не разговаривала по-человечески. Ее представления о том, что творится в машинах на задних сиденьях, были смутны. Краем глаза она смотрела на профиль Джека, на его щетину – темнее песочных волос, – которая расползалась от бакенбард до мякоти горла, точно угольная пыль, которую надо смахнуть.

– Короче, – сказала Лидия. Пальцы ее затряслись, и она сунула руки в карманы пальто. – Можно сигу стрельнуть?

Джек засмеялся:

– Хорош гнать-то. Ты ж не куришь.

Но протянул ей пачку, и Лидия вытащила сигарету. Думала, сигарета будет плотная и тяжелая, как карандаш, но нет – легкая, вообще ничего не весит. Не отводя глаз от дороги, Джек кинул Лидии зажигалку.

– Итак, ты решила, что сегодня брат тебя за ручку домой не ведет.

Пренебрежение прозвучало очень явственно, но Лидия не поняла, над кем он смеется – над ней, над Нэтом или над ними обоими.

– Я уже не маленькая, – сказала она и закурила. Дым обжег легкие, голова закружилась, и внезапно прочистилось, прояснилось в голове. Как палец порезать, подумала она: боль и кровь напоминают, что ты жив. Она выдохнула, выпустив сквозь зубы ураганчик, и протянула зажигалку Джеку. Он отмахнулся:

– Кинь в бардачок.

Лидия открыла защелку, и под ноги выпала голубая коробочка. Лидия застыла, а Джек опять рассмеялся:

– Что такое? «Троянов» никогда не видали, мисс Ли?

Лидия с горящим лицом подобрала презервативы и запихала обратно в раскрывшуюся коробочку.

– Еще б не видала. – Она сунула коробку в бардачок вместе с зажигалкой и решила сменить тему: – Ну и как тебе сегодня контрольная на физике?

Джек фыркнул:

– Тебе же вроде по барабану эта физика?

– У тебя с ней по-прежнему завал?

– А у тебя?

Лидия замялась. Глубоко затянулась, подражая Джеку, и запрокинула голову, выдыхая.

– Мне физика по барабану. До фонаря мне эта физика.

– Херня, – сказал Джек. – Чего ж тогда, как мистер Келли домашку ни раздаст, ты чуть не рыдаешь?

Она и не догадывалась, что настолько прозрачна; щеки горячо вспыхнули, жар пополз к шее. Сиденье скрипнуло, и в бедро ткнулась пружина – будто кулаком пихнули.

– Маленькая мисс Ли курит. – Джек цокнул языком. – А брат не огорчится, когда узнает?

– Меньше, чем когда узнает, что я у тебя в машине сидела.

Лидия усмехнулась. Джек будто и не заметил. Открыл окно, впустив в машину холодный воздух, и щелчком отправил окурок наружу.

– Так меня ненавидит, а?

– Да ладно тебе, – сказала Лидия. – Все же знают, что у тебя в машине творится.

Джек рывком свернул к обочине. Они едва добрались до озера, и глаза у Джека были холодны и неподвижны, как заледеневшая озерная вода.

– Тогда, пожалуй, ты лучше вылезай. Не хватало еще, чтоб я тебя совратил. А то Гарвард тебе тогда не светит. В отличие от братца твоего.

«Он, похоже, по правде Нэта ненавидит, – подумала Лидия. – У них это взаимно». Интересно, как они учились в одном классе все эти годы? Нэт, наверное, сидел впереди над тетрадкой, одной рукой тер складку между бровей – он всегда так делает, если сильно задумался. Сосредоточился, ничего вокруг не замечает – вот же он, ответ, запечатан у него во рту. А Джек? Джек развалился на задней парте в углу: рубашка навыпуск, одна нога перегородила проход. Весь такой раскованный. Такой самоуверенный. Плевать хотел, кто что подумает. Неудивительно, что они друг друга на дух не переносят.

– Я, между прочим, не такая, как он, – сказала Лидия.

Некоторое время Джек ее разглядывал, будто размышлял, правда ли это. Под задним сиденьем вхолостую урчал двигатель. Серый червяк пепла на сигарете Лидии рос, но Лидия лишь выдохнула тоненькую струйку тумана в морозный воздух и заставила себя не отворачиваться от Джекова прищура.

– Почему у тебя голубые глаза? – наконец спросил Джек. – Ты же вроде китаянка?

Лидия заморгала.

– У меня мама американка.

– Я думал, карие выигрывают. – Джек ладонью уперся в ее подголовник и склонился ближе, всмотрелся внимательно, оценивающе, точно ювелир в драгоценный камень. По загривку у Лидии побежали мурашки, и она отвела глаза, стряхнула пепел в пепельницу.

– Значит, не всегда.

– Никогда не видел голубоглазых китайцев.

Вблизи она разглядела созвездие веснушек у него на щеке – поблекли, но не исчезли. Как и брат много лет назад, Лидия их пересчитала – девять штук.

– Ты в курсе, что ты из девчонок одна в школе небелая?

– Да? Я как-то не задумывалась.

Вранье. Даже с голубыми глазами не притворишься, будто одна из них.

– Вы с Нэтом небось чуть ли не единственные китайцы на весь Миддлвуд.

– Наверно.

Джек отодвинулся и потер вмятинку на пластиковом руле. После паузы спросил:

– Каково это?

– Каково это?

Лидия замялась. Иногда почти забываешь, что с виду не похожа на других. В школьной комнате отдыха, или в аптеке, или в супермаркете слушаешь утренние объявления, или заносишь пленку на проявку, или берешь с полки картонку яиц – и как будто ты просто человек в толпе. Иногда вообще про это не думаешь. Но временами замечаешь, что на тебя смотрит девушка через проход, аптекарь смотрит, парень на кассе, и в их глазах видишь свое отражение: ты несообразна. Цепляешь взгляды, как рыболовный крючок. Вспоминаешь заново всякий раз, когда видишь себя со стороны, чужими глазами. Когда на вывеске «Пекинского экспресса» – мультяшный человечек в остроконечной круглой шляпе, узкоглазый, зубы торчком, в руках палочки. Когда мальчишки на игровой площадке растягивают глаза пальцами («китаез – япошка – погляди в окошко»), а мальчишки постарше на улице, проходя мимо, бормочут «пливет, класотка» – негромко, только чтоб ты услышала. Когда официантки, и полицейские, и водители автобусов говорят с тобой медленно, простыми словами, словно ты можешь их не понять. Когда на фотографиях ты одна черноволоса, будто тебя откуда-то вырезали и сюда вклеили. Удивляешься: погоди, а эта что тут делает? А потом вспоминаешь, что «эта» – ты и есть. Не поднимаешь головы, думаешь про школу, или про космос, или про будущее, а про это все стараешься забыть. И забываешь, пока оно не случается вновь.

– Не знаю, – сказала она. – Люди еще с тобой не познакомились, а уже все про тебя решили. – И вдруг уставилась на Джека в ярости: – Вот как ты со мной примерно. Всем кажется, что они тебя уже знают. А ты всегда не то, что они думают.

Джек долго-долго молчал, разглядывал замок на эмблеме в центре руля. Теперь они никогда не подружатся, решила Лидия. Нэта Джек ненавидит, а сама она так выступила, что он возненавидит и ее. Сейчас вытолкнет из машины и укатит. К ее изумлению, Джек вытащил сигаретную пачку из кармана и протянул ей. Искупительное жертвоприношение.

Лидия не размышляла, куда они поедут. Еще не раздумывала, какой предлог сочинит для матери, предлог, который – и тут она вдохновенно ухмыльнется – станет прикрытием всех ее встреч с Джеком: мол, осталась после уроков делать дополнительные по физике. Она не вообразила даже потрясенного и испуганного лица Нэта, когда тот узнает, где она была. Она глядела на озеро и не могла провидеть, что три месяца спустя очутится на дне. В этот миг она лишь взяла предложенную сигарету и, когда Джек щелкнул зажигалкой, склонилась к огню.