Когда после прошлогодней октябрьской метели семья переехала в город, Лора некоторое время ходила в школу. Потом начались бураны, школа закрылась, и плотная снежная пелена на всю долгую зиму отгородила дома друг от друга, так что дни и ночи напролёт сквозь неё не проникало ни звука человеческого голоса, ни искорки света.

Всю зиму Инглзы просидели в маленькой тесной кухне. Замёрзшие и голодные, они скручивали жгуты из сена, чтобы поддерживать огонь в печке, и мололи в кофейной мельнице пшеничные зёрна, чтобы каждый день можно было испечь хоть немного хлеба.

И всю эту долгую зиму они надеялись, что вьюги когда-нибудь утихнут, что солнце снова засияет тёплыми лучами, и они смогут снова перебраться из города на свой участок.

И вот пришла весна. Просто не верилось, что по всей этой дакотской прерии, согретой ярким солнцем, ещё совсем недавно гуляли ветры и метели. Как чудесно снова оказаться на участке! Лоре хотелось только одного — быть весь день на свежем воздухе и греться на солнце.

Ранним утром, когда она с ведром в руках бежала за водой к колодцу на край болота, на горизонте во всём великолепии и блеске красок поднималось солнце. Взлетая с росистой травы, заливались утренней песней луговые жаворонки. Вдоль тропинки, навострив уши и поглядывая на Лору ясными глазёнками, скакали зайчата и откусывали на завтрак кончики нежных молодых травинок.

Лора принесла домой воды, схватила молочное ведро и побежала на склон холма, где щипала свежую траву корова Эллен. Пока Лора её доила, Эллен невозмутимо пережёвывала жвачку.

Струйки взбивали пену, и тёплый сладкий запах парного молока смешивался с ароматами весны. Роса холодила босые ноги Лоры, солнце припекало затылок, тёплый бок Эллен согревал ей щёку. Маленький телёнок, привязанный к отдельному столбику, испуганно хныкал, и Эллен успокаивала его ласковым мычанием.

Выдавив последние густые капли, Лора отнесла молоко в хижину. Часть мама отлила в ведёрко для телёнка, остальное процедила через чистую белую тряпку в жестяные кастрюли, и Лора осторожно спустила их в погреб. Потом мама сняла с вечернего удоя сливки, добавила снятого молока в ведёрко, и Лора пошла доить голодного телёнка.

Телёнок ещё не твёрдо держится на ногах, но с самого рождения знает: чтобы раздобыть себе еды, надо посильнее бодаться, и потому, едва почуяв запах молока, тычется розовой мордочкой в бок ведёрка.

Лора должна следить, чтобы телёнок не разлил молоко, и научить его пить, потому что сам он пока этого не умеет. Она смочила пальцы в молоке, сунула их в рот телёнку, а когда он облизывал их своим шершавым языком, тихонько ткнула его носом в ведёрко. Вдруг телёнок втянул молоко в нос, подавился, чихнул, молоко со свистом брызнуло обратно, а он изо всех сил снова ткнулся мордочкой в бок ведёрка. Лора не выронила ведёрко из рук, а молоко выплеснулось ей на платье.

Она опять дала телёнку облизать молоко с пальцев, стараясь удержать в равновесии ведёрко. Телёнок уже начал пить как следует, хотя под конец снова немного захлебнулся.

Потом Лора вытащила из земли железные колышки, перевела Эллен, телёнка и годовалую тёлку на свежую траву и забила колышки поглубже в землю. Солнце стояло уже высоко в голубом небе, и по всей прерии ветер колыхал травы.

— Скорее, Лора! Завтрак на столе! — крикнула мама.

Вернувшись в хижину, Лора вымыла в тазу лицо и руки, выплеснула искристую струю воды прямо на траву — там солнце её быстро высушит — и пригладила гребешком волосы. Перед завтраком у неё никогда не оставалось времена хорошенько расчесать волосы и заново заплести косы. Этим она займётся только когда окончит все утренние дела.

Сидя за столом рядом с Мэри, она окинула взглядом чистую скатерть в белую и красную клетку. блестящие тарелки, тщательно умытые лица и ясные глаза младших сестрёнок Кэрри и Грейс, весёлые улыбки папы и мамы. Из широко раскрытой двери и из окна веяло нежным ветерком, и Лора вздохнула.

Папа посмотрел на неё, понял, о чём она думает, и сказал:

— Я тоже думаю — как нам хорошо.

— Да, утро в самом деле прекрасное, — согласилась мама.

После завтрака папа запряг Сэма с Дэвидом и поехал в прерию распахивать новую землю под кукурузу, а мама начала распределять домашние дела. Лора больше всего любила те дни, когда мама шла работать на огород.

Чтобы Лора могла пойти с мамой, Мэри охотно предлагала взять на себя все домашние обязанности. Даже раньше, когда Мэри ещё была зрячей, она не любила работать на ветру и на солнце. И теперь она радовалась, что может приносить пользу дома.

— Я должна работать там, где можно видеть пальцами, — весело сказала она. — Мне не отличить ростки гороха от сорной травы, но зато я могу мыть посуду, стелить постели и играть с Грейс.

А Кэрри гордилась тем, что хоть она ещё маленькая, и ей всего десять лет, она может помогать Мэри по дому. Поэтому мама с Лорой могли спокойно отправляться на огород.

Теперь с Востока в прерию приезжало много людей. Они строили хижины на своих участках и восточнее, и южнее, и западнее Большого Болота. Каждые несколько дней фургон с незнакомыми людьми пересекал горловину болота, направлялся на север к городу, а потом возвращался обратно. Мама сказала, что с новыми соседями можно будет познакомиться только после окончания весенних работ. Весной некогда ходить по гостям.

У папы теперь новый плуг — специальный плуг для вспахивания нетронутой земли. Впереди у этого плуга было подвешено острое колесо, которое называлось дисковым ножом. Колесо катилось по земле и разрезало дёрн на прямоугольные полосы. За колесом двигался острый стальной лемех, который рассекал перепутанный корни травы, а затем поднимал полосы дёрна и переворачивал их корнями вверх. Каждая полоса дёрна имела 12 дюймов в ширину и была такая ровная, словно её отрезали ножом вручную.

Всем очень нравился новый папин плуг. Нынешней весной Сэм и Дэвид после долгого рабочего дня не падали от изнеможения и не грустили, как раньше, а радостно катились по земле, потом они, навострив уши, окидывали взглядом прерию и только после этого начинали щипать траву. Папа тоже не уставал и, сидя за столом, весело шутил.

— Провалиться мне на этом месте, если мой новый плуг не сможет работать сам по себе. Нынче, когда люди изобрели столько новых вещей, человеческой силы уже почти не требуется. В одну прекрасную ночь мой плуг решит сам двинуться по полю, а утром мы увидим, что пока мы спали, он сам, без лошадей и без меня, поднял два-три акра невспаханной земли.

Перевёрнутые пласты лежали по краям борозд, пёстрые от разрезанных травяных корней. По мягкой прохладной земле приятно пройтись босиком, и Кэрри с Грэйс частенько играли в бороздах. Лора тоже была бы не прочь с ними побегать, но ей уже пошёл пятнадцатый год, а большой девочке как-то не пристало возиться в земле. И к тому же днём она должна немного погулять с Мэри.

Закончив утренние дела, они выходили на прогулку. В прерии цвели весенние цветы, по травянистым склонам пробегали тени облаков.

Казалось странным, что раньше Мэри, как старшая, любила командовать сестрой, а теперь они выросли и словно стали ровесницами. Им нравилось подолгу бродить на ветру и на солнце, собирать лютики, фиалки и жевать свежие бледно-лиловые цветки кислицы, её похожие на клевер листочки и новенькие стебельки.

— У кислицы вкус весны, правда? — сказала Лора.

— Пожалуй, он слегка напоминает вкус лимона, — мягко поправила её Мэри. Прежде чем положить в рот кислицу, она всегда спрашивала: — Ты внимательно посмотрела? Ты уверена, что там не сидит какой-нибудь жук?

— Здесь вообще не бывает жуков, — ответила Лора. — Эта прерия такая чистая! Такого чистого места нет больше нигде на свете!

— Тем более, проверь ещё раз, — настаивала Мэри. — Мне не хотелось бы проглотить единственного жука во всей Дакоте.

Обе засмеялись. Мэри теперь была беззаботной и любила пошутить. Гляда на её безмятежное лицо и ясные голубые глаза, слыша её весёлый голос, трудно было поверить, что её окружает полная тьма. Раньше Мэри всегда была примерной девочкой. До того примерной, что Лора порой просто из себя выходила. Но теперь Мэри стала совсем другой. Однажды Лора призналась:

— Ты всё время очень старалась быть хорошей, хотя и на самом деле была хорошей. Но это меня так злило, что мне иногда хотелось тебя стукнуть. А теперь ты хорошая, хотя даже нисколько не стараешься.

Мэри встала как вкопанная:

— Что ты говоришь, Лора! Неужели тебе и сейчас хочется меня стукнуть?

— Нет, нет! — воскликнула Лора.

— Правда не хочется? Может, ты ко мне так добра только потому, что я слепая?

— Нет, честное слово, нет! Я даже и не думаю о том, что ты слепая. Я... я просто рада, что ты моя сестра. Я хотела бы быть такой, как ты. Но, наверно, никогда не смогу, — со вздохом проговорила Лора. — Я не понимаю, как тебе удается быть такой хорошей.

— Я вовсе не такая уж хорошая, — возразила Мэри. — Я изо всех сил стараюсь, но если бы ты только знала, какой упрямой и противной я иногда себя чувствую, если бы ты могла увидеть, какая я на самом деле, внутри, ты бы не захотела быть такой, как я.

— Я вижу, вижу, какая ты на самом деле, — возразила Лора. — Это же ясно видно. Ты всегда очень терпеливая и ни капельки не противная.

— Я знаю, почему ты хотела меня ударить, — сказала Мэри. — Потому что я изображала из себя примерную девочку. Я вовсе не хотела быть хорошей. Я просто хотела доказать самой себе, какая я хорошая. Я была просто тщеславной зазнайкой и заслуживала хорошей трёпки.

Лора не верила своим ушам. Потом ей вдруг пришло в голову, что она всегда об этом догадывалась. Нет, всё-таки Мэри не такая.

— Нет, ты вовсе не такая! Ты хорошая по-настоящему.

— Мы все страшно испорчены и склонны ко злу, и это так же верно, как то, что искры устремляются наверх, — ответила Мэри, слегка изменив слова Библии. — Но дело не в этом.

— А в чём? — удивилась Лора.

— Я хочу сказать, что нам не следует всё время думать только о себе и о том, хорошие мы или плохи, — объяснила Мэри.

— Да что ты говоришь? Разве человек сможет быть хорошим, если он не станет об этом задумываться?

— Не знаю. Может, ты права, — согласилась Мэри. — Я не знаю, как это лучше объяснить. Дело не в том, чтобы об этом думать, а в том, чтобы просто знать, как поступать. И не сомневаться в доброте Господа. Он нас не оставит.

Лора остановилась. Мэри тоже остановилась, потому что без помощи сестры не решалась ступить ни шагу. Она стояла среди бесконечных зарослей цветущих трав, трепетавших на ветру под огромным голубым небом, по которому плыли белые облака, но ничего этого не видела.

Всем известно, что Господь добрый. Но в эту минуту Лоре казалось, будто Мэри знает что-то такое, чего не знают другие.

— Ты в этом уверена? — спросила она.

— Да, теперь я в этом уверена, — отвечала Мэри. — Господь — пастырь мой, я ни в чём не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим. По-моему, это самый красивый псалом. Зачем мы тут остановились? Здесь совсем не пахнет фиалками.

— Мы заговорились и прошли мимо лежбища бизонов, — спохватилась Лора. — Вернёмся по другой дороге.

Повернув обратно, Лора увидела поросший жёсткими травами невысокий пологий пригорок, на котором стоит их хижина. Косая половинка крыши делала её похожей на маленький курятник. Сложенный из дёрна хлев едва проглядывал сквозь заросли диких трав. За ними паслась Эллен со своими телятами, а дальше к востоку на свежевспаханном поле папа сеял кукурузу.

Пока земля ещё не просохла, он старался поднять как можно больше дёрна. Прошлогоднюю пашню он разрыхлил бороной и засеял овсом. Теперь он медленно шёл по вспаханному полю с мешком зерна через плечо и с мотыгой в руке.

— Папа сеет кукурузу, — сообщила Лора. — Пойдём по этой дороге. Вот и бизонье лежбище.

— Да, я знаю, — отозвалась Мэри.

Сёстры немножко постояли, вдыхая медовый аромат согретых солнцем фиалок. Лежбище бизонов, совершенно круглое, словно большое блюдо в три или четыре фута глубиной, было сплошь покрыто фиалками. Тысячи, миллионы цветков разрослись так густо, что закрыли лепестками собственные листья. Мэри опустилась на землю и, осторожно нащупывая тонкие стебельки, нарвала букет.

Когда Мэри с Лорой проходили мимо папы, он тоже с удовольствием вдохнул аромат фиалок, улыбнулся девочкам и спросил, довольны ли они прогулкой, не переставая при этом работать. Сначала он разрыхлял мотыгой землю, потом выкапывал маленькое углубление, бросал в него несколько зёрнышек, прикрывал слоем земли, крепко прижимал ногой и шёл дальше.

К ним подбежала Кэрри и зарылась носом в букет. Она должна была присматривать за Грейс, а та непременно хотела играть в поле, где работал папа. Грейс не могла отвести глаз от червяков, которые вылезали из-под перевёрнутых пластов дёрна и тотчас же зарывались обратно в землю.

— Ты разрезал червяка пополам, а обе половинки всё равно лезут в землю. Почему? — спрашивала Грейс.

— Они, наверно, хотят там спрятаться, — отвечал папа.

— Почему?

— А ты почему хочешь играть в земле?

— Почему? — не отвечая, приставала к папе Грейс. — А по скольку куккурузин ты бросаешь в ямку?

— По четыре. Раз, два, три, четыре.

— Раз, два, четыре... Почему?

— Ну, это очень просто. Вот послушай:

Одно зерно — вороне, Одно зерно — дрозду, А третье и четвёртое Положим в борозду.

В огороде тем временем уже рядами кустились всходы редиски, салата и лука, тянулись кверху первые сморщенные листочки гороха, кудрявилась кружевная листва молодых томатов.

— Пора рыхлить грядки, — сказала мама. — Стало так тепло, что и бобы вот-вот взойдут.

На следующий день из горячей земли начали проклёвываться ростки бобов. Первой их заметила Грейс. Она с радостным визгом примчалась домой рассказать маме и всё утро ни за что не хотела уходить с огорода. Заметив, как закрученные спиралью стебельки бобов один за другим выскакивают из голой земли, распрямляются, словно стальные пружинки, а за распавшиеся надвое половинки старого боба цепляются бледные двойные листочки, Грейс всякий раз начинала визжать от восторга.

Засеяв кукурузное поле, папа принялся достраивать вторую половину хижины. Он сделал бревенчатый фундамент, сколотил стенную раму, с помощью Лоры поставил её вертикально по отвесу и прибил гвоздями. Потом приладил дверные косяки, оконные рамы и уложил стропила для второго ската крыши.

Лора всё время ему помогала, а Кэрри и Грейс смотрели и подбирали с земли гвозди, которые папа нечаянно ронял. Даже мама то и дело отрывалась от работы и с интересом наблюдала, как хижина постепенно превращается в настоящий дом.

Когда стройка была окончена, к большой общей комнате добавились две спальни — в каждой по одному окну.

— Сейчас мы убьём двух зайцев разом, — сообщила мама. — Переставим вещи и сделаем весеннюю уборку.

С помощью Лоры и Кэрри она выстирала занавески, одеяла и развесила их во дворе. Потом вместе с Лорой до блеска вымыла новые окна и повесила на них занавески, аккуратно сшитые Мэри из старых простыней. В новые спальни поставили топчаны, сколоченные из свежих пахучих досок. Лора и Кэрри набили тюфяки сухим сеном, взятым из самой серёдки стога, постелили на них простыни и накрыли ещё тёплыми от маминого утюга одеялами, от которых пахло свежим воздухом весенней прерии.

Затем мама с Лорой вымыли и выскребли пол и стены старой хижины, которая теперь превратилась в большую общую комнату. В ней остались только шкафчики с посудой, стол, стулья, печка и этажерка, она сделалась свободной и просторной, и все невольно ею залюбовались.

— Можешь мне ничего не рассказывать, Лора. Я и так чувствую, как здесь чисто и красиво, — сказала Мэри.

Лёгкий ветерок раздувал накрахмаленные белые занавески на открытом окне. Чисто выскобленные доски отливали мягким жёлтовато-серым цветом. От букета полевых цветов, которые Кэрри поставила на стол в голубой вазе, веяло весной.

В углу стояла полированная коричневая этажерка. Луи вечернего солнца золотили тиснёные заголовки книг на нижней полочке. Над ними красовались три стеклянные коробочки, разрисованные цветами. Ещё выше сверкали позолотой цветы на стеклянном футляре часов и, качаясь из стороны в сторону, поблёскивал медный маятник. А на самой верхней полке, возле Лориного фарфорового ящичка с малюсенькой золотой чашечкой и блюдечком на крышке, стояла на страже бело-корчневая собачка Кэрри.

На стене между дверьми двух новых комнат мама повесила деревянную полочку, которую много лет назад, когда они ещё жили в Больших Лесах Висконсина, папа подарил ей на Рождество. Каждый её цветочек и листочек, две маленькие веточки по краям и большая вьющаяся ветка, поднимавшаяся к большой звезде, венчавшей самую верхушку полочки, выглядели так хорошо, словно папа только вчера вырезал их своим складным ножом. И с этой старой полочки улыбалась бело-розовая фарфоровая пастушка, которую мама берегла с тех пор, когда Лоры ещё не было на свете.

Да, комната и впрямь была прекрасна.