Утром я вышел из дому раньше обычного.

— И то верно, пойдёшь не спеша, не запыхаешься, — похвалила меня бабушка и, достав из шкафа самую большую грушу, вложила её в мою руку.

В другое время я бы умял эту грушу, не сходя с места, но сейчас мне было не до груши. Я сунул её Сильвице — она уже гуляла во дворе — и во весь дух помчался в школу. Дверь была ещё заперта, и я стал нетерпеливо дёргать за ручку. Наконец приковылял служитель гимназии товарищ Эхма (фамилия его была Гром, но он каждое предложение начинал словом «эх-ма»).

— Эх-ма, чего ломишься? — ворчал он, открывая дверь. — Успеешь нахватать колов!

Его ехидное замечание я пропустил мимо ушей, отпихнул каких-то девчонок и стрелой ринулся к доске объявлений. Три объявления и девять кнопок. Среди них четыре, каких ещё нет в моей коллекции. Затем махнул на второй этаж. Тут находилась большая доска объявлений для учащихся. Ну просто выставка кнопок! Восемь, девять… двадцать две… Ага, вот ещё одна… Итак, двадцать три. Превосходно! Почти все новые, лишь некоторые краплены ржавчиной. А вон латунная, может даже медная. И та внизу тоже нечто сногсшибательное. Вместо номера на шляпке якорь. Неужели заграничная? Так и есть, под якорем три буквы USA. Значит, американский товар!

Словно на крыльях, взлетел я на третий этаж и стал у доски Народного университета, который в нашей школе проводил вечерние занятия. Семь экземпляров, ничего особенного. Однако и количество тебе не пустяк.

От волнения я почти не слышал учителей. Да и что такого интересного в шестом уроке латинского учебника? Правда, учитель Цербер от звонка до звонка мозжил, что именно без этого урока никак на свете не проживёшь, да только вряд ли кого убедил. Или, к примеру, большое мне дело до того, как размножались доисторические животные и одноклеточные организмы! Где там было вникать в разглагольствования товарищ Итак про посуду и прочую домашнюю утварь людей, живших в свайных постройках, с головой уйти в математику, когда мысли мои витали круг трёх гимназических досок объявлений: официальной — внизу, ученической — на втором этаже, Народного университета — на третьем, всего в нескольких шагах от нашего класса! Кнопки на выбор! Только как они переберутся в мою коробку?

На переменке я убедился, что в этом-то и состоит главная трудность. Коридоры кишмя кишели учителями и ребятнёй, да вдобавок ещё и Эхма с двумя дежурными так и курсировал сверху вниз и обратно.

Внизу посреди доски, прикреплённый четырьмя кнопками, красовался внушительных размеров список учителей с расписанием так называемых встреч с родителями. А что, если оно отсюда исчезнет? Добрая половина учеников, то есть триста юных граждан, сразу увидит свет. Расписания нет, значит, встречи с родителями отменены. Так и скажут дома. А притулившийся рядом крошечный листок напоминал учащимся, когда им позволено ходить в поликлинику. Причем для каждой болезни было свое определённое время. Я знал, что это предупреждение тоже сильно вредит ученикам, лишая их возможности лечиться, когда им удобно, скажем — во время уроков или какого-нибудь скучного собрания. Третий листок вещал о том, что уже прошло: о начале учебного года. Я пробежал глазами объявления и на других досках, но вытаскивать кнопки не стал. Займусь ими после школы.

Уроки тянулись ужасающе медленно. Я сидел как на иголках, на сей раз не только из-за нависших надо мной колов.

— Сколько до конца? — шепнул я в широкую спину перед собой.

Метод взглянул на ручные часы и, по своему обыкновению, внятно и раздельно протянул:

— Че-ты-ре-ста три-дцать две се-кун-ды.

Немного погодя я уже раскрыл было рот, чтобы задать тот же вопрос, но тут с кафедры донёсся громкий голос учителя Валентина Косматина:

— Потокар!

Я замешкался.

— Потокар! — снова грянул голос Плюсминуса, как мы за глаза именовали учителя математики. — Ждёшь особого приглашения? К доске, и захвати тетрадь!

Домашнее задание я, само собой, не выполнил. Плюсминус сделал мне хороший втык и отвалил такой невообразимый пример, что я споткнулся на первых же действиях. Ни тпру ни ну, хоть плачь! Схлопотал единицу. И тут прозвенел звонок.

— Собиратель колов! — прокатилось над классом.

Я огляделся. Все быстро собирали свои портфели. На меня никто не обращал внимания. Одна Шпелца смотрела на меня с сочувствием.

— Да, собиратель колов! — упрямо подтвердил я.

— Михец, идёшь? — позвали Йоже и Метод, потому что мы всегда ходили домой вместе.

— Ластик и карандаш куда-то подевались, — буркнул я и полез под парту.

На деле я просто спрятался, потому что весь горел со стыда.

Глупо, конечно, врать бабушке и друзьям.

Наконец класс опустел. Но, увы, браться за дело было рискованно. Цербер ещё не отпустил своих третьеклассников. Я нетерпеливо топтался перед доской Народного университета, в шестой или седьмой раз перечитывая объявления, приглашавшие на вечерние курсы английского языка. Английский язык я ещё кое-как переваривал. Латинский не любил, а немецкий просто ненавидел, потому что немцы убили моего отца, партизана, мать угнали в лагерь, откуда она не вернулась, а меня ещё целый год после освобождения держали в каком-то своем приюте.

Но вот отчалили и последние третьеклассники. Теперь только снизу доносились голоса и торопливые шаги. Там старшие классы, кабинет директора и учительская. Предосторожности ради я скосил глаза влево, потом вправо, потом вытащил из кармана ножик и поддел первую кнопку. Отлетела шляпка. Объявления висели здесь с начала учебного года, кнопки успели проржаветь. Блестящим лезвием подцепил я вторую шляпку. Она тоже слетела. Доска была из твёрдого дерева. Вытаскивая третью, я вдруг почувствовал, что у меня дрожат руки. Пришлось подождать, пока пройдёт трясучка. Теперь я работал с величайшим старанием, и труд мой не пропал даром. Что за экземпляр! Шляпка заржавела, зато ножка как новенькая. Я положил кнопку в карман. На очереди четвёртая!

И именно в эту минуту на лестнице раздались шаги. Я быстро сунул в карман ножик и принялся с большим вниманием читать объявления о курсах немецкого языка. На курсах было три группы: для начинающих, для тех, кто кое-что петрит, а также группа усовершенствования. Последние строчки призывали к изучению немецкого языка, ибо язык не имеет ни малейшего отношения к злодеяниям гитлеровцев во время войны. Я опять уставился на все эти объявления, и тут в коридоре появилась Шпелца. Она вихрем промчалась мимо и лишь на обратном пути заметила меня.

— Ты ещё не ушёл? А я забыла латынь. Уже дома обнаружила… То есть папа обнаружил. — Шпелца на секунду умолкла. — Может, ты боишься идти домой из-за единицы по математике? Приходи ко мне. Мне папа помогает. Ступай, не бойся, до конца полугодия исправишь!

Наконец она удалилась.

Я благополучно выдернул три кнопки. Остальные сломались. Потом сбежал на второй этаж. Здесь придётся потруднее. В двух шагах от доски — учительская, а сразу за углом — кабинет директора. Если откроется дверь учительской или появится директор, если… Этих «если» было ничуть не меньше, чем у исторички «итак», но я не спасовал. Просто пришлось подождать, пока всё кругом стихнет. А чтоб время не шло даром, я снова занялся чтением.

И тут я открыл много такого, о чём раньше не имел ни малейшего понятия, хотя дважды в день проходил мимо этой огромной чёрной доски. Где там было вчитываться во все эти листки и листочки, когда утром мы, словно на кроссе, бежали в класс, а после уроков — на улицу! Оказывается, в нашей школе много разных кружков и организаций, притом не только для старшеклассников. У пионеров тоже есть свои кружки. Маленькая красная записка приглашала всех, кто умеет играть в шахматы, на переговоры о пионерском шахматном турнире. Жёлтый клочок с чёрной мишенью посередке сообщал, когда состоятся следующие соревнования по стрельбе. Написанное огромными разноцветными буквами объявление только что организованной секции рисования призывало юных художников записываться у такого-то и такого-то четвероклассника. А когда я прочёл объявление юных туристов об очередной вылазке на природу, в которой могут принять участие все желающие, у меня заныло под ложечкой. Подумать только, даже туристы есть! Значит, в нашей школе учат не одни латинские глаголы, заковыристые английские слова и всё такое прочее! Можно стать даже туристом. Туризм всегда привлекал меня, особенно с тех пор, когда мы с бабушкой на каникулах ездили к какой-то её знакомой в Поляны, где был целый палаточный городок. Масса палаток, а посреди — флагшток с флагом. Днём они совершают прогулки и постигают разные премудрости, слушают интересные лекции и играют в разные игры, а вечером сидят у лагерного костра. Вот бы куда записаться!

Наступившая вдруг тишина напомнила мне о моём деле. Я начал вытаскивать кнопки. Цик! Цик! Не обошлось, конечно, без потерь, но большая часть ничуть не пострадала. Кнопки я клал на пол. Следом за ними летели листы и листочки, написанные карандашом, чернилами, тушью или красками, большими, маленькими, печатными и рукописными буквами. В жизни не видел такого разнообразия. Просто волшебные листочки! Напиши что хочешь, прикрепи кнопками, и желание твоё исполнится.

На доске оставалось еще три объявления, когда в коридоре неожиданно послышались шаги. Я кинулся в противоположную сторону. Шаги были быстрые и замерли как раз у доски.

— Гром! Товарищ Гром! — звал директор.

С первого этажа донёсся ответ:

— Сейчас, товарищ директор!

На лестнице раздались тяжёлые шаги Эхмы.

— Товарищ Гром, кто это сделал? — строго спросил директор, когда Эхма на площадке по-солдатски ударил пяткой о пятку.

— Эх-ма, шалопаи! Это потому, товарищ директор, что много развелось организаций. До войны и половины не было, вот и были тишь да гладь.

— Не в этом дело, — не меняя тона, сказал директор. — Просто вы не снимаете устаревшие объявления, хотя я вам столько раз ставил на вид. Кто-то постарался за вас. Было бы, конечно, лучше, если б объявления бросили в корзину, а кнопки принесли в канцелярию. Пожалуйста, не забывайте больше об этой доске.

Легкие, быстрые шаги спустились по лестнице, а тяжелые, неторопливые ещё бродили туда-сюда.

— Эх-ма, какие там ещё обчества! Только и убирай за ними классы да коридоры! Ученикам — учение, а не обчества да кружки. Эх-ма.

Эхмы я боялся гораздо больше, чем директора. Наконец брюзжание прекратилось, шаги затихли. Я осторожно покинул своё убежище. Но, увы, на полу валялись одни отломленные шляпки, с доски исчезли все объявления и, уж само собой, кнопки.

Правда, в запасе у меня оставалась официальная доска внизу. Но весь мой пыл уже улетучился. Тем более, что там опасностей было не счесть. В любую минуту могли войти с улицы в парадную дверь и в заднюю — со двора. На лестнице мог появиться какой-нибудь запоздалый учитель. Или Эхме вздумается вдруг выползти из своей квартиры. Что-то говорило мне, что надо поскорее убираться, но другой голос, куда сильнее, удерживал на месте.

Наученный горьким опытом, я выдернул кнопку и сразу сунул её в карман. Но, видно, день сегодня выдался такой несчастливый. Не успел я спрятать в карман первую кнопку, как повалили ребята из второй смены. Стало быть, на сегодня конец. К счастью, я вспомнил бабушку; вернее, о ней мне напомнил желудок. Она уж, конечно, заждалась с обедом. Моё расписание она держит в поваренной книге и знает точно, когда я прихожу из школы. О, сегодня же яблочный пирог! Домой, скорей домой!