Глава 1

Раннее утро. Далекие деревенские петухи только позевывают в преддверии предстоящей работенки, а ночная мгла тянет проснувшуюся душу к воспоминаниям и размышлениям «за жизнь». И что только в голову не лезет. Нет, хватит с меня полудремы с ее откровениями. Либо сон, либо вставать немедленно. И никаких новых гвоздей в извилины.

Я окончательно проснулся. Взгляд упал на окно, где за далеким горизонтом начинало лилово розоветь. Там, за горами и долами, нарождалось для новой карьеры искупавшееся в Тихом океане солнышко, но до этих мест ему несколько часов скорым поездом. В общем, не скоро, не скоро. А луна – уже почти полная…

Я встал, умылся, побрился, руки нырнули в один из трофейных халатов. На принесенную из кладовки тарелку красиво легли ровные дольки еды, которую вдруг захотелось нарезать и поесть по-человечески, столовыми приборами. Стенка по требованию предоставила два стакана воды, и я задумчиво присел на краешек кровати в ожидании пробуждения соседки, с которой столько пережил за короткое время.

Голое нежное плечо. Беззащитное и трепетное, одновременно острое и мягкое. Начало тонкой руки, прикрывавшей затянутые в ткань конусы, что вызывающе уставились на нахала…

Под дрожащими веками шла своя напряженная жизнь. Словно Челеста читала книгу – во сне. Хорошую книгу. Добрую, поскольку уголки рта постоянно старались растянуться – блаженно, умиротворенно, улыбаясь чему-то, что никогда не станет мне известным.

Девушка лежала, разметав темные волнистые волосы. Их хотелось погладить. Хотелось пропустить струйки бурливых водопадов сквозь гребень пальцев, ощутить прикосновение на щеке…

Я вдруг понял, что Челеста проснулась. Медленно подняв веки, она посмотрела на меня – с тревогой, с каким-то жутким ожиданием. К сожалению, не с тем, на которое я втайне надеялся.

Я продолжал смотреть на нее. Она смотрела на меня. Не отрываясь. Что-то выискивая или пытаясь что-то понять.

Я одновременно выискивал в ней. Вспыхни в этот момент между нами хоть какая-то искра, пусть в одну тысячную той, что озаряла ночь, когда мне прошептали «Грациэ пертутто», а потом зацеловали вдребезги… или чуть позже, когда она сама пришла ко мне в постель… «Квесто джорно и что-то там вита»…

Искры не было и в помине. Наоборот, сейчас у Челесты был виден страх перед бесцеремонно разглядывавшим ее посторонним мужчиной.

Глядеть дальше не только не имело смысла, но и было просто неэтично. Я уже перешел все границы. Она – гостья, она мне доверилась.

– Прости. – Я отвел взор.

Но щеки предательски горели. Пришлось подняться и отойти в сторону. Ночь не прошла бесследно, мысли еще надеялись, что девушка улыбнется, губы вновь потянутся к моим губам…

Не улыбнется. Не потянутся. Все, что было ночью, там и осталось.

И что теперь делать? Спровадить домой, чтоб не трепать нервы? Возможно, это лучший из вариантов. Наверное, так и надо поступить – сразу же, как позавтракаем. С древнейших времен известно: женщина на корабле – к несчастью.

– Ешь. – Я протянул девушке тарелку и стакан. – Сегодня как в ресторане. На блюде.

Машинально начав садиться по-турецки, Челеста поменяла намерение. Сведя колени вместе и поджав ноги под себя, она принялась есть. Молча. В тягостной тишине я тоже отправлял в рот кусок за куском, которые отказывались проталкиваться дальше.

Напряжение не спадало. В душе Челесты явно бушевала буря – ее признаки сказывались в странной зажатости, хотя в мятущихся глазах сверкало и кипело. Вчера девушка была совсем другой. Узнать бы, что происходит внутри симпатичной головки, постреливавшей на меня все более и более хмурыми взглядами. Как пить дать, там надумалось что-то нехорошее. Для меня.

– Аскольтаво ке экстратеррестри анно рапинато дельи уомини… делле донне…

*(Я слышала, что инопланетяне похищают людей… женщин)

Ее тон ничего хорошего не предвещал – Челеста явно обиделась на что-то или жутко боится. Если обиделась – на что? Я выполнял все прихоти, даже на преступление пошел. Если же она снова меня боится… то вообще ничего не понимаю. Боится, что применю силу, воспользуюсь тем, что мы одни, и никто не поможет? А как быть с фактом, что всю ночь спокойно пролежал рядом, хотя кто-то другой на моем месте…

К счастью, ее и моему собственному, я не другой. Я это я. Да, прихотью судьбы стал всемогущим, но остался человеком. Мир, если подумать, должен быть счастлив и благодарен – ему несказанно повезло, что медальон попал именно ко мне.

Челеста так же тихо продолжала:

– …пер эспериментарэ…

*(чтобы проводить опыты)

Я вновь посмотрел ей в глаза. О чем талдычит? И все же – как же она женственна, несмотря на подростковую хрупкость и полное отсутствие того, что раньше казалось мне единственной гордостью женщин. Нет, не формы делают женщину женщиной. Вчера со мной была стопроцентная женщина. Двестипроцентная, если такие бывает, а такие бывают – вот же она, передо мной. Я хотел ее. Мало того, я и сейчас хочу ее – именно такую, чуть заспанную, с острыми коленками и напряженным лицом. Если б она хоть как-то показала, что думает о том же…

Я с запоздалым замешательством обнаружил, что вновь рассматриваю Челесту – пристально, почти жадно. Да какое там «почти» – до неприличия жадно!

Она опустила голову.

– Сэ нэ аспетти адессо… *

*(Если ты сейчас ждешь этого…)

Голос сорвался, глаза заметались. Чего она опять так напряглась? Понять бы хоть слово.

– Позавтракала? – спросил я сухо, строгостью заглушая готовую выплеснуться нежность. – Тогда бегом умываться!

Проследив, как моя рука жестко махнула в сторону туалета, Челеста вздрогнула:

– Нель габинетто?*

*(В туалет?)

– Си-си, йес. Умываться, чистить зубы, приводить себя в порядок.

– О капито.*

*(Поняла)

Осторожно спустившись на пол, девушка поплелась туда, как на каторгу. Посекундно оглядывалась. А я все махал и сводил грозные брови:

– Давай-давай.

Затем я рухнул спиной на постель, а взор бессмысленно вперся в потолок.

Кажется, выставлять Челесту поздно. Нет, не имею в виду, что не надо. Как только попросит – отвезу домой. Но теперь я не хочу ее выставлять!

Это что же: получается, я влюбился? В эту девочку, которая не понимает меня, не понимающего ее? В эту полуженщину-полустебелек, что готов сломаться от дуновения ветерка? Почему меня тянет на подвиги и романтику?

В душе вызревала очередная вселенская катастрофа. И вдруг как дубиной в пах – не этот воробышек был причиной. Нет. Мое сердце осталось в далекой холодной стране, заставляя хандрить, ностальгировать и нервно вздрагивать, когда ловил себя на неприличных мыслях по отношению к случайно прибившейся девушке. Потому что…

Дни летели, а взор, как прикованный, постоянно обращался к луне. Полнолуние близилось. Одновременно в моем организме росли тревога и непонятное напряжение. Да-да, вопреки логике, меня, как убийцу на место преступления, снова тянуло на ту поляну, к счастливому дубу, к кострам, всю ценность которых так и не узнал. К ночным плясуньям, которых предал…

Нет, не предал. Или предал? Не знаю. И знать не хочу. Есть правило: все, что ни делается, все к лучшему. Будем придерживаться.

Послышались тихо переступающие шаги. Я продолжал глядеть в потолок. Перед глазами в окружении чувственных ведьмочек сияла безупречной красотой и тянула к небу обнаженные руки их далекая таинственная распорядительница.

– Пуои фарэ тутто Ольф,* – услышал я.

*(Можешь делать всё)

Шажки босых ножек приблизились, девушка полезла на постель. Поверх моих ног. Самодельного бикини, как и купленного вчера шикарного белья, на ней не было. Судорожно-смелым движением она раскинула полы моего халата, и на похолодевшее бедро опустился пушистый бутон. И сломался, вмявшись в мои мышцы.

– Ио пронто.*

*(Я готова)

Так приговоренный замирает на эшафоте, готовясь к непоправимому. Челеста зажмурила глаза, будто тоже собралась умереть – прямо здесь и сейчас.

– Оньи эсперименти.*

*(Любые опыты)

Моя рука, опередив слова, сорвалась с места и сокрушительной стрелой крана смела девушку вбок. Я резко поднялся. В опрокинутую итальяночку полетел второй халат:

– Оденься. И чтоб больше тебя в таком виде не видел.

Голос старательно изобразил недовольство, тон – грозность, а сердце екнуло. Кр-р-ретин. Чего мне еще от жизни надо?! Все само в руки идет. Другие о таком даже не мечтают.

Но отрешенный Челестин вид наивной дурочки, что из каких-то неправильных побуждений решилась на жертву…

Именно – жертва. Правильное определение. Совсем не пышущее желанием и, тем более, внезапной любовью лицо глядело на меня из-за предела чувств. Так смотрят рабыни.

– Тутти дискутоно суль сессо дэльи анжели. Адессо ио со ла риспоста.

*(Многие рассуждают, какого пола ангелы. Теперь я знаю ответ)

Злой до чертиков – на себя за глупое желание большего, когда давали все, и на Челесту за ее дерзкую искреннюю выходку – я ткнул пальцем в послушно выпрыгнувший глобус и сел, отвернувшись в рассвет.

Так и летели. Молча, не двигаясь, каждый на своем месте.

– Ла виста э танта страна,* – послышалось над ухом.

*(Вид такой странный)

Затянутая в халат девушка встала рядом со мной, тоже глядя вниз. Там простирались родные для меня просторы.

Корабль прибыл в мой город. Я бездумно покружил, с удовольствием впитывая знакомую атмосферу, потом дал новую команду – и вот мы в Запрядье. Как же все быстро, когда в твоих руках техника высшей цивилизации.

Деревня словно вымерла. Бревенчатые домишки спали, свет еще нигде не включен. Заглянуть в окна можно, но это ничего не даст.

Нужно подождать. Немало – несколько часов. Не навестить ли пока старую подружку – ту, что присвоила не свое и свалила на меня? Именно из-за пропавших документов мое дело из предумышленного хищения с убийством свидетеля не может перейти в разряд самообороны, а я остаюсь без юридической свободы. Пусть из корабля мне на нее плевать, но сидеть в нем всю жизнь – со скуки взвоешь. Даже в обществе прекрасной дамы. Остаться за границей? У безъязыкого индивида без документов и там могут возникнуть сложности. Это еще не беру вариант с возвращением владельцев сказочной игрушки. Они, как понимаю, просто выкинут меня под зад, если не искалечат или чего похуже. Любопытно, имеют ли народные сказки с превращением людей в животных исторические основания?

Пора выполнить свое обещание вернуться для восстановления справедливости.

Около дома Задольских дежурила охрана. И в квартире кто-то был. А Сусанны не было. Искать ее по городу – как песчинку на пляже. Права у Сусанны имелись, но после разбитых двух Лексусов и одного Инфинити папаня решил, что жизнь и здоровье дочери… а так же собственные нервы и расходы на каждую новую тачку дороже. С тех пор Сусанна передвигалась либо на такси, либо, если планы заранее известны и связаны с разъездами, папаша Задольский присылал машину с водителем. На этом варианте он настаивал как на ежедневном, но тогда вся личная жизнь дочурки была бы на виду отца, что категорически не устраивало указанную особу. В итого получилось то, что получилось: любой автомобиль при желании можно было отыскать по марке и номерам, но безлошадная дамочка стала для меня в городе невидимой.

Я вспомнил о Рае, милостиво сбагренной мне по случаю отставки. А это мысль – использовать подругу. Если противник ждет лобовой атаки, хороший полководец обязан предусмотреть обходной маневр.

Бумажка с адресом осталась в землянке, но улица с совпадающими номерами дома и квартиры врезались в память. Стандартная многоэтажка с этим номером нашлась легко. Нет ни своей территории, ни охраны, ни стоянки. Сделав предварительный круг, я высчитал расположение квартиры: средний подъезд, шестой этаж. Балкон закрыт наглухо общей железной решеткой, идущей по всему дому от первого этажа до последнего. Окна заперты. Внутри, насколько можно разглядеть, никого.

Подождем.

 

Глава 2

Челеста доходчиво (хотя сначала в краску вогнало) попросила жестами иголку с нитками. Используя для кройки ножнички и бритвенное лезвие, девушка долго колдовала с бельем, помимо купленного парижского наделав себе еще несколько комплектов из оставшихся лоскутов камуфляжа и трикотажа порванной блузки. Домой она, насколько можно судить, не собиралась. Пока. Во всяком случае, не просилась. А я не напоминал и не настаивал. Пусть остается. Вдвоем, как бы то ни было, приятнее.

Я смотрел, как она работает: мило, по-детски приоткрывая ротик и прикусывая губу от усердия. В особо сложных случаях высовывался язык. Иногда на меня вскидывался счастливый взгляд человека, которому больше ничего от жизни не надо. Как же хотелось ощущать то же самое.

То, что я любовался неумелой, но упорной работницей, не означало, что забывал смотреть на улицу, поэтому не проморгал.

Вот и наш объект. Как по заказу – одна. Рая повозилась с домофоном, прошла внутрь. В выходящих на эту же сторону окнах через минуту зажегся свет.

Время действовать. Корабль сел на крышу, где мне пришлось громко кашлянуть. Застигнутая в такой позе, что не смогла сразу ретироваться, целовавшаяся парочка всполошилась, парень долго скакал на одной ноге, пытаясь второй попасть в нужную брючину, а девушка искала не пролезающей в рукав головой соответствующее размеру отверстие.

Челеста ладонью зажимала рот, чтоб удержаться от смеха, переполненные весельем глазищи смущенно и чуть лукаво косились на меня. Я тоже улыбнулся. Впрочем, пора серьезнеть.

– Жди здесь.

– Ва бене. Ти аспетто кви.* – Она постучала ладонями по кровати, на которой сидела.

*(Хорошо. Буду ждать здесь)

– Умница.

– Умнидза, – довольно принеслось в ответ.

Кажется, добрые отношения восстановились.

Чердачный люк за собой, понятно, удравшая парочка изнутри не закрыла, чем я с удовольствием воспользовался.

Несколько лестничных пролетов пронеслись на автомате, мысли были уже далеко. Кнопка звонка выдала едва слышный снаружи звук.

– Олег? – Удивление отворившей Раи мгновенно сменилось оживлением. – Сусанка говорила, у тебя проблемы, и может понадобиться место, где ты мог бы чувствовать себя в безопасности. Поверь, Олег, ты пришел куда нужно.

– Угу, – сказал я, бесцеремонно протискиваясь мимо распластавшейся по косяку девушки.

Рая была красива. Не природной красотой естественности, как Полина, и не искусственностью Сусанны. У нее просто имелось все, что нужно женщине, а что не нужно, на данный момент отсутствовало. Темные волосы были забраны в хвост, одежда свидетельствовала о достатке родителей.

– Так и живу, – развела руками Рая, пока я разглядывал не блиставшую зажиточностью квартиру. Возможно, съемную, поскольку для девушки, одевавшейся так, как Рая, совершенно не приспособленную. И неуютную.

После беглого осмотра взгляд вернулся к хозяйке.

– Что обещала Сусанна за мою поимку?

– Ты что?!

– Знаю я ваши секреты. Иначе с какого перепугу мне достался адрес?

– Да, Сусанна просила, – сейчас же признала Рая, с непреодолимой женской логикой довершив: – Ну и что?

– Хочешь сказать…

– Хочу. Что не собираюсь никому ничего докладывать.

Гордый взор пылающих очей. Выпрямившаяся до невозможности осанка.

Почему-то верилось.

– Тем более – ей, – принеслось окончание мысли.

Не скажет, подсказало что-то иррациональное, глубинное, исконно-пещерное.

– И если ты помнишь наше знакомство… – последовало тихое продолжение, – тогда, в клубе…

Ее голос потеплел, лоб разгладился, взор наполнился непонятным огнем. Если перевести с женского, то это беззастенчивый намек, что я ей нравлюсь, и предложение сделать ответный ход. Нехило. Что-то последнее время мне странно везет в отношении женского пола. Неспроста, ох неспроста.

– Мне необходимо увидеть Сусанну, срочно, и чтоб папаша не знал. Сможешь устроить?

Девушка призадумалась ненадолго и, наконец, приняла какое-то решение.

– Приходи завтра после трех. У нас здесь запланировано небольшое мероприятие, Сусанна тоже будет.

Я напрягся:

– Мероприятие?

– Вечеринка.

– Кто будет?

– Свои, универские.

– Только молодежь?

– Исключительно.

– Хорошо.

Увидев, что я направляюсь к выходу, Рая сделала последнюю попытку:

– Даже чаю не попьешь?

– В следующий раз.

– Ловлю на слове.

В дверях я обернулся:

– Если все же предупредишь ее…

– Дурак. – Одновременно злой и укоризненный взгляд прожег в моем левом зрачке основательное отверстие, и дверь захлопнулась со страшным треском, чуть штукатурка с потолка не обвалилась.

Дурак? В каком-то плане – возможно. Но, может, в данном случае оно тоже к лучшему?

Вернувшись к терпеливо дожидавшейся напарнице, я повел корабль в сторону своей разгромленной квартиры, куда не заходил со времени побега. Челеста принимала все происходящее безмолвно, словно ее не касалось. Собственно, она права, ее не касается. То, как она философски относится к судьбе, радовало до чертиков. У другой в подобной ситуации могли возникнуть нытье и скулеж вплоть до истерик, а выяснение отношений – не мое, я давно это понял. Все выяснения всегда кончались не в мою пользу. Выяснение отношений – женская спортивная дисциплина, где они обладают секретным оружием. У мужчин всего два оружия – удар кулаком (пусть будет по столу) и стук дверью с той стороны. На каждое из них у женщин заранее подготовлены десятки блоков, уходов и контратак. Потому лучше не ввязываться. И то, как итальяночка вела себя, меня восхищало.

Сначала корабль полетал у окон родной квартиры. Внутри ничего не изменилось, и если за домом следят, то, судя по всему, где-то снаружи. Возможно, входящих контролирует камера слежения, а группа захвата высылается, если в объектив попадет кто-то похожий на искомый объект, то есть, на меня.

Порывшись в складированных вещах, я достал то, что искал.

– Вот ключ. Квартира сто семь. – Мой палец начертал в воздухе каббалистические знаки, которые девушка легко распознала. – Войдешь.

– Уно дзеро сэттэ.*

*(Один ноль семь).

– Си. Номер квартиры. Зэ апатман. Гоу.*

*(Квартира. Идти).

– Дэво андарэ аль аппартаменто? Перке?

*(Я должна пойти в ту квартиру? Зачем?)

– Зайдешь – запрись. – Я продолжил активно и даже, как показалось, доходчиво жестикулировать. – Никому не открывай. А дома открой ручки окон – мне через подъезд входить нежелательно. Ферштейн?

Не ферштейн. Беспомощно похлопывали ресницы над карими глазками, ножки переступали, кисти машинально терли друг друга. Все признаки отсутствия контакта между цивилизациями. Я вздохнул:

– Окно, понимаешь? Виндоуз. Оупен. Андестенд? Ван хандред сэвэн. Открыть виндоуз.*

*(Окна. Открыть. Понимаешь? Сто семь. Окна)

Все же общение с компьютером чему-то научило. Сам удивляюсь, сколько новых слов вылазит, о которых, как о чем-то применимым на практике, понятия не имел.

– О капито. Дэво априрэ ле финестре. Ке фарэ допо?* (Поняла. Должна открыть окна. Что делать потом?)

– Умница, – произнес я, убедившись в понимании поставленной задачи. – Чао, бамбина. Вернусь утром, заберу отсюда.

Корабль сделал небольшой круг, снизился и приземлился за углом в темном сквере. Я открыл входной проем.

– Энтри алла финестра? Ти аспетто ла?*

*(Войдешь через окно? Ждать тебя там?)

И вдруг по моему взгляду она догадалась, что оставляю одну надолго.

– Квандо риторни?*

*(Когда ты вернешься?)

А увидев, что прощально машу ладонью, Челеста испуганно пробормотала:

– Чао. Сперо арриведерти престо.*

*(Пока. Надеюсь, увидимся скоро)

– Арриведерчи, – брякнул я внезапно всплывшее из фильмов итальянское «до свидания», поскольку услышал нечто предельно похожее. Кажется, начинаю неплохо говорить на новом языке. Успех уже очевиден.

– Воррэй ди ведере иль туо аспетто веро Ольф…* – упало тихое вслед.

(Как бы я хотела увидеть твой истинный облик)

 

Глава 3

За полчаса до полуночи корабль уже висел над знакомой поляной в ожидании каких-нибудь событий.

Кстати, зачем ждать? Посетовав на собственную тупость, я совершил спиральный облет прилегающей местности. Ну вот, есть! С той стороны, где я прежде базировался, ведя аскетическую жизнь загнанного в угол мужичка-лесовичка, кто-то двигался сквозь чащу в нужную сторону. Один. В чем-то частично светлом.

Что-то подсказало, что искомое найдено, и дальнейшее кружение бессмысленно. Я сопроводил неизвестного до ближайшей прогалины. Точно, все именно так, как и предполагалось. Как в прошлый раз. Одна. Но пока еще в обуви и ветровке поверх белого балахона.

Нестерпимо захотелось поговорить. И я сделал это. Вопреки рассудку. Вопреки всему.

Приказав «Сделай слышимым», я произнес сверху:

– Привет, Полина.

Девушка замерла. Вдруг глаза радостно вскинулись к небу, прямо на меня (хорошо, что знал о полной невидимости, а то бы…):

– Альфалиэль?

– Нет, это… гм, странник.

Праздничный салют глаз потух и обратил их в серые угли.

– Привет, Странник. Ты где – сверху или рядом?

Надо же, правильно мыслит.

– Сверху, – признался я.

– Мне нужно тебя бояться?

Вопрос обескуражил. А если б я был серийный маньяк, что бы ответил? Но в тишине и бездонности безотчетно-вслушивавшейся матери-природы любая ложь – как пятно на солнце, и я сказал просто:

– Нет.

– Спасибо. Я тебе верю. Спустишься?

– Н-нет. Не могу.

Дыхание перехватило от такого предложения. Я бы, конечно, с радостью…

– Ты зачем здесь? Посланник Альфалиэля? – В ее глазах вспыхнула новая надежда.

– Нет.

Полина молча зашагала дальше. Невероятно, но она восприняла происходящее как нечто нормальное. Даже не удивилась, что кто-то в глухом лесу знает ее имя. Или она не интересуется ничем, кроме близкой в помешательству идеи-фикс?

– Расскажешь про него? – попросил я, глядя в начавший удаляться затылок. – Про Альфалиэля?

На эту тему дважды просить не пришлось.

– С удовольствием. – Сосредоточенно глядя под ноги, Полина двигалась через большую кустистую прогалину, абсолютно открытую сверху. – Следуй за мной.

– У меня другое предложение. – Рассудок мой совсем заснул, выпустив наружу всех дремавших в тихом омуте чертиков. – Подними руку.

Она подняла.

– Теперь не смотри вверх и ничего не бойся, – сказал я, снижаясь по максимуму. – Хорошо?

– Не смотреть вверх и не бояться. Принято.

Я осторожно выглянул и обхватил рукой тонкое запястье. Полина вздрогнула, но головы не подняла.

– Не бойся, – повторил я. И скомандовал взлет.

Конечно, она вскрикнула от неожиданности, но уже через пару секунд с удовольствием летела над лесом, рассматривая его сверху.

– Знаешь, куда лететь? – донесся до меня громкий вопрос.

– Если ничего не изменилось, то да.

Снова это не стало для нее неожиданностью. Удивительная девушка.

Едва ее ноги коснулись земли посреди круга из кострищ, я спрятал руки за невидимой преградой.

– Спасибо, Странник, – сказала Полина. – Это было очень любезно с твоей стороны. Ой, ничего, что я на «ты»? Просто голос звучит молодо, и я решила, что ты как минимум мой ровесник. Хотя, может, Вам тысячи лет…

– Конечно, на «ты», – быстро разрешил я.

– Ты реален?

Не зная, как лучше ответить, я сообщил:

– Во всех смыслах.

Ответ ее удовлетворил. Полина прошла к знакомым мне кустам и, несмотря на вовсе не летнюю температуру, скинула куртку, затем последовала очередь башмаков. Меня передернуло.

– Простудишься.

– Вряд ли. – Девушка пожала плечами – равнодушно, словно мелочи вроде собственного здоровья ее не интересовали. – Я сейчас разожгу костры.

– Не лучше ли сначала разжечь, а потом разоблачаться?

– Наверное, ты прав.

Она принялась снова обуваться и одеваться.

Потом я целый час наблюдал, как Полина таскает дрова. Хотелось помочь, но боялся проявиться. Помог тем, что быстро нарубил и наломал уже принесенное, когда она отправилась за следующей партией. Полина сразу заметила.

– Спасибо.

– Не за что.

Наконец, костры занялись, Полина уже без возражений с моей стороны скинула лишнее, оставшись в знакомом сарафанообразном балахоне. В один из костров упала горсть какого-то порошка.

– Что это? – поинтересовался я.

– Травы.

Дальнейших разъяснений не последовало. Расположившись около пламени, ночная жрица неведомого культа перешла к главному:

– Ты хотел узнать. Я готова. Конечно, странно, что ты спрашиваешь о нем. В смысле, что именно ты – невидимый и практически всесильный по сравнению, скажем, со мной. Впрочем, в мире все странно, и удивляться нечему. Спрашивай, я отвечу.

– Альфалиэль. Кто это или что.

Присев перед огнем на корточки, Полина вытянула вперед ладони, поводила ими, согреваясь, и тихо с торжественностью произнесла:

– Это Космос.

– Инопланетянин, что ли? – встрял я, перебирая в уме возможные и невозможные варианты с их участием. Поскольку и сам каким-то боком причастен…

– Нет, – отрезала Полина. Ее глаза при этом сосредоточенно глядели на огонь. – Не космос в нашем понимании, как набор Галактик, которые окружает вселенский вакуум. Если брать изначальный смысл, то понятие Космоса ввели пифагорейцы, у них оно означало упорядоченную систему существования. Природу во всех ипостасях. Разум, материя, бог, все в одном, а не только физический мир, как считают сегодня. – Грея ладони, она сделала небольшую паузу. – Это и есть Альфалиэль. Единый и многоликий, вездесущий и всемогущий.

– Откуда все это знаешь? – не удержался я, чтобы не спросить, а то и уколоть. Вопрос, как говорится, с подвохом.

Ответ убил.

– Он рассказывал.

– Подожди. Сам?! – Сразу не уложилось в голове. – Альфалиэль? А-а, как Аллах Мухаммаду?

– И как Яхве Моисею, – Полина улыбнулась, не отрывая взора от полыхавшего пламени.

Понятно. Голос. Поэтому, наверное, не удивляется и моему голосу, приходящему из ниоткуда.

– Почему Альфалиэль выбрал именно тебя и твоих подруг из этой деревни? – подкинул я новую свинью рассказчице, надеясь поймать на чем-то нелогичном. Действительно, неужели в целом мире не нашлось других достойных? Если она это поймет, вылечиться будет намного легче.

– А почему Аллах выбрал Мухаммада?

Я запнулся.

– Наверное, – выползло предположение, – зная, что тот сумеет потом…

– Вот именно.

На этом Полина посчитала разговор оконченным. Поднялась, потянулась, быстро глянула в небо.

– Теперь оставь меня. Я буду взывать. Оставь совсем.

Такой поворот мне не нравился.

– Думаешь, Альфалиэль будет против моего незримого присутствия?

– Не знаю. Он не жалует посторонних. Но ты не такой как все…

– Именно.

– Поэтому – не знаю. Но если он явится… то против буду я.

Подсвеченный огненными сполохами румянец покрыл ее щеки. Я не сдавался:

– Ты не думала, что мое присутствие, наоборот, могло бы стать дополнительным стимулирующим фактором?

Полина стушевалась.

– Допускаю. Никто не знает всех факторов.

– Не попробовав, результата не узнаешь.

– Согласна, но…

Она не знала, как продолжить. Кажется, я понял. Полина стеснялась того, что могло произойти, этого ей не хотелось показывать даже такому необъяснимому явлению, как я. И когда она пролепетала:

– Но если все-таки…

– Исчезну по первому требованию, – заверил я.

– Договорились. И буду надеяться, что твое присутствие действительно поможет.

Девушка вышла из огненного круга, сплела несколько веток в подобие венка, которыми привычно короновала себя, на глазах превращаясь из обычной землянки, каких миллионы, в не принадлежащую этой реальности потустороннюю Избранную.

– Я приступаю. – Она вернулась к огням. Осветившееся величием одухотворенное лицо обратилось к небу: – Альфалиэль! Пришло назначенное время. Прости, другие сестры снова остались в миру, но я – здесь. Еще здесь Странник, но я не нашла причин считать его помехой. Если я неправа, подай знак, и все изменится.

Я отметил, как сначала стала притоптывать ее левая босая ножка, что не замечала ни промозглого холода, ни колючести усыпанной хвоей осенней почвы. Затем правая. Затем все тело Полины изогнулось, переплелось, выстрелило, перенеслось, скрючилось, распрямилось…

Кажется, травы, сгоревшие в костре, добавлены не просто так. Полину будто выворачивало изнутри, заставляя двигаться без остановки и одновременно возвещать в пространство:

– Альфалиэль! Ты понимаешь, Странник ближе к тебе, чем все мы, твои земные сестры, твои избранные жены, твои все еще неразумные дети, делающие по указанному пути первые шаги. Он тоже хочет познать тебя. Познать, насколько сумеет. А сумеет ли и как – твоя воля, всесильный и всевидящий. О, Альфалиэль!

Между кострами как будто белоснежно-оранжевый вихрь возник. Он умудрялся быть везде одновременно. Девушка превратилась в еще одно огненное кольцо между двумя кострами.

– Нас было много, имелся выбор, сейчас выбора нет. Не суди строго сестер, увязших в глупых проблемах. Они очень хотели прийти, ты же знаешь. Да, они более земные, чем нужно, но у них все впереди, Альфалиэль. Посмотри на меня, всеобъемлющий и вездесущий! Я же здесь! И в час, когда свет сменит тьму…

Она сжалась пружиной, завертелась на месте, бормоча что-то несвязное. Лицо снова вскинулось к молчаливо внимающим небесам, что никак не проявляли своего отношения к происходящему:

– Каждая из нас… и все вместе… мы все твои, чудесный и непознаваемый Альфалиэль!

Мне даже не верилось, что можно двигаться так. А Полина металась, как в бреду, выкрикивая новый и новый бред:

– Любая из нас готова отдать все, но я готова отдать больше! Не только настоящее, но и будущее! Прими мою жертву, могучий и ненасытный! Одари меня счастьем! Явись!

Пространство просто взорвало последним криком, и Полина бессильно упала на землю. Шальные глаза огляделись и стали медленно возвращаться в ничуть не изменившуюся действительность.

Над горизонтом занялась заря нового дня. Тьма отступила. Костры догорали, а их свет совсем потерялся в обступившем розовеющем мареве.

– Альфалиэль! Каждую полную луну мы здесь, где ты ждешь нас! – уже другим голосом, поникшим и надтреснутым, объявила она мирозданию. – И будем там, где скажешь, пусть даже мир перевернется, и моря выйдут из берегов! Альфалиэль! Будь с нами в беде и радости, раздели счастье, помоги в горести! Утешь страждущего, накорми голодного, спаси умирающего! Альфалиэль, родной и непознаваемый, далекий и близкий! Альфалиэль, чудесный и невозможный! Я здесь! Я всегда здесь, была, есть и буду здесь! Я – твоя, только твоя, Альфалиэль!

Этот исторгнутый вопль души тоже остался без ответа.

Полина повалилась спиной на землю. Взгляд с тоской упорхнул в неведомые миры, руки безвольно раскинулись, вздымавшаяся грудь напоминала вулкан перед извержением. Когда ее сердце перестало рвать грудную клетку, а дыхание чуть успокоилось, девушка тихо спросила:

– Странник, ты здесь?

– Да.

Девушка долго размышляла.

– Ничего не видел?

– А что должен был увидеть?

– Значит, не видел, – сделала она вывод.

– Он не явился? – на всякий случай уточнил я.

Тоскливая гримаса была ответом. Потом последовало словесное подтверждение:

– Ты бы увидел.

Девичий взор печально уставился в небо – на выпучившуюся желтую луну, плывущую в светлой дымке. На предрассветный мрак, хищно огрызавшийся на противоположном зареву горизонте.

– Странник. Прости… Не мог бы ты теперь на некоторое время отвернуться… точнее, не смотреть? Конечно, если твоя физиология позволяет такое.

Я поперхнулся. Боже, за какое существо она меня принимает?

– Я собираюсь раздеться, – спокойно и деловито продолжила Полина, – а у тебя мужской голос. Мне будет некомфортно.

– Конечно, я могу не смотреть, – быстро согласился я.

Тем более, что она никаким образом не сможет узнать, смотрю или нет.

От таких мыслей самому стало стыдно.

– Но нужно ли? Я уже видел тебя… вас… летом.

В конце я позорно смешался в мыслях о сорванном ритуале, погоне и моей не последней роли в этом.

– Видел? – Полина на секунду задумалась. – Видел все? От начала до конца?

– Да. – И зачем-то добавил: – Один раз.

– Что ж…

Подцепленный пальцами, просторный льняной балахон пронесся снизу вверх по открывавшейся фигуре и упал на землю – сморщенный и никому не нужный. Напоминающий меня. Меня тоже воспринимали как предмет обстановки, хоть и говорящий. Как туман или ветер.

Впрочем, все посторонние мысли быстро свернулись калачиком и уснули, жить остались только глаза – полной жизнью, самой что ни есть полнокровной. Потому что как на такое не смотреть? Это преступление против человечности, за которое нужно судить, как за убийство прекрасного или насилие над беззащитным!

Полина двинулась вниз, к воде.

– Ты собираешься… купаться?! В такую холодрыгу?

– Мы всегда купаемся, это часть ритуала. – Она на миг обернулась, лицо было предельно спокойным, взгляд отстраненным. – Это освежает и бодрит. А после воды снаружи будет казаться тепло.

Босые ступни прошелестели к блестящей глади, Полина улыбнулась всему миру – и мне как его неотъемлемой части, и чувственный силуэт, в данный миг желанный просто до колик, погрузился во впившуюся ледяными иглами стихию. Девушка бормотала какие-то необходимые случаю слова, словно заклинания. Снова: «Альфалиэль, сестры, я, любая, каждую луну…»

Шаг за шагом Полина погружалась все глубже. Я глядел и почти реально ощущал покалывающую тьмой и холодом обволакивающую вязкость. В такую погоду ни я, ни кто другой достаточно вменяемый не рискнул бы по своей воле лезть в реку, а тут – хрупкая девушка с ласковыми тонкими плечами, стройным станом и…

Я перевел взор выше. Хрупкая-то хрупкая, выстрелило в мозгу, а за своего Альфалиэля – в огонь в воду. Вот бы меня так обожали.

В посеребренной искорками тьме смутно мелькало недавно скрытое, будоражило кровь безумием доступной недоступности, будило фантазию… а потом всеми силами загоняло ее обратно, опять в то стойло, откуда лучше бы ей носу не казать.

Олицетворение женственности и жертвенности. Она божественна, сказал я себе. И повторил, смакуя на языке и вникая во все смыслы. И еще раз. И снова, чтобы вспомнить и осознать, что в моих устах такой комплимент рождается только в самом крайнем случае.

Божественна. Желанна. И абсолютно недоступна, как мечта ребенка стать большим в одночасье.

Потому что ее любимый мужчина – бог.

Вот так влип.

Прямо из воды Полина произнесла, привычно обращаясь в никуда:

– Странник. Приходи сюда завтра. Поговорим еще. Сможешь?

– Конечно! – вырвалось у меня раньше, чем раскрылся рот. – С удовольствием!

– В полночь? Или… Сможешь раньше? Часов в одиннадцать?

– Как скажешь. За тобой зайти?

Полина вспомнила свой полет:

– Да, зайти. Замечательная идея.

– Куда?

– Домой не надо. Я выйду на луг со стороны колодца.

Ночная купальщица умолкла.

Другая на ее месте утопила бы меня в вопросах. На которые я не знал бы ответов. Поэтому с Полиной было легко. И приятно.

Она вдруг виновато улыбнулась.

– А сможешь назад меня тоже – по воздуху? Не слишком бессовестно ломаю твои планы?

– С радостью! – выдалось как на духу.

И было рождение Афродиты из вод, затем восхождение и полет.

В общем, денек удался на славу.

 

Глава 4

Довольный, как слон после кормежки, я лихо подрулил к дому. Все замечательно. Оконные защелки, как просил, Челеста открыла.

Внутри меня ждал сюрприз. Моей напарницы не было. Заскочив через подоконник, я промчался по всем комнатам. Куда она могла пойти и зачем? Ее похитили? Для воздействия на меня, чтобы вернул то, чего у меня нет? Сусанна ведь знает…

Да, она знает. А вот ее папаша – нет.

Я облетел все прилегающие улицы. Потом следующие. Потом долго носился по городу, заглядывая в каждую подворотню. Пусто. Я вернулся в квартиру. Прэлэстная ситуация.

Тупо раскачиваясь взад-вперед, я сидел в кресле. Никаких вразумительных мыслей не приходило. Бедная итальяночка, как можно было оставить ее одну в незнакомом мире, в чужой стране, где у меня проблемы с законом и теми, кто считает себя вне его?

Стоп, есть способ что-то узнать. Я вскочил, впрыгнул в корабль, велел спуститься и заглянул в окно первого этажа. Вечный дозорный нашего двора не спал. Точнее, не спала. Она сидела перед телевизором.

Я глянул на часы и чертыхнулся. Уже день. Даже не заметил, как пролетело время.

Светиться перед камерой на входе в подъезд нельзя, пришлось вновь подняться до окон квартиры. Я пронесся через нее насквозь и спустился по лестнице на первый этаж – пользоваться лифтом показалось опасно: куда бежать, если что?

За нужной дверью задребезжал звонок, сразу послышалось, как грузное тело прошаркало к двери.

– Кто? Кого?

– Баба Нюся! Это Олежик из сто седьмой.

– Олежа? – Для нее я всегда оставался маленьким неуемным сорванцом с верхнего этажа. – А тебя искали. Какие-то люди. Потом милиция.

– Полиция, – поправил я. Но бабу Нюсю такие тонкости не волновали. – Я знаю. Пришел спросить, здесь ничего в подъезде или на улице необычного не происходило?

– А чего натворил? Небось опять изделия номер два водой наполнял и бомбардировку устраивал?

Донесся сухой рваный смех.

– Баб Нюсь, я вырос уже. Смотрите, какой большой. И спрашиваю не о своих проделках. Говорят, что-то было у дома. Вы же всегда все знаете, расскажите, пожалуйста.

– Ну, заходи, присаживайся. – Дверь отворилась, баба Нюся пропустила меня внутрь. – Чаю?

– Спасибо, только что пил. Что вы видели?

Я старался вести себя предельно вежливо и аккуратно, как граф на императорском приеме. Иначе можно так попасть…

Боевая старушенция много лет гоняла нас, пацанов, как голубей, и всячески крыла за каждую провинность. Острая на словцо и тяжелая на руку, сейчас она подуспокоилась, с возрастом скандально-силовые методы ушли в прошлое и сменились скрытым наблюдением. На последнее я и рассчитывал.

– Кажется, понимаю, о чем спрашиваешь. – Покряхтев, баба Нюся расположилась на диване у окна – ее обычном «рабочем месте». – Вернее, о ком. Точно, вырос ты уже, Олежа. Ты ведь про маленькую симпатичную грузинку?

У меня будто гора с плеч свалилась.

– Ага, про девушку, только она не грузинка. Черненькая такая, кудрявая, худенькая…

– Ну, точно, она. Из девяносто девятой. Не грузинка, говоришь? Тогда, наверное, молдаванка. Балаболила что-то по-своему. Речь чем-то похожа. Однажды был у меня один ухажер-молдаван…

Я не выдержал:

– Почему из девяносто девятой? Не ошибаетесь?

– Откуда же еще? – Баба Нюся посмотрела на меня, будто я усомнился в шаровидности Земли или завел Волгу в Аральское море. – Поверь, голубок, Анна Макарьевна, как бы этого кому-то ни хотелось, из ума не выжила, я всех своих назубок знаю, и русских, и нерусских. Всех! В сто третьей – армяне. В сотой – дагестанцы. Но эта – не их девочка, иначе повыскакивали бы все на шум, такое бы началось....

Баба Нюся вдруг приникла к окну.

– Глянь, Олежа, какие стервецы. Не люблю современную молодежь – шумят день и ночь, в подъезде гадят, курят под окнами. А уж как ведут себя, поганцы…

Кривой палец погрозил из окна посмеявшимся мальцам, один из которых только что прилюдно помочился под деревом.

– Были бы силы… Раньше я бы так не оставила. До обкома партии дошла бы. За уши в милицию бы притащила, чтоб не повадно было. А уж милиция бы их пужанула, так пужанула. А ныне-то у нас – по-ли-ци-я… Тьфу на них, войну забывших. – Она предупреждающе выставила руку, чтоб я молчал, и перевела дух. Речь еще не окончена. – Теперь всюду так, куда ни глянь – одно и то же: грязь, стыд, срам. Вона, гляди, какая идет: дойки выпятила, пупок наружу, задницей прямо танцует… Засранка малолетняя. Никакой управы на них, окаянных. И жаловаться некому. Только если родителям, но где ж их отыскать-то. Живут, небось, где-то в своей сельской Тьмутаракани и радуются, как умничка-дочка замечательно в городе устроилась, да как прилежно учится и хорошо себя ведет, старших уважает…

Я сидел, как на сковороде в аду, но не перебивал. Давний опыт сообщал – станет хуже.

Баба Нюся проводила голоногую девицу взглядом до самого подъезда, перед которым юная вертихвостка решила, видимо, сдуть пылинки с лакированных туфелек. Или поправить что-то там, внизу, в общем, сделать что-то типично женское, что ей кажется необходимым. Словом, она нагнулась – со всеми вытекающими из формы ее одежды последствиями.

– Вот позорище-то, другая бы от стыда провалилась… тьфу, срамота. – В сердцах баба Нюся перевела взгляд на другую сторону двора.

Я заметил, как то же самое сделал молодой человек, из тени ближайшего дерева, как и мы, только что наблюдавший за бесплатным представлением, а теперь уставившийся на дверь подъезда. Баба Нюся покачала головой:

– Еще один фрукт. Ему бы книжки умные читать, а он, бесстыжий, на титьки пялится.

Старушка вновь умолкла, укоризненно уставившись на не о том думавшего незнакомца, я же резко подался назад. Лоб покрылся испариной. Если из окна так хорошо видно бабулю, значит, и меня, и если обнаруженный фрукт висит под деревом именно по мою душу…

– Собраться бы с силами, пойти да высказать насчет его глазенок распутных и мыслей поганых все что накопилось… Представляешь. – Бабуля обернулась ко мне. – Возвращаюсь вчера из поликлиники… Сталина нет на этих мздоимцев! Уйму народу без очереди примут, перед некоторыми лебезят, чуть задницу не вылизывают. Тьфу! А старики – сидят, ждут. Потому как нету у нас ни родственников в верхах, ни денег лишних…

Неизвестный под деревом принялся названивать по мобильнику. Я занервничал.

– Что насчет девушки, молдаванки, из девяносто девятой? Простите, но если ей нужна помощь, то нужно торопиться.

– Зазноба твоя? Понятно. Да, нужно. Одна только Анна Макарьевна теперь никуда не торопится. Никому не нужна.

Старушка вдруг старательно прищурилась.

– Ну, ты глянь, вон, выходит из подъезда. Опять эта, которая при входе вымя вывалила. Еще недавно сикилявка голоштанная в песочнице возилась… – Баба Нюся старчески-зло сплюнула без слюны, только чтоб обозначить отношение. – И, вона, гляди ж ты – опять прошла не поздоровавшись, как вдоль пустого места. Видела ведь, что я тут сижу! А я, между прочим, ветеран войны и труда! И ни здрасьте, ни до свидания, ни как здоровье, бабушка… Вот когда во дворе целых два месяца чужая машина стояла, из нее ребятки со мной здоровались, даже за лекарствами ходили.

Новость вышла не слишком неожиданной. Я ждал, что за квартирой будут усиленно следить. Но не терпелось узнать насчет Челесты.

А человек под деревом по-прежнему глядел в мою сторону.

Во двор въехала незнакомая машина. Черная. Опасная. Чем-то встревожившая. Из нее раздался четкий гнусавый голос:

– Здесь?

Происходящее на улице я слышал прекрасно, у старушки окна старые, деревянные, все в щелях.

– Баба Нюся, быстрее, – взмолился я. – Куда пошла девушка? Что случилось?

– Как все было, сама я не видала, – выдала, наконец, говорливая бабушка. – Шурка рассказала. Из соседнего дома. Знаешь, из пятьдесят…

– Знаю, баба Нюся. Что рассказала?

– Пошла твоя красотулечка вон туда, на овраг, церкву смотреть. Увидела, как выносят гроб. И захлопала в ладоши, умалишенная.

– В ладоши?!

– Ну, дык. А хоронили Петьку, местного алкаша. Из сто десятой. Вот, его дружки, уже не раз помянувшие, и учудили. Уделали бедняжку…

– Где она?! В полиции? В больнице? В…

Слово «морг» не вылетело, застряв на языке.

– В полиции? – Баба Нюся отрицательно покачала головой. – Нет, полицию сюда не вызывали, полицию эту самую, чтоб ей пусто было, сразу в травма-пункт вызвали. Но сюда они тоже должны приехать, им же надо опросить, как все было. А кто расскажет, как не Анна Макарьевна? Ты заходи потом, я тебе все расскажу.

Подъехали еще две машины. Отнюдь не полиция. Часть выгрузившихся ребят окружала дом, несколько человек двинулись по направлению подъезда. Некоторые смотрели на мои открытые окна вверху.

– Спасибо, баб Нюсь. Огромное!

Чмокнув старушку в сморщенную щеку, я опрометью бросился к выходу, потом вверх, в квартиру. И – через окно – на корабль.

– Взлет!

Кольцо окружения на улице плотно, но бесплодно сжималось.

 

Глава 5

Вот она, родная: медикаментами с ног до головы перемазана, бинтами перемотана, сидит на стульчике в коридоре, среди прочих бедолаг. Увидела меня, расцвела, что-то радостно залопотала.

– О, порка мадонна… – выплеснулась из меня запомненная энергичная фраза, весьма уместная для такого случая.

Глаза Челесты вылезли из орбит:

– Довэ ай аскольтато квеста скифецца?!*

*(Где ты услышал эту мерзость?)

Я был безумно рад ее видеть.

– Сказал что-то не то? Сорри. Впредь буду ругаться своими словами, а не твоими.

В регистратуре выяснилось, что девушка попала сюда с многочисленными ушибами и переломом руки. Ее долго не хотели обслуживать без полиса и документов, но, спасибо какому-то мужику с оторванным ухом, застращал иностранным подданством бедолаги. Первую помощь оказали до выяснения паспортных данных.

– Полицию вызвали, ждем, – напоследок сообщила регистраторша. – А они ищут переводчика. А вы кто ей будете?

– Знакомый. Не надо переводчика. Я ее забираю.

– Нельзя! Нужно дождаться…

Ее уже никто не слушал.

Ойкнув, подхваченная на руки Челеста с восторгом повисла на мне, как коала на любимом эвкалипте.

– Осторожно! – завопил я встречному потоку. – Дорогу!

Бегать по заполненным инвалидами лестничным пролетам – еще то удовольствие. Меня проклинали, о болтавшиеся сбоку девичьи ножки кто-то стукался, иногда эти ножки задевали стены или перила. Челеста терпела и счастливо прижималась. Я летел, в мозгу полыхало: промедление смерти подобно. Каждая потерянная секунда приближала развязку, от которой не поздоровится. Да, не поздоровится именно мне, это эгоистично, но как же иначе, ведь для меня – более чем принципиально.

Заботливо придержанная кем-то дверь выбросила нас на улицу, где я впрыгнул в корабль, очень изумив хромавшего в травмпункт пьяницу. Пока я располагал девушку на постели и выруливал вверх в обход многочисленных проводов, тот долго тер глаза и тряс головой.

Передвигаться по самому низу центральных улиц было сложно, везде что-то висело и мешало, но летательный аппарат успешно вышел из опасной зоны. Я направил его далеко за город.

Челеста виновато моргала. Непривычно тихая, она сидела, не двигаясь. Даже не жестикулировала, что для нее совершенно непривычно. Словно побитая собака. Причем, действительно побитая. Щеки и лоб расцарапаны, под глазом что-то наливается, шея в грязи. На остальное вообще смотреть страшно.

– Ключ, надеюсь, не потеряла?

– Си-си, – закивала девушка. – Экко ла кьяве. Нелла таска.*

*(Да-да. Вот ключ. В кармане)

– Только скажи: зачем ты хлопала на похоронах?

Я изобразил «жмура»: руки сложены на животе, глаза закрыты, тело склонилось назад – типа, лег. Потом резко отстранился и зааплодировал, как бы глядя со стороны.

– Э пер традиционэ.*

*(По традиции)

Кажется, говорит, что это традиция такая. У меня вырвался выдох облегчения: головой юнга не повредилась, и это радовало.

Она была в своем красном платье, ныне выглядевшем более чем плачевно, в моей куртке и в туфельках, совершенно неуместных в средней полосе в такое время. Одна рука – в гипсе, остальное просто перевязано на местах многочисленных ссадин и ушибов.

Горло перехватывало от ее усилий не выдать боль. От вымученной улыбки. Невероятного оптимизма. И бесконечной веры в меня.

Пожав хрупкими плечиками (и конвульсивно дернувшись от этого движения), Челеста пробормотала под нос:

– Ки нон ведэ иль фондо нон пасси ль аква.*

*(Не зная броду не суйся в воду)

Я потянул с шеи медальон.

– Потерпи, если будет больно. Надеюсь, это недолго.

Наступать на прежние грабли? Увольте. Проведем эксперимент. Развязав веревочку укротителя корабля, я разулся и прилег рядом с девушкой.

Челеста заинтригованно наблюдала за моими манипуляциями. Страха не заметно, что логично: если кто-то помогает ей, пока она в таком положении, то это, с большой долей уверенности, друг. И предыдущие мои действия тоже, как мне кажется, показывали, что я больше друг, чем наоборот. Намного больше.

Я продел веревочку под напрягшейся девичьей шейкой, голова прижалась к голове, и завязки медальона, надетого теперь на две шеи, соединились.

На минуту мы застыли. Челеста молчала, прислушиваясь к ощущениям. И я молчал.

Мысли после бессонной ночи уныло ворочались. Ворочались-ворочались – и остановились.

Проспал я недолго, но почувствовал себя только что родившимся. Мгновенно вспомнилось все.

Вокруг ничего не изменилось. Во мне тоже. Все члены и чувства функционировали, как заложено природой, никто в их работу не вмешивался.

Я осторожно отвязал веревочку, вытянул и закрепил на себе, лишь после этого нашлись силы улыбнуться недоуменно моргавшей девушке. Она боялась пошевелиться без моей команды.

– А ну, давай руку.

Челеста не успела даже испугаться, когда я весело потянулся за ножом. Несколько надломов и перепиливающих надрезов – и остатки гипса свалились под ноги.

Взмахнув по волшебству вылеченной рукой, девушка вскочила и скакнула совершенно не болевшими ногами. Глазищи выпучились, как у улитки, у которой сперли домик:

– Дио, квесто э ун мираколо!*

*(Господи, это чудо)

Вымазавшихся в гипсе нас можно было принять за туземцев какого-то человеколюбивого (в прямом смысле) племени. А засохшая кровь рассосалась, будто не было.

– Димэнтико ке авево маль ди дэнти. Нэ нон о адэссо. Кон ун кольпо ди бакетта маджика!*

*(Я вспомнила, что меня все время мучила зубная боль. Теперь этого нет. Как по мановению волшебной палочки!)

– Другие бинты сама снимешь. Там. – Я указал на туалет. – Потом халат надень. Андестенд?

Пантомима, что сопутствовала словам, оказалась убедительной.

– Йес!*

*(Понятно? – Да!)

Через пару минут пыхтящих стараний из проема туалета высунулась вопрошавшая о чем-то головка:

– Че нелла поссобилита ди фарэ ля дочча?*

*(Здесь как-нибудь возможно принять душ?)

Фареля доча? Кроме дочки форели ничего в голову не приходило. Видя в моем глупо мигающем взгляде лишь непроходимую тупость, Челеста вылезла до пояса и изобразила падающую с потолка воду всеми доступными средствами – шумящим голосом, быстро опадающими на голову руками и растиранием тела.

– Душ? – дошло до меня. – Хе. Да пожалуйста. Это вот здесь. – Указательный палец ткнул в будуар.

Прикрытая халатиком, Челеста подошла к спальной выемке в стене, удивленное личико заглянуло туда.

– Э ун скерцо?*

*(Это шутка?)

Я едва удержался от мальчишеского озорства и чуть не врубил ливень в тот же миг, чтобы посмотреть, как некогда произошедшее со мной смотрится со стороны.

– Тогда мне надо выйти. – Я показал на себя и на улицу. – И у тебя будет доча форели.

– Си-си! – последовал радостный отклик.

Корабль отворился. Ноги уже выносили меня в люк, когда сзади донесся визг накрытой потоком девушки. Смилостивившись, я сделал воду теплей и вышел окончательно.

На лесной опушке дел не нашлось. Где-то сверху промчался реактивный лайнер, за ним, как шнур за утюгом, тянулся видимый след. Я презрительно скривил губы: тоже мне, чудеса технологий. Чудеса – летать как и куда хочется, не думая о заправках и ремонте, а технологии – делать это невидимо. С точки зрения создателей моего корабля человек недалеко ушел от обезьяны. Если вообще ушел.

Снова кольнуло: «моего». Наивный.

Интересно, пропустит ли корабль сквозь себя неодушевленный посторонний предмет, когда внутри кто-то находится? Рука потянулась к камешку. Стоп, а если эксперимент удастся? Вернее, если не удастся? Вернее… Короче, что делать, если каменюка тюкнет гостью, а не отскочит от невидимой обшивки?

Думаю, будь внутри обладатель медальона, корабль его как-нибудь защитил бы. Но Челесту… Пусть даже она гость официально приглашенный, но для корабля – человек посторонний.

Я постоял немного, затем принялся нарезать круги. Место стоянки выбрано удачно – далеко от дорог, от населенных пунктов и от случайных зрителей, вроде недавнего меня в роли мужичка-лесовичка. Здесь были абсолютные дебри. На много километров – заболоченные леса. Надо запомнить на будущее.

Я обернулся к невидимому кораблю:

– Сделай слышимым отсюда внутрь.

Челесту надо известить, когда буду входить, чтоб девчонка не испугалась.

А чтоб войти, нужно знать, что омовение закончилось. Я расширил приказ:

– И оттуда тоже слышимым.

А гадливая мыслишка вдруг прибавила где-то очень глубоко, зато четко: «И видимым…»

– В одну сторону! – едва успел я втиснуть, переполняясь стыдом.

Потому что посреди поляны возникла мывшаяся Челеста. В непредставимой пустоте. Одна. Просто в воздухе.

Усовестившиеся глаза резво отпрыгнули, я беспокойно огляделся. Ничего. Все спокойно.

И взгляд снова утянуло назад. Висевшая на небольшой высоте Челеста совершала странные на посторонний взгляд движения, она казалась феей, которая танцует на радуге. Если не знать, что со всех сторон брызжут водяные струи, можно подумать, что девушка долго и разнообразно ласкает себя.

Все остальное, то есть свое нутро и привнесенные вещи, корабль не показывал. Все правильно, он сделал именно то, что я подсознательно незатейливо сформулировал.

Словно вернувшаяся в материнское лоно, чувственная кудесница плавала в счастливом отрешении и неведении. Невидимый водопад заглушал все звуки и вообще вынес девушку за пределы мироздания. Как мало иногда нужно человеку для счастья. Всем бы это качество – уметь наслаждаться тем, что имеешь.

Всего лишь вчера мысли заполняла Полина, и я мог поклясться – это любовь. А до вчера и сегодня предметом грез вновь стала обаятельная итальяночка. Разве такое бывает? Надо как-то помирить мозги с инстинктом. Не может сегодня любимой быть одна, а завтра – другая.

Или может?

Если может, то это не любовь. И если копать до конца, то в пирамиде моих потребностей, сформулированной желаниями души и организма, первое место все же закреплено за статной фанаткой Альфалиэля. Зато второе, без сомнения, принадлежит уроженке Вечного города. Ниже по ступенькам указанной пирамиды душа в составлении списка участия уже не принимает, зато оставленный без узды инстинкт валит туда всех без разбора. Паршивец, даже Сусанной не побрезговал.

Сейчас, когда перед душой и телом блистала во всем великолепии Мисс Второе Место, пирамида вдруг задрожала от мощного землетрясения, Внутренние толчки содрогнули мироздание и пошатнули сложившуюся в мозгу картинку. А точно ли – второе место? Может, высоким судом учтены не все обстоятельства дела, от которого, возможно, зависит будущее?

Увидев, что Челеста заканчивает, я кашлянул.

– Иду, – упало громко и четко.

Она испуганно обернулась в сторону звука за закрытым люком, встрепенувшееся тельце быстрее молнии вделось в поднятый с невидимого пола халат. С халата текло. Ах да, я же «подшутил» – включил воду без предупреждения…

Отменив внешние видимость-слышимость и виновато пряча глаза, я вернулся, порылся в кладовке и протянул сухой халат.

– Переоденься. Потом выйди, я тоже хочу принять душ. Так и будем всегда – по очереди. Андестенд?

– Вольо фарэ тутто… пер рендерти мено дура ла вита.*

*(Хочу сделать все… чтобы облегчить тебе жизнь)

Она помедлила немного и тихо договорила:

– Фино алла мортэ.*

*(До самой смерти)

Кажется, дурой себя обозвала, подумал я. Так, во всяком случае, послышалось. С этим ее выводом почему-то очень захотелось согласиться.

 

Глава 6

Теперь мы ходили по кораблю только в халатах. Челеста вновь вооружилась иголкой и нитками. То, что нитки наличествовали только черные, огорчило девушку. Но ненадолго. Этот солнечный зайчик не умел долго печалиться, злиться или обижаться. Сначала она зашила платье – пусть оно потеряло прежний шарм, но после починки вновь стало вполне носибельным. Затем трудолюбивая искусница меня удивила. Из трофейного запаса застежек-молний Челеста умудрилась создать еще одно платье, сшив боковые полоски вдоль и замкнув начало каждой застежки с концом. Раздвигая молнии и убавляя по нескольку полос, она из длинного платья получала короткое. Делала топик и мини-юбку. Или несколькими не до конца раскрытыми застежками добивалась эффекта рваных джинсов, в данном случае – платья с многочисленными горизонтальными разрезами. Получалось очень сексуально. То, что проглядывало в щелочки, придавало мне заряд бодрости, и руки чесались ответно сделать для соблазнительной прелестницы что-то приятное.

Во время работы Челеста вдруг выдохнула с видом собачки, которая желает, чтоб ее приласкали:

– Соно феличе квандо сьямо инсьемэ.*

*(Я счастлива, когда мы вместе)

Потом девушка отвела взгляд и больше уже не отвлекалась.

Феличе, сказала она. Феличита – это счастье. Выходит, вот оно, женское счастье: тишина, покой и куча тряпок, которыми можно заниматься без отрыва на всякие там учебы и работы.

За прошедшее время я заметил некоторые особенности у своей юнги. Не ее личные, а, скорее, национальные. То есть, для нее абсолютно логичные и естественные, для меня же – странные. Например, когда девушка не знала, что сказать, она тянула непонятное «Бо-о…». При счете пальцы разгибались, а не загибались, как меня приучили с детства. Челеста нервничала при бесполезной утечке воды, пока умывалась и чистила зубы, а при появлении малюсенького облачка прикрывала глаза рукой и надуто произносила: «Ке брутто темпо» (Какая плохая погода). Еще – не стеснялась громко и смачно сморкаться (правда, с этим было покончено после лечения кораблем). Вместо прилежного расчесывания на голове сотворялся «высокохудожественный» беспорядок, и этого девушке было достаточно для хорошего настроения. Желая сказать «Ну что я могу поделать?», она складывала ладошки, будто молится. Еще: она сначала завтракала и только потом умывалась и чистила зубы. А желая показать, что «вкусно», крутила указательным пальцем, уперев его в щеку…

Вернувшись в реальность, я посмотрел на часы – указанное Раей время подходило. Дело восстановления справедливости звало на подвиги.

Точно в указанный час корабль был на месте, на крыше Раиной двенадцатиэтажки. При облете окрестностей ничего опасного в глаза не бросилось. Предварительный взгляд в окно сообщил, что Сусанна там. Прекрасно.

У Раи вечеринка, потому пришлось переодеться. Выглядеть посолиднее для меня означало на майку под свитер надеть еще и рубашку, чтоб все видели – не бомж какой-то. Джинсы с кроссовками остались те же.

Я наскоро попрощался с Челестой:

– Пока. Скоро буду. Жди.

Она поняла по интонации. Плечи немного опустились. И носик тоже.

– Чао.

Через минуту уже знакомый люк пропустил меня в подъезд. Спустившись, я прислушался и позвонил в дверь. Внутри мелодично бумкнуло, затем простучало, и мне открыла хозяйка помещения в сногсшибательном для глаз усталого путника наряде, о котором чуть ниже. Хитро подмигнув, меня впустили в квартиру.

Я разулся и прошел в комнату. Вместо обтекавшей бумажным серпантином выключенной люстры тускло светил торшер, этим создавался некий интимный уют. Пахло индийскими благовониями, их забивали волны приторных духов и пота. Видимо, ранее здесь прошли танцы и прочие виды активного времяпровождения. Какие прочие? Мало ли. Как знать, до какой черты может дойти фантазия решивших развлечься одиноких девиц. И какие черты перейти. Судорог воображения Сусанны мне вполне хватало, чтоб оценить масштаб бедствия для некоторых неокрепших психик: во время былых встреч она заставляла меня, к примеру, делать из квартиры море с помощью сотен воздушных шариков, в которых мы с противным резиновым скрипом плавали и не только. Или играть роль штыря для накидываемых игрушечных колец. Или моя спина использовалась в качестве столика во время завтрака, или я сам был одновременно и столиком, и завтраком. Однажды мы с ней устроили домашнюю снежную вечеринку на манер пенной – пена или настоящий снег могли испортить мебель, поэтому использовался раскрошенный пенопласт. Затем весь этот «снег» был выброшен в окно, и его еще долго носило по двору к неудовольствию богатеньких соседей. В общем, сейчас я был готов ко всему.

Комната встретила меня сравнительной тишиной. Видимо, я застал последний акт успешно прошедшего девичника. Судя по произведенному разгрому и сваленной горе пустой посуды, народу сначала присутствовало не меряно. Большинство к этому часу сдулись, и их развезли по домам. Именно развезли – если учесть валовый литраж пустой тары в углу. Помимо хозяйки продолжали веселье только моя бывшая и еще три довольно стойкие девицы. Одна – натуральная шатенка, очаровательная толстушка со смешливыми темными глазами и пышной шевелюрой. Вторая – худая, если не сказать тощая, крашенная в цвет воронова крыла. Черные волосы просто спускались на плечи, из-под челки выглядывали пронзительные маленькие глаза. Эта девица сидела отдельно, в кресле. Последней из представленного паноптикума была яркая сексапильная смуглянка, тоже крашенная, но в блондинку, чуточку отрешенная, давно и умело исполняющая роль роковой женщины. Вид у всех был… Примерно, как если заглянуть в гримерку при модельном показе. Или ранним утром в спальню, где живут сестры. Или в женское общежитие, когда там не ждут гостей.

В однокомнатных хоромах Раи это помещение являлось одновременно гостиной и спальней, потому кроме стола, стульев, двух кресел и тумбочки здесь присутствовала кровать с коваными спинками и кучей подушек. Три из пяти присутствующих девушек обретались именно на ней. Еще одна, как уже сказано, сидела в кресле, а хозяйка пока стояла, выполняя роль посредника между старым и новоприбывшим наполнением комнаты.

Вернемся к внешнему виду отдыхавших девиц. На облокотившейся на матрас Сусанне красовались элегантные джинсы и кружевной лифчик телесного цвета со стразами. Предоставленные хозяйкой тапочки просто лежали на полу, используясь в виде дополнительного коврика между босыми ногами и паласом. Собственно, в отношении одежды Сусанны – все.

Худая девушка (впрочем, так о прекрасном поле не принято, скажем – стройная) была одета в зауженные белые брючки и белый же мощный бюстгальтер, который способствовал созданию обширной видимости там, где природа недостаралась. Кроме указанных предметов остальное в данную комплектацию не входило и на представленном образце отсутствовало напрочь.

Пергидрольная смуглянка, в нарочитом прогибе положившая ногу на ногу, демонстрировала черные ажурные чулки и комплект нижнего белья того же траурного цвета. На этом ее одеяние тоже заканчивалась.

Сдобную пышечку, притулившуюся в углу кровати, облачали дерзко обтягивающий топик и короткая юбка. Из топика старались прорваться на волю отцентрованные бугорками раздавленные прелести, юбка тоже не сильно сдерживала наступление плоти на здравый смысл. Округлые бедра хоть и прикрывались сверху пухлыми ручками, но приковывали взор помимо воли – сразу столько мягкого и приятного глазу, и уже в кровати. По моим инстинктам будто артподготовку провели. Нельзя впускать трезвого мужчину к пьяненьким девушкам, когда они в таком виде и состоянии. Особенно, когда я стою, а они полулежат, и чувствуется, что с удовольствием бы легли, если б очередной вывих сознания не призвал к непонятным игрищам.

Компания сгрудилась вокруг края кровати, словно собралась расписать пулю или, учитывая, насколько развезло игруний, раздать карты под обычного «подкидного». Но колода отсутствовала, как и прочие настольные игры. Я обернулся к вошедшей вместе со мной хозяйке. На фоне остальных Рая выглядела более достойно, будучи в скрывавшей выдающиеся формы застегнутой на все пуговицы длинной кофте, из-под которой, как карандаши из перевернутого стакана, торчали голые напедикюренные ноги. Нижняя часть одеяния, вроде брюк или юбки, отсутствовала.

Верхняя и прочая одежда, а также бранзулетки с бирюльками, валялись на полу вокруг, как воины, павшие на поле брани. Битва была долгой, велась с переменным успехом, и выжили, сразу видно, немногие.

Сусанна увидела меня не первой, ей указали. Обернувшись, она просела на месте, и расположившееся в центре кровати тело безвольно расплылось, словно свалившийся с лошади бурдюк.

– Ты?! – Возникло ощущение, что волосы на ее голове зашевелились.

– Как видишь.

Явно удивил. Как прошлым визитом, так и новым.

Надо отдать должное, госпожа Задольская быстро взяла себя в руки. Гневный взгляд едва не сжег Раю, а та лишь развела руками: мол, что я могла, сама же просила приветить…

Совладав с собой, Сусанна скривилась:

– Позже поговорим, лады? Не порть вечеринку.

– Как скажешь, – вновь согласился я, как соглашался со всем сказанным раньше, когда оставался с нею наедине. Сейчас мы были не одни, но это было намного круче.

В компании подвыпивших девчат, которые очень странно меня разглядывали (словно овцу мясники), меня, конечно, подмывало поставить всех на уши, наорать на паршивку, взять за жабры и выпытать все, что необходимо… Но.

– Как скажешь, – повторил я, перенося выяснение отношений на недалекое потом. И беспокойно прибавил: – Только одно. Ты таблетки пьешь, которые раньше, при мне?..

Девушки одновременно перевели взоры на Сусанну, ничего не сказав вслух, но что-то там себе соображая. Мою бывшую бросило в краску:

– Пью.

– Уф, – выдохнул я. – Камень с души.

Багровая, как свекла, она отвернулась. Ничего, зато мне спокойнее знать, что оглушительных последствий у предыдущего визита не будет. А на будущее – пора завязывать с ситуациями, когда человек забывает, что не обезьяна.

Кажется, я что-то пропустил. Некую быструю игру глаз, которой обменялась компания. Зато прекрасно увидел концовку: все четверо довольно неоднозначно, как соучастники чего-то крайне незаконного или неприличного, еще раз переглянулись, Сусанна последней заговорщицки кивнула остальным. Видно, что нехотя, но остальных это устроило.

Подавляя в глазах хитрый блеск, Рая указала мне на стул в центре комнаты, где я и разместился, разбавив мужским обществом теплую во всех смыслах компанию.

– Садись. – Мне было протянуто что-то зажатое в кулаке. – Держи. Мы играем в кости.

Маленький белый кубик с точками-числами почему-то оказался один. Наверное, все делая по-иному, женщины играют в кости тоже как-то по-своему.

– Кидай, – распорядилась Рая.

– Если еще не понял, – одновременно сообщила Сусанна, – мы играем на раздевание.

Весьма своевременное замечание. Вообще-то, с такого начинать надо. А с другой стороны…

– Рая, Сусанна, вы нас не представили, – выговорила девушкам ху… стройная.

Ухоженный пальчик Сусанны показал мне на спрашивавшую, что сидела в дальнем кресле.

– Это Наташа.

Затем последовал перевод взора и пальца на толстушку, сочно оккупировавшую один из углов кровати.

– А это Анюта.

– Очень приятно, – кивнул я.

– И Инна. – Поднятая ладонь уперлась прямо в лопавшийся от содержимого черный лифчик блондиночки. Словно хотела сорвать.

Они с Сусанной располагались бок о бок по центру кровати.

– А кавалера нашего зовут…

– Олег Станиславович. – Я сыграл не опережение, не желая быть Ольжиком и тем более «милым Олежичеком».

Передо мной возник пузатый бокал красного, а налившая его Рая с удобством расположилась в кресле.

– Мы в неравных условиях, – она указала на мою одежду, – поэтому твой проигрыш будет удваиваться, то есть две вещи на каждый проигрыш. Ну?

Я бросил кость на стоявший между нами журнальный столик. Выпало шесть.

– Кажется, мы попали, – протянула полненькая Анюта, ерзнув по покрывалу так, что оно сморщилось. – Это профессионал.

– Или шулер, – глубокомысленно вставила буферисто-пергидрольная Инна.

Я попытался успокоить:

– Обычное везение.

– Новичкам везет, – согласилась тощая Наташа. – А еще, говорят, везет дуракам, пьяным и юродивым.

Сошедшиеся на мне взгляды сказали, что дамы решали, к какой категории меня причислить.

Затем у Сусанны и Наташи выпало по три, у Инны – четыре, у Раи – пять. У Анюты… два.

Досадливо вздохнув, пышка поднялась со стула.

– Я как чувствовала!

Ее пальцы как-то очень снисходительно отстегнули пуговичку, бедра сексуально качнулись из стороны в сторону, и юбка упала вниз. На всеобщее обозрение выставился треугольник впившихся трусиков. Словно чайка раскинула крылья – белая чайка под красочным флагом, где изображены две сферические крышки с блюд из дорогих ресторанов. С моим появлением пимпочки крышек становились все более удобными для возможного официанта.

Анюта вновь села на место, подогнула ноги и кинула первой. Потом Сусанна, Наташа, Инна, Рая и, наконец, я. В этом туре везение меня покинуло. Произошла перестрелка довольными взглядами, и женское большинство приготовилось наслаждаться спектаклем одного актера. Со мной в главной роли.

Когда женщины смотрят на мужчину, который раздевается (если, конечно, он не профессиональный стриптизер), это игра, а не романтика. Без вариантов. Насколько понимаю, такое действо не эротично и не возбуждающе, главное в нем не как, а что будет потом. Не процесс, а следствие результата. Именно так – даже не результат, а именно его следствие.

Что ж, игра так игра. Стянутый через голову свитер приземлился на чью-то кофточку. Из основного на мне остались рубашка и джинсы. Но этого мало, результат обязали удваивать. Подумав, я снял один носок.

– Не пойдет! – возмутилась Наташа. – Носки – понятие парное!

– Штаны и трусы – тоже парное? – полез я с возражениями. – Ведь тоже «они».

Взбудораженных игруний тонкости филологии не волновали. На меня посыпалось чуть ли не хором:

– Нет, но носки, чулки и обувь – парные!

Спорить с женщинами себе дороже. Со вздохом я снял второй носок.

– Довольны? Все равно остаюсь при мнении, что слово, которое имеет единственное число, не должно объявляться парным. Перчатка. Ботинок. Носок. Левый. Или правый. Если он потеряется, то второй останется. Пары нет, но он – есть. При чем здесь парность?

– Из пары кед тоже один может потеряться, – с сарказмом заявила Сусанна. – Тогда как правильно: один кед или одна кеда? То, что осталось – он или она? Ведь осталось – хотя без пары даже названия не имеет.

– Кед, ножныц, очко, каструл и многое другое на Кавказе всегда мужского рода, а в Средней Азии и на Чукотке – женского: кеда, ножница, очка, панимаищь, нащяльниканама? – сначала грубым, каркающим, а затем мягким и стелющимся говором Рая спародировала телепародии на тему акцента. Талант, однако.

– Если уж кедов пара, то гораздо естественнее, если один кед будет мужского рода, – подкинула Анюта новую мысль, – а другая, соответственно, женского – кеда. Потому они вместе.

– А двум левым или двум правым не очень удобно во всех смыслах, – подала голос доселе игравшая в молчанку Инна.

Наташа перемигнулась с ней, по лицу расползлась улыбка:

– Обувь и носочно-чулочные изделия – как лебеди. Если погибает один, оставшийся без пары тоже гибнет.

– Отсюда – обусловленная нами парность, – завершила Рая.

– Логично, хоть и типично по-женски. – Я начал третий круг игры.

Меньшую сумму на этот раз набрала Сусанна. Она расстегнула джинсы, из них выскользнули беспощадные формы, повязанные ниточкой стрингов, как мустанг ковбойским лассо.

Пришедший поговорить и кое-что узнать, я почему-то ничуть не волновался, оказавшись в столь симпатичном переплете. Девушек я не опасался. Не совладать им со мной в своем напраздновавшемся состоянии, даже если Сусанна вдруг уговорит ловить меня скопом. Но за ней приходилось наблюдать тщательно, чтоб не осталась наедине с телефоном и не натворила других пакостей. Впрочем, по Сусанне не видно, что решится на крайнее. Кажется, ей даже интереснее вот так, чем наоборот. Снова игра? «Забираю свои слова, ты не скучный» – вспомнилась ее реплика в момент, когда рядом лежал застреленный брат.

Ох, Вадим, не лучшим человеком ты был, но о мертвых, как говорится, либо хорошо, либо ничего.

Вот же, сколько бы времени ни прошло, сколько бы невообразимых событий ни случилось, а душа болит: убийство даже при защите себя – все равно убийство. И пусть в противном случае на его месте лежал бы я. Или, если учесть вкусы Вадима, не лежал, а висел где-нибудь в качестве мишеней – именно нескольких, частями, чтоб прикольнее было.

Стоп. «Либо хорошо, либо ничего». Вот и оставим эту тему.

Я вновь обвел взглядом игривых подружек. Хотят игры? Нет проблем. Нежданный поворот событий подстегивал фантазию: что будет потом, после всего, когда кто-то первым дойдет до черты? Перейдет эту черту? Отступит? Сведет к шутке и уведет веселье в другое русло? Или…

В общем – что дальше?

Дальше, как ни прискорбно, проиграл я: следующий кон одарил меня хлипкой двоечкой, тогда как девушек – более серьезными цифрами.

– Ура! – завопила Наташа и начала скандировать в полный голос: – Да-вай! Да-вай!

Она с ногами вскочила на кресло, черные волосы развевались пиратским знаменем, белый лифчик подпрыгивал.

Другие подхватили.

– Да! – загремело под низкими потолками так, что люстра закачалась. – Вай! Да! Вай!

И вот под это многоголосое, нестройное, зато очень азартное «Давай!» я сначала расстегивал и стаскивал рубашку, а затем, укоризненно поджав губы и покачав головой (в ответ раздался взрыв хохота) и штаны. Последним рубежом обороны на мне остались майка да длинные сатиновые трусы.

– Ну как, играем еще? – спросил я, соорудив на лице обиду.

– Еще! Еще! – загалдели все.

Глаза горели, щеки пылали. Сусанна не отличалась от прочих – тоже думала не о моей поимке или выяснении отношений, а о собственном удовольствии. В чем девчонки находили удовольствие, не знаю, мне до Тарзанов как стремянке до эскалатора, но общий настрой воодушевлял. Приятно, когда тебя хотят. Хотя бы хотят увидеть. Пусть, чтоб потом посмеяться, но это будет потом. Сейчас я ощущал себя принцем на золотом Кадиллаке.

Брошенная мной кость в очередной раз прокатилась по покрывалу, будто олицетворяя прошедшую жизнь. Выпало четыре. Хорошо. В школе часто ставили меньше, а по жизни и подавно.

Затем кинула Сусанна, с вдумчивым интересом проследив за катившимся кубиком: пять.

Следующая – Наташа, которая глянула с непонятной тоской: три. Замечательно.

Затем отличилась Анюта, с энтузиазмом выкинув шесть.

Инна, так же невозмутимо и слегка отрешенно, как и до того, удовлетворилась тройкой.

Рая бросила последней, голос наполнился нелогичным восторгом:

– Блин, тоже три!

– Ну-с, мадамы-мадемуазели. – Я мстительно потер руки. Сразу три проигравших. Чудесно. – Кто хорошо смеется последним? То есть… Ну, вы поняли.

Первой поднялась Рая. Покачиваясь в такт какой-то звучащей в голове мелодии, она осмотрелась горделиво, словно актриса, которая дождалась бенефиса, и пуговички ее кофты стали поочередно расставаться с прорезями – сверху вниз, медленно, томно, чтоб зрители получили от процесса наибольшее удовольствие. Переступая с одной ноги на другую, девушка красиво дошла до последней застежки, с которой пришлось повозиться. Дело на миг застопорилось. Вылетело не вполне приличное словцо, но резкость тут же сгладилась виноватой улыбкой, и представление продолжилось. Повертев приспущенными плечиками, Рая резко обернулась спиной. От разворота мотавшиеся полы кофты заложили вираж, и ничем не прикрытые ягодицы владелицы на миг обнажились.

Негодница. Вряд ли выпила столько, чтобы не понимать, что делает. Подружкам на такое начхать, выходит, что шоу – для меня?

Кхм. А для кого же?

Тяжелая ткань быстро спрятала показанное, но намек остался висеть в воздухе, как и картинка перед внутренним взором. Между тем кофта собралась на локтях и пояснице исполнительницы маленького спектакля. Обратный разворот представил вниманию алый панцирь бюстгальтера с роскошным содержимым. Видимо, с Сусанной в одни клиники ходят. Достаточно выложить такое в сеть, и утонешь в лайках.

Легкое колыхание напомнило, что передо мной не фотография.

Еще раз отвернувшись от нас, Рая скинула кофту окончательно, и очередной пикирующий дельтаплан спланировал на пол. Нижняя часть тела, только что поразившая ярко-нескромным эффектом, оказалась не обнаженной… если так можно сказать. Ее прикрывало пятнышко трусиков, тоже стрингов, как у Сусанны, только красных – с центральной нитью, уходящей в застенки плотно сжатого пространства, отчего бронзовокожий тыл действительно казался голым. Думаю, такого результата хозяйка квартиры и добивалась – подобно всем дамам, которые надевают данную амуницию. Ведь, если честно, женщины упрямо носят неудобные стринги не потому, что жарко, я не прав?

Сцена с Раей в главной роли закончилась, хотя ей явно хотелось еще внимания. Но минута славы вышла, пришлось вернуться на место.

Не поднимаясь, вторая из набравших минимум – Инна – просто поочередно стянула с себя черные чулки и приняла прежнюю позу. Все это спокойно, деловито, флегматично, вроде бы без игры на зрителей, чем отметилась другая солистка. Но этим спокойствием и гипнотизируя.

Осталась Наташа с ее третьей тройкой. Без тени смущения она избавилась от белых брючек. Собравшимся открылись очаровательные белые трусики, они облегали тонкие бедра и столь же тонкую ладную попку. Довольно выпуклую – чем Наташа не преминула похвастаться, выставив напоказ. Сусанна с некоторой ревностью покосилась в мою сторону, уголки ее губ брезгливо разъехались. Рая отвела взгляд. Анюта ухмыльнулась.

Теперь мы все оказались в одном положении – исключительно в нижнем белье. Вроде бы кроме Анюты, но топик еще меньше скрывал распираемые прелести, чем лифчики остальных девушек, и фактически тоже являлся бельем. Интересно, наверное, мы смотрелись со стороны: долговязый и лохматый я, в трусах и майке, с орлиным взором и волосатыми ногами, и со мной пять чудных созданий в неглиже – шумных и взбудораженных.

Наташина лукаво склонила голову набок:

– Еще?

Этот немой вопрос нарисовался на каждом лице, и на правах моей бывшей подруги Сусанна утвердила голосование глаз:

– Давайте. Последний раз.

Ибо дальше ждала покалывающе-скользкая неизвестность. Мы подходили к драконам. Так говорили древние мореплаватели и географы: до этой линии мы все знаем, а за ней – драконы. Причем драконы тоже были разные: хорошие и плохие, добрые или с детства воспитанные в лучших людоедских традициях. Всякие. Попробуй, определи по оскаленной морде, друг он тебе или враг. Потому драконов и боятся. Ведь они, во-первых, страшные, во-вторых, могут сожрать с потрохами, в-третьих, спалят к чертовой матери, и головешек не останется. И лишь в-четвертых могут оказаться незаменимым другом, который всю жизнь будет только радовать и защищать. В том числе от других драконов.

Так и с человеческими играми. Да и вообще с жизнью. Но я отвлекся. Кости, точнее кость, были (была) вновь брошены(а). Мои обаятельные драконы поедали меня пока только взглядами, но зубки уже показывали. Сусанна – ревниво, будто имея какие-то права. Наташа и Рая – плотоядно, соревнуясь в возможности произвести впечатление. Анюта – искренне и бесхитростно-радостно. Инна – тихо и незаметно, как бы невзначай, зная, каким образом ее безукоризненная холеная внешность обычно действует на мужиков.

У меня выпала тройка. Едва кубик явил цифру, я замер в проскользнувшем и присосавшемся к сердцу чавкающем противном страхе. Хоть и не боялся ничего, но все-таки…

Следующая – Сусанна. Четыре. В мою сторону обратился гордый и презрительный взгляд, донеслось фырканье. Ничего, еще сочтемся.

Наташа, чуть замешкавшись и косясь на нас, которые уже сыграли, бросила следующей. Шесть!

Потом Инна, демонстративно небрежно: пять.

У меня внутри все упало. У противниц имелось еще по два рубежа обороны, у меня – единственного здесь обладателя совершенно других первичных признаков, тоже два, но по условиям удвоения – один. Последний.

Сдавило виски. В ушах застучало.

Анюта широко открыла глаза в преддверии непоправимо сладостного (либо же чудовищного) результата. На нее надеялись остальные. Сусанна уже ухмылялась. Рая поигрывала локоном, за которым пряталось непонятное выражение лица. Инна с Наташей застыли, хоть на даггеротип снимай.

О том, что мне тоже не по себе, можно не упоминать. Драконы, как уже говорил, бывают разные. Кажется, сейчас кого-то разбудим.

Кусая губы, очаровательная пышечка решилась, и ладонь выбросила кубик, точно он горячий. Кубик долго катился, переворачиваясь то одним, то другим боком, потом завертелся пьяной юлой и упал к ногам хозяйки. Ее брови исполнили странный танец.

– Что?! – не выдержали соседки.

Я тоже ощутил, что ерзаю.

Анюта медленно выдохнула:

– Один.

Что поделаешь, игра есть игра, у игры есть правила. А если правила каким-то неестественно-жутким образом проигравшему нравятся…

В самом деле нравились. Я видел, вернее, чувствовал. Несмотря ни на что – нравились. Вопреки доводам рассудка. А может и благодаря им.

– Ну, господа-товарищи… – Анюта с достоинством выпрямилась, подбородок взлетел, сахарные плечи расправились.

Одно легкое движение через голову избавило ее от топика. Он улетел, отброшенный и мгновенно забытый. Кудри встряхнулись, Анюта еще раз повела плечами, это вызвало приятное колыхание предоставленных гравитации красноносых прелестей. С таким же достоинством она опустилась на место, словно только что не оголилась прилюдно, а шарфик развязала.

Конкурентки хмыкнули и все же бодро поаплодировали за представление. И я не остался в стороне, отчего искупанная в овации Анюта расцвела и заулыбалась.

– Еще? – поинтересовалась со своего места Наташа.

– Нет, мы же договорились, – резко ответила Сусанна, хотя прекрасно осознавала, что это она договорилась, а они молчаливо согласились.

Не понимаю, неужели боится? Казалось бы, чем больше бедлама, тем у нее больше шансов как-то выкрутиться, пока я занят прелестями поддатых подруг. Или надеется, что папаша вовремя спасет, а увиденное здесь как-то повлияет не репутацию?

– Собака на сене, – едва слышно проворчала Рая, так, чтоб услышал только я.

Инна лишь махнула рукой: делайте, мол, что хотите. А вот Наташа сдаваться не собиралась. Ее брови стукнулись друг о друга, губы истончились, повеяло холодком. Скорее, морозцем. И не повеяло, а мощно подуло. Еще миг, и дуэль взглядов перерастет в нечто серьезное.

– Слышали что-нибудь про Альфалиэля? – громко спросил я собравшихся собачиться приятельниц.

В такую минуту нет ничего лучше, чем решительно увести разговор в сторону; а если одновременно есть шанс собрать информацию…

Выстрел в воздух неожиданно попал в цель. Глаза одной из девушек выдали, что слышала. Ни на кого, кроме полненькой Анюты, и без того не отпускавшей мой взгляд волшебным видом проигравшей, незнакомое слово впечатления не произвело.

– Что-то знаешь?! – всколыхнулся я.

Ее полненькие руки вдруг прикрыли, что смогли уместить, девушка замялась:

– Так… чуть-чуть.

– Откуда?

– А что это?

Я получил поддержку от прочих участниц вечеринки.

– Да, расскажи!

– В деревне двоюродная сестра… А почему ты спрашиваешь?

Все взоры перенеслись на меня.

– Кажется, я был в той деревне.

Анюту покрыло краской вместе с руками и прочим:

– Тогда не буду рассказывать.

Новый поворот заинтересовал всех.

– Мы же подруги! – накинулись на нее. – Альфа… как там? Кто это? Что это?

– Нет. – Взгляд Анюты бегал, как мышь по электроковрику. – Потом.

– Когда?

– Позже.

– Вечером?

– Завтра. – Анюта выглядела совсем затравленной.

– Почему не сейчас? Объясни, ведь с живой не слезем.

Последний довод оказался наиболее убедителен.

– При нем, – последовал кивок на меня, – не хочу.

Сусанна нехорошо расхохоталась:

– То есть, трясти сисяндрами у него на глазах можешь, а деревенские сплетни рассказать – нет?

Анюта, этот плюшевый божий одуванчик с вечно смеющимися ямочками на щечках, яро впилась в нее злыми, вмиг посерьезневшими глазами:

– Об этом – нет. Точка.

Инна устало скривила губы в легкой досаде. Рая вздохнула. Наташа выпалила:

– Может, уже перейдем к следующему пункту программы?

– Правильно. Сыграем в фанты. – Рая спрятала костяной кубик и стала по-хозяйски распределять дальнейшие обязанности. – Я буду говорить «что», а Сусанна – «кто».

Никто не возразил. Пока Сусанна вытаскивала из общей кучи и поднимала первую попавшуюся в глубине вещь – ею оказался Анютин пиджак – отвернувшаяся Рая сказала:

– Для начала пусть будет что-нибудь простенькое. Этот счастливчик, первым размыкающий круг нашего нового развлечения, пусть поцелует по очереди всех присутствующих.

Она радостно обернулась. Видимо, последующее представлялось ей по-другому, взор погас.

– Ну вот, опять я, снова я, – запричитала Анюта, чьи заискрившиеся лучиками глаза выдали истинное настроение. – Вечно, как идти первой, так я, самое трудное – снова я.

Весь ее вид показывал: не хочу, дескать, но надо. Кого обмануть пыталась? Прикрывая рукой набегавшие в ритме прибоя выпуклости, которых не могли удержать искусственно созданные берега, Анюта начала с хозяйки сборища. Наклонившись, она чмокнула ту в кокетливо выставленные губки и перешла к Инне, проделав ту же бесхитростную процедуру. И вот оказалась около меня.

Я смотрел на нее напряженно, но весело. Солнечная пышечка решилась. Мягкие влажные припухлости мокро и горячо ткнулись в мои закрытые губы, оставив на них клубничный запах. Анюта сразу отошла к напряженной Сусанне.

Глядя чуть виновато, Анюта таким же образом взаимно соприкоснулась с ней и этим закончила выступление.

Странно. Давно понятно, что Сусанна – бывшая, но дистанцию все почему-то держат. Самому, что ли, сделать шаг навстречу?

– Дело пошло, – подвела Рая первый итог. – Следующий наш фант с полным стаканом на спине пусть пролезет под столом так, чтоб не пролить ни капли. Кто там?

Сусанна держала собственные джинсы. Я ободряюще подмигнул.

Буркнув что-то не совсем цензурное, Сусанна спустилась с кровати, ноги и руки заняли на полу устойчивое положение. Вездесущая Рая уже несла воду. Стакан торжественно водрузили в районе копчика.

Я смотрел и самым наглым образом наслаждался знакомыми формами в столь изысканно бесстыдной позе эротического великолепия.

Казалось, что на тигрицу надели слоновью кабинку, или как там она называется. Сколь мягко не ступай, а пошатнется. Каждый шаг давался с трудом. Уже находясь головой под столом, Сусанна припадала спереди, приседала сзади, ноги разъезжались, все еще приноравливаясь к колебавшемуся на спине стакану. Вот снаружи остались лишь соблазнительные, будто специально для меня выпяченные луноподобные округлости, под видом одежды украшенные тоненькими полосками ткани. Вот и они исчезли. Зато с другой стороны стола раздался победный клич, и Сусанна, поднимаясь, предъявила нам по-прежнему полный стакан.

– Зачет! – объявила Рая.

Она дождалась, пока приятельница вернется на место.

– А теперь…

– Теперь пусть скажет, – перебил я, – где спрятала ворованные документы.

Только что почивавшая на лаврах, Сусанна не сразу перестроилась. Лицо напряглось, а пальцы будто обросли когтями.

– Я же просила! – взвизгнула она.

Ее тело, вдруг вспомнившееся мне в мертвенно-зеленом исполнении, приняло женскую защитную стойку: ощетинилось и пригнулось, точно собиралось в броске порвать на куски.

– Какие документы? – мгновенно отреагировали кумушки.

– Где? – жестко повторил я.

– Что – где? – ответно взъелась Сусанна.

– Почему ворованные? – осведомилась Наташа.

– Давайте, вы порешаете свои семейные проблемы в более интимной обстановке, – осадила нас Инна и выразительно зевнула. – Мы собрались отдохнуть. Не надо портить замечательный вечер.

– Именно, – согласилась Сусанна. – Не порти.

– Правильно, – поддержала Рая, – давайте играть дальше.

Я вздохнул и утих. Не прошло. Ладно, разберемся позже.

Пока моя бывшая работала подъемным краном, подцепляя вещицу хозяйки квартиры, Рая отпила разом добрую половину бокала и масляно поглядела в мою сторону.

– А этому фанту возложенной на меня властью велю, как бы он ни сопротивлялся, обнажить перед честным людом свой тыл!

По ее лицу расползлась ехидно-хамоватая полуулыбочка, девушка обернулась… и все грохнули хором, задыхаясь от хохота и едва не сползая на пол. Злорадное ржание продолжалось минуты две, пока Рая, уяснив, кто исполнитель задания, умилительно-обиженно выходила вперед и вставала к нам спиной, взглядом уставившись в покрытую узорчато-пупырчатыми обоями стенку. Несомненно, ей нравилось происходящее, она упивалась им, без стыда и стеснения навязывая присутствующим рискованные поступки, но изо всех сил стараясь этого не показать. Она играла роль обычной хозяйки-затейницы, которая не дает гостям скучать. И все же ей хотелось больше властвовать над ситуацией, чем самой выставлять себя – хорошо, если только на всеобщее обозрение, а вдруг на посмешище? Этого боялась не только она, этого боялись все. И я в том числе. Честно говоря, сейчас, в бурлящей феромонами алкоголепропитанной атмосфере, это оставалось единственным сдерживающим фактором.

Если вызванное призраком вседозволенности не совсем приличное действие не сделать смешным, оно станет непристойным, а если сделать – значит, обидеть исполнителя. Особенно, когда он относится ко всему серьезно. Рае приходилось балансировать, сидя меж двух огней на остром заборе, а это не только жжет сразу с двух сторон. Лезвие ножа – плохая подпорка для сидения, как и частокол человеческих комплексов. Совсем не располагает к уютному отдыху. Все время где-нибудь колет.

Отвернувшаяся Рая решила кольнуть сама. Большие пальцы рук втиснулись под тонкие шнурки, нисколько не скрывавшие загорелостей. Прогибаясь вперед, она резко, словно доказывая что-то, содрала эту ненадежную конструкцию едва ли не до колен. Распираемые законами биомеханики бедра подались в стороны. Простояв так несколько бесконечно долгих секунд, девушка медленно вползла в подтянутое оперение, зло села и громко, весомо выдала:

– Этот фант…

Сусанна шаловливо подмигнула нам – ее рука держала добытую из разбросанных пожитков еще одну тряпочку Раи.

– …пусть повторит то же самое! И пусть только попробует придумать отмазку! Ничего не принимается ни под каким соусом!

Второй взрыв гомерического смеха накрыл комнату. Анюта даже прослезилась, ухахатываясь в левую ладонь, пока тыльная сторона правой неустанно подтирала уголки глаз.

Обернувшись, Рая остекленела. И не возразишь – после выдвинутых условий. Ей даже пришлось растянуть губы в улыбке и посмеяться вместе со всеми.

– Да уж, – проронила она, – фатум, рок…

– Давай-давай, Каллипига, – подбодрила Наташа, вдохновляя на новый подвиг, – не заставляй уважаемую публику ждать. Повернись к лесу аверсом, а к нам крепким реверсом!

– Калли… кто? – Рая, видимо, решила, что ее оскорбляют.

– По-гречески – прекраснозадая, – успокоила безучастно-спокойная Инна.

Вопреки полосе неудач и нараставшему раздражению от нее, меднотелая хозяйка вторично заняла место на маленькой сцене. Ноги расставились на ширину плеч, руки уперлись в стену, в нашем направлении выпятилось то, что обязано выпятиться в таком положении. Оно насмешливо качнулось несколько раз из стороны в сторону, как грудь загулявшей цыганки. Студень заказывали? Услада для глаз в собственном соку, дубль два. Едва природное волнение улеглось, владелица сиих яств резко нагнулась до пола, по пути срывая книзу фиговый листочек. Причем, фиговый в обоих смыслах. Чтоб окончательно доконать мои здоровые инстинкты, Рая еще раз соблазнительно потрясла образцово-показательной кормой с красными, похожими на уши Чебурашки, овалами от долгого сидения. Создавалось ощущение, что шалунью отшлепали за непослушание.

Когда необходимое возвратилось на отведенную анатомией часть тела, я, наконец, сумел сосредоточить взгляд на том месте, где сидела Сусанна. Сидела – в прошедшем времени. Потому что ее не было. Вообще не было в комнате.

Меня подбросило. В направлении выхода. Взгляд налево – никого. Направо – закрытая дверь туалета. Я дернул. Заперто.

– Открой немедленно!

– С ума спрыгнул? – раздался изнутри голос бывшей подружки.

Голос был истерично-испуганным. Понимаю, испугаешься, если к тебе ломятся в ответственный момент. Но гораздо ближе другая причина.

– Считаю до двух. – Я примерился плечом.

Боковое зрение отметило появление сбоку обалдело застывшей Раи. Неважно. Приоритет – безопасность.

– Дурак! – донеслось из-за двери.

– Раз.

Один взгляд на косяк, и стало ясно, что внутрь не вышибить. Если только с разбега и вдребезги сминая все, что находится за дверью, включая Сусанну и сантехнику. Возник вариант номер два: ломать саму дверь по центру, для санузлов их мощными не делают. Примериваясь, я поднял ногу для прямого удара, от которого филенчатое полотно обязано разлететься на кусочки или образовать дыру. В первом случае от испуга Сусанна использует помещение по прямому назначению, в последнем у моей ступни может состояться свидание с ее физиономией. А нечего запираться.

Решимость в моих глазах произвела впечатление на хозяйку квартиры.

– Открой!!! – взвопила она. – Немедленно! Он сейчас весь дом разнесет!

– Да нате, пожалуйста.

Дверь с шумом отворилась, причем – показательно, настежь. Чтобы мы узрели величину свершенного святотатства.

Из комнаты повалили остальные, взорам предстала Сусанна на унитазе, веревочка стрингов окружала лодыжки.

– Любуйтесь, извращенцы. Нравится?

Истеричность тона меня не убедила, испуг в глазах говорил больше.

– Встать!

– Еще чего.

– Олег, ты что?

Это, кажется, голос Раи. Затем вступили остальные, почти хором:

– Олег!!

В меня вцепились в попытке удержать, но я уже схватил сидевшую за локоть и выволок наружу.

Позади, прислоненный к бачку, белел грузившийся окошком соцсети планшет.

Открытые в негодовании рты девиц замерли на вдохе.

Сусанна пожала плечами:

– Ну да. А что. Не получилось. Один-ноль в твою пользу.

Заметив, что все невольно уставились на ее доселе скрытую фривольную причесочку, Сусанна водрузила на место треугольничек ткани, с губ едко упало:

– Концерт окончен, прошу занять места согласно купленным билетам.

 

Глава 7

После многозначительного переглядывания все потянулись обратно в комнату. Вопросов или комментариев, как ни странно, не возникло. Или возникли, но их благоразумно оставили при себе.

На этот раз я сел рядом с Сусанной, чтобы постоянно иметь в поле зрения.

– Неужели думала, что не замечу?

– Да тебя можно было раздеть, не заметил бы, – с ядовитой усмешкой прокомментировала она.

Рая заулыбалась.

– Мужики, одно слово, – поддакнула Инна, механически потягивая из бокала.

Взгляд уловил, что Сусанна странно склонилась назад. Не очень естественно, словно хочет что-то достать. Я угрожающе покачал пальцем перед ее носом.

«А что я? Я ничего» – сказали ее хлопнувшие ресницы, а корпус быстро принял прежнее положение.

– Следующий фант, – медленно проговорила Рая, будто размышляя, стоит или нет говорить то, что придумала, – следующий пусть… пусть снимет еще одну вещь.

Выдав это не слишком оригинальное предложение, она обернулась – Сусанна весело держала мой носок.

– Одну, – твердо сказал я, – теперь только одну вещь.

– Ура! – несмотря на непонравившуюся оговорку, все же воскликнула Рая, знаками прося всех поддержать ее и подбодрить на дальнейшие подвиги меня. – Урра!!! Наконец-то мы приближаемся к равному внешнему виду.

Под радостный галдеж я стянул с себя майку. Обнажилась может быть не самая спортивная, но вполне мужская грудь с полянкой редких колосиков. На ней покачивался бесценный медальон. Скромный и блеклый, он не привлек внимания ни одной из девушек.

– Замечательно. – Рая вспомнила о роли ведущей и приободрилась. – Следующий фант пусть возьмет и… повторит это!

Все взгляды мощно устремились на Сусанну. На этот раз ее рука держала свой носок.

Нисколько этим не обескураженная, моя бывшая пожала плечами и поднялась, с немым вопросом обернувшись ко мне.

Помочь? Как раньше? Почему нет?

Я помог. Ослепительные грозди с удовольствием выскользнули на волю. Словно возведенные в степи шатры – островерхие, белокупольные, они покинули искусственный плен, совершенно не подходивший для неохватной красоты, и расправились в первозданной форме. Спелые фрукты с витрины удовольствий вновь запросились в ладони. Я понимал, что надо держаться, иначе эффектом от соблазна тоже введу в соблазн. Собственно, меня давно на это подбивали. Мои потуги сохранять невозмутимость веселили Сусанну, взгляд сквозил уверенностью в сокрушимости любого мужского сопротивления, если подход верен. А он, с ее точки зрения, был верен.

А вот хрен тебе! – мелькнуло в мозгу.

А может и не хрен, напыжилось намного ниже.

Встряхнув головой, я принялся считать про себя от ста в обратную сторону, в деталях представляя каждую цифру.

Голова и увенчанные зубчатыми коронами башни под ней гордо вскинулись, и Сусанна села на место, словно Екатерина Великая на трон. В этой компании она действительно была королевой. Другое дело, что народу это не нравилось, народ мечтал о демократии. А во главе будущей демократии, естественно, каждый видел себя. Все как обычно.

– Хорошо, – задумчиво вымолвила Рая. – Пусть тогда владелец этой вещи… – Сусанна потянулась к тряпкам, а она повторила: – Владелец этой вещи тоже лишится одной вещи.

Рая резко обернулась, и разгоряченно-вопросительный взгляд будто о стенку разбился.

Облом. Не я. Сусанна держала брюки Инны.

Пульсирующий мозг бешено жал тревожную кнопку: не пора ли прекратить безобразие? Или чуть-чуть повременить? Совсем чуть-чуть. Вожжи все равно в моих руках, что бы себе не думали мои мучительницы.

Инна не стала себя долго упрашивать. Заведенные за спину руки флегматично расстегнули черный бюстгальтер, и он был отброшен как нечто совершенно ненужное, неважное и непонятно как здесь оказавшееся. Очередная летучая мышь свалилась во сне, заснув на груде останков общего гардероба. А мне (конечно, не только мне, но что мне до того) открылись плотные паруса Бурдж-эль-Араба, чуть склоненные и разведенные в разные стороны. Ярко-белые красоты Инны казались намного больше, чем были в действительности – из-за привычки загорать в купальнике. Хозяйка этих природных красот еще раз невозмутимо пригубила из бокала.

Кстати, за исключением меня периодически это делали все. Рая безостановочно подливала. То, что я не пил, никто, кроме нее и косо поглядывавшей Сусанны, не замечал. Первая догадывалась об обстоятельствах, вторая – во избежание нового выяснения отношений. А я, если честно, был пьян и без вина.

Рая вновь изобразила глубокую задумчивость, из чего однозначно следовало, что затеяна новая пакость. На девяносто девять процентов все были уверены, что сейчас последует снятие еще одной вещи.

Из шести присутствующих четверо были на грани абсолютного неприличия. Из пяти женских фигур три уже изображали пожилых европеек на отдыхе, с небольшой долей тактичного смущения и частично не скрываемой радостью от того, что есть что показать и кому показать. Поводя старательно выпячиваемыми сокровищами, обнажившиеся до пояса дамы всем видом доказывали себе и остальным, что не зря родились на свет.

– Рая, может быть, хватит? – Анюта обняла себя руками, взгляд метнулся по оставшимся преградам на пути к торжеству свободы. – Может, придумаешь для разнообразия что-нибудь новенькое, или хотя бы вспомнишь что-то удачное старенькое?

– Хорошо, – неожиданно не стала спорить Рая. – Тогда пусть этот добрый человек, чье знамя развевается за моей спиной, отгадает кого-то из присутствующих на ощупь.

– Что будет, если не отгадает? – осведомилась Инна.

– Штраф! – Рая обернулась: руки Сусанны держали мою рубашку.

Что-то мне подсказало, что сделано это нарочно. А как доказать? Не знала же Сусанна заранее, что взбредет в голову пьяненькой подружке?

Я почувствовал себя выброшенной на берег рыбой. Глаза хлопали, рот разевался в желании сказать «нет», при этом не понимая, почему нужно говорить «нет». Ведь это игра, в нее играют! Сейчас выбрали меня, что в этом плохого? В конце концов, не каждый день приходится веселиться в подобной компании. За право так сыграть любой из моих приятелей почку отдаст, а то и не одну.

Но завязать глаза?

– Не выйдет! – объявил я, демонстрируя жесткий оскал в сторону бывшей.

В ответ – всеобщий вздох.

– Осточертели вы со своими разборками, – выдала Наташа. – Развлекаться не даете.

Меланхолически отхлебнувшая Инна обошлась без церемоний:

– Чего ты боишься? Что Сусанна кому-то позвонит? Почему боишься?

– Девочки, это их личное дело, – попыталась разрулить Анюта, милое создание, которое не выносило напряженности. Игры на грани – да, за гранью – нет. А сейчас мы подошли к грани. Ей стало неуютно.

– И все же? – не унималась Инна, чье белое на загорелом, украшенное конусами вьетнамских шляпок темно-красного цвета, упорно лезло в глаза.

– Мне вот тоже интересно. – Это уже вклинилась Наташа. – Раньше никогда не видела штурм туалета. И что за документы? Сусанна, объяснишь?

Та с удовольствием откликнулась:

– Он думает, что я воровка.

– Нет, это ты думаешь, что я вор, если судить по показаниям, – защитился я.

Анюта:

– Ребята! Все было так замечательно. Может, вернемся к игре?

– Точно. – Единственная, кто имела некоторое представление о подоплеке событий, Рая снова налила себе (хотя, по-моему, не стоило) и скомандовала: – Ну-ка, собрали все телефоны и прочие средства… ха-ха, связи.

Да, последний стакан был лишним.

Девушки принялись доставать из сваленных вещей имевшуюся технику.

– Собрали? Умницы. – Рая вывалила всю кучу на кровать рядом со мной. – Проверь, Олег. Здесь все.

– Верю.

Я следил за сборами. Особенно за Сусанной. Ее инкрустированный аппаратик лежал здесь, прямо на ее же планшете. И еще четыре трубки.

– Городской телефон в прихожей, до него не добраться. С дверью мы поступим вот так. – Рая заперла ее на ключ, который тоже бросила к телефонам. – Сами станем сзади. Ты – между нами и тем, за что волнуешься. Девочки, анкор.

Весело перешептываясь, все передвинулись.

– Что скажешь теперь?

Прикрыв опасную кучку краем покрывала, я прижал этот край собственным седалищем.

– Уговорили. Но…

– Чего еще боишься? Что нападем и изнасилуем?

Это выдала Сусанна. Анюта болезненно скривилась. И Наташа оказалась недовольна грубостью подружки:

– Я за игру, причем честную. Лично обязуюсь следить, чтобы все вели себя прилично.

– А если не успеешь уследить, и она меня бутылкой по башке?

Я перевел взгляд на фыркнувшую Сусанну, которая тут же съязвила:

– Кстати, хорошая мысль.

Встряла Рая:

– Головой ручаюсь – не допущу!

– Успокойся, в обиду не дадим, – также уверила меня Инна. – И подходящих тяжелых предметов, если честно, в пределах досягаемости не наблюдается.

Всеобщее воодушевление взнуздывало. Была не была. На голову легла накидка, которая лишила глаза зрения, а нос – запахов. Руки вытянулись в сторону поддатых озорниц.

Их перехватили и осторожно опустили ниже.

Ливень дразнящей лихорадки размазал меня по реальности. Тая от добровольно принятой безысходности, от осознания того, что сейчас произойдет, я превратился в нетерпение. Его испытали на прочность. Потянулась невозможная пауза. Очень долгая пауза. Затем – шушуканье, непонятный шум и шорох одежды. Несколько крадущихся шагов в мою сторону. Снова пауза. И – вознаграждение за ожидание: зависшие руки, что словно собрались отталкивать, ощутили чужое присутствие. В них ткнулась, точнее как-то так энергично влилась веселящая магма, заполнив разверстые кисти. Большие пальцы погрузились в нее целиком. В центре столкнувшейся со мной планеты рождалась Сверхновая, леденил космический вакуум, ее омывал Солнечный ветер.

Я предпочел не испытывать судьбу дальше. В моих руках – пороховой склад, достаточно случайной искры, и карточный домик приличий разнесет к ядрене фене. Требовалось лишь вставить, да что там, лишь поднести горящий фитиль к воспламеняющему отверстию, и – ба-бах быдымс трах-тибидох!!!

Спички детям не игрушка, как правильно вдолбили с детства. Руки не стали полностью ощупывать подопытный материал, я сделал проще – подключил очень старавшуюся отключиться логику. Если нижнее белье на предмете исследования обычное, ткань уже была бы под пальцами. Ее категорически нет. Значит, пикантные полушария принадлежат более свободно одетой Рае, а ниточки ее стрингов проходят где-то глубже и выше. Уверен, это именно Рая, а не Сусанна в такой же амуниции, тыл подружки в ладони просто не поместился бы.

– Рая! – Руки отлипли, и на лице расплылась улыбка победителя. – Думаю, это она.

В ответ – ехидный смех. Освобожденный взгляд пронаблюдал, как Инна, которую отвергла железная мужская логика, вползает, придерживая по бокам, в приспущенные до колен трусики. Мои находившиеся под неусыпным контролем разума инстинкты заволновались, сознание вступило с ними в перепалку. Происходящее было опасно. Но оно было. И делалось, как понимаю, именно для меня. С целью разбудить пещерный инстинкт. В расчете целенаправленно вызвать и оценить естественные реакции самца на искусственно созданный раздражитель.

Я постарался отогнать ожидаемое всеми состояние, прикусив язык и попытавшись сосредоточиться на чем-то отвлекающем. Сказано же в откровении: всему свое время. Время разбрасывать камни еще не пришло. Пока я их только копил, выжидая удобного случая, чтобы потом метать, как рыба икру.

– За это полагается штраф! – с ухмылкой объявила Рая.

Ей нравилось, что приняли за подружку-красавицу, и не нравилось, что в момент триумфа на ее месте оказалась другая.

Она потребовала вновь опустить накидку

– Штраф – еще один подход. Вытяни руки вперед!

Я повиновался, приняв позу, будто делаю утреннюю зарядку. Основания указательных пальцев тут же были кем-то перехвачены, и их прислонили, судя по шероховато-мягким ощущениям, к губам, причем к разным. Две головы, видимо, переглянулись, и, когда вернулись в исходное положение, приоткрытые рты наехали на пальцы.

Выдернув пальцы, я положил ногу на ногу.

– Хватит. – Серьезности в моем голосе хватило бы на весь дипломатический корпус ООН. – Давайте следующий фант.

– А как же штраф… – попыталась напомнить Рая.

– Я сказал, давайте следующий.

Мне было плохо. Мне было хорошо. Мне было никак. Мне было по-всякому. Но дальше продолжать в том же духе нельзя.

– Тогда другой штраф!

– Какой?

Рая задумалась, Сусанна ее опередила:

– Стакан вина! Залпом!

– Исключено, – отрезал я.

– Разве это штраф, – влезла Наташа. – Это приз.

– Вот и выпей за меня, – предложил я.

– С удовольствием.

Рая уже покачивалась, но наполнила ее недопитый бокал до краев, а заодно снова свой. Наташа в один прием осушила предложенное.

– Продолжаем. Теперь желаю… – Рая отвернулась и столь напряженно задумалась, что чуть губу не прокусила. – В общем, пусть очередной фант останется еще без одного элемента одежды!

– Нет, – сказал я.

Сусанна уловила мое пограничное состояние. Она мстительно и несколько ревниво улыбнулась и отвернулась, будто происходящее никак ее не задевало.

Нет, как-то задевало, но она гасила готовое вырваться раздражение, гаденько-подзуживающе кивая соперницам. Я читал ее, как книгу – давно прочитанную и вновь раскрытую на знакомом месте. Она думала, что сейчас-то поведусь на прелести подружек и забуду о главном. С кем-то такой план сработал бы. Возможно. Возможно, сработал бы и со мной. Черт подери, а возможно, еще сработает… Потому что…

– Почему? – На меня уставился мутный взор Раи.

Я взял себя в руки. Хорошего понемножку.

– Достаточно. Давайте другое.

Анюта двумя хлопками привлекла внимание.

– Следующий фант… – быстро проговорила она, пока Рая вновь не влезла со своими простыми, как пень, вариациями на одну тему, – пусть влезет на стол и скажет: «Шла Саша по шоссе и сосала сушку».

Стараниями Сусанны сделать это выпало именно Рае.

Показав зубы в хмурой полуулыбке, избранница судьбы сначала налила еще с полбокала вина и выдула залпом до дна, запрокинув голову и старательно изображая недовольство. Затем, вертя всем, чем оделила матушка-природа, она взгромоздилась на хлипкий стол. Делалось все с такой помпой, с таким наигранным воодушевлением, словно исполнительница была царицей, которая восходит на престол на виду у подданных, что дрожат где-то внизу в немом обожании и почитании несомненных для нее самой достоинств. О том, что недавно королевой считалась Сусанна, благополучно забылось. Король умер, да здравствует король. Кто раньше встал, того и тапки. А кто так не думает, тот сам дурак.

Надменно возвышавшаяся хозяйка квартиры приняла позу чтеца-декламатора. Ноги расставились широко, балансируя на нестойкой поверхности, как матрос на палубе в шторм. Снизу бросались в глаза не модельная посадка головы, не отведенные плечи и не нарочито выпяченная грудь, которая натужно изображала невинность. Взгляд увязал на уходящих ввысь внутренних поверхностях бедер. Округлые и гладкие, с ямочками в верхней части, они упирались в темный овал дна, разделенного шелковым клином на равные половины. И Рае нравилось, что все смотрят. И что все видят. И что это вижу я.

Наконец, она вернулась из миража бесстыжей мечтательности в мир, где ноги стояли на столе во исполнение требуемого мероприятия, а зрители ждали. Рая встряхнула головой, остатки наваждения рассеялись.

– Гм, – прокашлялась исполнительница. Взор встретился с моим, кончик языка с подтекстом облизал влажные губы. – Шла Шаша.., тьфу, еще раз. Шла Шаса… сла Саса… Блин! Шла Са-ша по шо-се и со-са-ла суску! Сушку! Вот! Черт бы ее задрал, лучше б сосала и ехала.

Анюта как-то виновато прыснула, а героиня вечера лихо вставила в рот большой палец и принялась его аппетитно облизывать.

– Попрошу без пошлости, – запоздало, но с нажимом укорил я, – и вообще, я думал, что попал в культурное общество…

Хулиганка Рая переломилась в фальшиво повинном поклоне, и непростая в ее состоянии операция «спуск с вершины» началась. Грациозности не было выказано ни на грош, сказывалось состояние. Стол качнулся. Актриса погорелого театра заорала благим матом, и нетвердо державшееся на ногах тело грохнулось на Инну. Кровать чуть не треснула, но выдержала удар от падения двух пляжных амазонок. Обе отделались легким испугом.

– Пять минут – полет нормальный, – прокомментировала Рая приземление, точнее прииннивание, вставая с нее и оправляясь.

Инна тоже восстановила форму подавленных грудей приподнявшими снизу ладонями, потом по одной вытянула вперед ноги и, наконец, вновь комфортно уселась принимать мир во всем его многообразии, невзирая на погодные условия и падающих с неба подруг.

– Так. – Рая уже пришла в себя. – Следующему фанту – тройное задание. – Она покосилась на Сусанну, предлагая быстрее выбирать жертву, и завершила: – Снять еще одну вещь, спеть «В лесу родилась елочка» и при этом исполнить танец живота!

Условия еще произносились, а все уже косились на меня – из-за начала задания, которое не вписывалось в мое недавнее «Достаточно».

– Не хватит ли уже раздеваться, Рая? – вновь спросила Анюта.

– Все! Последний раз! Даю слово! – заявила та, оборачиваясь посмотреть, кому удружила. Две части одежды оставались лишь у них с Наташей, остальные ее стараниями довольствовались одной.

И снова всеобщие злорадные улыбки: Сусанна успела найти и выбрать именно ее вещь.

Без сомнений, она это специально. Повышает градусность вечера. От меня, окажись фант моим, прозвучал бы очередной отказ, себя ей тоже под занавес выставлять клоуном не хотелось, выбрала бы Анюту – не факт, что та согласится: уже волком смотрит, хотя вначале других подстрекала. Флегматичная Инна, скорее всего, выполнила бы условия, но столь же отрешенно, как делала все остальное, и потому совершенно не зажигательно. Это Сусанну не устраивало. Наташа, мне думается, против задания не возражала бы, но она еще не в нужной кондиции. А от откровенно поддатой Раи сейчас можно было ожидать чего угодно. Сусанна, видимо, надеялась, что произойдет нечто отвлекающее. Ну-ну. Неужели не заметила, что я не выпил ни капли и не спускаю с нее глаз? Я трезв и адекватен, корабль рядом. Подождем.

Равнодушным пожатием плеч я показал: делайте, дескать, что хотите, мне от этого хуже не будет. Жаль, заснять не могу, сеть взорвал бы этот девичник с небольшим исключением.

То ли вино подействовало, по кусочкам отхватывая от приличных манер солидные части, то ли Рая решила морально взбрыкнуть и нарочно принялась играть роль плохой девчонки, но со стороны происходящее смотрелось не совсем приятно. Если говорить прямо, оно выглядело развязно и отвратно. Увидев выпавший жребий, Рая нахмурилась – уже подозревала подвох, но не пыталась понять его причин. Пальцы потянулись к застежке лифчика, и он свалился на пол, мгновенно ею забытый. Рая обвела окружающих затуманенным взором и пискляво затянула:

– В лесу-уу ра-ади-и…

Остановилась. Подумала. Губы скривились:

– Петь не умею и не хочу. Вместо этого удваиваю первую часть задания.

Она быстро, никто даже не успел отреагировать, опустила до пола последний элемент одежды и вышла из него, как чародейка из магического круга. Впрочем, лучше подходит слово ведьма – ни один инквизитор не сомневался бы в определении того, что предстало глазам, именно ради такого придуман «Молот ведьм».

Вниманием нашей ведьмочки завладел музыкальный центр. Мелодии отвергались одна за другой, наконец, что-то устроило. Рая выставила громкость почти на максимум, так что начало закладывать уши, и вышла на середину. Она была пьяна. Наконец-то это поняли все.

Наташа вышла в туалет. Анюта принялась копаться в вещах, отыскивая среди них свои. Сусанну, которая тоже потянулась куда-то, пригвоздил к месту мой взгляд. Колыхнув могучими выступами, она показала язык и отвернулась к окну. Только Инна всем видом сообщала, что собирается остаться до конца и подлила в стакан.

И все же пора закругляться. Но едва я попытался встать, обернувшаяся хозяйка остановила меня:

– Минуточку внимания! Танец!

Нужно ли объяснять, как выглядит танец нетрезвой особы, которую толкает на подвиги зуд в одном месте? Бедра ожесточенно дергались, бронзовые ягодицы взбрыкивали, руки витали над головой, пока живот и талия крутились, изображая нечто цинично-энергичное. Посредине песни исполнительница вдруг рухнула на освобожденное Наташей кресло.

Что-то нехорошее разлилось в воздухе. Рая из озорно шалившего симпатичного существа превратилась в распоясавшуюся фурию, и эта фурия с неприкрытым бесстыдством разглядывала меня в упор.

– Ты, вот такой убогий и бес… бес-пес-пек-тивный… – произнесла она, продолжая сверлить взглядом. – Знаешь, почему каждая из нас радостно вертит перед тобой задницей и изо всех сил тащит внимание на себя?

Вот это поворот. Хрясь – по мозгам. Трах – по хорошему настроению.

– Почему же? – хмуро осведомился я.

– Чтобы насолить этой! – Пустой взор скакнул на даже не обернувшуюся Сусанну. – Из-за папаши она считает себя выше всех. Заполучить парня, который бросил ее… сделать это здесь, вот так, на глазах… это… ну, ты понимаешь…

– Поставить ее на место?

– Именно! Плюнуть в зазнавшуюся зажравшуюся физиономию. Плюнуть и размазать. Чем Сусанка лучше меня или вот Анютки, скажи?

Конечно, о мотиве я догадывался изначально, но так приятно было ощущать себя султаном среди гарема готовых на все одалисок…

Мираж рассеялся вместе с тишиной. Во дворе дома забибикали, в ответ гаркнула крякалка непростой машины. Послышались шум, что-то выясняющие злые голоса. Меня подбросило, голова едва не выбила стекло: у подъезда встретились два флота черных дредноутов. Со двора пыталась выехать легковушка, которой перегородили путь, но на нее не обращали внимания. Две группы крепко сбитых парней под командованием мужчин в костюмах выясняли отношения. Предметом спора было, скорее всего, кому первым войти внутрь. Руки многих тянулись к спрятанным кобурам.

Я бросился назад, вскакивая в брюки и на ходу собирая остальную одежду. Сусанна что-то успела, или меня засекли по-другому, теперь неважно. Возможно, она через окно подала знак, пока я сидел на телефонах.

Рая пьяно улыбалась. Вернувшаяся Наташа с тупым интересом наблюдала за мной из дверного проема. Анюта спешно натягивала топик.

Только перебравшей Инне было не до меня. Осоловело прикрыв веки, она так и не смогла в очередной раз их поднять – отдалась обольстителю-Морфею как обычно отрешенно и словно бы нехотя – откинувшись, разметав белую гриву, руки, ноги и уставшие от длительного намеренного показа красноглазые «грозди рябины», наконец-то отпущенные сознанием на волю и потерявшие протокольно-гламурную форму. Из расцепившихся пальцев вывалился маленький телефончик. Дьявольщина! Пока я следил за бывшей, ее подружка…

Вот оно как. Женская дружба в действии. Или не дружба, а гаденькая месть? Или другие причины?

С первым кортежем все было понятно, это люди Задольского, а вторые, видимо, те самые конкуренты, что ловили в лесу, ведь адрес Раи оставался именно там.

Я был почти полностью одет, когда на спину обрушилось что-то большое и тяжелое. Меня опрокинуло наземь.

Сусанна собственной персоной. С визгом она вцепилась в меня руками и ногами:

– Не уйдешь! А-а!!!

Пришлось применить силу и кое-что более страшное для женского пола. Несильный удар затылка по лицу в мгновение ока избавил от навязчивого груза.

– Держите его! – Сусанна отвалилась, хватаясь за разбитую физиономию.

– Ах, вот ты какой! – с какой-то детской остервенелостью взвизгнула Наташа. Выставив когти, она кинулась на меня.

Согласен, нельзя бить девушку. Особенно на глазах подруг. Но разве у меня был выбор? Свобода против разбитого носа, который через час заживет – неплохая ставка.

Но теперь одна, возмущенная поступком, повисла спереди, а очухавшаяся и злая до безумия вторая – сзади. С двойной ношей я медленно двигался в сторону выхода. Меня рвали, царапали, кусали и поносили последними словами. Последнему я был рад, потому что пока ругались – не кусались.

Наташу я пытался отодрать от себя, выкручивая руки. Сусанне умудрился прищемить грудь. Ошалевшая Рая выпучила глаза и уронила челюсть, а Анюта забилась в дальний угол. Инна спала.

Мелодично бумкнуло. Звонком не ограничились.

– Откройте! Быстро! Или сломаем дверь!

Гнусавый мужской голос с той стороны был жестким и категоричным.

Сусанна вдруг свалилась с меня – сама. Дело оказалось не в подоспевшей поддержке. Наташа, взглянувшая на подружку, тоже мгновенно отлипла.

Сусанна задрожала. Кожа пошла пупырышками. Раскачивающиеся от дыхания белые дыни съежились до размера апельсинов и покрылись такой же корочкой.

– Что, дуэль внизу выиграли не те? – уколол я.

Моя бывшая, видимо, узнала доносившийся из-за двери голос.

– Другой выход есть? – обернулась она к беспомощно застывшей хозяйке квартиры.

Рая словно очнулась:

– Балкон на кухне!

– Там железная решетка, – осведомленно сообщил я.

– А внутри – пожарная лестница на другие этажи. На простой щеколде.

В дверь ударили. Рая, заорав «Иду!!!», кинулась открывать.

– Оденься, дура! – громко бросила вслед Наташа.

– А знаете… – Сусанна задумчиво потерла щеки. – Это шанс.

Все посмотрели вперед – на входную дверь, перед которой возилась Рая. Ее правая рука никак не попадала в рукав халата.

– Как считаете – задержим? – Сусанна переглянулась с Анютой, так и сидевшей в своем углу, затем с Наташей, которая как-то поняла замысел и, кажется, была довольна новым поворотом событий.

– Почему нет? – улыбнулась Наташа.

– Попробуем, – не отказалась и Анюта.

Сусанна просияла.

– Да оставь ты этот халат, – бросила она Рае в коридор. И остальным: – Что лучше всего останавливает мужчин?

Не обращая на меня внимания, девушки взялись за останки приличий, что оставались на телах.

– Беги, – уже в процессе подвинулась в сторону и указала мне на открытый путь Сусанна.

Повторять не потребовалось.

 

Глава 8

Снизу меня заметили. Сразу. Именно те, на кого рассчитывала Сусанна. Прибывшие вторыми и проигравшие конкурентам право взять меня в квартире, они готовились к схватке на улице. Возможно, те и другие ждали подкреплений. Теперь инициативу перехватили эти, вторые. Несколько человек ринулись в подъезд, а остальные полезли по внешней стороне решетки.

Я рванул наверх. Балконная дверь на этаж выше оказалась запертой, и сварные ступеньки вновь застучали под ногами – снизу подстегивали громкие голоса из Раиной квартиры, откуда уже выбиралась команда преследователей-конкурентов. Увы, не очень-то задержала их наивная попытка девчонок.

Когда люк на восьмой этаж с грохотом отлетел вбок, глаза встретились со взглядом солидного мужчины в домашнем. Он вышел покурить – немолодой, лысый, высокий, в замечательной физической форме, такой врежет – по стенке размажет. Мужчина с веселым интересом следил за моим появлением.

– Здрасьте, – автоматически сказал я, выбираясь к нему на балкон.

Осторожно наклонившись к улице, мужчина с интересом поглядел на две параллельные погони за мной. Одни грохотали ногами по железной лестнице двумя этажами ниже, вторые, словно стадо вспугнутых горилл, взлетали по стальному ограждению снаружи. Я взмолился:

– Можно пройти через вашу квартиру?

– Любовничек? – скривился мужчина. – Застукали? Ты не по адресу, я жену люблю. И она меня, надеюсь, не меньше.

Проницательный взгляд просканировал мою личность сверху донизу. Было в балконном собеседнике что-то военное. Выправка или взгляд.

– Никак нет, – почему-то вырвалось у меня. – Тут другое.

Не знаю что сработало – военный ответ, мой внешний вид, нежданно внушивший доверие, или еще что-то, но он вдруг отворил мне дверь в квартиру.

– Ладно, беги. Но если соврал и от чужой жены удираешь…

– Спасибо!.. – донеслось до него. Надеюсь. Потому что я был уже внутри и достаточно далеко.

Комната оказалась пуста, я пролетел сквозь нее в прихожую, постаравшись не очень наследить, чтобы не добавлять хлопот хорошему человеку. Замки с вертящимися язычками поочередно щелкнули, и взгляд в глазок, а затем из приоткрытой входной двери удостоверил, что снаружи никого. Топот раздавался далеко внизу, и он приближался. Лифт работал, но куда ехал – на слух не определить. Естественно, что ноги понесли меня по бетонным ступенькам к выходу на крышу. Еще два пролета…

В этот миг вверху на последней площадке остановился и начал отворяться лифт. Внутри переругивались возбужденные мужские голоса, кто-то говорил по рации, и неслись команды, не свойственные вернувшимся домой обывателям.

Я затравленно огляделся. Гулкий топот снизу нарастал.

Меня окружили. Итак, Ваше Всемогущество, каковы дальнейшие планы? Нету? Ах, есть? Интересно узнать.

Через несколько секунд я нажимал кнопку звонка квартиры влюбленного в жену мужика.

– Снова ты? – Он открыл моментально, как будто ждал за дверью. – Те, – последовал мах головы в сторону балкона, – поднялись выше. Не видели, куда именно ты зашел.

Тяжелый грохот по бетонным пролетам приближался.

– Ладно, входи. – Спаситель пропустил меня, и все замки были вновь заперты. – Как зовут?

– Олег.

– Меня – Владлен Олегович. Отчество?

– Станиславович.

– Я почему спросил: у меня сын – Олег Владленович. Сейчас в Питере учится. Отчество ныне редкое, но бывают же чудеса? Что ж, не совпало. Проходи в комнату, в самую глубину, и не маячь. Чай, кофе?

Сердце у меня прыгало так, что о кофе не могло быть и речи. И любопытно бы это выглядело: удирать от убийц и вдруг сделать перерыв: «Куда ж вы так торопитесь? Садитесь, чувствуйте себя как дома. Сколько сахару? – Две ложечки, пожалуйста. – Сливки? – Нет, спасибо, предпочитаю черный…»

Сюр какой-то.

– Можно просто воды?

Владлен Олегович пожал плечами, его фигура с идеальной осанкой скрылась на кухне.

Квартира была однокомнатной, такой же, как у Раи: прихожая, кухня, спальня, раздельный санузел. На стене спальни, на самом видном месте – свадебная фотография в рамке, где Владлен Олегович, еще молодой и волосатый, обнимает смеющуюся девушку. Черный костюм, белое платье, цветы, все как полагается. И – счастье. Огромное, невероятное, в глазах обоих. И – любовь. Оттого и счастье.

– Нина, – кратко бросил Владлен Олегович, проследив из кухни мой взгляд.

Особым шиком жилье не блистало, но ощущение уюта, которое отсутствовало у Раи, здесь пронизывало все – от пушистого покрывала на кровати до удивительно теплых штор. Я присел в единственное кресло, поместившееся в комнате помимо мебельной стенки, стола, тумбы и спального места.

В балконную дверь забарабанили – грозно, со звоном, предвещавшим хруст. Владлен Олегович спокойно принес мне воду, затем спрятанный за дверцей шкафа вертикальный сейф поделился с хозяином двуствольным ружьем, мужчина зарядил ее и лишь тогда двинулся к стучавшим.

– Ну? – Дверь он не открыл, спросил через нее.

Вид направленной в них двустволки остудил пришедших ребят.

– Извините, – совсем другим тоном сказали двое бугаев с выпирающими подмышками. – К вам никто не заходил?

– Нет.

– Точно? Мы ведь проверим.

Последняя фраза не понравилась Владлену Олеговичу.

– Ваше право. А мое – позвонить Василию Платоновичу.

– Простите. Василию Платоновичу большой поклон.

– От кого?

Но балконные посетители уже испарились, как по волшебству. Надо запомнить пароль. На будущее.

Ружье хозяин квартиры не убрал, оно заняло место в углу.

– Василий Платонович – это кто? – поинтересовался я, опуская пустой стакан на прикроватную тумбочку.

– Не знаешь? Тогда лучше и не знай.

– Имя подействовало, как Святой Касперский на хилого вируса.

– Забудь.

– Вы бы действительно позвонили? Или это был блеф?

– Забудь, – более жестко повторил Владлен Олегович, и меня будто окатило ледяным валом.

Мужчина присел на кровать напротив меня, проницательные глаза сощурились.

– Вот у тебя и появилась возможность поделиться своей историей. Учти, соврешь – голову оторву. Причем здесь и сейчас. Или потом – найду и оторву. Когда проверю.

По глазам я видел – действительно, оторвет. И врать не собирался. Да и смысл?

– Фамилия Задольский вам что-нибудь говорит?

– Допустим. – Владлен Олегович медленно кивнул. Брови при этом проделали быстро ликвидированный скачок удивления. – В нашем городе найдется мало людей, кто ее не знает, а из тех, кто знает, равнодушных не будет: либо «за» эту фамилию, либо категорически «против». К какой категории отнесешь себя?

– Получается, что ко второй. У него пропали какие-то документы, а я оказался не в том месте не в то время. Теперь его свора гоняется за этими не виданными мной документами по долам и весям, другими словами – гоняется за мной.

– За тобой охотятся две конторы. Кто конкурирующая организация?

Я вздохнул:

– Если бы знал…

– То есть, документы взял кто-то другой, а тебя подставили?

– Даже догадываюсь, кто. – Я еще раз вздохнул.

– Не секрет? – Он вновь с интересом сощурился.

– Дочка его.

– Мотив?

– Наверное, тоже хочет получить все, не сделав ничего.

Мозги, отпущенные паникой погулять, на миг вправились на место: зачем выбалтываю все незнакомому человеку?!

С другой стороны, он мой спаситель. Единственный в эту минуту. Если найдет прореху в показаниях, рассказывать что-то другое будет некому.

«Дзинь!» – сказал звонок.

Мне последовала команда:

– Сиди тихо, не высовывайся. Если вломятся в квартиру силой, препятствовать не буду, потом разберусь. А ты тогда попробуй снова через балкон.

Прежде, чем подойти к двери, из лежавшего на тумбочке бумажника он достал некое удостоверение, одновременно другой рукой прихватив двустволку.

– Кому я понадобился? – громко осведомился Владлен Олегович через дверное полотно.

– Ищем сбежавшего преступника.

Голос перенявшего у неизвестной команды эстафету скорее всего принадлежал кому-то из своры Задольского, он был вежлив, но требователен. – Возможно, он залез к вам. Откройте, пожалуйста.

– Вы не представились.

За дверью послышались тихие переговоры, затем голос лязгнул сталью:

– Если он у вас, укрывать не советуем. Откройте, и проблем не будет.

– Я сейчас наберу Василия Платоновича, и проблемы будут у вас.

– Василий Платонович нам не начальник.

– Тогда входите. – Внезапным рывком Владлен Олегович распахнул дверь.

Я находился вне прямой видимости, потому только слышал:

– Простите, Владлен Олегович. – Прибывшие, видимо, прочитали удостоверение. – Мы не знали. Достаточно вашего слова. В квартиру точно никто не приник?

– Нет. И вы до сих пор не представились.

– Простите за беспокойство.

Дверь захлопнулась.

Вернув ружье в сейф, Владимир Олегович задумчиво опустился в кресло недалеко от меня.

– Теперь выкладывай все с самого детства. Отношения с Задольскими распиши особо, это важно. Впрочем, важно все.

И я рассказал – как на духу. О себе. О Сусанне. Обо всем, кроме корабля и связанных с ним событий. Получалось складно. Способ моих перемещений по маршруту Запрядье-город собеседника не интересовал, а если б понадобилось, можно совместить автобусы и попутки. Владлен Олегович понимал, что здесь проблем не видно и кивал. Умение слушать у него выше всяких похвал, оно либо врожденное, либо профессиональное. За время повествования он приготовил два кофе, одна чашка теперь стояла рядом со мной, и я иногда отхлебывал.

В одном месте у собеседника проявился дополнительный интерес.

– Адвокат Кирилл Кириллович? – В голосе появилась легкая гнусавость. – Разговаривает так?

– Вы его знаете?

– Он не адвокат, хотя в прошлом достаточно известный юрист. Пересекались по моей работе.

– Можете о нем рассказать? Понимаете же, у меня свобода и жизнь на кону. Ему можно верить?

– Верить нельзя никому, даже мне. А Кирилл Кириллович в принципе человек хороший, чужого не возьмет, но и своего не упустит. Про таких говорят: в дождь между струй пройдет. Сейчас он в стане сил, которые пытаются свалить Задольского.

Рассказ о сегодняшней вечеринке Владлена Олеговича развеселил.

– Один с пятью пьяными бабами? – Коротко стриженная голова покачалась одновременно с лукавством и укором. – В то время, когда за тобой половина города гоняется? Гормоны взыграли?

– Хотел узнать про документы. – Я опустил взгляд.

– Понимаю. Узнал?

– Не получилось.

– Зато оказался между двух огней и в результате попал в третий. – Мужчина пожевал нижнюю губу. – Значит так, Олег. Как ты уже догадался, сдавать тебя я не собираюсь. Но и помогать не стану. Просто предоставлю убежище. Ненадолго.

– Спасибо!

– Подожди благодарить. – Пристальный взгляд с интересом изучал меня, как муху под микроскопом. – Еще я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня.

Я подорвался с места:

– С удовольствием!

– Сначала выслушай, – недовольно резанул собеседник.

Око за око, говорит Ветхий завет. Ничего в мире не делается бесплатно, кроме добрых дел. Сейчас намечалась торговля, и я был готов на все, что не противоречит закону… в большом масштабе.

– Ведь ничего криминального не попросите?

Прямой взор был непробиваем.

– Помолчи, – сказал Владлен Олегович. – Сиди и не перебивай. Когда потребуется ответ, я сам спрошу.

Невелика задача. Я занял положение поудобнее, он начал:

– Как уже сказал вначале, я люблю свою жену. Очень. С детства помня простые истины, например, что толпа всегда проигрывает, или что для развертывания знамен нужно идти против ветра, я всегда строил эту жизнь сам, вел ее туда, куда нужно мне. Если мутное течение сносило вбок, выкарабкивался и рыл новое русло.

Он сделал паузу. Я молчал.

– Так я встретил и завоевал жену. Мою Ниночку. И так же, с затратой неимоверных сил, все эти годы удерживал и вел с собой в одной упряжке. И она не жаловалась. Бок о бок с мужчиной, которому доверяла, шагала по вымощенной пережитыми трудностями дороге жизни. Да, она доверяла. Доверяла все. Доверялась вся. Женщина, которой доверял я.

Вступление оказалось цветистым и долгим, но мне спешить было некуда.

– Если задуматься, – медленно вещал Владлен Олегович, – что есть наша жизнь: перечень удовольствий, непрестанное нытье или подвиг? Как по-твоему?

– По-моему, список коротковат.

– Отношение к жизни по размышлении обязательно попадет в одну из этих категорий, а попадание зависит от личности. Мне хочется узнать твое мнение.

– Перечень удовольствий, непрестанное нытье или подвиг… – Подумав, я рискнул предположить: – Подвиг?

Ответ понравился.

– Для мужчины – да. Ни что иное. Мужчина, который не способен на подвиг, не способен ни на что.

Здесь я кивнул. Но рта не раскрыл.

– Настоящая жизнь – со стороны и в воспоминаниях – всегда видится вереницей проблем, которые мы решаем, и неимоверных трудностей, которые преодолеваем. Такой она и остается в памяти. В результате истинное счастье – тихие, спокойные, светлые моменты, добрые и хорошие – остаются за бортом. А ведь именно они – счастье.

Я машинально кивал, делая вид, что слушаю внимательно, поскольку перед глазами совершенно некстати встала колом недавняя картинка с подзаголовком «Что лучше всего останавливает мужчин?». Нимфы, отбросившие комплексы…

Мысли настолько улетели в сторону, что я даже вздрогнул, когда Владлен Олегович продолжил:

– Тела – только провода, которые передают и принимают сигналы любви двух влюбленных душ. Главное – понять это. Тело, которое дарит наслаждение – продолжение дарящей души. Прочувствуй это на слух, на вкус и на глаз. Потрогай, понюхай и лизни эту мысль. Пойми шестым чувством.

Отчего не понять. Все просто. Тело – продолжение души, никто не спорит. Хотя в случае с Сусанной и компанией, я бы поменял логическую цепочку местами.

Владлен Олегович увидел, что я где-то не здесь и не сейчас.

– Прошу, сосредоточься. Повторю еще раз: тело, что дарит наслаждение – продолжение дарящей души. – Голос его был настойчив, как у учителя, который вдалбливает туповатому школяру новые истины. – Тогда становится неважно, что именно приносится в дар любимому человеку, а любовь многократно повышает наши возможности, она стремится дать человеку больше – чтоб он мог больше дать в ответ. Больше сделать. Сделать лучше.

По-моему, где-то логика сломалась. Слова вроде бы все правильные, но смысл вырисовывался… странный, что ли. Непонятно, какое определение лучше подойдет в данном случае. Или смысл вообще потерялся?

– Тогда должен быть какой-нибудь… внутренний ограничитель, что ли, – возразил я, посчитав, что, кажется, уловил направление мысли. Уловленное меня насторожило.

– Должен. – Собеседник кивнул. – Обязательно. Он должен уметь вовремя сказать: «Опасная зона! Остановись, подумай. Посмотри: вот это можно сделать, то – нужно сделать. Об этом – поговорить, о том – забыть сразу же». Да, приходится быть пограничником, постоянно стоять на страже своих желаний и отсекать лишние.

Он задумался. Очень надолго. Так, что у меня в голове снова закружились раскованные баловницы, совершая то, чего не успели в моем присутствии.

– Но что значит – лишние? – выдал мужчина, когда я уже нервно постукивал стопой по полу. – Каждая мысль несет в себе энергетический заряд, который можно использовать.

Новая пауза. Я решил взять инициативу в свои руки.

– Стараясь о счастье других, – вытащилось на свет однажды застрявшее в памяти общее место, – мы находим свое собственное.

– Именно. – Владлен Олегович расцвел, радуясь моему несомненному успеху в познавании непознаваемого. – Настоящая любовь – это дарить близкому человеку такое счастье, которое ты в состоянии дать ему. В общем, я хочу сделать жене необычный подарок.

Последовала еще одна длительная пауза. Я почтительно помалкивал, ожидая продолжения. Подарки – это хорошо. Это здорово. Просто необходимо дарить любимым подарки.

– В чем же моя роль? – не выдержал я томительной заминки.

– Подарком будешь ты.

Упс. Кувалда по мозгам. Хлоп-хлоп – глаза. Кадык – дерг. Желе вместо мыслей.

Олег Станиславович, а не занесло ли вас ненароком к маньяку? Может, через час ребята снаружи покажутся ангелами во плоти?

– У нас час до ее прихода. Кстати, может быть, ты есть хочешь? – прибавил мужчина, пока я выплывал, полуутопленный и на голову обмороженный.

– Хочу. И еще в туалет хочу, – наконец выхрюкало мое горло.

– Пожалуйста. И в душ.

Уже выходя на кухню, он обернулся:

– Выполнишь все, как скажу и лучшим образом – узнаешь, чем я могу помочь тебе. А я могу.

Помочь? Совсем недавно он делать этого не собирался, а теперь дал понять, что от моего решения зависит, вытурят меня за дверь, как только утихнет суматоха, или реально помогут, но потом. Что помогут реально, можно не сомневаться, передо мной был человек слова. И дела. Однако, слова и дела бывают разными.

А между ушами ухало нескончаемым эхом:

«Подарком будешь ты».

 

Глава 9

Когда в двери заворочался ключ, Владлен Олегович жестом отправил меня в спальню. Я залег под кроватью, как партизан, что поджидает фашистский поезд. Со стороны окна в комнату вползала наступившая темень, облака чернели, балконная решетка медленно таяла в ночи. В другую сторону вид закрывал свисавший край покрывала – чтобы и я не видел, и чтоб меня.

Незадолго до этого Владлен Олегович выглядывал на улицу, затем сообщил мне, что от каждой партии преследователей осталось по машине. Сейчас он помогал любимой супруге раздеться.

– Когда мы с тобой поругались утром… – доносилось его нежное воркование, – нет, не поругались, что я говорю. Так, поссорились чуточку. Даже не поссорились, скорее, не сошлись во мнении по поводу, о котором завтра вспомнить будет стыдно. И весело. Завтра. Да. Ты ушла на работу, а я остался – разбитый, покинутый, обездоленный. Потерявшийся в осиротевшем мире, в котором внезапно зашло солнце…

Нина, видимо, таяла от обволакивающего баритона мужа. Их совместные шаги перемещались из прихожей в спальню, затем из спальни на кухню. Наконец, я услышал и второй голос, он был глуховат, но журчал, как ручей весной:

– Любой психолог, конечно, успокоил бы, что все к лучшему – ссоры вносят в брак разнообразие и проветривают отношения. И помогают высказать наболевшее так, чтобы другой действительно услышал.

– И про примирения после ссор не забыли бы упомянуть. – Владлен Олегович знал суть вопроса. – Но эта опустошенность, эта тоска, это невыносимое одиночество и горечь потери, которые сдавливают сердце… Древнеиндийская мудрость говорит: «Две ошибки совершил творец – создал женщин и золото». Со вторым соглашусь, а за первую ошибку большое спасибо. В конце концов, все совершают ошибки, и у всех есть маленькие – а у кого-то большие – слабости.

Некоторое время ничего не было слышно. Возможно, они целовались. Возможно, ели. Чуть позже разговор продолжился.

– Понимаешь, – говорил Владлен Олегович, – несмотря ни на что, в мозгу все еще бушует дискуссия на тему «кто прав, кто виноват» в нелепой размолвке.

– А зачем? – Тут явственно донесся звук поцелуя. Затем журчащий шепот: – В любви нет правых и виноватых, в любви есть только любовь. А любовь, это «то, что происходит между людьми, которые любят друг друга».

– Вайан?

– Надо же, запомнил.

Послышался сдвоенный стук, будто что-то упало. Кажется, доблестный рыцарь встал на колени.

– «Боль заставляет кудахтать кур и поэтов». Я ни то, ни другое. Потому: люби душу твою и утешай сердце твое и удаляй от себя печаль, ибо печаль многих убила, а пользы в ней нет. Библия, черт подери. Прошу прощения, вырвалось. Поэтому. – Он прокашлялся. – Милая! Дорогая! Единственная! Прости меня за то, что ты была неправа, а за то, что сам не прав, я себя уже казнил. Приговорил к непередаваемой муке и сам исполнил приговор. Я умер. И вновь возродился – чтобы снова ждать, снова любить и боготворить тебя. Слова – труха. Они были и сгорели, их больше нет. Есть только мы – ты и я, и наша с тобой любовь, пусть я в сотый раз повторяюсь.

– Да, Владик, по отдельности мы просто люди – ходим, едим, копошимся, хлопочем… как все. А вместе – летаем!

– Другие о таком только мечтают. И, Боже, как прекрасна Земля с высоты полета вознесшихся душ…И из космических далей…. И вообще…

Я слушал и недоумевал. Неужели так бывает? Не подростковые сюси-пуси, а взрослые разговоры двух людей, чей сын учится в каком-то высшем заведении. Пипец, но… завидно, мать моя женщина. До слез. Примерно так я представлял себе рай. Но кого мог представить в качестве жены – Сусанну? Фу, какая гадость. Из всех, кого знал, только Полине мог с радостью подарить свое сердце. Да. Полине, чудесной королеве леса. Но ее сердце занято, а такого конкурента мне не одолеть.

Второй, само собой, вспомнилась Челеста. Вот и ответ на сомнения о странном двоелюбстве, однажды посетившие мозг и застрявшие там в качестве занозы. Славную итальяночку я вспомнил после того, как убедился, что ничего не светит с первой, а в любви вторых не бывает.

Правда, иногда вторые становятся первыми. Прецеденты известны. Но для этого многое должно произойти.

Хозяева переместились на кухню, забренчали тарелки и чашки. Шепот, восторженные ласки, внезапные поцелуйчики, которые иногда заканчивались грохотом опрокинутой посуды. Идиллия.

Вопрос на засыпку: чем эта идиллия аукнется мне? Не сбежать ли, пока осталась возможность? Если бы кто сказал еще вчера, что буду прятаться под кроватью парочки психов и ждать, чтобы меня преподнесли в качестве дара…

А если б сказали, что однажды стану капитаном летающей тарелки – поверил бы?

Вчера казалось, что жизнь неузнаваемо изменилась, что случилось невероятное, невозможное, что такого с людьми не бывает.

Дежа вю. Снова думаю так же. Только с другими эмоциями.

И что-то подсказывает, что изменения в моей жизни еще не закончились.

В небе зажигались звезды. По-прежнему спрятанный под кроватью, я любовался природным великолепием в щель из глубины своего подземелья, где велено дожидаться. Душа жаждала встречи с Полиной, но до этого еще далеко. И… не совсем возможно. Обстоятельства, блин им в печень. Что делать, когда подойдет время, пока непонятно. Пришлось в очередной раз успокаивать себя надежным доводом «авось».

Я едва не задремал. Теперь хозяева вместе принимали ванну – слышны были смех, брызги, шаловливый флирт. Первым вышел Владлен Олегович.

– Готов? – прошептал он тревожно.

Я выставил большой палец. Готов. Хотя неизвестно, к чему. Предварительные объяснения оказались краткими и особой ясности не внесли. И вот, когда Нина, свежая и благоухающая, появилась на пороге, Владлен Олегович поднес палец к губам и быстро перегородил собой прямую видимость. Поняв это как требование убраться на место, я закрылся, но «мимолетное виденье» намертво засело в подкорке. «Гений чистой красоты». Именно. Ни лица, ни фигуры, ни прочих подробностей – просто маленькая женщина с полотенцем в руках, которая сияет от любви и светится неизмеримым счастьем.

Владлен Олегович зашторил окна – наглухо, чтоб не проник ни один шпионский лучик все опошляющих уличных фонарей или, тем более, посторонний взор. Затем он любовно прошептал супруге:

– Дорогая, я приготовил сюрприз. Да, опять, такой я предсказуемый и не загадочный. Что делать. Мирись, тебе со мной еще жить и жить.

Послышались несколько шагов и скрип, словно слон не заметил попавшегося на пути фоторепортера. Через минуту нога Владлена Олеговича настойчиво забарабанила рядом со мной по ковру, то ли выбивая марш, то ли виртуально пиная меня, недотепистого. Поняв это как сигнал, я осторожно вылез.

Это действительно оказалось сигналом. Во тьме я различил мах головы, указавший в сторону, где едва виднелся расплывчатый силуэт сидевшей в кресле женщины – покорный силуэт любящей женщины, кинутой в неизвестность.

Закутанная в халат, она ждала участи. Глаза перетягивала широкая повязка. Прищуриваясь, я пытался быстрее привыкнуть к темноте. Первое впечатление рисовало образ белокожей чувственной дамы, что могла быть как ровесницей мужа, так и намного моложе. Возраст не имел значения – счастливая женщина всегда выглядит юной и желанной. Сейчас она казалась маленькой испуганной девочкой, которая спряталась от мира под покрывалом своего одеяния и замерла в ожидании Деда Мороза. И так захотелось стать этим всемогущим дедом-счастьедарителем…

Громкий хлопок заставил вздрогнуть и замереть, хотя казалось, что дальше некуда. Владлен Олегович, откупоривший шампанское, наполнил бокалы, два из них придвинулись ко мне, взгляд указал на жену.

Вот и настал мой час. Мягко взяв жертву фантазий за руку, отчего она опять дернулась, я вложил бокал в стиснувшиеся пальцы. Время снова остановилось.

Владлен Олегович не торопился. Я понимал. Для любых действий – возможных и невозможных, ожидаемых или совершенно нежданных – было рано. Сначала – томление. Призрачное предчувствие небывалого. Предвкушение необъяснимого. Остальное потом. А сейчас…

Темнота. Далекие посторонние шорохи. Реющий на крыльях надежды ангел немилосердия, который не дает разбежавшимся мыслям собраться в одном месте под названием мозг. Скорее, он помогал изгонять их оттуда веником ожидания чуда. Какого чуда? Какая разница! Разве в детстве ждут волшебников по какому-то конкретному поводу? А взрослые ничем не умнее.

Нина поднесла бокал ко рту, прислушалась к шелестящему шипению пузырьков, втянула носом охмуряющий запах. Затем осторожно пригубила и, в восхищении дернув бровями под повязкой, выпила до дна. Владлен Олегович залпом осушил свой. Я последовал его примеру.

Прелюдия закончилась. Режиссер невероятного спектакля приблизился, бокалы исчезли из поля зрения, вспыхнул живой огонь свечей. Владлен Олегович расставил их вокруг – все это время я и женщина в кресле оставались недвижимы. Затем на свет появилась вторая повязка, Владлен Олегович повернулся ко мне.

– Снимешь – останешься без глаз.

Он прошептал это тихо и просто. Проверять не захотелось.

Едва мир померк под фатой полной неопределенности, Владлен Олегович рявкнул – зычно, как перед строем на плацу:

– Встать!!!

Я вскочил, как ужаленный.

– Раздень ее, – последовала еще одна команда, теперь отданная глухим жестким баритоном.

Приказ командира – закон для подчиненного. Бывший солдат во мне не раздумывал ни секунды. С пулеметной очередью сердца, что билось об уже, казалось, осязаемый воздух, он – внутренний солдат – выдвинулся вперед. Война началась. Приказ о наступлении получен, оружие – к бою, знамена реют в грохочущих небесах.

Фронты неумолимо сходились. Несколько совершенных в обреченном предвкушении шагов – и атака захлебнулась в столкновении с отшатнувшейся Ниной. Армии замерли на позициях, настала очередь разведки. В том числе – разведки боем. Слепо поводя руками, я определил, что есть что: Нина тоже среагировала на приказ «встать». Она не понимала, что происходит, кто здесь, зачем и что будет дальше, в ней дрожала каждая клеточка, тело готовилось взорваться от напряжения, как разогнавшийся до сверхзвуковой скорости паровоз. Тем не менее, она тоже молчала и подчинялась.

Хорошо быть подчиненным и ни за что не отвечать. Согласно приказу, мои руки с затаенным удовольствием спустили с маленьких плеч пушистый халат. Прошу заметить, ко мне – никаких претензий, я только исполнитель. Будут проблемы – все вопросы к полководцу. Если что, во всем виноват он, он и только он. Если все удастся, победят все, если нет – горе проигравшему, не будем показывать пальцем.

В паре метров от нас вновь с людоедским чавком вдавилось кресло. Владлен Олегович наблюдал за нами, получая от зрелища свою долю удовольствия. На его глазах происходило, как мне кажется, чудо перевоплощения, превращения любящей жены в Любящую Женщину – таинство, которое сминало логические связи, подавляло разум и даже воздух делало плотным, вязким и вкусным. Даже для меня – постороннего на этом, с позволения сказать, «празднике жизни».

Непредставимое действо началось. Снятый халат улетел в сторону, я легонько провел ладонью вдоль натянутого тетивой тела, от плеча через грудь, талию и бедро. Рука убедилась, что ничего больше нет – Нину от макушки до пят покрывали только пупырышки восторженного ужаса. Я остановился.

– Теперь – его! – так же резко приказал Владлен Олегович.

Установленные мужем правила игры выполнялись безоговорочно. Женщина приблизилась на шаг, ладони отважно ощупали дылдастую фигуру и, приняв помощь поднятых рук, стянули свитер через голову. Потом Нина стала расстегивать трудно поддающиеся пуговки рубашки. Нащупанные отвороты воротника потянулись назад и вниз, словно накрываемая на стол скатерть. Содержимое этой скатерти-самобранки коснулось впередистоящих кончиков, пробил разряд молнии, и два тела резко отпрянули.

Владлен Олегович молчал. Значит, все хорошо. Во всяком случае, не плохо. Нина избавилась от замешательства, руки вновь принялись за дело. Майка и брюки тоже подружились с полом. Нина, видимо, присела или склонилась передо мной. Воображение нарисовало соблазнительный ракурс и пустилось в неподконтрольный пляс. Во мне все томилось, пропитываясь сладком ужасом искушения и неизвестности. Неизвестность была пугающей, ведь Владлен Олегович изначально ничего не объяснял и, главное, ничего не гарантировал. Он мог одарить, а мог поиграть и выбросить. И это в лучшем случае.

Последний оплот приличий улетел вслед за остальной одеждой. Нина поднялась, и мы замерли двумя статуями. Словно Адам и Ева в саду Эдема. А Владлен Олегович… Кем в этом случае был он?

– Опуститесь на колени! – упала следующая команда.

Мы сели друг перед другом на пятки, так что гладкие женские ноги оказались прямо между широко разведенных моих. Тела практически чувствовали исходивший от обоих жар: расстояние – меньше полувытянутой руки. Обволакивающий шипяше-плывуще-взрыкивающий голос кромсал тишину под сводами комнаты:

– Коснитесь друг друга.

Легкая пауза.

– Потрогайте.

Томительная пауза.

– Почувствуйте.

Звуки команд стихли. Мы, как оказалось, синхронно подняли правые руки, они вытянулись вперед…

Новая искра соприкосновения потрясла до основания. Будто снизошедшее откровение после откусывания приснопамятного яблока. Женская кожа пленяла, манила дальше, дразнила, жгла, жалила и испепеляла. Этой муке я не мог и, собственно, не хотел противиться. Нина напоминала воздушный шар, протараненный ракетой «земля-воздух», ей тоже хотелось невероятных ощущений и сумасбродных открытий. И вот мы мучительно узнаем и томно-красиво исследуем друг друга. Медленно и эротично. Упоенно и обольстительно. Смакуя и подавляя ненужное нетерпение, которому нет места – сегодня праздник чувственного сияющего безмолвия.

Осторожный как никогда, я боязливо касался ее. На глазах мужа. Доставляя ненормальное растянуто-странное удовольствие – одновременно ей, себе и (дурдом!) ему. Готовая взорваться женщина касалась меня. И всплеск взбудораженной радости накрывал нас всех с головой, нахлобучивая поток восторга прямо на вспотевшие макушки.

Мы старательно не дотрагивались до тех взывавших в мольбе частей тела, где накрывают девять валов гипнотического слова «хочу», поскольку это слово сейчас для нас обоих… нет, для всех троих не просто слово с каким-то заранее вложенным смыслом. Это неистовый шторм, копьями молний бивший в воспаленный мозг. Это слово отчаянно кричали наши помыслы, и то же самое кричали тела – это слышно и видно даже сквозь плотную повязку на глазах. Видно сердцем.

– Дальше! – гром среди ясного неба.

Великий Зевс требует продолжения. Будто мы сами не хотим его. Неуемная мысль обгоняет пальцы, но я медлю. Потому что «кто познал жизнь, тот не торопится» – так утверждают мудрые. Да, я не тороплюсь, хотя организм сходит с ума, требуя прямо противоположного.

Нина делает то же самое. Она играется и дразнит, снова и снова возвращаясь к уже исследованному, чтобы лучше запомнить, прочувствовать, вновь приласкать. Чужие пронзительно-отзывчивые пальцы передвигаются быстро и невесомо, немыслимо-жгуче и неслыханно-пряно. Они вызывают режущую, движущуюся следом сладкую боль, которая опаляет кожу и выкручивает внутренности. В трансе помешательства, завладевшего всем, что внутри, и отрезавшего все, что снаружи, мы как дивная, ангельски чистая мелодия – прекрасная, восхитительная, мастерски наложенная на ритм колотящихся сердец. Владлен Олегович, создатель и дирижер этой музыки, ерзает, но молчит, придавленный насыщенностью получившегося творения. Под знобящий топот марширующих по телу мурашек Нина совсем замирает, словно играя в «остановись мгновенье».

– Дальше! – истошно гремит фанфарами композитор.

Словно он на пределе. Нет, это мы на пределе, я и моя визави. Мы все на пределе. Но он – музыкант, а мы – его скрипка и смычок. Я подчиняюсь. Инструмент обязан подчиняться, иначе музыки не получится. И будь что будет. Я хочу этого. И все хотят, чтобы я хотел. Все сделано так, чтобы я хотел, и чтобы все этого хотели. Ура режиссеру.

Я чувствую нараставшую дрожь Нины, которая с каждым новым касанием получает в сердце удар за ударом. Она будто болтается в подвешенном состоянии на веревке безумия мужа: да? Или нет? И если нет, то почему? А если да, то когда? Сейчас? Позже? И если да, то тоже – п о ч е м у?!

Это еще не высказанное вслух, но теоретически реальное и такое серьезное «да» – словно наваждение, словно опутывающие чары, что стянули грудь и давят многотонной плитой сверху, сбоку и снизу.

– Ты беспокоишься, – грянуло вдруг обращение к супруге, – произойдет ли сегодня что-то, что снова перевернет твой мир, заставив еще больше, если такое возможно, любить меня?

Нина остекленела. Дирижер нашего дуэта прочитал ее мысли. И не только ее.

От кресла донесся тихий вздох. Затем – негромкие слова, что шли из глубины души:

– Я все понимаю. И искренне дал бы незнакомцу свое мужское разрешение на желанные действия… Желанные для тебя, подведенной к последнему краю, для него, пока еще тоже себя контролирующего, и для меня, претворяющего в жизнь невиданное чувственное чудо, которое сотворила любовь…

Секунды казались вечностью. За время, что Владлен Олегович подыскивал нужные слова, я сто раз умер и вновь возродился.

– Любимая, игра только начата, – последовало, наконец, продолжение. – Она должна быть долгой. Это заводит и кидает в такие дебри сознания, о которых не подозреваешь. В такие омуты подсознания… Мир сжался в точку, и эта точка – точка касания.

Как точно сказано!

– …И ты падаешь вместе с этой точкой, слитая с ней воедино, ставшая ею. Чудовищная горячая волна идет в мозг, путает мысли… Тебе хочется новых удовольствий – не приевшихся от бесконечного повторения, а других, обольстительно-ласковых, которые напоминают прохладный бриз после полного штиля. Таких, какие можешь предложить только сама.

Гипнотическое комментирование незаметно переросло в инструктирование.

– Это смело, это невыносимо, но ты приподнимаешься – и гладишь его тело своим…

Я ощутил этот божественный плывущий поцелуй тел.

– Проводишь волосами по лицу…

Боже, да!..

– Сжимаешь пальцами его пальцы…

До хруста! Я нисколько не возражал. А густой, вязкий голос, что стал живым и окружил нас плотным кольцом, вползал в уши, проникал в кровь, пробирал до печенок:

– Ты растворяешься в потоке томления, тонешь в ощущениях с головой. Твоего незнакомца одолевают те же эмоции, помноженные на напряжение буйного фантазирования о том, что будет, как будет и будет ли. Его мечты как растревоженные змеи – шипят и бесцеремонно продираются сквозь шипы розового куста возможностей и колючую арматуру бетонных стен условностей…

Авраам Линкольн заметил, что люди, не имеющие недостатков, почему-то имеют и очень мало достоинств. Все верно. Потому что проявляется то и другое через поступки – через трупы событий и мыслей, что осмелились встать на пути идущего к счастью. Владлен Олегович имел неисчислимые достоинства. Представляю, каковы его скрытые недостатки.

Он продолжал. То есть, мы продолжали, увлекаемые его голосом:

– Не только касания, но и мечты, и мысли становятся у вас чем-то единым. Желания слились, фантазии свились в клубок страсти…

Воздух сгустился до такой степени, что стало невозможно дышать. Мысли исчезли, сознание померкло. Жили лишь ощущения.

Кресло освобожденно вздохнуло, шаги приблизились. Возвышаясь над нами, сидевшими на коленях, хозяин положения наблюдал сверху в расплывчатом свете свечей за играми рук, тел и мыслей. Мы были его игрушками.

Самое обидное, что мы хотели ими быть.

– Ты же знаешь, большое видно издалека. – Голос Владлена Олеговича, минуту назад проникновенно-глухой и осипший, вновь обрел грозовую звонкость. – Всю красоту и эмоциональность сегодняшнего вечера ты оценишь потом – завтра, через год, через десятилетие, а может и в конце нашей с тобой долгой счастливой жизни. Он будет напоминать о ярком славном прошлом, о нас в нем – невыносимо любящих, беззаветно любимых. Поэтому я промолчу о главном. Пусть все течет своим чередом. Продолжайте!

И мы танцевали на краю пространства и времени.

Но…

Словно не ко мне, а к нему, супругу-чудотворцу, тянутся женские руки. До него дотрагиваются пальцы. Нелогично. Необъяснимо. Но, увы, непоправимо реально. Здесь. Сейчас. Именно со мной.

Колющий укол в сердце. Жжение в груди. Я встряхнул головой.

Это правильно. Это очень правильно.

На этот раз пауза вышла долгой.

– Стоп! – взорвалось над вашими головами.

Мы вздрогнули, тела отпрянули.

Владлен Олегович снял повязку с моих глаз и безапелляционно указал на кресло. Пока я поднимался и отходил, он неслышно обошел Нину сзади.

Кресло недовольно крякнуло, и теперь уже я наблюдал за ними. Нина не знала, что мы поменялись, это придавало остроты пикантному положению, устроенному для нее мужем. Пальцы еще помнили мое тело. Краткий вскрик раненой чайки – и она унеслась в ощущения.

На моих глазах чужой мужчина брал свою женщину, как брал бы я, испытывая то, чего еще никогда не испытывал. Он был Кинг-Конгом, он был отбойным молотом, он был Адамом, менявшим унылый рай-сад на нечто несоизмеримо большее, не зря ведь его создавал по своему образу и подобию тот, кто лучше всех разбирается в этой жизни.

Нина корчилась в судорогах, заполненная своим-чужим мужчиной, ее рот кричал немым криком, она хотела мужа, она звала его – беззвучно, умоляюще, настойчиво, неистово, яростно, мучаясь одновременно от счастья и неудовлетворенности. Она хотела мужа, хотела и ему подарить то бездонное ощущение восторга, что разрывало ее на части. А он и так получал его, причем получал в тройном размере – находясь в ней, видя ее желание дарить и видя ее наслаждение от подаренного им. Раз за разом нанизывая жемчуг на ожерелье, он взбирался к вершине чувственного Эвереста, и жена была рядом, на этой же вершине, покорившая ее своим путем, но с его помощью. Они целовались на крыше мира, стоя над облаками в божественном сиянии чистого света и вместе радовались жизни.

А здесь, внизу, тела продолжали безумствовать. Он взмок до корней волос. Водопад со лба и груди фугасными бомбами рушился на шелк женской поясницы, сливался в ручеек и отправлялся трогательной струйкой в путешествие по ложбинке вниз. Тут Нина взвыла, взмыла, рванула, ее скрючило, перекрутило в другую сторону, бросило грудью о ковер и распылило по всем частям мироздания, умершего одновременно с ее сознанием, в котором будто бы свет выключили. А потом снова включили. И мир родился вновь.

Она возродилась девственно-новой, сияющей в алых всполохах свеч Венерой из волн и пушистой пены, чистым листом, на котором можно было написать или нарисовать что угодно – и она безропотно приняла бы это.

Кажется, в этот момент я понял, что имел в виду Владлен Олегович, когда объяснял о телах – продолжениях дарящей души. Вот ученые говорят: фрикции. Я говорю: блаженство. Они настаивают: коитус. Я отвечаю: Любовь. Не может сухой лексикон ученых выразить обычное (казалось бы) соединение двух тел и сердец, соединение двух душ, что до краев наполнены любовью друг к другу. И тогда даже тела – не главное. Наверное. Вопрос спорный, хоть и подкреплен конкретным, но пока единственным примером. А вообще, каждому свое, лишь бы понимали друг друга. Ау, где ты, та, что поймет меня лучше всех?

 

Глава 10

Потом мы пили чай. Все вместе. Я, в брюках и рубашке и даже застегнутый на все пуговички, рядом – одетый в домашнее хозяин квартиры, который устроил невообразимое действо, и цветущая Нина. Только теперь, при свете и без повязки, я смог более тщательно разглядеть ее.

Красивая. Ухоженная. Младше супруга, то есть того возраста, который у следящих за собой женщин определить невозможно. Да и не нужно, если быть честным. Ростом – маленькая, волосы светлые, убраны сзади в хвостик. Снова в халате. На лице конфузливая улыбка, в глазах счастье.

Когда муж поднял ее с мохнатого шерстяного ковра и снял, наконец, повязку, их поцелуй длился вечность. Потом еще одну вечность. Нина не могла остановиться. Она дарила свои сладкие губы, свою нежность, свои безумно-счастливые глаза как единственно возможный ответный подарок, который могла сделать сразу. Теперь она порхала по кухне, с нескрываемым смущенным удовольствием тоже рассматривая меня. Кажется, не разочаровалась. Это грело и весьма.

Чай был налит, мы дружно расселись на кухонном уголке: я на узкой стороне, они вдвоем на широкой.

– Это Олег, – представил меня, наконец, Владлен Олегович.

Невысказанный вопрос продолжал висеть в глазах супруги. Шею мужа словно стягивала удавка любопытства, с каждым мигом все сильнее. Он рассмеялся.

– За ним гнались бандиты, я спрятал. – Вслед за этим Владлен Олегович обратился ко мне: – Не жалеешь, что попал к нам?

Нина вспыхнула, как новогодняя елка, скулы напряглись. Я резко опустил взор.

– Нет.

– Вот и славно. – Владлен Олегович отхлебнул из чашки.

Некоторое время никто ничего не говорил. Нина постреливала из-под опущенных век то на мужа, который деловито уминал печенье, то на меня, не знавшего, куда девать руки. А я, изнутри сгрызаемый невообразимостью наставшей домашней идиллии, наконец, решился:

– Можно вопрос?

– Можно. Но на ответ особо не рассчитывай.

– Почему? – Произошедшее по-прежнему не укладывалось в голове. – Не почему на ответ не рассчитывать, а вообще: почему?

Владлен Олегович пожал плечами:

– Хотел сделать супруге приятное.

– Просто сделать приятное? – изумленно повторил я.

– И ей, и себе. Я наслаждаюсь наслаждением моей девочки, это увеличивает мои ощущения вдвойне.

Приходилось слышать, что истинная любовь – когда немолодой мужчина называет взрослую состоявшуюся женщину «моя маленькая девочка» и при этом не обманывает, то есть действительно видит ее такой. Владлен с Ниной – наглядный пример этому утверждению.

– Значит, вы очень любите друг друга, – констатировал я очевидное.

Любят-то любят, но какой-то странною любовью.

Две головы склонились друг к дружке, две пары губ нежно соприкоснулись.

– Пойду-ка, мусор выброшу. – Владлен Олегович начал подниматься, но, проследив скрытную молнию в мою сторону, блеснувшую из-под ресниц супруги, вдруг передумал. – Нет, давай ты, Нина. Посмотри там, что и где, а я из окна продублирую.

Нина отправилась переодеваться. Возможно, всего лишь обулась и накинула пальто – хлопок двери раздался нелогично быстро.

Владлен Олегович отошел к окну и, едва мы остались наедине, тихо сказал:

– Вижу, не понимаешь моих мотивов. Я любовался Ниной, которая делала то, что немыслимо в любой другой семье – в семье, запертой на ключ печати в паспорте. В тех семьях после торжественной церемонии начинаются ритуальные шаманские танцы вокруг костра сжигания свободы. С милостивого разрешения государства типичные новоБРАЧНЫЕ свою любовь холят и лелеют в специальном ящичке, который выдвигается с каждым разом все реже и реже, и куда ни под каким предлогом не допускаются чужие. Даже взгляды. Даже мысли. Потому что секретный ящичек от неправильных мыслей ржавеет и, в конце концов, ломается. Со временем, когда ящик уже на грани или так рассохся и разболтался, что содержимое течет через щели по всем соседским этажам, люди вдруг понимают, что перегородки, которые их так долго сдерживали – миф! Ненужный, хрупкий, ломкий, противный… Тогда тако-ое начинается… Потому вопрос: зачем люди прячут то, чем могут гордиться, и почему чем крепче заколочен ящик – тем больше шансов, что кто-то из хозяев вызовет МЧС и с посторонней помощью разнесет его вдребезги? – Владлен Олегович остановился, внимательно глянув – слежу ли я за ходом мысли. – Ведь умелые спасатели всегда наготове. Невидимые, но оттого не менее реальные, они только и ждут подобного звоночка. И знают профессионально, как открываются ларчики.

– Вы просто боитесь, что ее уведут! – вдруг дошло до меня.

Владлен Олегович уже открыл рот возразить… но передумал. Поморщился. Нехотя поправил:

– Не уведут, а соблазнят. Новизной. Или юностью. Лучше уж то и другое ей предложу я.

– Но она вас так любит…

– Тем не менее, – отсек он. – Как раз потому, что я ее тоже люблю.

– А ревность?

Я думал, что нашел слабое звено в нелогичной (для меня) схеме. Для собеседника все было нормально, он странно усмехнулся.

– Ревность. Хм. Дети вот тоже ревниво относятся к своим игрушкам. Пока те не надоедят. Пойми, в ревности больше себялюбия, чем любви. Ревнующий думает о себе, о своих «поруганных» чувствах, о своей боли и своем мучительном страдании. Желания и мысли «любимого» человека для него – пустой звук, который только мешает.

Прикрыв глаза, Владлен Олегович выставил руку, требуя молчания.

– «Кого окружает пламя ревности, тот подобно скорпиону обращает отравленное жало на самого себя. Самым опасным врагом, которого ты можешь встретить, будешь всегда ты сам; ты сам подстерегаешь себя в пещерах и лесах», – процитировал он кого-то.

Заворочался ключ. В прихожую вошла Нина – глаза сверкали, лицо раскраснелось, будто она бежала.

– Стоят. – Она нервно махнула рукой назад, на лестницу. – Двое в подъезде, между этажей, и несколько на улице.

– И две машины, – присовокупил муж. – Незаметно не выйдешь.

– А на крышу? – глупо, с их точки зрения, поинтересовался я.

– Зачем?

– У меня есть парашют-невидимка.

– А-а, ну коли так… – улыбнувшись моей якобы шутке, Владлен Олегович кивнул жене: – К Фаине Львовне не поздно, скажем, за солью?

– У бабушки бессонница, только рада будет.

Нина вновь ушла. Ненадолго.

– Там какой-то хмырь в кожанке, – последовал ее доклад по возвращении с последнего этажа. – Прямо на площадке. Едва не съел меня взглядом.

– Утро вечера мудренее. Нин, постели нашему гостю на кухне. – Владлен Олегович стал отодвигать стол, мешавший расположению моего будущего ложа.

– На полу? – Длинные ресницы жены взметнулись.

– А где? Молодой, здоровый. Не простудится.

– Конечно, – закивал я. – Спасибо большое. Я и так вас стесняю…

Получилось тесно, но всяко лучше, чем в лесной землянке. Когда все разошлись и улеглись, заснуть долго не удавалось – мешала страстная возня в спальне. Кажется, жена ожесточенно благодарила мужа за необыкновенный подарок.

Время – далеко за полночь. К Полине не смог, балбес, из-за своего легкомыслия. И Челеста волнуется. Сам себя в капкан засадил. Имеется ли вероятность, что впредь буду умнее? Вопрос номер два: наступит ли упомянутое «впредь»?

В спальне установилась долгожданная тишина. Минут через пять раскатистый храп сотряс стены. Вот ведь, хрен редьки не слаще.

Послышались тихие шаги. Стараясь не выдать себя, я чуточку приоткрыл глаза.

В сторону туалета проскользнуло искушающее привидение, одетое в одну только полупрозрачную комбинашку. Проскользнуло не останавливаясь, прикрывшись согнутым локтем. На «спящего» меня метнулся быстрый взгляд.

В мерцающей ночи нельзя было увидеть больше, нежели просто позу, но я машинально зажмурился – инстинктивно, как школьник, которого застигли за подглядыванием в женскую душевую.

Чувствительный удар по глазам заставил их непроизвольно распахнуться: включив свет, Нина открыла и быстро закрыла дверь туалета. Кто-то красиво сказал, что ночь придает блеск звездам и женщинам. Правильно сказано. Особенно насчет последнего. Пробуя отвлечься, я собрал волю в кулак и изо всех сил не смотрел, как затем женщина перешла в ванную, еще раз устроив маленькую провокационную иллюминацию.

Через минуту водные процедуры закончились. Прошуршавшая по стенке рука нащупала кнопку. Свет погас. Шаги удалились.

Я отчаянно старался заснуть.

Бесполезно. Снаружи по пожарной лестнице простучали чьи-то ноги, на закрытой шторе четким силуэтом нарисовалось темное пятно головы. Сквозь боковые щели оно попыталось разглядеть что-нибудь внутри.

Дверь спальни снова отворилась. Обхватив себя за локти, на кухню выглянула встревоженная Нина. Через прикрытые ресницы я осторожно наблюдал, как она приближается, аккуратно ступая, к месту моей горизонтальной дислокации. Я вновь зажмурился, изображая сопящий труп, но над ухом раздалось:

– Спишь?

Сплю ли? Да как можно спать в таких условиях! Глаза честно открылись.

– Нет.

– Здесь очень холодно. И опасно. Если кто-то из нас вновь включит свет, тебя могут обнаружить. Пойдем к нам.

Она взяла меня за руку.

– Но как же…

– Пойдем, говорю. – Нина подняла меня и повела, как на поводке.

Впрочем, почему – как?

Отвернувшийся к стенке муж безмятежно спал, укрытый по горло. Я застыл. Стоя посреди чужой супружеской спальни в одних трусах, не мог решить – куда лечь? С пола меня забрали. Кровать просторна, но лежать под одним одеялом бок о бок с голым мужиком…

Нина все это устроила, за ней и решение.

Женщина продвинулась в середину кровати, краешек одеяла за ней призывно приподнялся. Я юркнул под быстро опустившийся полог.

– Ну вот, а то совсем окоченел, – матерински прошептала Нина.

После разового оборвавшегося всхрюкивания сбоку вновь разнесся храп. Нина прижалась к супругу, тот сонно покряхтел, храп сменился едва слышным размеренным присвистом.

Еще через полчаса волнительного пряного умиротворения провалилась в сон и она. А я…

Как же, заснешь. Даже Сусанна вспомнилась. Все почему? Да потому. Я ведь не железный, как ни стараюсь доказать обратное.

 

Глава 11

Сжимая мужа в дремотных объятиях, потревоженная непонятным то ли шумом, то ли действием, Нина выплывала из реальности сна. Где-то там, за горизонтом сознания, из-за пределов мира, где только она и он, что-то живое и настойчивое упорно присоседивалось, едва чувствительными движениями раз за разом втираясь, просачиваясь, протискиваясь, при этом неясно, но приятно тревожа. А она все еще спала. Ну, почти спала. Уже – почти. Вот оно покачалось, словно готовящаяся к броску гадюка, поелозило, примериваясь… Последовал нажим, продирающийся толчок и, прорвав неготовый к отпору передний край обороны (стража уснула, враг подкрался незаметно), оно уже внутри, захватывая, наполняя и будоража.

Неудержимая сила, что коварным (или все-таки желанным?) обманом ворвалась в спящий город, приступила к его освоению огнем и мечом. И город пал. Колонна войск хлынула по центральной улице, круша все на своем пути. Уставшие от безвластия горожане встречали ее овациями, обнимали и просто душили в объятиях. Явь стала сном, невозможное – возможным, простое – сложным, а сложное – простым.

Чарующая картинка вдруг размазалась, пошла серой мутью, будто в крепкий кофе добавили молока, и реалии прорвались, наконец, в соблазнительное небытие. Боясь резким движением потревожить мужа… и еще больше боясь не потревожить, Нина испуганно ойкнула. Даже я почувствовал, как бешено колотилось ее сердце.

Враг отступил… и вновь пошел на губительный штурм, каждый миг ожидая, что раздастся крик дозорного, поднимется тревога, и появится конница сюзерена, которая разнесет вдребезги и войска, и тылы, и самого горе-полководца…

Конечно, я был в ужасе от того, что делал. И все-таки делал. За прошедшие часы организм настолько раскалился, что едва не перегорел и не смог удержаться. Я не думал о будущем. Уже. Увы.

Владлен Олегович похрапывал. Сонно поворочавшись, Нина чуть прогнулась навстречу и замерла, ведущая в искушение и ведомая искушением. Являвшаяся искушением. Спящая Красавица. Добытая преступным путем принцесса, принадлежавшая великану-людоеду – хозяину заколдованного замка. Смелый герой проник за стены и падающим в пропасть разумом понял, какой вулкан пробудил, какой взрыв возмездия накроет его сейчас, и что за это может быть незваному пробудителю вулканов.

Но…

Кажется, страшная лава пока обогнула мое убежище. После беспокойного непонимания последовало чудо тихого принятия случившегося. Что-то решив для себя, Нина вновь обняла посапывающего Владлена, и наступило блаженное затишье.

Происходившее под покровом было зажигательно-запретно, прожженно-порочно и неприемлемо-бесстыдно, но при этом дьявольски обольстительно и почти волшебно. Оно настолько заполнило накалом – или оскалом? – чувств бунтующий организм, что Нина – уже не спящая и ни капельки не сонная – видимо, уговорила себя оставить все как есть и наслаждаться капризом судьбы. Будущее невероятное воспоминание из области сна сном и останется, а разве сон наказуем? Разве сон – не алиби? (Реверанс Тинто Брассу).

Прекрасное оправдание для человека, который любит только себя. Но утешит ли оно любящее сердце?

Бог слышит тех, кто кричит от смелости, а не от страха. Я был услышан. Я ощущал себя покорителем Запада, завалившим бизона на земле дикого племени, чье улюлюканье уже горело в сознании огненными письменами на пиру Валтасара.

– О, Боже… – содрогнувшись и покрываясь пятнами, прошептала Нина едва слышно. И дальше – совсем непонятно, словно молясь: – «…Ворота его не будут запираться днем, а ночи там не будет…»

Моя приподнятая к ней голова запрокинулась и рухнула на подушку. Открытый рот ловил воздух.

Когда дыхание стало ровным, и сердце перешло с маршевой дроби на изысканное аргентинское танго, а кожа перестала вздрагивать, я благодарно и очень осторожно провел ладонью по спине Нины. Она не шевелилась.

С другой стороны кровати вновь рыкнул раненым тигром чудовищный храп.

Показалось, что Нина хихикнула. Или только показалось?

Когда едешь по дороге – видишь много съездов с нее, много поворотов и даже разворотов назад. Многие из них красиво украшены, сверкают неоном манящих завлекаловок и просто-таки умоляют свернуть – там с виду все прекрасно и здорово, такая жизнь, такой драйв… Но ведь не сворачиваешь, едешь туда, куда нужно тебе. Потому что есть дороги к храму, есть в казино, а есть вообще тупики. Каждый решает сам, куда ехать. Кому-то нравится движение, которое – жизнь, еще есть коллекционеры перекрестков, а бывают и любители езды на красный свет. Много всяких людей в мире, и каждый сам определяет свои отношения с дорогой. Кто-то ее клянет на чем свет стоит, другие благодарят и хвалят, третьи вовсе не замечают, им главное не куда, а с кем. Четвертым – на чем. Пятые примут пол-литра на грудь, и остальное вроде как не волнует: ни куда, ни с кем, ни зачем. А где моя дорога? Куда иду я? Зачем иду? И…

Боже, куда меня занесло?

Глаза открылись. Утро. Яркий свет за плотно завешенными шторами. Ах, да…

Щеки бросило в жар. Захотелось укрыться с головой и вновь заснуть, уже навсегда.

С кухни доносились тихо спорившие голоса. Недовольный мужской и оправдывающийся женский.

Мужской:

– …вообще есть голова на плечах?

Женский:

– Бедный мальчик оледенел. И эти люди на балконе…

– Но как ты могла…

– Я? Ты спрашиваешь, как Я могла? – шепот поднялся на тон выше.

– Мы словно говорим на разных языках.

– Я говорю на языке гуманности.

– Нужно различать праздник и будни. Твоя жалость однажды тебя погубит.

Нина с обидой промолчала. Владлен Олегович настойчиво продолжил:

– Он не имел права без моего разрешения даже касаться тебя, не то что лежать рядом.

Женщина опешила:

– И это после произошедшего между нами вчера?! По твоей, между прочим, милости.

Мне хотелось провалиться сквозь землю. Но Владлен Олегович, кажется, не знал о ночном инциденте, он говорил именно о вечере:

– Я пригласил его, потому что хотел, чтобы ты смотрела на меня другими глазами. И видела во мне больше, чем знала и думала до сих пор. А я – в тебе.

Неприятные нотки исчезли. Остались любовь, слепое обожание и желание компромисса. Ага, бумеранг лжи вернулся в запустившего его фантазера. Нина считала, что вчера в ответственный момент в кресле сидел муж, а не я, это служило главным оправданием и оказалось козырем. Крыть Владлену Олеговичу стало нечем. Теперь уже он чувствовал себя виноватым, не в силах открыть жене правду.

Я вылез из кровати, специально громко топнув об пол. Кухня встретила воцарившимся молчанием.

– Доброе утро.

– Доброе, Олег. – Нина покрылась смущенным румянцем

– Гм. Доброе. – Владлен Олегович обернулся к жене: – Нин, как там сейчас?

Она отчиталась, стараясь не глядеть в мою сторону:

– Ходила за хлебом. Все так же: один сверху, чтоб к чердаку не пустить, второй внизу в подъезде, только морды другие. И машины теперь с другими номерами.

Мужчина повернулся ко мне:

– Мы уходим на работу. Останешься здесь. Сиди тихо, к окну не подходи. Свет и телевизор не включай. В остальном – чувствуй себя как дома, не забывая, что в гостях. По вещам не шарься, чужого не бери. Ну, не маленький.

Я успел только благодарно кивнуть, когда он вновь обратился к супруге:

– Вчера я обещал помочь молодому человеку. Раз уж работаешь в бухгалтерии Задольского, сведи его с кем-нибудь из ближнего круга. Или дай выход на босса.

– Попробую.

Дыша вернувшейся юностью, Нина миновала мужа, попутно окатив упругостью прелестей, причем тот успел звонко шлепнуть вдогонку. Уже совсем с другим выражением лица – чистым и мягким – Владлен Олегович прибавил:

– Во-во, попробуй. А я выясню что-нибудь по линии своего ведомства.

 

Глава 12

Меня оставили одного. Я долго не мог найти занятия. Пальцы механически полистали лежавшую на тумбочке библию, затем на некоторое время внимание отвлекли книги в шкафу.

Чужая премудрость в голову не лезла. Нервы искрили, глаза бегали, то и дело желая выглянуть в окно: стоят ли? Удержаться было все труднее.

Телевизор включать нельзя, хозяйский компьютер тем более. Я вновь окунулся в консервированные мысли.

Отрядом книг уставил полку,

Читал, читал, а все без толку:

Там скука, там обман иль бред…

Нет, книги не помогут. А если учесть, что меня все еще бросает в дрожь при одном воспоминании о ночи, влажнеют ладони и бедра, и по спине бежит холодок… А в голове сами собой возникают дикие мысли. Любовника Екатерины Первой камергера Монса по понятной причине (см. первое слово предложения) Петр посадил на кол – не став выяснять, комильфо ли то, что он сделал, или не комильфо, чем прямо-таки наплевал на лелеемые блажащей Европой ценности галантной куртуазности. А голова любимчика Екатерины царским повелением оказалась у нее на подоконнике в банке со спиртом – как вечное напоминание. И предостережение. На будущее. На смущенное любопытство окружающих царственная дама отвечала, предпочитая нападение защите: «Вот, господа, до чего доводит разврат придворных». Но это все детали, главное – формулировка приговора, она гласила: «Государственный преступник Монс приговаривается к казни за вмешательство в дела, не принадлежащие ему».

Я не святой. Что заслужил от судьбы, то и приму. Аминь.

С этой покорностью року тело плюхнулось на постель, взгляд тупо уставился в потолок.

Час проходил за часом. На любой шум меня подкидывало, ноги несли к двери, ухо прилегало к полотну. Если ничего не настораживало, я заглядывал в дверной глазок.

Среди дня приходила полиция, звонила во все двери. Некоторые квартиры открывались, стражей порядка пропускали внутрь. Несолоно хлебавши, полицейские, в конце концов, удалились. Зато вновь появились ребята в черном. Подходили они только туда, где полицейским не открыли, в том числе ко мне.

– По ходу, там или здесь, – сказал один, указав на мою и соседнюю двери. – И еще четыре по разным этажам.

Я отпрянул от глазка. Когда в дверном замке заворочалась отмычка, волосы едва не поседели. Взломщики возились некоторое время, один замок открылся, остался еще один, но тут им что-то сообщили по рации, и открытый замок вновь защелкнулся. Квартиру оставили в покое.

Порадовавшись затишью, я решил принять ванну. В сполоснутую посудину побежала вода, вскоре я влез, раздвинув сушившиеся под потолком полотенца и белье. Из теплого океана выпирали острова коленей и блаженствовавших рук, голова откинулась на холодный бортик, глаза закрылись…

– Олег, ты здесь?

Последовал стук в оставленную приоткрытой дверцу, ведь свет мне велели не включать. Я чуть не утоп, провалившись и заглотнув мыльной воды.

– Кто здесь?

Мог бы не спрашивать. Во-первых, еще на уровне подкорки узнал голос, во-вторых, не дожидаясь ответа, вслед за стуком в проеме показалась Нина. С улыбкой проказницы она поглядела на меня, старательно съежившегося под решеткой скрещенных ладоней.

– Ушла с работы пораньше. – Она присела на бортик. – Насчет тебя договорилась, в конце недели познакомлю с Красавиной, это секретарша Задольского. Фактически – первое лицо после него. В пятницу к шести тебе нужно быть у центрального рынка, я встречу.

– Спасибо. Постараюсь. И… прости меня… за…

Было нестерпимо стыдно за ночь. Мое глумливое удальство… Ее смиренное приятие и последующее прикрытие перед мужем воспользовавшегося случаем лиходея… Один вскрик, одно движение – и не лежать мне здесь живым и здоровым.

– Это тебе спасибо, – нежданно упало на меня.

– По… – Едва не вырвалось наивное «пожалуйста», в последний момент замененное на нечто более трезвое. – Почему?

– Глупыш. – Нежная ладонь погладила меня по голове, словно ребенка. – Маленький миленький глупышок. Подожди, я сейчас.

Нина вышла.

Горло судорожно сглотнуло комок, я снова с головой погрузился в ванну и, вынырнув, изо всех сил ею потряс. Почему я глупыш?

Нина вернулась быстро, уже безо всего лишнего. Лишним, по ее мнению, оказалось все. Я лежал, таращась и моргая, руки продолжали прилежно прикрываться. Женщина влезла в воду между моих коленей, откинувшись на захлебнувшееся выпускное отверстие.

– Олег, ты подарил мне шикарную ночь, – услышал я, чувствуя, как крепкие ноги стискивают ребра по бокам.

– Но ваши с супругом чувства…

Нина отвела взор.

– Послушай. – Голос стал прозрачен и невыносимо пресен, как теплая вода – ничего не выражая, но в то же время являясь криком души. – Ты молод, но когда смотришь вокруг, разве нет чувства невыносимости от серых лиц и тусклых взглядов? У большинства дни и ночи заполняет пустота, она возникает от ощущения, что их жизни и они сами существуют врозь. Не жизнь, а медленное кружение в танце без музыкального сопровождения. Они не знают себя. Они не ищут себя.

– А если ищут, то видимо не так и там, – вставил я с пониманием. – И находят не то.

– Именно. – Нина обрадовалась, в глазах заискрило. Ладошка потянулась к медальону. – Еще вчера заметила, но спрашивать не решилась. Что это?

– Амулетик на счастье.

– Помогает?

– Еще как.

– Тогда тоже хочу такой. Чтобы все вокруг вертелось, кипело и постреливало, а потом раз – и в дамки.

«Дилинь-дилинь!» – громко сказал звонок. Мы вздрогнули.

– Владлен?!

– Еще рано. И у него ключ.

Поднявшись, Нина накинула халат, мокрые ноги прохлюпали к двери. Последовало быстрое отпирание – видимо, сразу после взгляда в глазок. Явно прибыл кто-то знакомый, раз не прозвучал вопрос «кто».

– Привет. Одна?

Захотелось влезть под воду с головой и накрыться тазиком. Я узнал этот гнусавый голос.

– Конечно. Зачем пришел?

– Ехал мимо, время вроде бы неурочное, но гляжу – идешь. Развернулся, и сюда. Владлен ведь на работе?

– Может прийти в любую минуту.

– Да ладно тебе. Можно подумать, я его графика не знаю. Ванну принимала?

– Душ.

– Пошли в комнату.

– Не сегодня.

– Ну тогда…

Послышалась непонятная возня. Нервы у меня искрили, как провода троллейбуса в минус тридцать.

– Что ты там забыл? – хлестанул голос Нины. – Не пойду.

– Никого же нет.

Снова понеслись странные звуки, о природе которых не хотелось думать, чтоб остаться о хозяйке хорошего мнения.

– Все, хватит. Уходи.

– Я еще приду.

– Сначала позвони. На работу.

Входная дверь гулко хлопнула.

Вернувшись, Нина растерянно постояла в проеме, затем халатик упал на пол, и она с вымученной улыбкой вновь заняла прежнее место. Бегающие глаза с трудом остановили галоп, уставившись в меня вселенской пустотой. Потом женщина требовательно вытянула открытую ладонь:

– Дай руку.

Полученная правая ладонь была схвачена, как палочка-выручалочка, и возложена на сердце.

– Чувствуешь?

– Нина… – Мне было чертовски приятно, но столь же неуютно. – Зачем ты это делаешь? Ты же счастлива с мужем.

С непонятной тоской Нина вымолвила:

– У Цветаевой хорошо сказано: «Если счастлива, то это не любовь».

– И ты посчитала, что имеешь право… – Я поперхнулся. – Процитирую Дюма, который сын: «Узы брака настолько тяжелы, что нести их можно только вдвоем, а иногда и втроем». Ты об этом?

Наполненная жизнью пятерня продолжала гореть в аду. Бедра почти обуглились. Я отдернул руку.

– Почему нет? – Взгляд Нины был пронизывающ и туманен. – Владлен борется с этой тяжестью по-своему. Думает, что помогает нашему браку. А у меня не столь извращенная фантазия.

Ее голос вдруг изменился, стал сухим и ломким.

– Никому не рассказывала… но тебе – хочу. Чтобы понял. Это было в августе, я возвращалась с корпоратива. В летнем платье, на каблуках. В руках сумочка. Улицы были пусты, я торопилась. В своем подъезде нажала кнопку лифта, тот не работал. Я стала подниматься. На одной из межлестничных площадок из закутка за мусоропроводом выскочил мужчина – весь в черном и в черной шапочке-маске на голове. Толкнув лицом в стенку, прошипел в ухо: «Пикнешь – убью!»

Нина перевела дух.

– Я протянула сумочку, но его интересовало другое. Рот сжала рука в перчатке – уже ни позвать на помощь, ни даже нормально вздохнуть. Я пробовала брыкаться, но с дюжим мужиком одной не справиться. Он бросил меня лицом на подоконник. В общем, белье порвано, руки заломлены, ноги придавлены. Я еще некоторое время отбивалась…

Долгое молчание воцарилось в ванной. Я бережно погладил оцепеневшую женщину по коленке.

– Не переживай так. Время лечит.

Бездумно зачерпнув, она смотрела, как вода стекает сквозь пальцы.

– Ты ничего не понял. Я не сказала главного.

Ее руки сжали мои кисти и медленно сдвинули ниже, на мягкие бедра.

– Может, не надо?

– Тогда не поймешь, почему я делаю то, что делаю.

– Владлен отреагировал на случившееся… неправильно? – попытался я догадаться, – и все пошло кувырком?

– Нет.

После горькой улыбки сникший голос вновь полился, застыв на одной ноте:

– Я ничего не сказала Владику, боялась сделать больно. Он так меня любит… всегда такой заботливый… деликатный в постели… мягкий, нежный, чуткий… Думает исключительно о моем удовольствии. Но однажды я случайно нашла ту маску в его вещах.

В горячей ванне меня прошибло холодным потом.

– И только потом я вспомнила, – продолжила Нина, – как за неделю до того он поинтересовался: дескать, хотела бы жестко, без спросу, как еще никогда в жизни не было, потому что не могло быть? Я пожала плечами: не знаю. И забыла. Но я не сказала «нет».

Нина положила свои пальцы поверх моих и вновь заговорила, нежно поглаживая и как бы сама себя успокаивая:

– Когда зубило крошило внутренности, могла ли я представить, что муж хочет сделать мне приятно, и «розыгрыш» придуман исключительно для моего удовольствия?

– Он мог бы предупредить и сделать это в виде игры.

– Тогда я отнеслась бы как к игре. То есть, я понимала направление его мыслей, но…

– Это же не ролевые переодевания, это жизнь. Не театр. Так нельзя!

– Увы, только правдоподобность делает ситуацию захватывающей, – уныло прокомментировала Нина. – Между прочим, у той истории имеется продолжение. Мы были в гостях в одном частном доме. Все основательно набрались, только непьющий хозяин дома и мой Владик остались вменяемыми. Не помню зачем, но я оказалась у них в гараже. Кажется, просили принести что-то. Там на меня напали. Напавший снова был во всем черном и в маске с прорезью. Свет вырубился. Вскрик был задавлен ладонью в перчатке. Когда глаза немного привыкли к темноте, я была уже стреножена навалившимся телом, руки-ноги чем-то стянуты, рот еще крепче сжат. На этот раз я решила подыграть – выгнулась в экстазе, пережатый ладонью рот промычал стон удовольствия. Налетчика как подменили. Я скулила и бесновалась, и завела его до беспамятства. Казалось, что происходит землетрясение, только гараж почему-то никак не падал. Одаривший меня безумными ощущениями силуэт зарычал и бессильно отпал, а мне хотелось продолжения банкета. «Спасибо, Владик, но этого мало, мало» – пела моя душа. Никак от себя такого не ожидала. Губы сделали движение, которое сдавливавшая рука однозначно истолковала как поцелуй. С соответствующими выводами. Незнакомец схватил меня за загривок…. и я заорала во всю глотку. Это был не Владик.

Сняв мои ладони с бедер, Нина перенесла вес вперед и легла на меня грудью.

– Насильник испугался крика и сбежал, – продолжила она прямо в ухо. – «Заявишь в полицию – в гробу достану», пообещал он. Я привела себя в порядок и вернулась за общий стол. Владик был там, он явно никуда не отлучался.

Нина вынула пробку внизу.

– И ты снова ничего ему не рассказала?

– Это что-то изменило бы?

Я искренне не понимал.

– Но доверие в семье…

– Милый мальчик, лучше от моего рассказа не стало бы никому.

– Зачем же рассказала мне?

– Ты считаешь, что у нас с Владленом идиллия. А у нас – противостояние. Идейное. Он растравливает себя, стараясь дать мне больше, чем нужно. Из-за этого я обнаружила, что действительно хочу больше. И… самое ужасное, что теперь я счастлива. А с твоей помощью стану еще счастливей.

Вода большей частью утекла, и я лежал как запеченный поросенок, ниже пузика фаршированный баклажаном. Махаоны губ запорхали по моим щекам, по прикрытым векам, по безвольно отворившемуся неотвечающему рту.

– Может, ты просто мстишь ему с моей помощью? – после долгой паузы выдал я продолжение мысли, которую обсосал в голове с разных сторон.

– Или так, – не стала возражать она. – Точнее, и так тоже.

Кто-то заметил, что жизнь – это то, что происходит где-то в другом месте. Раньше и у меня шло похожим образом, но все изменилось. Жизнь стала здесь и сейчас. И ее стало слишком. Ну почему люди всегда хотят одним местом, а думают другим? И думанье, увы, на хотенье мало влияет. Выходит, хотенье главнее. А думаньем затем свое хотенье оправдываем. И уже завтра я прекрасно обосную себе все, что произошло и еще произойдет. Но как быть с совестью, которая тоже присутствует здесь и сейчас?

– Подожди. – Я попытался отстраниться. – Не могу так. Владлен Олегович старается для меня, а я…

– А вчера вечером – мог? А ночью?

Насчет вечера можно было вывести ее из заблуждения, но это стало бы еще одним предательством спасшего меня мужчины.

– Расскажу еще случай. – Нина подняла на меня посерьезневшие глаза. – Чтобы ты лучше разобрался в наших взаимоотношениях и не мучился зря. Это произошло между теми эксцессами, о которых уже рассказала. Я всегда занималась уборкой по субботам. Владик находился в краткосрочной командировке, должен был вот-вот вернуться. Позвонив, он хитро поинтересовался: «Дома никого? Тогда открой дверь. Ничему не удивляйся. И, главное, не бойся. Я с тобой. Я думаю о тебе. Я чувствую тебя. И потому, наперекор обстоятельствам – с тобой». И еще: «Помни, это просто спектакль. Ты должна сыграть роль человека, стать которым тебе никогда не хватало отваги». Я сгорала от любопытства. Красная от стыдливого предвкушения, бросилась к двери. Там стоял с букетом цветов незнакомый мужчина – в кепке и больших черных очках, отчего я совсем не разобрала лица.

– Переодетый супруг?!

– Несколько ниже, стройнее, солиднее. Молча вручив букет, он прошел сюда, в ванную. Полился душ. Вышел незнакомец в одном полотенце и указал мне на ванную. Вытершись после душа, я задумалась: одеть то, в чем была, или тоже выйти в полотенце. Какой-то чертик дернул – в полотенце. Нет, все же оделась полностью. Я очень смущалась. Хотелось развернуться и убежать от липкого стыда и полной безответственности происходившего. Все происходило будто не со мной, не по моей воле. И будто не я шла навстречу этому обнаженному, пусть и с обернутыми чреслами, постороннему мужчине. Сумасбродство. Ужас. Наваждение, которое хотелось прогнать встряхиванием головы, чтобы снова оказаться у любимого надежного плеча.

Слушая, я не шевелился, хотя некоторые члены упорно противились благому намерению.

– Окна оказались наглухо зашторенными. Играла музыка. Мужчина по-хозяйски притянул меня к себе, чужой рот впился в губы, чужие руки занялись одеждой. Сознание поплыло, как кусок масла на сковороде. Одной рукой незнакомец расправился с застежкой лифчика, другой нацепил мне на глаза такую же повязку, как была вчера вечером. Я почувствовала, что полотенце слетело с его бедер. На пол рухнули остатки и моей одежды. И вдруг рук на мне стало четыре. Имею в виду – помимо моих.

Меня осенило, хотя все давно шло именно к этому:

– Незаметно пришел и подключился муж?

– Да, но понимание пришло не сразу. Кто-то из них придвинул меня к креслу. Ноги дрожали. Владик тихо произнес: «Не бойся. Страх портит игру». Меня усадили в кресло, руки ощутили свечу на подсвечнике. Затем повязку сняли. Перед глазами – горящая свеча, вокруг – темень. Меня трясло. «Смотри на пламя, – сказал Владик откуда-то сзади, – только на пламя. Никого и ничего больше не существует. Нет мира, нет мыслей, нет тела. Нет тебя. Есть только пламя и голос. Смотри, молчи и слушай». Он встал за креслом справа от меня, а тот второй – слева. Губы Владика приблизились, и он медленно, проговаривая каждую букву, зашептал тысячелетиями существующие слова из святой книги: «Ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волоса твои как стадо коз, сходящих с горы Галаадской». Рокочущий шепот растревожил темноту, побежали мурашки. Второй подхватил: «Как лента алая губы твои и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими». Я парила, растворяясь в двух обволакивающих шепотах. Все, как сказал Владик: нет мира, нет мыслей, нет тела. Не было ничего. Только пламя. И двойственный колдовской голос: «Шея твоя как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча щитов висит на нем – все щиты сильных». Второй перехватывал инициативу: «Два сосца твои как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями». «О как любезны ласки твои, сестра моя, невеста, о как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих много лучше всех ароматов», – любя и желая, проговаривал Владик. «Сотовый мед каплет из уст твоих, мед и молоко под языком твоим», – не менее страстно нашептывал второй. Журчащие ручейки слов переливались слева направо и обратно. Я давно и полностью отсутствовала как личность. Где-то далеко, за тридевять земель, меня несло по пустыням и садам святого города, и вход в рай был где-то рядом. Солнце поливало сладострастными лучами, сжигало кожу, мутило разум. «Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами», – рокотал один. «Округление бедер твоих как ожерелье, дело рук искусного художника», – чуть возвышался второй голос до гортанного полушепота.

Погруженная в воспоминания, Нина машинально теребила волоски на моем животе. Хотелось убрать ее руку, но боялся потревожить и сбить. Ничего, потерплю. И не такое терпел.

– «Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино, чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями» – слышала я в правое ухо. «Этот стан похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти» – в левое. «Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился за ветви ее; и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблоков» – один. «Уста твои как отличное вино. Оно течет прямо к другу моему, услаждает уста утомленных» – второй. «Положи меня как печать на сердце твое, как перстень на руку твою» – Владик приблизил шепчущий рот к самому уху. Я не утерпела, повернулась и впилась губами в губы. Второй едва успел перехватить качнувшуюся свечу. Поцелуй был нескончаемым. Не выдержав затянувшегося акта признательности, незнакомец взял мою руку, и безвольную ладонь тоже нежно и очень витиевато обцеловали. Я вздрогнула, Владик прервал игры трех пар неутоленных губ. «Хочешь танцевать?» – спросил он шепотом, что прогремел в искрящем безмолвии раскатом грома. Я едва выдохнула: «Очень». Звучала мелодия Луи Армстронга, наполненная хриплыми переливами голоса и поющей трубы. Руки мужа подняли меня с кресла, легкий толчок в спину придвинул к незнакомцу. В другое время ревнивый до потери пульса, Владик позволил, если не сказать заставил, обнять неизвестного. Сам он прижался сзади и тоже обнял, как рок-гитарист любимый «Фендер-Стратокастер». Тройное объятие вызвало пробирающий мурашками трепет, дрожь и настоящий озноб. Меня сомкнуло, сдавило, сплющило, спрессовало. Четыре руки будто несколько одновременно надетых обручей скрутили меня, четыре ноги вжались в бедра. Наши волосы струились между лицами, оплетая сладкой паутиной щеки и шеи. Время остановилось. Мы начали танцевать…

 

Глава 13

Хороший человек делает то, что просят. Плохой не делает то, что просят. Глупый делает то, что не просят. Умный не делает то, что не просят. И лишь мудрый делает то, что нужно. Нужно было молчать и слушать. Я старался быть мудрым. Не в силах пошевелиться, слушал жаркую исповедь. Не рассказ, как Нина это назвала, а именно исповедь. Я удивлялся. Телом Нина была здесь, со мной в тесной ванне, а душой – в том вечере, в том танце и тех ощущениях. Случившееся оставило в ее сердце не просто след, а целое изрытое кабанами поле.

– Танец втроем – это возможно, – возбужденно вещала женщина. – Это безмерно эротично. Это невыносимо возбуждающе. Когда, подчиняясь общему ритму, три ставших одним тела делают вместе единое движение и утопают в нем – это безумно романтично. Тройные наклоны, тройные повороты, тройные чуть неуклюжие вначале, но быстро освоенные переступания, тройные летящие чередующиеся поцелуи – это красиво. Тройные входящие в раж смыкания и размыкания, захватывающие игры рук и трущихся животов – это непередаваемо. Мы раскачивались, как в трансе, мы уплывали по реке закипающей страсти, с головой окунувшись в ее воды. Течение несло нас вдоль берегов времени, унося за его пределы. Танец связал некой новой интимностью и без того слитые тела, он озвучил новой ноткой вяжуще-жадные прикосновения, собрал в едином порыве помыслы растрепанных сердец. Труба еще раз выстрелила безукоризненной тирадой, необыкновенный голос спланировал вниз, и нас, застывших в сладостном посапывании, вновь поглотила сияющая тишина. Я подняла голову: что дальше?

Нина мечтательно замерла.

– Владик медлил с ответом. Я понимала. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать, время плакать и время смеяться, время разбрасывать камни, и время собирать камни, время обнимать и время уклоняться от объятий…»

Стало понятно, что библия на тумбочке лежала не для декора, ее активно штудировали и цитировали. Так же, как я – тоже абсолютно цинично и неуместно. Надеюсь когда-нибудь искупить этот грех. А пока не хотелось отвлекаться – меня захватила чувственная история.

Нина прижалась ухом к моей груди.

– Владик взял меня под руку и подвел к зеркалу, в котором, как в мистическом фильме, отражались лишь размытые силуэты и подсвеченное красным огнем лицо незнакомца. Он следовал сзади со свечой в руках. Поставив меня напротив темнеющего портала в запределье, Влад велел поднять руки. Я выполнила с удовольствием. На полу оказался заготовленный набор детской гуаши. Влад зачерпнул пальцем из одной банки, и первый мазок лизнул холст моего тела. Длинная зеленая полоса пролегла через поежившийся живот. Второй тоже подключился к процессу. Я стала быстро покрываться красками. В мерцающем полуявью зеркале отражалось, как кожа обрастает буйной зеленью лиан и листьев, а сквозь нее распускаются цветы невероятных расцветок. На цветы садились радужнокрылые бабочки, а их собратья, словно живые, порхали и обмахивали легкими касаниями всю меня сзади, от корней волос до щиколоток, забираясь в самые потаенные уголки.

Женский голос заманчиво тек, струился, как змея по песку, оставляя влажный след в моих мыслях:

– Слой за слоем невесомо ложились на грудь, на спину, под мышками, везде, куда доставали кисти художников, превращая меня в одно большое произведение домашнего искусства – искреннего и пронзительного. Свеча мерцала, то вспыхивая, то собираясь погаснуть. «Можно опустить руки», сказал Влад. «Здорово!» – на смог сдержать восхищения долго молчавший второй. Последний мазок, последний взгляд на сотворенный своими руками шедевр, и муж, достав фотоаппарат, сделал десяток кадров. Потом он взял в руки мою ладонь, а второй, повинуясь его взгляду, вцепился в другую мою кисть, и меня привели сюда.

Нина обвела затуманенным взглядом помещение ванной.

– Шесть ног встали под душем. По мановению свыше на триединый организм обрушился теплый поток. Цветы и бабочки хлынули наземь, а мы парили в искрящемся сиянии, внутренне улетая сквозь алмазный ореол брызг. Руки носились и трогали, касались и сдавливали, рвались ввысь и опускались в самое сокровенное. Это было божественно. А особенно прекрасным было то, что все это – было. Вот что стало главным чудом. От этого факта уже не отмахнуться, как от надоедливой мошки, он останется в памяти навсегда и в безмерной дали будет так же волновать и сообщнически подмигивать. Мое подставленное потокам лицо, запрокинутая шея, стиснутые грудь и спина – все жило и трепетало, рвано стучало и вибрировало. Я словно продолжала недавний танец, но теперь сама сводила с ума невероятными намеками и невозможными предложениями. Обоих своих мужчин – вожделеющего и сомневающегося – я чувствовала каждой клеточкой. Томящиеся, горящие и надеющиеся, они вызывали в организме голодное неудобство. В какой-то миг я обернулась на второго, который стоял сзади, лица оказались рядом, и чужой пронырливый язык влез в мои губы – расточая мед и пожирая разум. Это было олицетворение того самого процесса, что не выходил из головы каждого. Процесс – без процесса. Ощущения внизу через ощущения вверху.

Нина умолкла, ее глаза прикрылись, словно от боли. Тихий шепот зазвучал дальше, уже более буднично:

– Влад потом сказал, что в этот момент на него накатило какое-то отрешенно-злое отношение к происходящему. Второй стал лишним здесь, в нашем доме. С обнаженной мной в руках. И муж велел незнакомцу собираться.

– Правильно сделал, – вставил я свое мнение.

– Думаешь? – Впервые за время рассказа Нина посмотрела мне в глаза. – Слушай дальше. Второй послушно вылез из ванны. Видимо, они изначально договорились, что слово хозяина – закон. А я не шевелилась, голова трещала в стучащих барабанным боем висках. Тишина шипела и требовала к себе внимания. Есть время разбрасывать камни, есть – собирать пришибленных. Муж поглядел на меня, на мои затуманенные глаза – я смотрела одновременно настороженно и смущенно-вопросительно. Стояла и молчала. Очень выразительно молчала. Потом я стыдливо отвела взгляд, будто несправедливо выгнанная из класса школьница, которая не решается сказать учителю правду – что это не она подбросила презерватив в классный журнал, а просто не вовремя оказалась рядом. Было невозможно выразить словами очевидную мысль, которую одному до неприличия трудно сформулировать, а другому настолько же сложно воспринять. Но мой Владик догадался.

«Ты хочешь, чтобы его неутоленное желание… – проговорил, нет, скорее пробормотал он, выдавливая чугунные слова, – исполнилось?»

«Да», – одними губами прошептала я, стараясь не смотреть на супруга.

Удивленный Владик словно впервые увидел меня.

«Ты просишь… не для себя? Для него?!»

«Я не вправе просить, – сказала мужу. – Но он столько сдерживал свои чувства и желания, переступал через тысячелетний инстинкт, чудовищной силой воли останавливал себя, потому что следовал твоим приказам доставить блаженство мне, мне и еще раз мне. Я только хочу вернуть долг». В затянувшейся паузе я вышла из ванны и стала вытираться.

«Ладно», – неожиданно выдохнул Влад.

Казалось, внутрипланетная магма брызнула в сторону, и Гималаи обрушились с плеч в подземные пустоты. Цунами с ревом промчалось по комнате. Шея второго вытянулась, рот приоткрылся. Лоб покрылся судорожными морщинами. Лицо – пятнами. Он шумно глотнул воздух.

Ошеломленная, я неверяще глянула на супруга.

«Эх, добрая душа…» – с любовью, но чуточку криво улыбнулся Влад.

Тогда я не поняла, о ком это – о себе или обо мне.

«Спасибо». Я чмокнула его в щеку.

«Пойдем, – приказал он. И уже в спальне: – Надень».

Это снова была повязка на глаза. Я поняла. Муж не желал, чтоб в моей памяти сохранились картинки невозможного, которое собиралось случиться. Бросив ненужное полотенце, мы двинулась в темную бездну неведомого – к кровати, которая вдруг превратилась в самостоятельную вселенную. Сглотнув комок в горле, Владик помог мне с повязкой и усадил на край постели. Упала звенящая тишина. Только невнятные шорохи и передвижения. Мне стало не по себе. На уровне слов все казалось нормальным, каждое выглядело правильным и имело свои причины. Но когда дошло до дела… В мозгу продолжало зудеть. Противно жужжащие пчелы запоздалых сомнений роились и жалили в сердце. С каждой секундой их становилось все больше и больше. Но оно того стоило. Передо мной послышалось жадное дыхание, и я упорхнула в запредельность. Меня вынесло на обратную сторону луны. Тело, словно механический однорукий бандит, щелкнуло вертящимися экранами и выдало Джек-пот. А где-то надо мной, в другом мире, где все счастливы и летают, рокотал пробирающий голос любимого:

«И увидел я город новый, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. Ворота его не будут запираться днем, а ночи там не будет. И не войдет в него ничто нечистое»…

 

Глава 14

Так вот что она шептала ночью, когда я… Гм.

Интимная исповедь зрелой женщины выливалась на меня, заставляя то краснеть, то бледнеть, тело жило ее телом, руки чувствовали чужие негу и трепет как свои. Я не замечал ее возраста, для женщины старость наступает, когда телевизор становится интереснее зеркала. Нина жила сегодняшним днем. И я смотрел на тревожащие (взгляд, но не душу) бесцеремонно выпяченные знойные барханы – сахарные, матово-сияющие, точно подсвеченные изнутри. Проникающий взгляд оплетал пустыни, разделенные жгучей полосой Суэцкого канала. Ладони ласково гладили спину, когда Нина едва не всплакнула на моем плече, упиваясь сотворенным безумством:

– То, что произошло тогда… Это было нечто. Во мне перемешалось все. Надежды и страхи. Долг и желания. Всплыло все, что терзало и мучило: борьба с собой, чувство вины, любопытство, желание узнать, где находится последний предел, за который нельзя переступать, упущенные шансы, неосуществленные возможности… Такое бывает у всех, оно увлекает, но большинство отступает, столкнувшись с первой же необходимостью что-либо предпринимать лично. Меньшинство отступает, обжегшись в первый или второй раз, лишь единицы доходят до конца, узнавая, что жизнь – игра, и в этой игре есть всего только одно простое правило: ты никогда не должен делать того, чего делать не хочешь. Ты имеешь право ответить «нет» на любое предложение и в любое время.

Она посмотрела на меня и четко произнесла:

– Но имеешь точно такое же право ответить «да». Человек может познать свою суть, лишь дойдя до последней черты.

– Расскажешь, что произошло после?..

Нина застыла.

– А что рассказывать? – тускло упало в ответ. – Утром было страшно открыть глаза. Облизывая пересохшие губы, я смотрела сквозь полуприкрытые веки, как муж направился к столу. Карта памяти из фотоаппарата перекочевала в компьютер, руки запорхали по клавишам. Страдающий отрыжкой принтер со скрежетом пережевывал бумагу и плевался ею в лоток. Потом Владик подошел ко мне. «Вот». Передо мной легла пачка свежераспечатанных фотографий с радужно-расцвеченной, красочной и щемяще счастливой мной в разных ракурсах. Он указал на одну пальцем, я вгляделась внимательней. Стало видно как через всю спину, витиевато пробиваясь сквозь огненно-яркую флору, проходит спрятанная внутри надпись: «Я люблю тебя. Твой навеки, муж». У меня навернулись слезы. Расплакавшись, я зацеловала его до смерти, а потом зачем-то рассказала о первом из нападений на меня… но не выдала главного знания. Хотела посмотреть на реакцию. Он спросил, почему столько молчала. Сказала – чтоб не расстраивать. Он сказал, что о таком я обязана говорить сразу. Больше мы никогда не возвращались к тем событиям ни словом, ни намеком. И я считала это правильным.

– Считала? Уже не считаешь?

– Теперь не знаю, – печально вымолвила Нина. – Иногда это не дает мне покоя. С другой стороны – оно прошло, мы это пережили, и возвращаться – значит выкапывать труп того, что умерло. Прошлому – прошлое, будущему – настоящее. Мне кажется, жить надо так. Если хочется жить счастливо. А жить нужно счастливо. Например, вот так.

Она съехала по мне, как с ледяной горки, и превратилась в космическую черную дыру, гипергравитацией притягивавшую и вбиравшую все – и материю, и свет, и энергию…

Когда поет сердце – разуму лучше не подпевать, а дирижировать. Если он еще жив. А если нет?

По направлению к ванной комнате прогрохотали шаги, донесся голос:

– Олег, не поверишь, что удалось узнать. Умора! Документы, из-за которых поднялась буча и чуть не полетели головы…

Из терпких глубин вынырнул панический взгляд, Нина окаменела, как обернувшаяся жена Лота. Я помотал головой в жажде восстановить ясность ума, но добился обратного. Тело не слушалось. Глаза заволокло пеленой, в мозгах стучал скорый пассажирский.

– А почему одежда… Ниночка? Ты уже вернулась?

На пороге возник Владлен Олегович.

– Поня-а-атненько. Хочешь вернуться из командировки позже – предупреди начальника, а хочешь раньше – предупреди жену.

Он тяжело дышал. Шея будто вдвое вытянулась, по бокам сжатого рта вздулись желваки, из расширенных глаз готовы были вырваться фурии. Рука, машинально нащупавшая пластиковую вешалку, сломала ее с жутким хрустом. Ничего больше не говоря, Владлен Олегович направился к вертикальному сейфу.

– Беги, – шепнула мне Нина.

Слишком часто мне это говорят в последнее время. К чему бы?

– Владлен, опомнись! – Женские руки никак не попадали в рукава халата. – Ты же сам хотел…

– Хотел?! – Дрожа в непредсказуемой смеси гнева и отчаяния, мужчина обернулся. – Этого?!

– Ну да. Именно этого. Что бы я с другими…

– Никогда!!! – Его кулаки чуть не порвались на выступивших костяшках. Лицо побагровело, напоминая серый асфальт, залитый кровью. – Как раз изо всех сил противился! Поэтому!

Нина безвольно опустилась на бортик ванны – ноги ей не подчинялись. Я лихорадочно оделся и выглянул. Владлен Олегович заряжал двустволку.

Я пронесся мимо и выскочил за дверь.