Глава 1

— Привет. Как дьела? Сколько врэма? Кагда вирношса?

— Чао, напарница. Какие еще слова выучила?

Челестиной улыбке не было предела.

— Хорошо?

— Хорошо!

Мы оба не сдержались, руки раскинулись, и тела радостно встретились. Губы, что сначала помчались навстречу, в последний момент разминулись, и мы прижались щеками. Нина умиленно покачала головой.

— Голубки. Может, сегодня здесь переночуете? Могу постелить себе на кухне.

— Спасибо, Нина, как-нибудь в другой раз. Нам пора. Челеста, одевайся, уходим.

Перевода не требовалось, все сказали глаза и жесты.

— Хорошо.

Кудрявая пуля умчалась собираться.

— А я очень много узнала об итальянской культуре изнутри, — сообщила Нина. Ее голос старался звенеть, как в былые времена, но грусть в глазах выдавала истинное настроение. — Ты знаешь, что утка-то, оказывается, говорит «ква-ква», а лягушка «кра-кра»? Челеста мне открыла глаза на многое, что прочно вошло в быт и в принципе не представлялось другим. Макароны, например, она считает первым блюдом. Воду для чая не кипятит, а подогревает в микроволновке. Без микроволновки она вообще жизни не представляет. Маниакально выключает свет по всей квартире. Салат ест после основного блюда. Пирожное чаем не запивает, принимает поочередно: съела — запила. В ванной ей очень не хватает окна. Разувается только когда скажут, а ей самой при входе в квартиру в голову не придет. При знакомстве бросается целоваться. Когда разговаривает — мощно размахивает руками, а уж когда нервничает — прощайте, люстры. Еще она не понимает, зачем на шинах многих машин рисуют яркие ряды точек. Я так и не смогла объяснить, что такое шипы, хотя очень старалась.

Когда обсуждаемая персона вышла полностью укомплектованной для дальних путешествий, и мы встали в дверях, плечи хозяйки опустились.

— Олег, — протянула она с внезапной хрипотцой. — Не забывай. Заходи.

— Не обещаю, — честно признался я. — Но не забуду — это точно.

Взятая под руку подружка сделала первый шаг к двери, тут Нина ударила себя по лбу и опять унеслась на кухню. Что-то зашуршало-загремело, и она вернулась с пакетом продуктов — разных фруктов, сгущенки…

— Возьмите. — Тяжелый сверток был насильно вручен в мои руки, возражения не принимались. — Девочке в подарок.

Мы отбыли.

— Челеста, — сказал я, когда оба сели на обычные места: капитан в капитанское кресло, а юнга на краешек кровати. Корабль взмывал ввысь. — Прости меня, дурака. Я долго тебя мучил. И сам мучился. Мне хорошо с тобой…

— Хорошо?

Меня пронзил жалобный взгляд. Понимающий ли? Вряд ли.

— Хорошо. А без тебя плохо. Я думаю о тебе. Я скучаю по тебе, когда тебя нет рядом. Как думаешь, что это значит?

Челеста очень старалась понять, просто до слез.

— Сэй буоно, Ольф. Пьено ди бонита. Ле буони ациони нон ванни май пердуто. Сперо ке нон иницио ди мандарми а каза?*

*(Ты очень хороший, Ольф. Полон доброты. Добрые дела никогда не пропадут. Надеюсь, ты не собираешься отослать меня домой?)

— Теперь все будет по-другому. Я хочу по-настоящему дарить радость, не кусочками, где шаг вперед и два назад. Я оставляю прошлое в прошлом.

— Перке сэй танто сэрио, ке сучессо?*

*(Почему ты такой серьезный, что случилось?)

— Больше никаких дел и опасных отлучек. Мир подарил мне золото, а я цепляюсь за медяк. Ну не придурок ли? Гори все синим пламенем. Отныне есть только мы и мир. Хорошо?

— Хорошо! Ке пеккато ке нон каписко ньентэ.*

*(Как жаль, что я ничего не понимаю)

Вот и поговорили.

— Гляди. Что-нибудь узнаешь? Для тебя это место должно быть символичным.

Внизу проявилась цель путешествия. С высоты она напоминала серого краба в желтых песках. Еще минута, и корабль поплыл над старой частью очень старого города. Пусть старого не в реальности, но в мифах. Каждый верит, во что хочет. У Челесты на груди крестик, она должна верить.

— Комэ си кьяма ла читта? Зэ нейм ту зе сити.*

*(Как называется этот город? Имя города)

— Мастер называл его Ершалаим. Город мира. Собственно слово Иерусалим так и переводится. На иврите — Йерушала. Он же Шалем, Иевус, Сион, Ир Давид, Элия Капиталина… А если брать чистые факты, то просто арабская деревенька Эль Кудс, где даже Наполеон в Египетском походе не разглядел былой мировой столицы. Такое решение приняли много позже по политическим соображениям, а городом мира до назначения на эту должность Эль Кудса являлся Константинополь, он же Стамбул, по-турецки — Истамбул. Кстати, название с турецкого не переводится, знакомый по турбизнесу турок рассказывал, что это старинное слово, а его значение утеряно. Ну, утеряно так утеряно, ничего не попишешь. Зато Истанполис легко переводится с греческого — просто Новгород. Запутанная история, не находишь?

Все это Свете вывалить бы, когда она Иерусалим вспоминала. Но там мне русским же языком тоже таких версий и эмоций в ответ набросают, что потом век не отмоешься. А здесь — красота: слушает умница, кивает, даже, кажется, что-то понимать начинает.

— Джерусалеммэ?!

Следующие пару часов я носился за Челестой как угорелый. Для меня это был просто старинный город, переполненный мифами, как Москва машинами пятничным вечером. Девушка видела иное. Здесь все дышало историей, святостью и духовностью. Центр трех мировых религий. Кажется, я угадал с выбором города.

Глядя, как напарница мечется в своем молниевом платьице по пыльным камням, я пытался построить дальнейший день. Не давало покоя вчерашнее с ней сумасбродство. Сможем ли сегодня тоже почувствовать себя на одной волне?

Храмовая гора оказалась вовсе не горой, как, впрочем, и Голгофа. Зато вход в ад понравился — под боком, чтоб далеко не ходить. В общем, не испытывая никакого пиетета, я больше кривился, чем восхищался, и чтобы не огорчать спутницу критическим настроем, сосредоточился на безопасности путешествия.

Мои усилия не пропали даром, с нами ничего не случилось. По дороге обратно к замаскированной стоянке Челеста вся искрутилась, словно подхватила чесотку, руки лезли за спину через верх и низ, тело вертелось.

— Довэ андьямо адессо?*

*(Куда теперь?)

Обернувшись к ней, я обомлел: решив сделать мне приятно или себе прохладно, каждую молнию платья спутница оставила наполовину открытой, отчего платье превратилось в нечто ажурное и эфемерное. Множество разрезов жгли взгляд. Челеста довольно улыбалась.

— Быстрее домой, пока никто не увидел!

Наши руки сцепились, мы побежали. Корабль принял нас в объятия — прокопченных и пропесоченных, вымотанных до нитки. Так казалось. Но я знал средство от усталости, называется оно — море. И не надо лететь в далекие дали, до Мертвого моря всего тридцать пять километров, даже автопилот не понадобится — за минуту доберемся в ручном режиме.

— Переодевайся. — Я указал на кладовку, затем на изумительную синюю гладь под нами.

— Андьямо а уна пьяджа?*

*(Пойдем на пляж?)

Судя по всему, Челеста поняла все правильно, она переоблачилась в самодельное бикини, а мои сатиновые семейники в полосочку вдруг вызвали отторжение.

— Но. — Челеста отрицательно трясла головой. — Прендерло!*

*(Нет. Возьми это)

Ого. У Нины она времени зря не теряла — мне были торжественно вручены плавки ручной работы.

— Хорошо?

— Хорошо, Челеста. Спасибо.

Девичьей улыбкой можно было освещать улицы.

Нас вынесло на прибрежные валуны. Да, увы, не песочек. И не из-за того, что мы искали место понезаметнее, вход в воду здесь везде только по покрытым солью огромным камням. Если таковой вход вообще имеется.

— Ну?!

Бултых! Два тела погрузились в невероятно соленую воду.

Мои новые плавки не намного превосходили замещенный элемент одежды, Челеста перестаралась с размером. Если хотела польстить — спасибо, но вода наполняла конструкцию, и та стремительно сползала с поясницы на бедра. Когда греб, это мешало, Челеста постоянно обгоняла. Ну, пусть хоть ребенок порадуется. Может, для того и подарила.

Морем Мертвое море можно назвать условно, оно маленькое, зато настолько соленое, что на воде не надо держаться, она держит сама.

— А теперь… — Я зачерпнул у берега ил. — Делай так!

Глаза Челесты выпучились, но быстро пришло понимание. Девушка стала превращаться в такого же черного чертика.

— Это целебная грязь из Иордана, она… ах ты, негодница!

Устав мазаться сама, озорница перенесла активные действия на меня. Я ответил тем же. Со стороны это напоминало борьбу, в которой если что побеждает, то только веселье. Отныне никто не докажет мне, что соль и грязь — это не здорово.

Когда мы дрались за камеру под деревом каури, настрой был другой. Тогда у борьбы была цель. Сейчас совместное елозенье в грязи доставляло несравненное удовольствие, его не хотелось прекращать. И мы не прекращали. Часть нашей возни могла сойти за обнимашки, внешне по-детски невинные, если бы мы не были взрослыми. Меня положение вещей устраивало просто невероятно. Челеста тоже пока не возмущалась. Точнее, ее возмущало, что я физически сильнее, и она компенсировала это ловкостью и пронырливостью. Мне удавалось отбиться лишь от половины атак, а о том, чтобы перейти в наступление, даже думать не стоило: руки противника мелькали со страшной быстротой, им помогали ноги, и перехватив одну, две или даже три конечности одновременно, я все равно оказывался в проигрыше. Грязь была уже везде, даже на лицо попало, хотя оба старались границу шеи не переходить. Облепленные илистой шрапнелью плавки немало заполучили внутрь и позорно свалились. Я попытался отвернуться.

— Но! Нон вольтарти! Квесто фанго е джа куративо! Бизоньа фарэ и фанги салюбрэ комплеттаментэ!* — Горсти жижи обрушились на доселе чистый промежуток со всеми его подробностями.

*(Нет! Не отворачивайся! Это же целебная грязь! Лечебные грязевые ванны необходимо принимать полностью!)

Я нервно огляделся по сторонам. Для местных сейчас прохладно, и побережье пустовало. К тому же мы выбрали не самые посещаемое местечко. До ближайших энтузиастов с километр с хвостиком, ничьей нравственно не повредим.

— Ну тогда держись!

Моими усилиями тряпочки Челесты постигла та же судьба. Рестлинг в грязи перетек в партер, мы валялись и корчились, разносились несусветные смех и визг. Взаимное обмазывание иногда вызывало приступы возбуждения, которые сразу подавлялись новыми раскатами смеха. Должно быть, мы поставили на уши все побережье. Когда каждый участок кожи оказался вымазан минимум трижды, мы разлепили клубочек конечностей.

И налетел сидевший в засаде стыд. Почему-то в качестве жертвы он выбрал меня одного, Челеста же отползла на чистые камни, ее раскинувшееся тело подставилось солнцу, глаза закрылись. Смущаться и, если пожелаю, разглядывать, она оставила мне. Истинная итальянка. К тому же, мерзкий слой с комьями делал похожими на живых мертвецов и не слишком способствовал упомянутому разглядыванию.

Ладно, поддержим полезное для здоровья начинание. Я прилег неподалеку, так, чтоб через прикрытые ресницы видеть ближайшие подходы и, по возможности, блаженствовавшую компаньонку.

Для меня лежать под солнцем, ощущая, как поверх кожи стягивается хитиновый панцирь, еще то удовольствие. Стиснутый трескающийся организм не выдержал, и вскоре море приняло меня обратно — отмываться.

Раньше не понимал удовольствия ходить голым. А это удовольствие. Впрочем, станет ли оно приятным, зависит от компании. Мне с компанией повезло. Теперь я мечтал, чтоб это счастье длилось как можно дольше.

Челеста все еще сушилась, из черной она плавно превращалась в серую. На камнях будто статую положили. Заснула, что ли, или настолько сильно о чем-то задумалась? Скорее, как все дамочки, просто получает наслаждение от жизни — всей кожей без остатка. Когда еще такое повторится?

Хорошо, что я мылся в одиночку, иначе возникло бы напряжение. Когда тело стало чистым, а окружавшая вода грязной, я отошел, где попрозрачнее, и поплавал немного.

В воду вошла Челеста.

— Тебе помочь? — пошутил я, обходя по кругу. Приходилось идти чуть ли не боком, инстинкты снова брали свое.

Челеста не поняла. И хорошо. Моя красавица совершала такие движения, что окажись на месте ее пальцев мои, помощь вышла бы весьма специфичной.

Когда под моими пятками уже поскрипывали прибрежные сухие камни, вслед принеслось:

— Вуой аютарми?

*(Не хочешь мне помочь?)

Я обернулся. Соблазнительная фигурка призывно махала, затем тело и руки Челесты изобразили плавание.

Поплавать вместе? Хорошее дело.

Нет, нельзя. Доиграюсь. И устал до чертиков. В чем я и признался:

— Устал. И к солнцу в таких количествах не привык, могу сгореть. — Я помахал в ответ и двинулся к кораблю. Действительно устал так, что любая черепаха сейчас показалась бы скоростной яхтой. — Отдохну в тени.

В корабле я просто свалился на пол ничком, голова повернулась набок, чтоб осталось, чем дышать. Взгляд через невидимые стенки еще некоторое время наблюдал, как неутомимая шалунья резвится в яркой сини и белой пене.

Должно быть, я задремал, потому что ни с того, ни с сего обдало морозно-жгущим водяным холодом — вернулась моя попрыгунья. Назло всему мои глаза остались закрытыми. Все на ее усмотрение, захочет — приляжет, нет — найдет другое занятие.

Она нашла. Ледяные бедра обняли мои ягодицы, а из дышащей влажной прохладой промежности скатились, бомбардируя сознание, несколько хрустальных капель воды. Челеста замерла надо мной в ковбойской позе.

— Ти вольо бене Ольф.*

*(Хочу, чтобы тебе было хорошо)

Вкрадчивый шепот был горяч и нежен. Я не шевелился. Мы были такими разными. Север и юг. Европа и Азия. «Волна и камень, лед и пламень…» Девушка поерзала на мне, чтобы расположиться удобнее, затем осторожно склонилась вперед. Моих лопаток коснулись упругие валики.

У меня словно крылья появились. Стало хорошо и приятно, зной пробирал, но не обжигал, плоть млела. Мгновенно высыхавший пол принимал на себя дождик покатившихся отовсюду капелек естественной росы.

Счастье — когда не надо врать, что тебе хорошо. Мне было хорошо, я расплылся в скользящих объятиях морской звездочки, опутанный трепетными лучами.

Челеста легонько повела корпусом и сделала это очень мягко. Доверительно. Словно спрашивая: продолжать? Тебе нравится? Мне нравилось. Мне стало спокойно и бездумно, и захотелось забыться, поддавшись незатейливым эмоциям умиротворения и неги. Редкие наружные звуки слышались из далекого далека, из-за горизонта сознания, из необъятной выси плывущих кусочков облаков.

— Кози?* — несся тихий шепот.

*(Так?)

Я не отвечал. Не знаю, что она говорила, и не хочу знать. Слова были лишними. Чувствительные виноградинки выписывали чудеса на коже спины, поясницы и ниже. Вспомнилось: жизнь — странствие, а не дом. В ней не живут, а путешествуют. Мое путешествие мне нравилось. Мы раскачивались, будто лодка на волнах. Девушка плыла по мне — ниспадая и возносясь, как и подобает паруснику, который бороздит поверхность пока тихого океана. Ее ладони упирались мне в локти, вращавшийся животик стелился по ягодицам, исходящим звездным небом мурашек. Моя спина исполосовывалась двумя параллельными линиями, Челеста проводила эти линии то слева, то справа, то увлекала их в пробивавшиеся волосками закрома. Воздух растаял и улетучился. Мир испарился. Я услышал чувственный шепот:

— Иль мио мостро белло э брутто. Туа принчипесса вуоле гвардаре иль туо аспетто аутентико. Нон о паура. Ма… ум по.*

*(Мое прекрасное и ужасное чудовище. Твоя принцесса так хочет увидеть твой подлинный облик. Я не боюсь. Ну… чуть-чуть)

Словно распятая, Челеста продолжала дарить жалящее наслаждение, от которого я плавился, как пластмассовый солдатик на огне. Девичье тело целиком легло на мою спину, руки обняли плечи. Со стороны — будто самолет сел на палубу авианосца. Налетавшийся. Уставший. Явившийся для отдыха и дозаправки. Я хотел смотреть повернутой вбок головой и одновременно хотел чувствовать, и одно забило другое. Вытянутая назад рука судорожно пожимала тонкую голень — как спасательный круг. Наша кожа одновременно впитывала энергию взбаламутившихся поверхностей, сознание захлестнуло и понесло по течению, где сверху — яркое солнце, что будто кетчупом поливало меня, как подаваемое на стол блюдо, а снизу — облизывающаяся бездна, которая не меньше манит предвкушением невозможного. Как сказал Плавт, неожиданное случается в жизни чаще, чем ожидаемое. Веки полуприкрылись, и я целиком ушел в ощущения, с необъяснимо-упорным сопротивлением погружаясь в их вкус, цвет и аромат — как тонущий миноносец, сраженный вражеской торпедой. Я лежал, растекаясь в водоворотах нирваны и потрескивая искрами загоревшегося в ногах костра. Я стал добычей русалки с раздвоенным рыбьим хвостом, которым она взмахивала в порывах буйства и водила немыслимые хороводы. Или же русалки древнерусских былин, загадочной полуженщины-полуптицы, распушившей хвостовое оперение. Прекрасная музыка звучала в ушах и укутывала покрывалом истомы. Златокудрый Аполлон на далеком Олимпе перебирал струны лиры, высекая в сердце чарующую мелодию, а мне оставалось лишь покорно лежать и наслаждаться, отдав себя на волю стихии.

Челеста счастливо улыбалась, ее глаза тоже периодически прикрывались, волосы щекотали. Мне нравилось быть с ней. Нравилось чувствовать ее, нисколько не похожую на ту, что некстати забралась в мысли — не такую строгую и неприступную. Не такую (по ядрено-лесным воспоминаниям) пленительную, как далекая жрица Альфалиэля.

Не такую. Но… нравилось. Вот она, пещерная сущность инстинктов. Оттого, что это была не Полина, мне было плохо. Но одновременно мне было хорошо. Чисто физиологически — не могло быть не хорошо. Хорошо — но плохо. Плохо — но хорошо. И от творившегося с растравленными мозгами и плененным телом я пропадал на дне коктейля из мучений и удовольствия.

Что-то заставило меня повернуться. Что-то, что бывает между мужчиной и женщиной. И чему наука еще не нашла объяснения. Два взора распахнулись навстречу друг другу, взгляд поймал взгляд, мысль встретила ответную мысль-близнеца. Дыхание затаилось.

Тревожный грохот-топот апокалиптических всадников застучал в висках. Резко отжавшись от пола, я снял с себя ласковую захватчицу.

— Перке? Нон ти пьяче?*

*(Почему? Тебе не нравится?)

Мы не пара. Мое сердце разбито другой. А счастье как сердце — бьется, и я не хочу, чтобы…

Но разве себя обманешь. Сердце, на которое ссылался, влекло меня не в далекие леса, а сюда, к моей несуразной пигалице. К юнге, напарнице, боевой подруге. К моему единственному оставшемуся другу, с которым столько пережили.

Ее глаза кричали о том же.

Секунда заминки решила все. Влажные припухлости ткнулись в мои закрытые губы. Сказал — закрытые? Как бы не так. Рот открылся, точно в крике, но вместо слов выплеснул чувства, которых совершенно в себе не ожидал. И — облек, впился, втянул, высосал, вонзился…

Скакнувший навстречу язычок подружился с моим. Сжавшиеся щеки и небо потянули в себя. Организм не выдержал. Краткий взгляд по сторонам — в пределах видимости никого. Развернувшись, я сгреб Челесту в охапку и кинул, ниспроверг, обрушил на пол. Нервы искрили, как электрод сварщика под напряжением. Сознание пошло трещинами и осыпалось ненужной трухой. Мотнувшись из стороны в сторону, мои бедра раскинули девичьи ноги, будто створки окна. Колени бессовестно задрались. Вскрик. Хлесткий удар превратил тело в желе. Челесту затрясло. Цунами прокатилось по беспомощно дернувшемуся телу, ураганы, вихри и торнадо свивали в клубки, вырывали с корнем и разносили в клочья внутренние органы. Все ее естество до неконтролируемой желанной боли душило меня в объятиях и истекало слезами счастья и любви, а я колотил, бил, рвал, уничтожал, рождал заново… и возносился…

 

Глава 2

Челеста сонно посапывала у меня на плече. Трепетные очи вскинулись на меня, вернувшегося в себя. Вымученно-сладко, со спокойной радостью за нас обоих девушка улыбнулась мне и, сотворив легкий воздушный поцелуй, прикрыла сами собой опускавшиеся веки. Шепот повеял негой, как ветерок:

— Грациэ.*

*(Спасибо)

Ее коленка на моем бедре. Рука на груди. Обвившие шею волосы. Блаженство.

— Ль эрба вольо нон крэшэ нэппурэ нель джардино дель рэ, ма ми соно джа стуффато ди аспеттаре иль джорно ди Сан Май. Сто мольто бэнэ. Соно феличе, Ольф.*

*(На всякое хотение бывает терпение, но мне надоело ждать, когда рак на горе свистнет. Буквально: ждать дня Святого Никогда. Мне очень хорошо. Я счастлива, Ольф)

Я приказал кораблю стать полностью прозрачным, взгляд улетел в далекие небеса. Мертвое море. Иордан. Святая земля. Из этих мест люди тысячелетиями взывали к Богу, и иногда, говорят, Он отвечал. Они просили — и Он, хорошенько подумав, иногда давал, что просят. А я — разве я просил? Разве жил правильно? Разве достоин того, что получил?

Не просил, но получил. Хотел одно, а получил то, о чем мечтало сердце, а не мозг. Наверное, это самое правильное, что могло случиться. Никогда я не был настолько счастлив. Никогда не было так здорово просто лежать… нет, к черту. Как можно просто лежать в таких условиях? Я резко перевернулся:

— Повторим?

— Анкора уна вольта? Кон валентьери!*

*(Еще раз? С удовольствием!)

Этот день казался бесконечным. Мы больше не одевались. Какой смысл? К единению душ прибавилось единение тел. Незнание языков нисколько не мешало.

Теперь мы ставили на уши весь мир.

— Как насчет Эйфелевой башни? — Мои ладони изобразили направленный ввысь острый угол, а губы — поцелуй.

— Торрэ дЭйфель? — Узнавание вышло мгновенным. — Си-си, черто!

*(Эйфелева башня? Да-да, конечно!)

Париж? Да рукой подать. Пара минут, и мы на месте. Ночь? Прекрасно, что ночь. Держась за руки, мы выскочили, как были, на верхнюю смотровую площадку. Сначала — поза героев «Титаника», которую очень любит Челеста: она замерла на краю, руки раскинуты, и тело словно летит над городом…

Я — чуть позади. Внизу — ненужный мне мир. Вокруг — ночь. Рядом — та, без которой все остальное теряет смысл. Она смотрит вперед, а я смотрю на нее. В какой-то момент просто смотреть становится невозможным.

— Челеста?..

— Ольф?..

— Челеста!

— Ольф!!!

Третье посещение Парижа и его главной достопримечательности. Первое навеяло тоску. Второе пробило на романтику. Третье сорвало с катушек. Откуда только силы брались?! Лампочки ночной иллюминации окрашивали тела в разные цвета, но видел это только я. Держась за стальные поручни, Челеста ревела белугой, и вопли, больше похожие на то, что здесь кого-то режут, неслись с высоты на ночной город. Да, теперь я прочувствовал его окончательно. Париж, ты прекрасен!

С детским смехом мы едва успели запрыгнуть в корабль, когда на площадку взбежали проверяющие с фонариками.

Мы смотрели друг на друга, в глазах бушевали бесшабашный праздник плоти и неистовая радость жизни.

— Нон сапрэй рендерти ль идеа ди кванто эра бэлло тутто чо. Ти амо Ольф. Тутто бэнэ ма че ун сэ…*

*(Даже примерно не смогу тебе сказать, как это было прекрасно. Я люблю тебя. Все хорошо, но есть одно но…)

Заканчивали прерванное мы уже на Рейхстаге, прямо на покатой прозрачной крыше купола между несущих поперечин из стали.

— Довэ чи тровьямо?* — Руки распятой девушки расправились, указывая сразу во все стороны. Внутри под стеклом крутым изгибом заворачивалась невероятная дизайнерская воронка над залом заседаний Бундестага. Да, Рейхстаг перестал быть музеем и напоминанием, под этой крышей вновь строят какие-то планы.

*(Где мы?)

Меня сейчас интересовало только то, что здесь и сейчас, но вопрос был понятен.

— Весьма символичное место. Гены, наверное, сюда притянули. Здесь мои предки вот так же поступили с любителями делить людей на правильных и неправильных. Летим вон туда!

Мы перенеслись на Бранденбургские ворота, которые немцы построили по образцу Пропилей Афинского Акрополя. Я вскочил на колесницу к богине победы Виктории, поданная рука помогла взобраться Челесте. Управляемая бронзовой богиней шестиметровая квадрига была направлена на восток. Зрелище с высоты богов заставляло чувствовать себя богами. Но. Один взгляд друг на друга — и мы вновь продолжили, теперь с видом на ночной Берлин. Четверка коней то обретала всадников, то превращалась в пятерку. Надеюсь, наши экзерсисы не задели ничьих чувств… впрочем, плевать, нечего колесницу богини победы на мою Родину направлять. Разверните, и я извинюсь.

Затем мы пробежались по ночному Лондону. Здесь было хмуро и промозгло, я натянул джинсы, Челеста накинула мою рубашку. Не удалось не рассмеяться: в длинной хламиде, которая полностью скрывала руки вместе с кистями и ноги почти по колено, она выглядела сбежавшим из психбольницы привидением.

— Ла туа камича ми ста ун по. Ма ми пьяче.* — Она улыбнулась, наши ладони сцепились, и мы с визгом и хохотом промчались перед опешившими прохожими.

*(Твоя рубашка мне немного велика, но мне нравится)

Здесь давно стемнело, но я знал, где светло.

— Вперед, навстречу новому дню! Сейчас мы окажемся в завтра!

Миг тихого счастья, и объятия нам открыла Океания — сотни южных островов, разбросанных по тысячам километров океана, который по непонятной причине назвали Тихим. Тихие места пришлось искать. На выбранных островах мы купались, бесились, дурачились. Ныряли с корабля в океан (по очереди, иначе кто поможет второму подняться?). Плавали с китами. Тоже по очереди, в то время как сменщик на всякий случай барражировал в пределах досягаемости.

Это было счастье. К одному из безлюдных атоллов где-то в районе Туамоту, где кроме песка только кусты да кокосовые пальмы, прибило бесхозный надувной матрас. Кто-то потерял или ветром с балкона унесло, но у нас появилась дополнительная игрушка. Прежде всего мы проверили ее на прочность. Она оказалась на уровне. По окончании раунда я повернул лицо к напарнице по счастью:

— Тебе хорошо?

— Си-си, хорошо. Э мельо квель ке Дио манда ке квель ке льуомо команда.*

*(Поговорка: Что получилось случайно, лучше того, на что рассчитывал)

— Хорошо — это хорошо. Остальное пока непонятно, но по глазам вижу — тоже неплохо.

На островке не было питьевой воды, зато отсутствовали туристы и местные жители. Здесь можно задержаться на некоторое время, а водой и пищей вдоволь обеспечит корабль. Свой остров. Что может быть лучше?

Челеста занялась чем-то странным: платье из молний располосовывалось на длинные ленты, которые девушка затем связывала за концы в одну длинную веревку.

— Ольф, андьямо! — Она потащила меня в корабль, там мне был торжественно вручен один конец ленты. — Ло тьени!*

*(Пойдем! Держи!)

Я понял. Корабль на некоторое время превратился в буксировочный катер, за которым на надувном матрасе с гиканьем и воплями носилась Челеста. Одна ее рука судорожно цеплялась за страховочный тросик, вторая обнимала подпрыгивающий на волнах транспорт, глаза жмурились от брызг, изо рта несся восторженный визг. Я глядел-глядел на взлетающие над водой ноги и их безупречное продолжение, да и прирулил снова к берегу.

— Хорошо?

С намекающей хитрецой в глазах я кивнул на прибрежный песок. Сначала Челеста не поняла, но почти сразу по содержанию плутовства и озорства во взгляде легко заткнула меня за пояс. Лукавые глазки заискрили, бровки сделали шаловливое движение:

— Хорошо!

Сверху поливал свет нового дня, в который мы прилетели из вчерашнего, снизу шуршал и расстреливал ощущениями кристально-белый песок, и мы выпадали из времени, уносясь в прошлое, пронизывая будущее, растворяясь в настоящем. И далекое созвездие сознания, ныне именуемое бывшим, покатилось кубарем под горку, где в основании — пыль времен и дым чувственных пожарищ, где невесомость и нирвана, где растворение в размытой действительности, тысячекратное умирание и новое воскресение. Полет-падение в волшебное никуда продолжался долго. Я снова лежал, теперь на спине, подо мной равномерно скрипело в такт бесконечному счастью. Откуда только силы брались? Будто подпитка идет какая-то сторонняя и явно нечеловеческая. Так и столько, как было у нас — это из области фантастики. Челеста пока не возмущается, но во взоре уже проглядывает недоумение. Она очень старается, тоже хочет, чтобы наше «хорошо» не кончалось. Но у любых возможностей есть пределы. Представляю, если меня начнут сторониться из-за навязчивости и физиологической неуемности. Если раньше, до встречи с чудесной итальяночкой, как у любого нормального мужчины в расцвете лет, у меня извилины работали в основном в одну неудовлетворенную сторону, и каждую встречную особу приемлемой внешности мозги рассматривали как гипотетическую возможность, то сейчас… Не понимаю. Даже с Сусанной, когда я в полном смысле слова «дорвался», желания поесть и поспать все же периодически перебивали другое желание. А с Челестой я как с цепи сорвался.

Стоп, кажется, понятно, откуда у этой мысли — «откуда у меня столько сил» — ноги растут. С тех пор, как у меня появился корабль (или я у него?) мой организм не знал проблем, о болезнях забылось, и в целом я стал крепче, мускулистее, сильнее, выносливее. Вот-вот, сильнее и выносливее. Во всем. То есть, когда улучшает прочие жизненные функции, корабль в том числе усиливает потенцию? Поэтому тестостерон из ушей прет. Отсюда и невероятная неугомонность.

Тогда получается, что у Челесты все то же самое! Я передавал ей медальон, мы оба живем внутри. «Это» действует на обоих? И ведь как действует…

Кажется, теперь я понимаю Альфалиэля.

Впрочем, все зависит от самого человека. Захоти я сейчас не с девушкой миловаться, а тысячи условных Мить вылечивать или с террористами воевать — уверен, что сил тоже хватит на многое. Выходит, все дело — в направлении наших желаний, то есть главное — внутри нас?

А как же. Всегда так было, просто думать об этом грустно. Потому что выводы не очень приятные.

Потом обязательно разберусь во всем этом досконально. Когда с тобой такое обворожительное создание, мысли о прочем как-то затушевываются и расплываются.

Очнуться после счастливого забытья оказалось не меньшим счастьем, чем отправиться в него. Мы одни. Шум моря. Теплый песок. Куда теперь торопиться, зачем? Все, что мне нужно, у меня уже есть.

— Привет, Ольф. Хорошо?

— Хорошо. Даже не представляешь как.

— Дорми бене. Сьямо инсьеме.*

*(Спи спокойно. Мы вместе)

Нежность голоса обволакивала и гипнотизировала. Челеста — это все, что мне нужно. Почему я понял это только сейчас?

— Тутто э бэнэ ке финишэ бэнэ. Дорми комэ ун джюсто. Феличе ноттэ. Ведро сэ э поссибиле фарло… Аллора сапро дэль туо аспетто веро.*

*(Все хорошо, что хорошо кончается. Ты спишь сном праведника. Счастливой ночи. Посмотрю, возможно ли это сделать… И может быть смогу увидеть твой истинный облик)

Мокрые черные змейки поиграли с медальоном и вновь побежали с груди через живот. Я закатил глаза.

Жизнь без любви есть ад, и люди мучаются в нем в поисках смысла жизни, счастья или лучших вариантов, а надо искать — любовь.

Я нашел. Там, где не думал. И, счастливый, уснул в беззаботном упоении. «А жизни суть, она проста: его уста, ее уста…»

 

Глава 3

Ласковые объятия. Желанные руки придерживают мою голову. Губы касаются сонных губ. Мягкий торопливый топот.

Не знаю как, но я почувствовал неладное. Вскочил, беспомощно озираясь. Рядом никого. Раньше, реагируя на угрозу, меня будил корабль, но пляж в зону его ответственности не входил.

Челеста, сжимая в руках добычу, неслась к кораблю. Мой лоб покрылся ледяной испариной, ладонь машинально обшарила осиротевшую грудь.

Медальон. Она украла его. И уже не догнать. Через пару секунд я останусь один на необитаемом острове без воды и пищи…

Взгляд упал на тяжелую сырую корягу, вынесенную каким-то штормом. Рука сама, без участия мозга, поднимает ее… раскручивает, как молот… и отпускает. Фухх, фухх, фухх… Коряга летит, вращаясь. Как бумеранг. Только такое не возвращается. Оно ставит точку.

Глаза широко раскрываются: что я наделал?!

Когда кидаешь не задумываясь, не рукой, не глазомером, а желанием изнутри, организм помогает. Попадание пришлось прямо в затылок. Девушка рухнула, как подкошенная.

В несколько прыжков, побив все мировые рекорды, я оказался рядом.

— Почему, Челеста? — Слезы наворачивались на глаза. — Зачем?

Пальцы бессознательно нацепили возвращенный медальон, подсунутые руки подняли сломанное тельце, и корабль словно прыгнул навстречу.

Девушка не шевелилась. С затылка из волос текла алая жижа. Струйки собирались в ручейки, заливали руки, живот, ноги.

Я несся сломя голову. Проем едва не взорвался от вопля-приказа, кровать подставилась под безвольную ношу. Я упал рядом, повязывая медальон на две шеи.

— Вылечи! Вылечи ее, пожалуйста!

Челеста лежала рядом — неподвижная, бесчувственная, почти мертвая. Почти. Но дело шло на поправку. Грудь равномерно вздымалась.

Успел. Не думаю, что корабль мог оживлять. Хотя, чем черт не шутит. Проверять не собираюсь. То есть, не стану доводить до такой проверки.

Поддавшись позыву, я нежно коснулся девушки, осторожно погладил по слипшимся окровавленным волосам. Пальцы коснулись щек — мягких, ребяческих, своевольных. Что ей не понравилось, почему в такой волшебный момент она обернула сказку кошмаром?

Если подумать… Корабль уже несколько раз защищал меня от подобного. Она давно замыслила украсть ключ к кораблю. Неужели весь сегодняшний день — часть плана?!

Сердце отказывалось верить. Но логика твердила обратное.

— Почему, Челеста?

Она не отвечала. Не слышала. Не могла слышать. Кажется, она просто спала. Уже — спала.

Корабль делал все возможное. Под полупрозрачными веками началась напряженная жизнь. Девушка словно читала во сне.

Она что-то шептала, но я не вслушивался. Пусть говорит, если это ей нужно. Все, что требуется, я почувствую.

Я продолжал едва ощутимо касаться ее. Чтобы не потревожить, не сбить дыхания. Ладонь с безумной тоской провела по груди, по животу, по безвольно раскинутым бедрам. Едва обретенный и сразу потерянный рай. Я низвергнут. За то, что жил не по правилам. Запоздавшая небесная кара ударила точно.

Когда Челеста очнется — в этом я уже не сомневался — что будет? Как выйти из тупика ее поступка? Доверия больше нет. Без доверия нет счастья. Без счастья нет жизни.

От внутренней боли пальцы сжались, стиснув колено девушки. Я замер.

Ничего не произошло. Ее тело не двинулось, не пошевелилось. Зато ожила рука, она приподнялась и ответно дотронулась до плеча. Затем проползла по шее и принялась изучать меня дальше — жесткую вечернюю щетину на щеках, вспученную мурашками кожу. Осторожно, нежно, опасливо. Словно знакомясь. Вспоминая. Радостно. Желанно. Светясь от счастья узнавания. Господи, почему же?! Зачем ей понадобился корабль?

Кровь уже не шла. Через несколько минут исчезла и та, которой сочилась рана. Теперь подсыхающие бурые потеки остались только на волосах, а сама рана быстро затягивалась.

Я ждал. Полное исцеление вот-вот завершится. Мы прижимались головами, но теперь я весь придвинулся ближе, обнял за талию и потянул к себе.

Челеста неожиданно вывернулась, глаза открылись. Мои пальцы спешно перевязали медальон обратно на одного хозяина.

— Как ты?

Сосредоточившийся на мне взгляд пыхнул испугом. Девушка отшатнулась:

— Ки сэй?*

*(Кто ты)

— Челеста?

— Челеста? Ки э Челеста? Довэ соно?*

*(Кто такая Челеста? Где я?)

— Я Ольф. Ты Челеста. Мы на корабле. Вспомнила?

Нет. Она села на постели, долго озиралась, остановила взор на мне:

— Сэй нудо.*

*(Ты голый)

Опустив глаза, девушка обнаружила, что у нее тоже отсутствует одежда.

— Перке сьямо звестити?*

*(Почему мы раздеты?)

Я непонимающе развел руками.

— Комэ ми кьямо?* — тыча себя в острую грудку, поинтересовалась она.

*(Как меня зовут?)

Ощущение, что забыла собственное имя.

— Челеста, — в очередной раз грустно повторил я.

Она сидела прямая, как Вандомская колонна, и ничего не узнавала.

— Душ, — сказал я, привычно изобразив падение струй. — Шшшшш. Надо смыть кровь и песок.

Не поняла. Забыла.

— Сейчас пойдет водичка, — сообщил я, показывая.

Водичка пошла. Челеста сначала шарахнулась к стенке, потом с удовольствием подставилась под прохладный поток.

Раньше мы мылись по очереди. Теперь девушка не знала, что делать и зачем делать. Она просто наслаждалась — как впервые попавший на море ребенок.

О том, чтобы выйти, не шло речи. Мне самому пришлось мыть ее — прополоскать волосы, очистить кожу. Не сопротивляясь, она поворачивалась, как требовалось, странно улыбалась и явно не понимала происходящего. Иногда хихикала.

Красный, как рак на тарелке, я выпроводил ее в рубку и повторил процедуру с собой. Челеста с удивлением наблюдала, специально заглядывая, если было не видно. Как ребенок. Да. Маленький ребенок.

Что же она наделала. Что я наделал. Что делать теперь со всем этим?

Она вдруг нервно оглянулась и неуютно поерзала.

— Вольо…*

*(Я хочу…)

Не поняв, но догадавшись, я едва успел приказать люку открыться.

Челеста пулей выскочила на песок и, не прячась, присела на корточки. Про имевшийся на борту туалет она не вспомнила. Непосредственная до безумия, непорочная, как Ева в Эдеме, совершенно не воспринимающая меня как мужчину, девушка просто радовалась жизни и всему, что жизнь предоставляла. Просто вкусно жила. Так дети в садике — мальчики и девочки — сидят рядом на горшках, нисколько, как говорится, не парясь, что они существа разного пола, и разом получают удовольствие и от игр, и от компании, и от процесса.

Мои нервы не выдержали. Никогда не думал, что снова понадобится, поэтому приказ ушел мысленный — не хотелось поганить жилище неприятным именем.

Из кровати вырос коленопреклоненный монстр «Сусанна». Согласно желанию, на меня смотрела вовсе не голова. От пола, где стояли мои ступни, до обширной цели было в самый раз, и я отвел душу — влепил со всей дури, сколько нашлось сил. И еще раз. И еще-еще-еще. И долго не останавливался — исколотил зеленую мякоть вдрызг, пока мышцы не взвопили, а содранные кулаки не закровоточили и не онемели. В некоторых офисах ставят специальные груши для отвода эмоций, и «Сусанна» в роли мальчика для битья позволила мне не сорваться на заколдованной в ребенка спутнице.

Челеста услышала шум набегающих волн. Обернулась к ним. Восторг не передать словами.

— Андьямо аль марэ!*

*(Пошли в море!)

Она помчалась к могучему океану, не глядя, следую ли я за ней. Пришлось последовать. Как за несмышленышем, который в любой миг может наделать опасных глупостей.

Когда догнал, девушка уже плескалась, руки и ноги поднимали фонтаны брызг. Я пристроился рядом. В глубину проказницу не тянуло, плавать не желала, или забыла, что умеет. Она играла с водой очень долго, потом побегала вдоль прибоя и, наконец, остановилась.

— Все? — с надеждой спросил я.

Не все. Плюхнувшись в песок, Челеста стала играть с ним — каталась и вопила с неописуемым воодушевлением, кидалась и обсыпалась, пробовала закопаться. Звала меня помочь — я отказался. В конце концов, она бухнулась на попу, по-детски раскинув ноги перед собой, и принялась лепить песочные куличики.

Я ждал, окатываемый волнами в прибрежной полосе, пока ребячливо веселящейся озорнице надоест это занятие. И дождался. Что-то надумав, девушка вскочила и понеслась на меня. Налетевшим весом меня опрокинуло в воду. Я не сопротивлялся. Челестна победно заулюлюкала и помчалась по песку обратно к месту стоянки.

— Уф, — только и вымолвил я, отфыркиваясь от соленых брызг.

Когда вернулись в корабль, Челеста бухнулась на постель и принялась что-то напевать. Видимо, сочиняла на ходу, потому что злилась отсутствию рифмы, ритма и мелодии. Песок с нее сыпался пригоршнями, поскрипывал под спиной и ягодицами, но ей было все равно. Впрочем, иногда она морщилась и бездумно почесывалась.

— Душ, — раздался мой приказ в никуда, и «нигде» мгновенно исполнило его. — Теплый и мощный.

На этот раз я в мытье не участвовал, при сильном напоре основное само смылось. Челеста с чувством визжала, уворачиваясь от бьющих с неожиданных сторон игривых струй, происходящее ей нравилось.

Закончив экзекуционную аква-аэробику, я произнес:

— Есть хочешь?

— Ке дичи?*

*(Что говоришь?)

— Смотри сюда. Вот это хочешь?

Остатки Нининых подарков пришлись ко двору. Челеста захлопала в ладоши и стала уплетать за обе щеки, оставалось только с болью наблюдать. Самому кусок в горло не лез. После фруктов я достал банку сгущенки. Девушка вскинулась недоуменно:

— Коза э?*

*(Что это?)

Тоже не помнит. Я проделал ножом две дырки в крышке и передал банку:

— Пей.

В ответ — удивленное непонимание.

— Вот так надо. — Я показал.

Она попробовала: губы, как до того мои, приложились к краю и осторожно втянули капельку неизвестности.

Так люди подсаживаются на наркотики, достаточно один раз попробовать. Глазищи обратились в очищенные крутые яйца, голова запрокинулась под поднятой в позе горниста банкой, горло задергалось в безотрывном глотании. Вязкая струйка текла по подбородку, затем эстафету приняла пульсирующая шейка. Глотание не прекращалось. Сердце кровью обливалось, когда белые капли начали бомбардировать область чужого сердца. То, что в женщине должно восхищать и манить, сейчас нервировало, поскольку принадлежало не совсем женщине. Даже совсем не женщине. Женщины так себя не ведут.

Банку удалось отобрать, только когда в ней осталось не больше половины. Бабушка с дедушкой, не ограничивавшие меня в сладостях, уверяли, что не слипнется. Сейчас я не был уверен. Такое количество сахара до добра не доведет, но как это объяснить бестолковому созданию?

— Осторожней надо быть, — укорил я, глядя, как смуглые пальчики с ликованием размазывают густую жидкость по груди и животу, где на ходу придумывалась новая игра: то ли дороги прокладываются по виртуальной карте через поля и горы, то ли картина рисуется в соответствующем умственному возрасту стиле. То ли обладательнице испачканной кожи просто нравятся ощущения. Крестик тоже использовался в качестве игрушки, им водили как карандашом.

Совсем недавно первой мыслью было бы слизать, организм посчитал бы такое за высшее счастье. Сладкое на сладком…

Все изменилось. Передо мной сидел большой ребенок, и все, что пришло в голову при взгляде на липкие потеки — что забот прибавилось, придется снова мыть. И «придется мыть» в отношении красивой половозрелой особы впервые не несло положительного оттенка.

Отныне сгущенка и все подобное — табу.

Нож и банка отправились в кладовку, которую я на всякий случай сразу запер. На вещи Челеста успела бросить посерьезневший и вроде бы понимающий взгляд. Наверное, она хочет одеться. Одна ее рука даже поднялась и потянулась, но по дороге передумала. Мысленной командой я вновь вызвал душ, не желавшую мыться особу пришлось ловить, а затем удерживать.

Челеста, Челеста. И раньше была почти ребенок, но теперь… Пальцы с ностальгией терли нежную кожу, что так недавно любила меня каждой клеточкой. Тугие наплывы мякоти вновь поднимали бурю эмоций, уютные закутки напоминали о спрятанных внутри кладах. Вместо помощи, раз уж с самостоятельностью проблемы, Челеста изо всех сил мешала омовению, происходящее было принято за игру. И игра ей нравилась. Раздавались смешки, девушка пихалась, вырвавшееся тельце вновь и вновь уносилось с ликующим визгом, чтоб в очередной раз быть водворенным под равнодушные струи. За один из побегов последовало наказание: пока одна моя рука перехватила хохочущую плутовку поперек тела, вторая жестко приложилась по ягодице. Шлепок вверг в шок.

— Сэй каттиво рагаццо.* — Округлившиеся глазки глянули на меня с обидой, губки задрожали… зато беготня временно прекратилась.

*(Ты плохой мальчик)

Приведя разыгравшуюся барышню в приличное состояние, я обтер ее своим халатом и протянул второй:

— Оденься.

На лице — недоумение. Пришлось вдеть руки во влажный халат и показать требуемый от нее результат на себе.

— Вот так. — Я запахнулся и завязал узел пояса. — Теперь ты. Вставляй сюда.

Раскрытый, словно хочет поймать шалунью, халат манил отверстиями рукавов. Челеста отшатнулась, отчего спина врезалась в мягко принявшую стенку.

— Одевай. — Я сделал шаг вперед.

— Нон токками! Кози ми пьяче!*

*(Не трогай меня! Мне нравится так!)

Она сумела проскользнуть снизу и выскочила у меня за спиной. Я обернулся. Девушка с восторженными воплями снова увернулась и привычно удирала, сверкая пятками и не пятками.

Опять двадцать пять. Как с непослушным ребенком, вновь пришлось применять силу. Ложный выпад, совершенный корпусом, обманул озорницу, она стала со смехом вырываться — больше веселясь, чем возмущаясь. А мне было не до смеха. От слова совсем. Если так пойдет дальше…

Захотелось еще раз всыпать для воспитания, раз уж этот метод действует. И не просто захотелось, а почти воплотилось — упершаяся в «кресло пилота» нога уже приняла на себя тяжесть прижатого животика… а перегнутое через колено тельце посчитало происходящее новой игрой: ладони начали переступать по полу, корпус раскачивался — кажется, Челеста изображала лошадку. Сущий сорванец-малолетка со всеми полагающимися прибабахами. Битье — явно не решение проблемы.

— Оденешься? — Я вернул несостоявшуюся жертву в вертикальное положение.

Указание на халат вызвало отрицательную реакцию, вновь завязалась борьба, но едва я допустил промашку, девушка меня укусила.

— Черт с тобой, ходи как хочешь. Если думаешь, что чем-то мне досадишь, то глубоко ошибаешься.

И все же… В новом состоянии девушка стала полностью похожа на ребенка. Уединение с девушкой, особенно с нагой и прекрасной, обычно приятно до колик в животе, но с непредсказуемым малолетним шалопаем, у которого лишь баловство на уме…

Увы, баловство было не то, которое хотелось.

За панорамным окном стеной упала южная ночь. Чужие созвездия ярко блистали.

— Если не оденешься, будешь спать на полу.

Мой палец ткнул вниз под будуар, затем обе ладони соединились и сложились под щекой, а голова склонилась набок. Кажется, объяснение удалось. Девушка догадливо повторила жест:

— Дормирэ?*

*(Спать?)

— Спать. Спокойной ночи. Гуд найт.

— Буона ноттэ.

Несколько попыток прорваться на кровать были пресечены жестко и последовательно. В ответ на недоумение я вновь указал вниз, на мягкий теплый пол. Поняв, что на постель ее не пустят, Челеста разочарованно покрутилась, устраиваясь, подстелила халат и, наконец, успокоилась.

А ведь подстелила зачем-то. Бессознательно, но сделала что-то из прежней жизни, ведь корабль окружал комфортом, в котором не требовалось белье. Это хорошо, что она что-то помнит. Впрочем, она разговаривает, значит, повреждена только часть памяти.

Обидно, но это именно та часть, что связана со мной. И с нами. Точнее, с «нами» — теперь в кавычках. Мертвое море, Эйфелева башня, Бранденбургские ворота, все прочее — теперь это существует лишь для меня. И то в прошлом. А события, которые помнит только один, ничем не отличаются от фантазий.

Я скинул халат и растянулся под зеленым потолком будуара. Ну, денек.

Завтра проснусь, и никто не докажет, что эти приключения были в реальности. Приснилось. А взоруг вся моя жизнь мне приснилась? Открою глаза в своей квартире, и выяснится, что корабль и Челеста — игры больного ума, предутренний кошмар. «Сон разума рождает чудовищ».

Красиво сказано, но неправильно. Челеста не чудовище, если забыть про характер. Таких чудовищ еще поискать. Нисколько не возражаю, чтобы постановка «Красавец и чудовище» продолжалась как можно дольше. Только пусть чудовище вспомнит меня и все, что между нами было.

Снизу головкой страуса вытянулась тонкая рука с согнутой буквой Г кистью.

— И финестри. Кьюди.*

*(Окна. Закрой)

Вытянутый пальчик указывал на ночной ландшафт.

— Убрать или поменять? — осведомился я.

Над уровнем кровати взвилась растрепанная головка.

— Кьюди!* — Бровки сошлись на сморщившейся девичьей переносице, а вспыхнувшие недовольством коричневые прожекторы — на недалекой моей.

*(Закрой)

Поднятые ладошки схлопнулись ребрами, как закрывающиеся двери метро.

— Клоуз?* — догадался я.

*(Закрыть)

Курчавый кустик с укором склонился набок, выражая в отношении меня столь сильное удивление, словно я малолетний недотепа, взявшийся за дела, в которых ничего не смыслю.

Вздохнув, я затемнил помещение до полной кромешности.

Все повторялось. Вначале ей свет тоже мешал, пока…

А действительно, пока — что?

Пока Челеста не обрела во мне друга. Возможно, кого-то больше, чем друга. Тогда она приняла мои правила, и ее привычки отошли на второй план.

Блаженные времена кончились, мы снова были слагаемыми, но не суммой. Вместо x+y=z вернулась ненаучная конструкция x+y=x+y. Вот такая странная, но вполне жизненная математика, где конечная z в уравнении появляется, только если оба неизвестных идут навстречу друг другу.

 

Глава 4

Проснулся от счастливой неги. Тело пело и плясало. В сочном потягивании я раскинул руки… и они что-то задели. Окнам полетел нервный приказ открыться, и тут вспомнилось все. И увиделось, если так можно сказать.

Приткнувшись ко мне спиной, Челеста умиротворенно посапывала. Когда только перебраться успела. Корабль меня не будил — угрозы не было.

А тело мое, напомню, не только пело, но и плясало. Потворствовать инстинктам я не собирался, потому дотянулся до халата и прикрыл девушку. Пусть спит. Сон — лучшее лекарство. Надеюсь, с ней все в порядке, и она снова девушка, а не капризный малыш. Когда это подтвердится, мы вместе порадуемся. И — вновь здравствуй, мир, прощай, угрюмое трезвомыслие! Раскрасим унылость во все цвета радуги, пусть, даже если не хочет, выглядит радостно! А там и до глубинных перемен недалеко, главное — начать. В общем, всем счастья и чашечку кофе, а желающим — шампанского! Аминь! Аллилуйя! А также полундра, отдать швартовы и свистать всех наверх!

Челеста сонно скинула халат:

— Нон вольо!*

*(Не хочу!)

Вторая и третья попытки прошли с тем же успехом. Попутно меня обозвали кем-то. И… не узнали.

Надежды рухнули. Я вылез из будуара.

Челеста выползла из постели только к завтраку, когда я уже громко чавкал, нарочно стремясь разбудить. Изумленно уставившись на пищевые щупальца, она долго играла с ними, прежде чем съесть. Халат, шорты, юбка и платье вновь были с негодованием отвергнуты. Она даже белья надеть на себя не позволила.

Корабль хорошо лечил тело, но не голову. То ли не умел, то ли не хотел. У меня с медициной пути вообще параллельные, каждый шел своей дорогой, а пересекался лишь в неотложных случаях. Как лечить Челесту, я не знал.

Может, она все вспомнит, если попадет в места, где случалось хорошее?

Мы полетели к пингвинам. Мимо проносились облака, это вызывало у спутницы не просто детский, а какой-то животный восторг. Я, наблюдавший с капитанского места, казался ей грозным посторонним дядей вроде тех, кем мамаши пугают отпрысков: «Будет плохо себя вести — отдам этому дяде!»

Антарктика встретила суровостью и мраком. Плотной стеной валил снег, завывала вьюга, в отношении которой моя подопечная проявила искреннее любопытство.

— Коза?*

*(Что это там?)

Со словом «коза» обычно связан вопрос, скорее всего, меня спрашивают про снег. Если девушка забыла столько всего, то про снег подавно.

— Кусачие белые мухи, — объяснил я с грустью.

Как грудничку на руках у матери. Ее бы на ручки, да сисю в рот. Количество оставшихся включенными извилин показывало, что моя юнга (в отношении девушки, думаю, в этом роде говорить позволительно) недалеко ушла от указанного состояния, но находившееся передо мной недоразумение обладало собственными сисями. Это рвало мозг. На расстоянии протянутой руки — живая женщина в самом соку, а толку?!

Челеста прыгала от одной части панорамы к другой, пытаясь заглянуть за край. Ликованию и вопросам не было конца.

Пингвинов пришлось искать. До побережья, где они обитали, бушевавшая неподалеку вьюга не дошла. Сквозь мутную пелену светило солнце, это радовало, иначе как объяснить большой глупышке, что на электросварку смотреть нельзя? А ярко-яростное ядерное солнце на искряшем снегу будет хлеще сварки, поскольку сразу везде. Возможно, корабль вылечит слепоту, но лучше не доводить.

— Делициа дель анима миа! — Челеста увидела неповоротливых (на суше) птиц почти перед носом, поскольку я подвел корабль впритык. Пингвины на невидимого соседа внимания не обращали, а если видели, то хорошо скрывали. — Андьямо?*

*(Какая прелесть! Пойдем?)

Она собралась тут же выскочить к ним голышом.

Мой запрещающий взмах замер по дороге. Может, шок от холода вправит мозги? Если простудится, корабль вылечит. Рискнуть?

Хуже не будет, а шансами разбрасываться нельзя.

— Давай, раз уж приспичило.

На всякий случай корабль сдвинулся от засеянного черным белого поля — метров на сто от крайнего живого столбика. Это возмутило девушку, она вырвалась в открывшийся проем наверстывать…

Словно кулак в нос прилетел. Ее ноги по колено провалились в хрустнувший наст, тельце скорчилось, глаза превратились в нечто не от мира сего. Рот открылся, оттуда вылетело облачко, кожа пошла пупырышками и обрела паровую ауру. Будто душа улетала в рай.

Первыми словами были:

— Ке белецца!*

*(Какая красота)

Интонация сразу сменилась. Вытягиваемые из белой массы ноги по инерции сделали пару шагов вперед, выполняя начальное желание хозяйки. Каждый шаг давался с трудом, ступню пришлось задирать выше пояса, и только безмерное любопытство не дало сдаться сразу же.

Злой мороз добил рецепторы, власть в недоумевающе замершем организме перехватил инстинкт самосохранения.

— Фа фреддо!* — завопила Челеста, начисто забыв о пингвинах.

*(Холодно!)

Очнулась? Если нет, то можно подсобить и усугубить. Я тоже выскочил в чем был, и вместо объятий помощи, в которых бедолага мечтала оказаться, для усиления эффекта она получила снежком в лоб. Челеста скуксилась, собираясь реветь, но слезы выморозились, это ужаснуло еще больше. Тянувшиеся ко мне руки опустились. Взгляд заставил бы любого взрослого застрелиться на месте. К счастью, у меня имелся мотив жить дальше. Сквозь сыпучую колючесть я пробурился как можно ближе, повалил девушку и принялся натирать ледяным крошевом — до воплей, до стонов и хриплого кашля от заполонившего легкие мороза. Объект испытаний брыкался, осваиваемые мной места извивались, а зубы старались укусить — но не могли сделать это одновременно с криками.

Один из ударов коленом достиг цели. Под животом у меня будто что-то взорвалось, я скрючился. Девушка бросилась бежать. Ну, как бежать. Насколько позволял снежный покров.

— Аютами!*

*(Помогите)

Видимо, зовет на помощь. Кого, пингвинов? Они наблюдали с некоторой долей интереса, но только крайние. События, что разворачивались в такой дали от любимых себя, основную массу не волновали. В общем, все как у людей. Мельтешащее вертикальными фигурками поле полностью игнорировало нас.

Очухавшись, я впрыгнул в корабль, тот догнал несчастную. Пойманную под мышки, ее выдернуло из сияющего плена. Посиневшие ноги взбивали воздух, пока не уперлись в закрывшийся люк.

— Мольто фреддо,* — донеслась очередная жалоба на жизнь. Сказано было театрально в никуда, не столько мне, сколько любому, кто откликнется и поможет. Так ведь больше нет никого, уважаемая барышня. Снова она поступает как ребенок, который хочет пожаловаться маме на маму, чтоб она помогла, но при этом чтоб знала, что на нее обижены.

*(Очень холодно)

Я метнул корабль в сторону экватора, на первые же теплые острова. По дороге хотелось согреть окоченевшую девчонку растиранием, но она вновь принялась отбиваться, руки-ноги молотили как мельница в ураган. Мне снова едва не досталось. Тогда корабль обездвижил угрозу хозяину. Дальше я обращался с обезволенным глупым созданием как с куклой, переворачивая, как заблагорассудится, и делая, что требуется.

Кровообращение восстановилось еще до того, как под нами скрипнул раздавленный раскаленный песок.

Необитаемый атолл состоял из единственной песчаной отмели. Большего не требовалось. Вне корабля Челеста пришла в себя, я опрокинул ее на рассыпчатую сковороду и стал валять по песку, перекатывая с боку на бок. Теперь она не сопротивлялась. Происходящее воспринялось веселой игрой. Лицо расцвело, как герань на теплом подоконнике, руки вытянулись над головой, помогая моим усилиям. Ей стало хорошо. Недавнее стерлось из памяти, мы снова дружили.

— Перо нон ми фай иль соллетико! Аббастанца!*

*(Ну не щекоти меня! Хватит!)

Я остановился. Челеста приняла протянутую руку. Бурно дыша, мы поднялись и стали отряхиваться от песка, который куда только не влез. Мои глаза косились: ну как?! Что-то изменилось?

Девичьи пальцы беспардонно шуровали там, куда в чужом присутствии не лазят. В смешном приседе Челеста сгибалась в три погибели, в растянутой коже старательно выискивались колючие точечки. Периодически девушка выпрямлялась и заглядывала на себя через плечо. Устав трудиться самостоятельно, она опустилась на четвереньки.

— Ми пули ди саббья.*

*(Почисть меня от песка)

Просит помощи? Я осторожно погладил ее растрепанную шевелюру:

— Челеста, я…

— Нон! — Взбрыкнувшие плечи переместили ладонь на лопатки. — Ла тэста э мольто спорка, э допо. Пулирми ла скьена э иль седэрэ.*

*(Нет. Голова очень грязная, это потом. Почисть мне спинку и сзади)

— Может, лучше помыться?

Челеста вдруг вскочила на ноги — в неуемной черепушке бродила новая мысль. Девичьи губы растянулись в беспокойной улыбке, она присела…

Я успел отвернуть лицо в сторону. Когда обернулся, напарница, как заправская собачка, закапывала ножкой мокрую выемку. Ноль смущения. Зато удовольствия полные штаны, которых нет.

Пингвины и мороз не сработали, злые чары не рассеялись и продолжали рвать душу.

А что, если попробовать вариант «Спящая красавица»?

Я приблизился. На внезапный поцелуй Челеста отреагировала по-детски: хихикнула и отмахнулась.

Тоже не то. Или я не так подступился? Чтобы разбудить, нужно постараться, а губы, едва ткнувшись, сразу разбежались в стороны. Разве ж это поцелуй, от которого приходят в чувство?!

Сформулирую точнее: нужен поцелуй, от которого не просто приходят в чувство, а приходят чувства. И я подошел к делу со всей основательностью. Совесть понимала, что поставлено на карту, и со вздохом прикрыла глаза.

Челеста убегала от меня, считая это игрой. Песок взметался из-под ступней, которые задирались высоко и озорно — добыче хотелось, чтобы песчаная стена помешала охотнику. Не тут-то было. Руки сграбастали улепетывавшую дичь, горизонт опрокинулся, борьба перешла в партер. Девушка не понимала, чего я хочу, но отбивалась серьезно. Ей не нравился мой настрой, он выглядел совсем не дурашливым, как у нее, и не заботливо-умилительным, каким должен быть у опекающего родителя. На коже скрипел песок, мягкое давилось, острое впивалось. Наконец, распятое тело замерло подо мной, мышцы тут же сдались и расслабились, а изучающий взгляд залез в подкорку: дескать, если это игра, то плохая игра, не нравится.

Теперь, когда препятствия в лице раскинуто-прижатых рук и ног устранены, мой рот впился в оказавшийся под ним. От вдавившего сверху усилия девичий затылок сделал вмятину в песке, лицо попыталось вывернуться. Я не дал.

Едва ворочавшаяся голова закопалась по уши, взгляд стал испуганным.

— Коза фай?!* — вырвалось в виде мычания, которое сразу подавил мой язык.

*(Что ты делаешь?)

У нее во рту было полно песка. Смешанный со слюной, он хрустел на моих зубах, втягивался губами. Я продолжал целовать. Грудная клетка расплющила бедняжку, даже мягкое сделав острым.

— Баста!*

*(Хватит!)

Это не было кокетством, в голосе слышалось неподдельное отчаянье. Все всколыхнувшееся во мне тотчас возвратилось в норму. Подо мной не женщина, не девушка, которая нравится. Спящая красавица осталась в своем сне.

Что же попробовать еще? Что проймет, как вернуть взрослость во взрослое тело?

Купание с отмыванием заняли некоторое время, и корабль полетел в Кхаджурахо.

Трущобы, где гонялись за маленьким воришкой, остались неузнанными. Тогда я сделал главное, ради чего прибыли: высадился с девушкой прямо у нескромных скульптур.

Сначала Челеста не поняла, зачем мы оказались на древних камнях.

— Смотри! — приказал я, тыча пальцем в то, что недавно постеснялся бы иметь в поле зрения в присутствии особы, которая нравится. После связавших нас событий это из провокационно-подзуживающего и просто любопытного перешло в разряд отвратительного. Из небытия выплыло необходимое английское слово: — Лук!*

*(Смотри)

Челеста присмотрелась к изображениям… и ничего не поняла. Разглядывая, она просто веселилась.

— Гварда, че ун азино! — Ее лицо обратилось в другую сторону. — Э ун элефантэ пикколо!*

*(Смотри, ослик! И маленький слоник!)

И это не сработало. Только вогнало в краску.

Попытки продолжились. Я вновь поднимал Челесту на Эйфелеву башню, заглядывал в бассейн к французскому политику и давил неисчислимостью пирамид. Высаживал на небоскребы. Спускал в пещеры Айсризенвельт на плато Тенненгебирге. Показал с минимальной высоты злополучное стрельбище в моем городе. Может, случившееся плохое что-то всколыхнет?

Ничего.

Еще попытка:

— Смотри!

Я вынул из кладовки предмет, за которым она так гонялась.

— А что сейчас покажу! Помнишь?

Перед глазами-угольками вспыхнул экран видеокамеры.

Ничего не загорелось. Угли потухли. Только смешок раздался при взгляде, как по огромному каури пробирается гладкокожая фигурка.

— Челеста э ун шиммиа!*

*(Челеста обезьянка)

Я отчаялся. Девушка на все взирала безучастно и отстраненно, видела как в первый раз. Если восторгалась, то как малое дитя. В перелетах сидела или лежала рядом, прижимаясь, не смущаясь меня, не стыдясь за себя. От бесстыдной детскости было не по себе. От исчезнувшей взрослости стало невмоготу. Однажды ночью я решился на крайнюю меру. Челеста лежала рядом на животе — безмятежная, полностью довольная жизнью. Она глядела десятый, если не сотый, сон, а ко мне никак не мог прийти первый. Нежная щечка расплющилась о тыльную сторону ладони, кудряшки разметались, вдоль кровати струилась до боли знакомая каждой выпуклостью ладная фигурка. О том, что было между нами, девушка не помнит, как обо всем, что связано со взрослой жизнью. Вдруг инстинкты сработают, и сонные желания тела пробудят уснувший разум?

Я приподнялся.

— Челеста, ты спишь?

Мертвым сном. Ни отклика, ни вздоха. Губки неслышно шептали что-то, словно разговаривая с собой, под закрытыми веками разворачивалась какая-то своя, неизвестная мне жизнь. И внутренний полководец взметнул флагом: «Вперед!» Передвижные башни окружили объект готовящегося прорыва, десятка чутких разведчиков исследовала входы-выходы в бастионах противника. Нападения никто не ждал. Таран примерился к удару в ворота.

Челеста! Милая, родная, любимая. Ну пожалуйста, ведь мужчины не плачут, даже если со стороны это не так, проснись, Челеста, что тебе стоит?!

Она дремотно повозилась подо мной, не понимая происходящего.

— Ке ту фай?*

*(Что ты делаешь?)

Девушка недовольно взбрыкнула.

Я попытался продолжать наступление, но руки уже не справлялись с очнувшимся противником. Свернутое набок личико окрысилось:

— Ста, э змэттила, рагаццо каттиво!*

*(Перестань, прекрати же, скверный мальчишка!)

Меня едва не снесло мощным вывертом тела… которое вдруг ослабло и безвольно грохнулось обратно. Корабль среагировал на угрозу.

— Бэ, коза че?*

*(Ой, что это?)

Я как можно резче отвернулся.

Полное фиаско. А на следующий день — новая напасть:

— Челеста муорэ!*

*(Челеста умирает!)

— Что случилось? Кровь? Э-э… как бы объяснить. Это нормально для девочек твоего возраста.

Боже, что за наказание. Или это именно наказание?

Я ухаживал за девушкой еще несколько суток. Показывал новые места. Вновь и вновь возил по старым.

Прогресс отсутствовал. Стало окончательно ясно — необходимо профессиональное вмешательство.

Город Рим не произвел на коренную обитательницу никакого впечатления. Равнодушный взгляд скользнул по громадам Колизея, Ватикана и древней круглой штуки рядом с Ватиканом, не знаю названия того замка. Гигантский кальмар вокзала, Испанская лестница и знаменитый фонтан не пробудили ни грана узнавания. Вместо этого ее глаза скосились на более интересное, пальцы с интересом занялись завитками внизу живота.

На этот раз я был непреклонен — скрутил, впихнул в нижнее белье, затем столь же насильно одел брыкавшееся создание в заштопанное красное платье и туфли. От получившегося наивного образа гламурные фотографы сошли бы с ума. Небесное создание, девушка с глазами ребенка. Мечта обложек.

Мечта останется мечтой. Чмокнув на прощание, от чего она недовольно увернулась, я высадил Челесту на закрытой территории больницы с красным крестом и надписью «Оспедале».

В голове стоял туман. И в глазах.

 

Глава 5

Нет такого понятия, как «неплохой человек». Ни рыба, ни мясо — это соя или другой заменитель, нечто похожее на настоящее, но не настоящее. Неплохой — ни плохой, ни хороший. Никакой. Не способный ни на плохие поступки, ни — к сожалению — на хорошие. Вообще неспособный на поступки. Я прекрасно знал это и еще помнил, что лучше сделать и каяться, чем не сделать и каяться, и относить данное правило исключительно к вещам, за которые не стыдно. Потому я, наверное, хороший человек. В принципе, конечно.

Но хорошему человеку требовались условия для проявления своих качеств. Документы, например, заглянув в которые не отправят в кутузку. Еще — чувство собственного достоинства, подкрепленное незапятнанной репутацией. За это требовалось побороться.

Оставался последний бой. С Задольским. За правду.

За правду, за справедливость, за мир во всем мире — это лучшая война на свете, поскольку оправдывает любую подлость. Как сказал один мальчик, мир — это когда все хорошие поубивают всех плохих.

Я за мир. Но не таким способом. «Не убий». «Не лги». «Не возжелай». Попробую воевать по этим правилам. Я вытащил переданную в ресторане визитку, включенный телефон начал грузиться, сонно помигивали сменявшиеся картинки экрана. Корабль плавно курсировал над троллейбусными проводами центрального проспекта.

— Алло.

— Кто это? — ответил женский голос.

— Оль… Олег. Через Нину. Ты просила позвонить, говорила, что в курсе проблемы и знаешь решение.

Мне показалось, что Анжела уронила трубку. Поочередно донеслись грохот, чертыхание, возня. После небольшой паузы — восклицание:

— Я же просила позвонить сразу! Ладно, что-нибудь придумаем. Ты где сейчас?

— А ты?

— В машине. Скажи куда, я подъеду.

— Скажи, где ты, я подойду.

Собеседница на пару секунд умолкла. Видимо, оглядывалась.

— Еду в сторону центра. Давай встретимся на остановке напротив почтамта и поедем…

— Никуда не поедем. Поговорим в машине.

— Тогда сзади строящейся элитной высотки. Знаешь? Между ней и той, которая уже построена.

— Ты там? — Я направил корабль в нужную точку.

— Почти.

— По какой улице едешь?

— По Ленина.

Я чуточку свернул и увидел в потоке знакомый приземистый автомобиль. Уже недалеко.

Опередив плюющееся бензиновыми парами недоразумение, которое некоторые считают за высшее достижение человеческого разума, корабль сделал круг над местом встречи.

Поле грядущей битвы за светлое будущее (мое) ничем не обеспокоило. Подозрительных машин не маячит, редкие прохожие пробегают быстро. Камеры наблюдения имеются, но далеко, одна на перекрестке и три на огороженной территории недавно сданной элитки, которую потихоньку начали обживать жильцы. Сектор действия камер перекрывал только подъездные пути. Если не лезть, куда не надо, то меня все устраивает.

Корабль завис у столба между двумя деревьями, где появление из ниоткуда совершенно не заметно. Я спрыгнул на землю и затаился в тени.

Машина Анжелы остановилась между заборами стройки и готовой многоэтажки. Дверца приоткрылась, девушка красиво вышла, словно все еще работала на камеру. Сегодня на ней между туфлями-лодочками и шедевром парикмахерского искусства имелись короткая юбка, подчеркивавшая идеальный низ, и нечто вроде майки с накинутым на плечи пиджачком, который не дотягивал до талии. Вместе они преображали и вычурно подавали зубодробительный верх.

Я не торопился. Думал, чем могу заинтересовать, чтобы добиться сотрудничества или хотя бы информации, которой, как хвалилась, она владеет. Просьбу Нины Анжела в грош не ставила, значит, нужно найти точку соприкосновения, что была бы выгодна обоим. О «пропавших» документах она знает, тогда вопрос: что теперь сделает? Сдаст меня Задольскому? А смысл? Чтобы купить свободу, о которой говорила с Василием Платоновичем? (Кстати, неплохо бы узнать, о чем договорилась. И в какой сфере усердно заработанную свободу она потом употребит).

Задольскому известно, что документов у меня нет. А Анжеле — известно?

Еще вопрос: права ли Сусанна насчет особых отношений босса с неусидчивой на одном месте секретаршей? Имеется в виду не помощь в снятии гормонального напряжения и, конечно, не любовь — какая любовь у таких людей? Некая ментальная связь, секретные деловые узы, которые связывают людей, которые вместе занимаются чем-то втайне — ставит ли Анжела такой нематериальный актив выше возможных дивидендов, если их пообещают другие?

Я покрутил ситуацию с разных сторон. Все же, сдаст она меня надоевшему шефу-любовнику или не сдаст?

Если знает, что я не при чем — зачем меня ловить? Объявившись, могу лишь навредить показаниями. А если тоже думает, что документы взял я… Вот мой козырь. Пообещать поделиться возможностью давления на босса с помощью будто бы имеющихся у меня…

Стоп. «Не лги». Или, для любителей витиеватых формулировок, «не лжесвидетельствуй». По мне, так это однофигственно, любой, кто открыл рот, и оттуда что-то вылетело, уже свидетель с приставкой «лже».

Вернемся к нашим овцам. Допустим, я добьюсь помощи этим способом. Выбью признание в оговоре, восстановлю доброе имя. А Анжела? Я же изначально подставлю ее, как Задольский меня.

Ничего не придумывалось. Только мозги себе сломал.

Девушка нервно прогуливалась взад-вперед, смотрела на часы, хмурилась. Я вышел из-за деревьев.

— Привет.

— Олег?

— Пройдем в машину или поговорим здесь?

— В машине неудобно. К тому же, так промозгло… — Анжела поежилась.

А нечего в короткой юбке по улицам шастать, особенно, когда под ней всего-то… а то и вовсе ничего. Если бы наблюдал выход из машины с земли, сказал бы точнее. В любом случае «понты дороже денег» — не мой принцип.

— Давай зайдем ко мне. Я живу здесь.

Холеная рука указала чуть назад, на шикарный комплекс, что одиноко нависал над городом, пока строится брат-близнец. Со временем здесь от автомобилей прохода не будет. Территория только осваивается, кроме зачатков детской площадки и нескольких деревьев ничего нет. Если придется бежать, буду прекрасной мишенью.

— Предпочитаю в машине, — сообщил я.

— Нужно показать тебе кое-что. Одну запись. Это поможет. Пойдем.

Она потянула меня за рукав.

Запись? Я недооценил девицу. Она тоже подготовилась к разговору. Возможно, мне не придется уговаривать помогать, она сама предложит вариант на бартер.

А если все же ловушка? Маловероятно, но жизнь богата на сюрпризы. Особенно моя. Сыр достается второй мышке, а смелой первой даже памятника не ставят. Имя Василия Платоновича, нашего общего знакомого, не поможет, как и он сам, если нарвусь здесь на что-то непредвиденное. И корабль далеко, в случае опасности не впрыгнешь. Стоит ли рисковать при таком раскладе?

Если у Анжелы есть что-то, что мне поможет, то однозначно да. Однако, риск должен быть оправданным, а любая импровизация — подготовленной.

— Номер квартиры, — потребовал я.

Излом красивых бровей превратился в дугу:

— Это имеет какое-то значение?

Спасибо за подсказку, лучше выглядеть понятным женщине недоумком, чем психом.

— Я суеверный.

— Тогда тебе не повезло. — Уголки красивых губ разъехались в виновато-веселой улыбке.

Меня так просто не возьмешь.

— Шестьсот шестьдесят шестая?

Анжела опешила:

— Ты что?! Тринадцатая.

— Тогда не страшно. Номер подъезда и этажа? Окна куда выходят?

Получив ответы, я попросил пару минут подождать меня здесь. Пусть думает, что хочет, к примеру, что организм вообразил себя воздушным шаром, а тот внезапно потребовал сброса балласта. Или не внезапно, а по графику, бывают же у кого-то такие графики. Или я перенервничал от свидания с несусветной красавицей. Короче, мало ли. Каждый имеет право на прибабах, у нас свобода, что значит не лезть другому в душу, даже если он ненормальный. Усилим: не даже, а особенно если он ненормальный.

Удивленный взгляд проводил меня в тень деревьев, где ни чьи-либо глаза, ни камеры наблюдения уже не видели, как человек исчез и появился вновь уже на верхушке здания, где провел полную рекогносцировку местности.

Какая-либо опасность отсутствовала. Местные пацаны пользовались крышей для покурить-покуролесить. Сейчас несколько подростков обильно дымили, собравшись в кружочек, но это происходило у входа в соседний подъезд. Мне нужен был тот, где свободно. Все же не получилось пройти мимо — совесть не позволила. Взрослею, наверное, хочется других повоспитывать. Корабль донес меня до голов куривших, посреди воздуха для них соткалась рожа тролля, и укоризненно покачался палец. Мальчишки бросились врассыпную.

Нужная железная дверь с крыши внутрь дома тоже оказалась незапертой, видимо, столь же часто используется молодежью, либо обслуживание антенн происходит не так редко, как кому-то хотелось бы. Пути отхода понятны, перейдем к осмотру главного места событий. Сначала я на миг заглянул в подъезд — посмотреть количество дверей на площадке и высчитать расположение того, что нужно, затем вернулся в корабль, и тот подлетел к окнам этой квартиры. Взгляд не отметил ничего необычного: окна с двойным стеклопакетом, решетки и прочие роль-ставни отсутствуют, что нормально на такой высоте. Шторы открыты, внутри царит бардак, который особо одаренные натуры (в простонародье — лентяи) именуют творческим беспорядком. Одно ясно: засады нет. Квартира поставлена на сигнализацию, в каждом помещении висят датчики движения, которые в данный момент никак и ни на что не реагировали. Можно возвращаться к хозяйке апартаментов и заходить сюда, ничего не боясь.

Окна Анжелиной квартиры выходили на другую сторону от места, где она ожидала меня. Это навело на мысль, как лучше припарковаться на время, в которое будем вершить наши делишки. Когда пришлось спасаться бегством из киностудии, корабль принял меня через верх. Значит, если что-то пойдет не по-моему, всегда можно сказать «Адью» и повторить подвиг. Или, чтобы не шокировать, сделать это ночью с крыши, тогда вообще вопросов не возникнет.

Что ж, я готов. Корабль остался в воздухе в метре от квартиры этажом ниже, где юноша и девушка старшего школьного возраста осваивали искусство поцелуя. Они сидели рядышком на диване, девица зажмуривала глаза и выпячивала губки, парень неловко тыкался в них своими. Больше в квартире никого не видно, а учитывая, что рука парня полезла под девичью блузку, то никого и нет, иначе дверь в коридор ребята додумались бы закрыть. И это как минимум.

Я спрыгнул на их балкон. Парочка слишком увлеклась друг другом и не сразу среагировала на топот — понятно же, что на пустом балконе возникнуть из воздуха никто не может. Оказалось, может.

— Гм. — Я постучал в стеклопакет. — Простите, что отвлекаю…

Раздался визг, девчонка прижала руки к груди, а парня бросило к двери. Стало ясно, кто в квартире хозяин, а кто гость. Уже в дверях до парнишки дошло, что родители девушки на огромной высоте через балкон в дом заходить не будут. Вывод он сделал правильный: если это не родители, значит, случилось что-то, от чего бежать не следует. Наоборот, как мужчина он должен взять себя в руки и проявить необходимые качества, которые выставили бы перед пассией в еще более выгодном свете.

Несколько шагов, и он оказался у окна.

— Вам кого?

— Простите, лез на спор с балкона на балкон и сорвался. Можно пройти через вашу квартиру?

Парень оглянулся на девушку. Она уже пришла в себя и сидела на краешке дивана ровненько, сложив ладошки на коленках.

— Да, — разрешила она важным кивком. — Пусть идет.

Повернутая ручка балконной двери открыла мне путь к новой жизни.

— Спасибо. Если что, не забудьте о резиновых изделиях, чувствую, у вас к этому идет.

Девушка покраснела:

— Даже не думаем!

— Не забудем, — одновременно уверил парнишка.

— А я в ваши годы книжки читал, — вздохнул я, когда дверь из квартиры на площадку за мной захлопывалась.

Взбежав на последний этаж, я через крышу попал в соседний подъезд. Все спокойно, можно выходить. Поразило, что внутри подъездов странно чисто. Необычно чисто. Непонятно чисто. Даже не верилось, что где-то существуют такие общие подъезды. Говорят, что многоквартирные дома стали безобразными после революции — бывшие крестьяне потеряли собственность, за которой нужно ухаживать, и вселились в господские апартаменты; здесь у них ничего своего не было, новое жилье они своим не считали, поскольку все стало государственное, а новые поколения брали пример с имевшихся образцов. Интересно, что надо сделать, чтобы везде стало, как в доме Анжелы?

Я на скорости вылетел из подъезда, по пути кивнув удивленному консьержу. Короткими перебежками под сенью деревьев и припаркованных на травке автомобилей удалось сделать круг и вновь явиться на глаза заждавшейся сообщнице. Думаю, теперь можно так называть. Вместе будем дружить против Задольского.

Красивые ноги Анжелы вышагивали взад-вперед, будто она на подиуме.

— Ну что, готов?

— Всегда готов! — Я врезал рукой по лбу в древнем пионерском приветствии.

Мы пошли в дом. Этот подъездный зев тоже отворился без привычного зубовного скрежета. Из проема пахнуло не обыденным въевшимся сигаретно-туалетным дурманом, а вполне таким свеженьким запахом современной строительной индустрии. Открылась дверца шикарного (по отделке, но не по размеру) лифта с зеркалом в половину стены. На зеркале тоже ни пятнышка. Мы вошли в схлопнувшееся за нами пространство кокона, мгновенно сблизившего до несуразности. Если честно, до нестерпимой жути сблизившего, отчего ухоженная прическа девушки лизнула мои щеки. Знойно просматриваемые сверху глобусы уткнулись в грудь.

Поймав вперившийся в декольте (куда еще девать в такой ситуации) взгляд, Анжела заговорщицки подмигнула, а в момент остановки лифта специально боднула выступаювшим бампером в забывшую как дышать диафрагму:

— Ну, давай же.

Конечно, этот толчок был приглашением к выходу из лифта. Ничто другое. Но показалось…

Я проводил глазами завидные футбольные мячи, устроив ноющему животу зубную боль.

Все было замечательно. Чересчур. И это настораживало. У меня никогда не было столь ошеломительной красавицы даже в качестве приятельницы по разговорам. Такие жили в параллельном мире щедрых папиков, красивых мачо, разгульных мажоров и наглых ловеласов. Со мной они не пересекались. Мало того — не имели желания пересекаться, не то, что добиваться. Сусанна — исключение, она просто скучала в своем кругу и нашла подходящую игрушку. Впрочем, внешностью Сусанне до Анжелы как первому спутнику Земли до моего корабля, хотя то и другое — явления космического масштаба.

В общем, поведение Анжелы напрягло. Снова показалось, что она хочет помочь не мне, а себе. Только — каким образом? Не люблю загадок, даже если они разгадываются в мою пользу.

— Входи. — Отпертая дверь распахнулась, девушка посторонилась.

— Что ты хотела показать?

Я остался на месте. На лестничной площадке. Пока не убедит, что это безопасно и необходимо — не войду.

Убираемые в сумочку ключи не попали в разверстую прорезь и грохнулись наземь. Звяк! От соударения связка распалась, освободившиеся от оков ключики весело запрыгали по бетону.

Я не пошевелился. Еще шандарахнет по башке, пока учтивость проявляю. Согласен, трудно в таких обстоятельствах стоять столбом, делая вид, что ничего не происходит, но я держался.

— Однажды джентльмен остановился в деревне на ночлег, — со вздохом заговорила Анжела, опускаясь на пол. — Перед сном одинокая хозяйка предупредила, что двери в доме не запираются.

Она тянулась за разлетевшимися ключами, вертя круглым тылом, разводя плечи, эротично прогибаясь и кокетливо поигрывая серьезными налитыми тяжестями.

— Он был джентльмен. Чтобы не испугать хозяйку, всю ночь не вставал даже в туалет.

Девушка окончательно встала на четвереньки. Следуя за перебирающими ладонями, выпяченные бедра раскачивались вправо-влево-вверх-вниз, снова и снова, все соблазнительней и выпуклее. Прогиб поясницы увеличивался и в какой-то момент стал просто невозможным. С каждым перекатывающимся движением нижний край юбки задирался все выше…

Выше…

Выше…

Развороченная кратером луна глянула на меня из-под покрова материального мира — яркая, белая, без намека на скрывающие облака. Она пульсировала одновременно враждебно и призывно.

Дыхание перехватило. В организме проснулись от зимней спячки голодные зверушки. Пришибленный, я стоял, остатками воли строя стену между собой и реальностью…

Стена отказываясь возводиться и рушилась. Душа натянула защитное одеяло по самые глаза, прячась от происходящего… но подглядывала, желая узнать продолжение.

Не носившая белья, а колготкам предпочитавшая чулки, безупречная красавица спокойно говорила, подобрав последний ключ и отправив его к собратьям:

— Утром хмурая хозяйка отправилась кормить птиц — одну курицу и десяток петухов. Позвольте поинтересоваться, спросил джентльмен, почему у вас столько петухов?

Громадный удав смотрел на кролика из проема двери, подрагивая раздвоенным язычком, и нетерпеливо покачивался из стороны в сторону. Я громко сглотнул. «Безрассудство — единственная логика женщин», сказал Мопассан. Он прав. Только почему умолчал про мужчин?

Мне уже приходила мысль про влияние корабля на либидо. Он делает так, что у владельца все работает идеально — настолько идеально, что некоторые из органов создают проблемы. С некоторых пор мощное влечение забивало остальные мысли и желания. Почему я не могу устоять против смазливой мордашки или того, что предлагается лицезреть вместо нее, почему готов рисковать всем ради короткого удовольствия, которого может и не быть, если завлекающая игра окажется ловушкой? Ведь все понимаю, только не душой, а рассудком. Выходит, желания завязаны на возможности, и с момента, как я стал обладателем корабля, вместе с неудовлетворенными возможностями росла и жажда эти возможности реализовать? Не зря же с некоторых пор кидаюсь на все условно согласное, как собака на чужака. Раньше было не так. Не совсем так. Во всяком случае, до трагического комизма не доходило.

Не хочу, чтобы мной командовали инстинкты. Но хочу Анжелу, прямо здесь и сейчас. Точнее, хочет что-то во мне. Оно тоже я, сколько бы ни пытался это отрицать. Неужели физическое действительно первично, а духовное вторично? Полина рассказывала о теории, которую дал Альфалиэль, прежний хозяин корабля. Теперь я догадывался, что подтолкнуло его сформулировать такое. «Люди видят два пути, которыми можно следовать — восходящий и нисходящий, другими словами — духовный и телесный. Первый, как бы красиво ни выглядел, тоже ведет в никуда, он в упор не видит желаний плоти, отмахивается от чувств, как от мух. Поиск истины и счастья в ином мире, восхождение к небесному через отказ от земного, вечная война со всем, что противоречит этим воззрениям. Но разве это жизнь — в сплошных отречениях и ограничениях? Второй путь — мирской, земной, чувственный, живой. Почитает множественное, а не единое, отождествляет дух с чувственным миром. Но теперь есть третий путь — это Альфалиэль. Не восходящий и не нисходящий. Прямой. Горизонтальный. Он не выдергивает за шкирку из родной земли, как в баснях про Мюнхгаузена. И в шелухе убедительных слов не сливает под благовидным предлогом в навоз…» Вывод из сказанного очевиден: если не соединить восходящий и нисходящий пути, выбор одного из них всегда приведет к трагедии. Для себя или окружающих. Вспомним блаженного князя Мышкина. Противную сторону даже вспоминать не хочется, этого добра везде навалом.

Но как же хорошо подано. Вытягивание себя из грязи приравнено к валянию в грязи. А что делать, если организму, чтобы отлично функционировать, нужно залезь в грязь?

Так ведь организму. Не всему мне.

А разве душа не испачкается?

Организм — тоже я. Да, вместе с тонусом повысились сексуальные возможности и желания их удовлетворить. Зато никакие вирусы не берут, на все болезни могу плевать с высокой колокольни. Эти факты, если честно, навевают жуть, потому что в глубинах сознания зреет щекотливая мысль с последствиями вселенского масштаба: если остаться в корабле надолго — будет ли у меня вечная жизнь?

Веселенький вопросик, не правда ли? Немало шансов, что ответ положительный. Любое недомогание сразу лечится, поломка — восстанавливается…

Вечная жизнь. Обалдеть. Тогда, может быть, Альфалиэль — не мой современник-филолог или историк, как думалось до сих пор, а настоящий древний божок? Если догадка о корабле верна, то парень, потерявший медальон, может обгонять меня в возрасте не просто в разы, а на неопределенное количество нулей в числе лет. За столько времени можно совершить многое.

И на что он употребил вечность? Говорил, что все Святые книги в свое время диктовал людям лично, но за тысячи лет не придумал ничего грандиознее, чем деревенским девкам мозги пудрить, чтоб сподручнее было подолы задирать. Если он — бог, то я… тоже бог. У меня тоже потребности выросли, и когда жизнь подкидывает смачный кусочек вроде Анжелы…

Зевс, если вспомнить греческие мифы, тоже на все шевелящееся кидался. Даже на то, что к человеческому роду не относилось. Иногда и сам другую форму принимал и представлялся выбранной жертве то быком, то еще кем-нибудь экзотичным. Скандинавские мифы говорят о том же. И прочие. И не только мифы. Любая информация, которая прошла через века, — она о таких созданиях разной степени важности (от лешего до бога) с похожими замашками. К примеру, Кощей Бессмертный (бессмертный! Ни на что не намекает?) в свободное время (которого у него, согласно прозвищу, пруд пруди) чем занимался? Похищал и тащил к себе юных дев.

Страшно стало от нового поворота мысли: Зевс и многие другие, о ком сохранились сведения — бывшие владельцы корабля? А корабль, значит, умеет намного больше — к примеру, изменять внешность владельца в нужную сторону или даже придавать ему форму другого существа? Тогда инопланетяне существуют — кто-то таким же образом сейчас забавляется с «контактерами», совмещая выросшие желания и возможности. Когда вернусь, первое, что надо сделать — опробовать изменение формы. Только не забыть подоплеку сказки про людоеда, который превращался в мышь.

Буду выбирать вид побольше и как можно грознее. Потребую сделать меня драконом! Давненько люди не видели драконов.

Нет, прошлых обычными копьями и мечами перебили рыцари, а ведь устрашавшими мир чудищами могли быть мечтавшие о вечной жизни владельцы кораблей. Сейчас времена для драконов еще хуже, собьют ракетой и препарируют, чтобы изучать в институтах. Нужно выбрать что-то более безопасное. Например, побуду некоторое время дельфином. Землю и воздух я посмотрел, а под водой еще не путешествовал. Интересно, а как у дельфинов с «этим»? Помнится, Зевс и до рыб снисходил…

Брр, ну и мысли. А почему? Потому что не все желания исполняются? Почему тогда желания мне подсказывает организм, если он, как мне хочется верить, не я?

Что же получается? Проходили целые эпохи, а ничего не менялось — даже обретая фантастические возможности, люди продолжали выбирать второй путь, и только владельцы корабля периодически менялись. Или кораблей, потому что если их много, то хозяева не заинтересованы в известности. Зевс вот наследил, и до сих пор слухи ходят. Так же могли наследить или быть неправильно поняты другие исторические личности, которых по причине нечеловеческих возможностей считаем мифологическими или относим к сфере богословия и стараемся не вмешиваться.

Все по-прежнему. И я как все. И, как предшественники, тоже иду на поводу у инстинкта. Чтобы думать о высоком, нужно, чтобы низкое не высовывалось, иначе мысли получаются совсем не о том. «Лучший способ победить искушение — поддаться ему». Какая моральная сволочь это сформулировала?!

И что делать, если без этого — никак?

Как совместить пути? Если шагать одновременно в разные стороны — порвешься. Другое дело, что вверх нужно прыгать — с огромным трудом и с неопределенным результатом, ведь чтобы допрыгнуть хоть куда-то, нужно долго и упорно заниматься собой, учиться прыгать правильно, совершенствовать теорию и практику. А вниз можно катиться. Причем, лежа.

Ключи были собраны, и, предварительно грациозно прогнувшись, Анжела поднялась. Шажок через порог, и она замерла внутри. Пальцы пробежали по кнопкам настенного блока сигнализации, набранным кодом отключая электронного стража.

Голос тихо вещал:

— Хозяйка с обидой отмахнулась: «Столько петухов? Помилуйте, петух только один, остальные — джентльмены».

Я безвольно шагнул следом.

Дверь захлопнулась без всякого моего участия.

 

Глава 6

Всего лишь сквозняк. Холодный пот на лбу и позвоночнике появился и столь же мгновенно высох. Зато мозги прочистились. Не туда смотрю, не о том думаю. Разве за этим я сюда пришел?

Шел не за этим, а дальше хотелка запинала думалку. Сейчас во мне выясняли отношения две сущности, которыми живет человек: инстинкт размножения и инстинкт самосохранения. Прочее по сравнению с этими монстрами — мелочь пузатую, на которую даже внимания обращать не стоит.

Нет ничего хуже, когда размножение, которое у людей этим благопристойным определением прикрывает кое-что другое, берет верх над самосохранением. Беспардонно отстранив хозяйку квартиры, я прошел внутрь и заглянул в каждое из жилых и нежилых помещений.

Засады не было.

— Ты хотела что-то показать. — Я рухнул в кресло. — Надеюсь, не только то, что показала?

— Идиот. Я к тебе всей душой…

— Так вот где находится душа. Спасибо, что просветила.

— Учти, дважды не предлагаю.

Анжела нервно прошла мимо меня в сторону кухни. Веселенькая у нее юбка. Задранный верх, словно приклеенный, так и остался взметенным к поясу. Она не заметила, а я промолчал. Отчего не получить хотя бы такого удовольствия, если не пошел на поводу у встревожившего большего?

— Кофе, чай, душ или какие другие пожелания? — не оборачиваясь, поинтересовалась хозяйка.

Интересно, когда же дойдет до дела, ради которого встретились? Начинаю понимать Задольского, не часто встретишь нимфоманку с такой внешностью. Да и вообще, если честно, нечасто.

— «Ибо если я огорчаю вас, то кто обрадует меня, как не тот, кто огорчен мною?» — процитировал я.

— Что это?

— Библия.

— А знаешь, что если ударили по щеке, надо подставить другую… и в этот момент врезать промеж ног? Ты же читал библию.

— Как вижу, не всю, если там еще и такое. Но мы снова отвлеклись. Показывай.

— Я хотела сначала… Ну ладно, как скажешь.

Анжела перестала возиться с чашками. Стройные ноги начинались у нее не от ушей, а откуда положено, и это четко отслеживалось благодаря залипшей юбке. Так вот, эти идеально правильные ноги прошествовали обратно в комнату, наманикюренные пальцы рук набрали комбинацию на встроенном в стену сейфе…

Массивная дверца открылась, и нехорошее предчувствие вновь обморозило мозги. Если Анжела достанет оружие, все кончится плохо для не предусмотревшего такой поворот меня. Я приготовился к прыжку. Только куда? Если она не профессионал, что с такими фифочками бывает редко, то лучше прыгать на нее и выбивать пистолет из рук. В противном случае меня на некоторое время укроет спинка кресла, но ненадолго и только если повезет.

А вообще, от того, кто умеет обращаться оружием, ничего не спасет. В армии я всякого навидался, оттого громилы Задольского и Кирилла Кирилловича особого уважения не вызывали. Все познается в сравнении. Тот, кто оставляет противнику шанс выжить и контратаковать, не может называть себя специалистом в своем деле.

Возможно исключение. А если шанс выжить и контратаковать — это часть продуманного плана? Тогда снимаю шляпу. К счастью, людей, которые думают на много шагов вперед, на пути обычного человека почти не встречается. Буду надеяться, что теория больших чисел и сейчас не подведет. Я же, если откинуть амбиции, самый обычный человек, просто по случаю прибарахлился инопланетной тарелочкой.

Напрягался я зря, все шло нормально. Долгие поиски в сейфе привели к извлечению на свет миниатюрной карты памяти. Когда тревога по поводу пистолета улеглась, я успокоился и просто любовался естественными красотами, открытыми всем ветрам. Насчет всех, конечно, перебор, но что было, то было. Хоть Задольский и мерзавец, но человек со вкусом, его прокачанной дочурке секретарша сто очков вперед даст. Как я их сравнивал, со спутником Земли и кораблем? Скорее, если продолжить тему космоса, это две черных дыры, которые тянут гравитацией все, до чего могут дотянуться. Только одна дыра уже в свободном полете, а вторая, еще растущая, пока под крылом еще одной дырищи. Впрочем, и первая там же, как бы ни мечтала вырваться.

Я усмехнулся пришедшей мысли: вот и нашлась точка соприкосновения для поиска будущего компромисса с господином чиновником. Если нет (что более вероятно), найденную точку все равно хотелось углубить и расширить. Анжела, как понимаю, нисколько не возражает против кое-чего и даже подталкивает, а что скажет по данному поводу господин Задольский — будет ли иметь значение к тому времени? События летят слишком быстро, чтобы что-то планировать. Выиграть у гроссмейстера можно только ломая правила, а если выигрыш не светит, то хотя бы залепить ему горстью фигурок в физиономию.

Сын, дочка, начальник охраны, теперь — секретарша. Количество битых фигурок росло.

А что бы я сделал в ответ, окажись на месте противника?

Гм. Может, больше не надо нарываться?

— Я слышала, что ты случайно прихватил некие документы, из-за которых теперь скрываешься.

— Ну?

С одним вопросом ясно: правды не знает. Похоже, хочет поторговаться насчет совместно попользоваться.

Анжела вставила карточку в планшет, пальцы принялись бегать по экрану, глаза — по сторонам. Словно чего-то ждала. Она, конечно, не в курсе моих чудо-возможностей, но тянуть в самом деле не стоит. Я поднялся и заглянул через плечо.

— Что там?

— Садись. — Чувственная рука толкнула меня обратно в кресло. — Сейчас на телевизор выведу.

Еще несколько движений, щелчок пультом…

Мой взор опять променял сочность цветов настенной панели на другую сочность, ладную и нескромную. А может быть, корабль ни при чем, и женщины правы, что все мужики одинаковы. Кто не одинаков, на мужика обычно мало похож. За всех говорить не буду, но исключения из правила редки, как янтарь в Кузбасском шлаке.

Анжела чуть попятилась от телевизора, и мне в лицо почти уперлось то, куда я смотрел.

— Поправь, — не оборачивая головы, сказала она и томно замерла.

Паршивка. Все знала. Играла, как кот с придушенной мышью.

— Сама поправь, — отрезал я. — Отойди, не загораживай.

Вместо того, чтобы поправить и отойти… или не поправить и отойти… или поправить и не отойти, в общем, Анжела сделала еще шаг назад. Открытое всем ветрам плюхнулось мне на колени, и мягкий жар обтек бедра. Мои руки машинально подхватили незваную ношу за талию. Ее руки обвились вокруг меня. А на экране…

«Студенки». Название — большими буквами. Глупо хихикающая мордочка Наташи и…

Изогнутые крылья бровей. Зовущие скулы. Губы бантиком. Ведь вот оно — здесь, в реале, ближе некуда.

И на экране. Гибкая спинка. Проворные руки. Вкусные полусферы. Приглашающий распутный взгляд — прямо в объектив камеры.

— У меня есть диск с этой записью, — сообщил я.

— Как здорово. — Анжела прильнула ко мне всем телом, ягодицы подвигались на моих коленях, «помогая» сосредоточиться.

В подсознание вполз не высказанный подтекст: «Значит, ты видел меня? Ту, которая там? И как тебе? И я, и то, что делаю. И как делаю. Ты же не мог смотреть как на мебель, ничего не чувствуя, не помышляя, не испытывая. Не обращаясь в мыслях и желаниях к происходящему на экране. Разве тебе не хотелось — ко мне? Разве не хотелось — меня?» А вслух принеслось:

— Ты его часто смотришь?

Колыхнул безупречный верх. Поелозил страстный низ. Максимально приблизились губы, похожие на открывшуюся щель в пространстве, примерно как в моем корабле, когда он впускает гостя — сам невидимый, но предельно гостеприимный.

— Я сказал, что у меня есть диск, а не что смотрел его.

— Не смотрел?! Тогда у тебя все впереди.

— Как эта запись связана с…

Влажный бантик залепил мне рот. В коридоре послышался скрип отворяемой двери. Топот.

Искушающая кошечка на мне обратилась в тигрицу, вцепившись всем, чем могла.

— Я держу его! — ударил по ушам безумный ор. — Быстрее!

Не везет мне на женщин. Всегда им чего-то надо. Сначала кажется, что нужен я, а оказывается…

Даже крамольная мысль закрадывается: может, это не с ними, а со мной что-то не так?

Едва хватило сил содрать с себя цеплявшуюся пакость, а меня уже хватал гамадрил в костюме цвета траура по интеллекту.

Я с трудом вывернулся и скользнул к выходу, поскольку несколько вбежавших взяли под охрану окна. Явно наслышаны о моих вывертах и приняли меры. Молодцы.

На пути оставался только один боец. Я сцепился с ним, мы опрокинулись и вместе выкатились на лестничную площадку. Стало понятно, почему первые, перекрывшие окна, не обращали внимания на мой прорыв — в подъезде народу тоже хватало. Сразу по нескольку человек грохотали ботами сверху и снизу. Бежать некуда.

И в этот момент передо мной открылся лифт. Отбившись ногами от повисшего на них центнера, я ринулся прямо на выходившего из лифта мужчину.

Невысокий. Плотный. Знакомый. Умелым движением мужчина свалил меня и выкрутил ногу в болевом заломе, я сопротивлялся, завязалась борьба с применением самых нерыцарских приемов, вплоть до укусов. Когда меня дернули за шиворот, нить медальона порвалась. Он покатился по полу, покрутился на месте и медленно завалился в щель, где и исчез в лифтной шахте. Только ниточка на прощание махнула хвостиком.

Вид исчезновения медальона добил. Слишком много всего. Я перестал сопротивляться.

— Почему так долго?! — вопила Анжела, плюясь и оттирая платком целовавший меня рот. — Я чуть не отдалась этому ничтожеству, пока вас ждала!

— С тебя бы не убыло, — гнусаво усмехнулся скрутивший меня мужик.

Все стало ясно. Анжела отзвонилась им между моим звонком и встречей. Прыткая особа. Только почему Кириллу Кирилловичу, а не Задольскому? При чем здесь конкуренты?

Когда меня связали по рукам и ногам, Кирилл Кириллович отпустил лишних бойцов.

— Значит, все же у Владлена ошивался? Так и думал.

Он присел напротив. Я молчал.

Собеседник не настаивал на ответе, вместо этого осклабился:

— Хороша Нинка, а? Роскошная баба, знаем-с. Однажды Владлен пригласил меня в качестве чувственного подарочка. Я губу раскатал, как пес на собачьей свадьбе. Пришел с цветами, песнь Соломона по бумажке цитировал, гуашью перепачкался, как дитя какашками. А он, мерзавец, в стратегически важный момент подменил, как каскадер на площадке, и за меня сам лучшую сцену отработал. А Нинке об этом не сказал. — Кирилл Кириллович сухо улыбнулся. — Это была ошибка. Последовали вино-конфетки, цветочки-пестики, всякие шуры-муры с бубенцами, и у нас с ней все без мужа сладилось. Она-то думала, что у нас уже было, причем, с разрешения благоверного.

Знакомая история. Да, Владлен ошибся. Очень ошибся.

— Ты слышал, что он застрелился? — продолжил Кирилл Кириллович. — Или это ты его?..

— Я.

— Да ну?!

— И ты. Вместе.

— Вот ты о чем. Нет, меня не приплетай, она сама виновата. Народ мудер… мудр… н-да, в общем, он сформулировал: сучка не захочет, кобель не вскочет. Лучше давай о деле. Где документы?

Оставленный лежать бревном на неудобном диване, я ехидно бросил:

— Посмотри, наверное, в каком-то кармане завалялись.

— Не язви. Говори, где они. Пока — по-хорошему.

— Связанным — это по-хорошему? Нет бы как сия гостеприимная хозяйка предложить кофе, чай, душ… и, как она выразилась, другие пожелания.

— Анжелка, драть твои ноги, иди сюда, баловница.

Разъяренная девица приблизилась. Ее ладони инстинктивно оправили юбку, задик послушно выпятился, а глаза продолжали сверкать бешенством. Казалось, коснись меня испепеляющий взор — и делать сорок уколов от столбняка.

Она остановилась рядом с нами, лицом к моему противнику, ко мне — демонстративно боком, но с таким видом, будто задом. Как к пустому месту.

— Что он сказал о документах?

Анжела обидчиво закусила губу:

— Ничего не сказал. Я не давала говорить, иначе он понял бы, что дело нечисто. С самого начала догадывался. Сколько можно было тянуть?

Кирилл Кириллович кивнул ей добродушно:

— Молодец, старалась. Постарайся еще для общего блага. — Он повернулся ко мне: — Скажи, где искать, и она твоя.

Его пятерня развернула красотку ко мне и шлепнула по отменному филе.

— Что?! — взбеленилась Анжела. — Чтобы я — с этим быдлом?!..

Кириллу Кирилловичу потребовался всего один взгляд, и она утихомирилась.

— Мне обещали, что на новом месте все будет по-другому! — В глазах Анжелы застыли слезы. Настоящие. Впервые с момента, когда я впервые увидел ее выходившей из спортивной машины перед рестораном, она не играла какую-то роль.

На собеседника это не произвело впечатления.

— Видимо, ты неправильно поняла. Работа у нас та же, но платить действительно будем больше. Уже платим. Так что, дорогуша, фонтан прикрути и делай, что говорят. Еще раз вой услышу — скатертью дорога, желающих достаточно.

Ласковая доброта в речи Кирилла Кирилловича вмиг сменялась звоном железа, при этом тон был и оставался деловым.

— Это очень по-хорошему. — Он вновь обращался ко мне. — Лучше некуда. Либо план «Б»: выдирать ногти, жечь кожу, сверлом расширять задний проход, пассатижами доставать глаза. Твой ответ?

— Да. Скажу, где документы.

Кирилл Кириллович довольно расцвел.

— А если соврет?! — вскинулась Анжела. — Что тогда?

Кирилл Кириллович весело пожал плечами:

— Тогда ему кранты.

— Но я… А мне…

— А тебе пока нет.

Перебежчица от плохого к худшему поперхнулась и предпочла заткнуться.

— Иди, готовься оказывать всяческое содействие имплементации фантазий великодушного молодого человека. Клиент всегда прав, слыхала такое правило, товарищ будущий менеджер по персоналу нашей чудесной конторы? — Кирилл Кириллович обернулся и потер руки. — Ну, Олег Станиславович, слушаю внимательно.

— Скажу, а вы обманете?

— Слово чести.

Передо мной взвилась раскрытая ладонь.

— Ну раз так… — Мне ясно представлялось, сколько стоит слово человека, который о чести знает только из словаря Даля. — Ладно. Документы находятся…

— Где? Не тяни хвоста за кот.

— …у Задольского.

Немая сцена. Истерический смех Анжелы. Сдерживаемые ухмылочки «быков».

Я выдал версию, которую упорно продвигала Сусанна, и в которую мне никогда не верилось. Ничего другого не оставалось. Как бы мне сейчас плохо ни сделали, другого не услышат — документов у меня нет, я их не прятал, и даже если меня будут пытать, к сказанному ничего не добавлю. Правда, могу направить к людям, которые в курсе происходящего — к Василию Платоновичу, если рискнут обратиться, или к Владлену Олеговичу на тот свет. Желательно к последнему и сию же минуту.

— Анжела, отбой. — Кирилл Кириллович медленно поднялся. — Олег Станиславович у нас шутник. Тогда и мы пошутим.

— Но я говорю правду!

— Я тоже.

 

Глава 7

Входная дверь с грохотом вылетела, даже свалила одного охранника. Комната наполнилась вооруженным до зубов гвардейским спецназом.

— Всем стоять! Не двигаться! Бросить оружие!

Опешившие громилы медленно положили пистолеты наземь. Одетые в форму бравые ребята принялись вязать всех без исключения.

— Причина задержания? — осведомился Кирилл Кириллович, подставляя руки под наручники.

— Похищение человека и незаконное ношение оружия. Для начала.

— А вы знаете, кто мы? Кто я?

— Разберемся. Пошел.

В этот момент в квартиру вошел Задольский в сопровождении нескольких «людей в черном», очень похожих на тех, которых выводили. Взгляд из-под очков просканировал сначала меня, затем охнувшую и сползшую по стеночке секретаршу.

Вслед за ним — еще одно знакомое лицо. Герман Кузьмич. Тот самый, которого я заставил оформить явку с повинной. Он приблизился ко мне.

Я зажмурился. Мужчина навис… и поступил совершенно нелогично — стал развязывать. За это время в квартире не осталось никого из пришлых, оставили только меня и Анжелу в компании, как я уже понял по результатам быстротечного рейда, заказчика акции — Задольского. Но и Задольский не задержался. Его ребята взяли под ручки Анжелу, бессвязно и нескончаемо причитавшую, что все совсем не так, как кажется. Ее увели.

Задольский глянул на меня как на таракана и вышел вслед за своими бойцами.

Я судорожно сглотнул:

— Не понял. А я?

Герман Кузьмич, который задержался, чтобы вызволить меня из пут, сообщил:

— Ты ему не нужен.

— Но он мне нужен! Я хочу спросить про документы, за которые сначала чуть не убили, весь город на уши поставили, всех собак спустили… Они у него или нет? Я хочу знать. Сусанна сказала… Или все же это Сусанна взяла их?! Документы-то нашлись? Или даже не исчезали? И что мне делать дальше — опять бегать от всех, обвиненному во всех грехах?

— Можешь возвращаться к нормальной жизни. Все оправдательные бумаги завтра будут в суде.

— Не понял. — Я изумленно смолк.

Филозов прокомментировал:

— Среди ближних лиц Задольского кто-то сливал информацию противнику. Задольский решил вычислить крысу. За Анжелой следили так же, как за прочими. В комнате жучки. Когда появился ты, картина прояснилась. А когда нарисовался Кирилл Кириллович, все стало на места. Крыса ликвидирована, операция закончена.

— А документы? Они у Задольского?

То, из-за чего столько страдал, не давало покоя.

Филозов поморщился:

— Нет никаких документов.

— Ладно, теперь нет. А у кого были?

— И не было. Пойми, эти документы — блеф.

До меня дошло.

— Я — просто повод?!

Герман Кузьмич кивнул:

— Задольский не станет держать дома доказательств, которые могут его скомпрометировать. Партия удалась.

Руки обрели свободу. Я потер затекшие запястья. Филозов продолжил, развязывая мне ноги:

— Журналисты пустили слух про их существование. Ты оказался кстати. Вадик погиб по собственной глупости, это всем ясно. Он давно от рук отбился, еще и в папины дела совался так, что мама не горюй. Чувствовал себя безнаказанным и творил бог весть что. Однажды папаня сам его чуть не прибил. В том, что ты защищался, сомнений нет, и Задольский мстить не будет. Но на глаза ему больше не попадайся. И про дочку его забудь. Это не он приказал сказать, это я прошу. Но выбор за тобой, и тогда уж не обессудь.

— Зачем разгромили мою квартиру?

— Мы? Голову включи. Мы знали, что документов у тебя нет.

— Зачем тогда вы гонялись за мной, как гаишник за подношением?

— Снова подумай. Зачем нам гоняться? Когда находили — следили, чтобы прикрыть. И прикрывали, как помнишь. Нельзя было дать применить к тебе особые методы дознания, тогда вся операция коту под хобот. Нам мы нужен был живой и на свободе.

Вот такие пироги. Я умолк, оглушенный развязкой.

Герман Кузьмич окончательно вызволил меня. Мой взгляд не смел подняться, опустившись ниже плинтуса. Под стать настроению.

— Я хотел извиниться… — Слова приходилось выталкивать, как бегемота из лужи. Никогда не чувствовал себя столь глупо и виновато. — За то, что выглядело угрозой. Это не было угрозой. Я никогда бы не смог…

— Я знаю. Забудем.

— Спасибо. И еще. Я был дважды неправ. Ведь это не вы сидели за рулем. Соответственно, не вы сбили женщину.

Герман Кузьмич обжег меня взглядом:

— Я.

— За рулем была ваша дочка Инна, — уперто заявил я.

— Инна? — Мужчина сел рядом со мной на диван и долго думал, прежде чем продолжить. — И что?

— Как — что? Вы не виноваты!

— Она моя дочь. Я люблю ее.

— Но она не поймет. Будет считать, что зло может остаться безнаказанным. Это неправильно.

— Но я — отец. И я люблю ее. Это — правильно. И все, что делаю ради нее, тоже правильно. И ты тоже — поступай так, как велит сердце. Это будет правильно. Счастливо оставаться, шантажист.

Он ушел.

Я остался. Один. В чужой квартире. С полной головой разных мыслей.

Завтра я буду окончательно свободен. Смогу ходить по городу, не бояться полиции. Смогу пользоваться благами цивилизации — телефоном, компьютером. Смогу навести дома порядок и ночевать по-человечески. Носить не только осточертевший камуфляж и джинсы.

Перед глазами встала Челеста. Не давало покоя — почему она решилась на непоправимый шаг?

Было невыносимо больно с ней расставаться. Хотя она пыталась уничтожить мое счастье с попытке украсть корабль… Но сердцу не прикажешь. Поступай, как велит сердце, сказал на прощание Филозов.

Когда она обернулась, убегая, было в ее взгляде что-то… Преступники так не смотрят. Словно не хотела забрать корабль, не ждала долгое время подходящего момента, не делала одну попытку за другой. Не соблазнила, чтобы обокрасть…

Или я все понял неправильно, и…

И она поняла все неправильно? Вообще все. Просто хотела увидеть меня — как бы инопланетянина — в истинном виде? Хотела правды, не зная, что правда и ложь в моем случае поменялись местами. И если это так…

Решено. Устрою свои дела. Восстановлю доброе имя. Получу загранпаспорт. Выучу итальянский. Найду Челесту. Буду за ней ухаживать. И однажды она вспомнит. Узнает. И тогда…

Но сначала разыщу медальон.

Ага. Главное — корабль. Весь мир у ног. Разыщу медальон… тогда посмотрим насчет остального.

Возможно, сделаю, как решил. Наверное.

Или не сделаю. Какая разница. Главное — медальон.

Сердце — заткнись!