УТРО

8 ЧАСОВ УТРА

Солнечный зайчик согрел Темке глаза даже через прикрытые веки, и сколько он ни пытался веки сжимать, все равно пришлось просыпаться.

Темка открыл глаза с большой неохотой. Но потом совсем не пожалел, что он их открыл. Даже, наоборот, обрадовался. Потому что все вокруг было очень-очень солнечным. Солнечной была вся комната, солнечные зайчики танцевали на стенах, солнечные искры шустро перемигивались в зеленоватом стекле аквариума.

И настроение у Темки сразу стало таким же солнечно-радостным. Он сел на кровати, немного похлопал ресницами, чтобы привыкнуть к свету, и огляделся. Его маленькая комната была пуста. Темка спрыгнул с кровати и босиком пошлепал в соседнюю комнату.

Это была спальня. И там спали на тахте мама Галка и папа Андрей. Маме Галке, наверно, снилось что-то очень приятное, потому что она улыбалась во сне и смешно морщила нос. А что снилось папе Андрею, понять было нельзя: он спал на животе, обхватив руками подушку и уткнув в нее нос. Даже удивительно было, как он при этом мог дышать.

Темка с разбега прыгнул на широкую родительскую тахту и завопил:

— Мама-папа, а мне приснился мультик!

Мама Галка открыла один глаз и простонала:

— Сыночка-косыночка, ну дай поспать хоть в последний день отпуска!

А папа Андрей совсем засунул голову под подушку и прорычал оттуда глухо, как из колодца:

— Слезай с меня немедленно, подарок!

Темка любил, когда мама называла его «сыночка-косыночка». Хотя его лучший друг Костик уверял, что «косыночка» — это девчоночье прозвище. Темка не спорил с лучшим другом, даже соглашался, что, наверно, да, девчоночье. Но все равно любил это прозвище, потому что так мама называла его только в очень хорошие минуты жизни. А вот «подарком» папа называл его всегда — и когда был в хорошем настроении, и когда сердился. Поэтому Темка не очень знал, как относиться к этому словечку. С одной стороны, оно вроде бы и неплохое — Темка очень любил подарки. Но с другой стороны, было неясно: почему это он — Темка — сам является подарком. Он пробовал это выяснить у папы Андрея, и папа пробовал ему объяснить: «Ну, понимаешь, ты у нас с мамой — подарок судьбы!» Но тогда Темка начинал выяснять, что такое «судьба», а этого, кажется, и сам папа толком не знал, так что дело окончательно запутывалось.

Но сейчас «подарок» Темка ничего, конечно, выяснять не собирался. Он лишь основательнее уселся на папину спину и снова объявил:

— Мама-папа, мне приснился мультик!

— Хорошо, хоть не многосерийный боевик! — пробурчал папа, вытаскивая голову из-под подушки, так как уже понял, что больше поспать не удастся.

И мама Галка открыла второй глаз и теплой рукой обняла Темку.

— А что в этом мультике показывали?

— Показывали, как я летаю. Высоко-высоко! — засмеялся радостно Темка.

А мама Галка тоже улыбнулась, но почему-то грустно-грустно. И тихо сказала:

— Когда человеку снится, что он летает, — значит, человек растет.

— Я уже вырос! — убежденно заявил Темка. — Мама-папа, вставайте! Я же завтра в школу иду!

9 ЧАСОВ УТРА

Все Темкино семейство сидело за столом и завтракало. А все Темкино семейство это были: мама Галка, папа Андрей и бабушка Наташа — мама мамы Галки. Мама Галка и папа Андрей были дочерна загорелыми, а бабушка Наташа по-городскому бледная. И она ворчала. Сколько Темка себя помнил, бабушка Наташа ворчала всегда.

Вообще-то Темка должен был себя помнить шесть лет десять месяцев и восемнадцать дней. Так он вчера подсчитал свой возраст. Но, честно говоря, помнил себя Темка гораздо меньше. Ну, может быть, всего года три-четыре. А раньше — сколько ни пробовал, не получалось. Самое раннее, что он помнил, это как его первый раз отвели в ясли и он очень удивлялся, почему папа Андрей сурово сводит брови, а мама Галка плачет и прощается с ним, как будто расстается навсегда, и уходит, но возвращается и снова прощается, и снова плачет… Самому Темке тогда плакать совсем не хотелось, а было, наоборот, очень интересно. И хотелось, чтобы мама перестала плакать и ушла, а он бы остался в незнакомом доме, с незнакомыми ребятами и горой незнакомых, но очень интересных игрушек. И только когда все его желания сбылись — и мама ушла, и он остался с ребятами, и занялся игрушками — вот только тогда он вдруг почувствовал, что ему грустно-грустно, сел на пол и как зареве-е-е-ел!

С этого самого дня Темка себя и помнит. И себя, и маму Галку, и папу Андрея, и бабушку Наташу, которая всегда ворчит. Вот как сейчас:

— Это же умереть — не додуматься! Ребенку завтра в первый класс, а они до последнего дня на пляжах прохлаждаются!

— Мамочка, — вздохнула мама Галка, — ты просто себе не представляешь, что такое достать билет из Сочи!

А папа Андрей начал возмущенно рассказывать, что если уж «этот подарок» залез в море, то вытащить «этого подарка» из моря совершенно невозможно, даже если «этому подарку» сто раз нужно в школу. Темка слушал папу, но благоразумно делал вид, что это к нему совершенно не относится.

— Тебе чай или молоко? — спросила мама Галка.

— Молоко! — не раздумывая ухватился Темка за последнее предложение, но поразмышлял и сказал раздумчиво: — Хотя нет… лучше чай. — Еще подумал и закончил твердо: — Но, конечно, лучше всего молоко.

Мама Галка рассмеялась и сказала, что Темка фокусник. А папа Андрей заговорил строго о том, что эти фокусы уже всем надоели, что с этими фокусами уже пора кончать…

— Завтра! — пообещал Темка.

— Что «завтра»? — не понял папа Андрей, настроившийся на обстоятельную беседу.

— Завтра я кончу со всеми фокусами!

— Почему именно завтра?

— Ну завтра же я иду в школу! — объяснил Темка как само собой разумеющееся.

— Господи! Такого кроху — в школу! — жалостливо вздохнула бабушка Наташа.

И это было второе, что знал про нее Темка, сколько себя помнил: бабушка Наташа или ворчала, или вздыхала.

— Ученичек ты мой! — вздохнула она снова.

И стандартным жестом всех бабушек мира погладила внука по голове. Темка снисходительно принял бабушкину ласку. Но она лишь на минуту расслабилась с внуком, а потом вновь обрушилась на детей, сменив вздыханье на ворчанье:

— Ну, ветрогоны, вы на пляжах не думали, как за один день человека в школу собрать?

— Как все, так и мы, — беспечно сказала мама Галка.

— «Как все»?! — возмутилась бабушка Наташа. — У всех всё давно припасено!

И вывалила на головы оглушенных родителей, что к первому дню школы надо было купить тетрадки и пенал, кассу для букв и цветную бумагу, счетные палочки и карандаши… А еще прибегали из школы комсомолочки и требовали Темкины фотографии… А еще нужна медицинская форма… А еще сегодня родительское собрание…

— Родительское было двадцать восьмого, — удивилась мама Галка.

— Было! Только нынче родители — вроде вас. Десять человек всего явились. Вот и перенесли на последний день.

— Что же ты, мама, сразу не сказала! — вскочила мама Галка. — Ну ладно, я заберу справку в поликлинике, Андрей сбегает в «Детский мир»…

— Некогда ему бегать, — усмехнулась бабушка Наташа. — Ему с работы трезвонили, стряслось там чего-то. Просили, как отпрохлаждается, сразу зайти.

— Что же вы, мама, сразу не сказали! — вскочил и папа Андрей.

— Сразу им да сразу! — совсем рассердилась бабушка Наташа.

И притихшим маме с папой пришлось выслушать от нее про то, что всё им надо «сразу», а сразу они из самолета — да в постель, видно, утомились на отдыхе, и если бы Темка не добудился…

— А будильник вы мне починили? — влез в разговор Темка.

— Какой будильник? — удивилась мама Галка.

— Вы же обещали: научите меня по часам понимать, почините старый будильник, он будет мой, и я по нему буду в школу вставать и вообще жить.

— Вспомнил! Ну раз обещали, папа отнесет в мастерскую.

— Почему «папа»? — возмутился папа Андрей. — Ты же слышала: мне — на работу.

— А мне тоже сегодня работы хватает!

Они ссорились, но Темка уже давно заметил, что когда мама с папой ссорятся, бабушка Наташа вдруг перестает ворчать и вздыхать, а начинает улыбаться и что-нибудь хорошее предлагать. И теперь она тоже вдруг улыбнулась и сказала:

— Работы нынче вам обоим — по горлышко. Давайте будильник, я сбегаю.

И дальше все пошло так, как — Темка это тоже давно заметил — всегда бывало в таких случаях: мама с папой перестали ссориться и папа сказал, что, ладно, он сам забежит с будильником в мастерскую по дороге на свою работу, а мама сказала, что нет, зачем ему забегать, лучше она сама забежит по дороге в «Детский мир».

— Да, — вспомнила мама Галка, — я просила Нину, когда она будет покупать для Костика, брать всё и для Темки.

Но тут бабушка Наташа сообщила такое! Оказывается, ничего Костику не покупали, потому что лучший Темкин друг — товарищ Костик не идет в школу. Он сломал ногу, и его на полгода уложили в гипс.

Мама Галка, выслушав все это, ужаснулась:

— Боже мой! — И на всякий случай поучительно добавила: — Видишь, Тема, что получается, когда дети не слушают родителей.

Но бабушка Наташа свела на нет всю ее педагогику:

— Если б он этих самых родителей поменьше слушался, целей бы был! Они всё хвастали: он у нас бегает без передыху и водой студеной обливается без дрожи. А потом взяли мальца к турнику подвесили — он и рухнул!

Темка знал, что сейчас мама должна возразить бабушке и они начнут спор о том, как надо воспитывать детей. В другой раз он бы обязательно послушал этот спор: все-таки интересно, что тебя ждет впереди. Но сейчас ему было не до того, Темка выскочил из-за стола.

— Костик дома лежит?

— Нет, в больнице, за кинотеатром.

— Темочка, мы к нему обязательно сходим на днях, — пообещала мама Галка. — А сейчас надевай приличный костюм — пойдем в «Детский мир».

Она стала собирать какие-то сумки, авоськи, целлофановые пакеты, которых в доме была тьма-тьмущая. И мама Галка всегда таскала их по два-три-четыре в каждой руке. А папа Андрей очень сердился, возмущенно повторял непонятное Темке слово «нерационально» и объяснял маме Галке, что гораздо проще и легче таскать одну большую сумку или пакет, чем пять маленьких. Мама Галка с ним всегда соглашалась и даже доставала из кладовки именно такую большую клетчатую сумку, но назавтра снова являлась домой обвешанная, как Дед Мороз, пакетами и авоськами.

Сейчас она опять собирала их, а папа Андрей наблюдал за этим, наливаясь гневом, и не высказывался только потому, что в это время говорила бабушка Наташа. Она сообщала, что вчера весь вечер названивали Красины, Ладыженские, Миша с Аней и еще какие-то взрослые, имена которых были Темке не знакомы. И все эти, которые названивали, собирались сегодня прийти к ним в гости. Потому что, как они говорили, Галке и Андрею не удастся «замотать» такое великое событие, как отправление Темки в школу.

Мама Галка схватилась за голову, но бабушка Наташа успокоила:

— Ничего, я их всех поотваживала… Кроме Шурика. Он эти сборы придумал, но он же — бестелефонный. Так что не предупредить — к вечеру заявится.

— Сумасшедший день! — метнулась мама Галка к дверям. — Тема, пошли!

Но Темка потоптался на месте и сказал:

— Мам, я не пойду в магазин…

— Что-о-о? Может, ты хоть сегодня не будешь мне мотать нервы! У меня и так миллион дел!

— И у меня…

— Что у тебя?

— Я же завтра в школу иду. И у меня сегодня тоже много дел.

— Каких еще дел?!

— Разных важных… И одно — очень неприятное.

Мама Галка просто не знала, что сказать от возмущения. Тогда на Темку надвинулся папа Андрей.

— Слушай, подарок, кажется, твоими делами придется заняться мне!

Темка вздохнул и приготовился к грубому физическому воздействию. Но тут мама Галка нашла все-таки что сказать:

— Сыночка-косыночка, а разве покупка для тебя ранца, тетрадей и других необходимых вещей — это не твое же дело?

Да, мама Галка умела убеждать. Может, и не всегда, но часто умела. Вообще-то правильно, подумал Темка, это ведь мое школьное дело. Как же я буду в школе без ранца, тетрадей и других необходимых вещей?

— Я пойду в «Детский мир», — сказал он.

— Спасибо, дорогой! — низко поклонился ему папа Андрей.

— Да, Галка, — вспомнила бабушка Наташа, — ранец не покупай. Ему баба Лиза выслала. Вот, пришла бумажка.

— Значит, еще на почту бежать! — ужаснулась мама Галка.

В коридоре зазвонил телефон. Мама Галка схватила Темку за руку и крикнула с порога:

— Мы еще не приехали! У-ух, сумасшедший день!

И вылетела из квартиры.

10 ЧАСОВ УТРА

«Детский мир» был похож на последний корабль белых, отплывающий из города Одессы за полчаса до прихода в город красных. Темка однажды видел это в фильме по телевизору: все стремились ворваться на корабль, а с корабля никто не хотел уходить. Вот так и в «Детский мир» все только вливались плотным потоком и терялись в нем, кажется, навсегда. Только редко-редко прорывались на улицу счастливые одиночки, увешанные патронташами покупок. И, как рыбы на безводье, широко открывали рты, хватая спасительный воздух.

А внутри «Детского мира» были, наверно, тысячи детей! Они переминались с ноги на ногу рядом с родителями, дергали их за подолы платьев и рукава пиджаков, хныкали, канючили и всеми прочими испытанными способами выражали категорический отказ участвовать в процессе своего же собственного одевания-обувания.

Самая длинная и самая шумная очередь была там, где висел большой плакат «Школьный базар». В хвосте этой очереди и пристроились мама Галка с Темкой. Через несколько секунд позади них вырос уже новый хвост, хотя сами они к прилавку почти не продвинулись. А еще через несколько секунд они потерялись. Вышло это очень просто. Мама Галка отклонилась немножко влево, чтобы рассмотреть, где же все-таки начинается очередь. Темка отклонился немножко вправо, чтобы разглядеть саблю за поясом проходившего мимо мальчишки. А когда мама Галка и Темка снова обернулись друг к другу, то друг друга они уже не увидели. Папа Андрей часто говорил про природу, которая «не терпит пустоты». Вот и эта очередь была как природа: она сразу заполнила их опустевшие места и разделила сына с мамой железной стеной.

Темка повертел головой по сторонам, попрыгал на цыпочках, повытягивал шею — мамы Галки нигде не было видно. Но Темка не испугался и не растерялся, а задумался. Так всегда его учил папа Андрей: если случайно потерялся, не пугаться, а задуматься, как найтись. И Темка уже несколько раз в жизни так и поступал: и когда он на улице отстал от мамы, и когда потерялся возле самого дома в зимнюю метель, и когда застрял в кустах, а детский сад ушел дальше по парку… Каждый раз в эти трудные минуты жизни Темка вспоминал слова папы Андрея и не пугался, а сначала задумывался. И уж только потом так пугался!..

Но сейчас — впервые — Темка чувствовал, что испуг не приходит, а как раз наоборот, в голову ему приходят всякие мысли и соображения, что надо делать. Он внимательно прислушался к женскому голосу, парившему над всеми этажами магазина:

— Коля Семенов, шести лет, зайди в комнату матери и ребенка! Там тебя ожидают родители.

Потом была пауза, и снова — голос:

— Зульфия-джан, пяти лет, зайди в комнату матери и ребенка! Здесь тебя ожидает мама.

Темка решительно направился к единственному прилавку, у которого не толпилась очередь — отделу пластмассовой посуды. Продавщица, кажется, засыпала от скуки.

— Тетя, — спросил ее Темка, указывая в потолок, — где это говорят?

— А ты что, Зульфия-джан? — оживилась она.

— Нет, я Артем, — с достоинством ответил Темка.

— А-а, тогда спускайся, Артем, по лестнице, и там будет дверь между этажами.

Темка так и сделал. Спустился на пол-этажа, увидел дверь с табличкой «Комната матери и ребенка» и вошел туда. Девушка-дежурная сидела за столом с телефоном. А перед ней стоял огромный кудрявый мужчина и отчаянно сокрушался:

— Я ж ей говорил: ребенка я как пить дать потеряю! Лучше я баулы тягать буду, а ты держи ребенка за руку. Так нет! В бауле, говорит, хрусталь-посуда, а ты, говорит, медведь, всё расколотишь…

— Фамилия? — перебила его дежурная.

— Глушко Женя.

— Девочка?

— Какая еще девочка! — обиделся «медведь».

— Значит, мальчик?

— Ну! — по-сибирски поддакнул он.

— Что «ну»? — не поняла дежурная.

— Да, говорю. Мальчик. Я ж ей твердил: мне тут страшней, чем в тайге! В тайге потеряешься — вертолет отыщет, а тут…

— Сколько лет? — перебила дежурная.

— Шесть. Но парнишка крупный — в меня. Всех школяров в поселке на лопатки кладет.

— Это не имеет значения! — начала уже сердиться дежурная.

Сибиряк опять обиделся:

— Для мужчины это имеет самое первое значение!

— А для наших поисков — нет!

Дежурная сняла телефонную трубку, набрала номер.

— Аня, объяви по общему: Глушко Женя, мальчик, шести лет… Глушко Женя… Спасибо.

Она положила трубку и обратилась к терпеливо стоявшему у стола Темке:

— А у тебя что, мальчик?

— Потерялась. Рыбакова Галя, — сообщил Темка и, подумав, добавил: — Галина Сергеевна.

— Я думаю, можно и без отчества, — улыбнулась дежурная. — Сколько лет сестренке?

— Тридцать пять. Только это не сестренка, а мама.

— Кто-о?

— Мама, — спокойно объяснил Темка. — Она потерялась. Скажите ей, пожалуйста, пусть она сюда придет.

Дежурная медленно приходила в себя.

— Мама потерялась? А может, все-таки потерялся ты?

Темка немножко подумал и помотал головой:

— Нет. Если бы я потерялся, так мама бы меня по радио объявляла. А раз я ее по радио объявляю, значит, она и потерялась.

— Точно! — подтвердил сибиряк и даже повеселел. — Самостоятельный ты парень! А вот мамаша у тебя не больно самостоятельная…

— Она самостоятельная! — обиделся Темка за маму. — Просто каждый может потеряться.

— Потеряться — это да. А вот найтись… В школу ходишь?

— Завтра пойду.

Сибиряк смерил Темку взглядом:

— Женька мой тебя бы сборол. А вот найтись…

Дежурная, находившаяся до сих пор в затруднительном раздумье, решительно мотнула головой.

— Хорошо! — И еще раз повторила: — Хорошо! — И сняла трубку: — Аня? Объяви по общему… Только не удивляйся…

И, перекрывая гул магазина, на всех этажах зазвучал строгий голос:

— Рыбакова Галина Сергеевна, тридцати пяти лет, зайдите в комнату матери и ребенка! Там вас ожидает сын.

Идти с Темкой по улице было просто невозможно! Мало того что мама Галка была нагружена своими сумками-пакетами как ломовая лошадь, так еще Темка на каждом шагу спотыкался и его приходилось подхватывать, чтобы он не расквасил нос. А спотыкался он потому, что не смотрел под ноги, а таращился на все вывески, плакаты, объявления и афиши, попадавшиеся на пути.

— Союз-пе-ча-ть! — прочел Темка и чуть не врезался в чей-то живот.

— Га-ст-ро-но-м! — и споткнулся о бровку тротуара.

— Па-рф-юм-ер-ия! — и налетел на фонарный столб.

Мама Галка еще добавила, как смогла, занятой рукой ему по затылку:

— Перестань, люди уже шарахаются! Мало тебе, что опозорил маму в магазине!

— Я тебя не опозорил, — объяснил Темка. — Я тебя нашел.

Он даже немного обиделся и дальше пошел опустив глаза, не обращая внимания на вывески и огорченно думая свою думу. Дума эта была про то, что взрослые все-таки какие-то очень странные. Сначала учат, учат человека читать, стараются, радуются, когда у него начинает это получаться. А когда уже человек научился, сами же на него кричат.

Но думал он это все не очень долго. Вывески и плакаты снова привлекли его внимание, и он опять стал их читать, только уже тихо шевеля губами, чтоб мама Галка не заметила. Так он читал, читал, пока одна афиша не поразила его настолько, что он забыл об осторожности и потащил маму за руку к афишному щиту.

— Мам, мам! Смотри, что написано! «Хор учителей»! Мама, разве учителя поют хором?

— Поют, раз написано.

— А моя учительница тоже поет?

— Возможно.

— Прямо приходит в класс и прямо поет?!

Мама Галка опешила:

— Да нет! Они поют после школы. В нерабочее время. Ты что, не понял?

— Не понял, — признался Темка и попросил: — Мам, а как все будет в школе, расскажи, пожалуйста?

— Сыночка-косыночка-а! — простонала мама Галка. — Ты меня об этом уже сто двадцать раз спрашивал! И я тебе уже двести сорок раз отвечала!

— Ты извини меня, мама, — серьезно сказал Темка. — Просто я очень-очень волнуюсь.

11 ЧАСОВ УТРА

Папа Андрей и мама Галка метались навстречу друг другу из угла в угол маленькой комнатки редакции, и Темка удивлялся, как они в такой тесноте не сталкиваются. А ведь они не только бегали из угла в угол, но еще и ссорились и спорили при этом.

Мама Галка кричала, что всегда и всё делает и должна делать только она, она и еще раз она. Но ее на всё не хватит, она же не может разорваться на сто дел. А если и разорвется на сто, то еще двести останутся несделанными. Кто, например, подстрижет ребенка? Кто пойдет на почту за посылкой?

А папа Андрей в ответ кричал, что все это сделает он, он и еще раз он. Но только не сейчас. Потому что сейчас у него очень срочная и очень нервная работа. И все остальные дела он может делать только после того, как сделает свою работу.

Прекрасно, возмущалась мама Галка, а она, значит, безработная, она, выходит, бездельница, она, получается, просто тунеядка…

Но тут в дело вмешался Темка. Он терпеть не мог, когда мама с папой ссорились или, как говорила бабушка Наташа, «выясняли отношения». Поэтому сейчас он делал вид, что не слушает их перепалку и даже отвернулся от них к стене, которая была покрыта, как обоями, вырезками из журналов, фотографиями и рисунками. Тема их разглядывал, а сам искал повод вклиниться в родительский разговор. И нашел. Он залез на стул и дотянулся пальцами до шаржа-портрета, в котором узнавался папа Андрей с улыбкой от щеки до щеки.

— Пап, это ты?

— Я, я! — отмахнулся папа Андрей, собираясь продолжать спор с мамой.

Но Темка не отставал:

— Ты совсем тут не похож!

— Почему?

— Ну, тут только видно, что ты очень веселый. И совсем не видно, что ты очень строгий.

— Ничего, дома увидишь! — пообещал папа Андрей.

— Увижу, — со вздохом согласился Темка и ткнул в портрет Клаудии Кардинале, прилепленный рядом с шаржем: — А эта тетя — твоя знакомая?

— Нет, — сказал папа Андрей.

— О чем папа очень жалеет! — заметила мама Галка.

— Ничего, ты еще познакомишься, — утешил Темка папу.

Папа Андрей промолчал, а мама Галка усмехнулась и сказала:

— Короче, пошли домой! Я одна ничего не успею.

— Но я должен сдать ответ в номер! — закричал папа Андрей. — В номер — можешь ты это понять?

— Ну вот, вы опять ругаетесь, — огорчился Темка. — А я думал, я вас уже отвлек.

Мама Галка засмеялась:

— Отвлек, конечно, отвлек. И мы уже не ругаемся, а просто договариваемся. Правда, папа?

— Правда, правда, — буркнул папа Андрей. — Отведи Темку домой, пусть ждет меня во дворе. Я попробую сговориться пописать дома и прибегу.

— Только отнеси хоть немного вещей, а то у меня ручки-ножки отваливаются!

Мама Галка начала выкладывать из сумки тетради, папки, коробки карандашей, пенал… А последним вынула будильник и схватилась за голову.

— Ну! Замотал ты меня, сыночка-косыночка! Андрей, придется тебе будильник тоже взять на себя.

— Папа, только ты приходи скорей, — попросил Темка. — А то у меня тоже много дел.

— Ты опять о своих делах?! — начал накаляться папа Андрей.

Но до конца накалиться не успел — распахнулась дверь, и в комнату вкатился маленький лысый человечек. Он был похож на разноцветного человечка из мультика: рыжие волосы, розовая лысина, желтая замшевая курточка, сорочка в мелкий цветочек. Обычно в мультиках такие человечки очень веселые и добрые. Но этот был совсем не веселый, а скорее мрачный.

— Давай! — протянул он с порога руку к папе Андрею, не обращая внимания на маму Галку с Темкой.

— Еще не готово. Я с Гиви Давидовичем договорился: сдам завтра прямо в номер…

— Чтобы ты завтра сдал в номер, — прервал человечек, — я должен сегодня это сто раз почеркать! Главный спросит не с тебя, а с завотделом! — Он наконец заметил маму Галку: — Кончишь с гражданкой — зайдешь ко мне!

— Но, Серафим Антонович…

— Зайдешь ко мне! — рявкнул человечек и выкатился, хлопнув дверью.

— Видела? — развел руками папа Андрей.

— Видела, — вздохнула мама Галка и взяла Темку за руку. — Пошли…

Но Темка не двигался с места, широко раскрытыми глазами смотрел на захлопнувшуюся дверь.

— Папа, — тихо сказал он, — я еще никогда не слышал, чтобы на тебя кричали. Я думал, что только папы всегда кричат на своих детей…

 

ДЕНЬ

12 ЧАСОВ ДНЯ

Темка выбежал во двор, уже освободившись от «приличного костюма», как мама Галка называла его одежду, в которой они отправились в «Детский мир». Сам Темка терпеть не мог этот «приличный костюм». Тем более после босоногой свободы южного пляжа, откуда он только что вернулся. И сейчас он снова чувствовал облегчение — в одних трусах и только с ремнем на голом животе, а на ремне болталась старая солдатская фляжка.

Едва он появился из подъезда, как навстречу ему бросилась орда таких же голопузых и босоногих пацанов — верные друзья, дворовая команда. Темка даже не представлял, что он так по ним соскучился. На юге как-то не было времени вспоминать о них — там своих дел и впечатлений хватало. Но вот теперь, увидев всех друзей сразу, Темка вдруг понял, как соскучился по ним, как рад видеть их всех — и кудрявого крепыша Игоря, с которым подрался из-за ножичка в прошлом году, и рыжего хвастуна Вальку, который проспорил ему мороженое и не отдал, и самого маленького круглоглазого Саввочку — пожалуй, единственного в мире человека, к которому Темка уже мог относиться как старший.

Пацаны тоже явно были рады встрече с Темкой, хлопали его по плечам, трясли по-мужски руку, засыпали вопросами, как было в Сочи, научился ли он плавать, возил ли с собой фляжку, загорал ли в плавках или «голяком»… А Темка, как ни сбивчивы были вопросы, старался ни один не пропустить и на все ответить. Он сообщил, что в Сочи было очень хорошо, хотя и жутко много везде народу; и что плавать он научился, хотя только рядом с папой Андреем, а одного его пока не пускали; и что фляжку свою знаменитую он, конечно, возил с собой и носил в ней воду на пляж, а на волнах она, оказывается, не тонет; и что, ясное дело, загорал он никаким не «голяком», а в плавках — что он, маленький, что ли!

— А ну покажь разницу! — потребовал Игорь.

— Пожалуйста! — Темка откатил резинку трусов.

И общим взорам открылась четкая граница между загаром и не тронутой солнцем белизной. Пацаны восхищенно зацокали языками, давая высокую оценку «разнице».

Но тут же резинка трусов, поспешно отпущенная Темкой, хлопнулась на свое место, потому что в круг пацанов вошла маленькая девочка Женя. Нет, она не вошла — «вошла» не то слово. Женя не ходила, а как-то плыла, медленно и гибко, может быть, чуть-чуть сонно, но очень грациозно. И разговаривала Женя тоже медленно, нараспев, так что Темке всегда казалось, что она немножечко посмеивается над тем, с кем разговаривает.

— Ой-ёй-ёй, скажи-ите, какой зага-ар! — пропела Женя.

— Привет, Женька! — сказал с мужской суровостью Темка и крепко потряс ее руку.

Женя руку вырвала и опять пропела:

— Ой-ёй-ёй, скажи-ите!

Но что она хотела этим сказать, было непонятно.

— А я завтра в школу иду, — сообщил Темка.

— А я неделю ангиной болела! — ответила Женя.

И поплыла сквозь мальчишечью команду к своему подъезду. Пацаны глядели ей вслед. И Темка глядел. На ступеньках она оглянулась и, прежде чем войти в подъезд, пропела:

— Так ты, Тема, ириходи-и…

— Я обязательно приду! — поспешно крикнул Темка ей вслед.

К нему поближе протиснулся маленький Саввочка.

— Тем, а Тем, раз ты уже в школу идешь, тебе же уже игрушки не нужны?

— Не нужны, — солидно согласился Темка и на всякий случай добавил: — Но после школы я еще, может быть, немножко буду играть.

— Ну все равно они тебе уже не так нужны, да? Можно ты подаришь мне одну игрушку?

— Одну — можно, — не задумываясь, согласился Темка. — Какую хочешь!

— Подари мне тогда фляжку, — попросил Саввочка.

Темка дрогнул. Это было выше его сил. Такой фляжки не было ни у кого. Настоящая солдатская, в светлых царапинах по уже потемневшему алюминию, побывавшая, наверно, в самых настоящих боях и сражениях.

— Понимаешь, Саввочка, — начал объяснять Темка, — фляжку — это я не могу! Это моя самая-самая… Это даже вообще не игрушка, а необходимая вещь!

— Ну раз необходимая… — кивнул Саввочка.

— А все равно тебе ее в школу не дадут носить, — сказал Игорь.

— Не дадут, — согласился Темка. Но понимаешь… после школы… или в воскресенье… я все-таки иногда буду же играть в войну

— Пацаны! — заорал рыжий Валька. — А давайте — в войнушку!

Все одобрительно загудели, поддерживая эту идею. Только Темка помотал головой:

— Вы играйте, а я не могу. У меня сегодня еще дела.

— Какие дела? — поинтересовался Игорь.

— Разные… И одно — очень неприятное!

— Нет, ну какие, какие дела? — приставал Игорь.

— Я же говорю, разные — всякие… Вот, например, лужу завалить надо.

Никаких луж в эту августовскую жару, конечно, не было. Но посреди двора — все еще неблагоустроенного двора дома-новостройки — была здоровенная ямина. А вот в пору осенних дождей она могла бы стать вполне полноценной лужей. Так уже было в прошлом году, и хотя теперь это была только яма, пацаны упорно именовали ее «лужей» — слишком уж много невеселых воспоминаний у них было с ней связано.

— Так мы ж собирались ее завалить, — сказал Валька. — Ну и завалим потом.

— Потом мне заваливать будет некогда. Знаешь, сколько уроков в школе задают!

— А мой папа говорил, что они ее на воскреснике завалят, — вспомнил очкарик Юра.

— Когда он говорил? — живо обернулся к нему Темка.

— В июне, кажется… Нет, на мой день рождения — в мае.

— Вот! — сказал Темка. — Тебе, когда ты в лужу свалился, за штаны было?

— Было… — признал Юра.

— И мне было, — вздохнул Саввочка, — когда в ней ботинок утонул…

Все горестно зашумели, вспоминая свои печали, связанные с этой проклятой «лужей».

— Нам всем было! — подвел итог Темка. — А папам мамам ничего ни от кого не было. И поэтому паны-мамы ее не завалят никогда!

— Не-е, давайте лучше в войнушку, — настаивал на своем Валька.

Пацаны в нерешительности глядели на Темку. А он морщил лоб и думал. Может, ему самому хотелось поиграть в войнушку и он боролся с соблазном. А может, он что-то придумывал.

— Правда, — махнул он вдруг рукой, — давайте в войнушку! За мно-ой!

Он закричал и, размахивая рукой, побежал к штабелям кирпича у строящегося рядом дома. Пацаны с воинственными воплями бросились за ним. Но удивленно остановились. Потому что Темка начал играть в войнушку как-то странно. Он схватил со штабеля кирпич, прижал его к голому животу и, согнувшись в три погибели, перебегая от куста к кусту, добежал до ямы-лужи. Возле нее он наконец распрямился и, описав кирпичом круг над головой, швырнул его в яму с медленным завыванием:

— И-и-их!

Рыжий Валька возмутился:

— Это не войнушка! Это скука зеленая — кирпичи таскать!

Пацаны согласно загудели, но Темка уже мчался обратно и кричал им на бегу, что это у Вальки — скука и кирпичи, а у него — это снаряды, и он их подносит под шквальным огнем к пушкам, которые точно бьют по врагу.

— А мы? — забеспокоился маленький Саввочка.

— И вы, конечно, тоже! За мно-ой!

Но не успел Саввочка послушно броситься за ним, как Темка заорал страшным голосом:

— Ложись!

Саввочка испуганно плюхнулся на живот А Темка еще отчаяннее заорал другим пацанам:

— Ложись!!! Кругом же стреляют! Ложись!

Подчиняясь его яростному напору, все пацаны попадали на землю. Только вертели головами и на все голоса устроили невидимую, но вполне отчетливо слышимую канонаду:

— И-и-их! Бух! Ж-ж-жах! У-у-ух! Взи-и-и-вах!

А Темка, присев за кирпичным штабелем, подавал отрывистые команды:

— Игорь и Сашка, давайте по-пластунски к пушке! Валька и Сережа — на позицию за качелями! Мишка, Юра, Славик — по окопам на всем фронте! Я подаю снаряды отсюда!

— А я? — обиделся забытый Саввочка.

— А ты… А ты — санитар, медицинская сестра! Сейчас будут раненые! — убежденно заявил Темка.

И вот уже от штабеля до самой «лужи» пролегла цепочка пацанов. Они по очереди вскакивали и, пригибаясь под пулями, перебегали с кирпичами-снарядами свой отрезок пути и передавали его следующему бойцу, который проделывал свой геройский путь и передавал снаряд следующему, пока последний в этой цепи не швырял его с грохотом в яму. Кирпичи летели один за другим, раскалывались, яма заполнялась. Двор непрерывно оглашался всеми необходимыми для текущей военной ситуации кличами:

— Давай снаряды! Скорей! Огонь! Ура-а! Еще снаряды! Батарея, огонь!

Темка, пользуясь минутной передышкой, как в настоящем бою, жадно пил воду из любимой фляжки, задрав голову к солнечному небу. Но, как ни странно при этом солнце и ясном небе, неожиданно грянул гром!

— У-у вредители! У-у мучители рода человеческого!

Могучая и огромная, как слои, дворничиха тетя Настя неслась грозой на пацанов.

Ряды участников битвы за «лужу» дрогнули. Мальчишки пятились, потихоньку бросая кирпичи за спины. А тетя Настя налетала неумолимо, как гроза:

— Мало, что свой дом поуродовали, так теперь за другие взялись! А я за вас отвечай! У-у варвары неуемные!

Пацаны бросились врассыпную. Один Темка, цепляясь усилием воли и пальцев за кирпичный штабель, изо всех сил старался мужественно удержать себя на месте. Но когда страшная в гневе тетя Настя была уже так близко, что ее мощная фигура заслонила солнце, он тоже не выдержал и дал стрекача.

Дворничиха ловила пацанов за шиворот по двое-трое в один кулак и вопила, задирая головы к балконам:

— Потаповы! Монины! Марья Сергеевна! Каценеленбоген!

На балконах появлялись вызываемые мамы и папы, дедушки и бабушки. Двор наполнился их разноголосыми, но одинаково возмущенными призывами к детям вернуться домой и недвусмысленными намеками на то, что их дома ожидает.

Наконец попался и Темка.

— Рыбаковы! — закричала дворничиха.

— Тетя Настя, — серьезно сказал Темка, — мне очень нужно с вами поговорить.

— Поговорим, поговорим! — пообещала она. — Ремнем поговорим, а надо бы вожжами. Рыбаковы-и…

На ее крик откликнулся папа Андрей — он бежал от автобуса к дому с Темкиными папками-тетрадками под мышкой.

— Что? Что случилось?!

— А вот, месяц отдохнули от вашего вредителя, а теперь — здрасьте, приехали! Кирпичи со своей братией на стройке крушит!

Дворничиха вручила Темку — из рук в руки — папе Андрею и бросилась ловить остатки «братии».

— Так-так! — сказал папа Андрей. — Друзья встречаются вновь!

Темка уныло потоптался на месте и снова решительно заявил:

— Мне надо поговорить с тетей Настей!

— Поговорили уже. И дома еще поговорим! — заверил пана Андрей. — А сейчас умываться — и в парикмахерскую.

Темка нехотя поплелся за ним к подъезду.

— Вот, забрал твои портреты, — показал ему на ходу папа Андрей маленькие фотографии. — Я упирался, но они меня уговорили, что это — именно ты.

Темка глянул на карточки и убежденно сказал:

— Конечно, это — я. Вот же мои два значка!

1 ЧАС ДНЯ

Темка и папа Андрей сидели в парикмахерских креслах спиной друг к другу. Но сложная система зеркал разрешала им друг друга видеть, и папа Андрей ободряюще кивнул Темке, которого пожилая парикмахерша пеленала простыней. Кивал и ободрял он сына не зря: Темка с детства не любил это занятие — стрижку. И всегда этому неприятному делу предшествовали долгие разговоры, заверения, что не так уж сильно колются остриженные волоски, а также призывы не обращать на это внимание — быть мужчиной.

Сегодня Темка мужественно уселся в кресло без предварительной подготовки, чем немало удивил папу Андрея. Но до конца победить себя он все-таки не мог и ежился под руками парикмахерши, предчувствуя, что волоски все же будут колоть его шею до самого вечера — до купанья.

— Как будем стричь мальчика? — спросила мастерица папу Андрея.

— Сзади и с боков снять, но только не очень много… А спереди сделать так…

Папа Андрей, с трудом выпутывая руки из-под простыни, попытался показать, как надо сделать. Но Темка объяснил короче:

— Прическа «Молодежная»!

Парикмахерша посмотрела на него с уважительной улыбкой, затянула потуже простыню на его шее и застрекотала машинкой, строго предупредив:

— Только не вертись! Тогда выстригу из тебя жениха.

— Не надо из меня жениха! — возразил Темка. — Из меня надо — школьника. Я завтра в школу иду.

— Поздравляю! А ты кем стать-то собираешься? Летчиком, конечно?

Она не столько спросила, сколько утвердила это. Но Темка возразил, что ничего не летчиком. И чтобы не слышать стрекота машинки и не прислушиваться к первым щекочущим шею остриженным волоскам, он стал подробно объяснять, почему именно он вовсе не собирается быть летчиком. А потому, что все пацаны во дворе хотят стать летчиками. И Валька, и Юра, и Игорь, и даже маленький Саввочка… Так что же тогда получится! Если все будут летчиками, кто же, интересно, будет пожарниками и шоферами? Кто, а?

Парикмахерша подумала и сообразила:

— Выходит, ты, больше некому. Ну и кем же из них ты будешь, уже надумал?

— Не-е… Еще думаю.

Темка помолчал. И под конец признался:

— Но если кто-нибудь из пацанов передумает, тогда, может, я еще тоже буду летчиком!

Он увидел в зеркале, что парикмахерша подавила улыбку. Хотя что смешного он сказал? Но возможно, это ему просто показалось, потому что дальше она сказала вполне серьезно, что действительно спешить ему некуда, время еще есть, можно подумать. И самому подумать, и с папой-мамой посоветоваться. Темка согласился с нею и сказал, что он не только с папой-мамой посоветуется, но еще и с бабушкой тоже. Тем более что есть с кем — у него ведь три бабушки!

— Целых три? — удивилась парикмахерша.

— Три, — подтвердил Темка. — Бабушка Лида, бабушка Наташа и бабушка Алена — бабушки Наташина мама.

— А с дедушками как у тебя дела?

— А дедушек у меня нет. Дедушек у меня было только два — дедушка Витя и дедушка Миша. И они все погибли на войне. А у нас есть одного дедушки фотография. Дедушки Вити… Или нет, кажется, дедушки Миши… Она где-то в шкафу лежит.

Тут Темка с удивлением отметил, что машинка в руках парикмахерши хотя и жужжит, но застыла на его голове неподвижно. А глаза ее в зеркале стали какими-то серьезными. Грустными даже. И они встретились в противоположном зеркале с глазами папы Андрея. Которые почему-то были виноватыми. Потом папа Андрей отвел глаза, тихо сказал:

— Дедушки Миши…

И встал с кресла. Темка уловил движение отца и с надеждой заерзал:

— Тебя уже? И меня?

— Сейчас, сейчас… — Парикмахерша в последний раз прошлась машинкой по его затылку, подправила ножницами височки, осторожно высвободила Темкину шею из-под простыни и стряхнула с нее волосы. И хотя их, конечно, были миллионы, но и тех сотен, которые остались на Темкиной шее и воротнике сорочки, хватило, чтобы мужество покинуло его и он отчаянно завертел шеей, зачесал ее обеими руками, и даже слезы выступили на его глазах.

— Ладно, ладно, — сказал папа Андрей, — отмоемся. А парикмахерша затянула на Темкиной шее салфетку и спросила:

— Тебя душить?

— Зачем… душить? — совсем уж испугался Темка, но потом сообразил: — А-а… да, конечно, освежите!

И очень крепко зажмурился в ожидании душистого дождичка.

Подстриженные Темка и папа Андрей шли по людной полуденной улице и торжественно несли на неподвижных шеях свои аккуратно оформленные головы. Они немножко задавались перед всклокоченными нестрижеными прохожими, попадавшимися им на пути.

Но потом сильный порыв ветра выдернул и швырнул заутюженную прядь на лоб папе Андрею, а на Темкиной голове мигом сотворил стожок растрепанного сена. Темка прямо-таки с ужасом схватился руками за голову, но папа Андрей только засмеялся и сдул волосы со своего лба. Тогда Темка тоже решил, что все это пустяки, и тоже засмеялся, и они перестали вышагивать, как надутые страусы, а пошли нормально, как все люди.

— Папа, — попросил Темка, — ну пойдем, пожалуйста, скорее! Я же очень спешу.

— Опять? — возмутился папа Андрей. — Ты один спешишь, а больше никто не торопится?

— Нет, все торопятся, — согласился Темка, — и ты, конечно, тоже. Но почему ты так медленно торопишься? Ты какой-то совсем неспортивный!

Это уже Темка заговорил мамиными словами. Он не раз слышал, как мама Галка сокрушалась, что вышла замуж за такого неспортивного человека. Она говорила, что и в школе, и в институте всегда уважала только спортивных и даже, как она говорит, «встречалась» только со спортивными, а вот вышла замуж за неспортивного. Она не то чтобы очень огорчалась этому, а просто удивлялась: как так могло получиться? Папа Андрей всегда только смеялся при этом, но сейчас почему-то обиделся:

— Я неспортивный? Да я, знаешь… Я знаешь, как прыгал… когда-то, даже в секцию один раз записался… в нашем домоуправлении!

Больше ничем выдающимся из своего спортивного прошлого он явно похвастаться не мог. Темка понял это и не стал продолжать тему. Они молча пошли дальше и дошли до угла.

А на углу трое долговязых парней лет по семнадцать, в джинсах и свитерах, окружили девчонку — такую же долговязую — и не давали ей пройти. Девчонка, видно, была не робкая, она не бросала по сторонам взгляды и призывы о помощи, а сама упрямо и молча пыталась обойти «препятствие». Она делала шаг в сторону, и кто-нибудь из парней тоже делал шаг, не давая ей уйти. Она — шаг, и парни — шаг. Не толкали ее, не хватали, но и проходу ей не было.

Люди спокойно обходили этот островок на тротуаре, и папа Андрей тоже мельком глянул и обошел. День был солнечный. Никто никого не звал на помощь. И лица парней вовсе не были похожи на рожи разбойников, которых Темка недавно видел в одном фильме по телеку. Но все-таки ему что-то в этом не понравилось. Он остановился и спросил раздумчиво:

— Папа, а ты вообще за девочек?

— Конечно, за, — удивился папа Андрей. — А что?

— И я. Только когда я сказал, что я за девочек, так мне Валька сказал, что я изменник Родины.

— Глупый человек твой Валька! Ну идем, идем, ты же спешишь…

Но Темка не двинулся с места.

— Валька, конечно, наверное, глупый… А вообще у нас за девочек только я и Саша. Я только в крайних случаях притворяюсь, что против девочек, но тогда за ними только гоняюсь, а не бью…

Темка говорил все это папе, а сам смотрел на лицо девчонки, которое становилось все более растерянным. Папа Андрей тоже посмотрел на ее закушенную, чуть подрагивающую губу, вздохнул и сказал:

— Постой здесь.

Он вернулся назад, молча взял девчонку за руку. Парни удивленно смотрели на него, но тоже молчали. Папа Андрей подумал и не пошел напролом, а, ведя девчонку за собой, обошел парней сбоку. Они развернулись и наблюдали, как он довел ее до следующего угла и дальше она пошла сама. А папа Андрей не спеша возвращался, вглядываясь в застывшие приближающиеся лица, в которых хоть и не было разбойничьих черт, но и приятных черточек тоже было маловато.

Темка появился неожиданно. Он вынырнул из-за спин парней навстречу отцу. Решительно взял его за руку, точно так же, как отец только что брал девчонку. И повел папу Андрея прямо на парней. Они поколебались и… расступились.

Первым на следующем перекрестке не выдержал и оглянулся Темка. На том углу уже никого не было. И вообще был солнечный день, и было много прохожих. Папа Андрей тоже оглянулся. И почему-то грустно улыбнулся и прижал Темкину голову к своему боку — там, где карман пиджака. Он это сделал, конечно, ласково, но Темка отпрянул — его ухо больно уперлось во что-то железное. Папа Андрей запустил руку в карман и с огорчением извлек будильник.

— Так! — Он глянул на свои часы. — А через десять минут в мастерской перерыв. И на почте — тоже.

Он задумался, вертя в руках будильник. Темка поторопил:

— Ну так что?

— Побудешь пока во дворе, — решил папа Андрей, — а я хоть немного дома поработаю.

— А можно я пойду по своим делам?

— Слушай, подарок… — угрожающе начал папа Андрей.

— Хорошо, хорошо, — поспешно согласился Темка, — Я побуду во дворе. У меня во дворе тоже есть дела.

2 ЧАСА ДНЯ

Двор был пустой — ни взрослых, ни детей. Ну, взрослые это понятно, подумал Темка, взрослые в это время работают. Хотя и дети тоже понятно: обедать пошли. А самые маленькие — еще и спать после обеда. Темка подумал об этом и вдруг загрустил: ему уже теперь не придется спать после обеда. Никогда, никогда! Потому что где вы видели школьников, которые после обеда снят? Им спать некогда — уроки надо готовить!

Нельзя сказать, чтобы Темка очень уж любил послеобеденный сон. Скорее наоборот: уложить его было не так-то просто. Сначала с этим мучилась бабушка Наташа. Она долго баюкала его, рассказывала сказки, сидя на тахте. А когда это не помогало, укладывалась рядом: будем спать вместе. Темке это нравилось — бабушка была очень теплая — и он хитрил: закрывал глаза, сопел носом, изображая спящего. Но для верности обнимал рукой бабушкину шею. И когда она, поддавшись на его хитрость, пыталась тихонько слезть с тахты, Темка тут же открывал глаза и притягивал за шею бабушку к себе. Все начиналось сначала и продолжалось до тех пор, пока первой не засыпала бабушка. А Темка — уже потом.

Когда же он пошел в детский сад, тут уж совсем было не до сна. Что они — ясельные, что ли? Нет, конечно, по команде воспитательницы Ларисы Викторовны все дружно закрывали глаза. Но, дождавшись, пока она уйдет, так же дружно их открывали. Только один Микриков — в детском саду всех звали по фамилиям, и это Темке нравилось, — так вот, только Микриков если уж закрывал глаза, то уже не открывал их до самого подъема. Он даже стоя умел спать, этот Микриков. А остальные — нет. Остальные только так: пришла Лариса Викторовна — закрыли глаза, ушла — открыли, пришла — закрыли, ушла — открыли… Пока она уже больше не уходила, а садилась на стул в углу и ждала. Тогда все лежали с закрытыми глазами и боролись со сном. До его победы.

Так что послеобеденный сон был Темке вовсе ни к чему, но все равно ему сейчас стало грустно потому, что этого больше не будет. Он погрустил минутку или две, но вспомнил, что папа Андрей в субботу-воскресенье иногда ложится после обеда с газетой на диван, и очень вскоре газета из его рук соскальзывает на пол, рот приоткрывается, а нос начинает издавать тихий посвист, как чайник перед тем, как закипеть. Ага, подумал Темка, значит, если очень захочется, будет еще в жизни время поспать после обеда. И он перестал грустить и увидел на балконе второго этажа голубоглазую девочку-певунью Женю. Она стояла там с мамой — такой же пухлой и голубоглазой.

— Здравствуйте! — вежливо сказал снизу Темка. — Жень, ты Толика не видела?

— Ма-ама, — запела вместо ответа Женя, — можно я с Темкой погуляю невдалеке-е-е?

— Ну, если невдалеке — можно, — улыбнулась мама и вздохнула: — Хоть бы часик поспала…

Женя только передернула плечиком и исчезла с балкона в комнате. А потом появилась из подъезда.

— Ты Толика не видела? — снова нетерпеливо спросил Темка.

— Ну-ужен мне твой То-олик!

— Он мне нужен. У меня к нему дело.

— Ну и ищи своего Толика!

Женя обиделась. Но потом решила, что не зря же она выходила, надо заставить Темку поиграть в какую-нибудь игру.

— Ой, знаешь чего! Придави глаза пальцами сильно-сильно! А потом сразу открой — и увидишь царство!

Темка послушно придавил веки.

— Сильнее! Сильнее!

Он придавил так, что стало больно. И разжал пальцы. В глазах у него поплыли радужные пятна, ничего вокруг было не видать, и он обалдело улыбался.

— Красиво? — поинтересовалась Женя.

Темка, не желая ее обидеть, подтвердил, что очень красиво. Но раздался унылый голос:

— Мура все это!

Позади них стоял длиннолицый и длинноносый мальчишка и грыз поджаристый бублик.

— Сень, ты Толика не видал? — вспомнил о своем Темка.

Но Сеня кусал бублик и гнул свое:

— Толика я не видал, а эту муру про царство я давно уже видал… Ничего там не красиво, никакого такого царства, а только в глазах темно! А вот я зато умею ушами двигать!

И он немедленно доказал это, Темка посмотрел на Сеню с большим уважением. А Женя обиделась за свое «царство»:

— Подумаешь! Я в школу пойду — и то-оже научусь ушами дви-игать.

Сеня откусил бублик и сказал задумчиво:

— В школе этому не учат. И вообще в школе…

Он безнадежно махнул рукой, показывая, что про школу ему даже говорить не хочется. Но Темку как раз этот разговор очень интересовал.

— А чего в школе? Чего?

— А ничего! — снова уныло махнул рукой Сеня. — Трудно в школе очень, вот чего!

Заявив это, он собрался уйти, но Темка его ни за что не отпускал, допытываясь, почему же все-таки в школе трудно? И Сеня нехотя изложил ему печальную картину: за всё-всё в школе обязательно влетает. Стукнешься с кем-нибудь на переменке — влетит. Голубя пустишь на уроке — влетит. По перилам поскользаешься — влетит. Побежишь по коридору — сразу училка за воротник хватает.

Тут Женя ему сказала простую вещь: а ты не бегай! Но Сеня только презрительно посмотрел на маленькую. И объяснил, что разве это он сам, что ли, хочет бегать? Его же просто ноги сами несут! Темка очень огорчился, потому что оказалось, что у него тоже так бывает. Точно так! Но когда его ноги сами несут или руки сами чего-то делают, тогда папа говорит, что, значит, он, Темка, вовсе и не человек, а кукла, которую кто-то дергает за веревочки. И хотя это папа говорил про Темку, но Сеня на куклу обиделся и сказал: пусть бы папа сам попробовал в школе! На это Темка ему сообщил, что папа как раз учился в школе и мама — тоже. И они даже школу окончили. И даже с медалями: мама с золотой, а папа с серебряной. Это немножко удивило Сеню. Он подумал, а потом вздохнул и сказал голосом, почему-то похожим на голос бабушки Наташи:

— Ну раньше всё легче было…

— А почему легче? — не отставал Темка. — А почему сейчас труднее?

— Узнаешь! Вот просидишь весь урок и промолчишь — тогда узнаешь! Ты пробовал когда-нибудь сорок пять минут молчать?

— Не пробовал, — упавшим голосом признался Темка.

— А я пять минут пробовала, но у меня не получилось, — сообщила Женя.

И все трое приуныли. А потом Темка сорвался с места и полетел со двора, так что Сеня с Женей ничего и спросить не успели — только удивленно поглядели ему вслед…

На улице Темка остановил первого же прохожего.

— Скажите, пожалуйста, который час?

— Четверть третьего.

— А через сорок пять минут который час будет?

— Юноша, не морочьте мне голову!

Прохожий двинулся дальше, но Темка умоляюще придержал его за рукав пиджака:

— Мне правда очень нужно!

— Да? Ну-ну… Через сорок пять минут будет ровно три часа.

— Спасибо! Только еще покажите мне, пожалуйста, как это будет на стрелочках?

Прохожий ему все-таки попался добрый. Он терпеливо объяснил, где должна быть большая стрелка — на цифре двенадцать, а где маленькая — на трех. И даже повторил это дважды. Темка радостно сказал, что ему огромное спасибо, и широко распахнул руки, показывая, какое оно огромное — вот такое!

Когда он вернулся во двор, Сеня с Женей стояли на том же месте и все еще не пришли в себя от его исчезновения.

— Ты чего? — спросил Сеня.

— Я буду молчать сорок пять минут! — торжественно объявил Темка, но добавил менее уверенно: — То есть я попробую…

И он плотно сомкнул губы, чтоб ни одно словечко с них не сорвалось

— Ха-ха! — ухмыльнулся Сеня. — Пробуй, пробуй — не получится!

— А нам можно с тобой разговаривать? — поинтересовалась Женя.

Но Темка ей не ответил — он уже МОЛЧАЛ.

— Очень ну-ужно! — обиженно пропела Женя.

И, гордо задрав голову, пошла к песочнице.

Темка огорченно посмотрел вслед обидевшейся на него старой подруге, но не сказал ни слова. Повернулся и грустно побрел в другой конец двора.

Сеня обалдело постоял, потом злорадно ухмыльнулся — видно, ему в голову пришла какая-то мысль — и убежал куда-то за дом.

Одинокий Темка бродил по пустому двору и радовался хотя бы тому, что двор пустой. Ни с кем не встретишься, а значит, ни с кем и разговаривать не придется. То есть не придется молчать, когда с тобой разговаривают. Но чтобы все-таки быть готовым к испытанию и избежать соблазнов, он так крепко сжал губы, что они чуть ли не прилипли намертво одна к другой. А дышал он через нос. Однако это было очень неудобно, и он все же распечатал губы и облегченно вдохнул полной грудью. Это было похоже на то, как совсем недавно он нырял на море. Наберешь воздуха, сидишь под водой, глаза уже на лоб лезут, но ты терпишь. Зато, когда уже совсем невмоготу, вылетишь пулей наверх, захлебнешься свежим воздухом — красота!

В общем, дышать он стал по-нормальному, но особого облегчения это ему не принесло. Теперь мучительно хотелось что-нибудь сказать. И даже мысли какие-то появились в голове, которые надо бы срочно кому-нибудь высказать. Темка и не представлял, что может так хотеться говорить, когда говорить нельзя. Ну ладно, ну не сказать, ну хотя бы кашлянуть, или присвистнуть, или промычать что-нибудь — в общем, издать хоть какой-нибудь звук! Но Темка и на это не решался, потому что не знал: может быть, этот звук тоже считается как разговор на уроке в школе. А спросить, считается или не считается, было опять-таки нельзя, да и не у кого — Сеня ведь убежал.

Впрочем, Сеня вскоре появился. Не один — за ним бежала целая команда пацанов. Видно, Сеня их подбил на это дело: они окружили Темку и завели вокруг него хоровод с одним и тем же припевом:

— А Темка — немой! А Темка — немой! А Темка — немой!

Темка сначала хотел лихо улыбнуться, чтобы показать, что ему глубоко наплевать на их шуточки. Но улыбка почему-то получилась у него не лихой, а кривой. Это рассердило Темку, он закусил губу и стал яростно пробиваться через кольцо пацанов. Но те держались крепко. А Сеня закричал:

— Немой! Скажи словечко — выпустим!

И весь хоровод подхватил:

— Скажи словечко — выпустим! Скажи словечко — выпустим!

Темка молчал. Только снова и снова бросался грудью на окружение. К счастью, из подъезда появилась могучая дворничиха тетя Настя. Увидев шумное и подозрительное скопление своих вечных мучителей, она налетела на них тучей:

— А ну отстаньте от мальца! Чего привязались?!

Пацаны бросились врассыпную.

— За что они тебя? — отдуваясь, спросила тетя Настя.

Темка ничего не ответил.

— Ты чего? — обеспокоилась она. — Стукнули куда?

Темка отрицательно помотал головой.

— Ну так что ты — язык проглотил?

Темка только пожал плечами. И молчал.

— Хорошенькое воспитание! — возмутилась тетя Настя. — Его от фингалов выручаешь, а он не то что спасибо — беседовать не желает! Растут детки, растут на нашу голову!

Она тяжело затопала обратно в подъезд — очень обиженная, даже просто оскорбленная в лучших чувствах. Темка виновато смотрел ей вслед, скованный своим обетом молчания. Потом он вздохнул и вновь побрел по двору, послонялся туда-сюда, избегая появляющихся из подъездов людей, отвлекаясь от нестерпимого желания поговорить разглядыванием листьев, камушков, стекляшек. Но и это не очень отвлекало. Темка прямо головой завертел от отчаяния. А потом что-то придумал и побежал со двора.

Он выбежал на улицу, свернул за угол, пробежал еще немножко и с разбегу застыл перед большой стеклянной витриной. За стеклом висели и стояли, но все шли, множество часов — большие и маленькие, старинные и современные и даже одни часы с кукушкой. То есть поначалу Темка, конечно, не знал, что они с кукушкой. Но когда он в надежде уставился именно на эти часы — темного дерева, с затейливой резьбой — открылось окошечко вверху и из него вынырнула остроносая кукушечка, кукукнула один разок и скрылась. Это привело Темку в короткий восторг, но не утешило надолго. Он вздохнул и погрустнел еще больше. Потому что большая стрелка на часах стояла очень далеко от двенадцати — на шестерке. Было только половина третьего.

Но тут Темке снова стало очень интересно: он увидел за стеклом еще часы, которые сами были сделаны из стекла, так что всем видно, что у них внутри — колесики, винтики, маятник… И все это вместе покачивалось, постукивало, крутилось, хитроумно цепляясь друг за дружку. Темка зачарованно уставился на это бесконечное движение времени. И даже на минуточку забыл о своих неприятностях. Однако сидевший у окна часовой мастер, которому Темка заслонил солнечный свет, строго поднял черный окуляр — с глаза на лоб — и постучал согнутым пальцем прямо по расплющенному о стекло Темкиному носу. Только, конечно, с другой стороны. Темка послушно отошел. Еще раз вздохнул и глянул на часы с кукушкой — стрелка сдвинулась всего на два маленьких деления. Темка снова решительно сжал губы и побежал обратно.

А во дворе он встретился лицом к лицу с мамой Галкой, тащившей домой туго набитые сумки и пакеты.

— Всё достала! — сообщила она Темке торжественно. — И конструктор, и кассу для букв… Сейчас обедать будем. Проголодался, сыночка-косыночка?

Темка молча кивнул. Мама Галка не обратила на это внимания и устало плюхнулась на скамейку у подъезда. Рядом с собой она бросила сумки и стала гладить руками свои ноги, про которые папа с гордостью говорил, что они у мамы «начинаются от шеи». Темка не понимал, как это ноги могут начинаться от шеи, но вместе с папой гордился мамиными ногами — длинными и красивыми. Особенно когда она в первые весенние дни после зимних сапог надевала туфли на высоком каблуке и шла по асфальту со звонким цокотом. Цок-цок, цок-цок-цок! Будто маленькие гвоздики забивала.

— Ой, ножки мои, ноженьки! — стонала мама Галка. — Устали, бедненькие! Набегались… Папа дома?

Темка, любуясь мамиными ногами и жалея их, кивнул. Снова молча.

— А ты чего все киваешь? — удивилась мама Галка. — Это неприлично. Надо всегда отвечать на вопрос — да или нет, понимаешь?

Темка опять кивнул. Мама Галка вскипела:

— Ты что, издеваешься? Немедленно отвечай!

Темка молчал.

— Ты понял мой вопрос? Ты слышишь меня?

Темка кивнул. Подумал и еще кивнул. Мама Галка яростно взвилась со скамейки.

— Нет, ты определенно издеваешься! Немедленно отвечай! Ну! Я жду! Я терпеливо жду!

Темка молчал.

— Слушай, ты у меня сегодня схлопочешь! Я сейчас скажу папе. Нет, я сама тебе сейчас всыплю, кажется!

Ее обещание всыпать звучало не очень грозно и убедительно, но Темка немного встревожился и даже страдальчески зашевелил губами. Однако молчал. Маме вдруг стало страшно. Она почувствовала себя абсолютно беспомощной перед этим молчанием и поняла, что никаким гневом и никакими угрозами его не сломить.

Тогда она усадила сына на скамейку и попробовала поговорить с ним по душам. Она обняла его за шею и сказала, что просто ничего не понимает. И поэтому очень беспокоится. Разве она требует от него чего-то невозможного? Нет, она всего лишь просит его ответить на вопрос. Причем он сам сказал… то есть сам кивнул, что вопрос ему понятен. Так ведь? Так. Ну на худой конец, если он почему-то не хочет ничего говорить, он может хотя бы сказать, что ничего говорить не хочет. Только не надо больше молчать!

Темке было ужасно жаль маму. С ним такое и раньше бывало: вот нужно ответить на какой-то вопрос или сделать что-то, а он — ни в какую. Причем и ответить надо ерундовину и сделать пустяковину, но что-то такое непонятное сидит внутри него и прямо держит за язык или за руки и не дает сделать то, что нужно. Из-за этого, конечно, начинались жуткие неприятности, даже скандалы. А потом, когда всё так или иначе успокаивалось и все мирились, папа и мама чуть не со слезами умоляли Темку рассказать, что же все-таки мешало ему сделать ту ерундовину или пустяковину. Но Темка сам не понимал, что мешало, и не мог объяснить этого папе с мамой. И тогда они начинали снова сердиться на его упрямство, и все начиналось сначала.

Но это — когда он не знал, что мешает. А сейчас-то он еще и знал, что именно мешает ему заговорить. Он бы с радостью выдавил из себя хоть словечко, но глаза его были устремлены на часы на маминой руке, которой мама обнимала Темку за шею. А стрелка на этих часах еще на десять черточек не доползла до двенадцати. И Темка стойко молчал.

— Нет, я не понимаю ни-че-го! — простонала мама. — Мне даже страшно: может быть, тебя надо отправить к врачу? Или, может, я сама начинаю сходить с ума?

В голосе мамы зазвенели слезы. Этого Темка уже выдержать не мог. И пусть на пути стрелки к двенадцати остались еще черточки, но Темка закричал:

— Никому не надо к врачу! Мы все очень здоровы! Но только человеку иногда ведь надо же помолчать?

Он выпалил это с огромным облегчением и стал часто и радостно вдыхать вкусный воздух, как после сидения под водой. Ошеломленная мама Галка уставилась на сына и сделала последнюю попытку разобраться в происходящем. Она сказала по возможности спокойно и проникновенно:

— Сыночка-косыночка, почему ты не мог сказать мне все это сразу? Без десятиминутной пытки.

Темка подумал и решил не рассказывать маме все подробности. Еще смеяться будет. Или целый час будет объяснять, что очень глупо поддаваться чужим влияниям и что надо иметь на плечах свою собственную голову. А ему некогда было это слушать — у него еще столько дел. И поэтому Темка сказал уклончиво:

— Понимаешь, мама, я сегодня очень много болтал и у меня просто устал язык. А теперь я помолчал, и он отдохнул.

Мама Галка посмотрела на него как-то дико, потерла сильно свой лоб кулаком, подхватила сумки и, теперь сама не сказав ни слова, убежала в подъезд. Темка сочувственно смотрел ей вслед. И никак не мог сообразить: побежала она, чтобы тихонько там засмеяться или заплакать. А мама Галка все-таки вспомнила о его существовании, и из подъезда донесся ее голос:

— Побудь здесь! Я крикну, когда обедать!

— Ладно, — ответил Темка.

Он отошел от подъезда, оглядел двор и вдруг оглушительно заорал в его пустоту:

— То-олик! Толи-ик!

Двор не ответил. И Темка сказал сам себе уже спокойнее:

— Ну где же этот Толик?

3 ЧАСА ДНЯ

Папа Андрей работал за письменным столом. То есть налицо были все приметы напряженной работы: он упорно грыз авторучку, добросовестно морщил лоб и честно потирал виски. Но на бумаге пока не было ни строчки. Он никак не мог сосредоточиться и решить, с чего начать. И еще он чувствовал, что ему что-то мешает. Наконец он поднял голову и понял, что: в дверях комнаты стоял и робко наблюдал за ним Темка. Рядом переминался с ноги на ногу какой-то толстый, на голову выше Темки, конопатый мальчишка. Он был явно напуган, и газетная треуголка, налезавшая на уши, придавала ему еще более испуганный вид. Темка держал мальчишку за руку, будто опасался, что тот сбежит. А позади них растерянно застыла мама Галка.

Пока папа Андрей был погружен в раздумья над бумагой, Темка не решался его побеспокоить. Но когда он поднял голову, Темка сказал:

— Папа, правда это ты мне велел стукнуть Толика?

— Что-о? — с трудом оторвался от своих мыслей папа Андрей.

— Я говорю: правда это ты мне велел стукнуть Толика?

— Когда? Какого Толика?!

Папа Андрей беспомощно посмотрел на маму Галку, но она только пожала плечами. А Темка терпеливо объяснил, что месяц… нет, наверно, два месяца назад он сказал папе, что Толик Кутуев из пятого подъезда задается и бьет его. А папа сказал: если бьет, чего ж ты смотришь, ты его тоже стукни, чтоб не лез больше. Неужели папа забыл этот разговор?

Папа Андрей подумал и сказал, что, кажется, такой разговор был, или во всяком случае мог быть. Но что из этого?

— Вот я его и стукнул, — сообщил Темка. — Правда, Толик?

Испуганный Толик покорно мотнул головой, и треуголка сползла ему на нос. А Темка поспешно добавил:

— Но теперь мы с Толиком стали друзья.

— После того, как ты его стукнул? — уточнила мама Галка.

— Да, я его стукнул, и мы сразу стали друзья. Правда, Толик?

Темка опять дернул нового друга за руку, и тот снова послушно мотнул головой. Маме Галке пришлось даже сдвинуть ему треуголку на затылок, потому что иначе Толик не мог ничего видеть. Папу Андрея начал разбирать смех, но сказал он как можно серьезнее:

— Значит, через два месяца ты почему-то вспомнил мои ценные указания?

— Я не почему-то, а потому, что я до школы должен был так сделать.

— Ага, решил, значит, стать мужчиной? Похвально. Ну а зачем ты Толика привел?

— Чтобы он подтвердил, что мы стали друзья. А то его мама, тетя Тамара, сказала, что придет к вам поговорить о моем поведении…

Темка замолчал, потому что увидел, что смешинки в глазах папы куда-то исчезли и он стал по-настоящему серьезный.

— Так! С тобой у нас будет особый разговор, — сказал папа Андрей. — А ты, Толик, пожалуйста, иди домой. Ты — хороший товарищ.

Толик с облегчением вытащил свою руку из Темкиной и повернулся к двери, но на прощанье решил еще раз поддержать его и сказал охрипшим голосом:

— Когда меня Темка стукнул, мы сразу стали друзья!

— Очень хорошо, — улыбнулся папа Андрей. — Ты, Толик, еще и добрый человек. Обязательно приходи к нам в гости. Когда Тема будет себя лучше вести.

— Спасибо, я приду, — прохрипел Толик.

А Темка попытался оттянуть час расплаты:

— Можно я провожу своего друга Толика?

— Можно, — разрешил папа Андрей.

Темка увел Толика в коридор и открыл дверь. Честно говоря, ему на секундочку очень захотелось и самому исчезнуть вместе с Толиком за дверью. Но ведь рано или поздно все равно придется возвращаться домой. И тогда еще хуже попадет. Так что Темка уныло закрыл за Толиком дверь на свободу, вернулся в комнату и вытянулся перед папиным столом, готовый ко всему. Наступила минута молчания. Папа и мама смотрели на Темку, а Темка уставился в стол. Вид у него был смиренный, губы сначала были скорбно поджаты, а потом тихо-тихо зашевелились.

Папе Андрею показалось, что это с Темкиных губ срываются слова раскаяния. Он прислушался, но услышал нечто странное. Темка шептал, спотыкаясь на каждом слоге:

— Ино-стран-ная ли-те-ра-ту-ра…

Папа Андрей проследил направление его взгляда и понял, что Темка просто читает название журнала, лежащего на столе. А страдальческое выражение его лица объяснялось лишь тем, что журнал лежал вверх ногами и читать его было неудобно. Возмущенный папа Андрей рванул журнал из-под Темкиного носа и гневно вопросил:

— Ну?! Ты понимаешь, что поступил отвратительно?

— Понимаю, — кивнул Темка.

— А почему?

— Потому что я стукнул Толика.

Такой ответ не устроил папу Андрея. Это было слишком просто. Он пламенно, но подробно объяснил Темке, что стукнуть Толика — это полбеды. А по-настоящему отвратительно то, что Темка не умеет честно нести наказание. Противно то, что он пытается выкрутиться. А так мужчины не поступают. Так поступают только трусы. Вот в чем главная вина Темки. И папе — а маме, конечно, тоже — очень грустно, что на то, чтобы не устраивать драку, на это у их сына ума не хватило, а вот привести товарища для смягчения наказания — до этого он додумался!

— Додумался, — сокрушенно признал Темка. — Но только мы правда потом сразу стали друзья.

— Это говорит исключительно в пользу Толика, — заметил папа Андрей. — А что, интересно, ты сказал тете Тамаре?

— Я сказал, что папа мне велел стукнуть Толика, и поэтому…

— Что?! — вскипел папа Андрей. — Мама, ты слышишь?! Значит, во всем виноват папа?!

— Нет, ты не виноват, — поспешно успокоил его Темка. — Но просто ты же сам мне велел…

— Вот подарок! Так и заявил? Папа велел стукнуть Толика?!

Папа Андрей просто не находил себе места от возмущения. А когда он не находил себе места, он всегда начинал бегать по комнате. И сейчас забегал. А когда он начинал бегать, на помощь ему приходила мама Галка. И сейчас пришла.

— Слушай, Артем, — сказала она, — сегодня ты уже перешел все границы. Неужели ты и в школе будешь таким?

— Нет!!!

Темка закричал так, что мама Галка испуганно отшатнулась.

— Нет, мамочка, нет! — завопил он снова, и в глазах его закипели горючие слезы. — В школе я не буду таким! В школе я буду совсем не таким! Нет, мамочка, правда, правда!

И хотя мама с папой не совсем понимали, за что именно бичует он себя, но раскаяние Темки было таким искренним, что сердце мамы Галки дрогнуло.

— Хорошо, мы с папой надеемся, что ты все понял. И больше к этому мы возвращаться никогда не будем. Но мы тебя все-таки должны немножко наказать. Правильно? Ты не будешь гулять после обеда. А сейчас иди мыть руки.

Темка — всхлипывающий и раскаивающийся — поплелся в ванную. Папа Андрей задумчиво поглядел ему вслед и спросил:

— Чего это он? То из него простое «больше не буду» клещами не вытянешь, а тут… В чем дело? Это бы надо понять — человек уже в школу идет.

— Человек уже в школу идет, — повторила мама Галка.

И долгим взглядом посмотрела на себя в зеркало. Что-то в увиденном ей не понравилось. Она сердито мотнула головой, волосы ее взлетели и опали.

— Ладно, — сказала она, — давайте обедать. — И вздохнула: — Если сегодня в парикмахерской Света, она меня только еще больше изуродует…

4 ЧАСА ДНЯ

Наказанный Темка сидел на тахте в своей комнате и разговаривал сам с собой. Разговор это был серьезный, и слова были серьезные — взрослые. Темка не помнил, где он их подслушал, но они ему нравились и утешали его в печальном положении.

— Что мне делать? — горестно шептал он. — Что же мне делать? Так больше жить нельзя! Сломали они всю мою жизнь. Они оставили ребенка без свежего воздуха… Ладно, мама, ладно, «сыночка-косыночка»! Не буду я тебе больше помогать крутить стиральную машину! А ты, папа, ты… «подарок»! Я спрячу какую-нибудь твою книжку, папа, и ты будешь искать ее всю жизнь!

Приняв это твердое решение, Темка слез с тахты, пошел к книжным полкам, увидел перед собой десятки корешков с названиями и тут же забыл о своем коварном плане. А вместо этого стал привычно читать по слогам.

— То-лс-той… Че-хо-ов… Ги-ля-ро-вс-ки-й…

Длинное слово утомило Темку. Он снова залез на тахту, посидел тоскливо и громко позвал:

— Мам!

Никто не откликнулся. Темка бросил новый призыв:

— Пап!

Но опять ответа не было. Тогда Темка пошлепал на кухню. Там бабушка Наташа терла на терке морковь.

— Соскучился, лапушка? — улыбнулась бабушка Наташа. — Хочешь морковочки?

Моркови Темке хотелось. Но он все еще чувствовал себя ребенком, которого лишили свежего воздуха. Поэтому он приложил ладонь ко лбу и сказал вялым голосом:

— Что-то не хочется… Наверно, заболел.

Однако морковку взял и жадно захрустел ею. Бабушка Наташа рассмеялась:

— Больной в горячке — ест без памяти!

Темка обиделся и снова спросил:

— Где папа-мама?

— Мама в парикмахерскую побежала, а папа — на почту.

— Значит, меня наказали не гулять, а сами гуляют…

Бабушка Наташа всплеснула руками.

— Ты что это на мать с отцом плетешь! Мама к твоему же празднику причесывается, а папа для тебя же ранец на почте получает. Понимать должен — завтра ведь в школу идешь.

Темка опять обиделся — что он, сам не знает, что завтра в школу? В том-то как раз и все дело, но разве бабушке объяснишь… Он убежал обратно в комнату, залез на подоконник и так некоторое время сидел. Глядел на двор и думал. Потом до чего-то додумался и снова прибежал в кухню.

— Баба Наташа, — начал он издалека, — ты ведь мой родитель?

— Нет, родители — это отец с матерью. А я — бабушка.

— Ну все равно ты бабушка-родитель, и я тебя должен обязательно слушаться. Правильно?

— Правильно, внучочек, — умилилась бабушка Наташа, не чуя подвоха.

А Темка вкрадчивым голосом завершил операцию:

— Тогда скажи мне, пожалуйста: «Темочка, пойди погуляй!» И я тебя сразу послушаюсь и сразу пойду.

— Хитер бобер! Ты бы меня слушался, когда я тебя с улицы домой зову, пока не осипну!

Темка огорчился провалу своего, как он считал, замечательного плана. И предпринял последнюю отчаянную попытку — действовать напрямую.

— Баба Наташа, я тебе скажу откровенно…

— Давай, давай, — согласилась бабушка, — люблю откровенный разговор.

— Понимаешь, мне нужно до школы сделать еще несколько важных дел. И одно — неприятное. И поэтому мне сейчас нужно уйти.

— Вот мать с отцом придут, тогда пойдешь с ними свои дела делать.

И бабушка Наташа, показывая, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит, отвернулась от Темки, загромыхала посудой, заплескала водой — погрузилась в свои кухонные дела.

Темка еще постоял, глядя ей в спину, подумал. Потом лицо его приобрело решительное выражение. Он вернулся в комнату, взял с тарелки на серванте два апельсина и с трудом затолкал их в карманы штанов, так что штаны стали похожи на командирские галифе из фильмов про гражданскую войну. Потом Темка прислушался и на цыпочках пошел к двери. Но в эту секунду зазвонил телефон в прихожей. Темка замер, слушая, как бабушка Наташа вышла из кухни, сняла трубку и закричала в нее. Бабушка Наташа всегда кричала в телефон очень громко. Хотя она пользовалась им уже много лет, но у нее все равно осталось самое первое впечатление, когда она только приехала из деревни и впервые говорила по телефону. Ей тогда казалось, что обязательно надо кричать, потому что электричество электричеством, а голос все же надежнее, человек ведь далеко находится, услышать должен. Вот и сейчас она кричала:

— Алё! Ну слышу, слышу, что Петя! И сразу тебе, Петя, заявляю: никакой гулянки нынче не будет! Совесть надо иметь сознательную и не тревожить людей в такой день сумасшедший… Знаю, знаю, что Шурик гостей собирает… Я и Шурику, как заявится, пропишу! Ну-ну, будь здоров, не извиняйся!

Стукнула трубка. Бабушка Наташа прошлепала на кухню. Темка на цыпочках вышел в прихожую, тихонько открыл дверь, но тут снова зазвонил телефон. Темка застыл, оценивая безвыходность своего положения, потом решительно бросился вон из квартиры.

Он сбежал до второго этажа, но опять замер в отчаянии — снизу послышались знакомые шаги. Это по лестнице поднимался папа Андрей. Темка одним духом взлетел обратно, на одну площадку выше своей квартиры. Здесь он затаившись наблюдал сверху, как папа Андрей дошел до двери, зажал под мышкой новенький школьный ранец, полез в карман за ключом… и застонал от огорчения. Он вытащил из кармана будильник и сказал сам себе убежденно:

— Маразматик!

Темка не знал, что это значит, но, наверно, что-то очень нехорошее, потому что на папу Андрея было жалко смотреть. Со школьным ранцем в одной руке и будильником в другой он боднул лбом кнопку звонка, но дверь уже распахнулась сама. Из нее с криком «Темка! Темочка!» вылетела бабушка Наташа.

— Вы чего, мама? — удивился папа Андрей.

— Прокараулила я Темку! Вот только был — и вот нету! — Она увидела будильник и всплеснула руками: — Опять забыл?

— Сейчас брошу ранец и сбегаю…

— Куда «сбегаю»! Уже в школу на собрание пора. Галка только что из парикмахерской звонила, она прямо туда идет.

— Ладно, я тоже бегу, — папа Андрей вручил бабушке Наташе ранец и будильник. — А когда заявится этот подарок, скажите ему, что он у меня всё получит! Всё-всё!

Темка на площадке даже съежился, представляя себе все это «всё», которое ему придется получить. Но потом его лицо опять стало решительным. Он дождался, пока папа Андрей убежал вниз по лестнице, и сам начал осторожно спускаться.

5 ЧАСОВ ДНЯ

В окошке справочной сидела пожилая женщина с коротко стриженной седой челкой. Она поводила пальцем по страницам обтрепанного толстого журнала и наконец нашла то, что нужно.

— Костя Новиков, состояние хорошее, температура нормальная.

— А можно мне с ним поговорить? — спросил Темка.

— Тебе одному — нельзя. Приходи с мамой.

Женщина снова уткнулась в свой журнал. Но Темка не уходил. Он положил подбородок на выступ окошка, поизучал стриженый чубчик женщины и спросил:

— Скажите, пожалуйста, а у вас дети есть?

— Что-что?

Женщина непонимающе уставилась на Темку. А он терпеливо повторил:

— Я спрашиваю: скажите, пожалуйста, у вас есть дети?

— У меня уже внуки есть!

— Это очень хорошо, — одобрил Темка. — А представьте себе, если бы ваши дети… или внуки перед самым первым днем, когда идти в школу, поломали бы ножку!

— Типун тебе на язык! — испугалась женщина, а потом сочувственно спросила: — А что, твой… Костя должен был идти в школу?

— Да, мы завтра вместе должны были. Так как вы считаете, должен я сегодня с ним поговорить?

— Я считаю: должен, — улыбнулась женщина. — Но закон-то считает иначе.

— Значит, у вас закон против детей! — убежденно заявил Темка.

— Ну-ну-ну… Ладно, возьми по талончику халат — и только на две минутки.

— Спасибо! Вот такое огромное вам спасибо!

Темка, как обычно, широко развел руками, показывая, какое огромное спасибо он выражает. И побежал с талончиком к раздевалке, где на крючках висели белые халаты, а за стойкой сидел усатый старик гардеробщик и пил чай с сахаром вприкуску. Протянутый Темкой талончик он не взял, а глянул подозрительно.

— Где мать-отец?

— Я один, только на две минутки. Мне же — вот — дали талончик.

— Вас там доктора про талончик не спрашивают, а за халат — мне по шее! — отрубил старик.

И отвернулся. И снова стал грызть сахар, прихлебывая чай. Темка посмотрел, посмотрел на него и перешел к своему испытанному приему.

— Скажите, пожалуйста, а у вас дети есть?

Старик поперхнулся чаем и долго кашлял, так что глаза у него чуть не вылезли из орбит, а усы так трепыхались, что Темке казалось, что они вот-вот оторвутся. Отдышавшись наконец, старик ответил:

— Господь миловал — нету у меня детей!

Темка растерялся, но продолжил:

— А внуки есть?

— Ты откуда такой чумной взялся? Нету у меня детей-внуков, отравителей жизни!

Темка попятился от его крика, но все же сделал последнюю попытку:

— А представляете себе, если бы вдруг они были и перед самой школой поломали бы ножку…

— Я б им тогда еще добавил куды следует, чтоб не лезли куды не надо! Иди отсюда, покуда я тебя за уши не вывел! — закричал старик.

— Никуда я не уйду! — вдруг тоже закричал Темка. — Мне с Костиком поговорить надо!

И, не очень соображая, что делает, он бросился к проходной, пролетел мимо остолбеневшей вахтерши и понесся вверх по лестнице.

— Сто-ой! — закричали ему вслед гардеробщик с вахтершей.

Они бросились за ним, и в больнице начался переполох.

Сначала Темка влетел в рентгеновский кабинет и в испуге шарахнулся от скелета грудной клетки, светившегося на экране.

Потом он промчался через кухню, громыхая опрокинутыми ведрами, бачками и прилично перемазавшись мукой.

Потом спрятался под свисающей простыней носилок, стоявших в открытом лифте, но вошли два санитара, лифт закрылся и увез его куда-то наверх.

Потом — на пороге операционной — Темка сбежал от дружно повернувшихся к нему людей в зеленоватых масках с блестящими инструментами в руках.

Потом он влетел в большой холл, где возились с кубиками, куклами и машинками выздоравливающие дети. На секунду эти два десятка ребятни в халатиках замерли при виде Темки. Но в следующую секунду уже все вместе с радостными воплями неслись за ним по коридору.

Однако радость их была недолгой: коридор заканчивался тупиком с единственной дверью. В эту дверь и влетел Темка, за ним — веселые больные, а за ними — усатый гардеробщик, толстая вахтерша и еще какие-то запыхавшиеся люди в халатах. Из-за стола просторного кабинета изумленно приподнялся мужчина в больших роговых очках. Растрепанный, белый от муки Темка оглянулся на отдувавшихся преследователей и отчаянно шагнул вперед.

— Дядя, скажите, пожалуйста, а у вас есть дети?

И, не дожидаясь, пока его схватят и вытурят, он на одном дыхании выложил всё — и про Костю, и про родителей, которые «подвесили» его на турник, и про то, как он сорвался и поломал ножку, и про школу, куда они должны были идти завтра…

Мужчина в очках слушал его не перебивая, но из-за очков нельзя было понять по его глазам, как он ко всему этому относится. А когда Темка закончил свой рассказ, мужчина вышел из-за стола, взял Темку за руку и сказал только одно слово:

— Пойдем.

— Ага, ага, пойдем, голубчик, отсюдова! — обрадовался усатый гардеробщик.

Мужчина только глянул на него через очки, но ничего не сказал и повел Темку из кабинета. Вся процессия последовала за ними по коридору в обратном порядке — выздоравливающие дети, гардеробщик, вахтерша, люди в халатах. Темка плелся за мужчиной покорно, уставший от погони и готовый к самому худшему. Но ничего плохого не произошло. Мужчина распахнул дверь в большую светлую палату и сказал:

— Даю тебе ровно десять минут.

И подтолкнул Темку в палату, а сам вышел, прикрыв дверь перед носом толпившейся в коридоре процессии.

— Темка!

С кровати у окна ему тихо и радостно улыбался беленький мальчик, приподнявшийся на локтях.

— Костик!

Темка побежал к нему, вытаскивая апельсины, которые никак не хотели вылезать из карманов его «галифе».

В палате лежали трое мальчиков с забранными в гипс руками, четвертый — с гипсовым воротником, подпиравшим подбородок, а у пятого, как и у Костика, была подвешена нога на каких-то блестящих колесиках и тросиках. Все они с интересом задвигались на кроватях — кто в какую сторону мог — и разглядывали Темку. А он, выдрав наконец из карманов апельсины, положил их на тумбочку и приступил прямо к делу.

— Костик! Во-первых, мы сегодня лужу завалили. Во-вторых, Игорю купили двухколесный велосипед. В-третьих, Валька такой же дурачок, как был, все носится, носится… — Он подумал и добавил вполголоса: — А Женя мне сегодня еще больше понравилась.

— Конечно, она хорошая, — одобрил Костик и обвел рукой палату: — А это мои новые товарищи… Познакомься.

— Тема, — представился Темка. И услышал в ответ пять имен:

— Саша… Вадик… Сережа… Юра… Миша…

— А хотите, — предложил Темка, — я вам кино расскажу? Здесь ведь не показывают, а я в Сочи видел, хотя таких маленьких, как я, не пускают, но для отдыхающих, когда не с кем оставить, все равно пускают. Хотите?

Мальчишки с готовностью закивали, загалдели.

— Ну вот. Очень смешная история. «Пираты двадцатого века» называется. Они тоже все время прыгали, бегали, падали… Только ничего себе не сломали. И там был такой матрос… нет, механик… так он у пирата пистолет стащил незаметно! А пиратик-дурачок глазами на него хлоп-хлоп…

Когда через десять минут очкастый мужчина заглянул в палату, там гремела битва. Одни мальчишки строчили из воображаемых автоматов, положив их на гипсовые сгибы рук. Другие — с подвешенными ногами, — лежа на спине, били из зениток по невидимым самолетам. А тот, что с гипсовым воротником, залег рядом с Темкой под кроватью, и они устроили оттуда пулеметный дуэт:

— Тра-та-та-та! Тра-та-та-та!

И лица мальчишек потеряли постное больничное выражение, а в их глазах горели веселье, отвага и жизнь.

 

ВЕЧЕР

6 ЧАСОВ ВЕЧЕРА

Последний дождь лета быстро намочил асфальт и стал наполнять первые лужи. Троллейбусы и машины, поблескивая мокрыми боками, мчались своим путем по мостовой, а тротуары опустели — прохожие прятались под навесы, балконы и прочие выступы домов.

Только Темка не прятался от дождя. Он очень спешил и потому бежал по тротуару напрямик через лужи, подрагивая плечами под мокрой рубашкой.

У часовой мастерской он на секунду притормозил, глянул на знакомые часы с кукушкой. Обе стрелки — большая и маленькая — почти слились на цифре шесть. Темка еще не знал, который час это означает, но уже знал, что шесть это намного больше, чем три, когда он был здесь последний раз. Он огорченно мотнул головой и поскакал через лужи дальше.

Когда он влетел во двор детского сада, дождь несколько поутих. Мокрые разноцветные качели, карусели, лодки-качалки были пусты и неподвижны. Только под полосатым грибком сидела одинокая девочка Женя. Увидев Темку, она радостно пропела:

— Как хорошо-о, что ты прише-ол! А то я пришла навестить моих девочек, а их уже родители разобра-али, а пошел дождь, а я поэтому здесь сижу-у…

Темке очень хотелось посидеть с ней рядом, но он сказал озабоченно:

— Ты еще немножко посиди, и я сейчас приду. Вот только сделаю дело.

— Ой-ёй-ёй, скажите, дело-о… — начала Женя, но Темка уже бежал к дому.

Он взлетел по знакомой лестнице на второй этаж, распахнул дверь и застыл изумленно на пороге. В его родной группе, в комнате, где он провел четыре года, теперь пищали и пели, плакали и смеялись совершенно незнакомые ему люди — трехлетние малыши. Они играли Темкиными игрушками, сидели на Темкиных стульчиках, разглядывали Темкины картинки и даже кружились в маленьком хороводе вокруг самой-самой любимой Темкиной воспитательницы Ларисы Викторовны.

Оглушенный их какофонией, Темка изумленно таращил глаза, пока Лариса Викторовна его не заметила.

— Темочка, здравствуй! — подбежала она к нему и обняла за плечи. — Ты откуда такой мокрый? Проходи.

Темка не двинулся с места. Только спросил растерянно:

— А почему… почему они здесь?

Лариса Викторовна внимательно посмотрела на него и еще крепче обняла за плечи.

— Они теперь здесь живут, Темочка. То есть ходят в наш сад. Вы стали большими и ушли, а они тоже немножко подросли и пришли. Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — упрямо сказал Темка. — А вы?

— А я… — растерялась Лариса Викторовна, — я теперь буду с ними. Пока они тоже вырастут, как ты…

Новые хозяева занимались своими важными шумными делами и не обращали на Темку никакого внимания. Он только теперь почувствовал, что промок, что ему холодно. И сказал печально:

— А я с вами попрощаться пришел. Мы, наверно, больше никогда не увидимся.

— Ну-ну, — засмеялась Лариса Викторовна, — почему же никогда? Обязательно увидимся! Ты ведь будешь по утрам ходить в школу мимо нас. И вообще, приходи ко мне в гости, я живу в доме, где булочная, знаешь?

Темка ничего не ответил. Малыши на ковре подняли еще больший гвалт. Двое маленьких, стриженых, в комбинезончиках, даже не поймешь, мальчики или девочки, отчаянно тянули в разные стороны машину, вопя на понятном им одним языке.

— Смешные, — с легким пренебрежением усмехнулся Темка.

— Вы тоже были такими, помнишь?

— Нет, не помню, — снова упрямо сказал он.

Конфликт из-за машинки приобрел всеобщий характер, в него стали с ревом и писком втягиваться союзники обеих сторон, и значит, пришла пора вмешаться Ларисе Викторовне.

— Извини, Темочка, — сказала она, — я сейчас только успокою малышей, и мы поговорим.

— А я уже пойду, Лариса Викторовна. У меня еще дела.

— Ну-ну, дела надо делать. — Она взъерошила его мокрый чуб. — Но ты обязательно приходи.

— Приду, — неуверенно пообещал Темка.

А когда воспитательница отвернулась к малышам, он обеими руками пригладил свой чуб и выбежал за дверь.

Дождь уже совсем прошел. Женя ждала Темку в лодке-качалке и безуспешно пыталась раскачать в одиночку эту махину.

— Я вот, — сказал Темка. — Пошли домой.

— Нет, иди сначала качнё-омся!

— Жень, я не могу. У меня еще одно дело осталось. Самое неприятное! И домой надо — мне дома такое будет…

— Ой-ёй-ёй, «будет»! А ты состройся.

— Как это «состройся»?

— А так!

Женя опустила к земле свои голубые глазки, скорбно сложила губки, страдальчески сморщила лобик и зашептала проникновенно:

— Мамочка, милая, любимая! Я больше никогда так не буду! Никогда-никогда!

Темка удивленно наблюдал за блистательным перевоплощением юной актрисы и сказал с завистью:

— Не, я так не умею… состраиваться. И вообще, это только, может, с мамой помогает. А с папой мне все равно будет!

— Ой-ёй-ёй, скажите, «с папой»! С папой, наоборот, еще легче, как с мужчиной! — Она снова безрезультатно попыталась качнуть лодку и захныкала: — Тё-омка, ну давай немножко качнемся, ну я тебя прошу-у!

Темка не устоял перед ее чарами. Ему даже на минутку показалось, что все то, что ему «будет» от папы, ерунда по сравнению с тем, что Женя плачет. Он решительно залез на противоположное сиденье и стал раскачивать лодку. Они летали вверх-вниз, каждый по-своему: Женя смеялась и радостно запрокидывала голову, а Темка молчал и думал о своем.

— Тебе хорошо, — вдруг сказал он, — тебе еще целый год в саду.

— Тебе лучше — ты уже в школу идешь! — беззаботно рассмеялась Женя и напомнила: — Ты качайся, качайся.

Темка снова принялся усердно раскачивать лодку. Но снова мысли не давали ему молчать.

— Жень, а ты помнишь, как тебя когда-то первый раз привели в сад?

— Не-е! А зато я помню, как мы с тобой познакомились. Давно-давно, в прошлом году.

— Это и я, конечно, помню, — даже слегка обиделся Темка. — Ты пришла к нам в садик, а я бегал с ребятами в войнушку, а ты попросила у меня автомат, а я подумал, зачем девчонке автомат, но все равно дал, раз ты просила.

— Ой-ёй-ёй, скажите! Ничего я не просила. Ты сам бегал вокруг меня и трещал своим автоматом, а я его просто забрала, чтобы в голове не трещало!

Темка не стал спорить с этим описанием их первой встречи, хотя ему немножко было обидно, потому что ничего он не бегал вокруг нее, а она сама подошла. Нет, вообще-то он хотел, чтобы она подошла, и потому бегал рядом, не вокруг, но рядом… Темка решил не уточнять все это, а просто ушел в воспоминания.

— А помнишь, ты тогда говорила «сыска» и «саска» вместо «шишка» и «шашка»?

— А помнишь, как на Новый год я была Красной Шапочкой, а ты Серый Волк и ты не хотел меня съесть?

— А помнишь, как ты ревела, когда у тебя бант на майском утреннике развязался?

— Ой-ёй-ёй, «ревела»! Я просто одну слезу уронила. А помнишь, как ты каруселю для меня одной рукой крутил, и тебе за это мальчишки по спине надавали?

Они уже давно перестали качаться. Закатное солнце пробило лучом уплывающую дождевую тучу и с интересом наблюдало, как на пустынном дворике детского сада сидели в неподвижной лодке двое — Темка чуть пониже, Женя чуть повыше — и вспоминали, вспоминали, вспоминали…

В Темкином дворе произошло очередное чрезвычайное происшествие. Могучая дворничиха тетя Настя грохотала так, что казалось — листья с деревьев осыпаются, не дождавшись своего осеннего часа.

— Признавайтесь, вредители! Сей же минут признавайтесь, мучители рода человеческого! Не признаетесь — хуже будет!

Дворовая команда мучителей и вредителей — Игорь, рыжий Валька, маленький Саввочка и другие — потупившись, окружали тетю Настю, которая подняла над головой для всеобщего обозрения кусок толстого дверного стекла и продолжала громыхать:

— Молчите?! Ладно, хватит мне за вас, вредителей, синяков навешали! Сегодня кирпичи стянули — строители ко мне. Себя чуть этими кирпичами не поуродовали — родители ко мне. Эту безобразию посреди двора устроили, — она ткнула в заваленную под Темкиным руководством «лужу», — управдом опять же ко мне. Хватит! Все — ко мне, а я — в милицию! Пять минут на раздумье: не признаетесь, кто стекло грохнул, — подаю на вас на всех в милицию!

Она закончила свой драматический монолог на этой угрожающей ноте и скрылась в подъезде, хлопнув на прощанье той самой дверью, из которой выбили стекло.

— Тетя Настя! Тетя Настя! — прозвучал ей вслед Темкин голос, но она его не услышала.

Темка вбежал вместе с Женей во двор и направился было дальше к подъезду, где скрылась дворничиха. Но друзья бросились наперебой его останавливать, сообщая, что к тете Насте сейчас ходить ни за что не надо, потому что им сейчас так от нее было и еще будет, потому что она сейчас ужасно какая злючая. Услыхав все это, Женя заумоляла Темку:

— Ой, не ходи-и! Ну пожалуйста! У тебя же как раз дело неприятное!

— Неприятное, — подтвердил Темка.

И остановился в нерешительности. Конечно, это же дурачком надо быть, чтобы соваться к человеку с неприятным делом, когда человек и без того злючий.

— Ну не ходи, — поддержала Темкину нерешительность Женя. — Ну лучше завтра пойдешь.

Но как раз напоминание про «завтра» только придало Темке силы. Он вздохнул:

— Нет, завтра нельзя. Обязательно нужно сегодня!

И отчаянно зашагал к подъезду.

Друзья-пацаны и Женя следили за ним с явным ужасом.

Тетя Настя ворочалась как слониха в тесной хозяйственной каморке под лестницей спиной к вошедшему Темке и даже его не заметила. Темке очень захотелось, воспользовавшись этим, повернуть обратно. Но он пересилил себя, робко зашел с одной стороны тети Насти, с другой… И наконец просто дернул ее за юбку, чтобы обратить на себя внимание.

— Тетя Настя… У меня к вам дело…

— Никаких делов! — с ходу включила свой громкоговоритель дворничиха. — Или признавайся, или — в милицию!

Темка вздрогнул, но вновь пересилил страх и выдавил тихо:

— Я… признаюсь. Это… я.

— Ну вижу, что ты. А что ты-то?

— Это я разбил стекло.

— Та-ак! — протянула тетя Настя, надвигаясь на него тучей. — Утром — кирпичи, днем — язык проглотил, а к вечеру… И чем же ты, интересно знать, его треснул?

— Я нечаянно… Камушком…

Тут тетя Настя совсем рассердилась:

— Раз признаешься, так давай не завирайся! Такое толстенное стекло камушком не возьмешь!

— Почему толстенное? — удивился Темка. — Обыкновенное… В окошке.

— Постой, постой… Ты сегодня стекло разбил?

— Нет, — растерялся Темка. — Почему сегодня? Сегодня я не бил, честное слово! Я весной разбил. В подъезде.

Теперь настала очередь растеряться тете Насте. Какая весна? Какой подъезд? Ничего такого она не помнит. Ну как же, удивлялся Темка, ну когда весной стекло в подъезде разбилось… то есть это он, Темка, его разбил… так тете Насте очень дуло, когда она лестницу мыла. Неужели она не помнит? Нет… Как же так, она же тогда сказала: век не забуду!

Тетя Настя рассмеялась:

— Да если б я все ваши стекла битые век помнила, мне б памяти не хватило!

Это Темку просто поразило.

— Значит, получается, я совсем зря признавался?

— Ничего не зря, — посерьезнела тетя Настя. — Это же ты не мне, а себе самому признался. — Она помолчала и спросила: — Вот только интересно бы знать, почему ты лето терпел, а к осени не удержался?

Темка поковырял носком пол. Признаваться не хотелось. Но потом он подумал, что уже признался в главном, так чего уж, теперь про остальное рассказывать легче. И не очень внятно, но все же пробормотал историю о том, как ему обещали на день рождения подарить экскаватор. Или другую заводную машину. Но только — если у него не будет замечаний. А раз стекло — так это же не только замечание, это уже вообще… Ну вот он и не признался. А потом хотел все-таки рассказать, но тетя Настя болела — и он ее не нашел. А потом он с мамой-папой в Сочи уехал. А теперь вот приехал.

— Ясно, — сказала тетя Настя. — Я, выходит, про это и думать забыла, а ты, выходит, этим делом все время маялся!

Темка решил быть честным до конца и вздохнул:

— Не-е… Я не все время, а только иногда.

Тетя Настя улыбнулась и вдруг предложила:

— Хочешь, я тебе шлангу дам?

Темка прямо задохнулся от неожиданно свалившегося на него счастья. «Шланга», то есть длинная кишка, из которой тетя Настя поливала двор, была всеобщей мечтой дворовой команды. Высокой чести подержать эту живую, упругую, рвущуюся из рук змею и пополивать из нее окрестности тетя Настя удостаивала только избранных и за особые заслуги. Например, за помощь при уборке двора. Или за примерное поведение, выразившееся в долговременном ненанесении никакого ущерба дворовому хозяйству. А за что же ему такое?!

Тетя Настя вывела Темку из подъезда. Ребятня, выжидательно толпившаяся неподалеку, испуганно попятилась, предполагая для него какое-то страшное прилюдное судилище. Но тетя Настя не обратила на них никакого внимания. Более того — все даже рты распахнули от изумления! — она торжественно вручила Темке «шлангу» и открутила кран. Счастливый Темка повел водяной радугой вокруг себя — по воздуху, по зелени деревьев, по земле, и без того мокрой от только что прошедшего дождя. Рыжий Валька, Игорь, Юра, маленький Саввочка завистливо наблюдали, не понимая, как на него свалилась такая удача. Только Женя на всякий случай пренебрежительно пропела:

— Ой-ёй-ёй, скажи-ите!

Но Темка не обиделся, а великодушно предложил ей:

— На, пополивай. — И обернулся к тете Насте: — Можно?

— Можно, только осторожно, — засмеялась тетя Настя. — Она ж еще мала, с кишкой не совладает. А тебе, Темка, домой пора. Бабуся уже весь двор изаукала.

— Ой, будет мне! — вспомнил все разом Темка. — Он, будет!

7 ЧАСОВ ВЕЧЕРА

Наказанный Темка стоял в углу. Но так как это было в его жизни уже далеко не впервые, он не слишком огорчался. И уже давно изловчился, стоя в углу, не столько отбывать наказание, сколько устраивать себе развлечение.

Вот и сейчас он сначала очень старательно обводил пальцем сложные узоры на обоях. Ему это нравилось, потому что всегда интересно, куда дальше поедет палец — ведь узоры эти сказочно причудливы и можно долго крутиться по одной и той же спиральке, а выезжать из нее в разные места. Темка в эти минуты думал: хорошо, что мама в доме по хозяйству главнее папы, потому что они ведь все втроем выбирали обои, и папа хотел и даже спорил, чтобы купили в клеточку, а мама сказала, что только эти — в узорах. А если бы она тогда согласилась с клеточкой, то что бы Темка делал в углу?

Впрочем, долго обводить узоры он тоже не мог — в глазах зарябило. Тогда он занялся другим привычным делом: уперся лбом в самый угол и пытался достать носом до углубления сходящихся стен. Он уже не первый раз это пытался. Изо всех сил втискивая голову в угол, так что казалось, голова вот-вот примет форму угла. И нос вот-вот, ну еще чуточку — и достанет стык стен. Но каждый раз не доставал. И сейчас не достал, хотя Темка очень старался, чуть дыру в стене головой не протер.

Тогда он занялся другим: стал приседать в углу на одной ноге, стараясь не держаться руками за стенки. Это получалось, но скоро наскучило. И нога заболела. Тогда он просто прислонился плечом к стене и тихонько затянул любимую песню: «Я так хочу, чтобы лето не кончалось, чтоб оно за мною мчалось, за мною вслед…»

Папа Андрей за столом, занятый своими бумагами, «тихие игры» сына просто не замечал. Но петь песни — это уж слишком!

— Эй, подарок! — прикрикнул папа Андрей, — Ты в углу или на танцах?

— В углу, конечно, — пожал плечами Темка. — А мне еще долго в углу стоять?

— А ты сам посчитай. Побег из дому — раз, великое молчание — два, друг Толик — три, кирпичи — четыре… Так сколько тебе стоять?

Темка пошевелил губами, подсчитывая. И подвел итог:

— Долго! Я, наверно, прямо из угла в школу пойду.

— Не исключено. А на будущее мы вот починим будильник и будем его ставить в угол вместе с тобой. Чтобы ты сам по нему следил, сколько стоять осталось.

Темка безнадежно махнул рукой.

— Ничего вы не почините будильник. У вас в голове одна склероза.

— Что-что?

— Склероза. Ну это когда люди всё-всё забывают, так бабушка Наташа говорит.

— Во-первых, не «склероза», а склероз. А во-вторых, мы починим будильник, раз обещали.

— Ну-ну, посмотрим!

Темка сказал это так по-взрослому, что папа Андрей невольно улыбнулся. А Темка знал, что, если папа улыбается, значит, скоро углу конец. Так и получилось. Папа сделал серьезное лицо, посмотрел на часы и сказал:

— Ты хитрюга. Заговорил меня, а время твое и вышло. Иди на волю!

Темка не стал показывать свою радость, а не спеша и солидно вышел из угла. И на волне этой первой победы попытался завоевать и вторую:

— А можно мне телевизор посмотреть? Сейчас третья серия будет.

— Нет! — твердо отрезал папа Андрей. — Ты наказан, и сегодня — никаких развлечений.

— Это правильно, — согласился покорно Темка.

И бочком-бочком ускользнул на кухню.

А из кухни в комнату явилась бабушка Наташа. Она сняла кухонный фартук, включила телевизор и уселась в кресло.

— Всё, мой час настал! А то с вами, чумными, совсем от культурной жизни оторвешься.

Папа Андрей не возражал, только пересел со своими бумагами от письменного стола к журнальному — спиной к телевизору. Диктор объявил о том, что сейчас начнется третья серия. Из кухни появились мама Галка и Темка, всем своим безмятежным видом показывающий, что ему совершенно неинтересен разговор, который сейчас произойдет.

— Папа, — сказала мама Галка, — Тема хочет посмотреть третью серию. Как ты считаешь, можем мы ему разрешить?

Папа Андрей яростно вскочил, но ответил по возможности спокойно:

— Нет, он наказан. И развлечения ему запрещены.

Мама Галка развела руками. Темка обиделся, гордо и молча ушел в спальню. И здесь с интересом прислушался, о чем говорят за стеной родители. Они понимали, что он может их услышать, и спорили жарким шепотом, а от этого еще более слышно и внятно.

Папа Андрей шептал, что мама и сама знает, что Темке можно, а что нельзя. И она должна понимать, что Темка пользуется тем, что мама разрешает то, что запрещает папа, и наоборот. И за эти хитрости надо его наказывать вдвойне, а не идти у него на поводу и сваливать все решения на отца. А мама Галка виновато шептала в ответ, что папа все говорит правильно и что Темка, конечно, маленький хитрец, но что она обращается к папе, потому что боится, что сама не устоит перед Темкиными умоляющими глазами и все разрешит. Тогда папа Андрей зашептал еще жарче, что большое ей за это спасибо, потому что получается, он должен быть домашним жандармом и цербером.

Темка не знал, что такое «цербер», и каждый раз, подслушивая такие разговоры папы с мамой, собирался спросить, но забывал. То есть забывал не спросить, а само слово «цербер» забывал. А спрашивать: что это за слово ты, папа, сказал, когда вы с мамой ссорились, — это было, конечно, глупо. Сейчас он решил уже точно запомнить про «цербера» и собрался слушать дальше, но спор родителей прервали одиночные выстрелы и мощные залпы. Темка прильнул к щели приоткрытой двери: на экране телевизора кто-то за кем-то гнался, кто-то от кого-то прятался — третья серия началась.

Мама Галка и бабушка Наташа влипли в кресла перед экраном. Папа Андрей погасил верхний свет, включил настольную лампу и склонился над бумагами. Но вдруг передумал и решительно шагнул в спальню, так что Темка еле успел отпрыгнуть от двери на тахту и сделать обиженно-безразличное лицо. Папа Андрей присел рядом и обнял Темку за плечи. Тот не отстранился, но и не приник к отцу, сидел прямо и независимо.

Они помолчали. Потом папа Андрей задал неожиданный вопрос:

— Слушай, а хочешь, я уйду и ты будешь жить без папы?

— Нет! — ответил Темка горячо и не раздумывая. — Нет, я так не хочу!

— Но ведь я тебя постоянно ругаю, наказываю… А так никто ни ругать, ни наказывать тебя не будет.

— А я сто́ю того, чтобы меня наказывали, — убежденно сказал Темка. — Честное слово, сто́ю!

— Да уж сто́ишь, чего там говорить, — засмеялся папа Андрей.

Темка тоже облегченно засмеялся — он не любил слишком долгие ссоры и попросил:

— Пап, расскажи мне, пожалуйста, историю!

Это означало уже полное примирение, потому что истории, которые рассказывал папа Андрей, Темка любил больше всего на свете. Это были совсем не сказки, нет — сказки ему рассказывала бабушка Наташа или читала мама Галка. А вот свои истории папа Андрей как-то так и не читал и не рассказывал, а вроде тут же при Темке сочинял. Они могли происходить и в Москве, и в каком-нибудь тридевятом царстве, и в наше время, и при царе Горохе. Но все равно получалось так, что Темка узнавал в этих историях себя, и родителей, и бабушку, и пацанов из своего двора, хотя бы даже дело было в джунглях или в космосе. Начинал рассказ папа всегда одинаково — задумывался, очень быстро тер переносицу и говорил: «Представляешь, какая была история…»

Вот и сейчас папа Андрей потер переносицу и задумался. За стеной слышались глухие раскаты — в третьей серии много стреляли. И папа вдруг сказал незнакомым Темке голосом:

— А хочешь, я тебе расскажу совсем другую историю?

— Какую? Про кого?

— Военную историю. Про одного мальчишку… Про сына артиллериста.

— Хочу! — сказал Темка.

И наконец-то обнял папу, как обычно, тесно прижался к нему, затих в ожидании. Папа Андрей еще немного помолчал и начал негромко:

— «Был у майора Деева товарищ — майор Петров. Служили еще с гражданки, еще с двадцатых годов…»

Словно аккомпанемент известным симоновским строкам, зазвучала за стеной песня об Орленке. А папа Андрей рассказывал о любимом сыне майоре Петрова — Леньке, и его друге — майоре Дееве, и о любимой его поговорке: «Ничто нас в жизни не сможет вышибить из седла!»

Но потом пришла война. И страшные взрывы сотрясли землю. И вообще было трудно понять, где земля, а где небо в этом огненном смерче. И папин рассказ сливался с гулом канонады за стеной.

— Это же Ленька! — взволнованно и убежденно сказал Темка. — Почему он Леньку не узнает?

— Слушай! — тоже взволнованно сказал папа Андрей.

Он еще крепче прижал к себе Темку, рассказывая о том, как «шел в скалах тяжелый бой, и чтоб выручить всех, был должен кто-то рискнуть собой», и как майор Деев, заменивший Леньке отца, вызвал его к себе и сказал, что раз уж так «вышло на жизнь и смерть воевать, раньше других я должен сына вперед посылать».

Напрягшийся струной, Темка слушал и представлял себе, как Ленька, а может, совсем другой юный лейтенант, может, даже сам Темка, ну да, конечно, это он — Темка — полз с рацией на спине по извилистой горной тропинке ночью в немецкий тыл. И как он передавал по рации: «Немцы правее меня, квадрат пять-десять», а потом: «Немцы левее меня, квадрат три-десять» — и все время просил: «Дайте еще огня!» А потом… потом «радио час молчало».

— Его не убьют, — выдохнул Темка. — Его ни за что не убьют, правда, папа?

Но папа Андрей, казалось, не слышал сына. Наверно, он сейчас и сам был таким же мальчишкой, как Темка, и вспоминал что-то из своего детства — очень далекое и очень дорогое. Голос его чуть вздрагивал и становился глуше. Таким, наверно, был голос Леньки, который наконец раздался по радио:

Потом был огненный шквал. А потом на поле боя вышли санитары, унося в тишине и утреннем тумане раненых. И «раненый, но живой, был найден в ущелье Ленька, с обвязанной головой».

— Живой! — закричал Темка. — Я же говорил: таких героев не убивают!

Папа Андрей только грустно улыбнулся и дочитал стихи:

За стеной высоко и чисто пела прощальная труба.

— Это очень замечательная история! — сказал Темка. — Давай ты мне будешь ее рассказывать часто-часто!

— Нет, — ответил папа Андрей, — эту историю нельзя рассказывать часто.

И они оба замолчали. И говорить им обоим сейчас ни о чем не хотелось.

Мама Галка, досмотревшая третью серию, закричала из комнаты:

— Эй там, заговорщики, вы все еще заседаете?

Папа Андрей подмигнул сыну и крикнул в ответ:

— Мы тут совещание провели! И решили, что Темка может посмотреть вечернюю сказку.

— Правда? — радостным шепотом спросил Темка.

— Правда, — тоже шепотом подтвердил папа Андрей и крикнул для мамы Галки: — Потому что это ведь не развлечение, а его собственная передача! Ну, как его газета, что ли.

Мама Галка вошла в спальню. Она была довольна, что в семье снова мир, но все же сказала с укоризной:

— Вы очень хитрые люди! Вы всегда умеете сговориться на мою головочку за моей спиночкой.

А радостный Темка притянул к себе одной рукой за шею маму Галку, другой — за шею папу Андрея, и получилась образцовая советская семья. Хоть снимай — и на выставку!

8 ЧАСОВ ВЕЧЕРА

Вечер в доме заканчивался тем же, с чего началось утро: все семейство сидело за столом и пило чай. Чаепитие было нарушено звонком в дверь. Папа ушел в прихожую и вернулся оттуда с гостем — маленьким носатым человеком.

— Шурик!

Темка радостно выскочил из-за стола и протянул руки гостю.

Но тот не смог подхватить его на руки: он сгибался под какой-то тяжестью, которую держал за спиной. Еле добравшись до стола, он развернулся задом и выложил свою ношу — огромный, килограммов на десять, арбуз.

— Вот! — с победной одышкой сказал Шурик.

Темка зааплодировал. А папа Андрей театральным жестом представил гостя:

— Глупый человек — отоляринголог!

И указал на еще больший арбузище, лежавший в кресле.

Носатый отоляринголог Шурик страшно обиделся:

— Я свой домой заберу! — И огляделся: — А где народ?

— Весь твой народ я отвадила, — сказала бабушка Наташа. — Додумались: гулянку в такой день… Жаль, тебя — бестелефонного — предупредить не смогла!

Шурик задумчиво стоял посреди комнаты. Папа Андрей ему посочувствовал:

— Да-а, сорвался твой татарский набег!

Шурик окончательно скис и повернул к двери. Но мама Галка поймала его за бутылку, торчавшую из заднего кармана джинсов.

— Ну нет, с такими подарками от нас не уходят. Пожалуйте к столу! А стол сейчас будет…

Действительно, стол, точнее все, чему полагается быть по такому случаю на столе, появилось быстро. Шурик разлил шампанское по бокалам и поднял свой.

— Люди! — сказал он. — Сегодня мы отправляем на школьную отсидку сроком на десять лет самого младшего представителя нашего коллектива. Надеемся, что через десятилетие он снова вернется в общество полноправным его членом. Твое здоровье, дорогой Артем!

— Ладно, — согласился Темка.

И хотя не очень понял, о чем толковал Шурик, но вместе со взрослыми солидно выпил свой лимонад. Папа Андрей сказал категорически:

— И всё! Пора спать!

Темка надулся, но мама Галка подтвердила:

— Пора, пора, сыночка-косыночка. Надо перед школой выспаться.

При упоминании о школе Темка заколебался, но все же держал губы надутыми — уходить очень не хотелось. Папа Андрей собрался было на него прикрикнуть, но вмешался Шурик:

— Он сейчас пойдет спать. Только не один.

Шурик взял со стола яблоко, нож, и Темка замер в ожидании чуда. Потому что если Шурик брал что-нибудь в руки, из этих замечательных рук обязательно выходило какое-нибудь чудо. Темка очень любил Шурика. Вообще-то надо было бы, конечно, сказать: «дядю Шурика» или «Александра Михайловича». Но все-все звали его просто Шуриком, и хотя папа с мамой поначалу пытались Темку приучить к соответствующему обращению, но Шурик категорически не откликался ни на «дядю», ни на «Михайловича», так он и остался для Темки, как и для всех, просто Шуриком. Шурик был очень веселый, а глаза у него были очень грустные. Бабушка Наташа почему-то называла Шурика «шалапутом бездомным», хотя Темка точно знал, что у него есть квартира, где он живет со своей мамой.

Шурик немного попыхтел над яблоком, ковыряя его ножом и тут же съедая выковыриваемые кусочки. Наконец он протянул яблоко Темке. Только это было уже не яблоко, а симпатичная морда бульдога с высунутым красным языком.

— А вот теперь — спать! — сказал Шурик.

Восхищенный Темка прижал к груди подарок и беспрекословно последовал с ним в спальню, пожелав всем спокойной ночи. Но спать он пока не стал, а усадил «бульдога» на свою подушку и, любуясь им, прислушивался к тому, что за стеной взрослые говорили о детях.

Папа Андрей очень удивлялся, откуда сегодняшние дети знают все словечки, все считалки, все песенки его собственного детства. Прямо телепатия какая-то из поколения в поколение!

Шурик тоже этому удивлялся. И рассказывал такую странную историю: его брата когда-то в школе дразнили Кубиком. Не потому, что у него такая фамилия или такая фигура, а просто почему-то Кубик, и всё. А теперь сына этого брата тоже в школе почему-то дразнят Кубиком. Хотя опять-таки ни фамилии, ни фигуры… Загадка!

На это им мама Галка отвечала, что они просто неумные люди с высшим образованием: пытаются объяснить необъяснимое. Ведь наши дети теперь знают в десять, в сто раз больше, чем их родители. Радио, телевидение, космос… Господи!

Шурик с ней заспорил: умственная акселерация — это выдумки. Есть только акселерация физическая. Ростом они, конечно, вымахали, но внутри какие-то пустые, что ли. Вот один на пляже взвешивался: лет пятнадцать, ростом под два метра, а весу — всего пятьдесят килограммов.

— Слушайте, — возмутилась мама Галка, — а чего вообще выступает этот неженатик? Пусть сначала заведет свою жену с детьми, а потом рассуждает!

Все засмеялись. И Шурик тоже. А потом вдруг сказал серьезно:

— Жена — это ерунда, а вот детей я бы завел…

У него это получилось как-то грустно-грустно, и всем стало неловко. Но Шурик повертел длинным носом по сторонам, увидел свой полосатый арбуз и снова повеселел.

— Вот! Это будет лучшее произведение — плод всей моей жизни.

Усевшись на ковер, он обхватил арбуз ногами и начал вырезать на нем очередную собачью морду в полоску.

Но тут из спальни появился Темка и быстро сказал, опережая вопросы:

— Мама-папа, не сердитесь, пожалуйста, я забыл сделать еще одно дело. Мне надо на минутку на второй этаж к Саввочке. Мама-папа, это хорошее дело, честное слово!

В глазах Темки была детская мольба. Но была в них и решимость, и еще что-то незнакомое, почти взрослое, что рано или поздно появляется однажды в детских глазах. И папа Андрей сказал:

— Хорошо. Иди.

Темка скрылся в спальне, а через секунду появился снова — в трусах и рубашке, из-под которой что-то торчало. Он побежал к двери, а мама Галка крикнула ему вслед:

— Эй, ты хоть штаны надень!

Но Темка был уже на лестнице. Он сбежал на второй этаж и позвонил в дверь. Ему открыла женщина с бигуди на голове.

— Тема? — удивилась она.

— Извините, добрый вечер, можно на минутку Саввочку? — выпалил он одним духом.

— Что ты! Саввочка уже десятый сон видит!

— Значит, спит? — уточнил Темка и, немного подумав, сказал: — Тогда передайте Саввочке, пожалуйста, вот это.

Он вытащил из-под рубашки старую, помятую и исцарапанную солдатскую фляжку — ту, что Саввочка просил у него утром, — вручил ее ничего не понимающей женщине, крикнул: «До свиданья!» — и побежал по лестнице вверх.

Когда он вернулся домой, там шел яростный спор. Взрослые за столом кричали, перебивая и не слыша друг друга. Темка тоже ничего не понимал, только улавливал отдельные, чаще всего повторявшиеся слова: «воспитание», «образование» и «главный вопрос». Так он постоял, никем не замечаемый, послушал, а потом ему стало совсем неинтересно, и он отправился в спальню, вежливо сказав всем:

— Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — откликнулись хором взрослые, даже не взглянув в Темкину сторону.

Он ушел в спальню, а они продолжили спор. Папа Андрей кричал, что главный вопрос в том, что мы делаем упор на образование, а надо делать упор на воспитание. Мама Галка его поддерживала и говорила, что он прав, потому что еще Белинский сказал, что воспитанием решается участь человечества. Папа Андрей согласился, что и она права, но только это сказал не Белинский, а Чернышевский. Нет, Белинский, возражала мама Галка. Нет, Чернышевский, спорил папа Андрей. Нет, Белинский! Нет, Чернышевский! Тогда вмешался Шурик:

— Кончайте спорить! Тебе, Андрей, это сказал Чернышевский, а тебе, Галка, — Белинский.

Все засмеялись. А потом папа Андрей вдруг как-то жалобно спросил:

— Вы не замечали, как мы разговариваем с детьми? Мы говорим: «как ты отвечаешь отцу», а не: «как ты отвечаешь мне»! Или: «слышишь, что тебе сказала мать», а не: «слышишь, что тебе сказала я»! Понимаете, мы вроде боимся говорить с ними от себя лично. Мы прячемся, что ли, за абстрактными уважительными понятиями «отец» и «мать».

Все зашумели, соглашаясь или не соглашаясь с ним. Но в общий шум вдруг вонзился какой-то щемящий звук, будто скулил маленький щенок. Все затихли, прислушиваясь. Щенок заскулил снова, и мама Галка бросилась в спальню.

Темка сидел на подушке, укрывшись до подбородка одеялом, и горько-горько плакал.

— Что ты, Темочка? — испугалась мама Галка.

— Умирать не хочется, — прошептал Темка.

И заплакал еще горше. Мама Галка обняла его, спрятала всего — такого маленького — у себя на груди.

— О чем ты говоришь! Зачем тебе умирать?

— Все умирают, значит, и я — тоже…

— Все умирают, когда живут долго-долго и уже надоело жить. А ты ведь совсем маленький, тебе же еще совсем не надоело!

— Не надоело…

— Ну вот, значит, ты и не умрешь. И вообще, что это ты такое выдумал? Ты же никогда про это не говорил и не думал!

— Я думал, — возразил Темка. — Я не говорил, но все-таки думал.

Мама Галка еще крепче прижала его к груди.

— А не надо! Не надо ни говорить, ни думать об этом. Не надо!

— Да-а, а знаешь, как плохо: умереть и света людского не видеть…

— Конечно, плохо, родной мой! Но ты же совсем маленький, ты будешь жить долго-долго, пока самому не надоест!

Мама Галка уговаривала, успокаивала Темку, целовала соленые слезы на его щеках, и ей самой хотелось плакать.

— А тебе не надоело жить? — встрепенулся Темка.

— Нет-нет, что ты! Мне с тобой никогда не надоест!

— Тогда хорошо, — успокоился Темка.

— Ты теперь будешь спать, да? И не будешь больше пугать маму?

— Да, я буду спать… — Темка прерывисто всхлипнул последний раз и попросил: — Только можно баба Наташа ко мне придет? Можно?

— Можно, сыночка-косыночка, конечно, можно. Сейчас я ее позову.

Мама Галка поцеловала его и вернулась в комнату. Она ничего не успела сказать, но Шурик глянул на ее лицо и встал.

— Дорогие гости, а не надоели ли вам хозяева?

— Охо-хо, — тоже встал, потягиваясь, папа Андрей. — Не забыть бы хоть завтра починить будильник!

 

УТРО

8 ЧАСОВ УТРА

Большие часы на здании школы показывали ровно восемь. Было солнечное утро первого дня осени.

Десятки фотокинообъективов синеватыми радужными глазка́ми уставились в одном направлении. Шеренга репортеров чересчур суетилась, волновалась, делала много лишних неумелых движений, так что сразу было видно, что это не профессионалы. Да, это были родители-любители, и объективы их аппаратов были не объективны: каждый стремился выхватить родное лицо своего ребенка из притихшей, разбившейся по парам колонны первоклассников.

Именно они — первоклассники — были самыми главными в этот день на большом, заполненном детьми, родителями и цветами школьном дворе. Именно к ним обращался огромный плакат над входом: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!» Именно к ним была обращена и речь директора, который на ступенях школы выкрикивал какие-то добрые слова, поминутно поправляя узел непривычного, но специально надетого в этот торжественный день галстука.

В отличие от давно знакомых между собой ребят из других классов, которые бурно обменивались воспоминаниями лета, первоклассники были еще тихи, робки и незнакомы. Одни еще никак не могли оторваться от родителей. Другие уже решились на это, но еще не решались вступать в контакты с будущими одноклассниками.

Впрочем, отдельные характеры уже начали проявляться и среди них. Крутолобый забияка тузил исподтишка по спине безответного мальчишку, робко оглядывавшегося на своих родителей в толпе. Кокетливая девчоночка все время поправляла пышный бант, а он не укладывался как надо, и она злилась, кусая маленькую губку. Круглый толстячок сын яростно запихивал в уже набитый фруктами ранец еще два яблока, которые подавал ему такой же кругленький толстячок отец. Две девчонки-сороки без умолку трещали о чем-то, и не было никаких сомнений, что это их самое любимое занятие на свете и сажать их на одну парту категорически не рекомендуется.

Темка был строг и сосредоточен. Задрав голову, он читал по складам плакат про младое незнакомое племя.

Директора на ступенях школы сменил десятиклассник в ослепительно белой сорочке. Он был юн и взволнован. Он старался скрыть волнение, небрежно оттопыривая верхнюю губу с первым пушком. Но все-таки он был взволнован. В руке он держал старый бронзовый звонок, который был уже давным-давно выжит из школы электрическим, но один раз в году ему давали слово — в этот самый первый день. Взволнованный десятиклассник поднял к небу старый звонок, и над головами первоклассников взлетел негромкий мелодичный перезвон.

Темка оглянулся на застывших в толпе родителей, поправил ремень своего ранца, как поправляет ремень рюкзака человек перед дальней дорогой. И сделал первый шаг.

Двери широко распахнулись.

Дети пошли в школу.