#img_9.jpeg

#img_10.jpeg

 

1

А вообще-то, дорогие читатели, в этой фантастической повести нет ничего фантастического. Ровным счетом никакой фантастики. Ну, разве что немного фантазии.

Но это же вполне естественно, что автору повести, именуемому в дальнейшем Автор, понадобилась определенная фантазия, чтобы породить к жизни некий научно-исследовательский институт средней математики, именуемый в дальнейшем НИИсредмат.

А дальше все пошло уже проще. Наш Автор избрал классический принцип трех единств: единства времени — наши дни, конкретнее один из наших дней; единства места — упомянутый НИИсредмат; и единства действия, точнее — бездействия, но об этом несколько позже.

Что же касается действующих — вернее, опять-таки в большинстве своем, как вы вскоре убедитесь, бездействующих — лиц, то Автор тоже привел их к некоему единообразию. Правда, только в плане анкетных ФИО — фамилии, имени и отчества. Не мудрствуя лукаво, Автор одарил директора института фамилией… ну, скажем, Степанов, его заместителя по науке — Степанян, главного инженера — Степансон, и так далее, и тому подобные фамилии сотрудников института, которые вы, дорогие читатели, все равно сразу не запомните, но с которыми вы постепенно познакомитесь, потому что обладатели этих фамилий уже собираются в конференц-зале НИИсредмата на общее собрание его славного коллектива.

И значит, сейчас начнется наша повесть. Фантастическая история, которая никогда и нигде не происходила. Эту историю нафантазировал Автор. Но знаете, ему было не очень трудно фантазировать, потому что он видел немало похожих историй в жизни. Возможно, нечто похожее доводилось видеть и вам, дорогие читатели. Если же нет — Автор искренне рад за вас. Ибо он ведь и собирается рассказать историю, которая никогда и нигде не происходила, с единственной целью: чтобы она никогда и нигде не произошла!

А пока эта история все-таки начинается, и сотрудники НИИсредмата занимают места в конференц-зале, а руководство института занимает места в президиуме, и председательствующий заместитель директора по хозяйственной части Степанько торопит:

— Товарищи, товарищи, прошу усаживаться! Чем раньше мы начнем, тем раньше мы закончим!

Эта перспектива вдохновила собирающихся поскорее усесться, притихнуть, а тех, кому по неповоротливости достались первые ряды, еще и изобразить на лицах живейшую заинтересованность в происходящем.

Товарищ Степанько окинул с высоты президиума зорким глазом послушный зал, остался доволен увиденным и объявил:

— На повестке дня сегодня один вопрос: самоинициатива плюс самоответственность плюс самостоятельность в работе.

Вот! Вот и произнесено то, ради чего, собственно, Автор и решил поведать вам эту историю. Ну, правда, замдиректора по хозчасти не слишком изящно образовал эти слова с приставкой «само». «Самостоятельность» — это да. Вполне разумны и популярные нынче «самоокупаемость» и «самофинансирование». Но какие такие «самоинициатива» и «самоответственность»? Бывают просто инициатива и просто ответственность. Или не бывают. Но оставим на совести замдиректора стиль и задумаемся о сути. А суть — впереди.

Изложив повестку дня, Степанько автоматически поинтересовался:

— Дополнения к повестке есть?

И собирался перейти к дальнейшему, справедливо предполагая, что никаких дополнений, как обычно, нет. Но это его предположение было бы справедливо лишь в том случае, если бы в зале не присутствовал младший научный сотрудник по фамилии Степанчик. Но он присутствовал. И не мог не вставить свое слово.

— Есть дополнение! — выкрикнул он. — «Разное»!

Что конкретно он вкладывает в это понятие, младший научный сотрудник не знал. Не знал этого и замдиректора по хозчасти. Разное — оно разное и есть… Так что товарищ Степанько немного подумал, склонив чуть набок очень внушительную, хотя и не слишком умную голову, и милостиво согласился:

— «Разное» — само собой. Товарищи! Основной доклад поручено сделать мне. Желающих участвовать в прениях прошу подавать заявки в письменном виде. С визой начальника отдела.

Затем Степанько раскрыл папку доклада и принялся читать с видом и интонацией человека, твердо знающего, что никто его не слушает:

— Товарищи! Сегодня как никогда остро назрела необходимость…

Начало, как видите, было классическим. Сколько раз мы слышали с разных трибун, что именно «сегодня», а не вчера и не завтра, и именно «как никогда», то есть не так, как в прошлом десятилетии или в будущем столетии, и именно «остро», а не как-нибудь там тупо или гладко, «назрела необходимость», или «созрел вопрос», или даже «во весь рост встала проблема»… Ах, сколько светлых надежд в наших сердцах рождало уже не раз это волнующее начало — «сегодня как никогда»! Вот и Степанько начал обнадеживающе:

— Сегодня как никогда остро назрела необходимость большого и принципиального разговора о самоинициативе плюс самоответственности плюс самостоятельности. Вспомните, как образно сказал наш замечательный поэт: «Я волком бы выгрыз…»

Как только прозвучала эта первая цитата, наш Автор решил, что пора наконец приступать к действию.

Но действие началось не в конференц-зале, где собрались все сотрудники и руководство, а в приемной директора, где сидела в одиночестве секретарша Лидочка. Это довольно редкое в повседневной суете института одиночество Лидочка использовала для того, чтобы освежить, а в отдельных случаях и набросать заново основные черты лица — губы, брови, глаза, щеки и так далее — с помощью помады, туши, пудры, румян и тому подобного. Необходимость в этом, к сожалению, уже ощущалась, но, к счастью, еще не слишком остро, потому что она была уже не юной девушкой, которой вполне подходило имя Лидочка, но еще и не ветераном пишмашинки, которую невозможно было бы именовать иначе нежели Лидией Степановной. Нет, Лидочка находилась в той неопределенной жизненной поре, которая присуща большинству секретарш мира — без возраста и без отчества.

Правый глаз Лидочки был уже готов — светил загадочно, томно и чуть по-восточному удлиненно из-под голубоватого полукружья верхнего века. Лидочка придирчиво осмотрела его в зеркальце, осталась довольна проведенной работой и принялась за левый глаз, когда ожил телетайп. Самый главный телетайп — прямая связь с московским министерством. Не прекращая работу над левым глазом, Лидочка следила готовым правым за возникающими на ленте телетайпа буквами, складывающимися в слова:

«ДИРЕКТОРУ СТЕПАНОВУ СРОЧНО СКОЛЬКО БУДЕТ ДВАЖДЫ ДВА

ЗАМЕСТИТЕЛЬ МИНИСТРА СТЕПАНИШВИЛИ»

Согласитесь, что подобный запрос про дважды два для института пусть не высшей, а только средней, но все же математики по меньшей мере удивителен. Однако Лидочка не удивилась. Во-первых, потому, что удивись она хоть на миг, это отразилось бы на ее работе над макияжем. А во-вторых, потому, что удивление в принципе чуждо профессиональной секретарше. Умение ничему не удивляться, сохранять олимпийское спокойствие и принимать мгновенные решения — вот лишь немногие из очень многих достоинств, которыми должна обладать каждая представительница этой уникальной профессии, достойной быть воспетой в отдельной повести или даже романе. Наш Автор давно собирается написать и когда-нибудь непременно напишет такую повесть или даже роман. Но не сейчас. Сейчас он занят совсем иной историей — нашей.

Итак, Лидочка, ничуть и ничему не удивившись, недрогнувшей рукой довела левый глаз до кондиций загадочности, томности и легкой удлиненности правого и лишь затем оторвала ленту телетайпа, чтобы отнести срочный министерский запрос в конференц-зал, в президиум собрания, директору института товарищу Степанову.

Но в этот момент требовательно зазвонил телефон. Директора Степанова вызывали — и тоже весьма срочно — в обком нашей партии на совещание об ускорении перестройки и перестройке ускорения. Не успела Лидочка положить трубку, как телефон зазвонил вновь. На этот раз срочно вызывали заместителя директора по науке товарища Степаняна в горком нашей партии для разбора жалобы на вычислительную машину института, которая что-то совершенно не то вычисляла. И в третий раз зазвонил телефон — главного инженера товарища Степансона требовали в райком нашей партии — на ковер — за его жалкие попытки подменить сплошным оснащением сельских школ компьютерами реальную помощь сельским труженикам в уборке овощных культур тружениками института.

Из всего вышесказанного, дорогие читатели, вы можете сделать вполне обоснованный вывод, что наш Автор несокрушимо придерживается творческого метода социалистического реализма. Ведь казалось бы, Автор своим персонажам и отец родной, и мать, и мачеха, — казалось бы, своя рука владыка, и можно было бы обезглавить институт гораздо более простым способом, ну, скажем, отправить все руководство из пушки на Луну или еще проще — поразить их всех эпидемией коклюша. Но нет, даже в этой фантастической повести методы фантаста Жюля Верна и уж тем более волшебника Хоттабыча нашему Автору чужды. Как истинный соцреалист он проявляет глубокое знание реальной жизни, следует ее законам и пользуется ее методами — руководящими телефонными звонками. Которые порой действуют куда волшебнее любой фантастики и намного фантастичнее всякого волшебства.

И еще об одном следует предупредить. Наш Автор не понуждает своих героев ни к каким заранее определенным действиям. Он им лишь предлагает обстоятельства. А уж они вольны тем или иным образом действовать в предлагаемых обстоятельствах.

Вот, например, Лидочка, получив три вышеописанных телефонных звонка, предприняла самое разумное действие: поспешила к тем, кому эти звонки были адресованы — в президиум собрания. И оказалась там как раз в тот момент, когда у докладчика Степанько подоспела шестая цитата:

— И как образно сказал наш замечательный поэт: «Не пропадет ваш скорбный труд…»

Лидочка скользнула — как умеет скользить только опытная секретарша! — вдоль президиума к директору Степанову и шепнула ему на ушко обе новости. Сначала — про вызов в обком, а только потом — про запрос министерства, справедливо полагая, что министерство — далеко, а обком — вот он, рядышком. Директор рассудил так же: велел подавать машину в обком, а запрос передать заместителю Степаняну. И покинул президиум.

Теперь Лидочка скользнула к Степаняну и тоже шепнула ему — про горком и про запрос. Степанян рассудил подобно директору: заказал машину в горком, а запрос переадресовал главному инженеру Степансону.

Результат перешептываний Лидочки с главным инженером был аналогичным: товарищ Степансон сам отправился в райком, а запрос отправил начальнику отдела Степанникову.

Тем временем докладчик, с тревогой и непониманием кося глазом на руководство, покидающее президиум, завершал свое выступление последней, двенадцатой, цитатой:

— И как образно сказал замечательный поэт: «А в нашей буче, боевой, кипучей, и того лучше!»

Он захлопнул папку доклада. Зал, очнувшись от спячки, вяло зааплодировал. Но докладчик Степанько смотрел не на зал, а с неясной тоской вглядывался в кулисы, куда дружно и загадочно удалилось начальство. И только когда Лидочка наконец скользнула к нему и что-то коротко отшептала, лицо его облегченно прояснилось, и он доложил собравшимся:

— Товарищи! По независящим обстоятельствам, временно отрывающим от нас руководство, прения откладываются. Собрание закрыто. Вопросы есть?

Ну какие и у кого могли быть вопросы?!

Вспомним, дорогие читатели, наши беззаботные ранние школьные годы… Что было тогда самым большим счастьем для нас? Конечно же радостное сообщение: заболел учитель! А вспомним наши более поздние, но тоже беззаботные годы юности… Что тогда было для нас наибольшим счастьем? Конечно же радостная весть, что родители уезжают отдыхать на целый месяц! С тех пор прошли годы, а у многих и десятилетия, мы стали взрослыми, а многие и пожилыми, но по-прежнему нет большей радости для нас, чем сообщение о том, что начальник — наш учитель жизни, наш отец родной — хотя бы временно нас покинул и мы хотя бы временно свободны!

Сотрудники института безо всяких вопросов оживленно повалили из зала. Женщины уже предвкушали возможность задержаться после перерыва для спокойного обследования близлежащих торговых точек да и сбежать пораньше домой для свершения многочисленных хозяйственных дел. Мужчины же домой спешили меньше, но их радость по поводу отсутствия начальства имела свои основания: они получали возможность, не покидая рабочих мест, предаться своим любимым хобби.

Вот на выходе из зала повстречались двое. Казалось бы, ничего общего не могло быть у этих двоих — разное служебное положение, различный возраст, несходный темперамент. Начальник Отдела сложений-вычитаний товарищ Степанников был средних лет, широк в плечах, нетороплив и внушителен в манерах и словах. А младший научный сотрудник Степанчик был молод и тощ, вертляв и болтлив. Ну ничего общего! И все же общее было: хобби, увлечение, страсть — шахматы.

Хобби объединяет необъединимых и совмещает несовместимых. «Рыбак рыбака видит издалека» — это не только и вовсе не о рыболовах. Люди, исповедующие единое хобби, чуют друг друга на расстоянии, а уж встретившись, непременно помогают и поддерживают друг друга. Сколько сложнейших общественных проблем было разрешено исключительно на почве личных увлечений! Какие-нибудь любители почтовых марок или собиратели бутылочных пробок в несколько минут решают вопрос, на который Госплану или даже всему Совмину понадобились бы годы. Автор этой повести на себе испытал чудодейственную силу хобби. Однажды он пытался получить гонорар в издательстве. Но денег не было — ни в кассе, ни в банке, ни, кажется, вообще в стране. Автору не помогали ни мольбы, ни проклятья, ни даже фотографии его голодающих детей. И тогда взялась помочь секретарша — одна из тех всё знающих и всё умеющих, о которых уже шла речь выше. Она взяла прошение Автора о гонораре, вошла в кабинет и через несколько секунд вышла с разрешительной визой главного бухгалтера. «Как вам это удалось?» — воскликнул потрясенный Автор. «Очень просто, — улыбнулась секретарша. — Я сказала главбуху, что вы, как и он, морж — любитель купания в проруби».

Но вернемся к нашим героям, встретившимся на выходе из конференц-зала и разделенным по всем параметрам дистанцией огромного размера, но в то же время объединенными одной пламенной страстью — любовью к шахматам.

— Расставляй! — коротко и властно бросил начальник отдела Степанников.

Младший научный сотрудник Степанчик все понял, но на всякий случай уточнил:

— А если кто по делам вызовет?

— Вот я тебя и вызываю. А больше некому — начальства до завтра не жди.

К ним подошла секретарша Лидочка.

— Товарищ Степанников, можно вас на минутку?

— Для вас всегда, — любезно отвечал Степанников.

Потому что даже самый крутой начальник отдела становится любезен при виде обладательницы скромной должности — «секретарша».

— Вот, — Лидочка протянула ему телетайпную ленту, — срочный запрос из министерства.

— Беги расставляй! — повторил Степанников Степанчику. — Я сейчас.

Степанчик убежал. А Лидочка добавила:

— Все руководство в разъезде, так что поручено вам — как начальнику отдела.

— Посмотрим, посмотрим, — весело сказал Степанников, прочел телетайпограмму: — «Сколько будет дважды два?» — и совсем развеселился: — Они там, в министерстве, уже слегка окончательно!

Он вернул бумагу Лидочке. Она спросила:

— Так что же отвечать?

— Как что? Четыре!

Он пошел было по коридору, но обернулся:

— Да, а кто запрашивает?

— Степанишвили.

Что-то дрогнуло в его глазах. На крохотный миг, но дрогнуло.

— Степанишвили?.. Ну что ж, все равно ведь дважды два — четыре.

— Конечно. Ответ отправлять за вашей подписью?

— А за чьей же? — бодро удивился Степанников, но вдруг спросил: — А без подписи нельзя?

— Как без подписи!

— Да, действительно. Но с другой стороны… Я краем уха слыхал, экспериментальный сектор ставит под сомнение один момент… Вот что, вы мне это оставьте. Разберемся!

Лидочка вернула ему бумагу — без удивления, без вопросов. И ушла. А к нему, нетерпеливо приплясывая в предвкушении волнующей игры, уже спешил Степанчик, протягивая кулаки с зажатыми в них шахматными фигурами.

— Белые — черные?

Степанников ударил по обоим кулакам сразу.

— Матч отменяется!

И быстро ушел, оставив на месте изумленного партнера по хобби.

 

2

В небольшой комнате Группы дробей находились молодой, подтянутый, в костюме с элегантным галстуком, старший научный сотрудник Степанбаев и грузный старик, прапорщик в отставке, техник-чертежник Степанюк. Он прилежно трудился, вычерчивая ровненькие рисочки, делящие дроби на числитель и знаменатель. А Степанбаев скучал.

— Десять часов двадцать три минуты, — сообщил он, глядя на бесшумно сменяющиеся цифирки на своих электронных часах. — До конца рабочего дня шесть часов тридцать семь минут. До перерыва два часа семь минут…

— В армию бы тебя, Степанбаев, — проворчал, не отрываясь от доски, Степанюк. — Там с шести утра начинают, и денек ненормированный!

— Да, поручик, в армию бы, наверно, хорошо, — согласился Степанбаев.

— Еще бы как хорошо!

— Но здесь, поручик, все же лучше. Вот только скучновато… Хоть бы стряслось что-нибудь!

— Здесь-то пусть трясется. А вот ежели б в армии чего стряслось — упаси господь!

— Да уж, это не дай бог…

Их содержательная беседа могла бы закончиться на этом, а могла бы продолжаться еще сколь угодно долго, оставаясь столь же содержательной.

Но в комнате появился руководитель Группы дробей товарищ Степаневич. Руководитель-то он был руководитель, однако не из того руководства, при появлении которого подчиненные мгновенно прекращают всяческие разговоры и принимаются за работу или хотя бы за активную имитацию ее. Нет, и должность у Ильи Степаневича была не такой, и сам он был по натуре не руководящий товарищ, а мягкий интеллигент средних лет. Поэтому и Степанюк не заерзал быстрее рейсшиной по доске, и Степанбаев не схватился за калькулятор.

Степаневич выложил на стол принесенную связку потрепанных книг и завел разговор тоже вовсе не на производственную тему. Воспользовавшись отсутствием высшего руководства института, он смотался в свою любимую букинистическую лавку, а там черт знает что! Гоголя и Чехова продают только с нагрузкой — брошюра о развитии свиноводства в пятилетке.

— Вот уж действительно — свинство! — заключил он свой гневный рассказ.

— Это не свинство, — возразил Степанбаев. — Это просто хозрасчет.

— А я бы вообще этих книг поменьше печатал, — заявил, упорно не отрываясь от доски, Степанюк. — Нет, против Гоголя или там Чехова не возражаю — художественные писатели. Но вот я как-то по телевизору фильм просматривал — «Идиот» называется. А потом у дочери-студентки книжку обнаружил с одноименным названием. Спрашивается, зачем было книжку писать, если я кино уже видал!

Да, не зря служебная характеристика бывшего прапорщика украшалась строкой: «Политически грамотен, практически — нет».

Степаневич поморщился, как от жуткой зубной боли. А Степанбаев серьезно кивнул:

— Это вы, поручик, верно подметили. По-государственному подошли.

— Шутишь? — насторожился Степанюк.

— Что вы, поручик, как можно шутить!

— Нынче все можно, — с невыразимой тоской вздохнул Степанюк. — И поручиком обзывать можно — за все реабилитируют. Потому что нынче порядка нет, дисциплины нет — одна гласность!

Ну что ж, и эта тема не хуже других. Можно и на эту тему побеседовать. Лишь бы не работать.

Степаневич вежливо заметил, что уважаемый Никита Степанович несколько заблуждается. Гласность гласностью, но и дисциплина тоже у нас есть. Только разумная. Даже у писателей имеется так называемая творческая дисциплина. На это Степанюк возразил: в том-то и беда, что творческая. То есть желаешь — пиши, не желаешь — не пиши. Желаешь — роман, не желаешь — стих. А это все непорядок! Степанбаев поинтересовался, что именно поручик… э-э, виноват, Никита Степанович понимает под порядком? Степанюк ответил, что это не он как-то там лично понимает, а это в армейском уставе определено: идти — так в одну ногу, петь — так одну песню!

Неизвестно, до чего бы они так допелись-добеседовались, но в комнату вбежал шустрый Степанчик.

— Граждане, предъявите билетики!

И помахал газетой с таблицей очередного розыгрыша денежно-вещевой лотереи.

Если, как вам уже, дорогие читатели, известно, у Степанникова и Степанчика хобби было — шахматы, у Степаневича — книги, у Степанбаева — элегантные галстуки, а у Степанюка — оловянные солдатики, с которыми старый вояка любил на досуге устроить сражение, то, кроме всего этого индивидуального, было еще у всех у них общее хобби — игра в лотерею. Трудно сказать почему. Может, оттого что были они как-никак и какими-никакими, но все же сотрудниками Института средней математики и магия цифр была у них в крови. А может, причиной являлось просто то, что лотереи были еще одним — да притом и слегка щекочущим нервы — средством скоротать трудовой день. Но так или иначе, сотрудники Группы дробей чрезвычайно оживились, когда в их комнату влетел шустрый Степанчик и воскликнул:

— Граждане, предъявите билетики!

— Что наша жизнь? Игра! — пропел из «Пиковой дамы» Степанбаев и вручил Степанчику свои лотерейные билеты.

Степанюк наконец оторвался от чертежной доски и тоже отдал Степанчику билеты, строго уведомив:

— Мои — с инициалами!

И Степаневич достал радужные билетики, мечтательно вздохнул:

— Жена надеется на цветной телевизор…

Степанчик разложил на столе газету с таблицей и объявил:

— Нервных просим выйти!

Пока он священнодействовал, тщательно сверяя номера билетов с таблицей, Степанюк рассказал собравшимся историю про какого-то старикана, который имел всего один-единственный билет, полученный на сдачу при покупке кефира в универсаме. Но один билет тоже билет, и старикан решил его проверить. Глянул в таблицу и видит, что на его номер выпал выигрыш пять тыщ рублей! Старикан бухнулся в обморок — от радости. Еле его откачали. Он опять глянул в таблицу и видит, что номер-то правильный, но серия-то не сходится. Выходит — только рубль. Он опять бухнулся — от разочарования. Так рубль и пропал…

Степанчик оборвал этот леденящий душу рассказ ликующим воплем:

— Никита Степанович! У вас — рубль!

Степанбаев вновь пропел из «Пиковой дамы»:

— Сегодня — ты, а завтра — я!

— Ага, — подтвердил Степанчик, — вы, наверно, в другой раз. И вы, Илья Степанович, жене приветик, пусть пока глядит черно-белое кино.

Степанюк любовно поглаживал выигрышный билет.

— Я его знаете где брал? Вот, на нем помечено: в зоопарке. С внуком на зверье глядел и все думал: «Брать или не брать?» Ну я теперь на весь рубль — еще билетов!

Степанбаев выдвинул встречную идею: раз уж ему так сказочно везет, пора переходить от приобретения материальных ценностей к накоплению духовных. Надо купить билеты художественной лотереи и тем самым обрести шанс стать обладателем чего-нибудь вечного, непреходящего. Скажем, острополемического полотна «Не ждали!» — дружеский визит работников ОБХСС к работникам прилавка.

Но Степанчик пламенно возразил:

— Все эти лотереи вообще муть! Вот я бы объявил лотерею: номенклатурно-должностную. Стоимость билета в размере месячного оклада.

Степанбаев с готовностью подхватил:

— Разыгрывались бы там самые дефицитные должности, вплоть до директора мебельного магазина.

— А что? Хочешь быть директором — будь им! Хочешь министром — пожалуйста! Поработал год, убедился, что не тянешь, — слезай! А то живешь, живешь и не знаешь: может, у тебя руководящий талант?

Степаневич заметил с нудной поучительностью:

— Талант всегда пробьет себе дорогу. С талантом вы и без лотереи директором станете.

— Нет, — убежденно отвечал Степанчик, — таланта мало. Лотерея нужна. Вот я мог бы запросто стать директором нашего института! Эх, я бы… Да я бы…

Что бы да как бы он бы, Степанчик не знал. И переполнявших его чувств высказать не сумел. Потому он лишь махнул рукой и ушел, унося газету с таблицей лотереи.

Степанбаев опять вяло глянул на часы.

— До конца рабочего дня — шесть часов четыре минуты. Перекур. Пойдем, поручик, помыслим в дыму…

Уйти они не успели, вошла Лидочка. И сообщила, что пришел срочный запрос министерства, что руководство института отсутствует, что поэтому запрос был передан начальнику Отдела сложений-вычитаний товарищу Степанникову, а он сказал, что подумает, и вот вернул запрос с указанием передать для ответа руководителю Группы дробей товарищу Степаневичу.

И Лидочка вручила ему бумагу.

Степаневич взял ее осторожно, двумя пальцами, сердцем чуя нехорошее. Развернул, прочитал, задумался. Потом сказал медленно:

— Хорошо… Я подумаю…

— Только, пожалуйста, недолго, в министерстве ждут.

Лидочка ушла. Степаневич вновь и вновь перечитывал запрос. Сотрудники удивленно наблюдали за ним, а он совершенно забыл об их существовании, погруженный в свои нелегкие мысли.

Наконец он сунул бумагу в карман и вышел. Так ничего и не сообщив оторопевшим коллегам.

— Чего это он? — почесал в затылке Степанюк.

— Кажется, что-то стряслось! — весело отвечал Степанбаев. — А до конца рабочего дня еще пять часов сорок девять минут…

 

3

В этом месте повествования наш Автор задумался. И, задумавшись, решил: хватит вам, дорогие читатели, наблюдать бездействующие лица данной истории, пора ввести хоть одно действующее лицо. Ну, если еще не совсем действующее, то хотя бы способное к действию. А кто в этом смысле наша надежда, кто свершит все то, что мы, уставшие и изверившиеся, уже свершить неспособны? Конечно — наша молодежь! И Автор решил ввести в действие молодого человека, молодого специалиста по фамилии… да нет, он еще так молод, даже юн, что фамилию его никто в институте еще не усвоил, и зовут его просто по имени — Степа.

Степа был распределен в институт средней математики, получив высшее образование на физико-математическом факультете университета. В институте Степу приняли как родного, произнесли вдохновенные слова о долгожданной смене в науке и к описываемому моменту Степа уже освоил полный объем серьезнейших дел, доверяемых квалифицированному молодому специалисту, прошел все то, что именовалось в институте «курс молодого бойца». Он дважды побывал на уборке картофеля в колхозе и трижды на переборке картофеля — возможно, того же, что убирал, — на базе. Он отработал все воскресники по субботам и все субботники по воскресеньям. Он отдежурил в народной дружине шесть раз за себя, два раза за руководителя группы и один раз за копировщицу, которой как раз в час выхода на патрулирование приспичило рожать. Он был удостоен высокой чести — нести на демонстрации самый тяжелый транспарант, приобщился к переноске новой мебели для кабинета директора и уже подал первое рационализаторское предложение: «Схема оптимального распределения грузоподъемных сил при подъеме импортной вычислительной техники на третий этаж с применением в качестве подъемных механизмов младших научных сотрудников».

В общем, молодой специалист Степа достойно входил в трудовую научную семью института, и ему уже обещали в скором времени доверить… нет-нет, пока еще, наверно, не калькулятор, но уж конторские счеты наверняка.

Так посудите сами, мог ли наш Автор не ввести в действие столь одаренного молодого человека? Нет, не мог. И он его ввел. В самую гущу институтской жизни — в курилку.

Вообще-то Степа не курил. Ни в школе, ни в университете. Но вот на работе… На работе все были обязаны присутствовать на своих рабочих местах. Пусть при этом, не скроем, — а если и скроем, вы это все равно уже заметили, — они бездельничали, но бездельничать дозволялось именно и только на рабочем месте. С этим было строго: месткомовская легкая кавалерия бдительно фиксировала в начале, в конце и даже устраивала внезапные облавы в середине рабочего дня, проверяя наличие присутствия тружеников за столами, досками или арифмометрами. И единственной уважительной причиной, по которой позволялось отлучиться, была одна — выйти покурить. Вот почему закуривали и прежде некурящие. Вот отчего закурил и Степа.

Помните, дорогие курящие читатели, эти грязные, заплеванные, прямо скажем, антисанитарные закутки курилок прошлых лет? Если помните, забудьте о них! Сегодня все иное, сегодня в необоримом триумфе эмансипации женщины закурили наравне с мужчинами. Нет, они даже переплюнули… то есть перекурили мужчин. И с приходом женщин в курилку она чудесно преобразовалась. Появились изящные пепельницы, удобные диванчики, скромные зеркала… А недавно созданные женсоветы уже добиваются от администрации усиленной вентиляции курилок и вывешивание плаката «Минздрав СССР предупреждает: курение опасно для Вашего здоровья».

Именно в такую — современную, комфортабельную — курилку и ввел Автор нашего Степу. Помещение было полно и гудело, как небольшой вокзал. Каждый о своем. Женщины, сбившись в единую могучую кучку, толковали о модах, детях и здоровье. Мужчины же разбились на две подгруппы: большую и шумную — болельщиков футбола и хоккея, меньшую и тихую — игроков блиц-турнира в карманные шахматы.

Степа остановился на пороге, достал сигареты, неумело прикурил, сломав три спички, глубоко затянулся и надолго закашлялся. Степе мучительно хотелось общаться. Общаться на равных с этими взрослыми, интересными, умудренными опытом жизни и работы людьми. Вот только с чего, с кого начать? К женщинам Степа, конечно, не пошел, он выбрал группу болельщиков, перебивавших друг дружку нервными криками:

— И тут Марадона получает мяч, обводит одного, другого, третьего…

— Пятого, десятого! Да никого он не обводил!

— Точно, просто плюнул метров с тридцати в девятку!

— Какую девятку? Ты хоть матч-то глядел?

— Я-то да, а ты-то?

— Ну! Сразу после «Спокойной ночи, малыши!».

— Вот и ложился б с малышами, раз ни фига не смыслишь в футболе!

Степа слушал их, слушал — и робко встрял:

— Говорят, сокращение будет…

Все обернулись к нему, осмысливая сказанное.

— Как? — удивился Степанбаев. — Опять в высшей лиге?

— Ты где это слыхал? — уточнил Степанюк.

— А копировщицы говорили: ожидается сокращение штатов, — пояснил Степа.

Болельщики облегченно рассмеялись. Не потому, конечно, что болельщиков вовсе не волновала замаячившая во всей этой перестройке угроза сокращения штатов. Еще как волновала! Правда, философски мыслящий Степанбаев утешал, что, согласно великому закону сохранения материи, если в одном месте чего и сократится, то в другом наверняка то же самое и прибавится. Но это было довольно туманным утешением, и о сокращении штатов говорили обеспокоенно. Однако надо же знать, когда и где! Всему свое место, здесь люди вовсе о другом беседуют, а он — про сокращение…

— Знаешь, малец, — подсказал Степе старик Степанюк, — шел бы ты лучше к тем дядям.

И указал в сторону молчаливых курильщиков, сосредоточившихся на карманных шахматах. Степа покорно направился туда.

— Шах, уважаемый! — сообщил партнеру Степанчику долговязый и тощий, с бородой а-ля Курчатов, ученый-математик крупного масштаба товарищ Степандау.

— А мы в стороночку, Эдуард Степанович, в стороночку, — отошел королем Степанчик.

— А вам снова — шах!

— А мы — в другую стороночку!

Тут к ним подошел Степа и брякнул в святой надежде попасть в струю:

— Вчера Марадона получил мяч, обвел одного, другого, третьего…

Шахматисты восприняли эту весть с тем же изумлением, с каким футбольные болельщики — весть о сокращении. И Степа огорченно умолк.

А Степандау вдруг резко спрятал сигарету за спину — в курилке появилась Лидочка. Она подошла к нему и молча протянула руку.

— Что вы, уважаемая? — забормотал ученый крупного масштаба. — Я тут совершенно случайно…

Лидочка продолжала молча и требовательно тянуть руку.

— Но поверьте, это явное недоразумение…

Лидочка не убирала руки. Ощутив ее непреклонность, Степандау достал из-за спины и отдал сигарету. Лидочка брезгливо швырнула ее в урну и с сознанием безупречно исполненного долга удалилась. Степандау уныло поплелся за ней.

— Эдуард Степанович, куда вы? — огорчился Степанчик. — Я ж вам еще не рассказал, как мне шеф зевнул ферзя!

— Потом, уважаемый, потом…

Степандау удалился за Лидочкой, и за неимением лучшего слушателя Степанчику пришлось изложить свой рассказ юному Степе. Что он и сделал, возбужденно размахивая руками.

— Представляешь, утром из министерства пришла бумага! Какая — не в курсе, но когда мой шеф ее получил, он аж посерел! Тут же ее Степаневичу сплавил и даже играть не хотел. Ну, потом все же партийку сгоняли, так он мне ферзя зевнул! Фантастика!

Оживленный рассказ Степанчика привлек окружающих. Кое-кто подходил поближе, а он все митинговал:

— Восьмой год с шефом играем, такого с ним не бывало! Да-а, видать, эта бумажка — подарочек!

— Может, насчет сокращения? — опять робко ввернул свою версию Степа.

Но собравшийся народ отверг его домысел. Не то нынче время, чтоб сокращение — втихаря. Нет, сокращение — это, можно сказать, веление нашей эпохи, так что все будет гласно, демократично, с аттестацией-переаттестацией и тому подобной надежной тягомотиной.

Что же до таинственной бумажки из министерства, то она как-то никого но взволновала — мало ли бумажек шлет министерство на голову начальства! Но это ж не наши головы.

— Поживем — увидим, — заключил беседу старик Степанюк.

— А не увидим — тоже проживем, — беспечно заверил Степанбаев.

И народ потянулся из курилки.

Только Степа стоял и задумчиво глядел вслед. А и его юной доверчивой душе рождалась волнующая картина. Из министерства пришел не какой-нибудь, а очень важный и сложный запрос, но никто не может на него ответить. И тогда руководство обращается лично к нему, Степе. Мы знаем, Степа, говорит руководство, что вы — мыслящий человек, вы с отличием окончили университет и у вас сохранились все-все конспекты. Помогите нам, Степа, решить эту неразрешимую научную проблему…

В этом месте сладкого видения Степа закашлялся от проклятой сигареты и решил, что всё, хватит, надо бросать курить!

 

4

Начальник Отдела сложений-вычитаний Степанников и руководитель Группы дробей Степаневич были на «ты». Да и как иначе, если учились они в одном институте, на одном курсе, в одни и те же шестидесятые годы нашего столетия.

О эти славные шестидесятые! Еще всего лишь чуть-чуть позади освежающая «оттепель», и еще только где-то далеко впереди неведомый «застой». А пока — душевное студенческое братство, беззаботная жизнь от сессии до сессии, первые свидания, отголоски стихов новых поэтов в Политехническом, славящих конфликт отцов и детей — «Он не любил Герасимова, он обожал Пикассо!», и отзвуки новых песен вольнолюбивых бардов, зовущих к езде в незнаемое — «А я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги!». В общем, прекрасная пора — туман надежд, туман желаний…

Потом туман стал рассеиваться. И постепенно вырисовывались четкие контуры жизни. Закончилась учеба, началась работа. Прошли свидания, пришли семьи. Общежитейское братство распадалось на глазах, расползалось по квартирам. Новые поэты начали повторяться, песни бардов стали приедаться. Но все же еще, собираясь на праздники или дни рождения, они пели под гитары, сдвигая в былом порыве плечи: «А я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги…»

А быт заедал, а суета затягивала. «Застой» крепчал. Шла работа — напряженная, победная, бессмысленная. Народ шел на работу как на праздник — через гастроном. У шестидесятников рождались дети семидесятых. И выяснилось, что дети эти не понимают своих отцов точно так же, как их отцы не понимали их дедов. Становились реальней иллюзии, обретали материальность мечты, возникало ощущение бессмысленности бытия… Но по-прежнему, собираясь старой компанией — теперь уже редко, лишь по случаю круглых личных юбилеев или десятилетий окончания института, они доставали потертую гитару, сдвигали опавшие плечи и, увлажняя глаза уже возрастной слезой, самозабвенно пели: «А я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги…»

Все эти годы Степанников и Степаневич были вместе. Не то чтобы друзья, но добрые приятели. За все время у них произошла лишь одна размолвка — в институте. Степан тогда был комсомольским вожаком, а Илья был стилягой. Но что могло быть ужаснее стиляги?! Не станем тратить свои слова на описание этого, воспользуемся лучше словами популярного произведения музыкальной культуры тех дней:

Вот какой это был кошмар! Если еще добавить не упомянутые в обличительных строках набриолиненный кок волос, туфли на толстой микропорке «манная каша», узенькие брюки-дудочки, пристрастие к заморской отраве «кока-кола» и искривление позвоночника в растленном танце «рок-н-ролл», то каждому порядочному советскому человеку становилось ясно: с этим надо бороться, пока оно само нас не побороло!

Ясноглазые комсомольские лидеры боролись самым действенным и разумным способом: стригли коки и резали дудочки. И активист Степанников тоже однажды разрезал брюки стиляге Степаневичу ножницами на танцплощадке.

Тогда эта была жуткая драма. Но через годы вспоминалась как нелепая комедия. Потому что через годы как-то сами собой расширились брюки и сузились галстуки, мощные ватные плечи пиджаков стиляг сменились сатиновыми нарукавниками клерков, а «манная каша» подошв бывших битников потеряла актуальность перед кашей «геркулес» в утреннем меню начинающих гастритников. «Коку» официально признали и завезли в страну, а что до блистательных коков, то кто успел — состриг, а кто не успел — просто облысел.

В общем, все прошло, все минуло. Все стало так чинно, так славно, благородно. И оба были вполне довольны жизнью. Профессионально толковый и административно хваткий Степанников выбился в начальники отдела, котировался на главного инженера и мечтал о посте заместителя директора. А одаренный, но мягкотелый Степаневич стал руководителем группы и более никуда не метил, мечтая лишь о сохранении достигнутого статус-кво на служебной лестнице: ни ступенькой выше, хотя и не дай бог ступенькой ниже.

Так они и жили-были, друзья-шестидесятники, в одном институте и, конечно, на «ты».

— Зачем ты это сделал? — воскликнул Степаневич.

— Сядь, успокойся, — отвечал Степанников.

Но Степаневич не мог успокоиться, он шагал из угла в угол кабинета, за столом которого монументально восседал Степанников.

— Зачем, ну зачем ты это сделал?

— Валидольчиком угостить?

— Спасибо, у меня свой! И он не поможет!

— Ну-ну, не так трагически, а то я начну каяться. Улыбнись, Илюша!

— Степан, перестань валять дурака! Почему ты не подписал эту бумагу и подсунул ее мне?

Степанников вздохнул и повторил внятно, как туповатому, никак не усваивающему урок ученику:

— Объясняю еще раз: мне непонятен смысл запроса.

— Сколько будет дважды два?! — саркастически уточнил Степаневич.

— Нет, это ясно, — спокойно отвечал Степанников. — Неясно другое: зачем это вдруг понадобилось? И главное — ответ требует сам Степанишвили!

Видимо, это было грозное имя, потому что и произнесший его и услышавший невольно поежились.

— Вот так, — добавил Степанников. — А он ведь не то что дважды два, но и семью восемь как свои пять пальцев знает.

— Мда-а, — промямлил Степаневич. — Но ведь как бы то ни было, а дважды два — это аксиома. Тут ничего нового быть не может…

Может, очень даже может быть! Степанникову пришлось для просветления своего наивного приятеля совершить небольшой экскурс в историю математики. Вот, к примеру, сумма углов треугольника — сто восемьдесят градусов. Аксиома тысячу лет. От Эвклида до Лобачевского. Но только — до Лобачевского. А потом Лобачевский — бац! — неэвклидова геометрия. И сто восемьдесят градусов — всего лишь частный случай. А теория относительности? Вообще все вверх ногами! Так что шут их знает, может, в министерстве отыскался какой-нибудь новый Степэйнштейн. И доказал, что дважды два — уже не совсем то…

— Не четыре? — перебил прямым вопросом эти разглагольствования Степаневич.

— Не знаю. Не то — и всё!

Степаневич подумал, предложил:

— А если сходить к нашим экспериментаторам? Они ведь следят за всякими новыми штучками…

Оказалось, что Степаневич умен, но и Степанников не глупее. Он уже был у экспериментаторов. Спросил осторожненько: «Сколько нынче, по-вашему, будет дважды два?» Они в ответ так же осторожненько: «А по-вашему?» Он тогда решил впрямую: «Не темните! Сколько будет?» Они ему тоже прямо: «А сколько надо?» Он им клянется: «Ничего мне особого не надо, просто нужен точный ответ». Ну, тут пошло — поехало: «На точный ответ требуется специальный эксперимент, а все квартальные экспериментальные уже выбраны, вот если выбить дополнительные фонды…»

Степанников с досады аж сплюнул:

— В общем, ты же знаешь этих математиков — большие химики!

Они помолчали. И Степаневич вернулся к началу разговора:

— Все это хорошо… то есть все плохо. Но зачем же ты спихнул запрос мне? Это уж, прости, свинство!

Степанников не обиделся. Степанников спокойно и взвешенно объяснил. Передача запроса Степановичу никакое не свинство, а нормальный тактический ход. Он, Степанников, начальник отдела, и с него спрос велик. Ему, чтобы подписать ответ, необходимо, чтобы все было абсолютно точно. А Степаневич всего лишь руководитель группы. Ему для подписи нужна только личная уверенность, пусть даже ошибочная. Ну, ошибся, ну, поправят… Это же не более чем его индивидуальное, не слишком ответственное мнение. А письмо подписал просто потому, что случайно начальников покрупнее не оказалось.

— Улавливаешь? — спросил в заключение Степанников.

— В общем-то да… — отвечал Степаневич.

— Ну и сговорились! — обрадовался Степанников.

— Не совсем, — вздохнул Степаневич.

И в свою очередь прочитал приятелю небольшую лекцию о том, что, да, тот совершенно верно заметил: должность у него, Степапевича, небольшая. Поэтому вопросы, которые он компетентен решать, тоже ограниченные. А запрос из министерства — это уже нечто высшее… Нет, он, естественно, знает, сколько будет дважды два. Но что из этого? Он, например, знает, почему летает самолет. Однако это еще не значит, что он имеет право давать советы генеральному конструктору. Короче говоря, он МОЖЕТ, но он НЕ ДОЛЖЕН решать вопросы на уровне министерства.

Степанников возмущался, ругал за интеллигентскую красивость, призывал уважать собственное умственное достоинство. Но Степаневич скромно отвечал, что умственное достоинство работника определяется его местом в штатном расписании.

— Ладно! — хлопнул ладонью по столу Степанников. — Тогда надо искать другой выход.

— Какой другой? Раз никого выше нет, подписывать придется тебе.

— Шалишь, брат! Имеется еще кое-кто повыше. Степанько забыл?

— Этого забыть невозможно! — засмеялся Степаневич шутке приятеля.

— Вот, заместитель директора.

— Но — по хозяйству.

— Но — заместитель.

— Ты спятил! — Степаневич понял, что Степанников вовсе не шутит. — Ведь он же…

— Знаю. А все-таки номенклатура.

— Но он же…

— Понимаю. А все-таки руководство!

Степанников наконец встал из-за стола, за которым находился на протяжении всего разговора, и решительно пошел из кабинета.

Степаневич растерянно последовал за ним.

А наш Автор схватился за голову.

Ай-яй-яй, какую же он проявил беспечность! Все начальство убрал, а Степанько… Но кто мог подумать, что надо убирать даже такого… Стоп! Тут Автор прервал самого себя. Во-первых, ни к чему эти прямолинейные характеристики персонажей, пусть дорогие читатели во всем разберутся сами. А во-вторых, надо не сокрушаться о промахе, а срочно его исправлять.

Но как? Может, наслать на Степанько ветрянку? Нет, мы уже отмечали, что методы старика Хоттабыча чужды нашему Автору-соцреалисту. Тогда, может, запереть Степанько в его кабинете, а ключ потерять? Тоже нет, они сейчас на все готовы, взломают дверь. А может, отправить его в срочную командировку? Не то… Какая бы она ни была срочная, они успеют его отловить и подмахнуть бумагу…

Хотя нет, кажется, это все же именно то! Да, командировка, да, срочная, но главное — куда? В столицу!

 

5

Россия — родина дефицита.

Дефицитом у нас может быть все: продукты повышенного спроса и спроса пониженного, товары первой необходимости, второй необходимости и даже вовсе никому не нужные товары.

Дефицит бывает постоянный, как-то: икра, женские сапоги или импортные лекарства, — и временный, когда вдруг инфернальным путем исчезают еще вчера лежавшие навалом цыганские иголки, консервные открывалки или зубная паста. При этом наблюдается правило, почти без исключений: временный дефицит стремится к постоянному, и любая ерунда, однажды исчезнув только на время, практически исчезает навсегда.

Местом хранения и добычи дефицита являются закрытые базы, тайники под прилавками и черные ходы с угрожающей, но не пугающей избранных надписью «Посторонним вход воспрещен!». А в более широком виде, доступном открытому обозрению и добыванию в очередях, дефицит наблюдается лишь в одной точке нашей обширной державы — в ее столице, стольном граде Москве.

Да, наша Москва славится обилием товаров широкого потребления и… командированных. Нет, естественно, их командировочные удостоверения выписаны не в ГУМ, ЦУМ и другие славные торговые точки, а в различные Минтяж… Спецвод… Главснаб… и прочие солидные учреждения. Но любой с утра командированный в столицу уже к полудню знает размеры рук, ног и прочих частей тела половины своих сослуживцев. Даже женщины на этот раз вынуждены быть абсолютно откровенны, ничего не преуменьшая и не преувеличивая. Конечно, все командированные могут и отказаться брать заказы. Особенно не слишком демократичные руководители, к которым люди и по службе не могут достучаться неделями. Но то — служба, а это — жизнь. Сегодня ты откажешь в удовлетворении постоянно растущих потребностей трудящихся, а завтра очередной командированный трудящийся откажет в удовлетворении столь же растущих потребностей тебе самому. И потому заказы принимают все, независимо от чинов и званий.

А потом, в Москве, с головой уходят в нелегкую работу: стояние в бесконечных очередях, мотание по бескрайнему городу, записи с утра и переклички по ночам, небезопасные контакты со спекулянтами, отправка посылок с продуктами и контейнеров с мебелью…

А еще потом, в родном учреждении, усталый, но счастливый сознанием недели, прожитой не зря, наш командированный, раздавая коллегам их заказы, вдруг вспоминает, что совершенно забыл выполнить еще один небольшой заказик — задание по командировке.

Такую картину можно наблюдать в любом провинциальном городе. В том числе и в городе, где происходит наша история и который, заметьте, дорогие читатели, мы не называем по имени, потому что он ничем не хуже всех остальных городов. Как, впрочем, и ничем не лучше.

Едва успел наш Автор организовать срочный междугородный звонок Лидочке с требованием немедленного вылета замдиректора Степанько в столицу, как слух об этом облетел весь институт со скоростью звука — и даже, возможно, света. Хоть и попытался Степанько стремительно собрать портфель и улизнуть из этих стен, но дальше выхода ему уйти не удалось — во дворе его поджидала плотная стая сотрудников. Все кричали наперебой и совали деньги. Наконец общий шум перекрыл зычным голосом старик Степанюк.

— Тихо-о! Слушай мою команду: в шеренгу по одному строй-ся!

— В очередь, что ли? — уточнил Степанчик.

— Разговорчики! Какая очередь? В шеренгу, в затылочек! Равнение на Степана Андреича!

Все невольно подчинялись его командам, перестраивались из хаоса в осмысленную череду.

— Вот так. На первый-второй… э-э, отставить! Общая установка: Степан Андреич командирован в столицу по важным государственным делам. Так что по мелочам не отвлекать, суть излагать кратко, доходчиво. Размеры — точные, деньги — наличными.

— Товарищи, товарищи! — взмолился командированный. — У меня самолет улетает!

— В аэропорт подбросим на такси за счет общественности, — заверил Степанюк. — Подходи справа по одному! — И встал первым. — Значит, так: мне требуется плащ синий, прорезиненный, размер пятьдесят два. Не поймите превратно, но хотелось бы импортный. И еще колготки для внука.

— Размер? — уточнил Степанько.

— Безразмерные. Три пары.

— Степан Андреич, Степан Андреич! — вмешалась женщина, стриженная под мужчину. — Колготки по одной паре в одни руки!

— А я не один, — Степанюк указал на молодого специалиста Степу. — Я с мальчиком.

— А что, Степе самому ничего не нужно?

Стена очень смутился, но признался, что ему нужен спортивный костюм.

— Размер?

— На меня… — растерянно сказал Степа.

Все засмеялись. А Степанюк сообщил, что у него — глазомер, и можно смело записывать для Степы размер сорок восьмой.

Следующим в очереди стоял Степанбаев. Он заказал галстук фирмы «Карден».

— Галстуки — один в одни руки! — вновь закричала женщина, стриженная под мужчину.

— Совершенно верно, — согласился Степанбаев. — Вот у меня так и записано: галстук один, цвет, ширина и все такое прочее, чтобы не затруднять.

Он вручил Степанько записочку. Тот поблагодарил за организованность, но заметил, что «Карден» достать нелегко. На что шустрый Степанчик традиционно воскликнул:

— Подумаешь, «Карден»! Ох, если бы я поехал, уж я бы…

Строгий Степанюк оборвал его, призывая выступать по существу. Выяснилось, что по существу Степанчику необходим холодильник «Минск» с отдельной морозильной камерой.

— Степан Андреич, холодильники по одному в одни… — Женщина, стриженная под мужчину, осеклась, сама ощутив абсурдность своего заявления.

Степанько вскипел и тоже заявил, что это уж вовсе абсурд. Но Степанчик обиделся: что, он хуже других, что, он не член профсоюза? Не хуже и член, успокоил его Степанюк и укоризненно заметил Степанько, что все же надо принять заказ. Привезет не привезет, а принять надо.

Степанько махнул рукой и вписал холодильник.

Затем последовали заказы на кофе растворимый, бумагу туалетную, соски для новорожденных… А когда дело дошло до сервелата финского или, в крайнем случае, венгерского, во дворе появились взволнованные Степанников и Степаневич.

— Степан Андреич! — бросился к отъезжающему Степанников. — Мы уж вас обыскались…

Но путь ему преградила женщина, стриженная под мужчину:

— Товарищи, товарищи, они здесь не стояли!

— Где… стояли? — опешил Степаневич. — Нам Степан Андреевич нужен очень срочно…

— Всем срочно, за мной будете!

Она что-то долго и страстно шептала на ухо Степанько. Тот сосредоточенно записывал нашептываемое. Только один раз прервал:

— Размер?

— Пятьдесят… — Конец размера она тоже дошептала ему на ухо.

Башенные часы над входом института очнулись и начали гулко отбивать удары. Степанько сунул блокнот в карман.

— Опаздываю!

Степанюк вручил ему мятые бумажки:

— Сумма на такси.

— Спасибо, бегу…

— Куда! — ухватил его за рукав Степанников. — А мы?

Степанько снова достал блокнот.

— Ну, что вы? Только коротко.

— Коротко так: из министерства пришел срочный запрос вот по какому делу…

— Дело? О делах — когда вернусь.

И Степанько поспешил со двора. Степанников спросил Степанюка:

— А когда он вернется?

— Полагаю, через недельку, — прикинул старик. — Если скупится.

Степанников на миг замер, а потом рванул вслед убежавшему Степанько. За ним бросился и Степаневич…

Но вы, конечно, понимаете, дорогие читатели, что спешили они зря. Наш Автор, однажды обжегшись на молоке, теперь дул на воду. Убирая в пожарном порядке ранее показавшегося ему не стоящим внимания замдиректора по хозяйству, он уж теперь приложил все усилия, чтобы эта акция не сорвалась. И Степанько, выскочив за институтские ворота, еще даже не успел призывно взмахнуть рукой, как перед ним остановилось такси, следующее вопреки всем законам нашей суровой действительности не в парк, а именно в аэропорт. Таким образом, замдиректора укатил, а Степанников со Степановичем вернулись несолоно хлебавши. Степаневич был уныл, Степанников гневен.

— Черт, когда надо, так сто лет такси не поймаешь, а тут — прямо ему под нос! Как специально подали!

— А я номер заметил…

— Это еще зачем?

Степаневич рассказал печальную историю о том, как он однажды в такси хорошую книгу забыл. Так и пропала. Диспетчер сказал: вот если бы номер запомнили… С тех пор у него появилась привычка: автоматически запоминать все номера — такси, трамвая, троллейбуса… По ночам цифры снятся. Он уже подумывает, не обратиться ли к врачу…

Степанников слушал его вполуха, сосредоточенно думая о своем.

— Нет, врач тут не поможет… Раз этот умчался, больше никто не поможет…

— Ты о чем?

— А ты о чем? — Степанников взорвался: — Какого черта ты мне голову морочишь своими болячками! Ты понимаешь, в какое дерьмо мы вляпались? Надо думать, думать, думать, а ты…

— Чего ты на меня кричишь? Тебе дали запрос, вот ты и думай, думай, думай…

— Шалишь, брат! К тебе это тоже прилипло. Все знают, что сейчас запрос уже у тебя. Этот Степанчик небось по всему институту носится, трезвонит: «Вот если бы мне дали, вот я бы, я бы…»

— Мда-а, скверная история, — вздохнул Степаневич. — Но кричать все же не стоит. Надо действительно подумать…

— А я что, не думаю? Только ни черта не могу придумать!

Ну это, скажем по секрету, Степанников скромничал: решение уже зрело в его голове.

— Ведь чтоб подписать эту бумажку, — продолжал он, — надо быть или круглым идиотом…

Так-так, это уже ближе к делу.

— …или человеком, которому абсолютно нечего бояться!

Вот, а говорил: не могу придумать.

— Степандау! — догадался Степаневич.

 

6

Эдуарду Степановичу Степандау, ученому крупного масштаба, действительно бояться было нечего. Потому что всего, чего можно было, он уже отбоялся.

Юное математическое дарование, он в четырнадцать лет решал системы уравнений высшего порядка, в шестнадцать создал оригинальнейшую методику в области мнимых чисел, а в восемнадцать был близок к доказательству нигде и никем пока не доказанной теоремы Ферма… Но не успел. Начались веселые для всех наук времена вправления мозгов с одновременным выкручиванием рук.

Надо признать, что математике все же досталось меньше, чем прочим наукам. Это же не родное сельское хозяйство, в котором все и всё понимали, и не зарубежная кибернетика, в которой никто ничего не смыслил. Нет, математика — наука абстрактная, от конкретной жизни далекая, чего с нее взять? Как ни верти, а дважды два — оно всегда четыре… Впрочем, не будем торопиться, об этом у нас речь еще впереди.

Эдуард Степанович занимался своей кабинетной наукой. И не высовывал из кабинета свой благородный нос отечественного интеллигента в пятом, если не в десятом поколении. А иметь дело со всякими безродными выскочками, узурпаторами и невеждами от науки он категорически не желал. И очень боялся.

Нет, конечно, он не кричал мерзко, что пользоваться системой координат Декарта или уравнениями Галуа — это космополитизм. Он просто молчал, когда это кричали другие. И защитил кандидатскую диссертацию.

И конечно, он не вопил идиотически, что кибернетика — лженаука, продажная девка буржуазии. Он лишь усмехался — молча и внутренне — когда эту чушь несли другие. И защитил докторскую.

И уж конечно, он не слагал гимн и не рассчитывал математическую модель кукурузы-чудесницы. Он просто не мешал это делать другим, так как сам был очень занят: баллотировался в члены-корреспонденты.

А потом и вовсе настали времена благости и покоя. Все ошибки были признаны, все искривления выпрямлены, все перегибы разогнуты. Теперь уж совсем нечего было бояться. Вот разве что соперники и завистники накидают черных шаров на ожидающихся выборах в действительные члены академии…

Нет, Эдуард Степанович гнал от себя эти предположения и, отвлекаясь от мрачных мыслей, строго выговаривал Лидочке, печатающей его служебную характеристику для будущих академических выборов.

— Лидочка, я вам должен заявить со всей серьезностью, что хоть вы и мой добровольный ангел-хранитель, но ваши заботы обо мне простираются слишком далеко! Взять хотя бы сегодняшний случаи с этой единственной сигаретой…

— Сигарета была не единственная, — уточнила Лидочка, не переставая печатать. — В кабинете директора до собрания вы уже выкурили две.

— Ну, это уж слишком! Вы что, подглядывали?

Лидочка только передернула плечиком, что означало примерно следующее: опытной секретарше нет никакой необходимости подглядывать, опытная секретарша просто все видит сквозь стены.

— Послушайте, уважаемая, я вас в сотый раз спрашиваю, почему вы окружаете меня вашей, с позволения сказать, заботой? Почему вы отбираете у меня сигареты, следите за моим режимом питания и не подпускаете ко мне председателя месткома?

Лидочка, не отрываясь от машинки, ответила ему — тоже, наверно, уже в сотый раз — что сигареты — это яд, режим питания — залог здоровья, а предместкома она гонит потому, что он хочет записать члена-корреспондента в народную дружину. Она же хранит его от всего этого, потому что ученого такого крупного масштаба от всего этого надо хранить.

— Мерси! Но если даже так, то это компетенция руководства института и, кстати, того же месткома.

На это Лидочка отвечала, что вместо того, чтобы хранить талант, дирекция заваливает его ненужными бумажками, а местком не спит и мучается, почему у будущего академика мало общественных нагрузок.

— И вы со всем этим боретесь?

— Борюсь, — подтвердила отважная секретарша.

— Да вы просто Жанна д’Арк, которой голос свыше повелел спасти Францию. Премного благодарен, примите, и прочее! А в завершение нашей приятной беседы только одну сигареточку…

— Эдуард Степанович!

— Лидочка, только одну, так сказать, трубку мира между нами…

— Я звоню Степаниде Антоновне.

— Нет, только но это!

Да, только не это. Было, было все-таки на свете кое-что, вернее кое-кто, кого ученый крупного масштаба все же боялся. Спутница и соратница, дорогая супруга Степанида Антоновна, которую он ласково, по Гоголю, называл Панночка, и при одном упоминании ее имени трепетал от нежности и страха. Вместе прошли они славный жизненный путь, и она, как мудрый кормчий, не позволила ему ни разу свернуть с верно избранного пути. Степанида Антоновна была для него всё — надежная подруга, заботливая мать, добрая сестра, ученый секретарь, летописец мемуаров — и была готова, если понадобится, — тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не скоро! — стать достойной вдовой будущего академика.

Так что едва Лидочка произнесла магическое имя, Степандау спрятал сигареты в карман. А Лидочка протянула ему взамен пакетик леденцов. Он покорно взял один леденчик и тоскливо засосал его.

Тут и появился озабоченный Степанников.

— День добрый! Эдуард Степанович, можно урвать у вас минутку?

Лидочка была на страже:

— У Эдуарда Степановича отрывают столько минуток, что скоро его разорвут на части!

— Ну что вы, мы знаем крайнюю занятость Эдуарда Степановича, и я бы ни за что не побеспокоил его, если бы не совершенно неотложное дело.

— Конечно, конечно, — кивнул ученый, — я вас слушаю.

Степанников выразительно посмотрел на Лидочку, но та лишь еще более пулеметно затрещала машинкой, демонстративно не желая оставлять их наедине. Что поделаешь, пришлось Степанникову говорить при пей.

— Пришел срочный запрос министерства. А руководство наше, как вам известно, отсутствует. Вот мы посоветовались и решили, что лучше всего на запрос ответить вам, так как в министерстве вас знают, ценят…

— Если бы ценили, — вставила Лидочка, — давно бы перевели из нашей шараги!

Степандау пришлось строго осадить ее, сообщив, что «шараг», как она выражается, не существует. Существует только добросовестное и недобросовестное отношение к делу. Хорошо работая на любом месте, можно приносить пользу.

С искренним пафосом изложив нотацию, он поинтересовался у Степанникова, в чем суть министерского запроса. Степанников не решился изложить эту глубокомысленную суть, а просто вручил ему знакомую бумагу. Ученый прочел ее, затем прочел вторично и воскликнул:

— Абсурд! Нонсенс!

— А говорили, по делу, — язвительно заметила Лидочка.

— Не торопитесь с выводами, — солидно возразил Степанников. — Да, на первый взгляд, это может показаться несколько странным…

— А на второй — просто идиотизм! — не уступала Лидочка.

Степанников сдержался, продолжил так же солидно:

— А мне думается, все несколько сложнее. Не станет же министерство заниматься такими пустяками. Возможно, это некий код или, скажем, шифр…

— Да бросьте! Эдуард Степанович, я предупреждала: завалят вас бумажной чепухой!

— Погодите, Лидочка… Значит, вы полагаете, что запрос составлен, так сказать, в косвенной форме?

Степандау посмотрел на Степанникова со значением. Степанников ответил ему еще более значительным взглядом. И подтвердил:

— Именно в косвенной. Вот вы знаете, сколько будет дважды два?

— Степан Андреич!!! — вытаращился ученый.

— Нет-нет, вы не так поняли. — Степанников исправил оплошность, переведя вопрос в утверждение: — Я говорю: вот вы знаете, сколько будет дважды два. И я знаю, и в министерстве, пожалуй, знают… Так зачем же спрашивать?

— Действительно, зачем? — усмехнулась Лидочка.

— А затем, что нужно! — отрубил Степанников. — Нужно, и все! Вот мы и сделаем вид, будто мы ничего не понимаем, будто все идет своим ходом. Ответим: дважды два будет четыре. Четыре ведь, Эдуард Степанович?

— Разумеется, четыре!

— Вот и отлично. Вот у меня и ответик заготовлен. Вот вы здесь только подпись поставьте — и отправим.

Степанников протянул ученому бумагу. Тот с готовностью принял ее, заметив, однако, что как-то даже неловко подписывать такой бред, просто глупо себя чувствуешь. Степанников справедливо возразил, что глупо себя чувствовать должны те, кто задает глупые вопросы. Не про министерство будь сказано! Эта мысль пришлась Степандау по душе. Он решительно достал из кармана авторучку «паркер» — подарок зарубежного коллеги примерно такого же крупного масштаба, полученный им на недавнем среднематематическом симпозиуме в Калифорнии. И размашисто подписал бумагу.

Но его широко известный в узких научных кругах авторитетный автограф на бумаге не отразился.

— Видите, умная техника отказывается подписывать этот бред!

Степанников искренним, хотя и чуть нервным смешком оценил шутку ученого и протянул ему свою авторучку. Но Степандау привык к золотому перу и попросил Лидочку наполнить «паркер» специальными чернилами «паркер-инк». Лидочка этим и занялась.

А мы должны сообщить вам, дорогие читатели, что все это — чистая отсебятина! «Паркер» обязан был сработать нормально, просто персонажи нашей истории, не ощущая на себе некоторое время бдительного ока и руководящей десницы Автора, обеспокоились, что сейчас Степандау подпишет бумагу — и истории нашей придет конец. Вот они и решили слегка потянуть время…

Литературе известны аналогичные эпизоды, когда персонажи проявляли самостоятельность и выкидывали кое-какие штуки, не предусмотренные их создателями. Взять хотя бы широко известный пример с Александром Сергеевичем Пушкиным, совершенно неожиданно для которого вышла замуж Татьяна Ларина. Но этот классический случай отличается от нашего, как минимум, двумя обстоятельствами. Во-первых, наши персонажи в отличие от Татьяны, затягивая время, действовали не вопреки авторским намерениям, а способствуя им. А во-вторых, хотя, вернее, именно это во-первых, наш Автор, увы, не Пушкин.

В общем, спасибо, конечно, персонажам за находчивость, но беспокоились они понапрасну: Автор и сам был начеку. Едва Лидочка протянула Степандау наполненную чернилами авторучку, как на весь институт призывно и радостно прозвенел звонок обеденного перерыва.

— Обед! — Лидочка решительно забрала «паркер» и протянула ученому шляпу. — Я звонила Степаниде Антоновне, сегодня у вас рассольник.

Степандау покорно надел шляпу. Степанников взмолился:

— Тут же всего секундочку — подмахнуть…

— Никаких секундочек! — отрезала Лидочка. — Вы пришли на минутку, а просидели полчаса. Режим есть режим!

Взгляд Степандау был полон сочувствия к огорченному Степанникову, но еще более — к себе самому.

— Ничего не попишешь, — печально скаламбурил он. — Инквизиция! Да вы оставьте, я после обеда подпишу

 

7

Благословенное время — время обеда!

Нет, не просто «обеда», а обеденного перерыва. Это ведь совсем не то, что домашний обед: захотел есть — сел и поел, с аппетитом или без. Обычное дело. А вот трудовой обеденный перерыв — дело совсем иное. Его ждут, дожидаются, поглядывая на часы. Не потому, что такая уж охота поесть — пообщаться охота!

Рабочее время, предшествующее перерыву, уже не рабочее. Начинаются переговоры, перезвоны — от стола к столу, из отдела в отдел. Ну, куда пойдем сегодня? Давай в пельменную… Не, надоело! А если по шашлычкам? Там очередь — весь обед простоим… Тогда в забегаловку? Ага, по-быстрому, и потом кофейку в подвальчике… Нет, вот! Открылся кооперативчик — сервис высокий класс! А цены еще выше? Ну и что, один раз живем!

Это все больше разговоры молодежные, несемейные А народ постарше, поосновательнее готовится к рабочему перерыву еще дома. С утра нарезают бутерброды, набивают в майонезные баночки салаты, укутывают серебристой фольгой фирменные пироги. Да все не просто так, спонтанно, а по сговору накануне: я, мол завтра — с пирожками, а вы, уж будьте любезны, с зеленью, потому как они на сладкое «наполеон» обещали. Потом обеденная компания — как правило, давняя, спаянная — выкладывает кому что бог послал, дегустирует взаимную продукцию, обменивается комплиментами и рецептами новых яств. А дежурный по чаю — да-да, имеется на этот предмет график дежурств — уже вскипятил чайник, настоял заварочку и разливает по чашкам — да-да, не по каким-то случайным кружкам или склянкам, а по принесенному из дома фарфору — разливает не спрашивая, кому покрепче, кому посветлее, потому что давно уже приноровился ко вкусам компании. За чаем наступает заключительный этап этого обеденного действа — душевная беседа. И как поглядишь на все это, так сама собой и теряет смысл извечная дилемма: жить — чтобы есть или есть — чтобы жить? Нет, тут безо всяких вопросов становится ясно: ну конечно же есть — чтобы жить, для того чтобы — есть!

Однако зачем понадобились нашему Автору все эти обеденные размышления, неясно. В данный момент нас интересуют персонажи, не вписавшиеся ни в одну из обрисованных выше компаний. Потому что живущий рядом с институтом ученый Степандау, как вы уже знаете, отправился на рассольник домой. А старший научный сотрудник Степанбаев обедает вместе с работающей тоже неподалеку женой Люсей в обычном кафе-стекляшке на углу.

Таким образом, в нашем долгом бездействии появляются два действующих лица — жены персонажей. Да, как-то так выходит, что действующие лица этой истории преимущественно женщины. И надо заметить, дорогие читатели, что это вовсе не произвол нашего Автора, а правдивое отражение нашей действительности.

Более того, с появлением женщин действие так напрягается и ускоряется, что уже не поддается описанию в спокойной повествовательной манере, а требует краткого и стремительного драматургического письма. Поэтому Автор благоразумно решил прибегнуть именно к такой записи действия, происходящего параллельно в двух местах — квартире и кафе.

КВАРТИРА

Э д у а р д  С т е п а н о в и ч. А рассольник у тебя. Панночка, отменный!

С т е п а н и д а  А н т о н о в н а. Стараемся…

КАФЕ

С т е п а н б а е в. Черт знает что, а не харчо! В этом заведении готовят хуже, чем когда-то в нашей студенческой тошниловке!

Л ю с я. Я говорила, иди в контору к Степану Терентьевичу. Нам бы хватало на рестораны.

С т е п а н б а е в. Ну да, и потом всю жизнь кланяться твоему Терентьевичу!

КВАРТИРА

С т е п а н и д а  А н т о н о в н а. Тебе снова от француза письмо. Пишет, у них после твоего отъезда что-то не ладится на вычислительном центре.

Э д у а р д  С т е п а н о в и ч. Естественно. Наши блоки налаживаются только с помощью кувалды. А во всей Франции кувалды не найти.

С т е п а н и д а  А н т о н о в н а. Боже, ты еще выступи с этим сообщением на ученом совете! Позвоню Лидочке, чтоб за тобой присмотрела…

КАФЕ

Л ю с я. Говорят, ваш Степандау опять в Париже побывал. Шмоток, наверно, привез!

С т е п а н б а е в. Нет, он ведь не корысти ради, а ради науки, его пославшей.

Л ю с я. Наука ни при чем. Устроился бы к Степану Терентьевичу, тоже бы мотался по загранкам.

КВАРТИРА

Э д у а р д  С т е п а н о в и ч. Представляешь, он приносит мне этот абсурд, а я должен его подписать…

С т е п а н и д а  А н т о н о в н а. Ох! Я всегда говорила, тебя нельзя одного отпускать на работу! Зачем ты подписал эту кошмарную бумажку?

Э д у а р д  С т е п а н о в и ч. Я еще, собственно, не подписал, но…

С т е п а н и д а  А н т о н о в н а. Слава богу, и никаких «но»! Ты ее не подпишешь.

Э д у а р д  С т е п а н о в и ч. Панночка, это же сущий пустяк…

С т е п а н и д а  А н т о н о в н а. Именно на пустяках погорело множество людей! Крупные ошибки именуют заблуждениями и прощают, а мелкие называют халатностью и за них наказывают. Ты не сделаешь этого!

Э д у а р д  С т е п а н о в и ч. Прости, но я обещал и вынужден сделать…

КАФЕ

С т е п а н б а е в. Они подсовывают друг другу эту бумажку, но каждый трусит ее подписать. Дико смешно!

Л ю с я. Ничуть. Это трагично! Трагично, что ты уже на грани лысины, а все еще не можешь оценить ситуацию.

С т е п а н б а е в. Какую… ситуацию?

Л ю с я. Элементарную. Это твой шанс! Далеко не первый, но, наверно, последний шанс выбиться в люди.

С т е п а н б а е в. А-а, знакомая песня… Ну и что я должен совершить на этот раз?

Л ю с я. Подписать бумагу.

С т е п а н б а е в. Родная, на тебя уже действует отравленное харчо!

КВАРТИРА

С т е п а н и д а  А н т о н о в н а. Григория Степановича сняли за три помарки в какой-то бумажке!

Э д у а р д  С т е п а н о в и ч. Это была не бумажка, а правительственная бумага. И потом, когда это было…

С т е п а н и д а  А н т о н о в н а. Да? А когда сняли Степана Григорьевича?

КАФЕ

Л ю с я. Это же так просто, примитивно! Министерство ждет ответа, а все боятся. И тут приходит ответ с твоей подписью. Тебя замечают, это — карьера!

С т е п а н б а е в. Чушь, в министерство приходят тысячи бумажек, кто заметит какую-то подпись…

КВАРТИРА

С т е п а н и д а  А н т о н о в н а. Эдя, тебе предстоят выборы в академики, ты не имеешь права оступиться!

Э д у а р д  С т е п а н о в и ч. Панночка, но это неловко… Как будто струсил…

КАФЕ

Л ю с я. Решайся, Саня, ну будь хоть раз в жизни мужчиной!

С т е п а н б а е в. При чем здесь решимость? Я еще не уловил целесообразность…

КВАРТИРА

С т е п а н и д а  А н т о н о в н а. Эдя, я прошу, ради наших детей, я умоляю!

Э д у а р д  С т е п а н о в и ч. Ну не плачь, ну ладно, ладно… Но как я приду на работу, как посмотрю в глаза…

С т е п а н и д а  А н т о н о в н а. Я звоню Лидочке: у тебя приступ!

КАФЕ

С т е п а н б а е в. Может, ты и права…

Л ю с я. Не может, а наверняка! Действуй, Саня, умоляю, действуй! Перерыв кончается, тебя могут опередить…

 

8

Нет, конечно, никто никого опередить не сможет — наш Автор всегда на посту. А вот перерыв действительно заканчивается, и сотрудники НИИсредмата возвращаются на свои рабочие места.

Возвращение с обеда — процесс неспешный, расслабленный. Народ подтягивается на работу в ленивом ритме. Не слишком изысканная, но весьма точная народная пословица утверждает, что «сытое брюхо к ученью глухо», а уж к работе… Теперь бы не то что доработать, а хотя бы досидеть, не уснуть до конца трудового дня.

Женщины, успевшие все же не только пообедать, но и заскочить в пару-тройку магазинов, обмениваются впечатлениями и демонстрируют покупки. Мужчины, успевшие проглотить не только обед, но и пару-тройку статей в газетах, обмениваются информацией.

Старик Степанюк, прочитавший о крушении поезда в Закавказье, гневно сетовал подвернувшемуся под руку Степе на эти передержки гласности. Ну кому приятно читать такое про нашего родного современника! Вот раньше по-умному было, раньше только про империалистические аварии, пожары и наводнения сообщали. И когда читал наш человек, что у капиталиста там взорвалось, тут потонуло, здесь развалилось, так каждый из нас испытывал, как говорится, чувство законной гордости и глубокого удовлетворения. Юный Степа, конечно, не разделял эту мысль, но вежливо кивал, не смея оспаривать старшего.

Степанников, ободренный благополучным разрешением судьбы злосчастного запроса с помощью маститого ученого, весело обещал Степанчику вставить ему большой шахматный фитиль, отомстить за утренний зевок ферзя. Степанчик шутовски изображал испуг и предлагал сдачу без боя. Но Степанников не желал мнимой победы и приказал Степанчику бежать вперед и расставлять фигуры.

А сам завернул в приемную к Лидочке.

— Ну как, подмахнул Эдуард Степаныч бумажку?

Лидочка была холодней айсберга.

— Только что звонила Степанида Антоновна: у Эдуарда Степановича приступ, он сегодня не придет.

— Что?!

— То, что слышали! Довели человека!

Степанников сорвался со всех тормозов:

— А-а, наложил в портки старикашка!

— Что вы себе позволяете?!

Степанников, не отвечая, выскочил из приемной.

Он размашисто шагал по коридору, мысли клокотали, решение созревало. Значит, все-таки струсил! Струсил, как пацан, липовое светило! Что же делать? Что теперь делать?.. А, хватит миндальничать! Круг замкнулся, друг Илюша! Не хотел ты добром — придется приказом. Дружба дружбой, а служба…

У двери кабинета его поджидал Степанчик с протянутыми кулаками.

— Белые — черные?

Степанников ударил по обоим кулакам сразу.

— Матч-реванш отменяется! Мотай к Степаневичу, скажи: я очень занят и никого сегодня принять не могу!

Он рванул дверь, вошел в кабинет и захлопнул дверь перед носом ничего не успевшего вымолвить Степанчика.

Тот постоял, приходя в себя, и поплелся исполнять поручение.

В комнате Группы дробей Степаневича не было. Только прилежно водил рейсшиной по доске старик Степанюк — наверно, единственный уже приступивший после обеда к активному труду. А Степанбаев рассеянно глядел в окошко, весь погруженный в думы, навеянные обеденной беседой с женой Люсей.

— Салют, орлы! — приветствовал их Степанчик. — А где главный орел товарищ Степаневич?

— Видать, с перерыва в книжном окопался, — предположил Степанюк. — А на что он тебе?

— Мне он ни на что. И моему дорогому шефу — тоже. Так он и просил передать, что сегодня никого, даже своего дружка Илью Степановича, принять не может.

— Отсюда вывод? — заинтересовался Степанюк.

— Отсюда вывод, что встала между ними та самая бумажка. Да-а, скандал в благородном семействе… Мне бы хоть одним глазком глянуть, что там? Уж я бы…

— Ты бы да кабы бы! — перебил Степанюк. — Только тебя там не хватало. Полагаю, на ней сургуча кило три и грифы крест-накрест!

Про грифы Степанчик не понял. Старик объяснил ему, темному, что грифы бывают двух родов: «секретно» и «сверхсекретно».

— А что! — загорелся Степанчик. — Как думаешь, Степанбаев, может это быть чего-то оборонное?

Степанбаев с трудом оторвался от своих дум и отвечал в странной манере:

— Может быть, все может быть, все, друзья, быть может… Лишь, друзья, не может быть то, что быть не может…

Степанчик даже слегка попятился. А Степанюк опять толково пояснил, что если их коллега просто не повредился умом, то, видимо, он лунатик. Потому что это именно лунатики разговаривают стихами. Хоть всю ночь шпарят и глаз не сомкнут. Так что лунатика очень хорошо выставлять в ночной караул. Надежно!

Степанбаев даже не взял на себя труда подтвердить или опровергнуть эту версию. А в комнату вошла Лидочка.

— Еще раз здравствуйте! А где товарищ Степаневич?

— На подходе, — уклончиво сообщил Степанюк.

— Ему товарищ Степанников снова запрос передал. С визой «для немедленного ответа». Я оставлю…

Она положила бумагу на стол и вышла. А все оцепенело уставились на белый клочок посреди большого стола.

Первым опомнился Степанчик, схватил, начал лихорадочно читать:

— Срочно… так… сколько будет… так… дважды два… Чего? Сколько будет дважды два?! Слушайте, я чего-то ничего не понимаю!

Степанюк забрал у него бумагу, молча прочел, шевеля губами, затем подошел к окну и стал ее разглядывать на свет.

— Может, здесь симпатичными чернилами написано…

— Поручик! — усмехнулся Степанбаев. — Во-первых, эти таинственные чернила называются симпатическими. А во-вторых, поменьше читайте на ночь «Библиотеку военных приключений».

Он забрал у Степанюка бумагу, прочел и тоже растерялся:

— Действительно… В задачке спрашивается, сколько будет дважды два…

Некоторое время все молчали. Потом Степанчик заторопился, сказав, что ему пора, а то шеф уже, наверно, без него икру мечет. И убежал. Степанюк вдруг вспомнил, что ремонтная мастерская ему задолжала взносы по ОСВОД. И тоже спешно покинул помещение. А Степанбаев остался один. С заветной бумагой в руке.

— Вот в чем вопрос, — пробормотал он. — Мне бы ваши заботы, принц датский…

И задумался. Крепко. Надолго.

Ну что ж, Саня, у тебя в руках твой шанс. И как заметила подруга Люся — возможно, последний. Да-а, к любым чертям с матерями катись любая бумажка, но эту… Эту, Саня, ты должен рассматривать как билет беспроигрышной лотереи — обеды в ресторанах, вояжи за границу…

Правда, пока что бумажка еще не твоя, она адресована твоему шефу. Но получить ее у Степановича проще простого. Он толковый мужик, отличный спец, только живет по принципу: «Кочеток, знай свой шесток!» Отвечать на запрос министерства, скажет он, не входит в компетенцию руководителя группы. Но ты-то, Саня, ты же не испытываешь такого пиетета в адрес министерства, ты догадываешься, что и там лопухов не меньше, чем в твоей родной конторе. Так что ты можешь со спокойной душой взять эту бумажку, начертать «дважды два равняется четыре» и скрепить это своей изящной подписью. А дальше…

Да, что же дальше? Возможен такой вариант — министерский лопух, пославший запрос, жутко обрадуется: «Вот кто в трудную минуту не растерялся, вот кто спас, вот кто проявил… Запомните эту редкую фамилию Степанбаев!» Благодарная администрация жмет руку, повышает в должности… Неплохо! Нет, даже очень хорошо! Но маловероятно.

Вспомни, Саня, кому это цепляли награды за то, что он оказался умней своего начальства? Зато скольким давали по шее за то, что совали нос не в свое дело! Нет, ну допустим, дирекция не обидится и даже одобрит твой матросовский порыв… Но где гарантия, что ответ попадет именно к лопуху, пославшему запрос? А если он попадет к какому-нибудь неглупому парню? Не исключено, что в министерстве отыщется и такой… Что тогда? А тогда неглупый парень поинтересуется: «Что это за дефективный решил нас порадовать, что дважды два — все еще четыре? Как там бишь его фамилия? Степанбаев?..»

И Саня Степанбаев задумался еще крепче. Еще дольше.

Его раздумья прервал оживленный Степаневич — с новой связкой книг под мышкой.

— Представляете, Александр Степанович, в букинистике — полный Оскар Уайльд! Пришлось сбегать домой за деньгами… А где остальные товарищи?

Степанбаев не отвечал. Степанбаев еще смотрел на бумагу в своих руках, еще думал. Чуть-чуть. А потом вручил бумагу Степаневичу.

— Это — вам.

И быстро вышел.

Степаневич держал бумагу за уголок. Не перечитывал. Зачем? Он уже знал ее наизусть…

 

9

Институт бурлил!

Подобно камню, брошенному в тихую заводь, министерский запрос породил активные, все шире расходящиеся круги. По коридорам бродили работники и слухи. Одни удивлялись, другие возмущались, третьи посмеивались. В половине четвертого на стенах туалетов появились первые надписи: «2×2=?» В четыре на тему дважды два родился первый анекдот.

Загадочно-примитивный смысл запроса из министерства пробуждал в народных умах диаметрально противоположные версии грядущих событий. Часть сотрудников считала, что ликвидируют их институт. Другая часть, наоборот, предполагала ликвидацию самого министерства. Кое-кто вообще усматривал во всем этом знак не внутренних, а международных трансформаций. Но наиболее радикально настроенные умы решительно квалифицировали это как сигнал к повышению розничных цен.

Технический персонал и младшие научные сотрудники находились скорее в ироническо-насмешливом состоянии: их впрямую не касалась возникшая проблема, и они с любопытством наблюдали, как выкрутятся из этой ситуации более ответственные товарищи. А эти товарищи — начиная от старшего научного сотрудника и выше — были в состоянии напряженной готовности решительно уклониться от решения вопроса.

Молодой специалист Степа, забившись в библиотеку, судорожно листал институтские конспекты.

Начальник отдела Степанников так и не пустил в свой кабинет старого друга Степаневича, заперев дверь и перерезав провод телефона.

Степаневичу удалось отловить в укромном уголке шустрого Степанчика. Он сказал, что всем хорошо известно, как товарищ Степанчик, несмотря на скромную должность младшего научного сотрудника, всегда стремится к самостоятельности и масштабности в работе, всегда желает проявить инициативу, показать себя с самой лучшей… Тут Степанчик его перебил: если Илья Степанович намекает на бумагу из министерства, то это не тот случай, он уже думал, не тот масштаб, мелковато — дважды два… Вот если бы ему… Вот тогда бы он… В общем, лучше он позовет Степанюка — тот все-таки человек военный!

Степаневич совершенно не понял, при чем здесь военный. Что, в институте уже объявлено осадное положение?

Все разъяснил сам Степанюк. Старик шел по коридору и больше не был похож на старика. Широкий разворот плеч, статная осанка, орлиный глаз, чеканный шаг, зычный командирский рык:

— Я пр-ринял р-решение!

— Какое? — поинтересовался Степаневич.

— Твердое. В связи со сложившейся обстановкой. Решаю собрать общее собрание. Членов ОСВОДа.

— Простите, Никита Степанович, но я ничего не понимаю…

— Поясню. Ввиду невозможности принятия индивидуального решения по запросу министерства необходимо поднять общественность. Наиболее массовая организация — Общество спасения на водах. Я как председатель ОСВОДа объявляю общее собрание его членов!

Степаневич сообщил, что он лично не член ОСВОДа. А Степанюк сообщил, что он лично ошибается. Членством в этой добровольной организации охвачено сто процентов работников института. У всех через бухгалтерию вычли по тридцать копеек. А членские книжечки хранятся у него как председателя общества. Для надежности.

Степанюк все тем же чеканным шагом проследовал в направлении конференц-зала. Степаневич поплелся за ним. Несколько ошарашенный, но с теплой мыслью: как все-таки надежны наши военные!

 

10

Общее собрание членов ОСВОДа НИИсредмата шумело, как… ну, не станем в этой напряженной обстановке тратить время на поиск нового сравнения, воспользуемся старым и наглядным — шумело как потревоженный улей. Да в общем, так это и было: в уютный и привычный трудовой улей, где все знали свои соты и каждый таскал в них по мере сил свой скромный нектар, вдруг ворвалось нечто чуждое, будоражащее — и улей восстал.

Степанюк за столом президиума, где еще утром чинно заседало руководство института, не без труда перекрыл командирским рыком общий шум.

— Ти-хо! Тихо, товарищи! Прошу порядка! Общее собрание первичной организации ОСВОДа считаю открытым. Повестка дня: первое — ответ на запрос министерства, второе — сбор членских взносов.

Второй вопрос повестки дня вызвал недоуменные выкрики: при чем? зачем? почему? А потому, объяснил Степанюк, что в институте задолженность по взносам за квартал, а в другой раз народ не соберешь.

— Ближе к делу! — завопил Степанчик.

— Правильно, ближе к делу, товарищи, — согласился Степанюк. — Дело в том, что прибыл запрос из министерства…

— Знаем, знаем! Дважды два! — загомонил зал.

— Значит, коллектив информирован, — бесстрастно отметил Степанюк. — Так вот, раз начальство отсутствует, ответить на запрос придется нам. Кто желает высказаться?

— Можно мне? — по-школьному вскинул руку молодой специалист Степа.

Степанюк досадливо отмахнулся от нею.

— Ты, Степа, посиди, покуда старшие не спросят.

И кивнул крупному блондину, тоже тянувшему руку:

— А ты излагай мысль!

Мысль блондина заключалась в том, что он не понимает, почему это отвечать придется всем. Что из того, что отсутствует руководство? Все равно ведь есть старшие по номенклатуре.

Все согласно посмотрели на начальника отдела товарища Степанникова.

Степанников спокойно сообщил, что запрос министерства им внимательно рассмотрен и своевременно визирован для ответа товарищу Степановичу.

Степаневич вскочил и заявил, что он заявляет сейчас и уже неоднократно заявлял ранее, что ответы на министерские запросы не входят в компетенцию его уровня.

Степанников бросил, что его ответ — отговорка. Степаневич парировал, что его виза — отписка.

Зал разноголосо зашумел, поддерживая ту или другую сторону.

Степанюк с трудом утихомирил собрание, пригрозив, что базаром ничего решить не получится. И призвал выступать по существу и по одному.

— Можно мне? — опять вскинул руку Степа.

— Посиди, покуда не спросят, — повторил Степанюк и кивнул Степанбаеву: — А ты давай!

Степанбаев предложил соломоново решение: пусть на запрос ответит ученый совет института. Идея всем понравилась. Но толстуха в роговых очках возразила категорически: совет не может принять решение без своего председателя, а товарищ Степандау внезапно захворал.

Опять поднялся шум, но из этого шума никаких новых конкретных идей не прорезалось. Степанюк снова возвысил свой голос над остальными:

— Ти-хо! Итожу итог: в одиночку этого вопроса не решить. Отдельными группировками — тоже. Оставить запрос без ответа нельзя — возможны карательные меры в виде лишения премий и прочего. Вывожу вывод: на запрос ответим все — общим решением собрания!

Больше ему не пришлось никого призывать к тишине — тишина настала сама и сразу, всеобщая и гробовая.

Наконец очнулся от шока Степанбаев.

— Талантливо, поручик! Но интересно, как мы все-таки будем решать вопрос?

— Демократически! — без колебаний отвечал Степанюк. — Открытым голосованием. Сколько будет дважды два — какие есть предложения?

Гробовая тишина стала уж совсем замогильной. Все старались не глядеть друг на друга. Но куда-то же надо было глядеть. Поэтому одни уставились в потолок, словно ища там ответа. А другие вообще прикрыли очи, будто погружены в глубокие размышления.

Только Степа опять вскинул по-школьному руку:

— Ну можно мне?

— Тебе? — Степанюк задумался. — А что, может, и верно, товарищи, молодой специалист, окажем доверие. — И благословил юношу: — Давай, Степа, предлагай!

Степа вышел на трибуну, вытянулся тонкой струной и выкрикнул звонким, хотя и срывающимся от волнения голосом:

— Дважды два — четыре!

По залу прошелестел вздох облегчения. Степанюк пожал Степе по-мужски руку, глянул по-отечески в глаза. И продолжил как заведено:

— Поступило предложение: четыре. Другие предложения есть? Нет. Возражения, дополнения? Нет. Тогда голосуем. Кто за то, что дважды два — четыре?

Юный Степа вскинул руку первым. И — единственным.

Но Степанюк ничуть не растерялся. И попер дальше накатанным путем.

— Так, «за» — один. Кто против?

К чести в целом здорового коллектива, радостно констатируем, что погрешить против истины и возразить против того, что дважды два — четыре, на это ни у кого — ни в переносном, ни в прямом смысле — рука не поднялась.

— «Против» — нет, — удовлетворенно отметил Степанюк. — Кто воздержался?

И первым вскинул руку. За ним подняли руки все остальные. Кроме растерянного Степы.

— Раз, два, три… десять, одиннадцать… двадцать семь! — подсчитал Степанюк. И закруглился по-прежнему спокойным бодрым выводом: — Итак, товарищи, двадцать семь — воздержались, «против» — нет, «за» — один. Принимается единогласное решение: дважды два — четыре!

По залу пролетел уже не вздох, а общий стон облегчения.

— Лидия Степановна, отправляйте ответ в министерство.

С этими победными словами Степанюк покинул стол президиума, как полководец, выигравший нелегкое сражение, причем выигравший его малой кровью и с большими трофеями. Для полноты картины не хватало только триумфального марша, цветов и взлетающих в воздух дамских чепчиков.

Правда, дотошная Лидочка несколько подпортила триумф въедливым вопросом:

— А за чьей подписью отправлять?

— Подпишите: общее собрание ОСВОД, — на ходу решил Степанюк.

— Так не подписывают. Нужна фамилия.

— Тогда ставьте все наши фамилии! — Поистине нынче старик фонтанировал мгновенными и мудрыми решениями. — Все фамилии по порядку штатного расписания.

На этом Степанюк считал дело сделанным. Но вскочил Степанников.

— Выходит, я — первый? Шалишь, брат! При чем здесь должности? Раз собрание общее, ставьте фамилии по алфавиту.

— Почему это по алфавиту? — взвизгнула дама неопределенных лет. — Почему я должна быть первой? Наша лаборатория вообще этой темой не занималась!

И вновь затеялся общий бедлам…

 

11

Возможно, вы помните, дорогие читатели, что в древнегреческом театре, когда действие предельно накалялось и окончательно запутывалось, так что, казалось, из всего этого нет и не будет никакого выхода, — спасительный выход все же находился. В этот критический момент возникал Де́ус экс ма́хина — Бог из машины. Всеведающий и всемогущий, он своей державной волей наводил порядок и расставлял всё по положенным местам. Упаси нас бог даже отдаленно сравнивать нашего Автора с Богом, но ему — Автору — в данной ситуации не оставалось ничего иного, как тоже лично вмешаться в ход событий.

Автор выскочил на трибуну и гневно вопросил:

— Вам не стыдно?! Всем, всем, всем — не стыдно? Собрались тридцать взрослых разумных людей и не решаются ответить на пустяковый детский вопрос! И это сегодня, когда как никогда остро встал вопрос о самостоятельности, самоинициативе, самоответственности…

В крайнем волнении Автор не заметил, как и сам невольно перешел на корявый стиль доклада замдиректора по хозчасти Степанько. Впрочем, не это главное, а главное то, что у Автора было еще немало чего сказать на эту животрепещущую тему, но его осторожно перебил Степанюк:

— Я извиняюсь, товарищ, но что-то мне ваше лицо не известно… Вы у нас как — в командировке? Из центра?

— Нет! — гордо отвечал Автор. — Я — автор этой истории! И я глубоко возмущен…

— Айн момент! — опять перебил Степанюк и прищурился: — Это как же понимать?

— Да очень просто! Я — автор, сочинитель всего, что здесь происходит.

Это, по сути своей ошеломительное, сообщение ровным счетом никого не ошеломило. Конечно, в другое время и в других обстоятельствах они бы поразились этой мистике, задумались о таинстве бытия — может быть, и огорчились бы или даже возмутились, что, оказывается, они являются всего лишь марионетками в чьих-то неведомых руках… Но сейчас им было не до того. Сейчас у них была своя, гораздо более важная проблема. И надо было прежде всего решить ее.

— Так-так! — тяжело и многозначительно уронил Степанников. — Значит, это лично вы насочиняли подобное безобразие?

— Разве так сочиняют? — выкрикнул Степанчик, — Вот если бы мне дали сочинить… Вот я бы…

— Послушайте! — обрадовался Степаневич. — Но если вы всё сочинили, значит, именно вы за всё и отвечаете!

Эта идея всем явно понравилась, зал одобрительно загудел. Степанюк — да, все-таки он сегодня был в ударе! — мгновенно сориентировался:

— А что, товарищи? Действительно, может, доверим товарищу Автору ответить?

— За что… ответить? — не понял Автор.

— Не «за», а «на» что, — пояснил Степанюк. — На запрос министерства.

Эта идея вообще вызвала бурные продолжительные аплодисменты.

— При чем здесь я? — слабо вскрикнул пораженный Автор. — Это же запрос вашего министерства вашему институту, а я совершенно посторонний…

— В наше прекрасное время никто не вправе стоять в стороне! — с любезной улыбкой заявил Степанбаев.

А Степанюк спросил Автора в упор:

— Короче, сколько будет дважды два?

— Четыре…

Кажется, Автор, огорошенный поворотом событий, был уже в этом не совсем убежден. Но Степанюк твердо подхватил:

— Мы вам верим! Подпишите…

И протянул Автору бумагу. Автор отшатнулся.

— Но почему я? Это же нелепо…

— Он трусит! — сурово констатировал Степанников.

И зал начал дружно скандировать:

— Он трусит! Он боится! Трус! Трус! Трус!

И тут, дорогие читатели, наш Автор как оскорбился, как схватил злосчастную бумажку, как выхватил из кармана авторучку да как написал… Эту повесть.