I

И вновь длинный стол красного дерева в тусклых отблесках свечей в серебряных канделябрах. И вновь пылающий камин, портреты давно ушедших ученых мужей, украшающие стены профессорской. И вновь багрянец и золото портвейна и хереса, сверкание хрусталя, фруктов чуть ли не всех цветов радуги в вазах, к ним никто не притронулся. За окнами, в двориках колледжа Святого Антония, царила тишина, однако с улицы и из соседних колледжей доносились беспорядочные хлопки петард и треск фейерверков: город праздновал Ночь Гая Фокса… И снова Эплби сидел во главе стола в окружении собравшихся профессоров. И вот инспектор заговорил:

– Уважаемый декан, уважаемые господа! Должен уведомить вас, что стали известны обстоятельства гибели вашего ректора. Доктор Амплби был убит одним из своих коллег.

Официальное заявление возымело эффект. Воцарилась мертвая тишина. Все застыли и обратились в слух, кроме Барочо, переводившего взгляд с одного лица на другое, и профессора Кёртиса, мрачно размышлявшего то ли над богемскими легендами, то ли над рукописями каролингов.

– Через некоторое время, – продолжал Эплби, – я попрошу сделать заявления, которые прояснят факты. Однако полагаю, что эти факты вызовут у вас гораздо меньшее беспокойство, если мне позволят высказать предварительные замечания.

Мы говорим об убийстве как о тягчайшем преступлении. Это так. По личному опыту мне известно, какое удивительное воздействие на поведение человека может оказать потрясение, вызванное убийством. Внезапно столкнувшись с фактом умышленного убийства, с необходимостью действия и принятия решений, человек способен сделать то, что никогда бы ему и в голову не пришло, если бы он представил себя в подобных обстоятельствах. Ибо убийство идет рука об руку со страхом, а когда мы подчинены страху, нами правят примитивные инстинкты. В подобных условиях наш разум может на некоторое время сделаться рабом страха, иногда лишь с целью приукрасить нечто безрассудное. И если убийство вдруг происходит в тихом и хорошо организованном сообществе наподобие вашего, потрясение может оказаться весьма сильным. Оно может подчинить себе чувствительную и темпераментную натуру не на несколько минут, а на несколько часов или даже дней. Это особенно верно в тех случаях, когда страх является обоснованным и реальным, порожденным опасностью, которую должен осознать трезвый ум. И во вторник вечером, как вы узнаете, это весьма причудливо проявилось в колледже Святого Антония… И хотя потрясение и опасность могут на некоторое время вывести нас из себя, рано или поздно возобладает здравый смысл. Мы поверяем свои действия мерками нормы и иногда обнаруживаем, что, возможно, нам приходится признаваться в недолгом помутнении рассудка. По этому предмету мне нечего добавить, и я попрошу изложить первое заявление. Мистер Титлоу.

 

II

– С самого начала я был убежден, – начал Титлоу, – что Амплби убил Поунолл. И очень скоро я пришел к выводу, что дабы избежать наказания, он попытался свалить вину на меня. Но если бы не охвативший меня ужас и, как верно заметил мистер Эплби, паника, вызванная вторым обстоятельством, я бы куда скорее убедился в истинности первого предположения. Дело в том, что я располагал почти убедительными доказательствами вины Поунолла, но лишь почти. Как только я в этом убедился (а это произошло во время разговора с мистером Эплби вчера рано утром), я понял, что должен рассказать о том, что я сделал. Когда я это изложил ему нынче днем, то начал, как он бы выразился, снова поверять свое поведение мерками нормы.

Вот моя история. Во вторник вечером я вернулся из профессорской около половины десятого и решил почитать, пока не настанет время моего обычного визита к ректору. Книга настолько захватила меня, что я забыл о двух вещах: камин почти погас и я потерял чувство времени. В результате я немного замерз и встал, чтобы закрыть выходящее в сад окно. Кроме того, мне показалось, что за пару минут до этого пробило десять, хотя в действительности – половину одиннадцатого. Я высунулся в окно, чтобы узнать, идет ли дождь и понадобится ли мне зонт, когда пойду к ректору. В этот момент я заметил самого ректора в круге света, лившегося из вестибюля. Он собирался войти в профессорские апартаменты, когда его кто-то окликнул из темного сада, и он остановился. Я узнал голос Поунолла, говорившего возбужденно, но довольно тихо.

– Ректор, – позвал он, – это вы?

Амплби ответил:

– Да, я собираюсь зайти к Эмпсону.

Ответ поразил меня.

– Эмпсон здесь, ректор, – сказал Поунолл. – Он упал. Вы мне не поможете?

Услышав это, Амплби тотчас развернулся и скрылся в темноте. Я совсем было собрался окликнуть их и поспешить на помощь, когда понял, что ректор с Поуноллом справятся без меня и Эмпсон меньше всего захочет раздувать это происшествие. Я вернулся к книге, однако не мог отделаться от ощущения, что все это как-то странно. Странно, что Эмпсон гулял по темному саду. Потом я забеспокоился, что никто не поднялся по лестнице. Я боялся, что Эмпсон получил слишком серьезную травму, чтобы его можно было перенести в его комнаты. Поэтому решил пойти и посмотреть сам.

Я вышел на площадку и поразился. Эмпсон расхаживал по комнате. Я знал, что наверх никто не поднимался, но ошибиться я не мог. У Эмпсона покрытые лаком полы с коврами, и вы понимаете, что его шаги и стук трости создают звуковой узор, который хорошо мне знаком. Какое-то мгновение я стоял в нерешительности, а потом понял, что Поунолл, очевидно, ошибся, поспешив сказать, что травму получил именно Эмпсон. Я побежал вниз, и совершенно естественно было бы постучать к Поуноллу. Не знаю, но какое-то растущее чувство тревоги побудило меня спуститься прямиком в сад, где я наткнулся на тело Амплби, рядом с которым лежал револьвер.

Потрясение, как верно заметил мистер Эплби, было очень велико. После того как я обнаружил не оставлявшую никаких сомнений рану, я несколько мгновений стоял, охваченный дрожью. Затем посмотрел на часы. Они показывали десять сорок. На самом деле с момента совершения преступления прошло примерно минут восемь. Но я этого не осознавал: мне казалось, что я встал закрыть окно в самом начале одиннадцатого, после чего чувство времени сделалось у меня довольно смутным. Так вот, с самого начала я был убежден в одном, точнее сказать, твердо это знал. Поунолл, позвав Амплби, чтобы помочь Эмпсону, заманил его в сад и совершил злодеяние. И тут я с ужасающей ясностью вспомнил сцену, свидетелем которой стал несколькими днями раньше, когда Поунолл сказал Амплби, что тот является «прирожденной жертвой» или что-то в этом роде. И я уже осознал главное. Я был единственным свидетелем произошедшего как в саду той ночью, так и сцены, когда Поунолл произнес те самые слова…

Почти не отдавая себе отчета в том, что делаю, я начал то ли тащить, то ли нести тело Амплби к профессорским апартаментам. И там, полагаю, повинуясь некой мысли столкнуть преступника с преступлением, я протащил труп прямо в гостиную Поунолла. Было темно, я включил свет и прошел к спальне. Если Поунолл там, я его выманю. Он оказался там. Он спал. Весь ужас увиденного мной, полагаю, окончательно определил мои дальнейшие действия: меньше чем через час после злодеяния преступник безмятежно спал!

Я стоял и довольно долго размышлял, наверное, с минуту. Поунолл убил Амплби, и это сошло ему с рук. На револьвере, я знал, не найдут ничего. Единственным доказательством станут мои рассказы о дерзких словах, о том, что я неясно увидел в темноте… В этот момент мой взгляд упал на тело, и я понял, что вижу нечто чрезвычайно важное. Из раны на ковер капала кровь. А кровь была уликой.

Сидевшие за длинным столом слушали, пребывая в каком-то испуге, переходящем в ужас. Дейтон-Кларк сказал то, что начали понимать все присутствовавшие:

– Вы решили обвинить Поунолла?

Титлоу продолжал, не обратив внимания на эту реплику:

– Я намекнул мистеру Эплби на постулат Канта. Тот считал, что ни при каких обстоятельствах ложь нельзя оправдать, даже с целью ввести вероятного убийцу в заблуждение касательно местопребывания его жертвы. Стоя над телом Амплби, я, казалось, увидел совершенно иной императив. Если жестокость убийцы можно победить лишь ложью, тогда необходимо солгать или совершить ложные действия. Я столкнулся с моральной дилеммой…

На какое-то мгновение профессорская огласилась горячим возражением декана. Наступившую затем тишину нарушали лишь доносившиеся снаружи беспорядочные хлопки и треск, словно отзвуки далекой битвы. Титлоу продолжал так же спокойно:

– Дейтон-Кларк прав. И мистер Эплби тоже прав: у меня, безусловно, случилось временное помутнение рассудка. Я понял, что оказался в совершенно невообразимой ситуации, требовавшей принятия срочного решения. Мной правила вот какая мысль: если бы я бездействовал, то тем бы все и кончилось; в соседней комнате находился убийца, которого никто не тронет. Но если бы я действовал по плану, который как бы подсказал мне испачканный кровью ковер, то я не совершил бы ничего непоправимого. Если позже у меня возникнет хоть тень сомнения, если это подскажет здравый смысл, то я смог бы свести последствия или само действие к нулю одним своим словом. Я не думал, что побоялся бы это сделать, как не думаю и теперь. Но это не важно. Я начал действовать. Я вырвал пару листков из ежедневника Амплби, сжег их в пепельнице, оставив кусочек с его почерком, а пепельницу выставил на видное место. Затем вытащил тело в сад, это было необходимо. А потом я вернулся с револьвером.

Титлоу умолк. В возникшей паузе было нечто театральное, словно внезапная вспышка воображения на какой-то момент немного облегчила положение, в котором он оказался.

– Я вспомнил один важный факт. Несколько лет назад во время пожарной тревоги выяснилось, что Поунолл очень крепко спит. Это давало моему плану довольно существенные шансы на осуществление. Я вернулся с револьвером, держа его за ствол, обернутый платком, и направился в спальню. Эмпсон крепко спал, высунув руки из-под покрывала. Я осторожно взял его правое запястье и слегка прижал рукоятку к большому пальцу. Он чуть шевельнулся во сне, но я выскользнул из комнаты, как мне казалось, не разбудив его, бросил револьвер в кладовке, где его обязательно бы нашли, и потом вернулся наверх к себе. Однако это лишь половина моей истории. Если мне нужно было подтверждение вины Поунолла, то оно появилось во второй части и вызвало шок. Поскольку Поунолл «перевел стрелки» на меня.

Эти слова вызвали в профессорской легкий переполох. Присутствующие задвигались, кто-то закашлялся. Доктор Барочо осторожно сворачивал сигару. Лэмбрик решил разрядить атмосферу: повернулся и с напускным усердием подбросил дров в камин. Кёртис с легким интересом смотрел на Эплби, словно пытаясь вспомнить, знакомы ли они. Титлоу продолжал:

– Я решил, что лучше всего вести себя как обычно, то есть в одиннадцать часов отправиться к Амплби. Когда обнаружится, что его в кабинете нет, я смогу поднять тревогу и, возможно, направить поиски в сторону комнат Поунолла. Ровно в назначенное время я появился у главного входа в апартаменты Амплби. Не успел я переброситься с дворецким парой фраз, как мы услышали раздавшийся в кабинете выстрел и оба ринулись туда. Мне ничего больше не оставалось. Однако я сразу понял, что творится какая-то чертовщина.

– Что творится какая-то чертовщина?! – воскликнул декан, с удивлением глядя на своего коллегу.

– Там лежало тело в окружении разбросанных костей. Я тотчас понял, что, очевидно, разбудил Поунолла, который осуществил какой-то замысел. На первый взгляд казалось, что он хотел представить злодеем Хэвеленда. Однако у меня хватило осмотрительности, чтобы отослать Слотуайнера к телефону и лихорадочно все осмотреть. Разумеется, в комнате пахло порохом, однако там был еще один запах, запах плохо затушенной свечи. Затем я убедился, что Поунолл замыслил что-то против меня… План был дьявольски изощренный, и если бы я не проник в дальний угол комнаты, то наверняка бы попался в ловушку. Он устроил все так, чтобы продемонстрировать, что я убил Амплби и попытался свалить вину на кого-то другого, дабы обеспечить себе несокрушимое алиби. Он рассуждал следующим образом: если Амплби был убит выстрелом, который слышали Слотуайнер и я, то ни я, ни Слотуайнер не могли убить его. Из этого следовало, что если слышанный нами выстрел окажется ложным, то его произвели, чтобы обеспечить алиби Слотуайнеру или мне. Если что-то в инсценировке этого выстрела укажет на меня, то я, безусловно, окажусь виноватым или же мне придется изрядно понервничать. Вот что он задумал. На вращающемся книжном шкафу, стоявшем в закутке в дальнем углу кабинета, он поместил заставленное книгами самодельное устройство, которое мог бы собрать и я, чтобы имитировать выстрел. Оно состояло из огарка свечи и горелой петарды, именно такой, какие сейчас взрываются на улице и какую я, как известно, конфисковал у распоясавшегося студента год назад. Немного тренировки, и вполне можно точно рассчитать время, раз таким образом хочешь обеспечить себе алиби. Если бы я не обнаружил это устройство, вы знаете, что могли бы сказать: вам не представилась возможность замести за собой следы. Так вот, мне удалось спрятать петарду и свечу в карман, а книги поставить на место, прежде чем вернулся Слотуайнер. Я едва успел это сделать.

Титлоу закончил свой поразительный рассказ. Эплби решил действовать без пауз.

– Профессор Эмпсон, – сухо произнес он.

 

III

– Я знал, – начал Эмпсон, – что Амплби убил Титлоу.

Профессорская по-разному реагировала на это сенсационное заявление. Дейтон-Кларк был воплощением негодования. Рэнсом откровенно демонстрировал свое равнодушие, погрузившись в расчеты эвбейского таланта. Кёртис спал. Титлоу окаменел, услышав брошенное ему обвинение.

– Я знал, – сказал Эмпсон, – что Титлоу убил Амплби и разработал дьявольский план, чтобы обвинить невиновного. Также я знал, что сам нахожусь в опасности. Простая уверенность в том, что Титлоу виновен, не подвигла бы меня поступить так, как я поступил, так же, как и осознание собственной уязвимости. Однако когда я увидел, какая выгода извлекается из страданий других с целью послать невинного на виселицу, я действовал без колебаний. Титлоу всегда казался мне неуравновешенным, и именно это позволило мне куда быстрее воспользоваться ситуацией, нежели при иных обстоятельствах. Ибо я не видел, как не вижу и теперь, какого-либо рационального мотива, по которому Титлоу мог убить Амплби и попытаться свалить вину на Хэвеленда или на меня… Но я убедился, что он задумал именно это.

Вы даже не представляете, что человек может заметить, при этом не раздумывая и не тревожась, если он находится в привычной и безопасной обстановке. Во вторник вечером я действительно видел, как Титлоу тащил тело Амплби по Садовому скверу, и ничего не заподозрил. Это кажется невероятным. Но это так, и именно так все и происходило. Примерно в десять сорок я решил пойти в привратницкую, чтобы поискать там посылку с типографскими гранками моей новой книги. Тем временем я поразмыслил над некоторыми местами, вызывавшими у меня опасения. Эти мысли, безусловно, занимали меня целиком, когда я вышел из профессорских апартаментов. Однако я не был поглощен ими настолько, чтобы не заметить Титлоу и того, что он делал. Он находился немного в глубине сада, не очень далеко, поскольку падавшего сзади меня света хватало, чтобы разглядеть, чем он занимался. Он тащил неподвижное тело к профессорским апартаментам. И, как я уже сказал, я не придал этому особого значения. Если точнее, мне представилась искаженная картина виденного мной, и у меня создалось несколько превратное впечатление об этом. Мне показалось, что Титлоу наткнулся в саду на кого-то мертвецки пьяного и милосердно помогал ему добраться до постели. После недолгого размышления станет ясно, что это было удивительно само по себе. Сам факт, что я выдумал и принял подобную интерпретацию вместо того, чтобы обратить внимание на нечто из ряда вон выходящее, представляет собой интересное, но никоим образом не выдающееся научное наблюдение. Я нехотя решил посмотреть, смогу ли я чем-то помочь на обратном пути. Потом я пошел к привратницкой, погрузившись в мысли о сомнительных для меня частях книги.

Случившееся позже, полагаю, представляет собой научный интерес. Привратник, известный своей точностью и аккуратностью, почему-то утверждал, что я недавно звонил ректору, чего на самом деле не было. В обычной обстановке я бы просто решил, что он ошибся. Я мог бы взять на себя труд определить причину этой ошибки. С куда большей вероятностью, погруженный в свои мысли, я просто не придал бы этому значения. Но тогда я тотчас встревожился, причем не на шутку. Подобная реакция являлась необычной. Недолгая (полагаю, профессиональная) интроспекция позволила мне связать мою тревогу с тем, что я только что увидел в Садовом сквере. Два слабо раздражающих фактора сошлись воедино и вызвали не беспокойство, а крайнее возбуждение. Превратная картина тотчас приняла реальные очертания. Я увидел, что Титлоу делал то, что он делал на самом деле: торопливо тащил труп по саду. И тут же ощущение чего-то зловещего связалось со странным происшествием с телефоном. Слепой инстинкт самосохранения подсказал мне, что не надо ничего отрицать в разговоре с привратником. Я торопливо выскочил из привратницкой, голова у меня пошла кругом. С невообразимой ясностью я осознал, что где-то здесь, в колледже, где я провел большую часть своей размеренной жизни, вдруг затаилась опасность. Это представлялось фантастичным. Однако фантастичность этого я понимал рассудком. Реальность же оказалась подавляющей и неотвратимой. У меня словно кровь застыла в жилах.

Трудно сказать, что заставило меня сделать то, что я сделал. Полагаю, я узнал, кого именно тащил Титлоу, и это сразу осело у меня в подсознании. Как бы то ни было, на обратном пути в профессорские апартаменты я постучал в сводчатое окно кабинета ректора и заглянул внутрь. Передо мной предстало жуткое зрелище. Амплби лежал на полу, и голова его была причудливо обмотана мантией. Я ринулся к нему и пощупал пульс – он был мертв. Когда я выпрямился, то заметил жуткие рисунки мелом и кости…

В подобной ситуации любой начал бы судорожно думать. Я все решил, наверное, за полминуты. Титлоу с телом Амплби. Никакой тревоги. Вся эта декорация с принадлежавшими Хэвеленду костями. Это могло означать только одно: Титлоу пытался свалить вину на Хэвеленда. Он превращал недуг Хэвеленда, давний, но не забытый, в подлейшее орудие, гнусно обращенное против этого человека. Однако он действовал, понятия не имея о психологии. В качестве научного факта мне известно, что Хэвеленд никогда не смог бы убить Амплби и намеренно выдать себя подобным образом. Даже если я и не застал Титлоу с поличным, обмануть меня было бы невозможно… Однако научные факты далеко не всегда являются фактами юридическими.

Затем я мысленно вернулся к ложному телефонному звонку, каковым он и оказался. Это также могло означать только одно: меня каким-то образом хотят оклеветать. Тогда я понял, насколько велика опасность. Если человек, обладающий способностями Титлоу, затеял подобное безумие, он все досконально продумал. Я понятия не имел, какие потайные ходы содержатся в его плане и какие обличающие улики он подбросит. Я лишь знал, что через несколько минут меня могут обнаружить. В эти минуты нужно действовать. Немного поразмыслив, я пришел к выводу, что оставался единственный выход. Преступление должно однозначно указывать на злодея, его совершившего.

Эмпсон, перешедший на донельзя сухой тон, ненадолго умолк. Дейтон-Кларк с трудом выдавил из себя:

– Эмпсон, вы тоже собираетесь нам сказать…

– Что я поступил так, как вы бы поступили на моем месте, – продолжил Эмпсон, – если бы до этого додумались. Вот в каком положении я оказался. По чистой случайности я сделался вовлеченным в тщательно продуманный план, по которому Хэвеленд и я в той или иной мере выставлялись виновными. У меня не было причин полагать, что, просто подняв тревогу, я мог бы помешать исполнению замыслов Титлоу. Я едва ли тешил себя надеждой, что полиция сможет распутать клубок, столь искусно закрученный подобным субъектом. Никто, по-моему, и помыслить не мог, что к нам прибудет блюститель закона, сравнимый по своей проницательности с мистером Эплби.

Так вот, у меня созрел план, такой же, какой Титлоу составил против Поунолла в своем увлекательном рассказе, который он только что нам поведал. Необходимо немедленно сделать совершенно ясным, что Титлоу убил Амплби. С этого постулата я и начал. Если я не мог явно представить Титлоу убийцей Амплби, мне было по силам, как я думал, представить его избегающим любой связи с убийством. Я мог «высветить» его фальсифицирующим свое алиби. Если бы я смог «сдвинуть» убийство Амплби на тот момент, когда Титлоу будет в коридоре вместе с дворецким, и устроить все так, что подлог наверняка бы открылся, я бы достиг своей цели.

Затем я вспомнил случай, произошедший ровно год назад. Титлоу исполнял обязанности декана и имел возможность конфисковать пиротехнику у одного из студентов. И эта пиротехника, как мне казалось, все еще лежала в ящике его стола… Через пару секунд я понял, что мой план сложился.

Я выскользнул из кабинета, затем прошел через калитку и прямо в профессорскую, взял огарок свечи из стоявшего на столе канделябра. С ним я быстро вернулся к себе и стал ждать, оставив дверь приоткрытой, чтобы слышать передвижения Титлоу. Как я и надеялся, вскоре он вышел: собирался инсценировать свой обычный визит к Амплби. Как только он спустился по лестнице и исчез из виду, я вошел к нему и через мгновение обнаружил то, что искал: обычную петарду. Затем поспешил за Титлоу и вернулся в кабинет, прежде чем он успел дойти до западной калитки. Это давало мне минуты полторы. Я быстро прошел в дальний угол комнаты, зажег свечу, закрепил ее на вращающемся книжном шкафу, предварительно прикрыв томами, снятыми с полки. Потом просто ждал, пока не услышал, как дворецкий открыл входную дверь, поджег от свечи фитиль петарды, который впоследствии наведет на мысль о примитивном, но надежном запале, спрятал петарду за книгами и как можно быстрее выскочил из комнаты… Не знаю, совершил я ошибку или нет.

– Мистер Поунолл, – произнес Эплби.

 

IV

– Все мои действия во вторник вечером, – начал Поунолл, – мотивировались только одним: моим твердым знанием того, что Амплби убил Хэвеленд и попытался переложить вину за преступление на меня.

Дейтон-Кларк чуть не застонал. Барочо одобрительно кивнул. Кёртис проснулся и понюхал табаку. Неторопливо, на удивление тихим голосом, чуть склонив голову набок и сцепив пальцы рук, Поунолл рассказал свою историю.

– Эмпсон в своей хаотично перемешанной версии событий упомянул о том, как можно столкнуться с чем-то странным и, если ничего не подозреваешь, не очень-то об этом задумываться. Именно таким образом начались мои приключения во вторник вечером. Как всем вам известно, я привык ложиться спать очень рано, часто около половины десятого. Во вторник это произошло чуть позже: примерно в десять часов я вышел из комнаты, чтобы принести из кладовки горячей воды. В это время я услышал, как кто-то звонил по телефону из комнат Хэвеленда, расположенных напротив моих. Я лишь разобрал, как чей-то голос спросил: «Это вы, ректор?» – после чего отправился дальше. Однако голос принадлежал Эмпсону, и я слегка удивился, что он звонит от Хэвеленда. Я пробыл в кладовке с полминуты, и вестибюль все это время находился у меня в поле зрения. По возвращении к себе я ничего не слышал, поскольку дверь у Хэвеленда была закрыта. Однако я заметил нечто, что сразу же озадачило меня и должно было показаться мне весьма любопытным. Входя к себе, я взглянул наверх и увидел Эмпсона собственной персоной. Он спускался вниз к небольшой лестничной площадке, скорее всего, затем, чтобы взять угля из бункера. Я удивился, как это он смог вернуться наверх, а я не заметил, однако не удосужился вникнуть, что для него это было физически невозможно.

Я сразу отправился спать и, как обычно, тотчас же уснул, однако не переставал думать об этом странном инциденте, и, полагаю, он мне приснился. Мне снилось, что кто-то говорил странным, неестественным голосом, и в этот сон вплелся звук, который, как я сейчас полагаю, был звуком выстрела, убившего Амплби. Потом мне снилось, как кто-то или что-то хватает меня за запястья. Тут я проснулся с чувством, как я уже объяснял мистеру Эплби, что у меня кто-то побывал.

Я не стану пытаться объяснить историю, рассказанную нам Титлоу, однако вскоре я обнаружил в гостиной то, что он упомянул: пятна крови и сожженные странички из ежедневника. Затем, выбежав на улицу, обнаружил тело ректора… Вам известно, с какой ясностью иногда можно вспомнить голос? В тот самый момент я точно припомнил то, что слышал чуть раньше, и с полной уверенностью осознал, что слышал голос не Эмпсона, а Хэвеленда, пытавшегося сымитировать голос Эмпсона. Стало ясно, что с помощью этой уловки Хэвеленд выманил ректора из кабинета в Садовый сквер. После этого он застрелил его и попытался с помощью неизвестных мне средств свалить вину на меня.

Убийцей был Хэвеленд. И тут я вспомнил одну примечательную вещь, которую рассказал мне Эмпсон. Вчера вечером мы все это слышали. В каком-то сумасбродном порыве Хэвеленд заявил Амплби, что хотел бы, чтобы того замуровали в жутком склепе. И тут я понял, как смогу избежать обвинений и в то же время содействовать свершению правосудия.

Я побежал к Хэвеленду. Его у себя не было. Я схватил кости, бегом спустился в кладовку и положил их в кресло для мытья. Затем я выкатил кресло в сад, втащил на него тело, обернул мантию Барочо вокруг головы трупа и вернулся со всем этим к себе в гостиную. Я едва успел. Через несколько секунд я услышал, как возвращался Хэвеленд. Как только он закрыл за собой дверь, я снова выскочил и поспешил с креслом и всем остальным к кабинету ректора. Вы догадываетесь, что было дальше. Через шесть минут после обнаружения тела Амплби и открытия злого умысла против себя я соорудил в кабинете ректора весьма убедительную версию воплощенного желания его реального убийцы, когда тот говорил о жутких склепах. Мне она казалась вполне сносной.

В профессорской снова воцарилось молчание, которое нарушил декан:

– Мистер Эплби, вы можете пролить какой-нибудь свет на это нагромождение противоречий? И где Хэвеленд? Я его здесь не вижу.

Все машинально посмотрели на другой конец стола, где позавчера напротив Эплби сидел Хэвеленд. Однако теперь там восседал Рэнсом, отозвавшийся на пытливые взоры встревоженным «Послушайте же!». Эплби спокойно выслушал вопросы Дейтона-Кларка.

– Господин декан, никаких противоречий нет. Из уст всех говоривших мы услышали правду и ничего, кроме нее. Обстоятельства сложились таким образом, что некий член колледжа, волею случая оказавшийся в Садовом сквере, стал свидетелем действий, полностью совпадающих со всем сказанным здесь. Именно сведения, предоставленные этим господином, и позволили мне потребовать сделать заявления, которые вы только что слышали.

Господин декан, таковы факты. Повторяю, что все правдиво излагали то, что им известно. Однако все действовали на основании противоречивых взглядов на то, что произошло на самом деле. Противоречивых мнений, во-первых, касательно умысла убийцы и, во-вторых, по поводу первого рокового предположения мистера Титлоу… Вы спрашиваете о мистере Хэвеленде. Хэвеленд, убийца вашего ректора, сегодня вечером покончил с собой во время попытки его задержания.

 

V

– Хэвеленд убил Амплби, – продолжал Эплби, – однако он вовсе не намеревался подписываться под этим деянием. Профессор Эмпсон был готов это заявить, опираясь на свои научные данные. Однако профессор Эмпсон, сокрушаясь по поводу того, что он считал подлым сговором против Хэвеленда, не был готов обсуждать «нормальность» Хэвеленда с точки зрения общепринятой практики. Он ясно осознавал, что подобная дискуссия скроет от непрофессионала один научный постулат, который он считал существенным: Хэвеленд был не из тех, кто мог бы намеренно выдать себя. Но это, в конце концов, не главное. Главное состояло вот в чем: Хэвеленд страдал таким психическим расстройством, при котором сохраняется тонкая грань, отделяющая его от здравого смысла. Возьмем его мотив. Он являлся, как я узнал от вас, господин декан, вероятным кандидатом на пост ректора. Так же, как я заключил из переданного мне инспектором Доддом замечания профессора Кёртиса, как и профессор Эмпсон. Когда Хэвеленд задумал убить Амплби и обвинить в этом Эмпсона (в этот состоял изначальный замысел), он был движим моральной нечистоплотностью в сочетании с четкой логикой, что характерно для подобных расстройств.

Он обладал поразительной способностью к мимикрии: позавчера вечером прямо здесь он шокировал вас неожиданной имитацией голоса мистера Дейтона-Кларка. Этого оказалось достаточно, чтобы навести заинтересованное лицо на определенные мысли… Так вот, в десять вечера он, прикинувшись Эмпсоном, позвонил Амплби через коммутатор в привратницкой, чтобы звонок отложился в памяти у привратника. Амплби пришел в профессорские апартаменты (как он думал, на встречу с Эмпсоном) сразу после половины одиннадцатого. План Хэвеленда был предельно прост. Он скрывался в саду до появления ректора, а потом воспользовался той же уловкой. Изменив голос (на сей раз прикинувшись Поуноллом), заманил Амплби в темноту. Под рев машин на Школьной улице он застрелил его, оставив револьвер рядом с трупом. На револьвере, что я могу вам продемонстрировать, были тайно взятые им отпечатки пальцев Эмпсона. После этого Хэвеленд направился прямо к декану, чтобы нанести ему свой обычный визит, длившийся примерно десять минут, а затем вернулся к себе. Преимущества его плана, как я уже говорил, заключались в его предельной простоте.

В десять сорок мистер Титлоу обнаружил труп и, к несчастью, заключил, что убийца – мистер Поунолл. Поэтому он предпринял нечто из ряда вон выходящее, дабы гарантировать, что Поунолл не избежит наказания. Однако этими действиями он разбудил Поунолла. А тот, убедившись, что произошло убийство, пришел к двум выводам. Первый и правильный состоял в том, что убийца – Хэвеленд. Второй и ошибочный – Хэвеленд пытается свалить вину на него, Поунолла. Он верно угадал, так сказать, подоплеку услышанного им телефонного звонка, однако и не подозревал о вмешательстве Титлоу в это дело. Быстро действуя в соответствии со сложившимся у него планом, он до десяти пятидесяти успел подложить в кабинет тело и кости. И в этот момент его заметил профессор Эмпсон. А Эмпсон, видевший, как Титлоу втаскивал тело в профессорские апартаменты, встревожился, узнав о ложном телефонном звонке. Он заключил, что Титлоу убил Амплби и пытается свалить вину на Хэвеленда и, возможно, на него. Поэтому он решил разоблачить Титлоу, который, тем не менее ворвавшись в кабинет ректора, обнаружил устройство для имитации выстрела и успел уничтожить почти все следы, свидетельствовавшие о его существовании.

В результате всех этих перипетий, – сухо закончил Эплби, – следствие столкнулось с некоторыми сложностями. Перекрестное дознание и экспертизы подтвердят, что причиной смерти доктора Амплби стали действия невменяемого субъекта… Считаю, что вышесказанное не нуждается в дополнении.

Воцарилось тягостное молчание, самое долгое на памяти всех присутствовавших. Затем Дейтон-Кларк кивнул Титлоу, а тот нажал кнопку звонка. Открылась дверь в малую профессорскую.

– Кофе подан!