Было уже поздно. Желтый «Бентли», присланный в знак признания заслуг после недавнего рапорта об успешном раскрытии дела, ждал у ворот. Эплби, уже накинувший пальто, Додд, все еще смущенный, и Готт, благодарный за оказанную честь, пили бренди из больших бокалов в гостиной наставника. Эплби подводил итоги.

– Амплби убили сразу после замены ключей от входов в Садовый сквер. Другими словами, в таких условиях, когда доступ к нему ограничился небольшой группой лиц. У этого обстоятельства несколько возможных объяснений. Первое – условия доступа были не такими, как казались на первый взгляд: убийца обладал тайными средствами доступа и использовал явные средства как отвлекающий момент. Второе – он все устроил, словно для развлечения: он являлся одним из членов группы, подпадавшей под условия доступа, и тем самым давал нам нечто вроде «честного старта». Третье – он был членом группы, желавшим переложить это преступление на другого члена и сделавшим первый шаг, чтобы ограничить число подозреваемых этой самой группой. Разумеется, ключом к раскрытию дела оказалась теория «подстроенного» убийства. Все всплывшие факты укладывались в нее – вот только всплыло слишком много.

Сначала возникли веские доводы, что все подстроено против Хэвеленда. Вскоре я стал связывать эту версию с именем Поунолла. Поунолл все время указывал на Хэвеленда. Он указал на него во время сцены, которая впоследствии высветила модель всего дела. Он указал на Хэвеленда чуть позже, когда сочинил историю, чтобы объяснить свое странное поведение. Вполне разумно было заподозрить, что во всей этой истории Поунолл изощренно переворачивал факты с ног на голову. Согласно его версии, Хэвеленд убил Амплби и попытался обвинить в преступлении Поунолла, в припадке сумасшествия поставив под содеянным свою подпись в виде костей лишь после того, как его план провалился. На самом же деле (как я тогда предполагал) Поунолл убил Амплби и свалил вину на Хэвеленда. Когда стало очевидно, что время и место убийства сфальсифицированы, я смог разгадать вероятный мотив обеих фальсификаций. «Сдвинув» время, Поунолл обеспечивал отсутствие у Хэвеленда алиби. «Сдвинув» место, он пытался обставить все так, чтобы это выглядело наглядным исполнением безумного желания, которое Хэвеленд когда-то высказал.

Я позволил себе разрабатывать эту более-менее простую версию против Поунолла. Однако она рассыпалась. Начнем с того, что появилась веская улика – револьвер. Я приготовился к тому, что над ним каким-то образом «потрудились», дабы предоставить еще одно звено в цепи аргументов против Хэвеленда. Напротив, на нем оказались отпечатки пальцев Поунолла. Если Поунолл застрелил Амплби из этого оружия, то он, казалось, проявил просто невероятную беспечность. И вновь у меня создалось стойкое впечатление после разговора с Поуноллом, что вся его история представляет собой сложную смесь правды и лжи. Эта запутанность и многое другое, казавшееся мне имеющим отношение к произошедшему, до сих пор не вписываются в мою теорию.

Например, я был убежден, что так или иначе в деле замешаны Титлоу и Эмпсон. С ними обоими я провел довольно содержательные беседы. Титлоу, довольно эксцентричный тип, навязчиво цеплялся за мысль о вине некоего конкретного субъекта. Он довольно любопытно связал это с историей философии. Очевидно, он находился в необычайном смятении мыслей, но суть его высказываний сводилась вот к чему. Если было что-то невероятное в посыле о том, что Икс убил Амплби, то он, Титлоу, облечен неким долгом… Затем он дал мне странную отсылку к Канту: мне предстояло опровергнуть тезис, что верность правде превалирует над обязанностью оградить общество от убийцы.

Здесь заключалось нечто, что теория криминалистики должна объяснить и тем обогатить свою базу. И это соображение подтвердилось результатами моей беседы с Эмпсоном. Он тоже рассматривал некоего Икс и был потрясен тем, что Икс, вопреки научным прогнозам и практическому опыту, убил Амплби. По крайней мере, именно это я заключил из его рассуждений. И этот его Икс был, конечно, не Хэвеленд. Он чуть ли не страстно отстаивал свою уверенность в невиновности Хэвеленда. Следует отметить еще два момента. Узнав, что выстрел, раздавшийся в кабинете, мог быть подстроен, он с жаром принялся расспрашивать, обнаружены ли этому какие-либо доказательства. Таким образом, он пытался узнать, каковы свидетельства против Титлоу. Второе – его замешательство по поводу телефонного звонка. Это оставалось загадкой, пока не обнаружился револьвер с отпечатками Эмпсона и Поунолла, что, разумеется, позволило предположить: Эмпсона стараются опорочить, и ложный телефонный звонок вписывался в версию как еще одна ложная улика против него. Почему Эмпсон почти отрицал, что сделал звонок, если знал, что привратник подтвердит этот факт? Ответ: потому что он знал, что звонок был сделан, чтобы представить Эмпсона как злодея, и он чуть было это не сказал… Тогда же я понял, каким образом пальчики Эмпсона могли оказаться на револьвере. Я вспомнил, что как только увидел револьвер, мне показалось, что тот пытался мне что-то «сказать», если можно так выразиться. Это был небольшой пистолет с изящной рукояткой из слоновой кости, поразительно похожей на рукоятку трости Эмпсона. И я представил себе, что револьвер могли привязать к рукоятке какой-то другой трости и на мгновение подсунуть ее Эмпсону в одном из темных вестибюлей, сразу же ее убрать, а потом извиниться за ошибку. В результате, скорее всего, останутся смазанные и плохо различимые отпечатки, гораздо хуже тех, что Титлоу тайком взял у спавшего Поунолла. Однако очень нечеткие отпечатки, след сухого пальца на гладкой поверхности, в наше время поддаются идентификации. Кстати, пример того, как достижения современной криминалистики использовались в одном деле целых два раза, что являет собой прогресс в области так называемого «научного» сыска.

Затем появилась перекрученная проволока, которую Келлетт обнаружил в водостоке. Вы могли бы и догадаться, Додд. Она оказалась подобием того приспособления, которое я на ваших глазах соорудил для защиты отпечатков пальцев на револьвере. Помещенный в такую клетушку револьвер можно переносить и стрелять из него, не смазывая старые отпечатки.

К тому времени накопилась масса противоречивых улик в пользу возможных или вероятных фальсификаций. Против Хэвеленда: кости. Против Эмпсона: пальчики и ложный телефонный звонок. Против Поунолла (если отчасти верить его рассказу): пятна крови, страницы из ежедневника и снова пальчики. Из всех обитателей профессорских апартаментов только против Титлоу не было никаких подлогов. Поэтому я рассматривал его в качестве единственного подозреваемого. Я выдвинул рабочую версию: он пытался подставить под удар всех своих соседей по профессорским апартаментам. Затем, зайдя с другой стороны, я постарался рассмотреть, как Титлоу обеспечил собственное алиби. Сопоставил слова Эдвардса о пиротехнике и виденную мной каплю воска на книжном шкафу. Однако версия не пришлась мне по душе, и вскоре (полагаю, ради завершенности схемы) я подумал, что воск, возможно, единственное свидетельство фальсификации против Титлоу. Я продвинулся до того, что счел ложный выстрел одним из средств компрометации Титлоу. И тут понял всю зыбкость аргументации.

В результате у меня получилось, что четверо обитателей профессорских апартаментов вовлечены в некую странную цепь событий. Я начал выяснять, в каком направлении тянется эта цепь. Несколько раньше я сказал, что в самом начале Поунолл указал на Хэвеленда. Это случилось в профессорской в первый вечер после убийства. Однако тогда произошло кое-что еще. Не будет преувеличением сказать, что воздух сотрясался от инсинуаций. Анализ сказанного вслух и прозрачных намеков дал следующее: Поунолл указывал на Хэвеленда, Хэвеленд указывал на Эмпсона, Эмпсон указывал на Титлоу, а Титлоу указывал на Поунолла. Нагляднее некуда: вырисовывалась явная цепочка и направление, в котором она тянется. Где искать отправную точку? Существовала ли связь между тем, куда направлены обвинения, и тем, что известно или можно вычислить касательно того, на что указывают фальшивые улики? Я видел лишь одну связь: обвинения Хэвеленда были направлены против Эмпсона. Я вполне резонно рассматривал Хэвеленда и как вероятного имитатора голоса Эмпсона (у него был к этому талант), и как субъекта, «поместившего» пальчики Эмпсона на револьвер (он живо интересовался, нашли ли орудие убийства).

Умозрительно я начал оттуда. Хэвеленд убил Амплби и попытался свалить вину на Эмпсона. Это подтвердилось. Однако из этого я сделал вывод, оказавшийся ложным. Титлоу подозревал, что Хэвеленд виновен, и подбросил кости с целью окончательно уличить его. Он вполне обоснованно переживал по поводу морального аспекта своих действий и изо всех сил искал доказательства своей правоты. Но вскоре мне пришлось отказаться от этой версии, поскольку инсинуации Титлоу были направлены не на Хэвеленда, а на Поунолла…

Но от чего я не был готов отказаться сразу же, коль скоро я так далеко продвинулся, так это от вероятной виновности Хэвеленда. Поскольку, как это ни парадоксально, постулат о том, что кто-то фальсифицирует дело против Хэвеленда, являлся главным аргументом в пользу того, что Хэвеленд на самом деле виновен. Сфальсифицированное против Хэвеленда дело в действительности защищало его, поскольку фальсификация была неубедительной: Хэвеленд, по заявлениям Эмпсона, был не из тех, кто подобным образом расписывается в своих деяниях.

Хэвеленд же всегда представлялся вероятным убийцей. Каждому сыщику известно, что при поиске убийцы внутри любой группы лиц следует помнить о важности фактора психической нестабильности. В реальной жизни убийцы в большинстве своем встречаются отнюдь не среди начальников отделений полиции или членов кабинета министров. Они встречаются среди менее психически устойчивых групп населения. Столкнувшись с убийством, любой поведет себя более или менее аномально, но совершение убийства является… м-м-м… особым разделом психиатрии. Полагаю, Дейтон-Кларк распознал в Хэвеленде убийцу и тотчас же преподнес сам себе этот факт, как сказал бы Эмпсон, как представляющий научный интерес. Первое высказанное мне Дейтоном-Кларком спонтанное замечание «высветило» подсознательный ход его мыслей. Между Амплби и Хэвелендом существовала неприязнь…

Отсюда до разгадки было рукой подать. Идя по цепочке Хэвеленд – Эмпсон – Титлоу – Поунолл – Хэвеленд, я мог яснее представлять себе факты, вполне мог выведать у людей неприглядные подробности. Однако в одном я был почти убежден. Я не должен допустить того, чтобы Хэвеленд или кто-то еще из этой публики оказался на скамье подсудимых. К чему бы ни стремились эти четверо, они заварили между собой такую кашу, которую не расхлебает ни один защитник.

Эплби поднялся и поставил бокал на стол.

– Я частично рассчитывал на показания Титлоу, однако мой неназванный наблюдатель в Садовом сквере оказался тем «счастливым билетом», сведения, полученные от него, позволили мне потребовать подробных объяснений у других актеров. А выбранный Хэвелендом выход из создавшегося положения оказался во благо всем нам. Здесь не разгорится скандал. Казначейство получит значительную экономию, а на долю занятого по горло полицейского выпадет меньше бессонных ночей.

Эплби хлопнул Додда по плечу и направился к двери. На полпути он обернулся и улыбнулся Готту.

– Надеюсь, мы еще встретимся. А пока что хочу сделать вам подарок на прощание.

– Какой подарок?

– Название книги, которую вы никогда не сможете написать: «Семь подозреваемых».