Неподвижная, бесстрастная луна озаряла холодным тусклым серебром своего света кривые голые ветви деревьев и ледяную гладь замёрзшего болота. Морозный покой этого места заключал попавшую в него душу под звенящий купол молчания, ночь мерцала колючими искорками мёртвых глазниц; некому было протянуть руку помощи провалившемуся под лёд человеку, который окоченевшими скрюченными пальцами пытался найти хоть какую-нибудь опору, чтобы уцепиться и выбраться. Тщетно. Намокшая одежда сковывала тело обжигающе холодным панцирем и тянула вниз, а обломки льда вставали дыбом и переворачивались при попытке за них ухватиться. Мороз пускал свои мертвящие ростки меж рёбрами человека, пробираясь к загнанно стучавшему сердцу…

Лунный свет блеснул на перстне-печатке, озарив раскинутые крылья изображённого на нём ворона. Рука безнадёжно искала, за что бы схватиться, но везде был скользкий, коварный лёд, лишь с виду казавшийся прочным. Выпученные глаза, полные ужаса и отчаяния, судорожно хватающий воздух рот, тёмная щетина на бритом подбородке, налипшие на лоб мокрые пряди волос – таким луна увидела лицо владыки Воронецких земель, князя Вранокрыла.

Мёртвые топи хранили столь же мёртвое, зимнее молчание.

Обрывки памяти реяли в схваченной инеем тишине, как чёрные ошмётки пожара.

***

Всю дорогу Вранокрыл провёл в холодном оцепенении. Сознание билось, как птица в клетке, в неподвижном теле, у которого, казалось, даже кровоток остановился… Голод и жажда стали призрачными воспоминаниями, прочие телесные нужды словно застыли от одного взгляда Марушиного пса по имени Вук.

Время затерялось где-то в тучах, застилавших луну. Сколько дней бежали звери, впряжённые в колымагу? Может, сотню, а может, и один. Днём движение останавливалось, и псы прятались: видно, их глаза не выносили яркого света. Потом князя выволокли наружу и набросили на голову мешок, и чёрная пустота проглотила его тело, сердце и душу.

Падение было жёстким, словно Вранокрыла спустили кубарем с каменной лестницы, заставив пересчитать рёбрами добрую дюжину ступенек. Боль пробилась сквозь онемение: тело понемногу оживало. А из тьмы доносились низкие голоса, разговаривавшие на какой-то тарабарщине, из которой князь не мог понять ни слова. Жуткий язык! Его звуки чёрными щупальцами опутывали душу, пауками заползали в уши и копошились в мозгу, выедая его изнутри.

Снова его куда-то везли. Лёжа на мягкой подстилке, Вранокрыл пытался понемногу разрабатывать пальцы, разгонять в них кровь. Из-за этого проклятого мешка он ничего не видел, но чувствовал леденящую скорость, с которой мчалось неведомое средство передвижения. Ни скрипа колёс, ни цокота копыт он не слышал.

Вместо мыслей – глазастая тьма изнутри и снаружи.

Вместо чувств – рука этой тьмы на сердце.

Прошло немало времени, прежде чем он смог пошевелить рукой. Какой же благословенной казалась та пора, когда это действие было столь лёгким и естественным!… Сейчас же он превратился в одно сплошное усилие.

Вместо воли – черепки.

Вместо жизни – обрыв над бездной, полной чёрного тумана.

Тужась до кровавого привкуса во рту, он кое-как добрался до своей головы. Одеревеневшие пальцы едва чувствовали шершавую грубую ткань, когда он стаскивал мешок. Не пальцы, а вялые отростки, мягкие, словно бескостные; ухватить такими что-либо – непростая задача… Приходилось заново учить их подчиняться.

Ветер охладил его лоб, скользнул студёными струями по коже. Такого страшного и странного неба Вранокрыл не видел нигде: водянисто поблёскивая, над ним зависла дышащая жутью огромная воронка – небесный «водоворот» цвета воронёной стали, по которому проскакивали извилистые жилы ветвистых, мертвенно-голубоватых молний. Это небо словно высасывала наружу какая-то внешняя сила, но вращение воронки было медленным и сонным, привычным для окружающего.

Вместо света – вечный сумрак.

Вместо солнца – бледно-желтоватое, как круглый кусок масла, тусклое светило.

Вранокрыл не мог оторвать заворожённого взгляда от небесной воронки. Она словно затягивала его, сковывая своими пристальными пугающими чарами. Небо – словно пучина… Мимо плыли тёмные, сутулые глыбы скал и угрюмые очертания деревьев с мощными толстыми ветвями, похожими на руки с искорёженными больными суставами.

Вместо звёзд – жёлтые глаза Марушиных псов. Чёрная хвостатая свита сопровождала его в этом странном мире с небом, закрученным в воронку.

Этот ночной мир удивил князя замком завораживающей красоты, сложенным из испускающего бледный, молочно-лунный свет камня. Застывшей музыкой, причудливой, холодной и непонятной, вырастал он на скалах и казался вырубленным прямо в горной породе, хотя разница была очевидна: туманные глыбы, на которых замок гнездился, не излучали серебристого света, просто он так естественно вписывался в них. Сложно устроенный, состоящий из множества частей, он выглядел как целый городок, а острые шпили обледенелых башен сосульками вонзались в небо. Только сейчас Вранокрыл почувствовал, что замёрз: дыхание вырывалось изо рта белёсым паром, а бортики повозки мерцали, ощетинившись кристаллами инея.

***

– …Ну, теперь понимаешь меня?

Злой клинок женского голоса пощекотал ему сердце своим острием. Ещё никогда прежде Вранокрыл не был ниспровергнут столь низко – на гладкий, холодный пол из этого странного светящегося камня с вставками из чёрного мрамора, которые складывались в узор-паутину. Мрачна была застывшая музыка, украшавшая этот зал с колоннами и необозримо высоким сводчатым потолком. Ни одного знакомого лада нельзя было уловить в ней: чудным и беспорядочным казалось расположение колонн, собранных в пучки, как огромные свечи – это придавало покоям вид пещеры с каменными выростами-«сосульками». Всё здесь тянулось вверх – острое, суровое, подавляющее своей высотой и угрюмым величием и созданное, должно быть, какими-то сумасшедшими зодчими…

– Слышишь меня?!

Чёрные и длинные, крючковатые ногти больно впивались в кожу. Перстни со смоляными камнями блестели, как всезнающие очи мрака. Кожа – смугло-серая, мертвенная. Рука подняла голову Вранокрыла за выбритый подбородок, и он увидел гранитно-неподвижный, заносчивый женский лик и шлем, украшенный толстыми, круто изогнутыми рогами.

Вместо воли – сломанный хребет.

Вместо мыслей – лихой ветер.

Вместо чувств – чёрное кострище.

Мужчины бород здесь не носили: все были одинаково смуглыми и гладколицыми, и князя привели к подобному же виду, затем облачили в причудливый наряд из кожи, меха и чёрного сукна, а в ухо запустили паукообразную тварь. Чудовищная тарабарская речь стала вдруг понятна ему, но сказать Вранокрыл пока ничего не мог, оставаясь безвольной куклой в руках у Марушиных псов.

А сейчас эта властная женщина с замашками единоличной повелительницы мира требовала от него каких-то слов. Её стройный стан и девичьи-упругую грудь облегал кожаный доспех, а с плеч ниспадал обильными складками белый плащ. Из-под рогатого шлема струились ниже пояса серебристо-белые пряди волос. Вранокрыл уцепился за длинную ногу в высоком сапоге, которую женщина выставила чуть вперёд. Его грубо отпихнули и опрокинули на спину, и сапог встал ему на грудь.

– Человек ты или бессловесная тварь?… Дай ответ!

Вместо языка – плеть.

Вместо слюны – змеиный яд.

– Я… Вранокрыл, повелитель Воронецких земель, – проскрежетал князь. Если бы он мог, он впился бы зубами этой рогатой дряни прямо в промежность. – Убери ногу, баба.

– Это в Яви ты был повелитель, – насмешливо скривились тонкие, покрытые серебристо-сиреневой краской губы. – А это Навь, и здесь ты – никто. Привыкай.

Толстый кнут чёрной игольчатой болью до крови рассёк ему лицо. Над князем склонился длинноволосый тип в чёрном плаще и с украшением из перьев на голове.

– Как ты посмел назвать владычицу Дáмрад?

Его рука в перчатке с длинным раструбом снова занесла кнут для удара, но властный взмах когтистых пальцев пресёк его движение.

– Довольно, Рхумор. Хоть наш гость и грубиян, но следует отнестись к нему снисходительно. Он ещё послужит нам.

Ни одного светильника не было в зале: безжизненный серебристый свет шёл от стен, пола, потолка. Вранокрыл сосчитал: восемь мужчин и одна женщина, которая всеми повелевала. Баба, напялившая штаны и воинственные сапоги, а на голове таскавшая рога от какого-то барана диковинных размеров… Наружность её была бы приятна, если бы не эта маска ледяной надменности, которая превращала её лицо в каменное изваяние. Точёный нос с благородной горбинкой и большие тёмно-зелёные глаза с жёлтыми искорками в глубине казались безупречными, а вот рот подкачал: слишком тонкий и жестокий. И имя странное – не мужское и не женское.

Полоса от удара кнутом горела. Сердце тлело, выталкивая загустевшую от ярости кровь.

***

«Ты голоден, гость?» – раздалось в голове у Вранокрыла.

Озираясь, князь сел на широкой постели под чёрным балдахином. В роскошно обставленных, но угрюмоватых покоях не было кроме него ни души. Стены излучали лунный свет, в высокое стрельчатое окно заглядывал жёлтый шар Макши – так называлось местное солнце, холодное и мерклое. Впрочем, его света было, по-видимому, вполне довольно здешним растениям для существования, и даже что-то вроде землистого загара появлялось от него на коже. Странный загар – зимний. Руки Вранокрыла приобрели тот же мертвенно-смуглый оттенок, каким щеголяли здесь все. В зеркало он себя не видел, но щупал щетину на подбородке; он выкрутил бы на дыбе руки тому, кто выскоблил ему лицо по местному обычаю. Значило ли это, что князь застрял тут надолго?…

Его ноги утопали в густом мехе: пол комнаты был устлан чёрными шкурами. Какому зверю они принадлежали, князь понять не мог. Таких не водилось в его землях…

«Ежели пожелаешь, тебе будут поданы еда и питьё».

– Кто тут? Кто это? – спрашивал Вранокрыл, обводя взглядом лунный мрамор стен. Невидимка пугал его до мурашек, но князь храбрился, готовый к бою.

«Я – дом, – был призрачный ответ. – Стены, на которые ты смотришь, пол, по которому ходишь, крыша, которая тебя укрывает. Это всё – я. Так ты желаешь есть или пить?»

Князь вжался спиной в подушки. Имей его собеседник людской облик, он мог бы ему что-то противопоставить – не оружие, так хотя бы свои кулаки, но тут… Что он мог сделать пустоте?

– Говорящий дом? – пробормотал он. – Как это так?

«Душу в меня вдохнул мой зодчий, вот как, – снова прозвучало в голове у Вранокрыла. – И сам упокоился во мне, замурованный в стену. Я был его последней песней, после которой творцу можно заканчивать жизнь, ибо вершина достигнута. Я – дворец Белая Скала, таково моё имя, а моя хозяйка – владычица Дамрад».

Дверь распахнулась, и в покои сам по себе вплыл накрытый стол, покачивая краями скатерти. Князь долго не решался подойти, оцепенев от изумления, и издали приглядывался к кушаньям. На золотом блюде возвышались горкой куски жареного мяса, а по краям свисали тёмно-зелёные кожистые листья – должно быть, для украшения; на соседнем блюде свернулась жутковатая птица с мощным клювом и длинной тонкой шеей, запечённая целиком; непонятный зверь в окружении коричневатых плодов наподобие яблок уставился на князя чёрным щетинистым рылом. Вид у мяса был привлекательный, поджаристая корочка жирно блестела, но князь не спешил пробовать: а ну как отравлено?…

«Яда в угощении нет, можешь быть спокоен, гость, – сказал дворец. – Это пища со стола самой владычицы Дамрад».

Обоняния Вранокрыла достиг вкусный запах, и его нутро ожило, оттаяло после долгой спячки: в дороге он не ел, не пил, не отправлял естественных надобностей. Отщипнув совсем маленький кусочек, он принюхался к нему, лизнул, почмокал. Вкус жареного мяса наполнил рот предчувствием сытости. «Яда, может, и нет, а вот какой-нибудь дурман…» – подумалось Вранокрылу. Впрочем, в животе уже пылал голод, слишком сильный, чтобы остановиться.

Воронецкий владыка съел пару кусочков мяса, потом поднёс к носу кожистый лист с края блюда: в ноздри ему ударил крепкий кислый дух. На вкус лист напоминал квашеную капусту, только с каким-то противным горьковато-маслянистым привкусом. Есть это было решительно невозможно, и князь, скомкав надкушенный лист, пристроил его назад на блюдо. Птица с огромным клювом выглядела пугающе, но он оторвал у неё крылышко и обглодал его, причмокивая. Неплохо! На вкус её мясо напоминало рябчика. Голод ещё не унялся, продолжая впиваться жадной зубастой пастью в его нутро, но Вранокрыл решил, что для первого раза довольно. Слишком много незнакомой пищи он есть опасался.

Из напитков на столе стояло тёмно-красное зелье, пахнувшее хвоей и ягодами. Плеснув на дно кубка, князь попробовал самую капельку. Оживился: несомненно, хмельное. А вот это хорошо, это очень кстати…

…Опустевший кувшин лежал на боку, на скатерти расплылось красное пятно. Отяжелевший Вранокрыл сидел в кресле у стены, вертя в руке кубок и разглядывая его с одним прищуренным глазом. Хмель не разогнал тягостных дум, только повис невидимым грузом на душе и в целом лишь усугубил угнетённое расположение духа, в котором пребывал князь.

Гость или пленник?

Чего от него хотят?

Не наломает ли там дров этот бывший ловчий? Охотничье дело он знал хорошо, а вот как насчёт государственных?

Маруша. Это вездесущее имя тысячеглазой бездной с паучьими лапами смотрело на него, следило за каждым шагом, вплеталось паутиной в мысли, вливало в кровь убийственный яд уныния. Оно, как выпивающее волю заклятье, лишило его разума и заставило повиноваться псам. Он подписал всё, что ему подсунули, оставил жену и детей на попечении слуг, сел в колымагу и…

Позыв в мочевом пузыре нарушил удобство позы, вторгся в сумрачное оцепенение хмеля. Пальцы князя нащупывали завязку на штанах, а невидимый слуга-дом, словно заметив его возню, выдвинул из-под кровати ночной горшок.

– О! – сказал Вранокрыл, подняв палец. – Это ты вовремя, братец.

***

Ночь в Нави отличалась от дня тем, что в изуродованном воронкой небе не было «солнца». Блёклое светило заходило, и падал чёрный полог глубокой тьмы, слепой и жестокой. Лишь иногда в небе проблёскивали молнии на воронке.

Вместо надежды – выжженная земля.

Вместо тепла – вечно зябнущие пальцы.

Вранокрыл всегда плохо спал на новом месте, а этот никогда не рассеивающийся сумрак погрузил его в нескончаемую сонливость, которая, впрочем, не находила удовлетворения. Едва он касался головой подушки, как его глаза выпучивались и сверлили пространство. Во дворце никогда не было полной тьмы, стены излучали свет постоянно, что тоже с непривычки не давало спать и выворачивало мозг наизнанку.

Вот и сейчас Воронецкий владыка, устав мучиться в постели, встал и подошёл к окну. Отсвет редких молний озарял водянисто блестящую поверхность небесного омута. Зрелище завораживало и повергало в холодное оцепенение. Какая же неведомая сила сотворила такое с небом?

Лёгкий скрип двери заставил его круто обернуться. Он жил в постоянной готовности к подвоху, в изматывающем напряжении; всё его пугало, всё заставляло холодеть и сжимать кулаки и зубы. Однако то, что он увидел, изумило его. И нельзя было сказать, что неприятно.

В комнату вошла девица с пышной копной чёрных волос, заплетённых в мелкие косички. На концах кос поблёскивали золотые зажимы, а лоб красотки охватывал драгоценный венец. Из одежды на ней было только несколько ремешков и кусочков кожи, прикрывавших грудь и лобок. И словно бы в противовес оголённому, маслянисто блестящему телу – сапоги почти до середины бедра. «Экая срамотища», – подумалось князю, но отвести взор от полуобнажённых прелестей он не мог – так и мазал глазами по округлой, призывно вздымающейся груди, по поджарому животу со вставленным в пупок голубым яхонтом, по стройным и сильным ногам… Девица, блеснув большими глазами непонятного болотного цвета, растянула рот в хищной волчьей улыбке.

– Не спится, княже? – молвила она со сладострастным придыханием. – Я пришла скрасить твоё одиночество.

Виляющей походкой она прошла к кровати, скользнула рукою по резному столбу балдахина, ухватилась за него и шаловливо покачалась, отклонившись вбок. Князь, невольно ощутив жар в штанах, смутился от её бесстыжего, пристально-изучающего взора.

– У вас тут все девицы в таком виде разгуливают? – хмыкнул он с усмешкой.

– Здесь не принято стыдиться своего тела, как у вас, в Яви, – ответила та. – Я – Свигнéва, дочь владычицы Дамрад. Послана тебе в подарок на эту ночь.

Вранокрыл хотел по привычке потеребить бороду, но пальцы наткнулись на голый подбородок, и он досадливо поморщился.

– Знатный подарочек, – ухмыльнулся он через мгновение. – Однако ж не пойму я твою матушку: то я у неё никто, пустое место, то вдруг – дочку свою посылает… Темнит что-то государыня! Не знаешь, что у неё на уме, а?

– Это не моё дело, – сказала Свигнева, переключая своё внимание со столба на плечи князя. – А вот проверить, что ты из себя представляешь как мужчина – это дельце как раз по мне!

Её ладони обжигали даже через одежду, а кончик языка влажно блестел, когда она скользила им по губам, покрытым светло-розовой краской с перламутровым отливом. Бледные губы здесь, видно, считались верхом красоты, потому что даже мужчины красили рты. «Как у покойников», – думал Вранокрыл об этом странном обычае.

– А чего меня проверять – вот он я, – хрипловато мурлыкнул князь. – И готов попробовать подарочек.

А про себя он рад был уцепиться за что-то знакомое и привычное: уж это-то дело всюду одинаково. Баба – она везде баба: две сиськи, зад, две ноги… ну, и то, что между ними. Князь быстренько разоблачился, а девице было почти нечего снимать, кроме того кусочка кожи на ремешках, который прикрывал ей срам. Окинув Вранокрыла оценивающим взглядом, Свигнева отозвалась о его статях не слишком лестно:

– Рыхловат будешь, княже. Из-за пуза-то хоть свой кончик видишь?

С этими словами она похлопала князя по солидному брюшку, покрытому тёмной седеющей порослью. А уже в следующий миг плюхнулась на кровать, брошенная волосатой рукой рассерженного Воронецкого владыки.

– Следи за своим языком, девка, – процедил он жёстко. – За такие слова я тебя во все дыры так отжарю, что месяц сидеть не сможешь!

– О-о, а ты на такое способен, седой кобель? – блестя белыми клыками, рассмеялась девица. – Я вся в нетерпении, жги, наяривай, коль сил достанет!…

Князь обомлел от такой дерзости и непочтительности: стоя над сладострастно извивающейся на постели развратницей, он так сопел, что ещё немного – и в небе появилась бы вторая воронка, сделанная его ноздрями. Однако, и распалила же она его!… Добилась своего! Вранокрыл жаждал наказать эту клыкастую дрянь немедленно. Взгромоздившись на девицу, он устремился было к цели, но запутался в ремешках кожаной повязки, преграждавшей путь. Пока князь пыхтел, пытаясь развязать их, Свигнева хохотала, извивалась и выскальзывала, натёртая каким-то маслом.

– Долго же ты копаешься, княже! Ежели уж в одёжке моей заблудился, то дальше дорогу-то и не найдёшь, поди!…

– Не одёжа, а… хрен знает что, – прокряхтел Вранокрыл.

Был бы у него с собою нож – разрезал бы эти треклятые ремешки, и всё. Увы, оружие ему как гостю не полагалось иметь, а потому – хоть зубами грызи…

– Тебе помочь? – насмешливо спросила Свигнева.

Она дёрнула за кончик одного из ремешков, и хитро запутанные узлы распустились. Красный и потный от досады и смущения Вранокрыл сорвал повязки с её бёдер и груди, после чего наконец вонзился в скользкое, вёрткое и ненавистно-желанное тело со всей злостью.

Он пыхтел, потел, кряхтел. Задыхался, всаживал, долбил. Добился, зажмурился, крякнул – и обмяк. Он вложил все свои силы, показал свою мужскую мощь! И ушатом ледяной воды на него вылилось пренебрежительное разочарование:

– И это всё?

Выжатый, выдохшийся до искр перед глазами Вранокрыл был готов вскричать: «А что ещё надо-то?!» Отвалившись в сторону, он умирающе ловил ртом воздух, а девице – хоть бы хны! Она выглядела так, словно ничего с нею и не делали: даже малейшей капельки пота не выступило на её гладком смуглом лбу, а на лице замерла маска презрения. Сев в постели, Свигнева встряхнула своими косичками, словно клубком тонких чёрных змеек.

– У вас в Яви все такие скорые? – ехидно скривила губы она. – Молодец, княже, нечего сказать! Поелозил для своего удовольствия, а я даже не поняла, что это было!…

– Слушай, ты, шлюшка языкастая!… – огрызнулся в ответ уязвлённый князь. – Что ты мне тут брешешь? Уж я-то, поди, знаю, как бабу покрывать надо!

– «Покрывать»! Ха! – хмыкнула девица. – Оно и видно, что только это ты и умеешь.

– Да чего тебе ещё надо, сладострастница балованная?! – не выдержал Вранокрыл.

Болотная зелень глаз девицы зажглась морозными белыми искорками, а уголок губ пополз вверх в недоброй ухмылке.

– Изволь, княже, я тебе покажу, как я люблю это делать.

– Меня на второй раз не хватит, – со стыдом сознался Вранокрыл, который уж и не рад был «подарочку», такому непочтительному, нахальному и дерзкому на язык. – Годы уж не те, чтоб без остановки, как кобель, спариваться…

– Ничего, пару капель из тебя выжать ещё можно, – глумливо хихикнула Свигнева.

Откуда-то взялся длинный и тонкий, как вожжа, ремень; Вранокрыл не сразу понял, где она его прятала: не так уж много на её теле имелось мест для этого. (Видно, всё-таки в сапоге: вон какие они высоченные! Там вполне себе и ножичек какой-нибудь мог прятаться. И даже, пожалуй, не один). Серединой ремня Свигнева туго скрутила князю руки, а концы привязала к столбам в изголовье кровати.

– Ты… это… это ещё зачем? – пытался возмущаться удивлённый Вранокрыл.

– Не рыпайся, старый пердун, – цыкнула девица, обнажив белоснежный оскал. – Сейчас всё узнаешь.

Вскочив на постель и слегка пружиня на ней ногами, она достала из сапога плётку со складной рукояткой. В свёрнутом виде она занимала совсем немного места, а вот в полную свою длину произвела на князя весьма ошеломляющее и не слишком приятное впечатление. Он встревоженно переводил взгляд с пушистого треугольника чёрных волос на плеть и обратно.

– Ты что задумала, окаянная?!

Плётка свистнула в воздухе, но удар пришёлся по подушке совсем рядом с головой князя: чуть правее, и Воронецкий владыка заработал бы второй рубец на лице.

– Твою усталую плоть надо малость взбодрить, – оскалилась Свигнева.

– Э-э! – закричал князь. – Не смей, гадюка! Ударишь меня – шею сверну!

Ледяных искорок в глазах девицы эта угроза не прогнала, пощады её взгляд не обещал. Две белые молнии хлестнули Вранокрыла, и его самолюбие скукожилось в жалкий комочек. Его холеные, сытые бока и откормленное брюшко покрылись полосками от ударов… Впрочем, хлестали его не до крови, а только до покраснения кожи, но и этого было довольно для невообразимого, жгучего унижения, смешанного с яростью. Вранокрыл ругался последними словами, брызгал слюной, брыкался, пытался достать Свигневу ногой и спихнуть на пол, но та с торжествующим хохотком охаживала его плетью снова и снова.

– Так, так тебе, хряк ты жирный! – добавляла она к телесному оскорблению ещё и словесное. – Ну вот, оживаешь мало-помалу! Еле шевелился, а теперь гляди-ка, как задёргался!

Её гибкий стан лоснился, высокая грудь с вызывающе вздёрнутыми сосками покачивалась при каждом взмахе плетью… Вранокрыл ненавидел каждую упругую ямочку на её полнокровном, здоровом теле, словно созданном для соблазнения и плотских утех; будь это в его власти, он в кровь исполосовал бы толстым пастушьим кнутом эти круто изогнутые, виляющие бёдра и округлый, подтянутый задок, а потом подвесил бы эту дрянь за руки, чтоб они с хрустом вывернулись из плечевых суставов…

– Сука… шлюха… ненавижу, – рычал он. – Удавил бы тебя, гадина!

– Да, да, княже, я такая сука, каких ещё поискать надо! – смеялась та, а плётка со свистом оставляла на коже князя новые и новые полоски.

Каждый удар поднимал воображение Вранокрыла на дыбы, и он представлял себе изощрённейшие пытки, коим он непременно подверг бы Свигневу за все эти издевательства и оскорбления его княжеской особы. Он мысленно вливал ей в горло кипящее масло, сдирал кожу, варил в кипятке, потрошил заживо… И с каждой новой картинкой этих кровавых расправ в паху у него всё сильнее разгорался похотливый огонь.

– О, а вот и зверь проснулся! – хохотнула Свигнева, а князь залился пунцовой краской, увидев свой орган, бесстыдно торчавший в железном стояке.

Дочка владычицы взобралась на князя задом наперёд, показав ему упругие ягодицы, и уселась Вранокрылу на лицо.

– Ты что творишь, зараза?! Это что за… – придушенно вскричал тот, но тут же охнул, ощутив руки девицы, которые, видимо, рассчитывали выжать из него намного больше, чем пару капель.

– Работай языком, старый хрыч, а то откушу тебе твой отросток – назад не пришьёшь! – рыкнула Свигнева.

Вранокрыл испил чашу унижения до дна. Нутро негодовало: «Что ты, мужчина, позволяешь бабёнке с тобой вытворять?» – но вскоре внутренний голос заткнулся. Руки и рот Свигневы знали своё дело и вили из него верёвки, заставляя делать то, что ему даже не пришло бы в голову делать для ублажения женщины: он привык только сам получать желаемое, а до таких способов не снисходил. Впрочем, трудного в этом ничего не было, и он глотал этот странный, извращённый напиток, в котором смешались издевательство и блаженство. Каждый глоток жестоко всверливался ему в кишки, насмехался над ним, обнажал его постыдные слабости и выявлял пороки. Как будто в него вколачивали его же собственный член.

И ему нравилось. До крика, до судорог, до взрыва сознания.

– Ох… етить твою через плетень… – вырвалось у него, когда черноволосая мучительница освободила его из плена своих чресл и отвязала от столбов. – Дрянная девка, что ты творишь-то, а? Кто ж тебя замуж возьмёт, развратница?

Грудь Свигневы ходила ходуном от глубокого и удовлетворённого дыхания. Совсем не усталая, а лишь запыхавшаяся после этих упражнений, она весело плюхнулась на постель рядом с князем.

– Что значит – кто возьмёт? Я сама возьму сколько угодно мужей – столько, сколько пожелаю, и они ещё будут драться за возможность стать моими! Это Навь, дядя! – Свигнева со смехом щёлкнула Вранокрылу по носу. – Здесь у нас иные обычаи, чем у вас!

– Какой я тебе дядя? – проворчал князь, неприятно поражённый. – Ишь, племянница выискалась… Это как же так можно – чтобы у бабы было много мужей?

– У нас в Нави – так, – пожала Свигнева плечами. – Глава семьи – женщина. У моей матери вот, к примеру, пять мужей и двенадцать наложников, а раз в семь дней во дворец прибывают соискатели, и между ними устраивается состязание… Победитель отправляется к матушке в постель, а после она решает, что с ним делать дальше – оставить у себя в наложниках или отправить восвояси. Также она может выгнать наскучивших наложников и взамен выбрать новых. Мужья, само собою, остаются при ней всегда. Завтра, кстати, состоится очередное состязание за право разделить с владычицей ложе. Может, попытаешь счастья? – Свигнева подмигнула.

– Нет уж, меня сие не прельщает, – буркнул Вранокрыл. – Ежели глава семьи у вас баба, то кто же воюет? Тоже она?

– Нет, воюют мужчины, – отвечала Свигнева. – А мы управляем. Встречаются и среди нас воительницы – это их выбор. Но истинное предназначение женщины – давать новую жизнь, хранить и приумножать благосостояние рода, а также сберегать мудрость и знания, передавая их потомкам. Женщина строит и сохраняет, а мужчина в основном тратит ею созданное и накопленное… Впрочем, и грязную работу тоже делает он; война – одна из таких грязных работ. Ну и, конечно, он помогает женщине зачать потомство.

Рука Вранокрыла в который раз по привычке потянулась к усам и бороде, но ни того, ни другого больше не было. Князь плюнул с досады.

– Кто же придумал такие вывернутые наизнанку законы? – процедил он.

Спокойная ленца во взгляде Свигневы сменилась блеском морозных молний, от которых у князя зашевелились все волосы на теле.

– Ты говори, да не заговаривайся, княже, – холодно отчеканила она. – Твой род издревле поклоняется нашей богине Маруше, мог бы проявить и поболее уважения. Маруша создала Навь, заселила её живыми тварями, она же и дала своим детям закон, по которому мы живём теперь. Ты здесь в гостях, а гость должен уважать и хозяина, и установленные им порядки. Ежели какие-то обычаи чужды или непонятны тебе, это не повод их хулить.

– Гость? Вернее будет сказать – пленник, – угрюмо отозвался Вранокрыл. – Которому до сей поры неясно, зачем его похитили и какая доля ему уготована.

– Ты всё узнаешь в свой час, княже, не спеши, – изящно откидываясь на подушки, успокоила его Свигнева. – Ты приглашён на завтрашнее состязание; ежели не хочешь поучаствовать, то просто посмотришь на то, как это у нас бывает.

***

Престольная палата во дворце владычицы Дамрад достигала размеров рыночной площади в Зимграде – так показалось Вранокрылу, когда он под руку со Свигневой в числе прочих гостей миновал главный вход, ни дать ни взять – крепостные ворота. Если бы существовал пчелиный улей размером с небольшой город, то он издавал бы точно такой же гул, который наполнял это необъятное помещение. Привычный к роскошному многоцветию нарядов своих приближённых, здесь Вранокрыл тонул в скучном однообразии чёрного, оттенков серого и приглушённого коричневого, бурого, тёмно-болотного, дымчато-сизого – впрочем, к чему пестрота в мире вечного сумрака? Белый цвет носила только владычица, восседавшая на троне с пятисаженной спинкой. Это стремление к баснословно огромным размерам во внутренней обстановке дворца поражало князя: его собственное самомнение ещё не разрослось до такой степени, чтобы жить в доме, построенном словно бы для великанов. То, что было призвано создавать величие, лишь подчёркивало мелкость.

Сопровождавшая Вранокрыла Свигнева была на сей раз одета несколько более пристойно – в чёрное, шелковисто блестящее платье с пышными рукавами и глубоким вырезом на груди. Впрочем, то, что сзади выглядело как платье, оказалось весьма странным нарядом, ибо подол спереди тоже имел вырез от самого пояса, открывая ноги в узких кожаных штанах и вчерашних сапогах до середины бедра. Косички были собраны наверх и сплетены в замысловатую корзинку, увенчанную хохолком из пушистых чёрных перьев. Дочь правительницы провела князя к одной из свободных лавок в первом ряду недалеко от трона – по-видимому, это было место для почётных гостей – и сделала знак садиться.

К престолу владычицы вела лестница, покрытая ковровой дорожкой. По ступенькам были разложены подушки с кисточками, на которых сидели пятеро холеных, крепко сложенных мужчин с гладко выбритыми по здешнему обычаю лицами. Все они носили длинные волосы, передние пряди которых были заплетены в косички и украшены перьями и подвесками из самоцветов; в ушах у них поблёскивали серьги, а на когтистых пальцах – перстни.

– А почему у них глаза чёрным обведены? – склонившись к уху Свигневы, спросил князь.

– Чтобы казались больше и красивее, вестимо, – небрежно проронила та. И добавила снисходительно-насмешливо: – На что только не идут мужчины, чтобы женщина заметила и выбрала их!

Мужчины здесь носили украшения и пользовались тушью и румянами, наращивали мускулы и следили за красотой тела ради одной цели – быть приятными женскому взору. Вранокрыл плюнул и ругнулся про себя: не желал бы он жить в этом мире и лезть из кожи вон, чтобы понравиться бабе… А всё ради чего? Чтобы в итоге получить тёпленькое местечко пятого мужа и ублажать свою госпожу раз в месяц, когда дойдёт очередь? Ну уж нет.

– А который из них – твой родитель? – спросил он Свигневу.

– Мой отец – Рхумор, старший муж, – ответила та. – Он сидит ближе всех к матушке.

Челюсти и кулаки Вранокрыла невольно сжались: тот самый негодяй в чёрно-белом головном уборе из перьев и наградил его следом от удара кнута во всё лицо… Потом, правда, ему дали целебную мазь, которая в считанные дни заживила и почти изгладила шрам, но уязвлённую гордость нельзя было исцелить никакими снадобьями. Вранокрыл с удовольствием расквасил бы ударом кулака эту смазливую мордаху с большими, светло-серыми подкрашенными глазами, правильным точёным носом и ямочкой на гладком подбородке.

Мужей своих владычица подобрала с большим вкусом: все они были отменными красавцами. Трое – со светло-русыми гривами, один – с рыжевато-каштановой, а проклятый Рхумор обладал жгуче-чёрными волосами с благородными прожилками серебра в косичках. В окружении мужей в тёмных нарядах сама Дамрад сияла снеговой белизной плаща, струившегося с её плеч до самых ступенек, а кожу оголённых рук покрывали голубые узоры, напоминавшие сетку трещин на пересохшей земле. Эти «трещинки» выползали и из-под широкого кожаного ошейника, пересекая сильную и жестокую линию нижней челюсти. Тёмные брови пушистыми, ухоженными дугами поднимались над глубоко посаженными глазами, тяжёлые веки которых были постоянно полуопущены, придавая взору владычицы в сочетании с презрительно изогнутым тонким ртом сонливо-надменный вид. Ну и, конечно, рогатый шлем – куда ж без него…

Вранокрыл разглядывал владычицу с заведомой неприязнью. Мало ей пяти мужей и дюжины наложников – так ещё и эти смотры-состязания, приносившие ей свеженького любовника каждую неделю. А эти подкаблучники? Сидят на своих подушках, как красивые истуканы, и даже слова против не скажут. Пусть их повелительница хоть каждую ночь развлекается с новыми чужаками – они и бровью не поведут.

Так он думал, пока жуткий, как искажённое воронкой небо Нави, взгляд Дамрад не встретился с его взглядом. Желтоватые искорки мерцали из-под устало набрякших век владычицы, но и они не оживляли бездонный морозный мрак в её глазах – нечеловеческий, всезнающий, древний. Вранокрыл словно провалился в ледяную воду: перед ним сидело существо – пол его уже был неважен – с тёмными крыльями Маруши за плечами и безымянной, бестелесной жутью во взоре. Чуть приметный высокомерный кивок – вот всё, чем оно удостоило князя, и тот, не чуя ног под собою, изобразил в ответ нескладный полупоклон.

«Бом-м!» – прогудело огромное медное блюдо, подвешенное у стены: Марушин пёс с блестящим мускулистым туловищем ударил по нему молотом на длинной ручке.

– Состязание… в честь нашей Великой Госпожи… объявляется… начатым! – торжественно, с расстановкой пронеслось по неохватному пространству престольной палаты. – Сегодня… за право разделить с Великой Госпожой ложе… поборются: Хумо Светлое Ухо из крепости Тёмный Лог! Деуш Вырвиглаз из города Мертворечье! Ставро Паромщик из местечка Чёрный Туман!

Голос выкликал имена, и на середину палаты выходили один за одним высокие, богатырски сложённые Марушины псы – ровно шестнадцать соискателей. Они были раздеты по пояс, дабы Великая Госпожа и зрители могли видеть всё выпукло очерченное великолепие их смазанных маслом и разукрашенных узорами тел. Тонкие в талии и широкие в плечах, они становились в ряд перед троном, и взгляд владычицы оценивающе скользил по ним. «Так знаток рассматривает породистых жеребцов, выбирая, которого из них купить», – подумалось Вранокрылу.

К соискателям подошла полуголая девушка с мешком в руках; с её пояса спереди и сзади свисала густая бахрома из тончайших золотых цепочек, соски прикрывались небольшими золотыми чашечками, а на голове колыхалась целая корона из чёрных перьев. Каждый из псов бросил ей в мешок глиняный черепок с какими-то письменами.

– На черепках написаны имена соискателей, – пояснила Свигнева князю. – Сейчас определят, кто с кем будет драться.

Девица с перьями на голове поднялась по ступенькам к престолу, опустилась на колени и протянула мешок владычице Дамрад так, чтобы той не приходилось слишком наклоняться для вынимания жребиев. Изящной лебединой шеей рука правительницы изогнулась и просунулась в мешок, поворошила черепки и наугад достала два из них.

– Деуш Вырвиглаз против Ставро Паромщика! – льдистым перезвоном прокатился по престольной палате голос Дамрад.

Названные псы поклонились ей и друг другу, после чего отошли в сторону.

– Хумо Светлое Ухо против Явора Смутьяна! – провозгласила Дамрад следующих противников.

Соискатели, чьи имена прозвучали, также отошли. Таким же образом все остальные были разбиты на пары, и посередине палаты слуги начали проворно устанавливать сооружение, состоявшее из четырёх столбов на устойчивых широких крестовинах и подвешенной к ним на цепях площадки размером две на две сажени. Столбы огородили бортиками, внутрь которых насыпали несколько бочек железных шариков с шипами. Предугадав вопрос Вранокрыла, Свигнева дала очередное пояснение:

– Побеждает тот, кто удержался на помосте. А проигравшему весьма больно падать…

«Бом-м!» – снова прогудело блюдо. Всё тот же грозно-торжественный голос объявил:

– Главное условие… как и всегда… драться честно… используя лишь свои силы! Хмарь в качестве оружия или вспомогательного приспособления… использовать во время схватки воспрещается! Нарушивший правило… изгоняется с позором вон… и не допускается более до состязаний!

Первым драться выпало Деушу Вырвиглазу и Ставро Паромщику. Деуш, светловолосая нервная бестия с блёкло-красными узорами на руках и плечах, ткнул пальцем в своего противника и процедил сквозь белые клыки, беспрестанно поигрывая мускулами и презрительно приподняв верхнюю губу:

– Твоя задница отведает ежей, недоносок!

Ежами, видимо, называли шарики с шипами, на которые предстояло падать проигравшим. Ставро Паромщик, непроницаемо-спокойный и неторопливый, с гривой тёмно-каштановых волос до пояса, ничего не ответил своему самоуверенному противнику. Пружинисто вспрыгнув на ограждение, следующим скачком он вознёсся на висячую площадку и уже оттуда отвесил владычице Дамрад поклон. Светловолосый пёс, сверкнув голубыми льдинками глаз, тоже легко заскочил на помост, вскинул в приветствии мускулистую руку с толстыми шнурами жил и поклонился повелительнице.

Снова гулкое «бом-м!» – и противники бросились друг на друга. Подвешенный на цепях помост раскачивался, сцепившиеся псы шатались, стремясь подтолкнуть друг друга к краю, и железные бугры мышц перекатывались под их атласно-гладкой, молодой кожей. В начале схватки не было ясно, кто возьмёт верх: Деуш и Ставро боролись с одинаковым остервенением и звериной силой; Вранокрыл поначалу наблюдал за происходящим с отстранённым любопытством, но потом поймал себя на том, что болеет за спокойного и немногословного Ставро, а светловолосому хвастуну желает проигрыша. Впрочем, какое ему было дело до того, кто в эту ночь отправится в опочивальню к владычице? Само состязание занимало его гораздо больше. Князь и у себя дома любил иногда устраивать богатырские игрища – правда, на кону стояли немалые деньги и почётное звание победителя; вот и здесь, отвлёкшись на время от своей тревоги, он не без интереса следил за борьбой этих молодцев со звериным оскалом и заострёнными волосатыми ушами.

– Ах, этот Деуш – такой славный, – сквозь гул, ахи и охи зрителей пробился к уху Вранокрыла щекотный шёпот Свигневы. – Хоть бы он победил!

«Ну и дурища, – презрительно подумал князь. – А ещё в управительницы метит. Мозгов бы прежде набралась! А! Баба, что с неё взять… Ей лишь бы мордашка посмазливее была – вот и победитель». А вслух он пробурчал себе под нос:

– Бахвальщик он и напоказ играет. А вот второй – тот и есть боец настоящий. Готов биться об заклад, что он всех и победит ныне.

Заинтересованно двинув бровью, Свигнева тут же спросила:

– Об заклад, говоришь? И что же ты готов поставить на Ставро?

– Да что угодно, – не особо раздумывая над своими словами, бросил Вранокрыл.

– А готов поспорить на исполнение желания? – с плутовским прищуром улыбнулась Свигнева. – Победит Ставро – мы исполняем твоё желание. Проиграет – уж не обессудь, будешь исполнять наше.

Вранокрыл хоть и увлёкся схваткой, а нюха не потерял – сразу сдал назад, завидев этот хитрющий блеск в глазах девицы.

– Э, дорогуша, ты меня за язык не хватай! Мало ли, что вы от меня потребуете… Ежели уж ставить что-то на кон, так всё с самого начала понятно должно быть, а не с этими вашими… уловками. Ха! Нашла дурачка… Нет, милочка, втёмную играть я не согласен.

– Ну, как знаешь, княже, – сухо отозвалась Свигнева, отодвигаясь. – Придётся мне владычице доложить, что трусоват ты.

– Ну и докладывай, что хочешь, – невозмутимо пожал плечами Вранокрыл. – Я перед вами выкобениваться и что-то вам доказывать не обязан.

Он кожей чувствовал: его прощупывали, проверяли. Пытались на чём-то подловить, вот только пока князь не мог понять, на чём именно. Каждый миг он ждал подвоха, и это затянувшееся ожидание в сумрачном мире изматывало и нервы, и силы. Неуютный холод полз по спине, спускаясь и охватывая ступни, точно Вранокрыл поставил босые ноги на лёд. Ныла поясница, хотелось откинуться, но лавка не имела спинки, и князь утомлённо облокачивался то на одно колено, то на другое. Схватку Ставро и Деуша он досмотрел равнодушно; когда светловолосый пёс шмякнулся с подвесной площадки на «ежей» и взвыл благим матом, а торжественный голос невидимки раскатисто объявил победу Ставро Паромщика, сердце князя даже не дрогнуло, ни одной тёплой иголочки удовлетворения не кольнуло ему душу. Ему стало всё равно.

– Хм, надо признать, ты угадал, княже, – усмехнулась Свигнева. – Ставро и правда победил. Но это пока первая схватка, ему предстоит сразиться с новыми противниками. Посмотрим, дойдёт ли он до самого конца.

Все последующие поединки, которые были достаточно короткими, Вранокрыл смотрел вполглаза, ни за кого особо не болея. А между тем в окружении владычицы появилось новое лицо – высокая сероглазая девушка в длинном жемчужно-сером платье с открытыми руками и плечами. Её тонкий, изящно выточенный стан охватывал сверкающий пояс с драгоценными камнями, а с головы ниспадали восемь чёрных кос. В округлом, как луна, большеглазом лице угадывалось сходство с Рхумором. Девушка села на принесённую с собой подушку у самых ног Дамрад и с улыбкой вложила в протянутую руку владычицы свои тонкие пальчики, заканчивающиеся острыми коготками, и та их расцеловала, бросая на девушку плотоядный взор. Чудо: её злые губы, почти незаметные на лице из-за светлой помады, наконец-то тронуло подобие улыбки. Девушка устремила взгляд больших холодных глаз на качающийся помост, где в это время боролась очередная пара соискателей. Это был уже второй круг: победители первых восьми схваток сражались друг с другом. Девушка порой что-то говорила владычице, а та благосклонно слушала, слегка наклонив ухо. Приподняв лицо своей собеседницы за подбородок, она приблизила свои губы к её рту, и тот с готовностью раскрылся, принимая жадный и долгий поцелуй. Вранокрыл неприязненно содрогнулся.

– Это ещё что за… – пробормотал он.

– А это матушкино сокровище, моя старшая сестра Санда, – пояснила Свигнева. – Её тут так и называют – Сокровище.

– Это что – ещё один ваш обычай? – с плохо скрываемым отвращением усмехнулся Вранокрыл. – Ну и нравы у вас…

– Да, так у нас, навиев, заведено, – спокойно ответила Свигнева. – Старшая дочь нередко остаётся в своей семье и не заводит себе мужей. Она во всём помогает матери и часто разделяет с нею ложе. Вижу, тебе это неприятно? Ничего не поделаешь, это Навь. И коль уж ты к нам попал, лучше держи своё мнение при себе.

А между тем Ставро Паромщик вышел в третий круг, в котором оставались только две схватки. В качестве противника ему достался пёс с красиво серебрящимися пепельно-русыми волосами и чёрной повязкой на правом глазу. Увечье не мешало ему быть великолепным бойцом, что он и доказал, победив в первом и втором кругах.

– Ставро Паромщик против Бигрена Одноглазого! – прогремел объявляющий голос.

Если предыдущих противников Ставро сбросил на «ежей» довольно лихо, то схватка с одноглазым псом затянулась. Верх брал то один, то другой; зрители в напряжении охали и выкрикивали имена борцов – в зависимости от того, кому они желали победы. А Вранокрыл думал: «Отчего я хочу, чтобы победил этот Ставро? Чем он мне так приглянулся? Он даже не человек, он – Марушин пёс, навий». А вот поди ж ты – отчего-то хотелось князю, чтобы этот невозмутимый и угрюмоватый оборотень остался на шаткой площадке, поборов всех, кто выходил против него. И что-то подсказывало ему, что так и случится: уж очень уверенно шёл Ставро к победе, не показывая даже тени страха или сомнений. Он просто обрушивался на соперника и давил его своей медвежьей силой, оставаясь незыблемым, как гора, и внушая ужас каменной маской свирепости на лице. Ни злобы, ни ярости не отражалось в его взгляде, только спокойное леденящее предупреждение: «Я вас всех на одну ладонь положу, другой прихлопну – мокрого места не останется. Уж не серчайте: коли вышли против меня, так пеняйте на себя».

«Будь он человек – славный был бы молодец, взял бы такого в дружину», – проплыло в голове князя.

Бигрен оказался непростым противником для Ставро: он был крупнее и мощнее на вид. На его широкой, бугрящейся мускулами спине уместились бы, наверно, два таких человека, как Вранокрыл. Желая скорее добиться победы, он коварно пустил в ход зубы, и Ставро издал раскатистый рявк – звериный крик боли. Воспользовавшись его слабостью, Бигрен повалил темноволосого оборотня, и они принялись кататься по опасно качавшейся площадке, сцепленные в единый рычащий клубок. Казалось, борцы вот-вот упадут на «ежей» вместе, кубарем скатившись с края… Или один утащит второго за собой.

– Ну, ну, давай, – шептал Вранокрыл, сжимая кулаки. – Поднажми!

Словно услышав его, Ставро извернулся под соперником, ударил… И оказался на ногах. Но коварства Бигрену было не занимать: он принялся раскачивать площадку, вынуждая Ставро потерять равновесие. Однако тот не оробел – ухватился за цепь и взметнулся на столб, держась на его плоской, но очень узкой вершине каким-то чудом.

– Эй, слезай оттуда! – крикнул Бигрен. – Струсил?

Но Ставро взобрался туда не от страха. Высоко взлетев в прыжке, он мощным приземлением расколол площадку пополам, и Бигрен с воплем рухнул на «ежей». Сам же темноволосый пёс избежал падения, повиснув на одной из половинок.

– Ого! – гулко выдохнула вся палата.

Впечатлённые зрители хлопали в ладоши и топали ногами, отчего ступни Вранокрыла ощутили щекотную дрожь пола.

– Победа за Ставро Паромщиком! – протрубил ведущий-невидимка. – Но помост сломан… Нужно время… на его починку!

Ставро между тем лихо спрыгнул на пол за пределами ограждения и поклонился владычице. Та задумчиво теребила подбородок, а в её взгляде зажёгся интерес. Перемолвившись несколькими словами с Сандой, она приветствовала победителя этой схватки милостивым кивком.

Пока сломанный помост сколачивали, зрителей развлекали полуголые девицы, исполнявшие дикую, необузданную пляску под звуки бубна, трещоток и барабанов. Вранокрылу эта пляска показалась судорожными корчами взбесившихся ведьм: девицы взмахивали волосами, сверкали выпученными глазами, скалили клыки и сотрясали своими прелестями так, что князь, чувствуя неловкость, отвёл взгляд.

Помост починили, и началась вторая схватка третьего круга. Глядя на двух дюжих псов, пыхтевших от усилий, Вранокрыл гадал: кто же из них достанется Ставро в соперники в решающем поединке? Может, вот этот детина с коротко выстриженными висками и копной мелких светлых косичек? Ну и шея у него – как у быка! А зад – маленький, поджарый, с тугими полушариями ягодиц, плотно обтянутых кожаными штанами. Или, быть может, его противник – чернявый, с орлиным носом и светло-карими глазами янтарно-жёлтого оттенка?

– А-а! – взревел светловолосый, грохнувшись с площадки.

По его телу струились ручейки крови, а на спине и боку он вынес, выкарабкиваясь из ограждения, нескольких застрявших «ежей». Прочих увечий падение ему не нанесло: кости у него были, по-видимому, просто железные.

Чернявого победителя звали Джеслов Мясник. Может, он и правда трудился мясником, а может, получил это прозвание за свирепость – об этом Вранокрылу оставалось только гадать. Двигался он то гибко и текуче, то вдруг резко подсекал, стараясь зацепить соперника за ноги. За всю схватку Ставро несколько раз был на грани падения, но каким-то сверхъестественным усилием оставался на площадке, показывая не только свою непробиваемую, сметающую всё на своём пути медвежью силу, но и ловкость. Он принимал способ борьбы противника, подстраивался под него; наблюдая за предыдущими поединками, он успел изучить то, как Джеслов двигался, в чём был силён, а в чём – не очень. Впрочем, оба уже несколько выдохлись после трёх кругов, а потому яркое и напряжённое начало боя перетекло в вялое противостояние. Псы просто старались сдвинуть друг друга с места и подтолкнуть к краю, что удавалось им с переменным успехом. Нужно было что-то резкое и неожиданное, чтобы этот тугой узел развязался.

Вдруг Ставро отлетел к краю площадки и едва не сорвался вниз, но успел ухватиться за цепь и повис. От Вранокрыла ускользнуло, почему это произошло: чернявый пёс не наносил явного удара рукой или ногой – Ставро как будто отбросила некая невидимая сила.

– Запрещённый прием! – громовым раскатом раздался грозный голос. – Джеслов Мясник… использовал невидимый удар… хмарью! Он думал… что этого никто не заметит?! Позор! Правила нарушены!

Разочарованное «ах» прокатилось холодящей волной, а Джеслов вскричал:

– У меня это вышло невольно! Простите!

Владычица поднялась на ноги, и все взоры тревожно устремились на неё.

– Вольно или нет, но это противоречит правилам, – щёлкнули, как хлыст, её слова. – Позор ему!

Под свист и улюлюканье Джеслова выпроводили вон, а усталый Ставро спустился на пол и, пошатываясь, приблизился к престолу. Не доходя нескольких шагов до лестницы, он опустился на колени – весь в кровоподтёках, с разбитой губой и пьяным от изнеможения взглядом.

– Встань, победитель, – сказала ему владычица Дамрад, простирая руку вперёд величавым движением. – Тебя проводят в мои покои, омоют и накормят. А завтра, отдохнувший и с зажившими ранами, ты предстанешь передо мной.

***

– Да… Вырождаются князья Воронецкие.

Вонзив острые клыки в мясо на косточке, Дамрад оторвала кусок и принялась сосредоточенно жевать. Длинный стол, за который могла усесться не одна сотня гостей, был накрыт только на двоих; между кушаньями стояли масляные плошки с тлеющими фитильками, и их колышущееся тусклое пламя отражалось острыми искорками в глазах владычицы. С высокой спинки её троноподобного кресла на Вранокрыла пялились уродливые хари вырезанных из дерева чудовищ – полуящеров, полульвов.

Мясо было слабой прожарки, с кровью; Вранокрылу такое не нравилось, и он налегал на птицу и тонкие подслащённые лепёшки, которые пеклись здесь вместо привычного князю хлеба. Рыба тоже оказалась съедобной, невзирая на свой облик чёрной, скользкой и длинной, как змея, гадкой твари. К рыбе был подан незнакомый овощ – горячие печёные клубни, покрытые тонкой серой кожурой, под которой скрывалась золотистая рассыпчатая сердцевина. Назывались эти клубни земняками, так как росли в земле.

– Предок твой, Орелец, присягнув на верность Маруше, служил ей верой и правдой, благодаря ему на вашей земле и установилась её прочная власть, – сказала Дамрад, наливая себе в кубок кроваво-алое зелье. – А о тебе слышала я, что искал ты родства с кошками Лалады. Хотел жену себе взять из Белых гор… Да, не те стали князья Воронецкие, не те. Измельчали.

Алая струя устремилась в кубок Вранокрыла, а древняя жуть во взоре владычицы перелистывала страницы его жизни и скребла ему душу, как острое писало.

– Выпьем за нашу богиню, – произнесла Дамрад.

Князь поднёс кубок ко рту, но вздрогнул и отпрянул от него: не хмельное зелье это было, а кровь. Но ледяная тьма взгляда Дамрад заставила его снова окунуть дрожащие губы в ещё тёплую, солоноватую жидкость и, насилуя своё давящееся горло, сделать несколько глотков. Владычица же легко выпила всё до дна и со зловещим стуком, гулко отозвавшимся внутри у Вранокрыла, поставила кубок на стол. Её тонкие губы алели кровавой полоской.

– Незабвенная наша богиня… Пусть ей крепко спится в пустоте, – глухо промолвила она. И, царапнув князя пристальным прищуром глаз, пояснила: – Буду с тобою откровенна, Вранокрыл, и скажу правду, которой даже не все навии знают. Хоть и выглядишь ты недоростком по сравнению со своими предками, но ты – последний из преданного Маруше княжеского рода, и больше некому на земле Яви исполнить то, что необходимо будет исполнить. Поэтому ты должен знать всё как есть…

Вранокрыл, проглотивший вместе с тошнотворной кровью и горькие, язвящие его гордость упрёки, застыл, внимая тревожной тайне, готовой вот-вот открыться. В голосе Дамрад отдавалась угрюмым эхом гулкая печаль.

– Нет больше Маруши. Она уснула очень давно, и всё, что у нас осталось от неё – это хмарь. Хмарь – рассеявшаяся в пространстве душа богини, остатки её силы, которая питает нас. Пойдём со мной.

Вранокрыл не верил своим ушам. Маруши нет? А может, Дамрад просто выжила из ума в своём сумеречном мире и несёт бред? Сказанное ею не укладывалось у него в голове, разрывая череп изнутри: годы поклонения несуществующему божеству встали перед ним дико и страшно в своей невероятной нелепости. Даже предположить жутко – не то что поверить…

А между тем перед его взором раскинулись огромные пустые покои, наполненные тусклым зимним светом стен. Зеркальный простор гладкого пола отражал в себе ребристые колонны, напоминавшие природные каменные выросты в пещере, а посередине, в мерцающем круге из тлеющих лампад, на высоком круглом подножии белела статуя волчицы, выполненная всё из того же светящегося камня. Волчица была изображена беременной: с её раздутого брюха свисали набухшие соски.

– Маруша и Лалада были сёстрами-близнецами – светлыми богинями, только Маруша избрала волчью ипостась, – молвила Дамрад. Отзвук её голоса льдисто звенел, одинокий и сиротливый в этом огромном пространстве. – Отец Род завещал сёстрам беречь равновесие и порядок в мире и быть половинками друг друга, правой и левой рукой, ветвями одного древа. Но Маруше хотелось большего. Она желала сама стать творцом мира – другого, но не хуже, чем отцовская Явь. И она создала Не-Явь – Навь. То, что у неё вышло из этого, ты видишь вокруг себя. Населив мир живыми тварями и вдохнув в них душу и разум, Маруша научила их многому, но удалось ей не всё. Мы, навии, не знаем чувства, которое зовётся у вас любовью. У нас есть только плотское желание, телесная чувственность и жажда обладания – зови, как хочешь. Маруша старалась делать всё по-своему – так, чтобы её мир отличался от Яви, но собственное творение не удовлетворило её. Вышло не так, как она хотела, но ничего исправить она уже не могла. Она была очень суровой к нам, её детям, часто гневалась на нас, когда мы не оправдывали её ожиданий. Её гнев и горечь стали переполнять Навь, разрушая её изнутри и отравляя нас… Здесь сохранилось очень много этого гнева, растворённого в воздухе, земле и воде; впустив его внутрь, любое живое существо неизбежно меняется. Просочился он и в Явь – потому-то создания, которых вы зовёте Марушиными псами, так свирепы. А потом, пресыщенная горечью и разочарованием, Маруша уснула. Уничтожить своё творение у неё не поднялась рука, и она предпочла уйти сама. И мы остались одни… В мире, который продолжает разрушаться, в мире с израненной душой. С её уходом ушёл и свет: наше солнце потускнело и стало таким, каким ты его видишь. Душа Нави стонет, а сам мир трещит по швам. Стали образовываться дыры, высасывающие Навь в пустоту междумирья… Мы, насколько нам позволяет наше умение, латаем эти прорехи стяжками из волшбы, чтобы предотвратить гибель Нави. Воронка в небе – самая старая и самая опасная дыра. Она еле держится, в ней есть небольшая утечка, которую мы устранить не можем, потому что трогать воронку нельзя: малейшая попытка исправления приведёт к разрушению стяжек. Мы не знаем, сколько Навь ещё простоит. Пока она держится, но это не будет длиться вечно. Однажды настанет предел, и она погибнет вместе со всеми нами. Поэтому, княже, нам нужен новый дом, ибо старый разрушается без своей создательницы и скоро похоронит нас под своими обломками. Нам необходимо новое пространство для жизни. Единственный выход для нас – покорить Явь: больше нам некуда идти. Каждое дышащее существо хочет выжить, и мы не исключение.

Голос Дамрад смолк, давая Вранокрылу время осмыслить услышанное. А князь слушал и погружался в тёмную пучину холодной обречённости… «Война» – это слово поднималось из мрака стоглазым, многоруким чудовищем с огромной прожорливой пастью.

– Необходимость переселения стала ясна мне уже давно, – продолжила Дамрад, медленно шагая по залу и скользя краем белого плаща по ледяной глади пола. – Навь – огромный мир, состоящий из разрозненных государств и терзаемый войнами за передел владений. Готовясь к будущему походу, я объединила под своей властью пять земель размером с твоё княжество, чтобы иметь достаточное войско… Новое, объединённое государство, в котором я правлю, зовётся Дланью: пять земель – пять пальцев. Главы прочих государств пока не спешат присоединяться к походу: кто-то колеблется, а кто-то пока уповает на то, что нам удастся неограниченно долго сдерживать образование дыр и что Навь простоит ещё много веков нерушимой. Что ж, это их выбор. Но и без них в моих руках сосредоточена большая сила, достаточная для покорения пространства, равного или даже превосходящего Длань по размерам. Если по ходу дела кто-то из соседей пожелает присоединиться – что ж, тем лучше, возражать не буду. Если всех навиев спасти я не смогу, то выведу из обречённого мира хотя бы тех, кто захочет этого и деятельно поучаствует в освоении новых земель.

Серый, безграничный сумрак затянул её взгляд, от беспощадной решительности которого становилось холодно и страшно, а в очертаниях жёстко сжатых губ читалось: «Ничто меня уже не остановит». Вранокрыл видел и чувствовал: она не шутит.

– Осмелюсь спросить: а я каким боком здесь? – нарушил он торжественно-мрачное молчание колонн и покой исполинской каменной волчицы. – Зачем тебе нужен я?

Дамрад повернулась и зашагала в другую сторону, заложив под плащом руки за спину.

– Кошки с их белогорским оружием – орешки, которые не так-то просто разгрызть, – проговорила она. – С тех древних пор, когда Лалада и Маруша были сёстрами – не разлей вода, прошла бездна времени, и наши с ними пути разошлись бесповоротно. У них есть сила, способная уничтожать нас, обращая в прах, но и мы способны кое-что противопоставить этой силе… В Мёртвых топях похоронено стотысячное войско, которое полегло в великой Битве пяти народов; за тысячи лет хмарь растворила их души в себе и теперь струится в их жилах. Она способна заставить их сердца биться, а тела двигаться. Эти воины не мертвы, они просто спят, упокоенные глубоким Марушиным сном. Их разум – это тоже хмарь, через которую им можно передавать свою волю и направлять в бой. Древняя сила Павшего войска способна противостоять силе дочерей Лалады. Мы заставим спящих воинов восстать из топей, и они с востока двинутся на Белые горы, попутно сминая и уничтожая Княжество светлых рек, а мы пойдём с запада, зажимая таким образом кошек в тиски. Главное – разбить дочерей Лалады, а прочие сдадутся под нашим натиском легко и скоро. Людям не выстоять против навиев. А поведёшь древнее войско в бой ты – вот зачем ты нам нужен, Вранокрыл. Твои земли останутся нетронутыми, обещаю. Как-никак, в них почитают нашу богиню – это вам зачтётся.

Древнее сказание раскрыло над князем свои мрачные крылья, на которых летел сквозь века горький отголосок того страшного побоища. Обильная жатва была тогда у смерти… Один из воевод увёл с поля битвы своё войско, а четыре остальных погрузились в воду, неустанными потоками ниспровергаемую с неба. В кого или во что превратились павшие воины, покоясь под холодной толщей болотной жижи? Неужели топи не переварили их в своей утробе, а сохранили нетленными и способными подняться для новой битвы под чужим для них знаменем Нави?

– Тревожить покой павших – ужасно, – проронил Вранокрыл. – Они уже отмучились, отстрадали своё, зачем поднимать их из могилы и впутывать в войну, к которой они никакого отношения не имеют?

– А тебе лишь бы найти предлог, чтобы уклониться от дела, предназначенного тебе уже самой твоей принадлежностью к роду князей Воронецких, присягнувших на верность Маруше, – уничижительно дёрнула уголком мертвенных губ Дамрад.

– Вот именно – Маруше, – сказал князь. – Маруше, а не навиям. А если, как ты говоришь, богиня заснула, то я не обязан участвовать во всём этом.

Скрестив руки на груди, Дамрад вскинула подбородок, показывая его властно-упрямые, жёсткие очертания. Её глаза мерцали непоколебимой беспощадностью из-под тяжёлых, презрительных век, не обещая Вранокрылу ничего хорошего.

– Дело твоё, княже, – молвила она ровным, пугающе спокойным голосом. – Не желаешь – не участвуй, но учти, что когда всё начнётся, никто не даст за твоё княжество и ломанного гроша. Твоё участие в походе – это твёрдый залог безопасности твоих владений и твоего народа. Ежели ты отказываешься – что ж, воля твоя, но при этом Воронецкое княжество постигнет участь всех остальных земель, которые мы намерены покорить. Выбор за тобой. Я как государыня Длани считаю себя ответственной за доверившихся мне навиев точно так же, как если бы они были моими детьми. И я сделаю всё, чтобы избавить их от смертельной угрозы, под которой они живут здесь. Готов ты или нет так же позаботиться о своём народе и, если потребуется, пойти ради него на жертвы – это и покажет, состоятелен ли ты как государь. Думай, Вранокрыл. А пока ты думаешь, я покажу тебе ещё одно наше оружие, на которое мы делаем ставку в будущем походе на Явь. Надеюсь, это развеет твои сомнения насчёт того, можем ли мы рассчитывать на победу. Идём.

И снова – день, похожий на ночь. Тусклое пятно Макши озаряло дворцовые постройки, ярко белевшие лунным мрамором, а пронзаемая молниями воронка в небе нависла над миром немой угрозой. Край плаща Дамрад скользил по множеству ступенек высокого крыльца, у подножия которого нетерпеливо били копытами два коня – угольно-чёрный и белоснежный. Марушины псы и сами передвигались очень быстро в своей звериной ипостаси, а лошадей использовали только воины при необходимости сражаться в человеческом облике и доспехах. Разумеется, и государыня ездила верхом: не к лицу было правительнице бегать на своих четырёх, как простые псы.

Коней под уздцы держал Рхумор, и у Вранокрыла сразу ожил под сердцем тлеющий уголёк затаённой злобы… Впрочем, великолепные кони отвлекли его от тяжких дум и послужили бальзамом для уязвлённой души – могучие, высокие, с буграми развитых мускулов. Их лоснящиеся атласные гривы достигали колен, а хвосты подметали кончиками каменную плитку площадки перед крыльцом; у чёрного на голове красовался шлем из тёмной брони с хохолком из чёрных перьев, а на морде белого серебрился светлый с белыми перьями, украшенными блёстками. Рхумор поддерживал стремя, когда Дамрад садилась на белого коня, а Вранокрыл вскарабкался в царственно-роскошное, высокое седло сам: ему стремянного не предоставили.

Они выехали из высоких белых ворот, выполненных в виде двух соединённых волчьих голов с неестественно широко разинутыми пастями, и поскакали по каменному мосту на головокружительной высоте над туманным ущельем – замковым рвом эту холодящую до мурашек бездну язык не поворачивался назвать. Ноздри коней испускали белёсые клубы пара, копыта гулко звенели подковами, а владычица Дамрад сидела в седле как влитая. Нельзя было не залюбоваться её сильными, изящно вылепленными ногами в высоких сапогах, но картинка её поцелуя с Сандой заслонила это красивое зрелище и вновь вызвала у князя тошнотворное отторжение.

Копыта звенели по выложенной светящимся камнем дороге, а по правую и левую руку от всадников проплывал сияющий лунной белизной город. В его зодчестве господствовала всё та же устремлённая в небо заострённость и странные, словно истаявшие формы, так что здания казались выточенными из льда. Их морозная красота дышала вечной зимой, и Вранокрылу было трудно представить, что на чёрных голых деревьях иногда появлялась листва. Холодным и чужим был этот мир, а его небо пугало и грозило лениво вращавшейся воронкой. Впрочем, эта величественно-жутковатая лень таила в себе дремлющую силу, которую с трудом сдерживала натужная сетка молний-нервов, натянутых до предела.

Дамрад остановила коня на высокой, огороженной перилами площадке, с которой открывался захватывающий дух вид на белокаменный город. Около площадки лепилось несколько деревьев – кряжистых, узловатых стариков с могучими стволами. Вранокрыл тоже остановился, с трудом удерживая своего грозного, норовистого коня, который вёз его как будто из одолжения и повиновался с неохотой. В красных глазах-угольках этого зверя светился отнюдь не лошадиный ум… Или, быть может, это мерещилось князю?

– Посмотри, Вранокрыл! – торжественно воскликнула Дамрад, простирая руку в длинной замшевой перчатке над величественным свидетельством искусности мастеров-зодчих, создавших этот город словно бы из луны, раздробленной на кирпичи и блоки. – Видел ли ты у себя в Яви что-то подобное? Моя душа скорбит при мысли о том, что эта красота должна погибнуть… Что ты так смотришь? Да, ты не ослышался. Навии отнюдь не бесчувственны, хотя их чувства и отличаются от привычных тебе.

– Я не отказываю вам в способности чувствовать, – ответил Вранокрыл. – И ничего подобного я никогда не видел. Давно хотел спросить: как зовётся этот чудесный сияющий камень, из которого у вас всё построено?

– В самом камне чуда нет, а сиять его заставляет искусство зодчих, – ответила владычица. – При этом они отдают своим творениям часть души, которая уже не восстанавливается. А когда зодчий истратит всего себя, он обретает вечный покой в стене своей последней работы. Он не умирает, а продолжает жить в том, что им построено.

– Он? Значит, ваши зодчие – мужчины? – спросил Вранокрыл.

– Этот дар встречается среди навиев обоих полов, – проронила Дамрад, словно бы досадуя на такое распределение способностей. – Это – призвание, которое забирает у мастера всю жизнь, требуя преданного служения, и потому зодчие часто не создают семью. Они отдают себя своему делу. Но едем дальше!… – Дамрад повернула своего коня, и звонкие копыта зацокали по каменным плиткам. – Мне не терпится показать тебе, чем мы будем побеждать дочерей Лалады.

Они выехали за пределы города, где раскинулась чаша каменистого пустыря. Завидев ржавый отблеск света на складчатой стене скал, окружавших это место, Вранокрыл насторожился, а донёсшийся до его ушей гулкий железный перезвон подтвердил его догадку. Они приблизились к огромному котловану, в котором была устроена небывалых размеров многоярусная кузня с плавильными печами, похожими на чудовищ с огненными пастями. Здесь гнули спины тысячи рабочих, которые сверху казались не больше муравьёв. Гул, грохот, звон, шипение и треск, отрывистые крики – работа шла полным ходом.

В самом сердце кузни-котлована зияло тёмное горло земной воронки – родной сестры небесной, только меньшего размера и как бы подёрнутой полупрозрачной пеленой с голубоватыми светящимися прожилками. Сквозь пелену могучими грузовыми стрелами опускали клетки-кубы, внутри которых переливались радужные пузыри какого-то вещества легче воздуха, а вытечь ему не позволяла густая сеть молний, оплетавшая стенки кубов. Когда их доставали из воронки, вещество в них затвердевало, напоминая своим светлым блеском серебро. Его отправляли в плавильные печи.

– Сила богов – в борьбе против невозможности! В создании миров в кажущейся пустоте! – перекрывая голосом гул и гром, воскликнула Дамрад, глаза которой зажглись рыжим огнём кузни, а подсвеченное снизу лицо казалось уродливой алчной маской. – А сила нашего нового оружия – в возможности невозможного! Хмарь никогда не бывает в твёрдом состоянии, но при погружении в дыру затвердевает. Кромешный холод междумирья делает с нею то, чего, казалось бы, никогда не может произойти. Твёрдую хмарь можно плавить и ковать из неё любое оружие.

– Я думал, хмарь – чёрная, – пробормотал Вранокрыл.

– Ты теперь по другую сторону Калинова моста, – сказала Дамрад. – И видишь истинный цвет Марушиной души нашими глазами. У вас, в Яви, представления о ней вывернуты наизнанку. Хмарь в Нави – это свет, в то время как вы у себя считаете её тьмой.

В котлован можно было спуститься на грузовой площадке. К ним подбежал один из грузчиков – чумазый, потный, в шрамах от ожогов, и схватил коней под уздцы.

– Великая Госпожа! – раболепно поклонился он, кривя в улыбке-оскале изуродованные губы. – Ты с проверкой? У нас всё в порядке, работа кипит!

– Это хорошо, – усмехнулась Дамрад, спешиваясь. – Спусти-ка нас.

– Будет исполнено, Великая Госпожа!

Вранокрыл тоже слез с седла и с опаской встал на площадку. Загрохотали цепи, и они с владычицей начали медленно, с толчками, опускаться в гремящее и гудящее огненное пекло. Горячий воздух шевелил волосы, жар печей стягивал кожу, и уже спустя несколько мгновений Вранокрыл был на грани обморока. Как только рабочие сами не плавились в этом горниле? Как они здесь дышали? Несмотря на то, что котлован находился под открытым небом, в воздухе кузни можно было, наверное, печь хлеб – так казалось шатавшемуся от дурноты князю.

А вот владычица, казалось, чувствовала себя отлично. В развевающемся в потоках раскалённого воздуха плаще она шагала по узкому мостику к круглой каменной купели, в которой лежали выкованные мечи. Выглядели они пока не слишком изысканно – все рябые, в следах от ударов молота, словно покрытые оспинами лица: видно, им ещё предстояла окончательная отделка, но чёрное сердце потаённой грозной силы уже билось в них. Подняв один из клинков, Дамрад окинула его пытливым, ласкающим взглядом.

– Выглядит, как обычная сталь, но это хмарь, – сказала она. – Спасения от такого оружия нет ни для кого, даже для дочерей Лалады. Малейшая рана, нанесённая таким клинком, должна неминуемо губить их.

– Почём вам знать, что оно для них смертельно? – пропыхтел задыхающийся Вранокрыл. – Вы что, уже испытывали это оружие на них?

Губы Дамрад покривились в заносчивой усмешке.

– Нет, на дочерях Лалады мы его, конечно, не испытывали, – язвительно отчеканила она. – Но нам удалось добыть несколько образцов белогорского оружия. Так вот, клинки из твёрдой хмари способны прекрасно противостоять его волшбе. А если ударить умеючи, то белогорский клинок может и вовсе разлететься на куски. Можно себе представить, какие раны нанесёт твёрдая хмарь кошкам, если на обычных людей она действует… сейчас ты увидишь, как!

По приказу владычицы привели раба – худого, забитого мужичка с растрёпанной копной завшивленных волос и безнадёжно свалявшейся в колтуны бородой. На его тощих, покрытых сыпью боках можно было пересчитать все рёбра, а впалые глаза во тьме измождённых глазниц испуганно поблёскивали, когда несчастный затравленно озирался.

– Это пленник из Яви, – пояснила Дамрад Вранокрылу. – Не беспокойся, он не из твоего княжества. Смотри же!

Глаза невольника страдальчески выпучились, а горло издало короткий хрип: клинок вошёл в его тощий живот с сивой полоской мохнатой поросли и вышел из спины.

«Вот тебе и баба, – мелькнуло в раскалённой до одури голове князя. – Ударчик-то – ого-го… Экая силища».

Владычица Дамрад между тем мощным, резким движением выдернула клинок, и пленник рухнул на колени – вроде бы, ничего сверхъестественного, но тут произошло то, отчего князя в этом невыносимом пекле охватил пронизывающий холод. Сначала у раба застыли глаза, побелев и словно схватившись ледяной глазурью; затем морозная волна высеребрила ему все волосы, а после в считанные мгновения охватила всё тело, обратив его в неподвижное изваяние. Владычица постучала костяшкой указательного пальца по бледному, мерцающему инеем лбу – раздался гулкий звук. Потные, раздетые по пояс рабочие огромной двуручной пилой развалили тело от макушки до паха пополам, а владычица в ответ на полный ужаса и отвращения взгляд князя усмехнулась:

– Даже оттаяв, он всё равно не ожил бы. А так, коли охота, можно изучать строение внутренностей тела, хе-хе!

Розовато-жёлтая лужа блевотины излилась на мостик из мучительно вывернувшегося желудка князя, забрызгав ему мыски сапогов. Ухватившись за нагретые перила, он ронял тягучую слюну, содрогался, передёргивался и икал. Сквозь жаркое облако дурнотного жужжания до его слуха донёсся насмешливый голос Дамрад:

– Ну-ну, какой наш гость впечатлительный!

Никому не было дела до случившегося: вокруг продолжалась работа, гул и грохот не смолкал. Владычица протянула меч Вранокрылу:

– Желаешь посмотреть поближе?

Князя накрыло волной тяжёлого, потустороннего холода, которым веяло от клинка, а свирепая дурнота-мясник острым ножом подрезала ему внутренности, готовясь вытянуть их наружу. Вранокрыл отшатнулся от протянутого меча, а Дамрад клыкасто расхохоталась.

– Плох тот воин, который боится оружия! Как же ты станешь во главе Павшего войска, княже, ежели от одного вида настоящего боевого клинка готов упасть в обморок?!

Вранокрыл и сам не мог понять, что за слабость на него накатила. Никогда он не боялся ни крови, ни потрохов – ни скотских, ни человеческих, а тут словно его самого освежевали живьём и заставили жрать собственную требуху. От одного взгляда на неотшлифованный, грубый клинок с замёрзшей на нём кровью душа расползалась на полосы, хотелось взрезать себе горло, лишь бы не прикасаться к этой смертоносной тьме, принявшей вид меча. А может, просто чудовищный жар кузни на него так действовал? Настала пора отсюда выбираться.

– Государыня, мне с непривычки нехорошо стало от жары да духоты, а вовсе не от вида оружия, – глухо пробормотал он немеющими и сухими, непослушными губами. – Глоток свежего воздуха – вот и всё, что мне сейчас требуется.

– Что ж, пойдём на свежий воздух, коли так, – сказала владычица Дамрад, колко-проницательным прищуром показывая, что ничуть не обманута таким объяснением, но из вежливости принимает его. – Ты видел достаточно, теперь думай.

***

Чернота гробницы Махруд была столь глубока, что казалась подвижной и живой, подчинённой какому-то внутреннему дыханию – то расширяющейся, то сужающейся, как зрачок. Эта ступенчатая пирамида состояла из семи ярусов, а к её верхушке вела длиннейшая лестница, подъём по которой стоил, должно быть, немалых сил. На первом, самом крупном и мощном из ярусов лестницу перегораживали высокие врата в виде башенки с зубчатым верхом.

Желтоватый блин Макши завис над вершиной гробницы, венчая её снопом мутного света, в лучах которого внешняя отделка башни зеркально поблёскивала. По лестнице медленно и задумчиво поднимались и спускались навии, и среди них можно было заметить целые семьи – жён с двумя-тремя мужьями и детьми разных возрастов. Посетители текли к пирамиде неиссякаемым потоком; перед тем как начать восхождение, все облачались в чёрные плащи с наголовьями. Те же, кто спускался оттуда, имели не то сосредоточенный, не то потрясённый вид: с заторможенными, устремлёнными в одну точку взорами они рассаживались и отдыхали на обломках каменных блоков, раскиданных широко окрест гробницы и оставшихся здесь, по-видимому, со времён её строительства.

Вранокрыл с владычицей Дамрад приехали сюда в двухместных носилках, представлявших собою крытый кузов на двух жердях. Шестеро псов-носильщиков бесшумно и неутомимо бежали с раннего утра, чтобы доставить Великую Госпожу и её гостя к гробнице главной жрицы Маруши.

– Махруд – последняя из Великих Жриц, служивших Маруше до её успения, – рассказывала Дамрад, мерно покачиваясь на своём месте. – Она застала и само успение – это случилось на её веку. Махруд приносила многие жертвы и устраивала великие службы, пытаясь вернуть богиню, пробудить её, но всё было тщетно. Тогда она собрала своих учениц и помощниц в главном храме Чёрная Гора и сказала им: «Я ухожу вслед за Матерью нашей: не нахожу в себе сил жить далее в скорби, ибо опустел мир без неё. Я исчерпала все средства, стараясь пробудить Мать». С этими словами она назначила свою преемницу из числа присутствовавших и завещала ученицам и их последовательницам содержать её тело в храме и ухаживать за ним, как за живым – обмывать, переодевать, причёсывать. Потом она села, закрыла глаза и просто перестала дышать. Несколько дней ученицы во главе с новой Великой Жрицей наблюдали и ждали, не задышит ли Махруд, не откроет ли глаза… Но та сидела безжизненная и недвижимая, нерушимо сохраняя то же самое положение. Её тело не расслаблялось, не падало, суставы оставались гибкими, а кожа – тёплой. Но ни сердцебиения, ни дыхания не улавливалось.

Ожидание продолжалось: все думали, что Махруд погрузилась в сон, как Маруша. Её пытались разбудить – окликали, тормошили, прикладывали лёд и даже кололи иголками, но всё было бесполезно. Кто-то, стараясь вернуть её к жизни, сделал небольшой надрез на её коже… Выступившая кровь имела не текучий, а студенистый вид, тогда как руки Великой Жрицы всё ещё хранили тепло. А между тем, прошло уже две седмицы. Махруд не двигалась, не дышала, не ела и не пила. Помощницы, находившиеся около неё денно и нощно и сменявшие друг друга по мере усталости, наблюдали внимательно и заметили бы признаки жизни, ежели бы таковые проявились.

Через месяц Махруд явилась во сне к новой Великой Жрице. Она просила не скорбеть о ней и не ждать её возвращения. Шли дни, которые складывались в годы, а тело Махруд оставалось нетленным и всё в том же положении. Жрицы, обмывавшие её и менявшие на ней одежду, дивились теплоте её рук. Она сидела как живая, хотя вот уже несколько десятилетий не принимала ни пищи, ни питья. Даже если она и дышала незаметно для всех, то давно должна была умереть от голода и жажды.

Спустя семьдесят лет после успения Махруд новая Великая Жрица приняла решение захоронить её в храме, для чего тело поместили всё так же, сидя, в деревянный короб, крышку которого заколотили наглухо, а потом опустили в гробницу, под каменную плиту. Там Махруд провела ещё семьдесят лет.

Великая Жрица снова сменилась. Когда заметили, что из щелей вокруг надгробной плиты на могиле Махруд начала сочиться хмарь, решили открыть крышку… И что же? Тело пребывало в неизменном виде, только чуть подсохло и похудело. Его вынули из короба, поражаясь тому, что суставы легко гнулись, а кожа оставалась тёплой. Долго выслушивали сердце и дыхание – ничего… А хмарь всё сочилась и сочилась из тела беспрестанно в течение месяца. Потом это прекратилось на целый год, а затем возобновилось. Тогда было решено построить новый главный храм, а Чёрную Гору навеки оставить гробницею Махруд. Раз в год в одно и то же время тело начинает источать хмарь, и к нему из разных краёв и земель стекаются навии, дабы увидеть своими глазами чудо. Каждый навий считает своим долгом хотя бы раз в жизни совершить путешествие к гробнице и посетить Махруд, сидящую без какой-либо поддержки в неизменном положении…

Заворожённый этим рассказом и почти убаюканный покачиванием носилок, Вранокрыл примолк. Когда голос Дамрад стих, он, разлепив ссохшиеся губы, полюбопытствовал:

– И сколько она уже так сидит?

– Одиннадцать веков, – последовал ответ.

Внутри кузова царил почти полный мрак: окошки на дверцах были прикрыты бархатными занавесками. Чуть отодвинув одну из них, Дамрад задумчиво смотрела наружу, закутанная на сей раз в плащ глубочайшего чёрного цвета. Вранокрылу выдали такой же: видно, он был обязательным предметом одежды при посещении гробницы.

Разминая затёкшее во время долгой поездки тело, князь выбрался из носилок. Чёрная пирамида, вяло ласкаемая лучами Макши, нависла над ним зловещей громадой, чей покой был незыблем уже много веков. Она казалась олицетворением самой Нави – такая же тёмная, жутковатая и дышащая незримой опасностью. Располагалась гробница на каменистой безжизненной равнине, где не росло ни кустика, ни травинки, лишь вдалеке, на границе неба и земли темнели невысокие холмы.

Четверо псов остались у носилок, а двое пошли с владычицей и Вранокрылом в качестве сопровождения. Поднимаясь по древним, выщербленным, избитым временем ступеням, князь пыхтел, отдувался и завидовал Дамрад, которая словно скользила по воздуху над лестницей. Её окутанная чёрным плащом фигура не отличалась от прочих, а лицо было скрыто низко надвинутым наголовьем, и потому никто не узнавал её, не кланялся и не падал ниц: все посетители с самоуглублённым выражением на лицах неспешно одолевали ступеньки.

Когда они проходили через врата, по плечам Вранокрыла скользнула холодная тень. Ему чудился пристальный взор кого-то невидимого, устремлённый на него не то сверху, не то сбоку… Он не мог понять точно, откуда. Пространство смотрело на него со всех сторон.

Их путь лежал в прямоугольную постройку на вершине пирамиды. Могучие створки деревянных, окованных сталью дверей были распахнуты, впуская внутрь вереницу молчаливых паломников. Смешавшись с прочими навиями, Дамрад с Вранокрылом и сопровождающими их Марушиными псами попали в просторный проход, по обе стороны которого на высоких узких тумбах покоились шары из светящегося камня. В стене, мимо которой шагал князь, плыло его отражение: внутренняя отделка была столь же гладкой, как и внешняя, только здесь стены мерцали серебристыми прожилками.

Миновав ещё одни распахнутые двери, они оказались в покоях с довольно невысоким плоским потолком. Здесь стены тоже торжественно и угрюмовато блестели чёрным мрамором, а в отделанной светящимся камнем нише на ступенчатом возвышении сидел кто-то в белых одеждах и высоком, драгоценно мерцающем головном уборе. Посетители подходили, задерживались на краткое время у ниши, глядя вверх на сидящую фигуру; ни одного звука не срывалось с их благоговейно сомкнутых губ, а выходили все с одинаковым выражением на лицах, словно пережили величайшее потрясение в своей жизни. Вранокрыл сперва не мог взять в толк, чем все были так впечатлены, но когда приблизился к нише…

Старицей эту женщину назвать не поворачивался язык: на её лице не было заметно глубоких морщин, только кости черепа несколько выпирали, туго обтянутые кожей янтарно-желтоватого оттенка. Сидела она, подвернув ноги калачиком и расположив на коленях кисти сухих рук с худыми узловатыми пальцами. Длинные изогнутые ногти блестели, имея вполне живой и здоровый вид, а волосы были скрыты островерхой шапкой с высоким околышем, изукрашенным золотой вышивкой и драгоценными камнями. Глазные яблоки под впалыми веками, должно быть, давно иссохли, но Вранокрыла охватила ледяная жуть, а ощущение незримого взгляда возобновилось и усилилось до наводящей оцепенение невозможности. Да, именно она, эта женщина в белом шёлковом балахоне с широкими рукавами и с тонкой цыплячьей шеей, видневшейся из треугольного ворота, смотрела на него отовсюду, и ей для этого не требовались глаза. Бестелесный, вездесущий взгляд читал его мысли и душу.

«Ежели ты истинный государь и отец народа своего, ты ради него примешь не только меч в руку свою, но и смерть в тело своё».

Но что видели другие, глядя на эти нетленные мощи, и чего не видел Вранокрыл? Истечение хмари. Едва стоило князю подумать об этом, как он тотчас же узрел радужные струйки, выползавшие из складок одежды, из узких хищных ноздрей тонкого горбатого носа и из-под сомкнутых век Великой Жрицы. Подобно ртути, это вещество собиралось в мелкие шарики, которые в свою очередь объединялись в крупные пузыри и длинные тяжи, распространяясь по покоям и вытекая через дверной проём. Вранокрыл стоял по колено в живой, подвижной радужной сущности, но не чувствовал от неё ни холода, ни тепла.

«Бух… бух… бух», – ощущал он толчки какого-то огромного сердца, которое, казалось, скрывалось где-то в недрах пирамиды. Его биение наполняло всё вокруг, и пространство дышало ему в такт, захватывая власть над всем живым. Во внезапно упавшей чёрно-мраморной тишине Вранокрыл обострившимся до головокружения слухом улавливал дыхание навиев: оно тоже сообразовывалось с толчками невидимого сердца… Да и сам князь невольно начал чувствовать, что дышать иным чередом не мог: ощущал дурноту и взрывное распирание под рёбрами, если не старался попасть в лад с глубинным биением.

Так он стоял и дышал.

Бух – вдох. Бух – выдох…

И все вокруг него дышали так же.

Он становился частью всего этого действа. Разум растворялся в потоках радужной «ртути», тело стремилось двигаться одновременно с остальными, вплоть до совпадения малейшей дрожи пальцев, а сердце, замедляясь, бухало в лад с подземным.

Чья-то рука повлекла его прочь от ниши, а его ноги не желали уходить – заплетались и спотыкались, норовя повернуть обратно, под спокойно-зловещие, древние чары желтолицей женщины в белом, которая – постижимо ли уму? – сидела так уже более тысячи лет.

…Он выплыл из наваждения, когда упругий холодный ветер откинул наголовье его плаща и упрямой ладонью упёрся ему в грудь. Рот оставался немым, по-рыбьи ловя воздух, а впереди лежал длинный головокружительный спуск.

– Некоторые полагают, что Махруд жива, просто погружена в подобие беспробудного сна, когда телесная жизнь приостанавливается, но душа не покидает землю, – коснулся его слуха голос Дамрад, приглушённый ветром. – И что она может вернуться, чтобы помочь навиям в лихую для них годину. Не знаю… Казалось бы, куда уж хуже? Навь покрыта шрамами и незаживающими увечьями, дыры образуются одна за другой, и тысячи навиев гибнут, прежде чем мудрые жрицы успевают создать для очередной прорехи заплатку. По моему разумению, более лихие времена трудно себе вообразить. На месте Великой Жрицы я бы давно вернулась! Но она не возвращается. Что ж, пусть те, кто хочет верить, верят в это.

***

Пламя светочей озаряло искрящиеся ледяные сокровища пещеры, казавшейся бесконечной. С потолка свисали мерцающие занавеси застывших водопадов, пучки пушистых кристаллов, полупрозрачные бороды сосулек, а с пола тянулись вверх причудливые выросты, до оторопи напоминавшие целые семейства людей, обращённых в ледяные столпы смертоносным касанием клинка из хмари – мужчин, женщин, детей. Вранокрыл, ёжась от холода и поскальзываясь, пробирался среди каменных и ледяных глыб следом за ловкой Дамрад, которая горной козочкой скакала по всем этим препятствиям. Шестеро Марушиных псов бесшумно сопровождали их.

В потолке пещеры раскинулось небывалое чудо – небольшое перевёрнутое озерцо. В обрамлении из застывших водопадов колыхалась водянистая поверхность, и Вранокрылу показалось, будто его подвесили за ноги вниз головой: слишком невероятной казалась мысль, что он стоял на полу, а водное зеркало блестело над ним. Но, тем не менее, это было так.

– Вот мы и пришли, – сказала Дамрад, и пещера окрасила её голос в звенящие ледяные тона. – Это Калинов мост, вид со стороны Нави. С вашей стороны он выглядит иначе… По сути своей это такая же дыра, как и остальные, которые образовались от гнева Маруши, только открывается она не в междумирье, а в Явь. Это самая безопасная из всех дыр. Мы её закроем, когда великое переселение навиев завершится – для этого есть заклинание, которое хранится в Душе Нави. Прочие дыры мы так закрыть не можем: междумирье не даёт. Но, закрыв Калинов мост, мы можем уже не беспокоиться, что разрушение из Нави каким-то образом поползёт за нами следом и заразит Явь.

Отблеск огня светочей плясал и сворачивался у неё в глазах маленькими ящерками, дыша Вранокрылу в лицо обездвиживающими чарами. Невидимые ледяные обручи сковывали князя по рукам и ногам, а язык лежал во рту как мёртвый.

– В Яви Калинов мост окружён мороком, не пропускающим нежелательных гостей, – затягивая Вранокрыла в колдовскую бездну своего взора, сказала владычица. – Уж прости, придётся тебя снова погрузить в оцепенение и завязать глаза… Эта мера – для твоей же защиты, дабы морок не отнял у тебя рассудок.

Вранокрыл ощутил на своём теле крепкие когтистые руки навиев. Не успел он и моргнуть глазом, как на голову ему упала душная чернота.

…И снова – колымага, запряжённая Марушиными псами, снова полумёртвая неподвижность и тягучая дорожная тоска. Когда мешок с головы Вранокрыла сняли, он почувствовал на своих привыкших к тьме глазах, каково жителям Нави здесь, в этом мире. Небо затянули тучи, часто валил снег, но даже тусклый и пасмурный зимний день был для навиев слишком ярок. Дабы не прерывать путешествие долгими остановками, они завязывали морды отрезками полупрозрачной чёрной ткани и так бежали, везя колымагу со скоростью, какая коням даже не снилась. Владычица Дамрад днём задёргивала занавески на дверцах; малейшее их колыхание, пропускавшее внутрь свет, заставляло её хмуриться и зажмуривать веки.

– Как же вы собираетесь воевать, если наш свет слишком ярок для ваших глаз? – спросил Вранокрыл, когда язык начал его мало-мальски слушаться.

– Пусть тебя это не беспокоит, – хмыкнула она. – Мы знаем, как сделать ваш мир удобным для нас на время завоевания. А потом понемногу приспособимся. Ведь когда-то и Навь была такой же светлой, как Явь… У нас уже есть опыт привыкания к вашему свету: наши соглядатаи испытали это на себе с успехом. Не так уж много на это потребовалось времени.

Они ехали на восток днём и ночью, с короткими передышками: Марушины псы переводили дух и кормились. «Бух… бух… бух», – стучало сердце гробницы внутри у Вранокрыла, а луна сквозь дымку туч выхватывала из тьмы половину лица Дамрад – отрешённого, с сурово поджатым ртом.

Вранокрыл высунул голову из дверцы и сморщился, получив оплеуху вьюги, полную колких снежных крупиц. Его взгляду открылась сумрачно-мертвенная даль замёрзшего моря и скалистый берег, поросший соснами. Пусто, снежно и безответно…

– Белые горы придётся огибать по льду, отойдя далеко от берега, – сказала Дамрад, соскакивая на снег и откидывая плащ, полы которого нещадно трепал ледяной пронзительный ветер.

Князь стучал зубами в колымаге, кутаясь в медвежью шкуру, а владычица встречала непогоду гордо и смело – грудью, прикрытой лишь кожаным доспехом. Её глаза высветлились и поблёкли, принимая в себя суровую белизну северного морского берега.

***

«Ежели ты истинный государь и отец народа своего…»

Трясясь в седле купленного в одной из светлореченских деревень вороного коня, Вранокрыл нёс на своих плечах горький груз вызревающего решения. Дамрад пожелала ехать в колымаге одна, и князя пересадили в седло, опоясав мечом из хмари и предоставив клочок холодной свободы и зимнего одиночества для раздумий. На одном из привалов он соорудил себе из медвежьей шкуры что-то вроде тёплой телогрейки, которую теперь натянул под чёрный плащ с мехом на плечах – обновку из Нави, и теперь ветер не беспокоил его. К его поясу был пристёгнут жезл в виде рогатого волчьего черепа, искусно выточенного из смоляного камня, чёрного, как ночь в Нави, и зеркально блестящего, как отделка гробницы Махруд.

Дамрад клятвенно обещала, что не тронет Воронецкое княжество, если оно окажет ей помощь в её походе. Четыре древних павших полководца, покоившихся подо льдом, ждали встречи с пятым – живым.

Мёртвые топи раскинулись перед ними, озарённые луной и посеребрённые инеем. Редкие чахлые деревья в зимнем убранстве казались вышедшими из какой-то мрачной сказки с плохим концом.

– Так что ты надумал, Вранокрыл? – спросила Дамрад, останавливаясь у кромки замёрзшего болота, около мёртвых стеблей травы, выбеленных изморозью.

Князь чуть натянул поводья, сдерживая коня. Решение отяжелевшим плодом сорвалось с его губ:

– Что я должен делать?

Мертвенный тонкий рот владычицы дрогнул в улыбке, а глаза излучали нездешний и холодный, навий свет. Узоры на её шее и нижней челюсти колдовски мерцали в лунных лучах.

– Выезжай на лёд.

Вранокрыл не думал о прочности ледяной корки на топях. Его сердце бухало в лад с сердцем в недрах гробницы Махруд, а взгляд пытался рассмотреть подо льдом лица воевод древней битвы. Управляющий жезл у него на бедре, присоединяясь к биению, вдруг содрогнулся толчками: «Бух… Бух…»

Крак! Молниеносная трещина зазмеилась под ногами у коня, и Мёртвые топи раскрыли ему и всаднику объятия тёмной хляби [36]. Одно бездонное мгновение – и Вранокрыл оказался по пояс в мертвяще-студёной воде, а его конь, пытаясь выкарабкаться, лишь дробил копытами кромку льда.

– Помогите! – вырвалось из горла князя, охрипшего от мороза.

Ледяная пасть смерти смыкалась вокруг него, и в её удушающей глубине пойманным в силки зверем билось скорбное недоумение. Что это? Случайное несчастье или… всё так и было задумано?!

– Мужайся, княже, – прозвучал полунасмешливый, полуторжественный голос Дамрад с берега. – Это – ради твоего народа, ради твоих земель. Прими свою судьбу, исполни своё предназначение!

– Подлая тварь! – сдавленно каркнул тонущий князь, пытаясь высвободить ноги из стремян. Коня уже не спасти, так хоть самому бы выбраться… – Ты не говорила, что это будет… вот так!

Владычица стояла на покрытой заиндевевшей травой кочке, похожей на лохматую макушку утонувшего в болоте великана; она даже не намеревалась протянуть Вранокрылу руку помощи, а её верные слуги-псы – и подавно.

– А как ты хотел? – усмехнулась она. – Чтобы встать во главе Павшей рати, тебе придётся разделить участь её воинов… Но это не конец, нет! Это только начало великой битвы, которая будет высечена на скрижалях времени, и твоё имя увековечится в летописях огромными буквами. Жди своего часа в Мёртвых топях и будь готов восстать, когда протрубит рог войны!

Конь совсем ушёл под воду, а Вранокрыл, освободившийся от стремян, ещё барахтался в широком проломе среди льдин. Всё, что он увидел, впитал и понял, рвалось последним стоном из скованной могильной стынью груди.

– Вы… обречены! – крикнул он, не узнавая собственного голоса, слабого и осипшего от холода; челюсти сводило, язык заплетался, словно от хмельного. – Вы и ваш мир – плод Марушиной гордыни… Она хотела создать подобие дочерей Лалады… но получились вы! Вы строите чудесные дома… Ваши зодчие отдают души своим творениям… но в них нет любви! Они холодны! Вам не победить… Навь погибнет… и вы вместе с нею! Вы обречены! Обречены… Обрече…

Его голос прервался влажным клокотаньем в горле: невидимая безжалостная лапа перехватила ему дыхание. Глянув на свою руку, князь увидел синеватую с фиолетовыми прожилками пятерню какого-то чудовища… Лишь перстень, свободно болтавшийся на длинном костлявом пальце с кривым когтем, удостоверял, что эта страшная конечность принадлежала ему. Последний судорожный взмах – и печатка слетела и застучала, прыгая по льду, чтобы позже быть найденной соглядатаями князя Искрена… Рука же, напоследок оставив пять царапин, покрытых ледяной крошкой, ушла в пропитанную хмарью глубину Мёртвых топей.

1 влопаться – попасться на воровстве, но неопасно, с возможностью спастись

2 по водопаду плавать – передвигаться в потоке людей

3 замочить ноги – попасться

4 два аршина – примерно 142 см.

5 крикуша – задница

6 жухнуть – убить

7 овёс – деньги

8 жирный грач – богатый купец

9 ол – довольно крепкий напиток наподобие ячменного пива, часто с большим количеством хмеля и с добавлением полыни (любопытно отметить созвучие слов «ол» и «эль», скорее всего, являющихся, по одному из мнений, разными фонетическими вариантами одного и того же древнего индоевропейского корня *alu – «волшебство, чары, опьянение»).

10 корьё – пиво, пойло

11 в кувшин загонять – злить

12 шкуру сбросить – сбежать

13 рыжий – плохой, ненадёжный

14 брюхо буравить – пить; поить, спаивать

15 масть честно удержит – не посрамит своего статуса

16 желтяки – золотые монеты

17 онучи – широкие полосы ткани для обёртывания ноги под обувь (лапти)

18 шесток – небольшая площадка, полочка перед устьем печи

19 стремянный – конюх-слуга, ухаживающий за верховой лошадью своего господина, а также слуга, сопровождающий господина во время охоты и верховых поездок

20 подклеть (также подклет, подклетье, подклетец) – нижний этаж дома, обыкновенно предназначавшийся для прислуги и для исправления домашних служб, а также для кладовых, мылен и т. п.; иногда подклеть превращалась на зиму в хлев для мелкого скота

21 огневица (устар.) – воспаление, лихорадка

22 лютовей – здесь: январь

23 молодка – недавно вышедшая замуж женщина

24 примерно 21,3 м

25 сечень – февраль

26 калкан – «панцирь» из плотной хрящевой ткани под кожей кабана

27 жучки (в ед. числе – жучка) – крупные костистые чешуйки на боках, спине и животе у осетровых рыб

28 плачея (головной убор) – шапочка, надеваемая просватанными девушками перед свадьбой

29 бель – тонкое белёное полотно

30 вечерний смарагд – хризолит

31 лал – одно из устар. названий рубина

32 гридница – помещение для дружинников

33 смоляной камень – старинное название обсидиана

34 снегогон – апрель

35 сыта – вода, подслащённая мёдом, иногда с добавлением пряностей, ягодного сока, отваров душистых трав

36 хлябь (устар.) – бездна, водная глубина