В это утро Алиса увидела первые зелёные росточки на грядках: проклюнулся лук, салат и редиска. Петрушка с укропом пока не высовывались, но они обычно долго прорастают, до двух недель.

Вишнёвые деревца покрылись белой пеной цветения и роняли мелкие лепестки на свежевскопанную землю под ними. Вчера Ольга ушла в творческий запой и за вечер написала половину главы — четырнадцатой по счёту во втором томе «Проклятого Лорда». Кровожадный автор воплощал свою задумку: наслал на и без того мрачный мир Гая погодный катаклизм. До сих пор они жили в условиях относительно мягкого климата наподобие того, что царствовал в северном полушарии в X-XIII веках. Но пришёл конец благоденствию: замедлилось тёплое течение Байстрём (отсылка к Гольфстриму), да ещё и солнечная активность понизилась. Резко похолодало. Убило морозом все виноградники на севере, урожай хлеба и овощей замёрз на корню. Разразилась эпидемия чумы. Из-за неурожая и голода зашевелились соседи лорда Гая и двинулись войной на его более благоприятные для жизни земли. Также опасность грозила и землям королевы Инголинды, которые не слишком затронуло похолодание. Королева просила у Гая защиты: ведь она растила их общего сына. Лорд больше не писал ей любовных писем, никак не показывал чувств, и казалось, что они действительно умерли: отдавая Инге свою жизненную силу, Гай отдал и их. Его душа была опустошена.

На переговорах о военной помощи они встретились. Взгляд Гая был подёрнут непроницаемым льдом, губы сжаты. Немного дрогнули они, лишь когда в приоткрывшуюся дверь кто-то из служанок впустил маленького И́нгрина. Малыш подбежал к матери и уцепился за её руку, робко глядя на сурового воина со шрамами на лице и блестящим круглым черепом.

Этого малыша Гай когда-то носил сам. Рука дёрнулась и легла на пустое чрево, в котором что-то заныло. Боль от выкидыша, окровавленное тельце. Гай сделал новую телесную оболочку: её раздвинутые колени, его тяжёлое дыхание около её щеки. Пустые белки её закатившихся глаз. А потом Отец Фуно перевёл туда же жизненную силу и душу младенца. В итоге с малышом всё было в порядке, он просто переселился во чрево Инголинды, но боль, кровь и маленькие хрупкие ручки, уже неживые, на его ладони — это не забылось.

И сейчас живой кудрявый мальчик смотрел на Гая большими несмышлёными глазёнками, держась за руку Инголинды. Ребёнок, который когда-то помог своей матери продержаться до возвращения Гая. Тот отомстил коварному интригану лорду Нистейну, вернулся и отдал Инге свою жизненную силу.

Глаза Инголинды открылись, а его — закрылись. Она встрепенулась с ребёнком под сердцем, он лёг возле неё бездыханный. В ней — два живых сердца, в нём — одно, застывшее. Когда его жизненная сила перетекла в неё, его накрыли плащом, чтобы она не увидела, очнувшись. Ей помогали сесть, а он лежал на полу, накрытый, уже неживой. Её берегли от потрясения: в ней был его ребёнок. Но Инголинда узнала его руку, видневшуюся из-под плаща... «Гай! Гай! Нет! Гай!» — кричала она, а её уводили прочь, успокаивая.

«Если б ты знал, что я пережила тогда, глядя на эту руку, — могла бы сейчас сказать она. — Я бы лучше умерла, чем позволила тебе принести себя в жертву!»

Но не сказала. Сложилось так, как сложилось. Сейчас они смотрели друг другу в глаза: он — отдавший для её спасения всё и больше чем всё, она — принявшая, впитавшая подарок. Он — странный, страшный, жестокий, она — любящая его такого. Странного и страшного.

«Настал мой черёд отдавать», — шевельнулись её розовые губы, по щекам скатились слёзы. Улыбка и боль. Мягкие лёгкие пальцы заскользили по его шрамам.

Его глаза оставались ледяной пустыней. Неужели ничто больше не шевельнётся, не откликнется в нём?

«Наденьте это, милорд, и не снимайте никогда», — сказала она, протягивая ему золотой медальон.

Она обещала ему защиту в бою. Её любовь спасёт его. Золото мягко сияло на её розовой ладони в отблесках пламени камина, но Гай и пальцем не двинул, чтобы взять дар.

«Смею ли я принимать от вас подарки, ваше величество?»

Инголинда на миг опечалилась. Её взгляд кричал: «Неужели ты настолько стал глыбой бесчувственного льда?!» А потом какая-то мысль мелькнула в её глазах. Она подозвала сына, присела перед ним и что-то зашептала ему на ушко. Мальчик вскинул на лорда Гая серьёзный взор. Он был его маленькой копией: те же глаза, нос, рот. В последнем, правда, ещё не было той жёсткости — милый детский ротик. Инголинда отдала Ингрину медальон, взяла сына на руки и поднесла к Гаю. Ребёнок вскинул руки с подарком, держа его за цепочку и как бы желая надеть на Гая. И снова утроба Гая ёкнула, заныла, точно оттуда тянулась верёвочка к этому малышу. Она вибрировала и притягивала его ближе, ближе... пока его голова не просунулась в цепочку медальона. А лысиной Гай ощутил поцелуй детских уст. Он вскинул сверкающие глаза, а Инголинда отдала ему ребёнка со словами:

«Прошу вас, подержите, милорд, он уже довольно тяжёл».

Гай, вместо того чтобы задаться вопросом, почему бы королеве просто не спустить Ингрина на пол, повиновался. Мальчик уже преодолел застенчивость и обнял его за шею.

«Батюшка, пообещай мне, что ты будешь его носить всегда».

И с губ Гая сорвалось обещание. В следующий миг он понял хитрость королевы: она добилась своего. И назад пути нет: нельзя взять обещание назад. Потому что этот мальчик хоть и был выношен Инголиндой, но незримую пуповину чувствовал и Гай. Тогда он держал на ладони комочек мёртвой плоти с маленькими ручками, но сейчас его обнимали за шею тёплые и живые руки этого малыша. Того самого, что сначала не родился... а потом всё-таки родился. Инголинда не знала тайны Гая, не могла знать, в чьей утробе Ингрин был изначально, но попала в точку.

А дальше — белое пространство чистого электронного листа.

— Я не умею «про любофф», говорила она, — добродушно поддела Алиса, дочитав. — Это розовые сопли в сахаре, говорила она! А между тем сердечки прекрасных читательниц так и замирают, так и ёкают! Чтобы узнать, будут ли Гай с Ингой вместе, они продерутся сквозь дебри политических интриг и бури батальных сцен!

Ольга смущённо взъерошила себе волосы.

— Учусь понемногу. У меня достойный наставник. — И, сверкнув шутливыми искорками в зрачках, быстро и крепко чмокнула Алису.

На сайте внедрили систему денежного вознаграждения авторов; это новшество долго готовилось и его обещали ввести с прошлого ноября, но ввели после Нового года. По этой системе автор мог оставить часть книги в открытом доступе, а продолжение сделать платным. Тридцать процентов удерживал сайт в качестве комиссии. Ольга выложила первые десять глав первого тома «Проклятого Лорда» под ником У. Смыслов для бесплатного чтения, остальное закрыла под платную подписку. Цену она назначила скромную — семьдесят рублей, двадцать один из которых забирал сайт. Кое-какие авторы запрашивали и по полторы, и по две сотни; но всё равно это было дешевле, чем бумажная книга.

Нашлись у этой системы противники, желавшие только бесплатных книг; около трёх с половиной сотен подписчиков Ольги, хлопнув виртуальной дверью, отписались; Ольга узнала много «приятных» вещей о себе: и что У. Смыслов жадный, и что скурвился, но находились и те, кто вступался за автора.

«Аффтор, ты не охуел ли? Денех он за свои писульки захотел! Скажи спасибо, шо твою хуйню ваапче читают...»

«Аффтырь тоже кушать хочет, — возражали на это. — Он же работал! И не балду пинал, а нормально так работал. Ты, мил человек, ежели тебя за 70 р жаба задушила, иди и сам бесплатно вкалывай. Не хочешь? Денюшку хочешь? То-то же. И ваапче, такая писанина, как у нашего Душегубушки, должна оплачиваться выше! Он совсем мало запросил, скромный. Я бы и 300 р не пожалел за каждый том, не то что эти жалкие 70 деревянных))) А по факту — и того меньше аффтору выходит, патамушта владелец сайта тоже свой кусочек пирога хочет».

Оппоненты обвинили автора этого комментария в том, что он — клон У. Смыслова. В общем, словесные баталии разыгрались жаркие: за неделю три темы-болталки по тысяче комментариев каждая ушли в архив.

Читатели уже знали, что планировалась трилогия. Всего за страницей У. Смыслова следили десять с лишним тысяч подписчиков — триста пятьдесят отписок по сравнению с этой цифрой не выглядели слишком удручающе. На «Проклятого Лорда» в первый месяц после выкладки подписались около тысячи человек, и с каждым днём их прибывало. Ольга не стала выкладывать всю книгу сразу, добавляя по главе в неделю, а параллельно работала над вторым томом. У платных подписчиков после единовременного внесения денег была возможность читать «проду», но только онлайн, без копирования и скачивания. Скачивание Ольга пообещала разрешить после завершения выкладки книги.

Понятно было, что борцы за бесплатное чтиво потом всё равно выложат текст в пиратские библиотеки, но так — хотя бы не сразу. Короткие рассказы, которые изредка выходили у Ольги параллельно с «Проклятым Лордом», она отдавала читателю либо даром, либо за символическую сумму в десять рублей, если рассказ был объёмный. Чаще получалось даром. Все тексты, опубликованные до введения системы авторского вознаграждения, она оставила в бесплатном доступе.

Съём этой дачи и все сопутствующие бытовые расходы были оплачены первым томом «Проклятого Лорда». Шелест бумажных страниц и ISBN-номерне тешили самолюбие, но зато Алиса любовалась яблоневым цветом и сиренью, улавливая соблазнительный аромат, исходивший от гриля. В ведёрке с ледяной водой из скважины охлаждалось вино, а Ольга перекладывала готовый шашлык на блюдо, резала купленную на рынке зелень... Скоро у них будет своя: лук пробивался острыми росточками, салат зеленел яркими круглыми листиками, ровными рядками взошла и редиска. Кому-то такое — скукота. А им с Ольгой — смена обстановки. Этим утром, к примеру, Алиса читала порцию «проды» «Проклятого Лорда-2», сидя в шезлонге под яблоней и положив ноутбук на колени. Иногда на клавиатуру падал белый лепесток, носились с чириканьем в яблоневой кроне воробьи... На тёплой земле можно было раскинуться «звездой» и, нежась в солнечных лучах, ощущать, будто в тебя втекает какая-то сила. А ходьбой удобно и приятно заниматься вдоль речного берега, любуясь соснами и слушая хвойную тишину. Простая еда, чистый воздух, много солнца, тёплая земля под ногами. А ночью — звёздное небо, настоящий глубокий космос. Можно расстелить на земле матрас и лечь лицом к бездне... И утопать в звёздной бесконечности душой и сознанием, пока голова не закружится... или комары не искусают. Впрочем, комары в мае пока не особо зверствовали.

Разве могло это наскучить?!

Разве скучно было зажечь во дворе после заката свечи и ловить их золотой отблеск в глазах друг друга? Или изобразить в этом романтическом полумраке для Ольги танец живота... Алиса уже пару месяцев пыталась разучивать кое-какие движения — в основном, для разнообразия тренировок, чтобы лучше владеть своим телом и держать равновесие. Сначала держась руками за опору, потом — без опоры. Последнее — сложнее. Ведь не бывает танцовщиц с тростью! Получалось пока немного неуклюже, но Алиса ведь не собиралась ехать на соревнования. Впрочем, специальный пояс в интернет-магазине она купила — красивый, тёмно-синий с золотистыми подвесками-монетками.

Она придерживалась рукой за столб навеса и двигала бёдрами, обтянутыми поясом с блестящими позвякивающими подвесками... Ничего, кроме этого пояса, на ней не было, а грудь она перехватила крест-накрест воздушным шарфиком. Танца своего Алиса не закончила: была подхвачена на руки, зацелована и утащена в постель.

— Оля, свечи! — смеялась она, запрокидывая голову и подставляя шею под поцелуи.

— Да пусть горят...

— Принеси сюда, так будет романтичнее...

— А тебе не кажется, что я растеряю свой пыл, пока бегаю туда-сюда со свечами?!

— Могла бы попутно тоже какой-нибудь танец с ними исполнить... Эротический танец огня!

— Хорошо. Но тогда секса не будет... Будет психическая травма. Выбирай что-то одно! Потому что Убийца Смысла, исполняющий танец со свечками — это жесть ещё похлеще, чем вся его писанина! Это...NC-30!

— Такого рейтинга не быва-а-ае-е-ет!.. — смеялась Алиса, ёжась и извиваясь под щекоткой губ Ольги.

— А ты знаешь, что британские учёные предложили продлить подростковый возраст до тридцати лет?! — вскинула Ольга бровь, на миг отрываясь от своего приятного занятия — поиска ртом самого чувствительного местечка на груди Алисы.

Пояс для танца, звякнув подвесками, упал на пол. Рядом с ним свернулся кольцом шарфик.

...В качестве гарнира к шашлыку были шампиньоны с сыром. Ольга сложила их на вторую тарелку, посыпала зеленью и подмигнула, откупоривая вино. Много они не собирались пить — символически, по бокалу. Алисе была видна красивая спина с татуировкой в вырезе белой майки Ольги, её плечи и руки; на ней прекрасно сидели летние светло-бежевые брюки, подчёркивая линии точёных, проработанных тренировками бёдер. Оля говорила, что в свои лучшие времена была на двенадцать кило тяжелее, чем сейчас, но больше Алисе для неё и не хотелось — ни мышцами, ни жиром. Сейчас — самое то, подтянутая мышечная стройность, без перебора. Идеально.

Хотелось ласкать эти изгибы не только взглядом. Алиса облизнула губы.

— Я хочу кое-что погорячее...

— И что же?

Ольга, оставив шашлык с гарниром на столике под навесом, направилась к Алисе. Солнце сразу залило её фигуру, зажглось отблеском вопросительной игривости в зрачках. Походка — мягкая, уверенная, как у большой сильной кошки. Подошла к шезлонгу, остановилась, ласково глядя сверху, а рука Алисы заскользила вверх по её татуированному предплечью — по золотистым волоскам, по проступающим под кожей венам. Обхватила, потянула. Ольга присела (большой зверь подчинялся лёгкой ручке маленькой хозяйки).

— Тебя, — почти касаясь губ, выдохнула Алиса.

Рот Ольги щекотал дыханием щёки, подбородок и губы Алисы, а глаза жгли солнечными огоньками и смеялись.

— А тебе голову часом не напекло?

Всё-таки Убийца Смысла — тролль. С наглыми глазами и ласковым прищуром ресниц, позолоченных солнцем. Следовало возмутиться, и Алиса дрогнула ноздрями:

— Что?! Хамить изволите?!

Только на это её и хватило: дальнейшие слова заглушил поцелуй, сколь нахальный, столь же и глубокий. Нутро сладко ёкало, хотелось комочком-воробышком прижаться, слиться воедино, и Алиса подалась всем телом, грудью и плечами, обняла за шею.

Звонок — как гром среди ясного неба. Алиса неприятно, до холодных мурашек, вздрогнула, а Ольга нахмурилась, вынимая телефон и глядя на дисплей.

— Если это опять «детки», я им... Алло! — Её сдвинутые брови расправились, лицо сделалось задумчивым. — А, Лёш, привет. Да ничего, всё супер... Нет, не занята. Никаких особых планов на вечер. Да понимаю, конечно: лучше без семьи... Хмм... Ну...

Взгляд Ольги вскинулся на Алису: напряжённо-задумчивый, неуверенный. Одним коленом она упёрлась в землю, опустила руку, наматывая на палец травинку.

— Я на даче не одна, со мной Алиса. Один очень дорогой мне человечек... Но думаю, она не будет возражать. — Снова вопросительный взгляд на Алису, как будто слегка виноватый и извиняющийся. — Димыч? А, хорошо, пусть тоже приезжает, конечно. Бухло... кхм, то есть, выпивку — само собой. Ну, пару пузырей возьмите, но для себя: я не особо пью сейчас. Закусон — с меня. Да, переночевать можно, место найдём. Конечно, чтоб за руль потом не... Ладно, Лёх, договорились. Ага.

Она нажала кнопку отбоя. Телефон повис в брошенной на колено руке, Ольга покусывала губу, а Алиса, настороженно слушавшая весь разговор, спросила:

— И против чего я не буду возражать, интересно?

Виноватый вид Ольги её озадачивал, обдавал мурашками недоумения.

— Алис, такое дело, — начала Ольга. — Тут, по соседству, оказывается, Лёхина дача... То есть, тёщи его. Я с ним на днях случайно встретилась. Не знала даже, что он тут. Ну, ты помнишь, мои друзья-«мушкетёры»? Я тебе про них в «Исповеди» писала... У Лёхи на даче встречаться неудобно: там всё его семейство, а посиделки вроде как дружеские, чисто между нами.

— А я, значит, не считаюсь? Меня как бы нет? — с язвинкой заметила Алиса, но внутренне — без обиды. Просто добродушно троллила.

— Лисён, нет, конечно, — смутилась Ольга. — Не в том смысле, что тебя нет, просто... Ты — часть меня. Неотделимая. Ты не бойся, они хорошие ребята, буянить не будут. И не обидят тебя. Кроме того... Ты мне нужна рядом. Без тебя я... Я не уверена, что смогу.

От этих слов повеяло холодком, горьковатая плёночка затянула взгляд Ольги, и у Алисы даже пальцы озябли от тревоги.

— В смысле? Это же твои друзья, а не враги.

Ольга как будто собиралась с мыслями, и процесс шёл очень трудно. Она выдернула травинку, которую крутила, и зажевала её, гоняя из одного уголка рта в другой. Смотрела в сторону через прищур, со складкой между бровей, будто от головной боли.

— Сложно это, Лисёныш. Речь обязательно зайдёт о Сане, ребята захотят его помянуть. И его нельзя будет не помянуть. Если помнишь, я писала в «Исповеди» про свои загоны насчёт него. Что я вроде как виновата перед ним... И... может быть, косвенно — в его гибели тоже. Нет, я не толкала руль его байка, когда он делал тот прыжок. Но я толкнула его под локоть раньше — с Машей. Хрен его знает, что у него было в голове, когда он прыгал. Какие картинки стояли перед глазами. Какая мысль вспыхнула... И сдвинула его тело на один сантиметр. Один грёбаный сантиметр, и байк приземлился не так, как надо. Этого сантиметра хватило, чтобы сломать ему шею. Из-за какой-то картинки перед глазами. А может, и не было никаких картинок, и я просто загоняюсь. Придумываю то, чего нет. Но как бы то ни было, после всей этой истории со мной и началась эта хренотень. Вернее, кое-что было уже в универе, но после этого — как лавиной накрыло. Будто какая-то струнка лопнула, на которой и держалось всё. Бля! — Ольга с силой провела ладонью по побледневшему лицу. — Это капец как трудно выговорить на трезвую голову!

Каждое её слово отзывалось в Алисе леденящим эхом боли. Будто её в снег окунули посреди майского дня. Она не видела ни яблони, ни сирени, ни проклюнувшегося лука на грядке — только лицо Ольги, на котором отразилась память... Ужас, зависший в воздухе, смертельный механизм с двумя колёсами, готовый приземлиться НЕ ТАК, голова в шлеме на фоне неба. Алиса смогла только положить на её предплечье похолодевшую руку. Слова не шли. Застревали комком в горле.

— Представь себе, Лисёныш, что люди, которые были тебе очень дороги, вдруг стали... напоминанием о чём-то очень плохом. Их родные, любимые лица стали ассоциироваться с болью. Когда ты видишь их, в мозгу вспыхивает та картинка... Я видела это, слышала этот хруст. Хруст ломающейся шеи. Или мне почудилось, что я слышала? Только что он был живой, разговаривал и смеялся — и вот его уже нет. Только тело, нелепо лежащее на земле, как кукла. Неживая. Хрясь — и душа улетела вверх.

Лицо Ольги стало совсем серым, глаза — пустыми и жуткими, как в тот раз, в дни «кабачкового лежания» — так Ольга называла этот эпизод. И снова давящая глыба на плечах. Алису вдавило в шезлонг её гранитным холодом. Её рука, лежавшая на предплечье Ольги, ослабела, стала совсем тряпичной, но оставалась там.

— Лёха с Димычем много сделали для меня, я им очень обязана. И благодарна. За Софию Наумовну: это они её нашли и притащили меня к ней — в состоянии почти овоща. Но потом наши дорожки как-то разошлись... Почему, как ты думаешь? Да вот, блин, потому! — Кулак Ольги сжался, челюсти стиснулись до скрипа. — Я видела их лица — и слышала хруст Санькиной шеи. И всё это воскресало. Снова и снова. Может, и они чувствовали то же самое. Потому что и они видели это. И слышали, наверно. Никто из них словом не обмолвился, что я каким-то боком здесь... Что без меня не обошлось. Никто не обвинял, это я себе потом сама нагородила. Да, не обвинял... вслух. Но что у них в головах, я не знаю. Вот поэтому мы стали встречаться всё реже... пока однажды совсем не перестали.

Её тёплая ладонь благодарно накрыла руку Алисы, взгляд прятался под ресницами, губы затвердели, лицо как-то заострилось, как из гранита высеченное.

— Прошлое, Алис... Прошлое меня прощупывает. Проверяет: окрепла ли? Оправилась? Нет ли у меня внутри тикающей бомбы, которая рванёт в любой момент и разнесёт мою психику к хренам собачьим? И если она рванёт, я боюсь... за тебя. Мне нельзя болеть, нельзя выходить из строя. Нельзя тебя подводить.

Ольга наконец подняла глаза и поймала взгляд Алисы, почувствовала дрожь её похолодевших пальцев на своей руке. Сморгнула ледяную неповоротливость, и её глаза ожили, наполнились нежным беспокойством и раскаянием.

— Прости, малыш, я, кажется, нагнала мраку... А ты у меня девочка впечатлительная. — Виновато улыбнувшись, Ольга придвинулась ближе, мягко сгребла Алису в объятия. — Всё, всё, маленький, не переживай. Всё утрясётся. Я справлюсь. С тобой — я со всем справлюсь. Ты просто будь рядом, и всё. Можешь даже в разговоре не участвовать и с нами не сидеть, своими делами заниматься... Но я всё равно буду знать, что ты рядом. И этого хватит.

Тепло её рук немного согрело Алису, и она решилась наконец осторожно погладить — по щеке, по волосам.

— Оль... Я буду рядом, конечно. Я с тобой. И всегда буду.

Губы Ольги крепко прильнули к её лбу.

— Умница моя. Спасибо тебе, солнышко. Да, прошлое меня опять щупает, но я его встречу достойно.

Заноза царапнула, кольнула. Алиса всматривалась в глаза Ольги, пытаясь понять, прочесть.

— Опять? То есть, было ещё что-то?

Ольга смутилась, виноватые искорки съёжились в её зрачках.

— Не бери в голову, маленький. Оговорка просто...

— Оль, не «просто». Я вижу. Я чего-то не знаю? — Заноза росла, превращаясь в сосульку, вонзившуюся в сердце. Озябшими пальцами Алиса настойчиво теребила Ольгу за ухо.

Та долго мялась, вздыхала, кряхтела. Потом проговорила глуховато:

— Да, было ещё кое-что. Помнишь ту блондинку с накрашенными когтями, которая у тебя воды попросила? Я ещё тебя тогда отчитала за то, что пускаешь в квартиру чужих... Это была она. Маша. Я не стала тебе говорить... Не хотела тревожить.

Да, маникюр — когти гарпии, стройные ноги, театральные интонации. Накрашенный широкий рот. Алиса помнила тот стакан воды и весеннюю слякоть... Год назад? Больше? Ольга пришла тогда с букетом роз и нашла помаду, которую блондинка забыла в ванной, когда мыла руки.

Тёмные, тяжёлые мысли пускать в себя не хотелось. Дурацкие подозрения — тоже. Но губы плохо повиновались, будто их тоже поразил паралич.

— Оль... Зачем она приходила?

— А хрен её знает. — Ольга с силой взъерошила волосы — всегда так делала, когда нервничала. — Я её случайно встретила тогда. Ты на массаже была, а она туда пасынка привела — к зубному. Там кабинеты по соседству были. Поговорили немного, я дала понять, что к прошлому возврата нет. Но она... то ли нервы мне пощекотать хотела, то ли ещё чёрт знает что. Она всегда себя так вела. Провоцировала. Заставляла гадать, какого хрена происходит. Тем, наверно, и цепляла. Женщина-загадка, блин. — Голос Ольги осип, она хрипло усмехнулась, прочистила горло и добавила тише: — Она замужем сейчас за какой-то шишкой из администрации города. Мальчонка у него от первого брака. Не за него она вышла, а за его деньги и положение. Но супружеская верность не входит в систему её ценностей. Никогда не входила. Нет, убеждаться в этом во второй раз я не стала, если ты об этом подумала, Лисён. Хватило и того случая... С Саней. На всю жизнь хватило.

Шашлык и шампиньоны, наверно, совсем остыли, но стало не до них. А вот вина хотелось, и Алиса попросила:

— Оль, плесни... в бокальчик.

Та поднялась, выпрямившись, и направилась к беседке с грилем. Походка разительно изменилась: из мягкой и уверенной стала медлительной, шаркающей. Будто на ногах висело по пудовой гире. Она налила в бокалы красное сухое вино — себе и Алисе, вернулась и вручила.

Алиса жадно вдохнула аромат. Он согревал, разбивал неподвижность и скованность — и тела, и души. Ольга поиграла вином в своём бокале и влила в себя половину.

— Она... В смысле, Маша — тоже из тех лиц... причиняющих боль, — добавила она медленно. — Из лиц, при виде которых я слышу тот хруст. Плевать мне на самом деле, зачем она появилась тогда. Но я не слетела с катушек, когда её увидела — это главное. Я прошла одно испытание. Жизнь потыкала в меня палочкой: ну как, мол, зажила твоя рана? Оклемалась? Я только слегка поморщилась, но не доставила ей удовольствие видом своих истерических конвульсий. Маша тоже из тех... кто любит тыкать и смотреть, как жертва корчится. Помню, мы как-то сидели на природе — пикничок, винишко, романтика. Она поймала какую-то букашку и давай у неё лапки отрывать. Смешно ей было, понимаешь ли, как та на одной последней лапке пытается убежать. Вот только я — не букашка. Со мной этот номер не пройдёт, хотя жизнь иногда тоже бывает такой же жестокой сукой. Отрывает лапки и смотрит, как ты выкарабкиваться будешь из этой задницы. — Снова пауза; бокал покачивался в руке Ольги, вино плескалось о стенки. — Маша — она... не друг. Она никто мне. А Лёха с Димычем... Они — близкие. Глубже в душе. Поэтому с ними тяжелее. Вроде бы тоже должна выдержать, но... хрен его знает.

Ольга допила вино и пошла с пустым бокалом к столу под навесом, взяла пальцами кусок мяса и сунула в рот. Видно, оно достаточно остыло: не поморщилась. Прожевала, потом отправила в рот гриб — поджаренную чашечку, наполненную расплавленным сыром. Алиса бы тоже не отказалась, но тело наполняла мерзкая слабость, оно растекалось по шезлонгу, как медуза.

Нужно было что-то сказать. Алисе казалось, что от этой страшноватой тишины Ольга снова превратится в кабачок. Вино немного согрело нутро, пролившись в пустой желудок: на завтрак были яйца и поджаренный хлеб с чаем, с тех пор прошло уже несколько часов.

— Оль, надо было тогда сразу всё мне сказать. После того, как она приходила.

Не то. Не те слова, и Алиса сама сморщилась, нутро съёжилось от виноватого, печального взгляда Ольги.

— Да, надо было. Знаю, моё молчание выглядит паршиво. Как будто что-то было... Хотя на самом деле ничего не было. Она больше не появлялась. А если и появится когда-нибудь опять, получит тот же самый ответ. Просто я тогда подумала: зачем тебя тревожить из-за неё? Чтобы ты думала, расстраивалась? Ни к чему.

Слов не было. Не вымучивались они. Алиса заставила себя встать, чувствуя небывалую скованность. Хорошо, что трость была рядом — успела схватить и подпереть ею себя. Такое чувство, будто откат назад по всем фронтам: всё, что отвоёвано у болезни, куда-то пропало. Алисе стоило труда доковылять до беседки и сесть к столу.

— Оль, давай поедим. Это вино не слабо подхлёстывает аппетит. А потом, я думаю, надо будет съездить за продуктами и сварганить что-нибудь. Гостей надо кормить. Во сколько они приедут?

— Да ладно, мяса на гриле им хватит за глаза, — хмыкнула Ольга, подвигая Алисе блюдо с шашлыком. — К восьми обещали.

— Значит, надо купить побольше мяса. Всё-таки двое мужчин и... И ещё один довольно крупный мясоед, как-никак. — И Алиса немного неуклюже отправила кусок шашлыка в рот, ущипнула Ольгу за бицепс. — Такой крупный, что его уже стулья не выдерживают.

Алиса сама не знала, из каких недр души ей удалось достать юмор. Обеим было не до смеха, но он был нужен, как глоток воздуха. Чтоб и горло, и душу отпустило, чтоб тиски разжались.

— Намекаешь, что кое-кому пора уже не набирать массу, а худеть? — Ольга улыбнулась, но слабо — призрак улыбки, а в глазах — боль и вина.

— Да нет, кое-кому просто попался хлипкий стул. Дверные проёмы пока не жалуются на невпихуемое — значит, всё нормально. — И Алиса соскользнула с шутливой линии: чувствовала, что не потянет сейчас. Не хватало силёнок, надо было немного перевести дух.

Скованность понемногу отпускала, осталась только небольшая головная боль. Выехали они не сразу: Ольга всё-таки выпила бокал вина, пришлось подождать на всякий случай, пока лёгкий хмель выветрится. Разговор не клеился, будто какой-то весело урчащий моторчик внутри замолк. Далеко на горизонте маячила мысль: это временно. Пройдёт, просто нужно потерпеть. Это как сладости, которые кажутся невкусными после ядрёно-мятной зубной пасты, но потом это ощущение уходит. Ольга замкнулась, обниматься не лезла, будто боялась, что её оттолкнут; Алисе до стона сквозь стиснутые зубы хотелось успокоить её, сказать, что она верит ей, но правильные слова не подбирались. Не придумав ничего лучше, она попросила:

— Оль, вскопай в теплице, пожалуйста. Я всё-таки хочу посадить кое-что. Кроме продуктов, за рассадой на рынок ещё заскочим, ладно?

— Ты, я вижу, готовишь себе легальную отмазку, чтоб с нами не сидеть, — усмехнулась Ольга. — Типа, отстаньте от меня, мне помидоры сажать приспичило!

— А ты хочешь, чтоб я сидела с вами? — улыбнулась Алиса, всматриваясь и с осторожной радостью улавливая в её зрачках первые проблески оттепели после полосы хмурой отчуждённости. — Вы же о своём общаться будете, а мне и сказать нечего, я как бы лишняя буду в вашей компании. Ты же сама сказала, что я могу своими делами заниматься.

— Ну, из вежливости минуток пять можно и поизображать радушную хозяйку. — Ольга встала, натягивая перчатки и берясь за лопату. — И Лисён... Ты нигде и никогда не можешь быть лишней.

Отчаянно захотелось прижаться, но Алиса не решилась, да и Ольга уже нырнула в теплицу.

— Тут даже земля потрескалась — такая сухая! — послышался оттуда её голос. — И твёрдая — капец! Алис, — Ольга высунула в дверь вопросительно-испуганное лицо. — Это что, какой-то коварный план? Ты меня вымотать хочешь, чтоб меня на посиделки уже не хватило? Протестую! Это заговор и диверсия!

Пришлось тепличную почву полить водой из шланга, чтоб размягчилась, после чего Ольга целый час провозилась с лопатой, пыхтя и обливаясь потом. В теплице было жарко. Пока она там трудилась, Алиса сидела на скамеечке рядом, прислушиваясь к звуку вонзающейся в землю лопаты, к тяжёлому дыханию Ольги. Не в землю вонзалась лопата — в застоявшееся, слежавшееся прошлое на дне Олиной души. Не комья почвы она переворачивала — перетряхивала то, что похоронила в себе и старалась не думать, не вспоминать. Но прошлое само догнало и заставило вспомнить. Не Алисе был нужен этот разговор, а Ольге.

Та остановилась в дверях теплицы, опираясь на лопату — перевести дух. Взгляд — немного рассеянный, но из него ушла вина, напряжение и призрак ужаса, призрак звука ломающихся позвонков. Она выплеснула это в землю — каплями своего пота, выдохами «уфф». И земля приняла, на то она и мать.

— Оль, отдохни, — сказала Алиса, уловив всё это в её глазах и ощутив прохладное и освежающее, как ветерок, облегчение. — Может, тебе кофе сделать?

Та качнула головой.

— Не... Нормально. Знаешь, физическая работа каким-то образом ставит на место мозги, как ни странно. Спасибо тебе, кстати. Это была правильная идея.

Потом они съездили за продуктами и рассадой. В сортах Алиса не очень разбиралась, поэтому доверилась продавцам. Тридцать штук помидоров, двадцать — огурцов; но на этом её приступ садоводческой лихорадки не кончился. Алиса увидела рассаду цветов и загорелась.

— Ой, цветочки! — застонала она, восторженно утопая взглядом во всей этой пестроте. — Я хочу посадить! Хотя бы однолетние, на один сезон. Красота какая, глаза разбегаются!

Она с размахом накупила цветов: ярких анютиных глазок, похожих на бабочек, шафранно-оранжевых бархатцев, ярко-розовых вербен, бело-фиолетовых петуний и скромных сиреневых брахиком. Она бы всё скупила, да где взять столько денег? Потратились они, конечно, от души, облегчив кошелёк почти на четыре тысячи — и это не считая продуктов. Сегодня бы с теплицей разобраться, а цветник — так уж и быть, завтра.

К половине восьмого стол под навесом был готов, не считая главного блюда — мяса на гриле: его предполагалось поджарить при гостях.

Алиса облачилась в лёгкую белую блузку с пелериной на плечах и голубым узором под гжель. И получила от Ольги шутливо-игривый шлепок по попке, обтянутой джинсовыми шортами.

— Если ты во всём этом собираешься сажать помидоры, отсвечивая своим «орешком», парни шеи себе свернут, — усмехнулась Ольга. — Такое зрелище — серьёзное испытание для моральной стойкости.

— Я потом специально переоденусь в растянутые спортивные штаны, чтоб никого не смущать, — в тон ей хмыкнула Алиса.

Она давно пережила период под названием «кому я нужна такая» и «все пялятся на мою трость». В шестом классе она ходила на костылях; круглолицый откормленный пацан с щербиной в зубах издевался над ней, обзывал овцой криволапой, толкнул. Она упала на кучу песка, а он хохотал своим щербатым ртом. Ребятишки помладше веселились рядом, как кучка шакалов рядом с мультяшным Шерханом. В груди что-то жгуче сжалось; секунда — и она широким концом костыля из положения лёжа заехала ему в пах. Удар «яйца всмятку». Он взвыл и скрючился в три погибели. Теперь дворовая мелкота ржала уже над ним: им всё равно, над кем ржать. У обидчика оказалась очень активная бабуля, которая пришла скандалить к маме, требуя, чтобы Алиса принесла извинения её золотому внучку. Выслушав версию Алисы, мама сказала: «Это ваш внук должен извиниться, он получил по заслугам». Бабуля возмущалась, шуму было до потолка. Ничего она, впрочем, не добилась, хотя даже ходила к «обидчице» в школу, жаловалась классной (Алиса училась в обычной школе).

Щербатый с тех пор обходил девочку на костылях за километр. Это был единственный случай, когда Алисе пришлось применить физическое воздействие. Обычно хватало слов, а за словом она в карман никогда не лезла. Но несколько приёмов самообороны для людей с ограниченными физическими возможностями она всё-таки изучила: сначала по видео в интернете, а потом нашла специальные курсы в своём городе.