Тишину майского позднего вечера нарушает звонок домофона. Я делаю телевизор тише и озадаченно иду в прихожую. Может быть, это Диана? Но Диана сначала позвонила бы и предупредила, что приедет, а Костя вряд ли пришёл бы так поздно – в двенадцатом часу.
– Настя... Настя, – слышу я голос в трубке.
Кажется, это уже было. Я открываю дверь и впускаю Нику. Переступив порог, она прислоняется спиной к стене и смотрит на меня, то и дело прищуриваясь, будто плохо меня видит. В пакете у неё что-то стеклянно звенит. Я чувствую от неё запах, и меня бросает в холодный пот. Да, это было. Всё как в тот раз.
– Ника, что случилось?
Она странно улыбается и гладит меня по щеке.
– Нет... Нет, не бойся. Не бойся, я никого не убила. Просто нажралась, как свинья. Мамка дала мне денег на новую одёжку, а я... пропила их. – Она открывает пакет и показывает три стеклянных бутылки пива. – Вот такая я сволочь, Настёнок. И беспросветно тебя люблю. Умираю, люблю тебя.
Ошарашенная её неожиданным приходом, да ещё в таком состоянии, я не могу вымолвить ни слова, а она, щекоча мне лицо дыханием, шепчет, как одержимая:
– Люблю... Люблю тебя...
Я в растерянности: что с ней делать? Ясно одно: отпускать её нельзя, я не повторю той ошибки. Обняв её за плечи, я бормочу:
– Ника, пойдём... Присядь, отдохни.
Обнажив зубы в жуткой улыбке, она говорит:
– Спасибо, уже насиделась...
Я всё-таки тащу её в комнату и чуть ли не силой водворяю на диван.
– Так, ложись и спи, – приказываю я довольно жёстко. – Чтобы к утру проспалась и стала человеком!
– Хорошо, Настенька, я лягу, – бормочет она. – Только если ты ляжешь со мной...
– Об этом не может быть и речи, – отвечаю я.
Она неожиданно проворно для своего состояния поднимается с дивана, на который я её такими усилиями затащила.
– Тогда мне здесь делать нечего.
Это всё было, сотни раз было – с отцом. Проклятая водка, гори она вся синим пламенем! Во мне мучительно поднимается что-то тяжёлое, как раскалённая каменная глыба.
– Я сказала, ты никуда не пойдёшь! – срываюсь я. – Останешься здесь и проспишься, и не смей со мной спорить!!
Да, всё это было, я часто так орала на выпившего отца, но он мне никогда не отвечал, а Ника и не думает молчать.
– А ты не смей на меня орать, сука! – кричит она с перекошенным лицом.
Влепив ей пощёчину, я убегаю на кухню. Белая пелена ужаса на миг застилает мне глаза, сердце как будто опустили в жидкий азот, а кишки превратились в студень.
– Настя... Настя, Настенька! Прости... Прости, родная... Я дрянь, я сволочь... Я люблю тебя.
Держа моё лицо в горячих ладонях, она почти касается меня губами, но не целует. Её веки опущены, ресницы дрожат, она дышит мне в лицо запахом алкоголя, столь ненавистным мне, от которого в душе поднимается давняя боль. Заорать, ударить её, выгнать? Нет, нельзя, иначе она снова что-нибудь натворит. Любой ценой не допустить этого – любой! Я прикладываюсь ртом к её губам, и она яростно впивается, душит меня, прямо-таки вгрызается в меня, так что даже наши зубы стукаются друг о друга.
– Пожалуйста, не уходи никуда, – шепчу я. – Я пересплю с тобой, если хочешь. Пойдём на диван...
Возбуждённо дыша, она развязывает пояс моего халата, а я увлекаю её в комнату. Раздвигаю диван и стелю постель, мягко осаживая её неуклюжие домогательства.
– Подожди, Никуля... Сейчас. Ты пока ложись, а я сейчас приду.
– Куда ты? – встревоженно спрашивает она, обвив рукой мою талию. – Не уходи!
Я глажу её по стриженой голове, мягко снимаю её руку с талии.
– Не волнуйся, я в ванную. Я скоро. Пять минут.
Яростный поцелуй-укус, и она говорит:
– Ладно, пять минут... Я жду.
Но я не спешу: не пять минут, а двадцать пять я нахожусь в ванной, тщательно моюсь, а потом ещё и сушу волосы феном. Когда я возвращаюсь, Ника уже спит, даже не раздевшись. Укрыв её одеялом, я ухожу в свою комнату и ложусь в постель.
Конечно, я долго не могу заснуть – какой уж тут сон! Что-то похожее на дрёму всё-таки подкрадывается ко мне около трёх часов ночи, но дверь моей комнаты открывается, и я слышу тихие шаги. Затаившись, я жду, что будет, и лицо мне щекочет шёпот Ники:
– Настенька, ты спишь?
Я не отзываюсь, притворяясь спящей, и она, опустившись возле моего изголовья на колени, склоняется надо мной и гладит по волосам.
– Ну, спи, спи, родная... Спи, моя маленькая. – Нагнувшись ниже к моим губам, она очень осторожно и нежно меня целует – тихонько, самыми кончиками губ.
И так же тихо, как вошла, она выходит.
В пять утра мы обе уже не спим – пьём кофе на кухне. У Ники виноватый и хмурый вид, но я не говорю ей ни слова упрёка. В тишине тикают часы, за окном утренняя синева, на столе стоит блюдце с печеньем и бутерброды с колбасой. Я пододвигаю Нике блюдце, а она ловит мою руку и накрывает своей.
– Насть... Прости.
У меня вырывается вздох.
– Ника, я просто боюсь за тебя... Если ты будешь так себя вести...
Нахмурив брови и качнув головой, она перебивает:
– Не надо нравоучений, Настя. Я и так знаю, что умру не своей смертью.
– Знаешь? – содрогаюсь я. – Откуда ты можешь это знать?
– Мне нагадали, – щурится она с усмешкой.
– На кофейной гуще? – хмыкаю я.
Ника поворачивает руку ладонью вверх, водит пальцем по линиям.
– Вот здесь это написано.
Едва дотронувшись до её ладони, я чувствую как бы лёгкий удар током. Я не спутала бы его след ни с чьим другим, ведь я сама сражалась с ним и изгнала его! Эпизоды этой битвы снятся мне теперь ночами, в снах я переживаю всё заново, удар за ударом. Хоть он и был изгнан, но он оставил на мне отметину, и точно такую же отметину я чувствую на Нике: он прикасался к её руке. Сначала я чувствую дрожь в коленях, потом во всём теле, дыхание сбивается с нормального ритма, сердце бухает, как кувалда, и меня обдаёт жаром адского пламени. Может быть, он предсказал ей судьбу, а может, и специально солгал: на такое коварство он был способен. Цель? Цель – сбить её с пути, тем самым причинив мне новую боль.
– Настя, ты что?
Ника гладит моё лицо и волосы, заправляет прядку мне за ухо. Я стискиваю её что есть сил.
– Не верь, – шепчу я ей на ухо. – Тот, кто это нагадал, обманул тебя.
Она гладит меня по голове.
– Настя, тебя чего так колбасит? Ну, ну... Не надо, успокойся! Может, и ерунда всё... Настёнок! Всё нормально.
– Ника, я очень тебя люблю, ты очень дорога мне, и я не хочу потерять ещё и тебя, – шепчу я, всё ещё дрожа.
Она целует меня, но не яростным укусом, как вчера, а тихонько и нежно – в щёку.
– Насть, всё будет хорошо... Не волнуйся за меня. Я больше не собьюсь, слово тебе даю. Вчера просто бес попутал...
– Вот именно – бес! Поверь мне, Ника, я видела его и знаю...
– Кого? – недоуменно хмурится она.
Я замолкаю. Да будет предано забвению твоё имя, нечистый.
– Неважно, – говорю я. – Допивай кофе – остынет.
– Если позволишь, я лучше пивка, – улыбается она и лезет в свой пакет. – Ну, ну, не хмурься... Завязываю.
Я пью вторую чашку кофе, а она потягивает пиво из горлышка, сидя на подоконнике и глядя на занимающийся рассвет. Я всё-таки как следует отчитываю её, и она терпеливо всё выслушивает с серьёзным и покаянным видом.
– Не успела вернуться домой – опять за эти глупости! Ты о маме не думаешь? О её нервах, о её сердце? Она у тебя... святая! А ты так себя ведёшь!
Ника слушает ещё минут пять, потом слезает с подоконника, обнимает меня и виновато упирается своим лбом в мой.
– Насть... Ну, всё, хватит. Не забывай, что мне сегодня ещё предстоит получить втык от мамки. Сжалься, а?.. Мне и так хреново после вчерашнего.
Но я ещё минуты три обрушиваю на её стриженую голову всё, что я считаю нужным сказать, и только потом отпускаю её на балкон курить. На работу идти ещё только через два часа, и я забираюсь на диван, чтобы ещё немного поклевать носом; через десять минут приходит пахнущая табаком Ника, ложится и укладывает голову мне на колени. Гладя и приминая её жёсткий тёмный ёжик, я не замечаю, как она засыпает – и это после кофе, пива, воспитательной беседы и сигареты. Я боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить её: так сладко она спит. Время ползёт в полузабытье, но вот пищит будильник: полседьмого. Я тормошу Нику:
– Вставай. Мне пора собираться на работу.
Она неохотно разлепляет веки и стонет.
– Мм... Настёнок... Такой кайф – спать у тебя на коленках, и ты ломаешь его!
– Мне надо идти на работу, а тебе – домой, – говорю я. – Тебе ещё предстоит получить выговор от мамы – забыла?
– Ой, ё-моё! – стонет она, садясь. – Она же меня спросит, куда я девала пятьсот рублей, которые она мне дала, а я что скажу?
Я достаю кошелёк, вынимаю оттуда пятьсот рублей и протягиваю ей. Она хмурится.
– Настенька, что ты! Я не могу взять.
– Бери, бери, – настаиваю я. – В следующий раз будешь знать, как пропивать деньги, не тобой заработанные.
Она с тяжким вздохом принимает деньги и прячет в карман, а уже через секунду прижимается к моим коленям.
– Настёночек, любимая, ты меня уничтожила... Я не достойна тебя, даже... – она выпрямляется и отодвигается от меня, – даже прикасаться к тебе не достойна! Только вот... – Она берёт мои тапочки и целует их обе в подошву. – Только подмётки твоих тапочек и могу целовать.
– Ладно, – говорю я. – Будем считать, что урок усвоен.
В семь часов мы выходим из дома и идём пешком по уже проснувшимся улицам. Я тихонько беру Нику под руку, и наши ноги шагают рядом: мои – в белых балетках и колготках, и её – в «пацанских» мешковатых штанах с карманами и чёрных с белыми вставками полукроссовках. Наши тени проплывают по асфальту и стенам домов, ломаясь под углом, переходят улицу по «зебре» и бодают свежевыбеленный бордюр головами: с «конским хвостом» на затылке – моя голова, круглая – Никина.
– Настя! – вдруг окликают меня.
У автобусной остановки притормаживает Костина машина, и он выходит.
– Насть, ты что, забыла, что я за тобой заеду? Я приехал, звоню в домофон, а тебя нет.
В самом деле, с этой катавасией вокруг Ники я и забыла, что он обещал заехать и подбросить меня до работы. Он частенько так делает, хотя я его и не прошу об этом. После того, что я ему сказала в больничной палате, другой парень на его месте уж давно махнул бы рукой и завёл знакомство с другой девушкой, а он – нет. Он заезжает за мной утром и подбрасывает до дома вечером, но не лезет с поцелуями и ни на что не намекает, а недавно он поздравил меня с днём рождения и вручил подарочный сертификат на сумму в пять тысяч, чтобы я сама выбрала себе подходящую вещь в магазине. Я не знаю, что это – дружба или ухаживание, но ничего большего между нами пока нет.
– Костя, извини, так получилось, – только и могу я сказать, не зная, как толком объяснить причину моей забывчивости.
А Ника, прищурившись, тихо цедит сквозь зубы:
– Так... Всё поняла.
Костя, подойдя к нам, говорит:
– Ну, ты могла бы хоть позвонить и сказать, что заезжать не надо.
Ника, глядя на него с холодным прищуром, спрашивает грубовато и враждебно:
– Ты кто такой будешь?
Её «наезд» не имеет на Костю воздействия – он лишь недружелюбно переспрашивает, двинув бровью:
– Кто я такой? С какой стати я должен отвечать на вопрос, заданный таким тоном? Сначала вы потрудитесь представиться.
Ника, усмехнувшись, сплёвывает на асфальт:
– Надо же... Джентльмен из высшего общества! Куда уж нам, обыкновенному быдлу, до вас! – И, переведя взгляд на меня, говорит мне всё с тем же прищуром, глухо и хрипло: – Настя, я пойду. Ещё раз спасибо за всё.
С отчаянием чувствуя, что разрулить эту дурацкую ситуацию у меня не получается, я цепляюсь за её руку:
– Ника, да подожди...
Её взгляд обдаёт меня холодом:
– Иди. На работу опоздаешь.
Она уходит скорым шагом, сунув руки в карманы и низко пригнув голову, а я беспомощно смотрю ей вслед, и на душе как-то гадко оттого, что так всё получилось.
– Это что был за тип? – спрашивает Костя.
– Это не тип, – отвечаю я. – Это Ника.
– Ника? – переспрашивает он, непонимающе морща лоб. – Это от «Николай»? Странно...
– Нет, Ника – это Ника. Она моя подруга.
– Она? – фыркает Костя. – А я её за парня принял! Слушай, но она так одета и подстрижена, что можно и перепутать!
Мне теперь уже ничего не остаётся, как только сесть в машину к Косте и позволить ему подвезти меня. Сначала мы молчим, а потом Костя, чтобы что-нибудь сказать, говорит:
– Ну и подруги у тебя... Брутальная девушка. Чего она на меня так наехала?
Я чувствую себя слишком усталой, чтобы объяснять, кто такая Ника, и поэтому просто молчу. Костя, не получив ответа, озадаченно мычит:
– М-да...
Проходит минута, две, и он вдруг вспоминает:
– Слушай, я же вот что хотел сказать! Мне тут сон странный приснился. Может, и чушь, но... В общем, девчушка маленькая, бегает по травке, рвёт цветочки. Я смотрю на неё и откуда-то знаю, что она моя дочка – просто знаю и всё, а откуда – непонятно. К чему бы это?
Вот мы и познакомились, папа.