Мы устали брести. Ноги вязнут в песке. И зануда-хамсин Ноет, что-то пророча. Много лет, подчиняясь Нелепой мечте, Мы идем по пустыне. И безлунные ночи Навевают неверье И злую тоску, Разбивая нам души, Полет, вдохновенье: Ведь нельзя же пропеть Оду злому песку, Что заполнил собою Любое мгновенье. Призрак новой земли Путеводной звездой Стариков наших вывел Когда-то из дома. Нам твердили они: «Рабство было судьбой». Мы не можем понять В голосах их надлома. Что есть рабство? Был кров и еда, и вода, А про пыльные бури Они лишь слыхали. Не поймем никогда, Никогда, никогда, Что погнало их в эти Песчаные дали. Почему мы кружим Меж барханов и змей? Может тот, кто ведет, Плохо знает дорогу? Ну, куда мы идем? Отвечай Моисей! Это, что же, дорога К единому Б-гу? Но ответ лишь один Для усталых мужчин Для несчастных и вечно Беременных женщин: «Не ропщи! Только верь! Ведь не вечен хамсин, И наш путь сквозь пустыню Не прям, но конечен». Но не видно конца, Не внутри, а вовне Вера даже у самых Доверчивых старших. Ну, а дети к пустыне Привыкли вполне. (Словно дети чужие, Кочевые, не наши). Им привычен давно И унылый песок, И тягучий хамсин Им родной и не страшен. А вот, если когда-то Мы все же дойдем, Полюбить они смогут Вид пастбищ и пашен? А пока под ногами Все тот же песок. Нет воды, и так хочется Хлеба квасного. Мы бредем сквозь хамсин. Моисей впереди. Потому что у нас Нет второго такого. Чтобы вера годами Гнала по пескам, Ради призрачной цели И рая земного, Что обещан ему, Заодно и всем нам, Где горит горизонт Поколенья второго.

(Эсфирь) Был жребий брошен в этот год. Идти к царю велел ей дядя. «Иди, проси за свой народ» — он говорил, в глаза не глядя. Что муж-тиран, известно всем, и Вашти казнена недавно. Идти к нему одной совсем и умереть потом бесславно? К нему незваной мне пойти? На все его должна быть воля. Должна я свой народ спасти. Что ждет меня? Какая доля? Ну, что ж! Молись со мной, ами! [2] Я объявляю пост трехдневный. Б-г наш единый, помоги! Пусть примет муж меня не гневный! Что ж, пост, молитвы — позади. Пора менять судьбу Амана. Не медли! Уж пора! Иди! Почти не страшно. Это странно. Меня муж принял. Мой народ теперь свободен в этом царстве. И истреблен Аманов род, За злобу, ненависть, коварство!

Свадьба Лии А он семь лет отцовских пас овец, чтобы теперь ему досталась Лия. О! Как немилосерден мой отец! Казалось, я уж всех богов молила, чтобы над нами сжалился Лаван, но он упрям, как бык жестоковыйный. Сказал: «Сначала старшую отдам». И решено! А я ночами выла. Сегодня свадьба, и, закрыв лицо, ему выводят старшую сестрицу. А я в шатре змеёй свернусь в кольцо. Как дальше жить? Смириться и молиться? Молиться? Но кому? Домашним божествам, что в отчем доме издавна хранятся? Или Единому, что был евреям дан, которым Яков и весь род его гордятся? Своим привычней: можно в руки взять… А тот — другой — не виден и не слышен. Эх! Поточней хотелось бы узнать, кто из богов сильней, славней и выше. Ведь папеньке помог его Ваал: его обман прошёл легко и просто. Сестрицу Якову он первой в жёны дал. Она сейчас на свадебном помосте. А что Единый? Он не подсказал, и Яков женится, подмены не заметив. Я не умру, еще семь лет прождав, есть память у меня, звезда надежды светит. Я помню всё: от встречи у колодца до свадьбы Лии. Нынче я одна. Но почему вокруг повсюду вьётся тоска… клубами… чёрная… без дна?

Рождение Иосифа Проходит всё. И те семь лет прошли, что полны были ревностью больною. Их нет, все позади, они ушли… И я вошла в его шатер женою. Всё хорошо, но лишь одна беда меня преследует неотвратимой тенью: о детях я молю, пора. Когда? Ответа нет, но есть предел терпенью. Сестрица носит сына каждый год, а я об этом только лишь мечтаю… Когда же счастье и ко мне придет? Единого об этом умоляю, да и домашних маленьких божков, не забываю попросить о том же. Все жду… но, видно, приговор суров: не дать мне сына. О Великий Б-же! Еще семь лет, и долгожданный сын прекрасный, словно солнышко земное, явился в мир. Он лучше всех мужчин в роду моем. И он рожден был мною. Иосиф примирил меня с сестрой, Он всей семье несет любовь и радость. Он мне принес усладу и покой, отраду Якову, вернув былую младость. Но не спокойна жизнь у отца. Здесь зависть братьев к нашему богатству нам не сулит счастливого конца и в дальний путь пора нам собираться.

Побег Отец вцепился в Якова, как клещ, и внуков от себя не отпускает. А братья в зависти костьми готовы лечь, чтоб отобрать всё. Яков это знает. И вот решились. Словно тать в ночи бежим, свернув шатры, гоня скотину. А сможем ли достичь конца пути мы без потерь? Поможет ли Единый? Я помню: он обмана не раскрыл, когда женили Якова на Лии. Наверно, наш сильнее идол был, когда вопрос решался «или-или». Придумала! Божков возьму с собой. В дороге помощь нам не помешает. Двух зайцев я убью одной стрелой: отцу и братьям карты все смешаю. Не будут им в погоне помогать домашним идолам покорные молитвы, Откуда помощь так ли важно знать? Останется за нами поле битвы. Уходим далеко большой семьёй, что впереди пока еще не ясно. Здесь наши братья злобствуют толпой, а там Исав… и встреча с ним опасна.

Погоня Порою Яков, как отец суров: кричал, узнав, что я божков украла. Потом он выкопать велел глубокий ров, и мне велел, чтоб я их закопала. Что ж, мы в пути уже который день. Почти привычна жизнь кочевая. Для лагеря необходима тень, а где ее найдем, пока не знаем. Мы слышим шум погони за спиной. Отец и братья снова нагоняют. Мы к Якову бежим, бежим домой, едва в пути скотину не теряя. Не избежать нам встречи: долог путь. Пожалуй, нам пора остановиться, дождаться братьев, выяснить, в чем суть и, может быть, с отцом договориться. Дождались… Я — причина наших бед. Из-за божков они за нами гнались. Но идолов тех в караване нет. Мы с братьями по-дружески расстались. И снова в путь, и несть ему конца. Случится ль примирение с Исавом? Когда еще увижу я отца? Что будет раньше? Встреча или саван?

Рождение Вениамина И снова счастье: я ребенка жду. Мне кажется, что это будет мальчик. Опять я гордо на сестру гляжу. Вот захочу и закачу скандальчик. Ведь я теперь не хуже, чем она: я снова Якову дарю младенца, великой радости и гордости полна, что первого рожу «переселенца». Я счастлива… но где-то в глубине мятущейся души живет тревога. Боюсь рожать. С собой наедине я сознаю: вне отчего порога, неодолимый страх… да, я всего боюсь. Хоть нынче я слаба, но с ужасом борюсь Боюсь, боюсь рожать вне дома, а в пути! О! Б-же! Б-же мой Единый, помоги! Но срок не обойти. Пришла пора рожать Ребенок там внутри не может больше ждать. Ужасно больно мне, и силы нет терпеть. Так долго, что могу я изнутри сгореть. «Дитя моих болей» я сына назову, хоть Яков может имя дать ему другое… Так будет, если родами умру… Покоя я хочу, без боли, лишь покоя… За идолов меня Единый наказал… всей этой болью… Нынче понимаю. А Яков, Яков… он об этом знал… Я ухожу… Прощайте! Умираю…

Он шёл сюда, чтоб праздновать Исход. Исход из рабства — это ли не повод подумать, глядя на небесный свод, что путь из рабства бесконечно долог? И, возлежа за праздничным столом, о рабстве думал прошлом и духовном, о том, что ждёт его народ потом, за хрупкой гранью бытия земного. И думалось о том, что изменить он это положение не в силах, ведь не заставить ближнего любить тех, кто давно уже себе не милы. Ну, что ж… Пусть будет так как Б-г решил. Теперь готов Он жертвовать собою. Но Он учеников любить учил, а нынче вынужден просить иное. Про всё что будет, знает наперёд: ведь сам он режиссирует спектакль. Иуда скоро близко подойдёт и поцелует. Это будет знаком. И каждый отречётся о него… Последний раз они в кругу друзьями. Потом уж с Ним не будет никого, да, и они справляться будут сами. Уж брошен жребий. Дальше будет так, как будет, и никто пока не знает, поймут ли люди данный свыше знак, иль не поймут, а хуже — заболтают.