Победитель света — звук!

Жителям воздуха, им только позавидовать можно — прокладывай себе путь по видимым ориентирам, что на земле расположены, а когда они исчезнут из виду, что ж — вверху простирается небо, а по нему бродят солнце и луна, гоняясь друг за другом, скользят планеты, звезды описывают дуги от горизонта к горизонту, Млечный Путь пересекает чуть ли не полнеба, а главное, есть неподвижная точка — Полярная звезда. Определяй по ним направление, птица! Дело это не трудное, если тебе даны способности к нему от рождения.

Куда хуже подводным путешественникам.

В реке, пожалуй, не так уж трудно — на дне много всяких видимых ориентиров: коряг, впадин, камней, извилин. В океане, правда, тоже есть дно, а на дне подводные хребты, долины, пропасти, ущелья, вулканы и затонувшие корабли и даже города. Но неужели каждый раз, когда рыбе нужно определить направление, она опускается на дно? Ведь это же несколько километров пути вниз да столько же вверх. Да и давление у дна такое, что сплющит жителя верхних океанских слоев.

Или же допустить, что водные путешественники время от времени выныривают из глубины, взглядывают на солнце и по нему определяют путь?

Помните, угриные личинки, лептоцефалы, появляются на свет в Саргассовом море, тут их подхватывает теплое течение Гольфстрим. И поплыли они на восток, к берегам Европы!

Плывите, угришки! Играйте! Гоняйтесь друг за другом, но остерегайтесь! Хотя вы и прозрачные, и невидимые, но мало ли что. Ненароком и в хищную пасть заплыть можно. Ну, а о выборе пути не беспокойтесь: Гольфстрим принесет вас куда надо. Но угришки! Хотя вы маленькие, и глупенькие, и навигационные способности у вас по молодости лет еще не действуют, все-таки время от времени поднимайтесь на поверхность и поглядывайте на небо. Далеко-далеко, там, где воздушное небо опирается на ваше водяное, каждое утро появляется большой и жаркий шар — солнце. Туда, откуда солнце выглядывает, вам и надо добираться.

Когда же вы проживете долгую, полную приключений жизнь и, одевшись в серебристый наряд, поплывете на нерест обратно в Саргассово море, это воспоминание пригодится вам. Но вам надо будет направляться туда, куда солнце опускается, а не туда, откуда оно появляется. Поняли, угришки?

У угрей, идущих на нерест, раза в четыре вырастают глаза. Ихтиологи говорят: угорь обзаводится глубоководными глазами, потому что ему предстоит плыть на большой глубине. Глубоководным рыбам нужны хорошие глаза, ведь на глубине царит полумрак.

Так-то так… Однако угорь всю жизнь провел на дне разных водоемов, охотясь ночью, в совершенной темноте, и он благоденствовал, полагаясь больше не на глаза, а на нос, на органы боковой линии. Да и зачем ему улучшать зрение сейчас, перед океанским плаванием? Чтобы охотиться на большой глубине? Но ведь в это последнее плавание он совсем не охотится и даже не питается. Чтобы ориентироваться? Но в океане ориентироваться по видимым предметам невозможно.

Напрашивается предположение: угрю нужны огромные глаза, чтобы определять направление по небесным светилам. Может, он выныривает время от времени из глубин, взглядывает на солнце, на звезды и опять уходит в глубину. Или же видит светила прямо из воды.

Мало, очень мало знают люди о солнечном и звездном компасах рыб.

Не так-то просто исследовать эту способность рыб, а тем более угрей. Да и рыболовецкие тралы редко вытаскивают из океанских глубин вертлявую и скользкую рыбину — угря!

Однако астрономические способности некоторых океанских рыб ихтиологи все-таки изучили. И пришли к выводу: не исключено, что они умеют находить дорогу по небесным светилам.

Когда морским окуням прикрывали глаза и выпускали их вдали от родных мест, окуни не возвращались домой. Контрольные же особи находили дорогу. И в первом и во втором случае возможность ориентировки по видимым предметам была исключена.

Мы, жители надводного мира, как правило, больше полагаемся на зрение, чем на слух, обоняние, осязание. И это понятно: света на земле много, и распространяется он в воздухе почти без потерь и с большой скоростью.

Иное дело в подводном мире. Свет не может быть там главным средством «видения» мира. Даже в прозрачной океанской воде уже на глубине в несколько сот метров наши глаза бессильны. Вода Рыбинского водохранилища так мутна, что ныряльщик, опустившись на полметра, не увидит пальцев собственной вытянутой руки. Однако и там рыбы легко обнаруживают друг друга, узнают о приближении врага или снеди и не разбивают себе голов о всякие препятствия, плывя с огромной скоростью.

Лишенная света, пещерная жительница летучая мышь выработала в себе способность «видеть» с помощью эхолокатора. Нужно думать, водные жители прибегают к звуковому эху для «рассматривания» окружающего мира.

Общительный народ — рыбы

Сидит рыбак на бережку, смотрит на поплавок и очень ему хочется услышать не комариное зудение, а рыбьи разговоры. Досадно рыбаку: беда с этими водными жителями — немы, как рыбы! Вот подала бы какая-нибудь рыбешка голос — и ясно стало бы, куда забрасывать крючок. Индивидуалисты неисправимые!

А то невдомек рыбаку, что рыбы очень общительный и разговорчивый народ, да только разговаривают они по-особенному, как приличествует обитателю водной стихии, не воздушной.

Для близких переговоров у рыб есть язык поз.

Напряжет рыба плавник и начнет щелкать крышками жабер — это значит: «Удирай, пока цел! А то я тебе!..»

Когда же рыба хочет, чтобы противник отступил, не доводя дело до вооруженного конфликта, то она подплывает к нему, вытягивается во всю длину: дескать, смотри, какая я сильная и длинная! Где тебе тягаться со мной, недомерку! Ну, а если это сравнение будет не в ее пользу, то и сама уплывет подобру-поздорову.

Когда же рыба прижмет плавники к телу, поднимет голову и выставит брюшко противнику, то это значит одно: «Сдаюсь на милость победителя. Вот перед тобой мое самое уязвимое место. Хоть казни, хоть милуй!»

И противник тут же успокаивается и уплывает. Такое благородство дано природой многим животным, чтобы они не поубивали друг друга в кровопролитных схватках. Иначе исчезнет вид.

Рыбы могут приглашать жестом следовать за собой.

А еще рыбы разговаривают ароматами. Они метят свои охотничьи угодья разными запахами: «Тут я охочусь! Не заплывай, а то плохо будет!»

Нападет хищник на карпика, ранит его острыми зубами — и сейчас же из кожи карпика выделится особое вещество: веществом испуга зовут его ихтиологи. И все карпики — сколько их ни есть вокруг — знают: попал собрат в беду! И бросаются врассыпную.

Как вам не стыдно, карпики! Бросить товарища в беде! Позор на всю реку!

Однако не будем их стыдить — они поступают мудро, разлетаясь кто куда. Они народ простой, беспомощный, мирный, ни поэзии, ни своего героического прошлого они не знают и не хотят знать. И если бы карпики атаковали сома или щуку, защищая своего братишку, то такая атака мало чем отличалась бы от атаки кавалерийского эскадрона, который бросился с обнаженными саблями на вражеские танки — пусть, дескать, мы погибнем все до единого, зато мы покажем врагу, что не боимся его!

А враг только радовался бы такой постановке вопроса.

Рыбы посильнее и лучше вооруженные, услыхав призыв о помощи, бросаются к своему собрату и по мере сил и возможностей охраняют его.

Дельфины же, услыхав призыв о помощи, защищают не только своих соплеменников, но и человека, нападая даже на акул. Известны случаи, когда они доставляли обессилевших пловцов в безопасные места. Честь и слава вам, добрые люди дельфины. В те моменты вы не вспоминаете, что человек причинил вам много зла.

Запахи помогают рыбам обнаруживать друг друга и объединяться в стаи, находить дорогу. По следу-запаху кефали плывут цепочкой, одна за другой.

Однако для самых главных, дальних переговоров рыбы прибегают к звуку. И это понятно. Звук в воде распространяется в три раза лучше, чем в воздухе. Недавно, например, ученым удалось послать прямо по водной толще звуки человеческой речи на сотни километров!

Шумный, шумный, шумный мир

Сидит рыбак на бережку, прислушивается к комариному зудению, и невдомек ему, что подводный мир полон звуков. Не знает же он об этом по той простой причине, что звуковые волны, выходя из воды в воздух, ослабевают в тысячу раз. А звуки, поступающие из воздуха в воду, почти не изменяются. Нужно думать, рыбы очень отчетливо слышат человеческую речь.

Каких только звуков нет в подводном мире! Если бы были на белом свете коллекционеры всяких сигналов, что издают живые существа, то они, конечно, за самыми редкими экспонатами опускались бы под воду.

Рыбы стучат, как стучат отбойные молотки по бетону и как по железной крыше.

Они гудят, как телеграфные провода в ветреный день и как гудит пурга в печной трубе.

Они вопят, как кошка, которой наступили на хвост, и плюются, как та же самая кошка, когда увидит собаку.

Они визжат, как поросенок, которого тащат из теплого свинарника, и шипят, как тот же самый поросенок, когда оказывается волей судеб на сковородке в виде сала.

Среди рыбьих звуков есть и звуки пощечины мокрой рукой по мокрой же щеке. И танец, который отбивает модница на каблуках-шпильках на железной бочке из-под бензина. И грохот угля, спускаемого по железному желобу. И разговор двух кумушек с третьей — слова вроде есть, а за смыслом не уследишь. Есть и такие, которые не снились обитателю воздушного мира. Да и не уловило бы человеческое ухо эти звуки-сигналы, если бы они вышли из водного мира в воздушный. Обитатели водных глубин часто общаются на самых разных частотах, нередко недоступных человеческому уху.

Такой широкий диапазон частот легко объясним. Нет у водных жителей ни телеграфных, ни телефонных линий, и звуки они посылают прямо в среду, где и без того много звуков. Каждому виду рыб надо выбрать свой диапазон, чтобы звуки пробились через звуковой винегрет и достигли сородича.

А еще рыбам надо засекречивать свои разговоры, а то скажет рыбешка подруге: «Что-то спать хочется. Поплыли вздремнем малость!» — а хищник услышит, выждет момент, и слопает обеих во время сна. Вот и выбирают рыбы частоты, недоступные врагу.

Некоторые наоборот — хотят, чтобы их сигналы доходили до всех. Одна рыба кричит на весь окружающий мир, охраняя икру: «Не подходи! Зашибу!» Другая выстукивает: «Тут мои владения! А ну, прочь!»

Пистолетная креветка так сильно щелкает своей клешней, что звуком способна разбить аквариум. А зачем щелкает, никто толком не знает.

Особенно болтливо общество дельфинов. В одиночестве дельфин и угрюм и молчалив, но стоит ему почувствовать присутствие приятеля или приятельницы — тут уж не узнать дельфина. Такое начинается посвистывание, поскрипывание, пощелкивание, пофыркивание, что каждому становится ясно: не о погоде идет речь. И разлучать эту пару никак нельзя.

А однажды дельфин так ловко передразнил английскую речь своего воспитателя, что тот не выдержал и рассмеялся. А дельфин передразнил и смех его.

Да, насыщена звуками водная среда. И насыщена она еще и потому, что водные жители не только переговариваются звуками, но и просматривают окружающее пространство с помощью звука и ищут с его помощью дорогу.

Прислушайтесь — эхо!

Помню, когда я впервые сел на мотоцикл, мне вдруг стало казаться, что еще не обкатанный мотор его порой что-то барахлит: к свисту воздуха в ушах, к звуку выхлопа нет-нет да и присоединялся странный звук — чвик, чвик, чвик!

Я притормаживал, чтобы остановиться и проверить мотор, но тут оказывалось, что как раз в этот момент я находился либо в туннеле, либо на мосту, либо на крутом повороте шоссе, где останавливаться нельзя. Я проезжал препятствие, и тогда выяснялось, что останавливаться уже нет необходимости — чвикания уже не было.

«Что за странная конструкция мотора! — думал я. — Почему это он дает знать о местах, где запрещена остановка? Что за необычайная заботливость со стороны мотора?»

Позже я понял причину этого чвикания. Звук выхлопа отражается от колонн туннеля, от тумб и столбиков, стоящих на путепроводах и на крутых поворотах, и возвращается в ухо с некоторым запозданием.

А потом, уже сидя в автомашине, я закрывал глаза — это было возможно, так как я ехал пассажиром! — и пытался по эху определить окружающую обстановку. И очень преуспел в этом деле, хотя радарные свойства автомашины и в подметки не годятся радарным свойствам мотоцикла.

Слышится шипение — это значит, мы едем по туннелю. Короткие чвикания — это начались бетонные столбики или тумбы на обочине. Стоящий грузовик звучит не так, как идущий. Встречный не так, как обгоняющий. Легковая машина отражает звук иначе, чем грузовик с сеном. А грузовик с сеном иначе, чем фургон. Пешеход, несущий пустые бидоны, отличается от пешехода, зажавшего две подушки под локтями или несущего гитару.

И тогда я подумал: если я, человек, для этого вида ориентировки не очень приспособленный, умудряюсь почувствовать, что эхо от пуховой подушки не такое, как от пустого бидона, то почему бы животным, для которых эхолокация привычное и основное средство «видения» мира, не обнаруживать с помощью эха рыбешку на фоне бетонной стены плавательного бассейна? Не отличать стальную пластинку от деревянной? Макет рыбешки от живой рыбы? Вкусную рыбу от невкусной? Приближающуюся от удаляющейся?

На все это способны дельфины. И, вероятно, многие другие подводные жители. Только об эхолокации дельфинов мы знаем немного больше.

Опустит экспериментатор дробинку в мутную воду, в которой ничего не видно. Опустит медленно, без всплеска, на расстоянии в несколько метров от дельфина — и тот обнаружит ее.

Дельфин «видит» звуком мелкоячеистую сеть, способен проплыть через частокол металлических стержней, воткнутых в дно, не задев ни один. По эху он определяет даже материал, из которого состоит предмет.

К человеку дельфины относятся, как и он к нему, — с любопытством, словно догадываясь, что человек наделен незаурядными умственными способностями, дельфины охотно позволяют производить с ними всякие опыты и даже стараются помочь исследователю облегчить опыт. Они не возражают, если им заклеивают на время глаза, но не позволяют закрывать уши.

А это значит, что для них уши важнее глаз!

Ничего не «видят» они, если им закрыть уши.

Многим животным эхолокаторы помогают определять направление.

Возможно, и птицы, летя в туман или ночью, кричат, чтобы сообщить спутникам: «Я здесь, держи курс на меня!» — или чтобы проверить: «А не маячит ли какое-либо препятствие впереди и правилен ли курс?» — или: «А на какой высоте идет полет?»

Однако мы очень мало знаем об эхолокации птиц. Знаем же мало потому, что лишь совсем недавно узнали о существовании этого способа ориентации в пространстве.

Знаток речной географии — угорь

Но неужели эхолокатор доводит угря из какой-нибудь глубинной речушки до Балтики, позволяет пересечь Балтику и выплыть точно к проливам, а потом указывает путь до Саргассова моря?

Возьмите указку и географическую карту. Найдите на карте речушку где-нибудь западнее Москвы или в каком другом месте. И попытайтесь проследить по карте водный путь до Балтики. Угри прибывают к нам в основном через Балтийское море и через него же уплывают, поэтому мы и выберем именно этот маршрут.

Уже через несколько минут вы «заплывете» либо в тупик, либо по Дону или Днепру в Черное море, либо скатитесь в Волгу, а потом в Каспий.

Много раз указка будет возвращаться обратно, прежде чем найдет путь в Балтику. А может, и не найдет. В научных статьях ученые называют такой поиск методом проб и ошибок, а в разговоре — методом тыка. Но, увы, метод этот дает далеко не всегда положительные результаты. Всю бы свою жизнь угорь «тыкался» бы из реки в реку и так бы не добрался до Саргассова моря.

А вот угри с первого же захода находят путь к океану. Им, угрям, метод тыка не годится. Нельзя метаться из реки в реку, ведь на карте путь измеряется сантиметрами, а по настоящему водному пути — десятками и сотнями километров. Жизни не хватит, чтобы искать дорогу по рекам этим несовершенным способом.

Вы охватили взглядом на карте всю Европу, однако не сразу нашли верный путь. У угрей карт нет. И не могут они взглянуть с космических высот на планету Землю и разобраться в речной путанице, но они тем не менее находят дорогу.

Или предположить, что от предков досталась им карта-лоция ароматов — воспоминание о запахах всех водных путей и водоемов, в которых побывали их предки? По этим-то запахам они и плывут?

Так-то так, но ведь угри водятся чуть ли не во всех реках Западной Европы. Неужели они знают речную географию всего континента? Или, может, существуют угри-скандинавы, угри-итальянцы, угри-белорусы, французы, англичане, немцы?

Одни ученые предполагают: угри строго придерживаются дороги своих предков. Итальянские угри — то есть угри, которые живут в итальянских реках, — направляются в итальянские реки потому, что там жили прапрапрапрадеды. По этой же причине скандинавские угри заплывают в скандинавские реки.

Другие говорят: нет! Если бы одни угри из поколения в поколение селились бы только в скандинавских реках, а другие только в итальянских, то разные климатические условия по-разному повлияли бы на тех и других, и тогда итальянские угри отличались бы от скандинавских, и были бы среди угрей и «французы», и «испанцы», «белорусы», «немцы» с ясно выраженными «национальными» признаками.

Однако такого деления нет. Все угри одинаковые и отличаются лишь размерами да еще тем, что у одних острые мордочки, а у других более тупые. Что же касается размеров, то они зависят от возраста и условий жизни, а не от того, какими были их родители.

Нет, если угорь оказался в белорусском озере, то это вовсе не потому, что он плыл дорогой своих предков. Просто цепь случайных причин привела его туда.

Однако им не без основания отвечают: вовсе не обязательно, чтобы разные географические условия вызвали разный облик. И угри, обитающие в итальянских водах, могут как две капли воды походить на «итальянцев» или «белорусов».

Течение — вот компас

Дорогу же в глубь материка угри находят просто. Как только угришки попадают в пресную воду, у них пробуждается стремление плыть против течения. Ну, а если все время плыть против течения, то крупная река передаст тебя более малой, река поменьше передаст еще менее заметной реке, а потом начнется речушка, или, может, даже какая-нибудь канава. Так вот и забираются угри в речные дебри, где даже слыхом не слыхали о соленой океанской водице.

Когда же у угря в конце жизни происходит вторая метаморфоза и он снова превращается в глубоководную океаническую рыбу, то у него пробуждается противоположное стремление — плыть по течению.

Выплывет угорь из какого-нибудь ручейка в речушку и, вместо того чтобы задавать всякие бессмысленные вопросы о дороге или всматриваться во всевозможные указатели, замрет на мгновение: «А ну, куда здесь течет вода?»

И плывет именно туда, куда она течет.

Если же все время плыть по течению из одной реки в другую, то они доставят тебя, как эстафету, в море, если, конечно, какая-нибудь речушка не вздумает скрыться под землю или распасться на тысячи оросительных каналов и водопроводных труб.

Течение воды — вот основной компас, который вначале заводит угрей в глубь материка, а потом выводит их на просторы моря.

Надоел ты со своими загадками, угорь!

Слава тебе, угорь! Ты сумел разобраться в паутине рек и выбраться на морские просторы.

Слава и тебе, ихтиолог-исследователь! Ты разгадал речные компасы угря.

Слава тебе, весь угриный род! За много тысяч лет развития вы, угри, выработали у себя два очень простых и очень надежных компаса — стремление плыть против течения, а потом по течению. Спасибо за то, что вы не скрытничали последнее время.

Но как разгадать ваши другие навигационные секреты?

Вот вы выбрались на морские просторы. Тебе, итальянский угорь, предстоит теперь проплыть Средиземное море, выбраться через Гибралтарский пролив в Атлантический океан. А там ты пересечешь океан и окажешься в Саргассовом море. Только определи правильный курс и не сбивайся с него.

Ну, а вам, белорусские, немецкие, польские, литовские, скандинавские угри, предстоит пересечь Балтийское море, и только тогда вы выберетесь в Атлантику. Вперед без страха и сомнения! Дорога в океане прямая, никакой путаницы.

Ну, а в океане как?

Но легко сказать — вперед и прямиком. Прямиком плыть легко, когда видишь конечную цель или же когда путь указывает цепочка ориентиров. В океане кругом вода, вода, вода, а вода всюду одинакова. Только, может, сверху она чуть-чуть светлее, а внизу чуть-чуть темнее. Как тут находить направление?

Должно быть, тебе так и хочется воскликнуть: «А я знаю как! Гольфстрим указывает направление. Они плывут против течения, и все тут!»

Что ж, сторонники этой теории есть и среди ученых. Они даже уточняют ее: дескать, под Гольфстримом обнаружено недавно противотечение. Оно идет на большой глубине, как раз на той, на какой плывут в Саргассово море угри, и направляется оно к Саргассову морю. Угри плыли по течению в реках и плывут по течению в Атлантике. Все просто и ясно. Им даже инстинкт менять не приходится.

Но рано еще радоваться.

Допустим, анти-Гольфстрим несет взрослых угрей куда им надо. Но как обстоит дело с плаванием в Балтике и Средиземном море? Ведь там попутных течений нет.

И еще: да, Гольфстрим несет личинки угря, но ведь они были беспомощны и к самостоятельному передвижению не приспособлены. Они не сопротивлялись течению, и все тут. Но не для того взрослые угри становятся сильными пловцами, чтобы течение несло их по океану, словно они не рыбы, а глупые пробки, которым все равно, куда их несет. Нет, конечно, взрослые угри сами, своими силами передвигаются в нужном направлении.

Хорошо! Тогда анти-Гольфстрим не столько несет их, сколько указывает направление.

Помогать рыбе передвигаться океанское течение может. Но в состоянии ли оно указывать направление?

Этот вопрос мы не будем задавать угрю — не научились мы еще разговаривать с ним. Мы лучше обратимся к колюшке.

Колюшка выдает угриные секреты

Если угря можно считать великим рыбьим путешественником, то колюшка, конечно, великий рыбий домосед.

Насобирает колюшка-папа всяких травинок, соломинок, совьет из них уютный домик-гнездышко между трех камышинок, с входом с одной стороны и выходом с другой, а потом подплывет к колюшке-маме, и протанцует перед ней танец любви и преданности, и, извиваясь всем тельцем, шмыгнет к гнездышку, а потом опять и опять. И колюшка-мама понимает, что значит этот жест: «Прошу пожаловать в мои хоромы. Специально для вашей милости построил». Ну, а если колюшка-мама начнет капризничать: дескать, и травинки не так лежат, и вообще вы мне что-то не очень нравитесь, и домик тоже заставляет желать много лучшего! — то колюшка-папа рассердится, покраснеет и подтолкнет ее к гнезду: «Нечего тебе тут кривляться!» И тогда колюшка-мама послушно заплывет в гнездышко, освободится от икринок и выплывет с другой стороны, а колюшка-папа зовет другую красавицу — он многоженец и не скрывает этого обстоятельства. И та тоже мечет икру, а за ней — третья, четвертая.

А потом колюшка-папа хлопочет у гнездышка — гонит плавничками на икринки свежую воду, подправляет травинки у гнезда, убирает всякие ненужные комочки, а если поблизости показывается какая-нибудь колюшка-мама, то он отгоняет ее, а то эти мамы народ такой — они готовы полакомиться икрой соперницы, а заодно и собственной.

Очень любит свое гнездышко колюшка-папа и далеко от него никогда не забирается.

Как так? Какой-то домосед-хлопотун, который и от дома ни на шаг, ну что он может знать о навигационных способностях угря — путешественника такого великого, что на родину он является лишь раз в жизни, чтобы дать жизнь потомству и умереть?

Тем не менее опыты с рыбкой-домоседом дали ответы на многие загадки угрей и других рыб-мигрантов.

А еще эти исследования показали, что нужно делать, чтобы рыбешки не попадали во всякие засасывающие устройства, подающие воду в разные машины и на поля.

Наблюдения проводились в аквариуме.

В аквариуме нет никаких течений, и колюшка может не опасаться, что его унесет от дома. Он плавает туда и сюда и часто замирает на месте — отдыхает.

Храброе создание колюшка. Без страха и сомнения он бросается на щуку, которая в сотни раз больше его, и на сома, и на человека. Одного боится — как бы водой не унесло его от гнезда.

Если бы создать в аквариуме течение — пустить проточную воду, — то, нужно думать, колюшка поплыл бы против течения, чтобы держаться на одном месте, у гнездышка. И чем сильнее текла бы вода, тем быстрее он работал бы плавничками.

Ученые создали в аквариуме лишь видимость течения. Обмануть колюшку оказалось не таким уж трудным делом. Подобный опыт и вы можете провести.

Ученые вырезали из фанеры круг, укрепили его на оси, установили на круге аквариум с колюшкой и запустили круг — пусть он вращается!

Вращается аквариум, вращается вода, а вместе с ней и колюшка. Вода перемещается относительно стола и всяких предметов, что стоят на нем, но она неподвижна относительно самого аквариума, и колюшки, и его гнезда. На деле в аквариуме нет никакого течения. Но что это? Колюшка начинает плыть. Он работает изо всех сил плавничками и хвостиком и устремляется против направления вращения аквариума.

Почему? Значит, он ощутил, что движется аквариум? А как?

Или он увидел, что куда-то уходят знакомые предметы, окружающие его аквариумный мир, и он плывет, чтобы удержаться на их уровне?

Что ж, проверим!

Возьмем большой лист картона, на котором ничего не написано, ничего не нарисовано, и сделаем из него огромный цилиндр. Окружим этим цилиндром аквариум и вновь запустим круг.

На этот раз колюшка даже не почувствует вращения. Он будет плавать по аквариуму в разных направлениях, как и раньше, когда его мирок стоял неподвижно. Картонный цилиндр закрыл колюшке окружающие неподвижные предметы, и колюшка их не видит теперь. Цилиндр выглядит неподвижной белой пеленой. Вода кажется колюшке неподвижной, раз ориентиры стоят на месте.

Но нарисуйте на внутренней стороне цилиндра яркие и широкие полосы и снова запустите свою установку. Колюшка «почувствует» течение — увидит, что полосы уходят, и, чтобы не отстать от какой-нибудь особенно приглянувшейся ему полосы, будет плыть изо всех сил.

И чем быстрее будет вращаться аквариум, тем быстрее будет плыть колюшка.

Достаточно закрутить аквариум в противоположном направлении — и колюшка поплывет обратно.

Теперь пусть аквариум стоит на месте, а цилиндр движется.

Колюшка взглянет на бегущие ориентиры и тут же решит, что вода уносит его неизвестно куда. И снова заработает плавничками.

И опять, чем быстрее будет вращаться цилиндр, тем быстрее поплывет колюшка.

Очевидно, то же происходит и в реке. Колюшка видит, что камышинки, травинки, камни и прочие ориентиры, окружающие его гнездо, куда-то «уходят» — его несет течением! И он плывет, чтобы не оказаться вдалеке от домика.

Должно быть, так же определяют направление течения и другие рыбы. И если бы у них пропал этот инстинкт, то страшная беда обрушилась бы на рыбий мир. Унесенные течением рыбины скопились бы в устьях рек, тела их запрудили бы реки, воды вышли бы из берегов, затопили поля, корабли оказались бы отрезанными от морей.

Очень хорошо, что рыбы умеют определять направление течения. Но так обстоит дело в реках. А в океане?

Тут положение куда сложнее.

Говорят, даже в самый большой ураган на палубе славного чайного клипера «Кити-стар» горящая свеча не потухала. Клипер несся со скоростью ветра, и потому ветер не ощущался на его палубе. Движение же клипера можно было заметить, лишь когда показывались встречные суда или неподвижные предметы.

Штормовой ветер несет облака и вместе с облаками воздушный шар. Воздухоплаватели поглядывают вниз, на проплывающие земные ориентиры и, сообразуясь с высотой, определяют и куда их несет, и с какой скоростью.

Но вот воздушный шар вошел в облака. Не видно земли, и воздухоплаватели растерялись. Им кажется, что они застыли на месте — им ведь не с чем сравнивать движение.

Земной шар вращается со страшной скоростью вокруг своей оси и к тому же несется по орбите вокруг Солнца, и мы, люди, не ощущаем этого движения. Узнали мы о нем, лишь когда присмотрелись и поняли, что движутся не звезды, Солнце, а Земля.

Очутившись в шлюпке в открытом океане, человек мог бы определить, куда несет его течение, если бы видел относительно неподвижные ориентиры.

Нет, плохой указатель направления — океаническое течение! Вряд ли оно ведет угрей к цели. Да и не только угрей, но и других великих мигрантов — лососей, китов, дельфинов, черепах.

Тогда что же?

Ароматные пеленги

Экспедиционные суда многих стран бороздят моря и океаны во всех направлениях.

Придет судно в какое-нибудь еще не изученное место, бросит якорь — и сейчас же гидрологи опускают в воду термометры, чтобы измерить температуру на разных глубинах. Потом наносят результаты на особую карту.

Гидрохимики достают воду с разных глубин и узнают, сколько разных солей приходится на один литр океанской воды в этом месте — и на одной глубине, и на другой, и на третьей. И заносят результаты на особые карты.

Ихтиологи бросают в воду тралы и вытаскивают множество океанских жителей — рыб, осьминогов, кальмаров, каракатиц, омаров. Они записывают, где, когда, с какой глубины вытащили свою добычу. И судно уходит на новое место.

Когда же экспедиция закончится, ученые обрабатывают результаты своих и чужих исследований.

Метеорологи соединяют линиями точки, где вода имеет одинаковую температуру, и получают линии — изотермы.

Гидрохимики соединяют линиями точки, где вода содержит одинаковое количество солей на литр воды, и получают изогалины — линии, которые показывают места с одинаковой соленостью.

Метеорологи и гидрохимики сравнивали изотермы и изогалины Атлантического океана и увидели, что самая «теплая» изотерма океана — плюс семнадцать градусов — совпадает с линией самой высокой солености.

Ихтиологи отметили на карте места, где трал вытаскивал лептоцефалов угрей, и соединили кривой линией эти точки.

И тут обнаружилось, что эта линия совпадает с самой «теплой» изотермой и самой «соленой» изогалиной и что направляется она по Гольфстриму в Саргассово море.

Простой человек, неисследователь, подивился бы этому совпадению и скоро забыл бы про него, увлекшись какой-нибудь особенно интересной телепередачей. Но исследователь тем и отличается от неисследователя, что он не только удивляется, но и пытается понять, почему оно произошло. И даже когда он смеется, смотря забавный кинофильм, он умудряется помнить про свою загадку.

Ученые подумали: совпадение не случайно. А что, если угри находят дорогу, плывя вдоль самой соленой изогалины, по самой теплой изотерме? Соленость и температура — вот два пеленга, которые проводят угрей через Атлантику.

Ура! Все ясно, все понятно, и давайте скорее переходить к другим угриным загадкам, тем более что их очень много. Так, да?

Однако настоящий исследователь тем и отличается от ненастоящего, что, придумав теорию, он сам же ищет в ней слабые места, не дожидаясь, когда это сделают другие.

Давайте вдумаемся.

Тебе завязали глаза, и ты шагаешь по шоссе. Через десяток шагов ты почувствуешь, как под ногами зашуршала щебенка. Ты знаешь — еще два-три шага, и ты будешь барахтаться в канаве.

Чтобы не потерять дорогу, надо обязательно ощущать ее границы.

Помнишь, ты описывал круги, шагая по футбольному полю с завязанными глазами, ибо ты не видел цели и не ощущал границ дороги.

Однако у футбольного поля ширина в несколько десятков метров, а у океанического течения — несколько сот километров. Так неужели угорь мечется от одной границы Гольфстрима к другой, от одной границы солености к другой?

Или он плывет на границе двух встречных течений и ощущает органами боковой линии, что с одной стороны вода движется чуть-чуть не так, как с другой?

И еще проблема: допустим, угорь нашел границы этой дороги. Но где на ней указатели «вперед» и «назад»?

Представь, ты ходил-бродил по всяким кривым и запутанным московским улочкам-закоулочкам, заблудился и вот наконец вышел на прямую улицу, ту самую улицу, какую ты искал. Однако куда идти — направо или налево?

Но ты человек, ты можешь прочесть указатели на перекрестках, определить по номерам домов и в какой стороне находится центр, либо спросить, куда тебе идти, у любого прохожего.

Никаких номеров и стрелок в морском течении нет. И встречные рыбы не будут показывать дорогу плавником.

Может, дело в запахе? Дескать, рыбы обладают тонким обонянием не случайно. Оно им нужно и чтобы успешно охотиться, и чтобы ориентироваться в водной толще. У каждой речушки, каждого озерка и моря есть свой собственный запах-вкус (для рыб и запах и вкус — это одно и то же чувство), и запах этот сложный: он состоит из запахов водорослей, горных пород, ложа водоема и обитателей, живущих в нем. Вот по этим-то запахам рыбы и находят свои места.

Возможно и так: когда лептоцефала несет течением к берегам Европы, он запоминает запахи Гольфстрима. Всю жизнь угорь хранит воспоминание об этих запахах, и, когда приходит время, он плывет на них. Как охотничья собака, почувствовав издалека запах дичи, стремится к ней по ароматному пеленгу, так и серебристый угорь, находясь где-нибудь у берегов Европы, плывет на запах Саргассова моря по запаху. Недаром у них такое удивительное обоняние!

Да, это верно — угри обладают удивительным обонянием.

Доказано: если пустить в Онежское озеро полнаперстка пахучего вещества финилэтилалкоголя — на наш человеческий нос оно пахнет розой — да размешать его равномерно по всему озеру, то угорь отличил бы эту воду от онежской воды, взятой до прибавки.

Если бы у наших докторов было такое тонкое обоняние, то они распознавали бы болезни носом. Понюхает доктор в своей приемной и скажет:

— У вас малярия, а у вас желтуха. А у тебя, друг сердечный, болезней нет, а есть хроническая лень и нежелание идти в школу, потому что ты не приготовил урок по русскому языку. И учти: неминуемое осложнение при этой болезни — двойка!

Ученые проверяли способность разных рыб ориентироваться по запахам. Они замазывали воском ноздри лососевых рыб и выпускали их в воду, и те не находили свои нерестилища, а контрольные рыбы с незакрытыми ноздрями находили. Все это так… Но неужели допустить, что запах саргассовых водорослей проходит через всю Атлантику, пробирается через Гибралтар в Средиземное море, доходит до берегов Италии и там щекочет органы обоняния угрей, только что выплывших из рек?

А еще говорят: угри плывут в самое соленое, самое теплое место Атлантики. Так как таким местом является Саргассово море, то они и попадают туда.

Но тут возникает возражение: ведь в Средиземном море вода и теплее и солонее атлантической воды. Зачем же тогда угрям выбираться из Средиземного моря?

Нет, не очень надежны эти компасы.

Дело тут, видимо, гораздо сложнее.

Нужно думать, у великих путешественников есть целый комплекс разных компасов. Они-то, действуя в сочетании, и приводят путешественников до цели.