Диспетчер

В бандитской тусовке я ошиваюсь уже шестой год. А куда было еще деваться, когда все вокруг разваливалось, а к тому, чтобы замутить собственное дело, я был морально не подготовлен. Оставалась ментовка. Но когда я дембельнулся из армии, в ходу была такая поговорка: в ментовку идут те, кто боится идти в бандиты. И я не побоялся…

Служил я в учебке воздушно-десантных войск специального назначения в Печорах, под Псковом. Хлебнуть там пришлось под завязку. Даже когда стал сержантом. А призывался из Питера, где три года до этого отучился в Политехе. Подсел на иглу и бросил Политех. Вся энергия и свободное время уходили на торговлю наркотой, чтобы иметь возможность торчать самому. Надоело это дело до полного офигения. И поэтому когда призвали под боевые стяги — сдался без промедления. В надежде, что жесткий армейский режим отвадит от зелья. В этом-то я не ошибся, но вот в другом… Действительность в самых активных войсках оказалась не просто жесткой, а в полном смысле этого слова жестокой. И касалось это не столько тягот физической подготовки, сколько отношений между военнослужащими различных призывов. Дедовщина в нашей части была просто страшной. Впрочем, и все два года иначе как издевательством не назовешь.

Дембельнулся уже далеко не тем человеком, который призывался. Циником стал прожженным, насмешником — едким, а негодяем — ну просто первостатейным. Что такое угрызения совести — вообще забыл.

Долгое время не знал, куда приткнуться. Проживал крошечные родительские переводы. Бывший сослуживец, уволившийся на полгода раньше, предложил влиться в ряды братвы. Тогда еще немногочисленной, неопытной и даже безоружной. Заставлял я себя уговаривать недолго.

Действовали мы поначалу, как это сейчас видно с высоты опыта, довольно убого, наивно и даже примитивно, хотя тогда всякое наше дело казалось более чем серьезным — и не только нам. Доили барыг, отбивая их от наездов со стороны. Несговорчивых попугивали подрывами ларьков и магазинов. Шантажировали тех, на кого удавалось скопить криминал. Выбивали долги. Контролировали наперсточников, валютчиков и угонщиков машин. Держали десятка два путан по гостиницам. А большей частью мотались на стрелки, разводки и всяческие терки и перетирки. Пока в конце концов нас вместе с наработанной нами клиентурой барыг и темнил не подмяли под себя казанцы. Был, впрочем, выбор. Можно было примкнуть к тамбовцам, малышевским или чеченам. Но казанцы предложили первыми, мы взвесили все выгоды и недостатки этого предложения — и приняли условия. И, как видно, не ошиблись, потому что и малышевские, и тамбовские — где они теперь? А казанцы по-прежнему всюду. Как, впрочем, и чечены. Но с теми мы бы работать не стали. Да они бы и сами не дали. Странные они какие-то, своих же дербанят. Зверье, одним словом.

Поначалу нас подключили к бригаде потрошителей сейфов. Бугор — матерый рецидивист в розыске с погонялом Дед — чистил сейфы за милую душу. Иной раз за ночь мы брали сразу несколько сейфов, расположенных в разных частях города, чем, думаю, не давали сыскарям повода заподозрить, что все три или даже четыре взлома минувшей ночи — дело рук одной банды.

Дед был необычайно толковым и опытным медвежатником. К тому же хладнокровным и жестоким. Вставшего на его пути мог бы, мне кажется, убить без малейшего колебания.

Не менее натасканными были и прочие члены бригады. К тому же все они слыли настоящими профессионалами, каждый — своего дела. Один был слесарем, другой сварщиком, третий сверловщиком, четвертый подрывником, пятый электриком, шестой разбирался в системах сигнализации, седьмой был первоклассным стрелком, восьмой выполнял в случае надобности более грубую работу — вырубал наповал с одного удара. А Малыш, хоть и не владел никакой специальностью, мог, поднявшись по водосточной трубе, пролезть в любую форточку, даже самую миниатюрную, потому что имел росту метр с кепкой.

У самого Деда имелась целая коллекция отмычек, работал он быстро и бесшумно. Правда, в конце концов мы пришли к тому, что любой, даже самый сложный замок легче всего обезвредить горячим способом, попросту говоря, с помощью автогена. Поэтому на складе нашем стало появляться сварочное оборудование различных систем, а Дед, повышая квалификацию, изучал книги по сварочному делу.

И все же Дед, чье искусство в обращении с сейфовыми замками было вытеснено примитивными и прямолинейными действиями газовой горелки, оставался нашим бугром. И по праву. Каждую операцию он готовил тщательно, выверяя все до мелочей, моделируя ситуации, просчитывая возможные и запасные ходы.

В каждой операции было задействовано строго необходимое число бойцов бригады. И каждый четко знал и выполнял поставленную перед ним задачу.

У Деда я многому научился. И в стратегии, и еще более в тактике преступного ремесла. И может быть, постиг бы еще немалые премудрости криминального искусства, но однажды при попытке взятия сейфа одной серьезной коммерческой структуры нам было оказано суровое огневое сопротивление. Этого мы никак не ожидали, ведь, по достоверным данным, в офисе на ночь должны были остаться всего двое охранников. Тем не менее цириков оказалось гораздо больше, человек пять или шесть, и они, выбравшись из засады, в ответ на выстрел нашего ликвидатора открыли ураганный огонь, которым и были закошены наповал Дед и еще трое наших братил. Сам я, тогда еще безоружный, чудом унес ноги от верной гибели.

После трагического исхода операции остатки нашей бригады перебросили к Утюгу, плотно сидевшему на теме бодяжной водяры. Дело было поставлено с размахом. Под него покупались или брались в аренду гигантские склады, ангары, гаражи. В их подвалах и бодяжились тонны спирта. На верхних этажах были установлены мощные вентиляторные системы. В считанные минуты они вытягивали спиртоносные пары. А с нижних ярусов можно было отправить наверх в грузовом лифте сразу несколько десятков ящиков. С бутылками, наполненными смешанным с водой спиртом и снабженными этикетками и пробками в точности такого же качества, как и оригинальный продукт.

Затем по каким-то своим, оставшимся мне неизвестными соображениям Удав, наш тогда еще звеньевой, перебросил меня на совершенно непаханный участок работы. Мало было братве фуфловой водяры, решили еще и кофейком банковать. Ввозили откуда-то из-за бугра дешевый кофейный порошок. Из других краев подгоняли специально заказанные жестяные банки с маркировкой и красочно намалеванной этикеткой. Фасовали в них низкосортный товар и выбрасывали его на рынок по цене сорта высшего.

А потом пришло время легализации. Относительной, конечно, потому что заказные убийства, проституция, наркотики, бодяжная водка и оружие всегда оставались, как и остаются до сих пор, на плаву. И легализацией здесь не пахнет. В недобром предчувствии возможных перемен отцы наши решили подстраховаться. Выдвигались самостоятельно и оплачивали предвыборные кампании своим протеже для избрания на политические и административные посты всех уровней. Не отставали от них и мы: если раньше для отмазки у ментов нашим прикрытием были справки из психдиспансера, то теперь мы козыряли ксивами помощников депутатов. Хвастались друг перед другом: у кого ксива круче…

Так постепенно возник спрос и на мои светлые, как надеюсь, мозги. Я начал продвигаться все ближе к могущественной фигуре Удава, пока наконец не стал его правой рукой. По кличке Диспетчер.

Сам Удав, правда, не баллотировался в депутаты. В силу хотя бы того, что имел несколько ходок по серьезным статьям. В бандитской среде он пользовался непререкаемым уважением и со временем из звеньевого вырос до того, что называется авторитетом. Он стал одним из главарей могущественной группировки.

Мой же собственный авторитет пережил поступенчатое становление. Ступенькой выше он поднимался каждый раз после очередного разработанного и внедренного в жизнь экономического проекта.

Впервые я решительно заявил о себе в связи с безобидным финским печеньем. Когда товарный рынок города насытился до того, что оптовые цены, упав до самой нижней черты, замерли на месте, потому что дальше им падать было уже невозможно, я придумал, как все-таки понизить их еще на несколько делений. Естественно, для того, чтобы переманить на свою сторону оптовых покупателей. После продолжительных переговоров и увещеваний финский завод кондитерских изделий приступил по нашему заказу к выпуску специальной партии печенья. Название у него осталось тем же, что и у основного вала продукции. И количество дисков в упаковке не уменьшилось. Вот только прослойка между печенинками существенно похудела. А она, эта сладкая начинка, и составляла главную ценность товара, как вкусовую, так и денежную. Но ни мы, ни завод никого не обманывали: на разноцветной целлофановой упаковке откровенно, крупными буквами сообщалось, что начинка продукта у данной партии и конкретно взятой упаковки печенья уменьшена в два раза, а посему стоимость продукции занижена в соответственной пропорции. Недостача начинки была отражена на упаковке с кристальной честностью, но сделано это было, естественно, по-фински. А отечественный оптовик, не зная финского, да и нимало не беспокоясь толщиной начинки, а лишь реагируя на серьезно пониженную цену по сравнению с аналогичным товаром у других поставщиков, выметал, да и до сих пор выметает наше печенье.

Когда года два-три назад братве понадобилось вливать бабки в новые темы, превращая черный нал в легальную монету, именно я придумал оформлять «стиральные машины» не на обычные подставы, которые после использования надо или мочить, или прятать куда подальше, а на раковых больных или тубиков. Вычисляли мы их через онкологические больницы и тубдиспансеры. Обязательно, чтобы пребывали они на последней стадии заболевания. Напав потом на след этих зицпредседателей, их находили усопшими естественной смертью. В гроб или праховую урну они уносили и нашу тайну.

На территории Польши мы не мудрствуя лукаво развернули целый завод по производству шведского «Абсолюта» и американских «Смирнофф» и «Маккормик». Технология не уступала настоящим производителям этого кристального продукта.

Параллельно с грандиозными темами я не чурался и мелочевки. Как-то раз, например, благодаря моей нахрапистой изворотливости, мы впарили провинциальным лохам целый состав песка вместо того же объема сахара. В договоре фигурировало именно слово «песок», и мы свои обязательства по договору выполнили безупречно.

Содержимое моей головы ценилось все выше. К концу девяносто пятого после регистрации нескольких оффшорных компаний на Кипре я пересел на новенький «гранд чероки», выделенный мне из общака. По сравнению с прежними теоретиками, идеи которых не простирались дальше того, что летом скоропортящиеся бананы можно хранить в холодильных камерах больничных моргов, я был просто сущим изобретателем космических агрегатов против мальчишек из детской песочницы. А когда не кто иной, как я, додумался, как отмазать от верной вышки одного из лидеров группировки, авторитета еще покруче, чем Удав, меня стали ценить до такой степени, что даже приставили охрану. Выручил же я пахана вот как. За то, что он во гневе изрешетил пулями каких-то халдеев, один из которых тихо умирал в госпитале от полученных смертельных ранений мозга, подключенный к какому-то оборудованию, пахану корячилась расстрельная статья. И никакие адвокаты не могли ничего придумать, чтобы подтянуть на замену статью помягче. А я придумал. Братва, договорившись предварительно за приличные бабки с родственниками живого трупа, привлекла в помощь западную клинику, которой срочно понадобилось донорское сердце. Через несколько дней урегулирования формальностей с привлечением колоссальных финансовых средств сердце недобитого халдея отправилось самолетом к другому хозяину. И адвокаты уже на следующий день добились изменения формулировки «Убийство, совершенное с особой жестокостью» на «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью». И вместо вышки авторитет получил пять лет лагерей, из которых благополучно вернулся, не отсидев и трети срока.

Между тем гайки закручивались все туже. На авторитетов был словно открыт сезон отстрела. Они валились, подкошенные пулями, как снопы.

Однажды Удава спас лишь бронежилет, из которого он не вылезал последнее время. Потери рядовых бойцов вообще никто не считал, хотя они исчислялись наверняка даже не десятками, а целыми сотнями.

Удав и его сподвижники высшего командного состава кантовались чуть ли не месяцами за кордоном. Или в каких-то загородных резиденциях, местонахождение которых было известно лишь самой приближенной пастве. Мне, например, координаты загородной берлоги Удава неизвестны до сих пор.

Многие лидеры группировки, возвращаясь на непродолжительное время из загородных и зарубежных командировок, постепенно склонялись к легальному бизнесу, отходя от промыслов в чистом виде бандитских. Удав тоже старался показать себя в большей степени бизнесменом, уповая на криминал лишь при крайней необходимости. Он все больше старался исповедовать принцип: ближе к закону — дальше от смерти.

Но как ни старался Удав тяготеть к легальному бизнесу, пришло время делить сладкий кокаиновый пирог на черном рынке города. И не отхватить от него свой кусок потолще мой босс не мог.

Так мы и влезли в этот небывалого размаха блудень. А лично я еще и умудрился, попробовав кокса пару раз, подсесть на него наглухо. И светлые мои извилины, перевозбуждаемые этим ядом, в обычном состоянии все чаще оказываются несостоятельными. Но погоняло Диспетчер за мной все же сохранилось. Клички у людей меняются еще реже, чем фамилии.

 

Шприц

И опять я не знаю, сколько дней, а может, даже и недель промчались в сумасшедшем угаре. Спровоцировавшие это состояние снадобья кончились…

Проснувшись сегодня поутру в своем спальном мешке на чердачине и обшарив карманы со всей возможной тщательностью, я не нашел ни одной упаковки кокса и ни одного колеса спидака.

Позывы уже довольно внятные.

Но где же оставшиеся бабки? А, кажется, припоминаю. Вчера я отнес их к Жоре в «Кэрролс» в обмен на его беду, напрочь отшибающую память. Галюны всю ночь катили такие, что до сих пор мороз по коже от вызванных ими острых ощущений.

Куда же теперь — без допинга, без денег? Рынок тротуаристов на Невском опасен для жизни. На Некрасовском меня уже раз отволтузили — хорошо хоть не до смерти, хотя, похоже, норовили как раз до нее. На Некрасовский можно идти за товаром только вчестняк. Черных не швырнешь. Остается вновь Жора. А потом? Потом суп с котом. Чего-нибудь — денег или дряни — все равно добуду. Не может быть, чтобы в таком огромном городе я остался ни с чем.

Жора, подлая его душонка, словно паук, расставивший сети в ожидании жертвы, сидит на обычном своем месте за бутылкой минералки, полистывая газетку. Ни дать ни взять — тихий служащий в обеденный перерыв. И не простой, а из навороченных: под рукой трубка мобильного телефона.

Поздоровавшись, присаживаюсь напротив.

— Примолотила меня твоя чума, Жора, так, что всю ночь на стенки кидался.

— Перебрал, наверно, — сочувственно предполагает Жора. — Если не перебирать, то все нормально. Никто пока не жаловался, ты первый.

— Да я не жалуюсь. Денег только вот не вернешь. За сутки все упорол.

— Ну, тогда конечно. Шутка ли: брал на неделю, а слупил за сутки. Тогда ничего удивительного. А что ж ты хотел, милый ты мой. Тут не только галюны — тут можно что угодно получить. А можно и вообще сгореть начисто.

— Короче, Жора, давай еще.

— Ну, пожалуйста. Сколько тебе?

— Да с десяток колес.

— Ну, возьми. Плати — и бери. — Жора проницательно исследует мое поведение, не спеша пошевеливаться, чтобы достать товар.

Зато я демонстративно погружаю руку в карман.

— Так что — давай, что ли?

— Давай, — не отказывается Жора. — Давай деньги — бери товар.

— Да ты чо — не веришь мне, что ли?

— Ну почему, верю. Только у меня принцип: в долг никому, и деньги — всегда вперед.

Да, Жору голыми руками не возьмешь. Тертый он калач, этот Жора. Чтоб он сдох. Придется брать его на испуг.

— Слушай меня, Жора, слушай внимательно. Сейчас ты отдашь мне все, что есть в твоих поганых карманах. Бабки и товар. А если ты не сделаешь этого — тебе здесь больше не сидеть. Это во-первых. А во-вторых, — пользуясь замешательством противника, выхватываю прямо у него из-под носа телефонную трубку, отведя ее подальше в сторону, — а в-третьих, сучий ты потрох, прямо сейчас я позвоню на Литейный, в отдел незаконного оборота наркотиков, и через пять минут сюда подвалят добры молодцы на автоматах. И настанет тебе, Жора, полный пиздец. И никуда ты от меня не скроешься, я от тебя ни на шаг не отстану. А если побежишь — я за тобой побегу. И по телефону буду корректировать добрых молодцев. Ну как тебе мой план? Еще скажи, что не нравится.

Места моего безбоязненного появления во чреве великого мегаполиса потихоньку сокращаются. По Невскому в сторону Адмиралтейства уже нельзя: там могут поджидать бойцы Щавеля. На Невском в районе площади Восстания светиться отныне также противопоказано: в момент срисуют чеченские агенты. По улице Восстания тоже лучше не ходить: она ведет в края, пребывающие в постоянном напряжении от близости Большого дома и «Крестов». Стало быть, для того чтобы пробраться домой, мне надо, направившись сейчас по Лиговке, вырезать дугу, покруче забирая вправо. А может, на метро? Вполне годится и этот вариант, только вначале — заглотить колесо айса. А потом хоть на Луну. Любыми путями и транспортными средствами. Минуя, впрочем, опасные места. Ну, где тут можно купить бутылочку водицы — запить таблетку от головной боли? Вот в этом магазине, наверное, и в стакан нальют. Точно.

Заправившись панацеей, моментально вдохнувшей в душу острейшее ощущение счастья и вкуса к жизни, выхожу обратно на Лиговский. До чего же здорово! Нет среди человеческих символов общения таких, посредством которых можно было бы передать всю гамму красок этой поистине внеземной эйфории. Это просто какое-то суперблаженство…

— Слышь, закурить не будет? — Сзади кто-то грубо хватает меня за плечо.

Вечно каким-то подонкам неймется обломать мне кайф. А пошли вы все на хрен! Да и мне бы надо сматываться. Тем более что от «Кэрролса» я недалеко ушел. Опасно тут. Надо было сразу уносить ноги подальше. Неужели так приперло, что не мог потерпеть десять минут?

Не оборачиваясь, ускоряю шаг.

— Э, ты чо — оглох? А ну стой!

Похоже, я вляпался. Бежать! Быстрее!

Однако, прежде чем я успеваю стартануть без оглядки, меня останавливает, обвившись вокруг горла, сильная ручища одного из преследователей. Второй, явный бычара, угрюмолицый, коротко остриженный, в спортивном костюме и практически без шеи, обойдя меня спереди, без всяких слов наносит жуткий удар под дых, от которого из глаз брызжут слезы, а живот словно законопатили. Воздуху! Хоть глоток! В глазах — помутнение…

Безвольно обмякнув, оседаю в объятьях одного из бандитов. Другой тем временем бьет меня еще раз. Не успеваю понять, куда именно, — потому что отключаюсь. Кажется, захлебнувшись струей из газового баллона.

 

Диспетчер

После того как Удав отломил от сладкого кокаинового пирога свой кусок, дела его здорово пошли в гору. Он купил себе шикарную квартиру с мансардой и видом на Исаакиевский собор. В парадном посадил охрану и воткнул сложную систему защиты от непрошеных гостей. Заходит такой гость в подъезд, а перед ним — стеклянная пуленепробиваемая дверь. И его тут же блокируют аналогичной дверью сзади. И пока не выяснят, кто он и чего ему надо, гость не сможет ни пройти дальше, ни выйти обратно.

В квартире Удава — бассейн с фонтаном, белые ковры толщиной в четыре пальца, стены забиты живописью, в которой он ни хрена не понимает. Дверные ручки и аксессуары туалета и ванной — из чистого золота. Сам как-то хвастался.

С подержанного «кадиллака» Удав пересел на черный «нулевый» «мерседес 600SL» — суперлюкс — с баром, телевизором, холодильником и прочей дребеденью.

Заважничал Удав, надувшись не только от избытка сала, но и от подчеркнутой надменности. Словно и не ишачил звеньевым, а когда-то и простым бугром.

Я по-прежнему оставался его мозговым придатком, разрабатывая теперь главным образом операции по сбыту кокса, что было задачей не из самых сложных и вполне посильной моему больному, накачанному наркотиками мозгу.

Хватка Удава опережала все имеющиеся прецеденты этого преступного промысла. В своей напористости Удав дошел до того, что решил ввозить порошок самостоятельно, без посредников. Прямо из Афгана. И мы — я принял в этом самое деятельное участие — пробили-таки эту тему. Теперь кокс, а попутно маковую солому и спрессованную марихуану нам подгоняли из Афгана. Это позволило нам установить на питерском рынке самые низкие цены. Дошло до того, что за нашим товаром приезжали даже из Москвы, не говоря уже о всем Северо-Западном регионе.

Арендованные Удавом якобы для работы на севере АН-24 летали из Афгана над Туркменией, Узбекистаном и Казахстаном ночами, без сигнальных огней. Тщательно отобранные и подготовленные летчики использовали специальные приборы ночного видения. Границу СНГ и базы ПВО самолеты преодолевали через так называемые окна. Военное командование этих объектов получало гигантские взятки за то, чтобы какую-то часть ночи солдаты следили за небом не с полной самоотдачей. Войдя в воздушное пространство России, самолеты сбрасывали скорость до двухсот километров в час и снижались до высоты в километр. И тогда на экранах радаров они походили на вертолеты, которые обычным порядком возвращаются с нефтяных скважин в Каспийском море. Идея принадлежала мне и работала без перебоев.

Затем самолеты совершали посадку для дозаправки на одной из военных баз под Волгоградом. Там их встречало доверенное лицо Удава, чтобы проверить соответствие и качество товара и распределить его для дальнейшей реализации. Нередко таким встречающим бывал я.

Заправившись, самолеты отправлялись дальше, используя уже обычные гражданские коридоры и следуя указаниям радиолокационных маяков.

По отношению к людям, занимавшимся этим криминальным бизнесом, Удав ввел жесткие требования. Употреблять наркотики запрещалось категорически. Сам Удав, кстати, лишь изредка шмыгался девятьсот девяносто девятым героином. Продуктом высшей очистки. О том, что я подсел на кокс, Удав не знал. Это была моя маленькая тайна.

Пилотам Удав положил приличные оклады. А кроме того, гарантировал, что в случае возможного ареста и, не дай Бог, осуждения зарплата будет продолжать начисляться на протяжении всего срока заключения. Эта мера была призвана в случае чего стимулировать молчание пилотов. Вместе с тем Удав выдвинул и противоположное по смыслу условие. Оно предусматривало физическое уничтожение предателей. Об этом были предупреждены пилоты и сопровождавший их техперсонал. По требованию Удава все задействованные в операциях люди, исключая, может быть, лишь меня, прошли испытания на детекторе лжи. От процедуры уклонился только один техник. Для Удава это явилось веской уликой против него. Вскоре техника сбила машина, и он скончался в больнице, так и не приходя в сознание.

Наркотики при такой организации поставок потекли в Питер да и в Европу полноводной рекой. Пополняя общак, Удав не забывал и о самом себе.

Однако чем выше поднимался по лестнице благосостояния мой босс, тем почему-то все менее щедрым он становился по отношению ко мне. А как раз мне, наглухо подсевшему к тому времени на порошок, требовалось денег куда как больше против прежнего.

И как-то так само собой получилось, что однажды я решил кинуть Удава по-крупняку. Зная все подробности о проводимых операциях, я отважился прокрутиться на подходящей партии товара, хапнуть бабок и слиться за бугор. А уж там, подлечившись, сделав пластическую операцию и сменив имя, с такими деньжищами я мог прожить, не зная горя, до естественного окончания своих бренных дней.

Разработанный и выверенный до мельчайших подробностей план был осуществлен просто блистательно.

Будучи назначенным ответственным за встречу груза на военной базе под Волгоградом, я справился с задачей не хуже обычного. Но вместе с тем и ввел кое-какие новшества, прикрывшись именем босса. Значительную часть товара в одном из самолетов, согласно новым требованиям, надлежало сбросить упакованным в грузовой контейнер, с парашютом, над трассой Москва — Смоленск вблизи Можайска. Вслед за грузом, тоже с парашютом, должен был отправиться и я, что мне, как бывалому десантнику, в общем-то не составило бы особого труда. Все это, по легенде, надлежало выполнить для наиболее легкой доставки товара одному из дилеров данного региона.

Экипаж самолета, зная о моей роли в проводимых операциях, не посмел поставить под сомнение выдвинутые требования. И они были выполнены в соответствии с моими подробными инструкциями.

Десантировавшись вместе с грузом в заданном районе, я был встречен посвященным в дело армейским сослуживцем, тем самым, что втянул меня в бандитскую тусовку. За долю малую он согласился мне ассистировать.

Сбагрив товар заранее подготовленным оптовикам ниже обычной цены при поддержке все того же сослуживца и щедро с ним поделившись, я оказался владельцем шестисот семидесяти тысяч баксов. Перегнал их частями через несколько московских банков, где имел надежные прихваты, в Европу. Купил польский воучер и автобусом с челноками, чтобы не засветиться, рванул на Варшаву. А уже оттуда, на такси, до Берлина. После короткой оттяжки — Париж, а потом и Лазурный берег, где как раз начался купальный сезон и где я отвязываюсь уже четвертую неделю. От ищеек Удава я скрываюсь в скромной резиденции гостиничного типа OPEN*** между Каннами и Антиб-Жуан ле-Пен. У меня комфортабельная квартира с террасой — в ста метрах от песчаного пляжа. Рядом бассейн и прочие навороты цивилизации. На экскурсии, которых туг валом, — в Монте-Карло, Ниццу, Канны, по древним достопримечательностям Средиземноморья, не клюю. Боюсь встретиться случайно с нежелательными знакомыми…

 

Шприц

Вынырнув из небытия и мгновенно вспомнив все произошедшее по ту его сторону, пытаюсь понять, где я теперь и что со мною сделали. Похоже, я лежу на полу в каком-то подсобном помещении. Или в коридоре. Одна рука наручниками пристегнута к трубе парового отопления. Неровные стены выкрашены похабной сиреневой краской. По обе стороны от меня высятся многоэтажные конструкции картонных коробок с черными латинскими буквами на боках. Судя по звукам сочных шлепков и репликам, где-то совсем рядом, за стеллажами коробок, играют в карты. А характерная лексика указывает на то, что игроки принадлежат к бандитскому отродью.

Чьей команды эти бойцы? Чеченской? Если они искали меня — и нашли! — по жалобе негодяя Жоры, то вполне могут быть и чеченскими шестерками. Но совсем не обязательно виноват именно Жора, с не меньшей вероятностью братки могут принадлежать банде какого-нибудь Кости Могилы или Удава. Ехал, предположим, тот же Щавель по Невскому, случайно увидел меня — вот и натравил своих церберов. А может и такое оказаться, что негодяй Жора припахан никакими не чеченами, что известно мне всего лишь со слов Цинги, который и сам-то мог толком ничего не знать, а все тем же Щавелем, прислужником Удава… Все может быть. Но как же меня угораздило расслабиться в самое неподходящее время? Вместо того чтобы уносить ноги, пока цел, я почувствовал себя этаким суперменом. Особенно после того как заглотил дозняк.

Спина, впитывая ледяной холод каменного пола, коченеет. Опираясь ладонью о пол, присаживаюсь на четвереньки, оставаясь в неразлучной связке с трубой отопления. В ушах шумит так, словно сквозь них пропускают под напором тугую струю сжатого воздуха. Куда меня били, в какие места? Непонятно: анестезия айса пока что нейтрализует всякую боль. Только вот этот шум в ушах…

Кстати, ведь у меня в закромах — пожива, снятая с негодяя Жоры. Неплохо бы сейчас догнаться. Проверяю карманы. Пусто. Вылущены. Услышав, как видно, мою возню, из-за коробок со стороны, противоположной картежникам, появляется типичный ЧБШ, а следом за ним и еще один. Поднимаюсь на ноги.

Бандиты молча смотрят на меня, словно решая, что со мной делать. Наконец первый, выудив из кармана трубку мобильного телефона, уходит обратно за коробки, откуда, все более удаляясь, доносятся специфически булькающие звуки набираемого номера. Второй бычара, достав из нагрудного кармана сигареты, прикуривает от зажигалки и, выдохнув жирную струю табачного дыма мне в лицо, подносит зажигалку к моему подбородку. Сухой щелчок — и вспыхнувший факелок пытается облизнуть мою бороду. Резко отдергиваю голову в сторону.

— Чо, не по тяге? — невозмутимо интересуется бандюган, не требуя ответа. — В «Крестах» лучше?

Значит, все-таки это люди Щавеля. Боже мой, что они теперь со мной сделают? Убьют? Могут. Эти — могут. Как уже убили близкого мне человека. Для таких чужая жизнь — пустышка, они и своей-то не слишком дорожат…

Щавель не заставляет себя долго ждать. Точно затаившись где-то поблизости, дожидался телефонного звонка.

Разглядывает меня своими глазами-лезвиями тщательно, с пристрастием. Словно изучает. А может, сомневается, действительно ли я тот, кого он не прочь повидать с некоторых пор. Все-таки борода должна меня сильно изменить. Да и жирок я в больничке поднакопил.

— Как фамилия? — спрашивает Щавель негромко, без агрессии, будто полагая, что главное — не плющить пленника угрозами, а установить истину. — Лебедев?

Надо же, а! Помнит, гад, фамилию — далась она ему. Не отвечаю. Зачем собственноручно повязывать вокруг шеи веревку — пусть лучше это сделают другие.

Достав из куртки радиотелефон, Щавель нажимает несколько кнопок и, приложив трубку к уху, все так же невозмутимо роняет в нее:

— Серый, подгони мне в подвал Цингу. Прямо сейчас.

Офис у них тут наверху, что ли? Или какое-нибудь подпольное производство, где Цинга замаливает грехи чернорабочим? Значит, жив мой лепший друг. Сейчас придет. Почеломкаемся.

Цинга ничуть не изменился. Такой же высушенный, как и раньше, с той же впалостью щек и чахоточным блеском глаз.

Щавель кивает на меня:

— Узнаешь?

Цинга изучает перемены на моем лице с любопытством, уступающим место — вероятно, по мере идентификации моей личности — просыпающейся злобе.

— Узнаю-у-у…

Шаг в мою сторону, удар в челюсть. Еще один, от которого я успеваю прикрыться свободной рукой. Понятие о рукоприкладном мастерстве у Цинги отсутствует напрочь, да и силенок недостает. Отступив для получения тактического простора, Цинга пытается ударить меня ногой, но тщетно: беспомощный выпад я отражаю встречным движением ноги.

Рассвирепев от собственного бессилия, Цинга шарахается куда-то за картонные конструкции. И уже в следующее мгновение появляется с огромным железным совком. С воинственным придыханием заносит его над головой для удара.

Перехватив руку Цинги в запястье и удерживая ее без каких-либо заметных усилий на весу, Щавель спрашивает:

— Короче, тот или нет?

— Тот, — кивает Цинга.

— Лебедев?

— Фамилию не знаю, но что он — верняк.

Невозмутимо отняв у Цинги совок и покачивая им над полом, словно теннисной ракеткой, Щавель произносит только одно слово:

— Свободен.

Адресованное, понятно, не мне.

Зыркнув на меня с ненавистью, замешанной на сожалении о несостоявшемся возмездии, Цинга уходит, а Щавель, продолжая помахивать совком, спрашивает, скептически вонзив в меня свои глаза-лезвия:

— Ну и как ты из «Крестов» дернул?

 

Диспетчер

Не успеваю я войти в лифт, связывающий террасу с выходом на пляж, как следом — и откуда они только взялись! — проворно заскакивают трое физически подкованных мордоворотов. Рельефность их мускулатуры выступает даже через свободного покроя пляжные халаты. Если я не ошибаюсь, по крайней мере одного из них я где-то уже встречал. Где?

Я вспоминаю это в тот самый миг, когда двое громил, врезав мне по горлу и под дых, квалифицированно заламывают мои руки к самому затылку. А третий, тот самый, которого я лично тестировал при зачислении в агентурную сеть разведки Удава, вкалывает мне в бедро прямо через шорты ампулу с «блаженством». О том, что это «блаженство», я догадываюсь уже через несколько секунд, когда меня выводят из лифта с заломленными руками: сознание, как и тело, становится совершенно безвольным.

Последующие кадры запечатлены мозгом сквозь некую мутно-розовую туманную завесу: номер отеля — такси — сверкающие парижские витрины — аэропорт Шарля де Голля с его волшебным фонтанным ансамблем — облачная пустыня в иллюминаторе — грязь питерских улиц…

 

Шприц

Выслушав мое остросюжетное повествование с равнодушной миной, но не перебивая, Щавель некоторое время молчит, словно переваривая столь малоправдоподобную информацию, которая тем не менее, в чем он тоже не сомневается, — не что иное, как чистая правда. Известие о побеге двух узников из чудовищной темницы уже, вероятно, облетело всех, так или иначе причастных к этому кругу. Во всяком случае, ментов, бандитов и журналистов уж точно. А значит — весь город. И вот теперь один из виновников смятения умов, пристегнутый наручниками в зиндане, готов принять кару от Щавеля. Так давай же, Щавель, узкоглазая твоя морда, истязай меня, жги каленым железом, сдери с живого кожу. Ну, чего стоишь — давай действуй! Вот тело — доступное, беззащитное, беспомощное, прикованное браслетами. Бей его — ну! Только побыстрее, окажи уж такую последнюю милость. Или я сведу счеты с жизнью сам. Я найду для этого какой-нибудь верный способ. Изо всей силы ударюсь головой об пол или стену, прокушу вены, повешусь на брючном ремне. Способ, последний способ, изобрести не мудрено, а прибегнуть к нему я буду вынужден: ведь не для того, чтобы принять муки от тебя, я с таким трудом сбежал от других палачей. И сдать меня ментам тебе тоже не удастся — я использую свою последнюю привилегию еще до выхода отсюда.

 

Диспетчер

Удав влепляет мне затрещину, от которой я умышленно валюсь навзничь, хотя мог бы и удержаться на ногах. А мог бы и вовсе, прибегнув к блоку, нанести ответный удар. И тогда бы меня растерзали живьем.

— Отдай его нам, — просит Мамонт, бугор команды торпед. — Мы его порвем!

— Отдай! — поддерживает Соха, старший по оперработе. — Мамонт прав, за крысятничество Диспетчер должен ответить. Отдай его пацанам.

Но Удав не спешит кидать меня на растерзание. Взяв мой подбородок двумя пальцами, он пристально смотрит мне в лицо. Отвожу взгляд.

— Я же тебе верил, крыса. Как сыну верил.

Опять удар в лицо. Так, для галочки. Можно было выдержать и не шелохнувшись. Подыграл я Удаву.

— Короче, — вот он, приговор, — пусть этот урод вначале отработает. Бабки все переведешь обратно, понял? — Киваю. — А за кидняк ставлю тебя, шакала, на счетчик. До конца года каждый месяц с тебя сотка тонн гринов. Башка у тебя есть, бойцами, если надо, я обеспечу. В месяц — сотня. Хоть раз не сделаешь — считай, попал. На четыре кости поставлю, а потом пацанам отдам. А чтоб тебе веселее было, — Удав поворачивается к Мамонту, — подсади его на иглу. На триметил. На первые дни. А потом пусть сам добывает. И приставь к нему пацанов пошустрее, чтоб не ломанулся.

Вот он, настоящий удар ниже пояса, от которого нет спасения. Триметилфентанил — шмыгалово, сносящее башню в десять раз круче героина. Подсадив на эту отраву, они сделают из меня настоящего раба. Зависимого биологически…

 

Шприц

Словно прочитав мои мысли, Щавель задумчиво цедит сквозь зубы:

— Мусорам тебя слить я всегда успею.

Подведя совок мне к самому подбородку и подняв голову повыше, чтобы заглянуть в глаза, Щавель добавляет:

— Умный, значит? Тогда будешь работать с Диспетчером. В одной связке.