Угревшийся в тепле королевского плаща, Реджинальд проснулся, когда кругом уже было совсем светло, и Роно, возившийся у небольшого костерка, приветствовал его взмахом руки.

— Доброе утро! — крикнул он, не отходя от огня, потому что завтрак требовал его неусыпного внимания. — Там в мешке есть кусок мыла и бритва. А горячую воду я сейчас тебе устрою.

Марч провел рукой по подбородку.

— Ты весьма предупредителен, — пробормотал он.

— Когда мы воевали за Гроб Господень, — серьезно ответил Роно, — а ты в это время утешал леди Абигайль, сарацины убили оруженосца Ричарда, и мне несколько дней пришлось исполнять его обязанности. Так что я имею в этом деле кое-какие навыки.

Он помолчал, а затем со смехом прибавил:

— Вот только оруженосец из меня вышел плохой. Я, видишь ли, впадаю в транс. Причем в самое неподходящее с точки зрения господина время. Поэтому Ричард побился со мною, да и назначил на эту хлебную должность отпрыска какой-то знатной фамилии. Так вот и не вышел из меня добрый рыцарь.

Ежась от холода, Марч выполз из-под теплого плаща и огляделся. Обитель была затянута молочным туманом, и лишь слабый плеск говорил о том, что поблизости есть вода. Камни никак не давали о себе знать и, признаться, это его успокаивало. Он спустился к озеру и, стиснув зубы от отчаянно холодной воды, тщательно, с головы до ног вымылся и выполоскал сорочку. Когда он вернулся в лагерь, Роно поглядел на него с глубочайшим уважением, как на равного себе в ненормальности.

— Должен же я был смыть с себя эту тюремную вонь, — хмуро пояснил Реджинальд и немедленно побрился.

Он был угрюм на всем протяжении скромного завтрака, какие-то неотвязные думы терзали его, и Роно не вмешивался, полагая, что духовное состояние Марча — дело только его самого и Обители, способной либо привести того в равновесие, либо вконец это равновесие расшатать. Марч нравился ему, а потому он искренне надеялся на первое.

Обитель не предоставляла возможности к материальному пропитанию. Здесь не было животных, Роно никогда не видел и не слышал в этих краях птиц и подозревал, что в озере не водится рыба. Есть им предстояло лишь то, что они способны были бы принести на себе извне. Да если бы тут и водилась живность, Обитель вряд ли одобрила бы убийство. Таким образом, здесь ничто не отвлекало взгляд, направленный внутрь себя. И Роно это вполне устраивало.

— Долго ли мы здесь пробудем? — сразу поставил на повестку дня вопрос Реджинальд.

— Сколько понадобится, столько и пробудем, — отвечал волшебник с той же долей резкости. — Ну, сам подумай. Некоторое время нас будут искать. За твою голову объявят награду. Тебя же лишили всего, что имело для тебя цену. Ты был графом, властителем обширных земель. Ты был доблестным рыцарем и был вхож в самое высокое общество. Ты был полководцем. Твои приказы исполнялись чертовой уймищей народа. Ты пользовался этими благами и нес на себе эту ответственность. Ты должен сейчас накрепко уяснить, чего ты лишился навсегда и что при тебе осталось. Мир вокруг в одночасье стал враждебным, и если ты сейчас окажешься в нем один, без четкого осознания своего места в нем, ты начнешь метаться и погубишь себя. Сейчас под твоими ногами нет никакой опоры на общественное положение. Если же ты побудешь некоторое время в Обители, то обретешь опору на то, что у тебя уже практически невозможно будет отнять: на собственную личность. И станет в конце концов не важно: граф ты там или не граф, носишь ли ты рыцарский пояс или нет и как низко тебе кланяются. Обитель даст тебе внутреннюю свободу и новое место в жизни взамен старого, с которого тебя вычеркнули. И в слово «честь» ты будешь вкладывать совсем иной смысл. Это будет не та честь, что дается обстоятельствами рождения, и ее не так-то легко лишиться. Ты будешь ценен СОБОЙ, а не фамилией, поясом и эфемерной мирской властью.

— Все это хорошо звучит, — возразил Марч, — но я не могу лелеять здесь собственные обиды и тратить время на выращивание нового «я». У меня есть некоторые обязанности, которых меня пока еще никто не лишил. Я хочу и имею право знать, что с Абигайль и где она. Я обязан ее поддержать.

Роно фыркнул.

— Какая красивая и бесполезная вещь — благородство! Как редко ходит она об руку с разумом! Эта леди не стоит беспокойства. Если она и пострадала, то только в имущественном плане, и уж поверь, это — единственное, что действительно способно заставить ее страдать.

Говоря это, он видел, что аргументы его неубедительны. Марч, как истинный представитель рыцарства, был в своих предрассудках упрямее осла. В Роно, закипая, поднималась злость и горькая обида. Реджи едва ли слышал, а если и слышал, то вряд ли понял все то, что только что было тут наговорено. В этом высокомерном сукином сыне благодарности не было ни на грош. Все Абигайль, Абигайль! Ни дня он, видите ли, не может прожить без этой бабы. Уходя от Ричарда, он, Роно, выходит, шило на мыло сменял.

— Неужто, — сознательно решаясь на грубость и жаждая причинить Марчу боль, поинтересовался Роно, — она так сказочно хороша в постели? Чем-то она отличается от прочих? Делает что-то особенное? Поделись…

Его сгребли за ворот и встряхнули. У Марча хватило бы сил одним ударом вышибить из него дух, но от доброй оплеухи зарвавшегося волшебника спасло лишь то, что Реджи Марч не бил заведомо слабых. Ему ответили словом.

— Твои слова, — услышал он над самым ухом, — выдают в тебе салагу, которому не удалось вовремя потерять девственность. Научись тому, что мужчины об этом не говорят.

Он отпустил его ворот, и полупридушенный Роно брякнулся оземь. Он прекрасно знал, что мужчины почти все время только об этом и говорят и что Марч, видимо, по молодости и дурости все еще ломает комедию с благородным поведением. Ну и пусть! Пусть думает, что нашел больное место! Дур-рак! Как и все они! Одно слово — рыцарь! В глазах у него стояли слезы ярости, но взгляда он не опускал, и, видя эту храбрость перед лицом силы, Реджинальд смягчился.

— О таких, как она, мечтают, — сказал он. И все.

— Ты мечтаешь о ней и сейчас, — бросил Роно. — Вон как у тебя глаза заволокло!

— Я люблю эту женщину, — просто объяснил Марч. — Я не имею права бросить ее одну. Я должен ее увидеть, даже если это приведет меня на плаху.

Роно по-бабьи всплеснул руками.

— Ой, ну ты все время забываешь, что тебя должны повесить!

Это обстоятельство действовало на Марча особенно сильно. Да, непросто ему отрешиться от бренного честолюбия!

— Ее выслали из города, — смилостивился он наконец. — Отобрали права на всю собственность. Она последняя из тех, за кого я стал бы переживать. Такие не пропадают. Устроится у родственников, пока не поймает на ту же удочку еще какого-нибудь богатого глупца. И только-то, Реджи! Тебя — на дыбу и в петлю, ославили на весь белый свет, а ее всего-навсего выставили за дверь, как кошку. На кой ты ей сдался, нищий и… без графского титула?! — Язык не повернулся сказать — «неблагородный».

Реджинальд сел рядом и потер лицо. Роно понял, что сейчас тот расколется. Благородство — благородством, но он на самом деле остро нуждался в том, чтобы разобраться в своих отношениях с Абигайль. Иначе и быть не могло, стоило только вспомнить ее глаза, чтобы понять: дело тут не совсем чисто.

— В твоей компании я растерял последние крохи самоуважения, — вдруг признался Марч. — На того себя смотрю уже со стороны… и с насмешкой. Я понять не могу… король дал ей все. И дал бы еще больше! Даже будучи графом Марчем, я никогда не смог бы дать ей столько денег, блеска, власти. Почему она выбрала меня? Какая ей от меня могла быть выгода?

— Будем возвращать тебе самоуважение, — криво усмехаясь, сказал ему Роно. — Она действительно не могла поиметь с тебя что-то большее, чем с Ричарда. Я на самом деле думаю, что она выбрала тебя ради тебя. Просто потому, что ты — лучший. Ты, а не граф Марч. А она жаждала иметь все самое лучшее.

— Когда она дала понять, что хочет меня, я кинулся к ней, как щенок. Но… сказать по правде… когда мы не были вместе, я сомневался в том, что она любит меня. Это причиняло боль. И каждый раз летел к ней, как на крыльях, потому что она умела убедить, что это не так. И все-таки я сомневался. Понимаешь… когда думаешь о ней… то чувствуешь холод.

— Она и не любит никого, — заявил Роно, глядя в сторону. — Она только пользуется. И с тобой она играла, как с котенком. Имей достоинство признать, что тебе с нею не повезло. Она принесла тебе несчастье. Найди себе другую, в мире есть и покрасивее.

— Господи, младенец, да что ты понимаешь! — взвился вдруг Марч. — Если хочешь знать, красота твоей женщины — это всего лишь объект твоего личного самолюбия. Смотрите, мол, какая у меня! Вроде как показать не стыдно. А наедине, когда самое главное, когда глаза в глаза, то и видишь лишь глаза да свет в них. Ну, это для тех, кто понимает.

— Хочешь сказать, что мог бы любить дурнушку? — недоверчиво переспросил Роно.

— Ничего я не хочу сказать, — огрызнулся Реджинальд. — Просто противно, когда глянут на тебя мельком и тут же ярлык наклеят.

— Прислушаюсь к мнению специалиста. — Роно угрюмо усмехнулся этому вполне заслуженному щелчку по носу. — Давай-ка лучше обмозгуем, куда ты денешься по выходе из Обители. Ты, конечно, прав: невозможно сидеть тут вечно. Послушай… а на мятеж в твоем графстве никакой надежды нет?

— Да ты что! — Марч от возмущения даже голос потерял. — Против кого я буду мятеж поднимать? Против своего законного государя? Да кем я буду после этого? Я же ему присягал.

Да, Ричарду в любом случае стоило придумать менее нелепое обвинение. Государственная измена никак не вязалась с этим балбесом.

— Да и потом, — уже успокоившись, продолжил Реджинальд, — как я могу подложить такую свинью родному брату? Арчи так повезло! Неожиданная удача — слишком сильное искушение. Я не хочу подвергать совесть малыша такому испытанию.

— Думаешь, он тебя не поддержит?

— Он ничего доброго от этого не получит. Да и бесполезно все это. Я военный человек, я знаю. Мятеж захлебнется, а сколько крови будет даром! Нет, бунтовать я не буду.

— Я подумал про мятеж потому, — сказал Роно, пряча глаза, — что вот мы говорим с тобой о том о сем. И я все равно вижу перед собой сильного человека. Рыцаря и графа. Способного не только своей судьбой управлять. Уж больно ты там на месте.

Марч помолчал.

— У меня есть два пути, — сказал он. — Наемная армия… или монастырь.

Волшебник хихикнул.

— Эк тебя качает: то леди Абигайль, то монастырь! Ты вообще-то уверен, что создан для молитвенного уединения?

— А вот смеешься ты напрасно. В нашем роду — да и не только в нашем — испокон веку старшие сыновья наследовали владения и титул, а младшие принимали постриг, и никого никогда не волновало, кто и для чего создан. Я же сказал, что Арчи повезло. За каменную стену его не успели упрятать, и теперь мой братишка — граф Марч и завидный жених. Если бы я занял его место, как он занял мое, это была бы весьма впечатляющая шутка судьбы. Если бы я искал покоя и безопасности, я предпочел бы второй вариант. Но скорее всего это будет наемная армия. Причем не этой страны. Я все-таки не баран в стаде, не выделиться из прочих ландскнехтов я не смогу. А выделившись, несомненно, привлеку к себе внимание. А ты?

— Какой из меня воин? — вздохнул Роно. — А тем более монах? Я же дьявольское отродье, меня сожгут сразу. Мог бы пойти к тебе в оруженосцы… только помни, я тебя предупреждал! А еще я могу фокусы на ярмарке показывать.

Как-то само собою разумелось, что в дальнейшем судьбы их связаны.

Они провели в безделье, раздумьях и ленивых разговорах весь день, а к вечеру ударил страшенный заморозок. Марч объявил его аргументом в пользу того, что не стоит задерживаться тут надолго. Роно молчал, трясся и стучал зубами. Костер, кажется, обогревал только сам себя: чтобы почувствовать его жар, приходилось чуть ли не садиться на уголья. Никогда раньше Обитель так не издевалась над своим адептом. Роно завернулся в два одеяла, пытаясь изнутри нагреть этот кокон теплом своего тела. Но тепла в нем оказалось почему-то очень немного, вообще он чувствовал себя одной сплошной ледышкой. Особенно холодны были руки, и Роно всерьез подумал, что может не пережить эту ночь.

Марч некоторое время наблюдал его мучения, а потом предложил:

— Иди сюда, поближе.

Из-под надвинутого на самые глаза одеяла в его сторону блеснул затравленный взгляд.

— Еще ч-чего!

— Парень, ты насмерть замерзнешь!

— Я останусь на с-своем месте, а т-ты — на с-своем!

Пауза.

— Эй! — негромко, но как-то очень отчетливо и зло сказал Реджинальд. — Ты что это обо мне подумал?

Взгляд темных глаз напротив стал еще более затравленным и несчастным, Роно сделал попытку отползти, но, очевидно, не ему было тягаться с Марчем в быстроте и силе. Двумя шагами преодолев разделяющее их расстояние, Реджи сгреб его за шиворот — ох, что-то здорово он приладился хватать его за шкирку! — поднял с земли и заглянул в лицо. Две ледяные ладошки что есть силы уперлись ему в грудь, из горла вырывался какой-то нечленораздельный лепет вперемешку с рыданиями. Марч смягчился.

— На тебя нападали, что ли? Да меня-то не бойся. Господи, ну почему ты такой холодный? Кровь тебя не греет?

Таща Роно за собой, Реджи вернулся на свое место, прижал к себе это скрюченное тело и накинул на себя и на него свой роскошный краденый плащ. Тощие одеяла пошли на подстилку. Некоторое время озноб еще сотрясал Роно, но потом, с головой завернутый в теплый мех, убаюканный на волне жара, шедшего от Марча, он, как показалось Реджинальду, отогрелся, всхлипнул и заснул. Эта истерика еще раз свидетельствовала, что у парня не все в порядке с головой. И этот интерес к его, Марча, интимной жизни он тоже никак не мог назвать здоровым. Ну кто бы мог подумать, что у него будет такая бешеная реакция на самый обычный походный приемчик, сплошь да рядом спасавший замерзающим жизнь? Не иначе, замешан тут какой-то подонок… Черт, за такое бы вешал! Реджинальд усмехнулся: последняя мысль была «графской». Он слишком привык чувствовать себя сильным, способным распространить свою силу на чью-то защиту.

Он осторожно обхватил рукой костлявые плечи. Житейская беспомощность Роно растрогала его. Он тоже знал, что для таких мир — не масленка. Обидеть его может любая мразь. Он задумался, сколько лет могло бы быть Роно. На вид, из-за общей тщедушности, он не дал бы тому и восемнадцати. Бороды, во всяком случае, у него не было и в помине. Но речи делали его старше.