Фраза, как стрела, свистнула мимо их сознания, так были напряжены все трое. Нанести удар сейчас? Ведь едва ли пес прыгнет, имея на шее трехлетнего ребенка, вцепившегося ему в оба уха. Аранта перебросила вопросительный взгляд Кеннету, который стоял, чуть наклонившись вперед, положив на пояс обе руки и, кажется, светился яростью по контуру.

— Тебя и не узнать, — это Уриен сказал Кеннету. Всего лишь. Довольно сдержанно, учитывая, что прежде знал его калекой. — Вижу, твои мечты осуществились.

— В большей степени, чем я смел надеяться.

Уриен вновь перевел взгляд на Аранту, сидевшую на полу в мокрой юбке и чувствовавшую себя воплощением идиотизма.

— Нам надо поговорить… миледи.

— Мне нужно знать только одно, — выдавила она из себя. — Это — правда?

Он, разумеется, понял, что она имеет в виду. В этом смысле с ним всегда было легко.

— Как водится — не вся.

— Дети знают?

— Конечно, — резко произнесла Рената из-за спин. — И ты, естественно, полагала, что это дает тебе основания нас спасать. Мой папочка убил мою мамочку. При этом он был или хороший, или плохой. Если он остался хорошим, то не вижу никакой разницы между ним и милордом Уриеном. Если же он от этого стал плохим, то так ему и надо!

Бедные королевские дети с их выморочной логикой, включающей в себя насильственную смерть близких как самое обыденное явление! Легко, впрочем, понять, чем Уриен купил расположение принцессы: он разговаривал с нею так, как, по ее мнению, это полагалось ей по статусу, тогда как прочие взрослые обсуждали при ней ее судьбу, словно она и рядом-то не стояла. Сейчас, в эпоху падения величия Баккара, соблюдение этих мелочей наверняка казалось девочке чрезвычайно важным. И конечно, подчеркнутая деликатность Цареубийцы принесла ему плоды. Даже не стой Веспасиан на недреманной собачьей вахте, Рената сама позвала бы его на помощь.

— Удав и кролики, — прокомментировала Грандиоза картину, развернутую перед ее глазами.

Уриен чуть повернул голову на звук, зорко прищурившись в тень, как будто собирался стрелять.

— Не имею чести быть знакомым, — уронил он, очевидно, исключительно из вежливости, но Анелька предпочла этого не понять.

— Это Гранди…

— Аннелиза! — свирепо перебила девушка ухмыльнувшегося Кеннета, одновременно приседая в совершенно безупречном реверансе, — ван дер Хевен, урожденная леди. Я много слышала о вас, милорд. Эти двое, — царственный кивок, — придерживаются на ваш счет весьма высокого мнения. Так вы и есть самый умный подлец королевства?

Об этом не следовало забывать ни в коем случае. Однако сейчас недвусмысленное Грандиозино заявление показалось Аранте чуточку неуместным. Храня в памяти только впечатление, она и забыла, каков этот человек на самом деле. Сейчас в число составляющих его натуры она включила бы способность долго молча носить в себе злое слово.

— В этом вопросе я предлагаю вам всецело положиться на мнение миледи Аранты, — вымолвил Уриен.

— Миледи… — фыркнула Грандиоза так, чтобы наверняка быть услышанной всеми, но была разочарована. Ее уже выпустили из поля зрения, назначив ей цену, и, к ее огорчению, цена эта оказалась невысока.

Аранта как зачарованная сделала движение встать, бессознательно опираясь на руку Кеннета, подставленную так, чтобы ей удалось сделать это как можно изящнее. Уриен обернулся к Ренате.

— Прошу извинить меня, принцесса, за то, что ваш сон был прерван. Надеюсь, это ни в коем случае не повторится.

Рената кивнула ему с благосклонным видом. Нагнувшись, Уриен одной рукой снял наследника Баккара со спины Веспасиана и водворил его обратно в постель, сопроводив легким благожелательным шлепком, от которого Райе кувыркнулся головой вперед, в подушку, и залился счастливым смехом ребенка, свято убежденного во всеобщей любви. Как на него похоже: обозвать пса труднопроизносимым именем древнего императора, вошедшего в историю благодаря одиозной статье налогового кодекса. Повинуясь повелительному наклону головы хозяина Фирензе, вся компания беспрекословно покинула детскую. Уже на выходе Грандиоза всадила Аранте в бок острый локоть:

— Эй! Открой глаза! Его любят дети и собаки.

«И женщины! — захотелось напомнить Аранте. — О, ты едва ли способна себе представить, до какой степени его любят женщины».

Однако едва ли следовало вкладывать в цепкие лапки соперницы такое опасное оружие.

Ничто не нарушило тишины, под покровом которой они проникли в замок. Ни одного стражника не было в коридоре, и только снизу неслись звуки кухонных приготовлений к наступающему дню. Видимо, для одного раза слишком много; пресыщенная происшествиями Аранта погрузилась в бесчувствие, отгородившее ее сознание от незначительных событий. Она не помнила, куда идет, и кто говорит, и что все это значит. Каким-то краешком она отразила появление служанки, огромной неуклюжей бабы с руками-лопатами, видимо, взятой в замок из местных рыбачек. Кто его знает, может, Уриен Веспасиана за нею посылал, с него станется. Какой-то диалог на периферии сознания: «три комнаты», «никак невозможно до утра», «мести и скрести надо», «так и быть, для госпожи и служанки, а господин до утра перемучается в кордегардии», Анелькино «помыться бы с дороги», непостижимым образом сочетающее в себе царственную и жалобную интонации королевы в изгнании. Наконец-то нашлась душа, на которую подействовали ее ужимки. Прислужница без слов признала в Грандиозе истинную барышню с ее священным правом на придурь, и можно было быть уверенной в том, что она разбудит кого надо только лишь для того, чтобы нагреть и натаскать воду в гостевые апартаменты.

Следующая вспышка осознания окружающего настигла ее, когда вспыхнула свеча на столе, и оказалось, что они с Уриеном сидят друг напротив друга в комнате, служившей ему ночным пристанищем и библиотекой одновременно. Аранта не могла не усмехнуться, настолько он оказался верен себе: в этот тесный каменный закут с незастланной узкой постелью — тревога застигла его среди ночи — принц-библиотекарь стащил помалу все книги, оказавшиеся в зоне его досягаемости. На столе книгам было тесно, их стопки громоздились на полу, в особенности у изголовья: только руку протянуть. Холостяцкий комфорт, подразумевающий, что когда того не требуют соображения благопристойности или официоза, читать удобнее лежа. Одними книгами закладывали другие. Тут же стояла тарелка с забытым и уже неопознаваемым огрызком какого-то печева. Смесь монашеской кельи с кордегардией. Таки настоял злодей на своем и затащил ее к себе, причем без охраны. Аранта истово пожалела, что Кеннет отвязался по дороге. Доверять Цареубийце не следовало ни на грош.

— В Европе придумали печатный станок, — вдруг сказал Уриен.

— И что?

— Ну как же! Представляете, можно будет достать любую книгу, даже ту, которая до сих пор существовала в единственном экземпляре и хранилась, прикованная цепью, в тайниках мавританских язычников!

— Даже вы столько не прочитаете.

— Увы, — легко согласился Уриен, и Аранта тут же заподозрила, что этот разговор затеян исключительно ради того, чтобы она расслабилась. — Книга, а стало быть, и грамота, подешевеют. Монастырские сокровищницы обесценятся, но этот процесс не остановить никакими анафемами.

— Тогда следует ожидать, что подешевеют и высказанные в них мысли. Раз каждый глупец горазд будет сохранить свою глупость для потомков.

— Время произведет отбор. Человечество вновь поднимет себе планку. И это перевернет мир. Я бы за свои деньги поставил тому человеку памятник.

Почему-то на этих словах ей вспомнилась Венона Сариана.

И все же, когда они сели за стол друг напротив друга, до смешного одинаковым жестом положив ладони на стол, произошло чудо. Слушая человека, который во что бы то ни стало желал сообщить ей свое видение происшедшего, Аранта перестала чувствовать себя грудой тряпья. Темные круги под его глазами оставили бессонница вкупе с угрызаемой совестью, и она отметила, как он раз или два безотчетно потрогал средний палец с вдавленным следом отобранного монашеского кольца. Такие гордые и в глубине души тщеславные натуры, отмеченные явным превосходством, слишком болезненно переживают падение. Даже если это всего лишь падение сдерживающих их и уже отмерших норм, потому что для осознания этого требуются моральные силы. И время. Ни того, ни другого ему не дали.

— Самозащита? — вполголоса предположила она. Уриен покачал головой. Волосы его и на дюйм не отросли, как она его помнила.

— С моей стороны — чистейший несчастный случай. Не поймите меня неправильно. Я живу в этой стране и ношу эту фамилию. Разумеется, я хотел его смерти. И разумеется, я надеялся, что это сделает кто-нибудь другой. Самозащитой это стало потом, когда я уже смог выбирать: отпустить его или оставить все, как есть. Я выбрал свою жизнь. Можете меня осуждать.

Аранта вспомнила, что, помимо всего, условия интердикта включали в себя отлучение от таинства исповеди. Человек, сидящий перед ней, при всей своей кажущейся возвышенности над толпой, привык чувствовать себя частичкой самой могучей части социума — церкви. Камнем в кладке стены. Лишая его права открыть душу наставнику, судьи обрекли его на мятущееся духовное одиночество. Почище того, , в котором отродясь пребывала Красная Ведьма, потому что у нее всегда рядом был запасный выход в лице Кеннета. Глядя теперь на него, она давала настоящую цену тем издавна презираемым мирянами мелким наказаниям, предусматриваемым церковью для своих.

— Я сделал это не потому, что я плох либо, наоборот, хорош. Это произошло потому, что так получилось. Я жалею, что мне пришлось сделать это. Но я не жалею, что он не убил меня. Тем не менее вы и дети — три единственных человека, перед кем я обязан извиниться.

— Принцесса Рената, как показалось мне, вполне вас извиняет.

— Принцесса Рената, — отозвался Уриен немного резко, — никогда не видела смертей, и потому слишком уверенно рассуждает о гибели, в сущности, чужого ей человека. Берусь утверждать, что за последние месяцы я общался с ней больше, чем ее отец за всю ее жизнь.

— Понятно, — ответила она так тихо, словно только подумала в ответ. — Моя мать… ну, женщина, которую я всю жизнь так называла, воспитала меня из страха и еще потому, что ждала награды от неведомых сил. Любовь меж нами выросла потом, но изначальное побуждение едва ли можно назвать благим. Какая разница… Просто подробности о смерти короля, передаваемые из уст в уста, выглядели чудовищно и отдавали варварским ритуалом.

— Мы говорили с Клементом… после. Нужно было согласовать версию, которую мы предложили церкви.

Оба помолчали. Он просто так, а Аранта подумав, что не желала говорить с ним наедине именно потому, что знала свою реакцию и боялась се. Оказывается, она с самого начала хотела услышать, что это была именно самозащита, и никак иначе. И тогда, и теперь этот человек мог убедить ее в чем ему угодно и заставить что угодно сделать. Уже не отглаженный и выхоленный, как тогда, и вроде бы похудевший, все такой же самоуверенный, но, кажется, уже не настолько убежденный в благополучном для себя исходе дела.

— Но ведь неспроста ваше имя, имя Цареубийцы, в глазах толпы объединили с именами королевских детей Баккара! Вы не можете не понимать, чего от вас ждут. Так или иначе, никому они не досаждают больше, чем вашему брату, скоропалительно взошедшему на престол. И то, что их заслали сюда, в глушь, где никто не помешает устранить их и никто не дознается правды…

— Я полагаю, вы абсолютно правы. Никто никогда не докажет, что я не убил их из преданности брату, интересам семьи или врожденной маниакальной страсти к кровопролитию.

— Почему возле их спальни нет караула?

Уриен пожал плечами.

— Все, кто приехал со мной сюда, — люди моего брата. Это не те люди, с какими… кого он давал мне прежде. Он никогда не дает мне одних и тех же дважды. — Это прозвучало почти жалобно. — Я не знаю, кто из них имеет второй приказ, тайный, отличный от того, чтобы только повиноваться мне. Уверенным я могу быть только в самом себе и еще — в Веспасиане. Теперь еще и в вас, хвала Заступнице или во что вы еще там верите.

— Вы не слишком высокого мнения о морали Клемента?

— У него никогда не было морали.

Обнаружилось, что оба избегают смотреть друг другу в глаза.

— Я, — сказала она наконец, с трудом выговаривая слова, — могу помочь слишком малым. Если надо умереть, чтобы не дать чему-то случиться, это да, но… будет ли этого достаточно?

— Если надо всего лишь умереть… — Уриен невесело усмехнулся. — Можете поверить, мне знакомо это чувство.

Холодок прошелестел вдоль ее позвонков.

— Уриен, — сказала она, впервые без обиняков называя его по имени, — вы дали церкви версию для оглашения с амвонов. Теперь, в глаза мне, подтвердите или опровергните то, о чем шепчутся по углам. Вы касались заклятой крови, пока она была горяча? Что сказал вам Рэндалл при этом? Почему вы расписываетесь в беспомощности?

— Разумеется, я ее касался.

Аранта невольно выпрямила спину, ощутив себя стеклянным бокалом, обернутым в черную вату дурных предчувствий.

— Рэндалл Баккара был пуст. Кто-то, в том числе, вероятно, и вы сами, нарушил его Условие. Да, он сам сказал об этом, смеясь мне в лицо. Ему срочно требовалась победа, любая, и он вознамерился одержать ее надо мной. Этого удовольствия он не получил, хотя, признаться, не без помощи судьбы и солдат моего брата. Но, на тот случай, если бы произошло чудо, и кровь его еще сохраняла в себе заразу, он подстраховался. Он дал мне силу на Условии, что я не буду проклят. Никем. А разве так бывает? Полагая вас живой, разве мог я сохранить эту способность хотя бы минуту после того, как вы узнали обстоятельства его смерти? Уверен, вы прокляли меня от души и не выбирая выражений.

— Хватит о метафизике, — сказал он спустя минуту, глядя в ее лицо, которое бог весть что ему сообщало. — Тем более и мне, и вам жить теперь без этого.

— Да, — отозвалась Аранта, выдерживая его взгляд не без труда. — В сущности, вам следовало обговаривать эти вещи не со мной. Я теперь никто.

— Думаете, я не понял, что ваше Условие нарушено, в первый же момент, как увидел вашего спутника? Едва ли, простите, человек, даже сколь угодно впечатлительный маг, способен настолько вдохновиться чужим желанием, чтобы отрастить другому его утраченную конечность. Настолько эмпатии не хватает. Не хочу этими словами обидеть ни вас, ни его.

Она думала, даже маг не может. Даже себе. И уж тем более она бы не смогла, глядя, как Кеннет грызет от боли бревенчатую стену, но тем не менее ни в какую не расстается с этим проклятым желанием никогда больше не слышать в свой след: «Калека!» Это ведь совсем не то, чтобы найти в кустах, скажем, лодку, которой почему бы и не быть здесь… Это настоящее, невозможное чудо, желание и вера в которое'. должны быть абсолютны. То есть только свои собственные.

— Надеюсь только, — Уриен чуть понизил голос, — вы сделали это не с отчаяния.

— Мы, кажется, договорились не оглядываться на причины. И, бога ради… милорд… оставьте этот исповеднический тон. С кем я сплю — это не собачье дело церкви!

— Ну и, кроме того, раньше вы на Кеннета аф Крейга не оглядывались, — подытожил Уриен, переводя разговор в легкий тон. — Он просто следовал за вами.

— Теперь наоборот, — отрезала Аранта. — Мне так лучше.

Уриен слегка развел руками и поклонился. Непроницаемая для чистой логики улыбка вновь исчезла с его лица.

— А поскольку я не верю в магию, невзирая ни на какие изгнания мышей и отрастающие конечности, не представляю, что я бы стал с этим делать и как это может помочь мне в моей сегодняшней беде, то я все-таки обращусь к вам, к вашему жизненному опыту, и более того, к вашему желанию что-то сделать для этих малышей. Потому что, как мне кажется, ваше появление здесь как раз и говорит о том, что их жизни вам небезразличны. Что до меня, то у меня свежие идеи кончились.

— Мои тоже начнутся не раньше завтра, — призналась Аранта. — Это время у меня есть?

Уриен кивнул, поднимаясь, чтобы посветить ей в коридоре, и остановился на пороге:

— Мне следовало отпустить вас на отдых раньше. Но, поймите меня правильно, мне не хотелось, чтобы вы перерезали мне горло раньше, чем я скажу вам то, что, по моему мнению, вам следует знать. Какая, кстати, у вас легенда? Я должен знать ее, чтобы поддержать перед всеми, кто есть тут кроме меня.

— Кеннет и Анелька — брат и сестра, дворянские дети, — сказала она скучно. — Он — наследник. Я — их служанка.

Уриен хмыкнул:

— В смысле — ее тоже? Ну ладно, сами придумали, сами и отдувайтесь. Аранта… постойте. Почему вы ушли? Я имею в виду — тогда. Из библиотеки.

— Почему вы спрашиваете?

— Мне хотелось бы знать, что вы собой представляете.

«Ему до черта интересно, как ты устроена!» Так сказал Кеннет, и это была чистая правда, потому что никому не следует недооценивать Кеннета.

— Я, — сказала она, — не была уверена, что вы не обернете мою откровенность против меня.

— То есть Рэндалл Баккара тут ни при чем?

— Ну… когда это Рэндалл был ни при чем?!

Уриен молча отступил с ее дороги, позволив ей наконец отправиться на покой, в комнату, где ее ждала лохань с чуть теплой мыльной водой, и вторая, после Грандиозы, очередь купаться.

Просыпались и завтракали в Фирензе рано, сохраняя тем самым хотя бы видимость цивилизованности и порядка. Внизу, в просторном зале, устланном уже подсохшим камышом, накрыли, за неимением меньшего, длинный трапезный стол. Было еще тепло, а потому свет поступал сюда через открытые настежь ворота-двери и в люк со второго этажа. Окна на нижнем этаже не предусматривались конструкцией донжона, да и наверху это были всего лишь щели в два человеческих роста, и такой ширины, что протиснуться в них не смогла бы даже Грандиоза. Даже боком. Только стрелу пустить, да и то не в любом направлении.

Утром никто не побеспокоил Аранту, и она, спохватившись, спустилась по лестнице к завтраку, когда все остальные уже сидели за столом: Уриен, как и ожидалось, в качестве хозяина — во главе, рядом с ним по правую его руку принцесса Рената и Райс. Слева от милорда склоняла свою свежевымытую головку урожденная леди Аннелиза ван дер Хевен. По другую сторону от нее устроился Кеннет, немного замкнутый на вид, но явно без каких-либо претензий или иллюзий на свой счет. Хмурость его, как предположила Аранта, была обусловлена их раздельными спальнями, а также продолжительностью ее ночного разговора с Уриеном Брогау. Кеннету не чуждо было ничто человеческое, в том числе и ревность. В отличие от него Грандиоза собиралась снять все сливки с наличия приятного молодого человека у каждого из своих локтей. За их спинами со стены свисал донельзя вылинявший стяг с родовой эмблемой Брогау. Вторгнувшись посреди этой идиллии, Аранта почувствовала себя как нельзя более дурно. Вчерашняя рыбачка прислуживала за столом и обернулась на нее с недоумением. Что за служанка, которая дрыхнет дольше господ? К сожалению, невозможно убраться незамеченной, появившись из люка в потолке.

— Ступай, — сказала бабища Аранте, — на кухне поешь.

И кивком указала на дощатую дверь.

— Ты сама ступай, Молли, — подал со своего места голос милорд Уриен, и голос этот был из разряда тех, с какими не спорят. Мимоходом отметила, что вот так он, оказывается, приказывает. — Эта девушка нам прислужит.

С видимым облегчением, словно у нее «и кроме вас полно работы», Молли покинула зал, обойдя стороной буквально вросшую в пол Аранту.

— Вас послало само небо, — сказал Уриен, не обращая более никакого внимания на свою гостью. — Давно размышлял в этом направлении, но ничего лучшего все равно не смог бы выдумать. Дело в том, что обучение принца Райса я мог бы взять на себя, и более того, вполне бы с ним справился. Однако принцесса Рената — девочка.

В последнем слове Аранте почудился почти что суеверный испуг.

— Едва ли я могу взять на себя ответственность за воспитание леди королевской крови. Ей необходимо женское внимание и участие.

Восьмилетняя Рената высокомерно кивнула в ответ на его слова, так, словно они двое были парой, решавшей тут все и между собой давно пришедшей к согласию.

— Именно поэтому я так рад вашему присутствию, леди Аннелиза. Волею судьбы вы теперь — единственная в стране молодая дама, получившая образование, достойное современной девицы. Вы ведь не откажетесь принять участие в воспитании принцессы? Что я скажу принцессе, если завтра ей захочется превратиться в блондинку, или она спросит, какие чулки лучше?

— Нет ничего проще, — улыбнулась ему Анелька. — Большая честь для меня, и замечательный случай доказать свои достоинства. Если принцесса не возражает…

— Не возражает, — успокоила ее Рената. — Принцесса согласна на все, что угодно, если только это не Молли.

— Я только надеюсь на ваш такт, леди Анеля, — продолжил Уриен, чуть кривя краешек рта в улыбке, заставившей Аранту немедленно заподозрить в игре подвох. — Вы, без сомнения, знаете, какому возрасту какая наука пристала, и принцесса усвоит от вас женские секреты и тайны не все скопом, в том объеме, каким, несомненно, располагаете вы сами, а постепенно, по мере взросления.

Предусмотрительно. По крайней мере потом он может сказать: кто не спрятался, я не виноват.

— Но, разумеется, я должен предупредить вас об опасностях, сопряженных с вашим новым положением.

Анелька, в ответ на внимание хозяина расцветшая, как бутон, нежной красотой, удивленно приподняла бровь:

— О чем это вы, милорд?

— Милорд имеет в виду, — пояснил Кеннет, — что те, кто придет к этим детям, непременно споткнутся о тебя.

— Меня это не пугает, — высокомерно обронила Грандиоза, дернув острым плечиком, — тем более если ты ляжешь поперек порога, чтобы охранять нас в очередь с Веспасианом.

— Веспасиан будет рад. Да и я, признаться, тоже. Нам обоим требуется хотя бы минимальный отдых. Кроме того, у меня, как у хозяина лена, есть определенные обязанности, которые не грех бы и выполнять.

— О да, я вполне понимаю ваши затруднения, милорд. Имея на руках двоих детей… — Четверых, — вздохнул Уриен. — С сегодняшнего утра.

Кеннет поперхнулся, однако поостерегся сверкать на Уриена глазами. Их хозяин видал и таких заклятых, и сяких, одного даже собственноручно убил, явно не испытывая никакого пиетета к заклятой крови, и продолжал как ни в чем не бывало:

— Надеюсь, вы не откажете приглядеть за обоими детьми в то время, когда я не буду преподавать им языки, математику и государственное устройство?

Маска польщенной львицы на рожице Грандиозы окаменела, потому что она только сейчас обнаружила, что мышеловка захлопнулась. Пока она смаковала назначение в компаньонки к принцессе, ее, оказывается, определили вытирать сопливые носы и рты, измазанные кашей.

— Прошу вас, займите место рядом с детьми.

Рената поставила локти на стол и утвердила подбородок в ладонях, самым тщательным образом просмаковав сцену перемещения Грандиозы с лучшего места. Настроение, как заметила Аранта, у милорда Уриена было превосходное, и лаяться с ним, очевидно, значило бы только людей смешить. Райс переполз на соседний стул, так чтобы новая гувернантка смогла разместиться между ними двумя, и повернул к ней улыбающуюся рожицу, во всю ширь перепачканную кашей. Не растаяло бы только каменное сердце.

Уриен встал, отодвинув тяжелый стул, длинный, обманчиво угловатый, чуть приподняв одно плечо:

— Миледи, прошу вас, окажите мне честь… — И указал на освободившееся место рядом с собой. И Аранте ничего не оставалось, кроме как занять его. В то время как Грандиозе пришлось утешаться тем, что эти носы и рты — королевские. Повинуясь ее замечанию, Рената сняла локти со стола.

— Вознесем молитву, — сказал Уриен, — за то, что мы дожили до этого дня, и за то, чтобы увидеть завтрашний.

С этими словами он сел. Взрослая часть присутствующих за столом поняла, что он имел в виду, мысленно с ним согласилась и обратила свое внимание к овсяной каше — непременному утреннему блюду детей, лошадей, монахов и девиц, истово верующих, что если они будут это есть, то впоследствии им зачтется и воздается. В дальнейшем трапеза протекала весьма демократично.

— Сорвешься! — в сотый раз крикнула Аранта снизу, к собственному неудовольствию обнаруживая в своем голосе нотки обреченности. — И расшибешься вдребезги. Я к тебе туда не полезу!

— И не надо! — отозвался сверху Кеннет. — Не бойся. Меня ветер держит.

Ветер с моря и впрямь налетал не дай боже: свирепый и страшный, сырой и полный соли. Все прибрежные валуны стояли по пояс в белой пене, и приходилось кричать, чтобы слышать друг друга из-за самовлюбленного рокота северного моря. Отсюда, из беспорядочного нагромождения камней господствовавший над местностью Фирензе практически не .был виден: можно было даже не догадаться, что они находятся на расстоянии окрика от его главных ворот, от его обычной суеты деревенского замка, где по двору бродили толстые рыжие куры и тощие пятнистые свиньи, от озабоченной Молли, туда-сюда проскакивающей по двору. Уриен или Грандиоза запросто могли позвать их сверху. Людей у Уриена и впрямь было мало: только-только чтобы поднять мост, запрячь лошадь да пройти среди ночи по стене, в тени неряшливых зубцов, бросая взгляды в сторону прибрежной дороги.

Словом, местность выглядела вполне способной удовлетворить тягу Кеннета к острым ощущениям. Он взбирался высоко на скальные стены, на ощупь или взглядом отыскивая неразличимые снизу зацепки и приводя в смятение береговых птиц: все скалы были испятнаны белым пометом. На головокружительной высоте, обнаружив подходящую площадку, он разворачивался к морю лицом и застывал, вжимаясь лопатками в неровности камня и что-то там разглядывая вдали или же просто вбирая в себя свежесть и соль. Пропасть, отделявшая его сейчас от юного лучника, прямого, как солнечный луч, и такого же светлого, была несоизмеримо больше той, что обрывалась вниз прямо от его ног. Сведя над переносицей светлые брови, он глядел в море так, как одна самодостаточная стихия смотрит на другую. Не без вызова. Аранта задирала к нему голову снизу, как неприметная пестрая клуша, из тех, что вьют гнезда среди камней, защищая их крыльями от непогоды.

— Я не стану собирать между камней твои кости! — пригрозила она. — Пусть Уриен присылает команду, чтобы отковырять твой разбитый труп. Смотри, бакланы волнуются!

— Пусть привыкают, — донеслось сверху, со скалы. — Вот Райс вырастет, он им покажет, что такое страх. Гнезда уже пустые, птенцы давно вылупились и встали на крыло.

— Кеннет, я не уверена в твоей руке.

— Ладно, — смилостивился он. — Слезаю. Говорят, климат Хендрикье воспитывает величие души. Но это также то величие, что само по себе тяготеет к одиночеству. Надо вытаскивать отсюда детей. Дети должны бегать босиком по траве, вдыхать запахи цветов и опавших яблок. Только тогда у них будет правильный взгляд на жизнь.

— Говоришь, ты не уверена в ней? Смотри, — сказал Кеннет, подходя и протягивая руку к свету. — Видишь?

Сперва Аранта не могла сообразить, что он имеет в виду. Разве что рукав был закатан к самому локтю. Видя непонимание на ее лице, Кеннет несколько раз с усилием согнул и разогнул руку в локте.

— Жилы, — смекнула она. — Набухли за ночь! Синеватые извилистые тропки, оплетавшие предплечье, в два раза шире и более выпуклые, чем на женской руке.

Один из признаков зрелости у мальчишки.

— Ага. В пору отмечать совершеннолетие. Теперь это вполне взрослая мужская рука. Не будем говорить — самостоятельная, потому что это не смешно, увы.

Аранта тихонько погладила невозможную руку, в ответ немедленно обвившую ее талию. Оставалось только прикрыть глаза и опустить голову Кеннету на плечо. Чувство было волшебным, из тех, которым противиться нельзя. И не стоит. И не хочется.

Приоткрыв глаза, она обнаружила, что Кеннет, касаясь губами завитков ее волос, смотрит поверх ее головы в шевелящееся море, в сторону маяка и чаек над ним. Картина, способная растревожить душу каждого мужчины, в особенности тех, кто считает нужным держаться за это название. Волосы у него были легкие, любой ветерок приводил их в озорной беспорядок, в отличие от волос Уриена, которые лежали на голове, как шлем, волос к волосу. На губах выступила корочка соли. Местный воздух был ею просто-таки перенасыщен. Аранта знала про эти губы все: и какие они нетерпеливые, и какие нежные, и какие бывают сонные. Но иногда, как сейчас, они казались ей губами незнакомого человека. «Стихия — воздух», — напомнила она себе. Она чувствовала себя очень одиноко, когда он смотрел поверх ее головы.

— О чем ты думаешь? — спросила Аранта с ревностью женщины, которую на минуту выпустили из виду.

— О том, что самая занятая из нас, оказывается, Грандиоза.

— Ну и прекрасно. Можем подумать о себе. В конце концов, за эту эскападу следует сказать Уриену спасибо.

— Всякий раз, как я собирался за что-либо сказать Уриену спасибо, оказывалось, что он делал это не даром. Что никоим образом не принижало ценности его услуг. Ты рассказала ему о нашей маленькой тайне? Я имею в виду — как мы вошли в замок?

Аранта отрицательно покачала головой.

— Почему, интересно спросить?

— Пусть у нас будут свои секреты. Мы же должны как-то его контролировать.

— И по ночам ты намерена делать это лично?

— Кеннет, — изумилась Аранта, — ты ревнуешь?

Кеннет сделал неопределенное выражение лица.

— В те времена, когда мы знали его прежде, когда он подходил к тебе, у тебя делалось такое испуганное выражение лица… При том, что наш друг Уриен собою вовсе не страшен. Чем это ты его так осчастливила?

— Почему ты решил, что он счастлив?

— Есть много признаков, — усмехнулся Кеннет, — но если парень напевает во время бритья, ошибиться невозможно.

— И что же он пел?

— На мой взгляд, отнюдь не псалом. Веселенькое. А что? Его разжаловали, ему теперь можно.

— Ф-фу! — с сердцем произнесла Аранта и поглядела на Кеннета лукаво. — У него такая узкая кровать! Нам было бы просто физически неудобно!

— Мы с Веспасианом караулили деток всю ночь, пока вы с ним беседовали за закрытыми дверями. И если он вздумает волочиться за тобой, я его пришибу.

— А сможешь?

— Я все могу, — сказал Кеннет, и Аранта, конечно, поверила. Это чувство она знала по себе.

— Брось. Он выспался, наверное, первый раз за несколько недель, и, сказать по чести, мне знакомо это чувство. А теперь ты караулишь детей по ночам, Грандиоза занимается ими днем, и сам Уриен со спокойной совестью и чувством исполненного долга запрется в своей каморке и будет читать свои книжки. Еще бы он не был счастлив!

— Читать! — Кеннет сморщился, словно одно это слово выдавало в Уриене бездны чудовищных извращений. — Ты смотри, чтобы он не смылся однажды налегке, оставив нас тут хозяйствовать, со всеми его проблемами. Потому что, сдается мне, Фирензе — отнюдь не то имущество, которым стоит дорожить.

— Один не смоется.

— Да? — Кеннет заломил бровь. — И кого же он с собой прихватит?

— Книги, дурень, милый. Ни в жизнь он не уйдет от непрочитанной книжки.

Обнявшись, они потихоньку брели по тропе в сторону замка.

— Ладно, уговорила, брошу. Но лучше от этого не будет. Пока я честно отсиживаю свои полночи в карауле, а Уриен отсыпается за все прошедшие вахты, проблема не решается в корне. Мы в любом случае делаем то, на что нас вынуждают. Это неправильно.

— Если ты предложишь Уриену угробить еще одного короля, мне кажется, он будет против.

— Но ты не можешь отрицать, что король Райс устраивает его больше, нежели король Клемент.

Не без сожаления они отстранились друг от друга при виде приближающейся Ренаты.

— Надо поговорить, — заявила принцесса, игнорируя Кеннета. Не потому, что имела что-то против него, а просто у них не было ничего общего. — Наедине, если позволите. У меня к миледи Аранте личное…

Кеннет кивнул и откланялся. Аранта непроизвольно напряглась. Все предыдущие ее беседы с принцессой не несли в себе ничего, кроме оскорблений, на которые она не могла ответить достойно, хотя и не была перед девочкой ни в чем виновата. Довольно трудно переубедить детей, если у них сложилось о вас дурное впечатление.

— О вашей роли возле моего покойного отца я говорить не буду, — сказала Рената, пряча руки за спиной, а глаза уставив в землю. — Дело прошлое. Однако, как я вижу, по какой-то причине милорд Уриен вас уважает. Почему, честно говоря, для меня загадка. Но тем не менее. Возможно, когда я вырасту и что-то пойму, я тоже стану питать к вам уважение. Пока же его слово устанавливает между нами мир. Со своей стороны я обязуюсь вас не обижать и на добро отвечать добром.

— Это милорд Уриен предложил вам переговорить со мной?

— Ни в коем случае. Но у меня есть собственные глаза и уши. Если милорд посчитал возможным устроить для вас этот цирк за завтраком, то едва ли он преследовал при этом одну или даже две цели. Наверное, хотел всем указать их места.

— Принцесса, — решилась Аранта, — вам нравится милорд Уриен?

Этот дерзкий взгляд, этот изгиб брови, очертание челюсти обжигали ее своей узнаваемостью. Этого сходства на самом деле было достаточно, чтобы Аранта беспрекословно ей повиновалась. Райе не был так похож на отца, наверное, в силу нежного возраста и еще потому, что часто смеялся. Рената, поняла Аранта, приняла на себя все за них обоих. Но если она и дальше станет развиваться в этом направлении, она не будет счастлива. Она вырастет сильной женщиной, из тех, кто безотчетно привлекает к себе слабых мужчин. Слабые же мужчины не привлекают сильных женщин. Детей нужно вытаскивать из Хендрикье.

— Я старшая из королевских детей, — ответила ей Рената. — Я отвечаю и за брата, и за себя. Я должна правильно выбирать людей, которые будут вытаскивать нас из… — Судя по секундной заминке, королевским детям не полагалось знать ни слово «дерьмо», ни слово «задница». — Мэтр Уриен называет меня принцессой. В сложившихся обстоятельствах это важно. Вы хотите знать… да, я верю милорду Уриену… и мне нравится его чувство юмора. Если он, в свою очередь, верит вам, то будь что будет, я тоже готова вам поверить. Ни мечи, ни головы лишними не бывают. Милорд же Уриен… ну, представьте, бывают люди, которые говорят; «Я этого не сделаю». Хоть их режь. Это называется — благородство.

Вечера в Фирензе были долгими, бирюзовыми и наползали медленно, словно позволяя рассмотреть себя в подробностях, налюбоваться и опечалиться, потому что навевали мысли об одиночестве, заранее обрекая на поражение попытки бороться с ним.

Аранта стояла в своей каморке в несколько квадратных футов, к тому же расщепленной надвое вертикальной бойницей, и наблюдала, как море и небо переливаются друг в дружку, обмениваясь сполохами оранжевого по бирюзе. Сегодняшнее свое одиночество она лелеяла как драгоценный и слишком кратковременный дар, как возможность без помех поразмыслить о своей собственной жизни вне ее ипостаси служения. Ревнивый бред Кеннета ее насмешил. Где, интересно, та девственница с испуганными глазами?

Однако, как выяснилось, не все из ее спутников и друзей полагали, будто она заслужила этот дар, хотя бы и на один вечер. Кто-то вошел за ее спиной без стука, и, оборачиваясь, Аранта подавила вспышку раздражения, достойную фаворитки короля, но отнюдь не сегодняшней скромной горничной.

Да Грандиоза, кто ж еще! Наглаженная, в чепчике, сама благопристойность. Девица ван дер Хевен, очевидно, не могла существовать, не играя роли, и сейчас ей, без сомнения, выпала самая значительная. Аранта усмехнулась про себя: Анелька, по всей видимости, была полна решимости доказать, что нянька королевских детей в этом доме должна занимать самое привилегированное положение.

Не мытьем, так катаньем!

— Тебе двоих не много?

— О чем это ты? — изумилась Аранта.

— Сама поймешь, если будешь с собой честной, — огрызнулась благовоспитанная леди. — Когда вы сошлись в одной комнате, такой поднялся звон, что уши заложило. Я понимаю, тебе в высшей степени наплевать на то, что подумаю я, но разве Кеннет глух и слеп?

Только методом исключения Аранта догадалась, кого та имела в виду, и руки у нее опустились.

— Анеля, — сказала она беспомощно, а потому кротко, — я хотела убить Уриена.

— Будь он другим, — ответствовала беспощадная Грандиоза, — ты вряд ли хотела бы столь сильно! Кого ты хочешь обмануть своим упорством? Меня?! Я вообще не понимаю, зачем покойный король держал тебя возле себя, если ты настолько не разбираешься в людях? Парень потрясающий, из тех, что под само небо плечо подставят, чтоб не рухнуло, не дай бог. А нет, так и без бога обойдутся. Мы все рядом с ним словно из детской книжки. Наши мужчины, — о, как это прозвучало! — склонны глядеть на нас несколько романтически. Однако женщину ты не проведешь. Ты же вся мокрая сделалась, стоило вам встретиться глазами. Ты понимаешь, о чем я. Милорд чертовски смахивает на эротическую фантазию. Только вот — чью?

Грандиоза напрашивалась на пощечину. Наверное, с педагогической точки зрения было бы правильно дать ей хорошую оплеуху. К сожалению, Аранта в жизни не могла достойно ответить ни на оскорбление, ни на ядовитый шепот, ни даже на плевки и камни, летящие ей вслед. Она просто была сама по себе, а все те люди — сами по себе.

— Ты хочешь Уриена Брогау.

— Анелька, — с безмерным терпением повторила Аранта, — ты — заинтересованная сторона. Попробуй повторить все это в лицо Кеннету.

— О да! Он не стал бы меня слушать из чистой вредности. Однако разве я тебя обвиняю? Нисколько. Я всего лишь прошу тебя определиться, пока… ну, пока Кеннет еще сам ни о чем не догадался. Знаешь, я думаю, ему будет довольно больно. У милорда Уриена такие большие кисти рук: твоя ступня поместится в его ладонях целиком.

Только непроизвольно вздрогнув всем телом, Аранта догадалась, что это и было Грандиозиной сверхзадачей.

— А представь, — как ни в чем не бывало продолжала эта паршивка, — если бы он поцеловал тебя сюда…

Синяя складчатая юбка чуть приподнялась, и Анелька ткнула пальцем в свою икру, отметив точку на наружной стороне икры, на ширину ладони ниже колена.

— Осталось только убедить милорда Уриена, человека твердых принципов и четкой нравственной ориентации, — ответила Аранта как могла более ядовито.

— Ну, никто не говорил, будто будет легко. Я хочу сказать только, что дело того стоит.

— Если он так хорош, почему ты мне его сватаешь? Он, насколько я понимаю, свободен. Простор твоей инициативе открыт. Мы все за тебя поболеем.

Анелька ответила красноречивым взглядом.

— Милорд Уриен — слишком рыцарь. Ему нужна Дама. Я могу, конечно, сыграть и эту роль, и даже увлечься ею. Но… играть ее всю жизнь! Нет, мне бы наскучило. Маски нужно менять, иначе — прирастают. Все то же самое я себе представляю, — она обманчиво потупила глазки, — с другим мужчиной.

Ах этот возраст, когда девы не в силах противиться голубоглазым!

— По-моему, — сказала Аранта, — даже если я оставлю Кеннета ради чьих угодно прекрасных глаз, лично ты ничего не выиграешь. Я плохо представляю себе Кеннета, ищущего утешений у тебя на груди.

— Но тогда я смогу бороться..

— Зачем мне журавль в небе? — спросила Аранта, возвращая ее к реальности. — Ты забываешь, я уже имею все, что нужно женщине.

— О да! — пылко воскликнула Анелька. — Все, чего можно пожелать: солнце в ночи и вольный ветер, морскую гладь и дальнюю дорогу, и бесконечный горизонт впереди, как будто тебе надо так много! Ты и впрямь намерена дожидаться, пока Кеннет догадается о характере чувств, которые ты питаешь к нему, и оскорбится ими?

— То есть как — «оскорбится»? — Аранта изумилась настолько, что перестала даже мечтать выставить за дверь эту назойливую особу. Ей даже захотелось продолжения разговора. Кто знает, что еще вкладывает Грандиоза в свой эротический бред?!

— Ты старше! — безапелляционно заявила та, словно указанное обстоятельство говорило само за себя.

Аранта помотала головой, давясь от смеха.

— На самом деле — нет, — пояснила она. — А если и так, то ненамного. Просто я занимала более высокое положение при Рэндалле Баккара, ну и Кеннет светлый, такого типа, что долго будет выглядеть молодым…

— Всю жизнь, глядя на тебя, он будет подспудно осознавать, что ты была раньше и что ты была большим, чем он. Насколько бы он выше головы ни прыгнул, он всегда будет сравнивать свое достижение с твоим. С прошлым. Достаточно ли он крут? И ты всегда будешь поглядывать на него оценивающе. Или одобряюще, но в любом случае — свысока. По-матерински, но разве он это стерпит? Тогда как к Уриену ты испытываешь уважение и смирение: те чувства, что церковь предписывает иметь доброй жене в отношении мужа. Кеннету нужна подруга, которая станет развиваться и расти вместе с ним и расцветет цветком в его руках. Положа руку на сердце, это — о тебе? Как можно объединить твое прошлое и его будущее в рамках одной судьбы? Приключения погонятся за ним по пятам, а разве ты разделишь их? Ты нагородила этой магии между вами… Почему он должен за нее платить тебе верностью всю жизнь? Особенно теперь, когда ты подарила ему весь мир: идти, куда хочешь, и никого не бояться, ни у кого не спрашивать! Что, разве необходимо гирей висеть у него на ноге, когда он может десятками любить самых красивых принцесс и менять их, как тетиву у лука?! Ты связала свою жизнь с этими детьми Баккара. Ты будешь их кормить и защищать, покуда они сами не смогут кормиться и защищаться. Это Кеннет будет сидеть вместе с тобой в загородке, которую ты возведешь вокруг них? И это после того, как ты сама дала ему свободу, какая бывает только в снах с полетами? Ты этого хочешь для любимого мужчины?

— Знаешь что? — неожиданно успокоившись, ответила ей Аранта. — Иди вон.

— Ты подумай! — сказала та, уже исчезая за дверью. — Этот мужчина заставит тебя кричать.

Если бы Аранта хоть сколько-нибудь верила в то, что и у Грандиозы может быть своя магия, она бы решила, что та ее заколдовала. Та точка на икре, куда Грандиоза ткнула пальцем на своей ноге, горела, словно к ней уголь из печки приложили.

«А почему, собственно, я сама должна решать такие вещи!» Аранта продолжала сидеть в темноте, хотя для того, чтобы запалить свечу, достаточно было лишь протянуть руку к огниву.

«Может ли Кеннет зажечь огонь, просто пожелав этого?» Благо, приводя эту каморку в порядок, Молли не поленилась смазать петли. Иначе, подозревала Аранта, перемещения по замку не были бы тайной ни для кого в самой дальней кордегардии. Даже внутренние двери здесь делались так, словно им предстояло выдерживать штурм, а на эти чудовищные петли можно было повесить и дворцовые ворота.

«Этой ночью, кажется, вахта Уриена. Сидит в кресле, в комнате, выходящей дверями на двери в спальню детей, с книгой и обнаженным мечом на коленях, с Веспасианом у ног».

Выскользнув из приоткрытой створки, Аранта пустилась в путешествие по залитым луной коридорам, пока, считая повороты, не добралась до нужных дверей. На ее счастье, они уступили ей, не скрипнув. Войдя, она притворила дверь ладонью.

— Не запираешься? — вполголоса спросила она. — А Грандиозы не боишься?

Кеннета самого не было видно, она услышала только тихий удовлетворенный смех от окна.

— Пытаюсь колдовать, — пояснил он. — Зачаровываю дверь, чтобы она впускала только тебя. Сперва хотел сделать так, чтобы ее видела только ты, а остальные проходили мимо, но это значило бы идти по проторенной тропке. Это я уже делал. К тому же я мог подвести Уриена, если бы вдруг что-то случилось. Если бы ему пришлось искать меня в его собственном доме, это было бы мало что дурной благодарностью за гостеприимство, но и могло плохо кончиться. А вдруг — нападение?

Каким-то чудом избегая острых углов — должно быть, каморка, выделенная Кеннету, была почти пустой, — Аранта пробралась к узкому ложу, поставленному сразу под окном, а потому находившемуся в самой густой тени. Возлюбленный валялся там навзничь, закинув руки за голову. Наступая носками на пятки, Аранта сняла ботинки, распустила нужные шнурки и заставила его подвинуться, чему Кеннет, кстати, не слишком-то и противился. И им просто пришлось обняться, чтобы ни один из них не оказался неожиданно на холодном полу.

Это время, когда не происходило, казалось бы, ровным счетом ничего, куда-то пропадало, истекая серебром, молчанием и ночью. Как будто бы весь смысл его был в том, чтобы только находиться рядом, соприкасаясь обнаженными телами. Может ли Кеннет остановить мгновение?

— Я очень тебя люблю, — сказала она. Повернув голову, он коснулся губами ее виска. Когда он научился делать это так, что нежность пронзала ей душу?

— Спасибо, милая. Я знаю. Пауза.

— Уриен Брогау — самый умный и самый смелый человек на свете, — вдруг произнес Кеннет, глядя в темноту.

— Куда ж ему деваться, коли ты взялся так о нем думать, — в плечо ему усмехнулась Аранта. — Одна из тех вещей, которые приходится усвоить. Получая это, мы, в сущности, не получаем ничего. Ни таланта, которым не обладали прежде, ни ума… Чистая голая сила, которую еще надо к чему-то и как-то приложить, чтобы не наделать бед, сопоставимых только с нашим же могуществом. Те месяцы, что я простояла у локтя Грасе, дали мне больше, чем годы, проведенные на ступенях трона.

— Значит, немногое и утратим? Ни ум, ни талант, ни житейский опыт, так?

Аранта не ответила. Она и о сказанном-то пожалела. Учить вздумала. Мамаша.

В душе ее осталось странное разочарование, как след в песке, смываемый прибоем. Как будто она надеялась, что Кеннет убедит ее в Анелькиной неправоте.