Сознание вернулось вместе с болью во всех членах и чувством неудобства от неестественной позы. Клочки дыма в небе, куда невольно упирался ее воспаленный взгляд, и вкус пепла во рту. Хотелось сплюнуть, но для этого требовалось как минимум сесть или хотя бы перевернуться набок, да и слюна вся пересохла. В тело впивались острые края камней.

Кряхтя и постанывая, Аранта предприняла попытку сесть, которая удалась лишь благодаря ее настойчивости и стоила ей обломанных ногтей. Зрелище перед глазами встало поистине фантасмагорическое.

Фирензе больше не существовал. Теперь ему название было одно — руина. Крыша донжона провалилась вовнутрь, сгорев, разумеется, вместе со всеми деревянными частями перекрытий, высушенными и просмоленными для защиты от влаги морского климата. Жар и тяга были сравнимы лишь с жаром и тягой плавильной печи, и замок превратился в ад. Огромные камни, сплошь усеивавшие двор, откололись от стен, не выдержав температур. Зев башенных врат был открыт, но не потому, что в панике о них не позаботились. Напротив. Память ее, похожая на эти неровные рваные клочки дыма, сохранила какие-то неопределенные обрывки, где они с Уриеном наваливались на створку калитки всем телом, словно торопясь преодолеть сопротивление пробивавшихся сквозь щели дымных струй, и чурбак, которым они словно в ночном бреду подперли дверь снаружи. Там, за вратами, все было черно, и даже угли уже не рдели. Да и сами врата выгорели изнутри, и даже теперь, на студеном рассвете, оттуда курился терпко пахнущий дымок, похожий на выползающего из логова змея. Из тех, кто оставался внутри, не выжил никто. Логично. Иначе она бы не очнулась.

Холод скорее всего и привел ее в сознание. Скрипнув зубами, Аранта с трудом поднялась. Щебень двора больно колол босые ноги, и казалось, что во всем белом свете она осталась одна-одинешенька. Серым был свет, серым! Как обгоревший подол ее платья. Глянув вниз, она убедилась, что от подола осталось немного. Грязные почерневшие ленты прикрывали ноги едва до колен. Ноги, впрочем, тоже никто не назвал бы чистыми. И руки. На основании этих статистических данных Аранта сделала закономерные выводы о состоянии лица.

Боль, однако, была исключительно мышечной. Ни ожога, ни перелома, ни даже ушиба: она была медик и не могла ошибиться. Как будто ее сохранил в этом аду добрый дух.

Имя духа всплыло, когда она услышала сдавленный стон и краем глаза уловила движение среди завалов. Осторожно перебираясь через камни, которыми двор был усыпан сплошь, Аранта двинулась на звук, смутно осознавая, что там, впереди, се с равной вероятностью поджидает как жизнь, так и смерть. На самом деле следовало принять хоть какие-то меры предосторожности, хотя бы взять в руки что-то, чем можно колоть, рубить или ударить, на тот случай, если там шевелится кто-то из недобитых солдат Донахью, но в этот момент всей душой она была медиком, а не солдатом.

Видимо, когда полетели камни, Уриен отбросил ее в сторону подальше, а сам упал в другую, где она его, собственно, теперь и обнаружила.

Наверное, так на самом деле выглядели мавры, описанные в книге «О богоугодных деяниях и крестовых походах». Уриен валялся навзничь среди камней, как брошенная марионетка из театрика-райка, и такой же обманчиво нескладный. Сперва Аранта увидела подошвы сапог. Потом руку, судорожно стиснутую на рукояти меча, лезвие которого непостижимым образом одно из всего оставалось чистым. Когда же она разглядела лицо, то невольно улыбнулась:

— Я тоже так выгляжу?

Взгляд, показавшийся ей сперва бессмысленным, сфокусировался на се лице, потом скользнул ниже. Какие яркие блеснули зубы, и белки глаз, хотя они и налились кровью от дыма.

— Нет. У тебя ноги красивее.

Безотчетно Аранта попыталась спрятать одну испачканную босую ногу за другую, потом бросила это безнадежное дело и рассмеялась.

— Кажется, я должен тебе платье…

Аранта посмотрела поверх его головы, поверх камней, служивших ему изголовьем и закрывавших обзор, и вздохнула.

— Квиты… кажется.

Он сел, шипя сквозь зубы от боли, и обернулся. Выражение лица его при этом не поддавалось описанию.

— Я сожгла твой родной дом.

Уриен молча кивнул, потом откинулся на камень, приспособив его вместо спинки кресла.

— …и книги. Извини.

— Ладно. Гуттенберг другие напечатает. Много.

Слова эти дались ему, видно, непросто. Только теперь, сквозь слой копоти, покрывавший его лицо, Аранта разглядела, что оно кривится и подрагивает от боли, и догадалась, что отделалась дешевле.

— Ты ранен?

— Нет. — Он закашлялся и вытер слезящиеся глаза тыльной стороной руки, что не пошло им на пользу, потому что там кожа была ничуть не менее грязной. — Ожоги. На мне железо прямо на голую кожу. Сказать по правде, боялся, что не успею.

Аранта беспомощно переступила с ноги на ногу.

— Божедомку заварить надо, — вымолвила она неуверенно. — Она охлаждает, ее всегда при ожогах…

— Пить хочется, — сказал Уриен. В мгновение ока его коротенькое желание затмило для нее мир.

— Сейчас! — вскинулась Аранта и, метнувшись через изгаженный двор, скрылась в приотворенных дверях каменного сарая, прилепившегося к крепостной стене. Опаленные лохмотья взвихрились, едва поспев за нею. На входе пришлось переступить через труп под ногами. Это ничего, увы. Смерть практически незнакомого ей человека была всего лишь еще одной из множества смертей незнакомых людей, случавшихся вокруг нее едва ли не ежечасно. Скорбь от того, что ему не повезло, и он, к сожалению, умер, вполне искупалась головокружительной радостью от того, что не умер другой, более дорогой ей человек, у которого, надо сказать, шансов уцелеть было намного меньше. Ей повезло: сарай вполне мог оказаться столяркой или курятником. Там, в душной, пропахшей гарью полутьме, сунув нос поочередно во все горшки, черепки и крынки, определила нужную и бегом вернулась обратно, до невозможности гордая собой.

— Вот! — И села рядом на пятки, проводив взглядом жест, каким Уриен поднес флягу ко рту, и движение, которым он сглотнул.

— Женщина! — громко возмутился он. — Что ты притащила?! Мои обеты!..

Аранта фыркнула, не сдержавшись.

— Обеты? Это кто тут говорит про обеты? Пятнадцать человек превратить в пятнадцать трупов у вашего священства рука не дрогнула?

— Те, кто выполняет приказы вроде этого, — не люди, — серьезно ответил ей Уриен.

— Вино лучше воды смывает гарь, усталость и боль, — сказала Аранта. — Поверь мне, как старому солдату. Но если ты настаиваешь, то ладно. Сейчас пойду, наберу тебе воды из колодца.

Уриен отдернул фляжку от ее протянутой руки.

— Э, нет уж. Грех на тебе, отодвинувшей мое царствие небесное.

— Не слишком-то ты туда стремился, как я поглядела сегодня ночью.

Уриен только моргнул в ее сторону, потому что опять присосался к фляге, не выражая ни малейшего желания делиться с кем бы то ни было. Аранта стряхнула наваждение, с которым наблюдала, как он бесконечно тянет, зажмурившись. Оба посмотрели друг на друга и вдруг безудержно расхохотались. Косые солнечные лучи, вырвавшись из-за скал, подсекли восходящий утренний туман вместе с рваными клочками черного дыма над самой морской гладью, безбрежной, словно надежды юности. И чувство продолжающегося бытия было пронзительным и ясным, как чувство меча в руке. Вокруг не было и тени воспоминания о вчерашнем шторме.

— Я вижу, вы тут знатно погуляли!

Уриен и Аранта разом повернули головы на голос. Кеннет наблюдал за обоими из створа воротной калитки, висевшей почему-то на одной петле. Зубы, только что сверкавшие на солнце, попрятались под натянутые закопченные лица. Аранта безотчетно напряглась. Они были сейчас именно в том составе, который позволял без помех выяснять отношения.

Кеннет аккуратно перешагнул порог, следом втянулся бесконечно длинный и почему-то мокрый Веспасиан.

— Каким образом ты здесь? — требовательно спросил Уриен. — Ты не разбил лодку?

— Разбил в лучшем виде, успокойся. Дети в порядке, сухие и сытые. Всю ночь мы любовались вашим фейерверком, все иззавидовались, потому что, судя по столбу огня, у вас тут было весело.

— Не понял, так как ты?..

— Доплыл, — коротко пояснил Кеннет. — И Веспасиан за мною увязался. Как бы ты ему объяснил, что следует тихонько ждать, носу не высовывая, покуда ты приплывешь за ним на лодке? Да и… жив ли ты?

Еще одно, что они не учли в своей поспешности. Чувство, с каким те, кто любит их, переживут эту отчаянную ночь. Каково было им из сырой ветреной ночи смотреть на этот факел на берегу, на зарево в полнеба?

— Ты рисковал моей собакой!

— Мне стоит напомнить, кем рисковал ты?

Кеннет мог торжествовать: первый раз за всю историю пикировок с Уриеном ему удалось оставить за собой последнее слово. Но, похоже, никого это не обрадовало. Все трое смотрели друг на друга настороженно. Воскресни сейчас недоброй памяти комиссар Донахью, мог бы брать их голыми руками.

— Кеннет, — через силу вмешалась Аранта, — это был мой собственный выбор…

— Что? А, да. Успокойся, я понял. И опять у нее осталось ощущение, будто оба они продолжают не этот, а другой, прежний разговор.

— А дальше что? — спросил Кеннет, глядя на Уриена. Судя по тому, как выглядел этот последний, ни о каких «дальше» покамест речь не шла.

— Мы хотели, чтобы комиссар Донахью отвез в Констанцу весть о гибели детей, — озадаченно сказала Аранта. — Но так получилось… — Она беспомощно развела руками, словно предлагая Кеннету самому полюбоваться плодами их вечеринки, которая удалась дальше некуда.

— Боюсь, мой брат останется неудовлетворен, — подтвердил и Уриен. — А пока он неудовлетворен…

— О нет! Мы что, опять на том же месте?

Мужчины не обратили на этот вопль души ни малейшего внимания. Кеннет что-то напряженно обдумывал и казался в этот миг отделенным от всего здешнего человечества. Веспасиан шумно чесался. Не блохи ли, встревожилась Аранта. Райс на псе буквально висит, его бы воля — и спал бы с ним в обнимку.

— Может, сделать вид, будто мы все тут умерли?

— Я бы не поверил, — поморщился Уриен. — Пока бы собственного трупа не увидел.

— А если попросить его, чтоб отвязался?

Лица «простых смертных» изобразили недоумение.

— То есть как — попросить?

— Хорошо попросить. Убедительно. Трупа Донахью у вас под рукой случайно не сохранилось?

— М-м-м, — переглянулись Уриен с Арантой, — едва ли. Они все там оставались.

— Жаль. Лучшим герольдом в нашем случае была бы его голова…

Не закончив мысли, Кеннет с легкостью, вызвавшей завистливые вздохи остальных, изломанных мышечной болью, вскочил на большой камень и огляделся.

— Обдумай пока, — бросил он Уриену, — что у тебя есть сказать брату. Письменно, в короткой и убедительной форме. Там что? — Он ткнул пальцем в сторону конюшен, курятников и сараев.

— Конюшни, курятники и сараи, — резонно ответил ему Уриен.

— Ага! — Кеннет спрыгнул и направился в ближайшую отворенную дверь. Уриен с Арантой вновь обменялись недоуменными взглядами.

— Спрошу еще раз — он знает, что делает?

Аранта посмотрела на радужное пятно, расплывавшееся на том месте, где Кеннет канул в дверной проем, и ощутила иголочку в сердце.

— Анелька утверждает, будто бы у Кеннета достаточно ума, чтобы заставить окружающих делать то, что нужно ему.

— И это предваряет следующее сакраментальное утверждение о том, что не стоит недооценивать Кеннета, — заключил Уриен. — Флаг ему в руки… и барабан — на шею. Действия его, видит бог, результативны… — он помассировал собственную шею, — хотя чрезвычайно дорого обходятся тем, кто имеет неосторожность на него поставить.

— А вы знаете, — спросил Кеннет, появляясь в дверном проеме, — что у вас тут до черта перепуганных лошадей?

— А… ну да. Лошади никуда не девались.

— Я их возьму? — «Глубину» этого последнего высказывания Кеннет великодушно оставил на совести Уриена. — Как свидетелей?

— Сколько угодно.

— Всех. Уверен, там их внимательно сочтут. И нужно письмо от тебя.

— На чем писать?

— Вот. Извини, но пергаментов под рукой не оказалось. Вместо пергамента на колени Уриену упал стяг комиссара с эмблемой королевского посланца — черным волком на серебряном поле.

— Благо, угля здесь навалом. Но лично на меня это не произвело бы особенного впечатления.

Кеннет помедлил.

— Никакого угля. У тебя будут лучшие чернила во всей Альтерре. Только ты должен пообещать мне, что не испачкаешь в них пальцев. Ну да ты же мастер. Одолжи меч.

Долгий задумчивый взгляд снизу вверх был ему ответом. Настолько долгий, что у Аранты, наблюдавшей сцену, напряглось все, что она еще могла напрячь. Кеннет, опираясь локтем о колено, стоял, склонившись, над Уриеном. Всемогущий, но безоружный. В то время как у того, обессилевшего, был все же меч в руке. И хотя неизвестно, что думал по этому поводу Уриен Брогау, точка зрения Кеннета была ей слишком хорошо известна.

Соперники.

Вот незадача-то!

— На! — Меч, перехваченный за лезвие, протянулся Кеннету рукоятью вперед. Знак доверия слишком недвусмысленный, чтобы не прочесть его. И чтобы им пренебречь. И хотя она видела, как на долю секунды сузились яростно-голубые Кеннетовы очи, она знала уже, что с этой минуты они состязаются еще и в благородстве. Увы. Для женщин это никогда добром не кончалось.

Кеннет подобрал с земли черепок, небрежным, истинно мужским жестом отер его о штаны и — Аранта зажмурилась — надрезал себе ладонь, держа ее ковшиком. Потом сцедил то, что набежало, в импровизированную чернильницу. Рану зализал.

— Вот, — сказал он. — Магические чернила. А магические слова найди сам.

Уриен подобрал с земли острую щепку, аккуратно обмакнул ее в кровь. Выражение его лица было, наверное, скептическое. Сказать точнее, мешала грязь. Подумал. Пожал плечами, как будто в очередной раз позволяя творить над собою несусветную глупость. Аранта невольно заглянула через его плечо, рассматривая надпись, возникавшую наискосок поверх герба.

— «Оставь меня в покое, — прочитала она, почему-то по складам. И короткая, емкая по смыслу подпись: — Делатель… королей»?

— Он поймет.

— Он получит коней и письмо, — пояснил Кеннет. — Я позабочусь.

Уриен отбросил щепку в сторону и поднялся, покряхтывая.

— Нужны мне ваши сверхъестественные способности! — сказал он. — Наложите Условие в силу своего представления о благе, а хуже того — чувства юмора! Отдувайся всю жизнь.

— А тебе не поможет, — бросил Кеннет. — У тебя нет представления о всемогуществе. Ты слишком точно знаешь, чего не может быть.

— Пойду, — не позволяя втянуть себя в спор, сказал Уриен, — умоюсь.

И удалился той характерной походкой, какую можно наблюдать у людей, когда они кровь из носу стараются не хромать. Аранта осталась с Кеннетом наедине.

Так страшно ей не было даже сегодняшней ночью. Ночью ей некогда было бояться. Сейчас же она настолько боялась того, что он может сказать ей, что готова была не споря согласиться на любое его решение. Справедливости ради следует сказать, что она боялась не его, а боли, которую невольно причинила ему и которая, несомненно, прорвалась бы в любом его слове, произнесенном вслух и обращенном к ней.

— Я схожу, — сказал он, — прогуляюсь. Позабочусь о нашем общем друге короле и вернусь. Вам здесь, пожалуй, с детьми безопаснее.

«Почему он не говорит об… этом?»

— Нельзя ведь иметь слишком много, правда? — спросил он виновато. — Так ведь можно и испортиться. Решить, что не может быть иначе. Это, — он коснулся локтя, — и так больше, чем я мог надеяться. Как я могу?..

— Я… могла бы быть очень счастлива с тобой, — попыталась возразить Аранта.

— Но ты не узнаешь, если не попробуешь, верно? Она кивнула, опустив голову и твердо зная, что ни одно из этих слов не будет иметь значения, если они сейчас поцелуются. Понял это, видимо, и Кеннет, потому что, поспешно коснувшись губами ее виска, быстро вышел прочь за ворота. Аранта осталась стоять на разрушенном дворе одна.

Ну что ж, вымыться — не такая плохая идея, даже если она использована как предлог, чтобы удрать с места принятия решений. Ванна тут буквально за оградой замка. Целое море. Уриен ушел налево. Девочкам, стало быть, — направо.

Направо море плескалось среди нагромождения валунов шершавых и мокрых. Аранта сползла в воду, выбрав подходящую щель между ними, защищавшими ее как от толчков и порывов ветра, так и от возможных посторонних взглядов. Ледяные волны ритмично подталкивали ее на камни, и она до покраснения терла кожу, набирая горстями песок вместо мочалки. Потом, хотя зуб на зуб не попадал, выстирала обгорелые лохмотья и тряслась нагишом, прижав колени к груди, пока сильный ветер не просушил тряпки, разложенные на валунах и прижатые для верности камнями помельче. Тогда она оделась и, осторожно выбирая места, куда ставить ногу, пошла налево.

Ну да, конечно. Пока она корячилась по камням, Уриен, по его собственным словам, родившийся в Фирензе, преспокойно наслаждался комфортом песчаного пляжа. Он тут каждую расщелину знал. Приближаясь под прикрытием прибрежных скал, она увидела его издалека.

Море плескалось у его ног, не рушась с памятным вчерашним ревом, а шурша и подлизываясь, и только один из нескольких гребешков — как подсчитала Аранта, девятый — издавал негромкий характерный шлепок. Сапоги и кольчуга, сброшенные с видимым облегчением, валялись рядом. Босыми ступнями Уриен зарылся в песок, локтями оперся на колени и неподвижным взглядом смотрел в море. На светлых плечах, чуть тронутых загаром, виднелись розовые отметины ожогов, не такие страшные, как она опасалась увидеть, и россыпи зябких мурашек от холода, которого он, похоже, не замечал. На нем были только черные шерстяные бриджи, закатанные до колен и обычно невидимые под длинным балахоном.

Оставаться с Рэндаллом Баккара ей было выгоднее. Уйти с Кеннетом, преследуемым приключениями по пятам, — интереснее. Но сейчас — это была судьба. Если бы между ними сейчас возвели каменную стену, Аранта прошла бы сквозь нее. Если бы Уриен воспротивился, это прокатилось бы сверху, вдавив его в песок. Будучи несома на этих крыльях, Аранта искренне не понимала, как могла сдерживать это чувство такое долгое время.

«Помилуй бог, — сказал ей внутренний голос, — вспомни, кто он! Ты даже не знаешь, что он думает по этому поводу».

«Чтоб это был последний раз, когда я тебя слышала», — прикрикнула на него Аранта.

— А Кеннет где? — спросил Уриен, увидев ее.

— Ушел.

Тогда он встал. Аранта замедлила шаг. Он был намного выше ее. Во всех отношениях. И это, наконец, было правильно. Так что она продолжала идти, упрямо наклонив голову, словно преодолевая сильный встречный ветер, пока его руки не опустились ей на плечи и не сжали их, немного слишком крепко, чем если бы он был опытным соблазнителем, и пока ее ладони не уперлись ему в грудь.

— Это, — услышала она, — правда?

Кожа на его груди вздрогнула там, где ее коснулось дыхание Аранты.

— Да, — сказала она. — И вот что я тебе скажу… Мы здесь одни. Давай сделаем это. Тихонько, так, что даже твой бог не узнает. Потом, если тебе не понравится, можешь послать меня на кухню. Тебе ведь понадобится кухарка, мой господин. Правда, стряпаю я еще хуже…

Решившись, она приподнялась на цыпочки и сцепила пальцы за его затылком, потянувшись к нему всем телом и чувствуя, как его ладони перемещаются с ее плеч на лопатки, на талию, что означало хотя и беззвучное, но тем не менее несомненное…

— Да не хочу я тихонько!

И спустя час и даже два они оставались на том же месте. И это было прекрасно. В конце концов, Счастливую Страну каждый представляет по-своему.