1. Гиацинтовая фрейлинская

— Дерьмо! — Хайке чуть не плакала, глядя на свое распухшее вывихнутое плечо. — Как я буду выступать?

— И я думаю о том же, — безжалостно отозвалась Катарина фон Лиенталь, старшая гоф-дама Гиацинтовой фрейлинской, чьи твердые пальцы только что вправили упомянутое плечо. — Надеюсь, ты соображаешь, как подставила нас всех? Впрочем, голова никогда не была твоей сильной стороной.

Старалась она, впрочем, зря. Хайке Больц сейчас более, чем когда-либо, было плевать на оскорбления. Она сидела убитая тем, что, по всей видимости не сможет принять участие в Королевском фестивале фехтования, к которому, по ее словам, шла всю сознательную жизнь, готовилась целый год, выиграла уже свой четвертьфинал, а вот теперь… Хайке была номером один в сборной королевы, сегодня всего уже через шесть часов состоятся решающие бои, и как на грех — эта травма. И что особенно обидно, в чем ни перед кем не оправдаешься, получена она по самой неуважительной причине, какую только можно придумать. Хайке опустила кудрявую голову и поджала ноги под табурет.

Она сидела в центре узкой темной нетопленой комнаты, игриво именовавшейся Гиацинтовой фрейлинской, и табурет назначен был исполнять роль скамьи подсудимых. Остальные три фрейлины разместились на своих кроватях, составленных ввиду невозможной тесноты почти вплотную. В единственное пыльное окошко проникало очень мало серого утреннего света, и без привычного макияжа лица девушек выглядели безжизненными и тусклыми. Фрейлина королевы гораздо больше «должна», чем «имеет право». По штату, например, девушки не имели права на завтрак: никому не приходило в голову, что эти эфемерные создания обладают здоровым аппетитом молодых женщин, и им приходилось добывать себе еду разными праведными, а чаще неправедными способами, самым чистым из которых считалось любым способом заставить мужчину угостить себя. Иной раз, если не удавалось припрятать что-нибудь от вечернего фуршета, с утра на четверых у них не было ничего, кроме бутылки коллекционного шампанского. Они почти не спали, потому что дворцовые увеселения, украшать которые своим присутствием и щебетом девушки были обязаны вне зависимости от желания, длились всю ночь до рассвета, а спозаранку девушки уже прислуживали королеве. Поэтому большой популярностью в их среде, почти наряду со средствами контрацепции, пользовались разного рода возбуждающие снадобья, позволявшие им как можно дольше держаться на ногах. Не выдержавшая ритма такой жизни и проштрафившаяся в особо крупных размерах фрейлина с позором отсылалась на родину. Девушки жили на средства, присылаемые из дома, коих по дороговизне столичной жизни хватало очень ненадолго. Жалованье им не платили: фрейлинская служба сама по себе считалась высокой честью, которой чванилась оставшаяся дома семья, потому в массе своей девушки не гнушались принимать подарки и обращать их в деньги. Доставшая чайник с горячей водой единогласно объявлялась героиней и с гордостью носила сей титул, пока кому-либо из подруг не удавалось повторить этот достойный восхищения подвиг. В холодные зимние ночи они сдвигали кровати и жались вместе, пытаясь согреться теплом собственных тел. Они давно уже научились шнуровать и причесывать друг друга. Они держались вместе, потому что жизнь их проходила в постоянной жестокой конкурентной борьбе с Фиалковой, Розовой и Сиреневой фрейлинскими, они поневоле были хитры, изворотливы и лживы и ощущали себя маленьким гарнизоном, возглавляемым гофмейстериной с огромным жизненным опытом.

Катарина фон Лиенталь, сама прошедшая весь этот путь, держала маленьких «ленивиц и распутниц» в ежовых рукавицах. Они могли вытворять все, что угодно, но сохраняя при этом внешнюю благопристойность и шарм, приличествующие королевскому двору. Одному только богу было ведомо, сколько нежелательных беременностей было прервано благодаря ее своевременному вмешательству. Впрочем, она-то хорошо знала, что в этих делах бог плохой помощник. А однажды, в молодости, некоторые предпринятые ею шаги помешали свершиться государственному перевороту, но она была достаточно умна, чтобы не вспоминать об этом вслух. От нее зависело, чтобы с утра ее девочки были на местах, в форме и в состоянии выполнять свои обязанности. Она также отвечала за совершенство их внешнего вида и утонченность манер. Фрейлины должны напоминать умирающие цветы. Но только напоминать!

Разноцветные пышные юбки скрывали тренированные гибкие и закаленные тела. Лет сто назад кому-то из венценосцев, надо думать, существенно стесненному в средствах, пришло в голову совместить статус фрейлины со статусом телохранительницы женской половины своих домочадцев, и с тех пор удостоенным сей чести девицам из дворянских семей пришлось существенно подтянуться по части физической подготовки. Наверное, никто не ожидал, что идея в такой степени разовьется, но юные леди, состязаясь друг с другом за внимание коллег-мужчин, благодаря этому нововведению в большом количестве появившихся рядом, достигли здесь таких высот, что Королевский фехтовальный фестиваль уже не разделял спортсменов по половым категориям. Здесь они были полноправны, и знатные господа, те, кто не выступал в соревнованиях лично, не гнушались приглашать их в выставляемые ими команды. Как уже упоминалось, Хайке Больц из Гиацинтовой фрейлинской считалась первым номером в команде самой королевы.

Взлет ее был фантастическим. Она единым духом прошла предварительный отбор, а в полуфинале жребий сводил ее с самой Эрной фон Скерд, не фрейлиной, между прочим, а полноправной хозяйкой своих поместий, уже четыре года — непременной финалисткой Королевского фестиваля. Финалисткой — но ни единожды не чемпионкой, не продвинувшейся дальше оскорбительного титула вечно второй. Все четыре года лорд Грэй, Страж Северных Границ, повергал Эрну — свою изменницу-ученицу, хулившую его на всех углах, — в пыль, сам же бессменно сохранял за собой титул Короля Клинка вот уже двенадцать лет и не участвовал в отборочных соревнованиях. Победитель полуфинала сойдется с ним, а до поры чемпион этакой ленивой скотиной сидит лишь одной ступенью ниже короля и равнодушно наблюдает за страстями фестиваля. Никто не верил, будто Хайке может побить Эрну, для которой схватка с лордом Грэем в финале и победа над ним есть нечто большее, чем спорт.

Ничего на свете не желала та сильнее, чем скинуть лорда Грэя с этого чемпионского кресла, прилюдно унизить его поражением, в прах растоптать его былую славу, и те, кто в курсе, напряженно ждут исхода их многолетнего соперничества, победа в котором, как утверждали злые языки, с каждым годом давалась чемпиону все с большим трудом. И вот теперь этот вывих, зачеркнувший все самые дерзкие мечты Хайке, осмелившейся встать между фон Скерд и ее первым врагом.

— Рассказывай! — велела Катарина.

Хайке шмыгнула носом.

— Самое обидное, — резко бросила она, — что парень этого не стоил.

— Кто он такой? Где ты его подцепила?

— Я не знаю. Не успела узнать. Он сам ко мне подошел после отборочных. Я подумала, что…

Она замолчала, и Катарина неумолимо закончила за нее:

— Ты подумала, что пора бы и пользоваться плодами своих побед. Так?

— Вы же сами говорили, что полноценный… полноценное свидание великолепно тонизирует спортсменку! Ну, я и подумала… мне же нужны какие-то дополнительные стимулы перед Эрной.

— Я тебе также говорила, — процедила гофмейстерина фон Лиенталь, — что на фон Скерд поставлены большие деньги и что не в первый и не в последний раз подобным образом расчищают путь фавориту. Это знакомство могла подстроить и сама Эрна, вокруг нее вечно крутится всякая уголовная шваль. Очень явно она выигрывает от твоего несчастного случая. Либо она автоматически побеждает за неявкой противницы, либо, ввиду спешной замены, получает более слабую, не тренированную на победу соперницу. Так и так она экономит силы для лорда Грэя. Там они ей ох как понадобятся. Что будем делать?

Девушки уставились на разнесчастную Хайке. Вчера поздно вечером, когда она возвращалась из фехтовального зала, к ней подошел красивый молодой дворянин, они о чем-то шептались, и она отпустила подруг, намекнув, что отправляется праздновать победу «в очень узком кругу поклонников». На рассвете она, держась за стену и стиснув зубы, вся в злых слезах, добралась до каморки, лелея вывихнутую руку.

— Он сам тебя калечил?

— Нет, — нехотя отвечала Хайке. — Напали на нас в переулке. Целая толпа, человек пять. Я не знаю, куда он делся. Темно было. Только руку вывихнули, больше им ничего не надо было.

— Даже не ограбили?

— Да что с меня взять, кроме пота, я ж с тренировки шла. Он сказал, — она вызывающе сверкнула на «судилище» черными глазами, — у него я смогу принять горячую ванну!

— Ясно, — подвела итог гофмейстерина. — Твой кавалер свое дело сделал, завел тебя, куда надо, и смылся. Надеюсь, когда-нибудь ты его встретишь, опознаешь и… В общем, разберешься. Если мы сейчас сообщим о твоей травме, наши соседки будут в полном восторге, и номером один от команды выберут кого-нибудь из Фиалок. Таггет, например, или Цоррен, нас же смешают с грязью. В любом случае полуфинал с фон Скерд был обречен на поражение: надеюсь, никто здесь не питал на сей счет призрачных надежд? Та стерва знает, чего хочет, и никому не позволит встать у себя на дороге.

Она убила взглядом бедную Хайке.

— Значит, единственное, что мы можем сделать для сохранения лица, — это выставить от нашей комнаты другого бойца, которая продержится против Эрны столько, сколько сможет, и сделает это так, чтобы было не очень заметно, что она вышла проигрывать. Кто из вас сможет это сделать?

Девушки переглянулись. Катарина фон Лиенталь обозрела их всех. Кто из них способен заменить быструю, как ртуть, верткую, как юла, Хайке? Теодора, с гладкими черными волосами и аметистовыми глазами? Воздушная, утонченная, ткни ее пальцем — и она развеется, как греза, сильфида, да и только. Нет, Эрна бросит ее наземь одной подножкой в первую же секунду. Фон Лиенталь доверила бы ей кинжал или яд, но не меч. Хохотушка Зильке, пухленькая, в кудряшках. Привлекательная в салоне, на паркете фехтовального зала она будет смотреться нелепо. А проигрывать нужно красиво.

— Лея Андольф, — сказала гофмейстерина, — против фон Скерд выйдешь ты. Если, разумеется, — с неудержимой язвительностью, более всего говорившей о ее настроении, добавила она, — ты не выбрала именно эту ночь, чтобы лишиться невинности.

 

2. Деревенщина

Разумеется, она была красива. Если бы она не отвечала этому непременному критерию, она никогда не заняла бы соответствующее место при дворе.

Фрейлиной она состояла совсем недавно, а потому ей пока не случилось опровергнуть свою репутацию деревенщины и недотроги, которую ей создали кавалеры, отвергнутые при попытке первого штурма провинциальной добродетели. Не то чтобы она возводила нравственность в непреложный закон; поварившись в дворцовом котле, она уже научилась относиться к девичеству как к обременительным путам, но пока никто не выделился в ее глазах настолько, чтобы без сожаления с оными расстаться.

В росте она превосходила своих подруг из Гиацинтовой фрейлинской чуть не на полголовы, была светлорусой, с тем особенным золотистым оттенком, какой можно увидеть на корочке ржаного хлеба, если он не слишком подрумянен. Теплые глаза орехового цвета, которые никто не назвал бы обжигающими, освещали открытое приветливое лицо, еще не утратившее полудетскую округлость, вокруг них еще не успела сплестись сеточка усталости, а в улыбке нежных губ не было и следа цинизма — непременного атрибута сколько-нибудь продолжительного придворного стажа. Ей никогда не удавалось зашнуровать талию до уставных четырнадцати дюймов, даже толстушка Зильке испытывала по этому поводу меньше мучений. Хорошо ей: знай перегоняй жирок с места на место, повыше и пониже, а вот попробуй утянуться, если под кожей у тебя ровный слой упругих твердых мышц. Сказывались спортивные забавы, в которых дома она была с братьями на равных. Не на умирающий ирис походила она, но на стройное молодое дерево, и все, сказанное о фрейлинах выше, почти ее не касалось, она покуда плавала в этой новой для себя жизни, как утка в воде, не намокая.

Посещать тренировочный зал она тоже никогда не отказывалась: сказать по правде, она особенно ценила в нем то, что это было единственное место, где фрейлина на полном основании могла провести время без удушающего корсетного панциря. К тому же продолжительные физические нагрузки веселили ее тело и оживляли цвет лица.

Говорила она мало и никогда не стремилась выделиться ни нарядом, ни умничаньем, и в сборной королевы не числилась ни вторым, ни даже третьим номером.

У Леи Андольф не было чемпионского характера. Она никого не хотела побеждать.

Она умела жить в ладу как сама с собой, так и с другими людьми, и те, кто из кожи вон старался определить ее соответствующим ярлыком, в конце концов единодушно признали ее никакой.

Однако данные у нее были хорошие, и она отлично смотрелась в гимнастическом костюме, а потому гофмейстерина фон Лиенталь в своем выборе не колебалась.

По крайней мере эта выглядит здоровой и твердо держится на ногах.

 

3. Чемпион

Прямо с улицы они угодили в толчею парадного зала Гильдии фехтовальщиков. Народ расступался перед королевой, кланялся ей и вновь смыкался за ее спиной, и фрейлинам, шествовавшим за госпожой, приходилось прокладывать себе дорогу где улыбками, где просьбами, а где — и локтями. Гофмейстерина возглавляла маленький отряд, исполненный решимости постоять за честь своей фрейлинской, Хайке, с чьего лица не сходила болезненная бледность, следовала в кильватере, остальные обступили ее плотной коробочкой, оберегая от толчков или чего похуже: всякое может случиться со спортсменкой в такой толчее.

Хайке была одета в гимнастический костюм, выдержанный в цветах королевы, — коричневый, с красной отделкой; лубок, фиксирующий руку, фон Лиенталь сняла с нее перед самым входом: она намеревалась сохранять акт подмены в тайне до самого последнего момента, а там — будь что будет. Остальные девушки с ног до головы кутались в плащи: отчасти спасаясь от прохлады весеннего утра, но главным образом из-за стратегических соображений. Им приходилось скрывать, что костюм Леи, весьма отличаясь от ливрейного фрейлинского платья, в точности повторяет тунику и лосины Хайке.

Многие узнавали их, пока они шли к отведенным для свиты королевы местам, подходили, здоровались, говорили Хайке несколько ободряющих или, наоборот, уничижительных слов — в зависимости от того, принадлежали ли они к партии болельщиков Эрны фон Скерд или ее противников. Хайке кивала, и ее немногословие и бледность вполне объяснялись волнением из-за предстоящего полуфинала. Злопыхатели же умело отстреливались на лету безжалостными и вполне снайперскими колкостями ее подруг.

Лея привыкла видеть этот зал пустоватым и гулким, привольным обиталищем городского эха, поселившегося под его лепными потолками. Свет, зеленоватый от обилия ранней листвы, струился в высокие окна, щербатый паркет, выложенный черно-белой шашечкой, не ремонтировался уже лет сто, частично потому, что иные отметины оставили на нем люди, чьи имена и слава жили и после их смерти, и смотритель зала имел немалый доход, красочно описывая туристам деяния великих Мастеров и их излюбленные фехтовальные приемы, а также обстоятельства, при которых была высечена та или иная зазубрина, а частично по той прозаической причине, что на шершавой поверхности меньше скользит нога, обутая в мягкий кожаный фехтовальный сапожок без каблука.

Но сегодня эхо забилось незнамо куда, перепугавшись шумной разряженной толпы, вторгшейся в его владения.

Мальчишки-пажи с раскладными стульями с самого раннего утра сидели здесь, занимая места для только сейчас прибывающих хозяев. Тех, кто собирается выступать, на самом деле очень легко с первого взгляда отличить от тех, кто явился только поглазеть. Для тех, кто ничем не рискует, Королевский фестиваль есть чудесный предлог в очередной раз продемонстрировать красоту, вкус и богатство, а то и просто напомнить столице о своем существовании, привезти сюда детей и домочадцев, чтобы те во всем блеске увидели достойнейшее из дворянских искусств. В глазах рябило от обилия бархатных беретов с драгоценными аграфами, страусовых и павлиньих перьев, ярких узорчатых шелков с юга Франции и тончайшей выделки английской шерсти, окрашенной в благородные приглушенные цвета, парадных кинжалов и шпаг, отделанных золочеными насечками и усеянных самоцветами. Дамы в кринолинах занимали по десять квадратных футов полезной площади зала, а в толпе, как мыши, шныряли букмекеры, столь же непременные спутники фестиваля, как сами претенденты на высокие звания.

Однако если в этой буйной пестроте вы встретите невзрачную личность в поношенной тунике или в бесформенном свитере, в брюках, вытертых и вздутых на коленях, а то и пару дней небритую — знайте, перед вами тот, к кому в ближайшие часы будут прикованы все взгляды. Спортсмены — народ суеверный.

Людскому озеру было тесно в отведенных ему берегах, оно волновалось, оттесненное к выходу веревочным заграждением, внутри которого на освященной и неприкосновенной ни для кого, кроме избранных, выстроился ряд гильдейских Мастеров, подтянутых, нарядных и напряженных, неусыпно следящих за соблюдением правил поединка. Как профессионалы, они не имели права участвовать в состязании любителей, однако от их пристального внимания вряд ли ускользнет какая-нибудь мелкая подробность, какой-нибудь удар, даже такой искусный и подлый, какой не заметит никто в зале. Их мнение о чистоте поединка существенно повлияет на распределение очков.

Это необходимая предосторожность. На протяжении всей истории проведения Королевских фестивалей те обрастали разными правилами, которые с совершенствованием благородного искусства состязающихся рано или поздно, но отменялись. Теперь здесь допускалась любая акробатика, на какую оказывались горазды гибкие развитые тела. Однако одно из правил осталось непреложным на века: фехтовальщик, нанесший противнику неизлечимое увечье, дисквалифицируется до конца жизни. И хотя в руках у них будут тупые спортивные мечи, их с точки зрения членовредительства вполне можно рассматривать как тяжелые металлические прутья, вполне способные выколоть глаз, перебить жилу, раздробить челюсть, рассечь лицо, сломать ребро или ключицу. Допустивший даже нечаянно подобный промах недостоин носить звание чемпиона, каким бы Мастером он ни считался. И в отношении фон Скерд мера эта отнюдь не была излишней.

Она уже появилась здесь и стояла в окружении толпы поклонников и прихлебателей, услужливо смеявшихся ее репликам тогда, когда она того ожидала, и доставляющих ей удовольствие, задевая соседей. Никто не осмеливался достойно огрызнуться на эту свору: фон Скерд была злопамятна и привечала подлецов. Обилие в ее свите атлетических молодых брави с наглыми мордами и видимый мир, в каком они уживались меж собой, заставили языкастых фрейлин вслух предположить, что фон Скерд обладает неистощимым любовным темпераментом. Красивая, но непривлекательная молодая женщина, лет, может быть, на пять старше Леи, миниатюрная, пружинистая, с копной каштановых кудрей, не достигавших плеч, и изумительно правильными дугами черных бровей на белой коже. Слишком значимая персона, она не скрывала своих дурных наклонностей и страстей, ее лицо сформировалось в издевательскую циничную маску, а ругалась она так, что краснели мужчины. Владения ее располагались на северо-востоке и граничили с владениями лорда Грэя, она носила свои фамильные цвета — черный и зеленый, так как выступала от собственного имени, и вся волчья стая, юлящая у нее под ногами, щеголяла в бантах и лентах своей повелительницы. Ее резкий голос был слышен издалека, невзирая на все прочие шумы. Хайке даже приподнялась на цыпочки, выглядывая лица: у нее была надежда отыскать в свите претендентки своего подставного кавалера, однако была разочарована. У фон Скерд явно хватало ума не позволить связать свое имя с покушением на соперницу.

При виде Хайке Эрна фон Скерд высоко подняла безупречные брови и сказала что-то, восхитившее и насмешившее ее лизоблюдов. Наблюдая за выражением ее лица, Лея никак не могла отделаться от отвратительного ощущения, что подозрение, высказанное гофмейстериной фон Лиенталь в отношении истинного виновника постигшего Хайке несчастья, обосновано и справедливо. Чувство, которое она испытывала, было омерзительно и пробирало до самого нутра, но оно вытесняло мандраж, и в глубине души Лея не могла не признать, что оно сыграло вполне положительную роль.

Их пропустили внутрь ограждения, они подошли к королеве с реверансом, Хайке преклонила колено, и патронесса сказала ей несколько ободряющих слов. Лея же, наблюдавшая исподтишка, ни на секунду не упускала из виду выражение лица фон Скерд. Слишком спокойна. Шапками вышла закидывать. Достойного сопротивления не ждет.

Живописным цветником Фиалки, Розы и Сирени уже расположились у подножия кресла королевы и теперь с недоумением поглядывали на Гиацинты, не спешившие избавляться от глухих уличных плащей. Катарина фон Лиенталь незаметно отошла и о чем-то шепталась с герольдом, тыча пальчиком в его список. Тот несколько раз придирчиво переспросил ее, уточняя какие-то значимые мелочи, и наконец они сговорились. С непроницаемым видом гофмейстерина вернулась к своей госпоже.

Раз уж прибыла сама королева, то ожидание не могло тянуться долго. Спустя всего минуту или две после окончания маневров фон Лиенталь взревели фанфары, и из скромной малоприметной дверки, скрывавшей за собой служебные помещения Гильдии, в том числе и кабинет старосты, вместе появились король и лорд Грэй.

Последний выступал от собственного имени, а государь автоматически считался болельщиком своего чемпиона.

Со стороны могло даже показаться, будто они друзья.

За спиною короля встал, скрестив на груди руки, невысокий смуглый вельможа в черном. Герцог Анколо, шеф Службы Безопасности. Ни одного телохранителя, кроме него, их присутствие сочли бы оскорбительным для лорда Грэя, на поясе у которого меч, а это все равно, как если бы тут стояла рота лейб-гвардии.

Лея впервые видела великого фехтовальщика — Страж Северных Границ не был придворным завсегдатаем, — и впечатление оказалось сильным, хотя и смешанным. Она знала, что этой живой легенде сорок пять лет, и с высоты болотной кочки своей девятнадцатилетней юности считала его чуть ли не древним старцем. Однако посмотрев на него взглядом фрейлины, уже начинавшей приобретать опыт в визуальной оценке мужчин, она не могла не признать, что, будучи ровесником ее отца, он отнюдь не выглядит развалиной.

Он вовсе не пережевывал славу, как корова — жвачку. Он просто присутствовал на своем законном посту и готовился наблюдать за происходящим с некоторой долей интереса. Был здесь, как любой другой из присутствующих, и в то же время вряд ли кто-то другой был бы тут более уместен. С его появлением никого другого Лея уже не смогла бы мысленно посадить в это кресло.

Это был высокий загорелый человек, широкоплечий, длинноногий и худой, обладавший особенной, не передаваемой никакими словами грацией совершенной боевой машины. В юности его волосы, спускавшиеся ниже воротника и связанные кожаным шнуром, были чернее воронова крыла, теперь возраст тронул их инеем, и немногие резкие морщины на его лице оставила мимика, а не годы. Горбоносым профилем и твердостью лица лорд Севера напоминал хищную птицу и носил зимние цвета — серое и черное. На нем были узкие брюки из упаковочной ткани, с грубой отстрочкой, и свободный серопестрый пуловер, доходивший до середины бедра, все в высшей степени потертое и затасканное, словом — вполне чемпионское. Там угадывалась игра не отягощенных жирком мышц, и смотреть на него было приятно, хотя в этом чувстве наличествовал некий лихорадящий холодок: бог весть чем должен быть человек, трудами всей жизни сотворивший с собой такое. И все же Лее подумалось, что когда фон Скерд вышибет ее из круга и сойдется с лордом Грэем в финале, она, уже как праздная зрительница, будет болеть за мужчину.

Пока король произносил речь, благоразумно краткую, поскольку понимал, что люди здесь собрались не его послушать, на ум Лее приходили разные слышанные о лорде Грэе сплетни. Машиной, созданной для убийства, казался ей этот мужчина, обладавший вполне ощутимой притягательной силой и способный с одного взгляда внушить к себе глубокое почтение опытной спортсменки. Лет пятнадцать назад, в последней из сотрясавших Север междоусобных войн, он потерял жену. Ее убили в комнате, где на стене висел меч. До тех пор лорд Грэй был откровенным противником женского фехтования, неоднократно во всеуслышание заявляя, что защищать даму — почетная обязанность мужчины, переуступать которую самому слабому полу он не собирается, во всяком случае, в пределах своей семьи. Действительность, в которой мужчины вместо того, чтобы защищать женщин, убивали их и в которой в нужный момент его не оказалось рядом, растоптала его высокомерие. Наверняка он терзался сослагательным наклонением: что было бы, если бы… Очевидно, у Карен Грэй, знай она, с какой стороны у меча гарда и стой на пороге узкого дверного проема, был шанс продержаться хотя бы пару минут. Муж во главе отряда прорубался вверх по лестнице ей на выручку, и кровь была еще горяча, когда он рухнул на колени возле ее бездыханного тела.

Может, и не так все было. Может, на пути из уст в уста, как это часто случается, легенда обросла подробностями. Доподлинно известно лишь, что он остался несокрушимым вдовцом, хотя многие желали бы утешить богатого и привлекательного лорда. Его неуступчивость прекрасным соблазнам породила массу сплетен о нетривиальности его пристрастий и мужских возможностях. Однако сейчас, видя его веселые глаза и уверенные манеры, Лея очень сомневалась в наличии у лорда Грэя хоть какой-нибудь формы ущербности. И то, когда в Гиацинтовой фрейлинской живо обсуждалась эта тема, Катарина фон Лиенталь прикрикнула на своих питомиц, чего обычно не делала, когда другие падали жертвой их острых язычков. «За каким дьяволом ему жениться, — сказала она, — когда он лорд, и вокруг полно крестьянок».

Видимо, единственной, кто знал о нем что-то доподлинно, была Эрна фон Скерд, единственная женщина, некоторое время жившая в его поместье. Всему, что она умела, научил ее он. Выдвигались разные версии их размолвки, но фактически не осталось в столице ни одного угла, из-за которого фон Скерд не тявкнула бы на своего учителя. На взгляд Леи, мерзкий характер фон Скерд сам по себе мог быть достаточной причиной, чтобы спустить ее с лестницы.

Герольд вышел в центр свободного пространства, ступить куда дозволялось лишь фехтующим да ему, как лицу особого значения, поклонился царственным особам, потом — на остальные стороны, выслушал торжественное вступление фанфар и развернул перед глазами скрепленный королевской печатью свиток.

Его профессия была наследственной. Он с закрытыми глазами описал бы самый замысловатый герб или герб самого захудалого дворянского рода, чьи представители могли уже несколько поколений не появляться при дворе. Одно лишь неверно поставленное ударение покрыло бы его бесчестьем, и даже его далеким потомкам кололи бы глаза недоброй памятью, не говоря уже о том, что подобная роковая ошибка навеки лишила бы его права кормиться, анализируя и классифицируя ветви генеалогических древ знатных семейств. Все это знали и ценили, а потому замерли в безмолвии, когда бесстрашный глашатай чужой славы набирал в легкие воздух.

— В полуфинал, согласно результатам предварительных состязаний, выходит маркграфиня фон Скерд, выступающая от собственного имени…

Шайка лизоблюдов взорвалась ликующими воплями, Эрна вскинула руки вверх, принимая их восторг и отдавая честь звуку собственного имени.

— В связи с травмой представительницы команды ее величества королевы… — продолжал герольд.

Толпа ахнула, король всем корпусом развернулся к супруге, желая немедленно узнать, в чем дело, та со словами «почему мне никто…» вскинула изумленные глаза на фон Лиенталь, стыло улыбавшуюся с гримасой мазохистки-самоубийцы «я все объясню…»

— …в сборной ее величества замена. Вместо Хайке Больц выступает также фрейлина ее величества Лея Андольф.

Лея скинула плащ и уверенным шагом, вся обмирая в душе, вышла на середину арены. Помощник герольда, преклонив колено, протянул ей тренировочный меч.

Воцарилась мертвая тишина. Вместо маленькой жилистой и верткой Хайке посреди зала стояла высокая юная богиня, прекрасная, как греческая статуя. Фон Скерд выплюнула сквозь зубы какую-то непристойность и прыгнула через канаты. В толпе активизировались букмекеры.

— Это в пределах правил, — сказал король, чье слово в любых сомнительных вопросах оставалось решающим. — Пусть дерется.

Он не очень любил фехтование, предпочитая собственно ему искусство физиономистики и наблюдения за человеческими страстями, коим фестиваль даровал чудесную почву. Этот неожиданный поворот и чувства, отразившиеся на лицах, доставили ему искреннее наслаждение.

И герольды скомандовали:

— Бой!

 

4. Подарочек

С первой же минуты Лея заперлась в глухой защите, давая себе время избавиться от шока. Судя по всему, Эрна фон Скерд не желала тратить время и силы на какую-то фрейлину. Она собиралась смять, опрокинуть и растоптать ее в первую же минуту.

Победитель определялся согласно заработанным очкам. Каждой при начале поединка присваивалась определенная сумма, написанная мелом на черных досках, возле которых дежурили расторопные ученики. Судейская бригада, сформированная из самых авторитетных Мастеров Гильдии, не спускала с фехтующих глаз, время от времени подавая знак начислить или удержать сколько-то очков. Потерянная одним из поединщиков сумма шла в доход другого, и победа считалась одержанной, когда проигравший полностью исчерпывал свой лимит, а сумма победившей стороны удваивалась. Штрафовали за подлый удар, за нечистоту «школы», за намеренное причинение боли. Однако обмен знаками происходил так неуловимо, да и сама их система была так тщательно закодирована, что сами фехтовальщики зачастую не знали, кто из них выигрывает бой, пока финальный рожок не провозглашал конец поединка.

С первого взгляда казалось, что здесь все будет ясно, как божий день. Фон Скерд знала немыслимое множество приемов, и по логике вещей Лея, блокировавшая ее всего несколькими чисто отработанными защитами, никак не могла выстоять против нее больше минуты.

Однако стояла. Не атакуя — где там! — но неустанно и трудолюбиво, как пчелка, набирая себе очки.

Ибо фехтование фон Скерд было полно грязи. При завидном количестве, качества — никакого. Где-то локоть, поднятый выше допустимого, где-то выпад глубже разумного. Она осваивала новое, не отшлифовав старое до зеркального блеска, компенсируя пробелы «школы» свирепостью и быстротой, которой Лея могла противопоставить только моментальные увороты, пропускавшие свистящее в воздухе оружие соперницы в долях дюйма от себя. Она держалась на чуть-чуть, практически на одном чувстве равновесия и меры, напрочь отсутствовавших у фон Скерд.

Фехтовать с Эрной было немыслимо тяжело. Никакого джентльменства она не придерживалась и в помине. Там, где спортсмен только обозначает наносимый укол или удар, оставляя его без концовки, без того окончательного акцента действия, какой, собственно, и отличает имеющее целью убийство или увечье боевое фехтование от фехтования спортивного, она не церемонилась, полосуя противницу вовсю. Она ничего не смягчала, и было невероятно сложно не поддаться соблазну ответить ей тем же и тем самым низвести благородное искусство до безобразной драки на металлических прутьях.

— Эта ученица не делает мне чести.

Голос короля она знала, герцог Анколо не позволил бы себе заговорить первым. Стало быть, эти слова произнес лорд Грэй. Природа наделила Лею необычайно тонким слухом, благодаря которому она частенько оказывалась в курсе самых неожиданных мнений и событий. В условиях фрейлинской службы эта особенность частенько оказывала ей мелкие услуги. Фон Скерд, Лея могла поручиться, не слышала ничего, тогда как ее собственный аппарат восприятия как-то абстрагированно и даже немного отстраненно, словно речь шла и не о ней в том числе, включился сам собой, услужливо знакомя ее с комментариями, которыми обменивались король и лорд Грэй.

— Еще один такой удар, — сказал государь, когда Лея едва восстановила дыхание после опаснейшего пробоя под ребра, стоившего Эрне половины всех остававшихся у нее очков, — и я ее дисквалифицирую.

— А, вы обратили внимание, что она ломает девочку!

Король хмыкнул. Как и большинство нормальных людей, он терпеть не мог Эрну фон Скерд, однако ее бурные страсти, не прикрытые никакой внешней благопристойностью, были слишком лакомым кусочком для его хобби. Можно даже сказать, он любовался искренностью и красочностью ее имиджа злодейки.

— Посмотрите, — спокойно продолжал чемпион, — она ее делает на чистой «школе». Никогда не видел ничего подобного. Ай да Катарина, каков сюрприз. Фон Скерд бьет сама себя.

По мнению Леи, до «бьет» здесь было еще очень далеко, эта сдержанная лесть не позволила ей возликовать и потерять бдительность. Однако она приободрилась и даже сумела нанести сопернице полноценный укол под задранный локоть, чем существенно укрепила свои позиции. Рефери отчаянно семафорили, обмениваясь со своими подручными целым каскадом таинственных знаков, цифры на досках стирались, писались и снова стирались с такой быстротой, что глаз не мог уследить за их сменой. Во всяком случае, ее собственные глаза были заняты кое-чем поважнее.

Еще дома, когда отец давал ей первые уроки меча, он научил ее уделять оружию соперника лишь толику внимания, остальное же отдавать глазам, что напротив. Они выдают намерение раньше, чем клинок, а кроме того, это дает некоторую власть над психикой противника.

Эрна фон Скерд бесилась. Она вышла победить мокрохвостую сучонку наскоком, вытереть ноги и перешагнуть через нее. Не она, а тот, в кресле, был ее желанной жертвой, чьим унижением она жаждала насладиться сполна.

И перестроиться она уже не могла. Она была рабом своих страстей, а не их полноправной властительницей. Чем больше очков она теряла за «грязь», тем опаснее, непредсказуемее и мощнее становились ее удары. Лея изнемогала. Если она упадет, никакие очки не спасут ее, то будет полная победа фон Скерд.

— Кто эта девочка? — спросил лорд Грэй, опуская обязательное «сир». Она потом вспомнит эту тонкость, сейчас у нее нет на нее времени.

— Одна из фрейлин жены, дворяночка с Запада, кажется, Андольф. Ах, какое коварство! Я и не подозревал, что моя дражайшая супруга способна скрывать такое маленькое чудо, и тщательно, в тайне, готовить ее. Не правда ли, хороша?

— Хорошая девочка, — согласился чемпион. — Чистенькая и хваткая. Неотразимая, как банальность.

Слава богу, они оценивали ее профессионализм, а не женские стати. Она и того наслушалась от придворных, когда те полагали, что она стоит слишком далеко, или когда им было наплевать на ее оскорбленные чувства.

А потом все случилось в один момент. Взвыл рожок, рефери выскочил меж соперницами, его помощники схватили за руки бранящуюся и брызжущую слюной фон Скерд, и герольд важно, но явно давая понять, что лично он очень рад, объявил победительницей полуфинала представительницу сборной ее величества Лею Андольф.

Брави фон Скерд взорвались негодующими воплями, оскорбляя победительницу, судей и систему подсчета очков, но их заглушил рев публики, обожающей спортивные скандалы. Гиацинты кинулись обнимать Лею, дрожащую всем телом, словно загнанная лошадь. При любой иной системе подсчета очков она неминуемо бы проиграла. Букмекеры метались в толпе, кто-то во всеуслышанье выяснял судьбу своих ставок, Катарина фон Лиенталь с многозначительным и довольным видом сделала королеве книксен, та смотрела на нее с явным сомнением, сердясь, что ее выставили дурой и одновременно радуясь небывалому взлету своей команды.

Влажные пряди прилипли к разгоряченному лицу Леи, она вспомнила наконец об этикете, повернулась к королю и поклонилась ему. Внимательный взгляд лорда Грэя в момент остудил ее возбуждение. Вольно ему разглядывать ее!

Она и в мыслях не держала, будто может победить фон Скерд, она еще не свыклась с этим триумфом, но сейчас…

Всю ее, до последней клеточки, пробил озноб. Фон Скерд уже БЫЛА, и то были цветочки. Вот кто ее ждет. Тело ее молило о пощаде. Против него она и руки поднять не сможет. Он одним мизинцем намажет ее на бутерброд.

Фрейлины отхлынули от нее, Эрну фон Скерд, заботливо придерживая под локти, выдворили за канаты, толпу оттеснили туда же, гул стих, словно усмиренный взмахом дирижерской палочки, лорд Грэй неторопливо поднялся, свеженький, вытянул из ножен меч. Что, уже?

Лея поняла, что еще один его шаг, и она умрет от разрыва сердца.

Он сделал этот шаг, грациозный и смертоносный, как огромная кошка, и положил меч к ее ногам. Тишина стала гробовой, и Лея никак не могла сообразить, что означает этот жест.

— Я сражен юностью и красотой, — пояснил чемпион, взял ее безвольную руку и поцеловал. Зал кругом угрожающе поплыл, и она беспомощно подчинилась, когда он заставил ее подняться по ступенькам возвышения и занять его кресло. Бывшее его. Он уступил ей без боя.

— Что за черт? — прошипел король, продолжая благостно улыбаться для публики, криками приветствующей новую чемпионку. — Как ты смеешь превращать мой фестиваль в балаган?

На выразительном худом лице лорда Грэя цвело выражение глубокого довольства собой. Будто она тут и не сидела.

— Посмотрите, — мурлыкнул он, — какая хорошая девочка. Когда еще мне выпадет случай уйти галантно, красиво… и небитым.

— С Эрной ты бы так не раскланялся?

— Да я что, рехнулся?

Будто ее тут и не было!

Эрна, стоявшая у самых канатов, мерила их прищуренными презрительными и злыми глазами.

— Спрятался за бабью юбку! — выкрикнула она. — Ха! Радуйся сегодня, девочка, успевай, на чужом месте сидючи. Я тебя запомнила. Скоро плакать будешь. И не сядешь ты сюда через год, липовая чемпионка!

С этими словами она развернулась на каблуках и вышла, уводя за собою толпу свистящих и улюлюкающих прихвостней.

— Тебя сейчас в клочки разорвут, — сказал король. — Ты что, не понимаешь, сколько народа на тебя ставило и потеряло денежки из-за твоей паскудной галантности? Я назначу расследование, и если окажется, что ты поставил против себя… дисквалифицирую к чертям!

— Сделай милость, — буркнул экс-чемпион, провожая глазами Эрну фон Скерд. Что-то в нем неуловимо изменилось, будто внезапно выдохлось искристое шампанское или наступило отрезвление. — Я уж отсидел все на свете в этом кресле…

Сидя в кресле, вожделенном для всех, кроме нее, Лея чуть не плакала. Какая, к дьяволу, галантность? Неужели все ослепли? Он попросту воспользовался ею, чтобы от души лягнуть осточертевшую ему злобную стерву. В эту минуту она находилась в полном согласии с чувствами, питаемыми к нему фон Скерд, и расписалась бы под каждым ее словом. Спрятался за бабью юбку? Точно!

Наградил ее сомнительным титулом липовой чемпионки. Это прилипнет. Подарил ей своего врага. Душевное вам спасибо, благородный лорд Грэй!

 

5. Милые девичьи забавы

— Лорд Роули приглашает на речную прогулку, — сказала Зильке, возвращаясь от двери с охапкой тюльпанов и карточкой в руке. — Он будет на веслах. Как романтично! Что скажешь?

Нечесаная и неодетая, Лея пластом лежала на постели, а Гиацинтовая фрейлинская напоминала экзотическую оранжерею: букеты самого причудливого ассортимента — от простеньких ранних нарциссов до тепличных орхидей, в зависимости от амбиций дарителей, — стоявшие тут и там в вазах, банках и даже пивных бутылках, заставляли забыть о ее привычной убогости. Если поток цветов не иссякнет, заметила Катарина фон Лиенталь, придется либо отправлять подношения за окошко, либо задействовать ночные горшки. Гиацинты наслаждались двумя днями отпуска, милостиво пожалованными королевой, отдыхали от корсетов, щеголяя в пеньюарах поверх нижнего белья, а обитательницы прочих фрейлинских терзались самой черной завистью и строили планы коварной мести.

— Он будет на веслах, — повторила Теодора, меланхолически водя пилочкой по ногтям. — Стало быть, без посторонних. Лодочка у него ничего: ковры, меха, парча… Учти только, если тебе что-то придется не по вкусу, встать и уйти ты не сможешь. Разве что за борт сиганешь.

— Роули — дерьмо, — подала голос Хайке. — Это видно с первого взгляда, а когда он открывает рот, становится ясно, что он этим гордится. И кто поручится, что в пароксизме возбуждения он не опрокинет лодку?

Лея повернулась на бок и подперла голову рукой.

— Вообще-то, — задумчиво сказала она, — я хорошо плаваю.

— Вот-вот. А потом родственники тебя же и обвинят, будто ты его утопила.

Зильке между тем продолжала разбирать и вспарывать конверты.

— Лорд Деспард, — провозгласила она, пародируя манеру герольдов, — зовет на ужин при свечах. Тет-а-тет. И этот туда же! Ему же семьдесят пять!

— С ума сойти, — вздохнула Хайке, постукивавшая босой пяткой по спинке своей кровати, — все это могло быть моим!

Барабанный стук в дверь заставил Зильке подняться и отворить. Двое мальчишек-посыльных втащили огромную, в половину человеческого роста, корзину, груженную целым розарием вперемежку с бутылками, остро зыркнули на фрейлинское неглиже и исчезли, испепеленные взглядом фон Лиенталь.

— Офицеры гусарского полка, расквартированного в Буанси, просят оказать им честь, посетив их вечеринку. Тут ничего не сказано про подруг!

Лея застонала.

— Ну, гусарский полк — это уже беспредел, — сказала рассудительная Теодора. — Гусарский полк ты не потянешь определенно. Думаю, они не особенно-то и рассчитывали. Опять шампанское! Хоть бы один жеребец догадался цыплячью ножку прислать…

— А я бы пошла к лорду Деспарду, — мечтательно сказала Зильке, ни к кому в особенности не обращаясь. — Ему семьдесят пять, он удовольствуется малым, а сколько радости старичку на каждом углу рассказать, что ты у него была. Что он еще — ого-го! Зачем тебе пьяные гусары?

— Кто вообще сказал, что я куда-то пойду? — задушенным голосом взмолилась несчастная чемпионка. — У меня все болит, у меня паршивое настроение, и я только-только распустила живот! Опять шнуроваться — благодарю покорно!

— Ка-ак? — возмутились хором трое подруг. — А зачем тогда все это? Разумеется, ты пойдешь! Главное — правильно выбрать.

— А это что? Тоже мне, ни цветочка не приложено, ни конфетки. Кто это из наших господ такой скупердяй?.. Ха!

Зильке выдержала эффектную паузу.

— Какая крепость пала. Лорд Грэй!

— Ого-го!

На какую-то минуту Лея и ее постель скрылись под ворохом хохочущих, щекотящихся и целующих ее подруг.

— И то сказать, он же на тебя прилюдно облизывался, как кот на сметану! Ах, как это было эффектно: чемпионский титул к твоим ногам!

— Вот уж туда я заведомо не пойду, — угрюмо буркнула Лея, распихивая цветной шелковый клубок. — Он очень ошибается, если думает, что я ему чем-то обязана. Он меня подставил. Я уделала для него фон Скерд, а он воспользовался мною, чтобы лишний раз ткнуть ее мордой в грязь. Перехочет.

Гофмейстерина подобрала оброненную карточку.

— Он приглашает тебя завтра утром в кофейню. Мягко говоря, очень настойчиво. Это нужно тебе, пишет он, а не ему. Полагаю, это приглашение не того свойства, на какое вы надеетесь. Если ты не враг себе и не полная дура, ты пойдешь именно сюда.

Лея фыркнула.

— В кофейню! Я что же, буду теперь дамой, посещающей кофейни? Сами знаете, кто туда ходит…

Она осеклась, увидев, как фон Лиенталь смотрит на нее. Когда она так смотрела, следовало амбиции прятать в карман и мотать на ус. Дурой Лея не была.

— Приличные женщины не ходят в кофейню ОДНИ. Ты пойдешь с мужчиной. Если Грэй пишет, что это нужно тебе, значит, это тебе действительно нужно.

— Какое белье ты наденешь? — невинно поинтересовалась Зильке. — Хочешь, я одолжу тебе мое черное кружевное, я вчера только расплатилась за него в прачечной и ни разу не надевала. Ты же блондинка, как и я, с твоим телом ты будешь в нем прекрасна, как мраморная статуя.

— Хочешь мой браслет с гранатом на щиколотку? — Это Хайке. — В него запрятаны кое-какие ароматные травки… Мне говорили, он действует очень возбуждающе.

— И утянись потуже, — добавила Зильке. — Может быть, тебе станет дурно, и он догадается тебя расшнуровать.

— Он догадается облить ее водой, — невозмутимо сказала фон Лиенталь. — Удержись от обмороков, если не хочешь очнуться мокрой, как мышь, с потеками макияжа и паклей вместо прически. Пятнадцать лет кто только не пытался его охмурить, так что все эти фрейлинские штучки он насквозь видит. Обморочных девиц он особенно ненавидит.

— А может, — словно осененная неожиданной идеей, подала голос Теодора, — тебе вовсе не надевать белья?

Гиацинты затаили дыхание.

— А разве это не Эрна фон Скерд отбила у него охоту?

— Ха, скажешь тоже. Спать с фон Скерд — это все равно что держать в постели ядовитую змею. Лея, душечка, помни, ты — совсем другое дело! Такой импозантный мужчина… Ты все нам расскажешь.

— Курицы, — рассмеялась вдруг фон Лиенталь. — Есть у вас в голове что-то, кроме секса? Я доверила бы Грэю собственную дочь…

Теодора заломила тонкую бровь:

— С каких пор это — комплимент?

— И была бы просто счастлива, когда бы оказалось, что он меня подвел. Не хотелось бы тебя разочаровывать, но… не обольщайся. Остальным я сама напишу вежливые отказы с извинениями, им не к чему будет придраться. Лея, девочка, как ты себя чувствуешь?

Лея перевернулась на живот и уткнулась носом в скрещенные руки.

— Надеюсь, он оценит, что я променяла на него целый гусарский полк.

 

6. Сомнительное предложение

Она сразу же сделала непростительную ошибку. Она пришла слишком рано. Однако у Леи хватило мозгов — а может, это наставления гофмейстерины не пропал даром! — осознать, как двусмысленно и нелепо выглядит благопристойно одетая дама, неприкаянно слоняющаяся под окнами кофейни. Благо, та выходила на небольшую площадь, скорее даже скверик, неожиданный тихий уголок в самом центре столицы, понимающими людьми облюбованный для конфиденциальных встреч. Лея отошла в сторонку и устроилась на скамеечке, так, однако, чтобы не терять из виду высокое крыльцо кофейни «Чин-Чин».

Женщина (имеется в виду приличная женщина, дама) не может войти в кофейню одна. Там встречаются либо пары, желающие избежать пристального внимания, либо богемная публика, наоборот, жаждущая внимание привлечь. Появившаяся здесь одинокая женщина непременно натолкнется на недоуменную оглядку первых и насмешливые комментарии вторых.

Надо сказать, по большей части Леей двигало вовсе не любопытство, а необоримое желание высказать лорду Грэю все, что она думает лично о нем и о его выходке в частности. Правда, она очень сомневалась в том, что соображения благоразумия ей это позволят: слишком велика была разница в их возрасте и общественном положении.

Отправляя Лею на свидание, гофмейстерина устроила торжественный смотр ее прическе и платью. Подруги остались разочарованы: Катарина фон Лиенталь не допустила их внести в наряд ни одной пикантной, возбуждающей воображение мелочи, никаких глупостей вроде мушек или, тем паче, кружевного белья, и сейчас Лея выглядела как скромная девушка из приличной семьи, кем, собственно, она и была еще три месяца назад. Кем она, в сущности, и не переставала быть. Платье она надела закрытое, серое, переливчатое, светлое на плечах и постепенно темнеющее до самого антрацита вниз, к подолу и манжетам, едва тронутое ниточкой серебряного шитья, ибо хорошая вещь должна быть простой, но не простенькой. Свои недлинные — чуть ниже плеч — волосы она заплела в косу и подвернула к шее, легкие локоны выбивались на лбу и висках. Она надела черную кружевную полумаску: не столько из соображений безопасности, сколько потому, что их носили все дамы, защищая от уличной пыли нежную кожу, а голову обмотала пепельным шифоновым шарфом. Длинный плащ с капюшоном, черные перчатки и высокие ботинки завершили ее наряд, а сумочку-мешочек с носовым платком и несколькими монетами она несла на запястье.

Стояло раннее утро, рабочие и торговые кварталы, где в это время уже бурлила жизнь, были далеко отсюда, по улице редко кто проходил. Не обремененные придворной службой дворяне без особой причины не поднимались спозаранку. Бряцая сталью, промаршировал гвардейский патруль, учрежденный ради предупреждения дуэлей, принявших масштаб национального бедствия.

Гвардейцы любезно раскланялись с тремя дворянами, один из которых был бледен и имел на плече свежеокровавленную повязку. Поддерживающие его под руки друзья сильно походили на секундантов, во всяком случае, Лея не сомневалась, что где-то лежит их четвертый приятель, для коего завершилась земная юдоль.

Потупив взор, продефилировали две молоденькие монашки в белых крахмальных чепцах, похожих на парусные корабли. На освещенные, несмотря на раннее утро, окна кофейни они бросили взгляд, очень далекий от благочестивого осуждения. В них светилось любопытство горничных, и Лее показалось, что они с огромным удовольствием сами заглянули бы в сию обитель греха.

По ступеням «обители» время от времени на нетвердых ногах поднимались неряшливые личности со следами вчерашнего праздника на физиономиях. Ни одна из них даже отдаленно не напоминала лорда Грэя. Настроение Леи неудержимо портилось.

Когда она перестала рассматривать прохожих и разочарованно откинулась на спинку скамьи, она спохватилась, что сама стала объектом наблюдения. Немного поодаль стоял усатый молодец и самым беззастенчивым образом ее разглядывал. Совершенно внезапно она обнаружила, что ее смущает пристальный взгляд в упор.

Лея опустила глаза и нервно разгладила подол. Потом отвернулась и стала демонстративно смотреть в другую сторону. Однако облегчения ей это не принесло. С той стороны на нее тоже глазели. Дерзко, вызывающе, нагло. Собственник этого взгляда подпирал спиною колонну дома, соседнего с «Чин-Чин». Даже взгляды придворных, привыкших видеть фрейлин чем-то вроде коз в своем огороде, не были столь оскорбительно откровенны. Они смотрели так, будто на ней не было не только защиты ее инкогнито, но даже и одежды.

Куда подевался этот чертов лорд?

Потертая небрежная одежда и невероятная, возведенная в жизненный принцип наглость заставляли приписать уличных соглядатаев к свите фон Скерд, и это значило, что маска и шарф никого из них не обманули. Но… было ли то письмо и в самом деле написано лордом Грэем? Насколько хорошо знаком фон Лиенталь его почерк?

Едва ли Эрна фон Скерд ненавидит ее меньше, чем лорда Грэя.

Лея обежала взглядом скверик, изыскивая пути к спасению. Вряд ли, «разбираясь» с женщиной, эти возьмутся за шпаги. Скорее накинут на голову плащ, надругаются, изуродуют, и хорошо еще, если после всего этого убьют. А может, сегодня они намерены всего лишь насладиться ее страхом? Или… или это действует имидж одинокой дамы, сидящей перед входом в кофейню, боящейся и жаждущей вкусить запретного плода? Что, два обыкновенных хама сразу? Ах нет, их уже трое.

Как просто было бы взять с собой подруг, тем паче фрейлины так и рвались хоть издали поглядеть на лорда Грэя еще раз. Они вполне могли бы наблюдать за Леей из ближайшей подворотни. Хорошая мысль, как говорится…

Сидеть и делать вид, будто не замечаешь хамских ухмылок и умножения зловещих брави, которые могут стать (а могут и не стать) ее палачами, было выше ее сил.

Кроме кофейни «Чин-Чин», на площадь выходили стеклянные двери еще одной лавочки, где торговали оружием. Когда она встала и пошла в том направлении, ноги у нее подкашивались, и ее положительно мутило от страха.

И от мерзостного чувства безысходности, когда она поняла, что теперь не осмелится и шагу ступить на улицу одна.

Территория королевского дворца в один миг превратилась в ее глазах в место заточения. И было еще неизвестно, может ли она чувствовать себя в полной безопасности там.

Прозвонил колокольчик над дверью, выскочил хозяин, раскланялся при виде дамы. Дама в маске вызывает уважение. Даме в маске есть что терять. Напряжение немного отпустило, когда перед нею возник широкий выбор безделушек, которые с некоторой долей удачи можно было бы использовать для самозащиты.

Быстроглазый лысый хозяин веером выложил перед ней на стойку добрую дюжину изящных дамских стилетов — изысканных игрушек, усыпанных самоцветами и режущих падающий волос. Некоторых он касался особенно осторожно, пояснив, что лезвия отравлены. Эти стоили втрое дороже против простых, потому что продажа и использование их особенно не поощрялись. Лея прикинулась увлеченной. Особенно понравились ей обработанные мгновенным ядом шпильки для волос, похожие на те, что носила Теодора, и веер, одна из пластинок которого была стальной и остро заточенной. Снаряженная подобным образом дама становилась смертоносной, как корзина с кобрами. Если ситуация возле кофейни не изменится к лучшему через пять минут, ей придется купить что-то, и, возможно, использовать по назначению. И тогда прощай новый меховой жакет, на который она так долго копила, отказывая себе даже в сладостях.

Еще можно было бы попросить хозяина разрешить ей воспользоваться задней дверью лавчонки, однако наивно полагать, будто опытные охотники запросто купятся на такую нехитрую уловку.

Время от времени она бросала туда испытующий взгляд, но не замечала ничего утешительного. Брави продолжали свои маневры. Потом отдаленно прозвонил колокол на башне монастыря, того самого, к которому принадлежали давешние монашки. С удивлением она обнаружила, что пробил тот самый час, на который была назначена ее встреча. Она так рано пришла? Или это ее страх так растянул временной мизер? И глянув сквозь стекла дверей, она обнаружила, что ситуация в корне изменилась.

Брави все еще были там, однако наглости у них существенно поубавилось. Один нарочито независимым шагом направился в ближайшую подворотню и замер там среди полутеней, другой сделал вид, что изучает наклеенную на столбе афишу. Еще двое затеяли меж собой как будто важный разговор, и никто из них, как прежде — Лея, старался не смотреть в сторону мужчины, занявшего ее место на парковой скамье.

Она узнала бы лорда Грэя, даже не видя лица. Невозможно было ошибиться в его манере движения… и даже в неподвижности. Она узнала бы его по одной только руке, лежащей на спинке скамьи, по распространяемой им эманации грациозной уважительной силы. И само собою разумелось, что он и прихвостни фон Скерд исключали друг друга. Лея подумала было заставить его подождать немного, а то и вовсе не выйти в отместку за все страхи, которых она тут по его милости натерпелась.

Однако взгляд на никуда не девшихся мерзавцев немедленно образумил ее, и, возможно, какую-то роль здесь сыграли предостережения фон Лиенталь против фрейлинских «штучек». Поблагодарив хозяина и извинившись за напрасное беспокойство, она быстрым шагом вернулась в сквер.

При ее приближении он встал и, приподняв шляпу, слегка поклонился. Сегодня он был одет весьма прилично: с ног до головы в черном бархате, шляпу украшало дорогое перо, кружева на отделке были тронуты особой характерной желтизной, красноречиво говорящей об их ценности. Очевидно, время спорта миновало. И только меч оставался прежним: Лея легко узнала эту рукоять старинной филигранной работы. Меч… и сам человек, чье благородство было так же закалено и испытано, как его оружие.

— Извините, — торопливо сказала Лея, — что заставила вас ждать.

И только тогда вспомнила, что дамы не извиняются.

Однако с ним, похоже, все было навыворот.

— Я пришла первой, — пояснила она, опуская глаза, — и была вынуждена отойти.

— Я вас вполне понимаю, мисс Андольф, — откликнулся лорд Грэй, бросая еще один зоркий взгляд окрест.

На втором этаже дома напротив возникло какое-то движение, замаскированное тюлевой занавеской, будто кто-то — не исключено, что сама Эрна фон Скерд, — торопливо отпрянул от окна. Пятый! Лея похолодела. В какую игру втянул ее этот зловещий господин, острыми мгновенными взглядами точно определявший каждого из ее несостоявшихся лиходеев?

Однако дальше ее размышления не пошли, потому что лорд Грэй предложил ей пройти в кофейню.

Ее окна призывно светились, обещая призрачную защиту, были украшены живописными завитушками и тонированы серым, что при взгляде изнутри давало интересный и очень мощный эффект: чудилось, что снаружи, на улице, пасмурно, вот-вот пойдет дождь, и из кофейни не хотелось выходить. Поднявшийся ветер гнал вдоль улицы пыль и бумажный мусор.

Едва войдя, они столкнулись еще с одним. Шестым.

Взгляд лорда Грэя безошибочно выцепил его из десятка утренних завсегдатаев, среди которых не было ни одной дамы. Развязно покачиваясь, тот пошел к выходу, едва не задев их по пути. Однако — не задев. Будто спутник Леи взглядом отклонил его с заданной траектории. Он был один из них — Лея быстро научилась распознавать их по легшему навеки и более чем явному отпечатку порока. Он не носил меча, но наверняка был не безоружен.

Похоже, что брави были более чем слегка огорошены, обнаружив свою жертву под грозной защитой.

Мельком, сквозь замутненные стекла, она увидела, как они собрались на улице в кучку, посовещались, и один из них, отделившись, скорым шагом направился прочь, за угол. Без сомнения — докладывать патронессе о неожиданном альянсе. Ну и что? Фон Скерд внезапно показалась ей не опаснее пиковой дамы.

Ей пришлось еще перенести заинтересованные взгляды тех, у кого вошло в привычку отмечать здесь раннее утро, однако очень быстро она сообразила, что их внимание адресовано не столько ей, сколько ее несравненно более знаменитому спутнику и тому факту, что он появился здесь с дамой.

Приглашая ее сесть, он отодвинул стул столь же естественно и незаметно, что ей и в голову не пришло оглядываться или благодарить. Это входило в программу старомодной галантности: дама не должна заботиться о своем удобстве, ей просто должно быть удобно, рука мужчины протягивается туда и тогда, где и когда дама в ней нуждается, поддержка стабильная и надежная, как сама земля под ногами. Как видно, педагоги, воспитывавшие нынешнее поколение дворян, утратили былое искусство. Теперь за каждую мелкую услугу приходилось платить: улыбкой, значительным взглядом, а то и благодарственным словом. С лордом Грэем было не так.

— Я сама за себя заплачу, — сказала она, выказывая норов, когда хозяин принес кофе для обоих и пирожное для нее. Она могла бы легко съесть пять таких пирожных, но свято помнила, что воспитанная дама за стол садится уже сытой.

Тут она впервые увидела, как он улыбается.

— Разумеется, я этого не допущу.

Она опустила глаза, хотя, сказать по правде, ей вовсе этого не хотелось. Его улыбка согрела ее.

— Ваше приглашение — большая честь для меня… — начала благонравная фрейлина Андольф.

— И вы, без сомнения, хотели бы узнать, чему такой честью обязаны?

Не очень-то это было вежливо, однако с этим человеком все шло наперекосяк, и внезапно она осознала желание и, самое главное, возможность говорить ему то, что хотелось сказать, в том числе, между прочим, и вполне заслуженные им гадости.

— Я рад тому, что вы предпочли мое приглашение десятку других, может быть, более блестящих в ваших глазах. Это говорит о вашем здравом смысле. Хотя не поручусь, — добавил он вполголоса, — что здесь обошлось без Катарины.

Речь и мысль у него были стремительны, как фехтовальная атака, за ними приходилось успевать. Лея сидела, сложив руки на коленях. Пирожное на тарелочке заставляло ее рот наполняться слюной, однако, во-первых, слушать и есть одновременно было бы неучтиво, а во-вторых, кондитер посыпал его сверху сахарной пудрой.

Излишне говорить, какой комичный вид примет после него нижняя часть ее лица, не говоря уж о черных блестках маски, и Лея пыталась приучить себя к мысли, что ей вовсе его не хочется.

— Мисс Андольф, — продолжал лорд Грэй, — я виноват перед вами. Я воспользовался вами, чтобы удовлетворить собственную мелкую месть. В результате моего непродуманного шага вы подверглись опасности. Мне нет оправдания. Я хотел бы принести вам извинения.

«Это лучше, чем ничего. Но если ты намерен ими ограничиться, — она вспомнила шестерых головорезов, — можешь засунуть их куда подальше».

— Помимо упомянутой причины, — продолжал лорд Грэй уже гораздо менее напористо и, как показалось ей, неохотно, — у меня была еще одна причина. Вы даже можете счесть ее уважительной.

Он помолчал.

— Я, видите ли, ранен. Не тяжело, но довольно неприятно.

— Весьма неразумно драться на дуэли перед ответственным состязанием, — решилась заметить Лея.

Лорд Грэй поморщился.

— Какая дуэль? Навалились в переулке толпой, человек восемь. Одному удалось до меня дотянуться, хотя он это вряд ли заметил: свалка была что надо. Хотел бы предупредить, мисс Андольф, об этой моей… царапине, помимо меня и моего слуги, знаете теперь только вы. Я рассчитываю на вашу деликатность.

— По-моему, — сказала она, — эта ваша история на что-то очень похожа.

— Вот именно. Покушение на фаворита я мог бы, в принципе, оправдать тем, что кто-то желает сделать крупную ставку на проигрыш. Но когда я услышал о травме вашей подруги, то поневоле связал два наших приключения. И я готов поклясться, что сегодня, здесь, я видел две-три знакомые по тому памятному переулку рожи. Да съешьте вы это несчастное пирожное! Однако не хотелось бы, чтобы вы поняли меня превратно. Я разделался бы с вами за полминуты, даже будучи при смерти. Да и Эрна фон Скерд, если бы она ожидала от вас, мисс Андольф, хоть сколько-нибудь серьезного сопротивления, фехтовала бы не так. Будьте спокойны, если бы она считала вас равной, она бы вас победила. Эрна не умеет приспосабливаться. Унизив ее, вы нажили смертельного врага.

— Собака лает — ветер носит, — осмелилась вставить Лея, уже покончившая к этому времени с пирожным. Фон Скерд оставалась где-то там, на улице, под пасмурными небесами, в глухих тупиках, а здесь было так тепло…

— Не заставляйте меня разочаровываться в вашем уме. В моих силах компенсировать нанесенный вам ущерб.

— Каким же образом?

— Я предлагаю вам стать моей ученицей. Завтра утром я уезжаю в поместье и предлагаю вам сопровождать меня. За год я сделаю из вас лучшую фехтовальщицу, чем фон Скерд. И обещаю вам, что вы в любой ситуации сможете постоять за себя. Вы сможете жить без опаски.

Лея едва не рассмеялась и перевела дух.

— Это решительно невозможно, — сказала она, улыбаясь, как ребенку. — Во-первых, моя должность фрейлины требует присутствия при особе Ее Величества. Королева вряд ли…

— Королева безусловно одобрит то, что ее чемпионка хотела бы совершенствовать свое искусство. Наверняка она желает повторения вашего успеха на будущий год. В конце концов, фрейлин у нее целый взвод, а мисс Андольф — чемпионка! — одна. Думаю, она не будет против.

Тут Лея сообразила, что все это серьезно.

— Послушайте, — сказала она. — Вас, может быть, обмануло то, что я вышла Хайке на замену. Я не люблю фехтовать. Я не очарована спортом. Я не вижу личного счастья в том, чтобы позволить сделать из себя боевую машину. Мне хочется мечтать о таком будущем для себя, над каким вы, без сомнения, только бы посмеялись.

— Я не буду смеяться, — ответил лорд Грэй. — Чего вы хотите от жизни?

— Я, между прочим, хотела бы выйти замуж, — с вызовом сказала Лея. — Я не хотела бы жить в нищете. Как можно дольше сохранить красоту и здоровье. Увидеть первый бал дочери и присягу сына. А вы предлагаете мне ломать чьи-то кости!

Она сникла, осознав, что ее мечты, такие живые и красочные в воображении, на словах превратились в слащавую картинку фрейлинского счастья. Однако лорд Грэй смотрел на нее без презрительной усмешки.

— Думаю, я не оставил вам выбора, — наконец ответил он. — Вы должны принять мое предложение, если не хотите, чтобы одним прекрасным утром вас нашли на помойке, с мешком на голове и в состоянии, не подлежащем опознанию. Они, — он мотнул головой в сторону окна, — ни о чем не заставили вас задуматься?

— Да, — сказала Лея и кисло улыбнулась. — И я, кажется, знаю, кого мне за них стоит благодарить. Но я ведь только с ваших слов знаю, что это не вы их наняли…

Он засмеялся, как ей показалось, одобрительно.

— Боюсь, что именно этого я доказать не смогу. Вам придется верить мне на слово. А кроме того, мне кажется, что в глубине души вас глубоко унижает способ, каким вам досталась победа. Вы прекрасно понимаете, что никто, кроме, может быть, королевы, искренне не считает вас достойной титула чемпионки. Не сомневайтесь, об этом говорят. Я предлагаю вам возможность через год подтвердить свой титул. Этот фестиваль — не последний. И еще… Вы — первый человек, кому я сам предлагаю ученичество. Мне бы хотелось, чтобы мой жест доброй воли оценили. Ваши возражения я рассматриваю как сомнения, а не как кокетство, в противном случае я без зазрения совести предоставил бы вас собственной судьбе. Я бы с вами даже не разговаривал. Вас устраивает бытие фрейлины? Много ли вы знаете случаев фрейлинских замужеств? И уж совсем никто из них не сохранял здоровья. Сексуальная игрушка для придворного пользования, вот вы кто сейчас, мисс Андольф. Много ли шансов осуществиться у вашей картинки счастья? В лучшем случае вы проживете жизнь, как Катарина. Полагаете, она оставила бы все как есть, если бы имела возможность начать сначала?

— Думаете, меня спрашивали, когда назначали на должность? — огрызнулась Лея. Разумеется, это было так, но зачем же вслух? Прямота это или хамство? — Семья была счастлива.

— Я знаю, как это происходит, — терпеливо сказал лорд Грэй. — Но я предлагаю вам новый горизонт.

— Как вы щедры… — Она промокнула губы платочком. — Предполагается, что я получу все это даром?

— Вы будете жить в моем замке, как дочь, — медленно произнес он, и она заподозрила, что наконец обидела его. — Можете выписать из дома дуэнью, если моего слова вам недостаточно.

Дьявол. Достаточно. Однако, лорд Грэй, репутация дамы отражает не то, что она, дама, есть на самом деле, а то, что окружающие желают в ней видеть. Что люди скажут? У нее, между прочим, возник свой вариант компенсации нанесенного ей ущерба, получше. Он вполне мог бы предложить ей замужество. Но он привел слишком много аргументов, чтобы вот так взять и отмахнуться от них.

— Благодарю вас, — сказала она, делая знак, что желает встать, и ее стул был моментально отодвинут. — Вы позволите мне подумать?

— До завтра, — откликнулся лорд Грэй. — После чего я слагаю с себя ответственность за вашу жизнь.

«Скотина, — затравленно подумала Лея. — Высокомерная, занудная, самовлюбленная скотина. Но неотразимая».

 

7. В отсутствие выбора

Лорд Грэй проводил ее до дворцовой калитки, таким образом она хотя бы на сегодня была избавлена если не от назойливого внимания брави, рассредоточившихся по углам с неуверенно поджатыми хвостами, то от непосредственной угрозы с их стороны. Ветер и впрямь поднялся сильный, она куталась в плащ, прижимая окоченевшие руки к груди. Должно быть, та свалка в переулке, где бретеры фон Скерд имели неосторожность познакомиться с ее спутником, была знатной: об этом вполне красноречиво свидетельствовали их угрюмая настороженность и непроизвольное почтение. Словно ненависть фон Скерд была ветром, а лорд Грэй — каменной стеной, за которой укрылась яркая, но беззащитная бабочка. Похоже, у нее и в самом деле не оставалось другого выхода, кроме как принять его предложение, и она только лелеяла робкую надежду, что королева ее не отпустит.

Она не смогла определить выражение лица гофмейстерины, когда сидя на кровати и сложив руки на коленях удрученным голосом поведала обитательницам Гиацинтовой фрейлинской печальную историю своих утренних похождений и безрадостные перспективы. К крайнему ее неудовольствию, даже эти ее жалобы подруги не преминули обхохмить.

— Он будет учить тебя фехтованию! — хихикнула Зильке, встряхивая папильотками. — Как же! Это теперь так называется?

— Это днем, — пояснила Хайке, задумчиво разглядывая паутину трещин на потолке. — А ночью — всему остальному…

— Не вздумай на нем же и отрабатывать приемы женской самообороны.

— А может, ему будет приятно… В конце концов, это докажет, насколько она была прилежной ученицей.

— Повезло девушке, — мечтательно сказала томная Теодора. — Жить в его поместье! Знаешь, это совсем не то же самое, как если бы встречаться украдкой где-нибудь в кастелянской на десять минут… и точно знать, что в этой самой кастелянской он поимел уже весь списочный состав. У тебя будет масса времени, сестренка, и, может быть, ты все-таки станешь леди Грэй.

Лея помотала головой.

— Полная безнадега. У него на эту тему пунктик. По-моему, он не спит с ученицами.

— Ты не можешь знать этого совершенно точно!

— Однако это весьма похоже на правду.

— В любом случае, живя с ним бок о бок, ты непременно узнаешь, кого и как он предпочитает. Ты напишешь нам, и мы всегда поможем тебе советом.

— Ой, но только будь очень осторожна, — округлила голубые глазки пакостница Зильке. — Вдруг у него комплекс Синей Бороды?

— Или недееспособность?

— Или морганатический брак?

— Или просроченные долговые обязательства?

— Или венерическая болезнь?

Лея зажала уши руками и нахлобучила на голову подушку, но дружный хохот бессердечных подруг настиг ее и там. Фон Лиенталь одной рукой сорвала с нее подушку, другой — сунула стакан воды.

— Ты поедешь, — сказала она тем же унтер-офицерским тоном, как раньше говорила «ты пойдешь». — Пойми наконец, все, происходящее с тобой, — серьезно. Это фатум. Ты еще не успела по уши увязнуть в том, что мы тут имеем…

Она обвела рукою вокруг, подразумевая не то Гиацинтовую фрейлинскую, не то весь дворцовый уклад в целом.

— И будь счастлива, что кто-то взял на себя полную ответственность за твою жизнь и судьбу. Будь вдвойне счастлива, потому что Грэй — порядочный человек. И если ты не покажешь себя дурой, вроде этих, то он для тебя все сделает. В любом случае, меня глубоко радует то, что он сам сделал тебе это предложение. Признаться, последнее время он уж слишком стал походить на старого сыча.

Велев Лее укладывать вещички, Катарина фон Лиенталь отправилась улаживать дело об увольнении с королевой. Ощущая застрявший в горле всхлип, девушка раскрыла створки шкафа и бросила на постель маленький плетеный чемоданчик. Руки у нее опустились, и она плюхнулась рядом с ним. С незнакомым человеком, мужчиной, куда, зачем? На что она меняет шампанское, цветы, конфеты, танцы до утра и коленопреклоненные признания, которыми можно пренебречь, но можно ведь и проявить благосклонность… Концерты, фестивали, посольства, фокусники, духи и пудра, кружева и булавки…

Прощайте, вам не место в фехтовальном зале. Не сгорят ли со стыда ее отец и братья, когда им вот так же будут колоть ею глаза? Как водится при расставании, последняя местная сволочь казалась ей самым близким человеком. А кроме того, ее мучило стойкое и крайне неприятное подозрение, будто гофмейстерина минутную блажь лорда Грэя принимает куда ближе к сердцу, чем все жизненное счастье «этой пустышки Андольф», и она в глубине души молилась на решительное «нет» королевы.

Однако и эта надежда рухнула, безжалостно придавив ее своими обломками. Несколько минут спустя королева вызвала ее к себе. Обе старшие дамы смотрели на Лею со строгими, но благостными лицами, как на неразумное дитя, и в ответ на нервный реверанс фрейлины патронесса выразила надежду на перемены к лучшему в ее судьбе и на то, что следующий Королевский фестиваль принесет подтверждение ее высокому титулу. Лея расценила ее пожелание как предупреждение против нежелательной беременности, и второй реверанс — прощальный — вышел у нее еще более судорожным. Она все больше подозревала, что рады тут не за нее, и на негнущихся ногах отправилась паковать чемодан.

Она не имела права увезти с собою придворные платья, пошитые за счет казны, и те остались висеть в шкафу, заставляя предположить, что новую обитательницу Гиацинтовой фрейлинской подберут не за сумму ее достоинств, а за подходящий объем бюста, чтобы не пришлось тратиться дважды. Таким образом, в чемоданчик отправились ее ни разу здесь не надетые провинциальные наряды и горстка-другая памятных безделушек и недорогой бижутерии. В глубине души она твердо знала, что никогда не осмелилась бы появиться перед лордом Грэем в этаком полупрозрачном шифоново-кружевном облаке, подобная легкомысленность на фоне его строгого пуритантизма выглядела бы почти непристойной, а она уже поняла, что на язык он ядовитее скорпиона, и было бы глупо провоцировать его остроумие. Так что она простилась с ними, как с беспечностью юности. Ей хотелось плакать, и она, без сомнения, поплакала бы, если бы была в комнате одна, но она не могла так низко пасть в глазах пристально следящих за нею и исступленно завидующих подруг.

 

8. Лай из подворотни

В семь часов утра, на сером промозглом рассвете, ежась от забирающейся под платье влаги, Лея Андольф, отныне уже не фрейлина ее величества, вышла за дворцовую калитку, держа в руках скромный плетеный чемоданчик. В отличие от фасада, где дворец окаймляла ажурная решетка в виде стилизованных пик, здесь более старая стена была возведена из красного кирпича и покрыта сверху нависавшей черепицей. Низенькая калитка, служившая чем-то вроде черного хода для персонала, представляла собою тяжелую дубовую дверцу, скрепленную полосами железных оков и утопленную в толще кладки. Здесь полагался пост из двух стражников, но Лея очень редко видела их на месте: неподалеку раскинулся увеселительный квартал, начальник стражи закрывал глаза на частые отлучки подчиненных, и до тех пор, пока гром не грянул, никто креститься не собирался. Заступавшие на этот пост и фрейлины жили в добром согласии: «бабочки» частенько в неурочное время выпархивали за пределы казенной территории, и любой стражник, глазом не моргнув, поклялся бы, что в его дежурство ни одна фрейлина тут не проходила. Лея содрогнулась, рассмотрев установившиеся порядки в свете ненависти фон Скерд.

В принципе, войти сюда и выйти отсюда мог кто угодно, а ее нашли бы через неделю с перерезанным горлом в какой-нибудь забытой кладовке.

Этим утром, однако, оба были на месте. Их присутствие выдавало позвякивание металла в тумане, и, услышав тихий скрип, стража в два голоса окликнула Лею.

Наверное, они были злы от того, что пришлось стоять здесь эту муторную рассветную вахту, когда девицы в веселом квартале уже выставили своих клиентов и теперь спали тяжелым душным сном, который продлится, возможно, до самого полдника, предваряя очередную трудовую ночь. Ничего неожиданного и тем более необычного не было в ворчливой просьбе назвать свое имя, однако Лее вдруг представилось, что в ответ из тумана немедленно последует удар кинжалом. Она сжалась в нише калитки и молчала, мелко дрожа, пока из тумана не вынырнули две усатые морды, опухшие, красные, со слезящимися глазами, но определенно не принадлежащие брави фон Скерд.

Тогда она назвалась и безропотно откинула капюшон, позволяя убедиться, что это действительно она. Эту меру предосторожности — откинутый капюшон — стража всегда строго соблюдала по отношению к хорошеньким фрейлинам и была на этот счет неумолима.

— Это и в самом деле малышка Андольф, — сказал один. — Ты чего такая перепуганная?

— Ты разве забыл, — напомнил второй, — как ей маркграфиня Эрна грозила? Верно говорят, страшнее бабы зверя нет. Нешто она не шутила?

Лея помотала головой.

— Проводить?

Она кивнула, боясь выдать свой страх зубовным стуком. Стражник взял ее чемоданчик, она уцепилась за его локоть и выбралась из приворотной ниши на улочку.

Почти сразу до их слуха донеслась подкованная конская поступь.

— Кто идет? — взревел добровольный защитник. Другой вышел на два шага вперед и взял протазан наперевес. Из тумана ответил голос лорда Грэя, и Лея перевела дух. Три лошади и два всадника. Свободная лошадь шла под дамским седлом. Стражники отступили.

— Насовсем, птаха?

— Похоже, что так. Спасибо, господа, и прощайте.

— Ладно, удачи! Мы тебя не видели. — И они с аппетитом расцеловали ее в обе щеки. Лея и не подумала протестовать: их сивушный и табачный запах показался ей почти родным.

Они подумали, будто она сбегает с мужчиной. Ну и пусть. В сущности, это почти правда. Спутник лорда Грэя спешился и подсадил Лею в седло, плетенка ее была умело приторочена сзади, образуя нечто вроде высокой луки, на которую удобно опереться. Кони тронулись с места, она оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть напоследок, как туман наползает на лица стражников — последние знакомые лица, оставляемые ею за спиной.

Потом пришло время взглянуть в лица спутников.

Лорд Грэй держался в седле почти неподвижно, поводья были намотаны на луку. Видимо, лошадью он управлял незаметными движениями коленей, и вообще он выглядел так, будто досыпал верхом. На присоединившуюся к маленькому отряду Лею он обращал внимания не больше, чем на галку на заборе. Чего не скажешь о его спутнике, по виду — слуге, несколько первых секунд прямо-таки не сводившем с девушки глаз.

— Раньше я не замечал за тобою страсти дважды наступать на одни и те же грабли.

Лорд Грэй пожал плечами и с видимой неохотой приоткрыл глаза.

— Грабли далеко не одни и те же, Оттис. И, по-моему, мисс Андольф совсем не похожа на грабли. Может быть, маленький гребешок…

— Та тоже не была похожа… Вначале.

— Это Оттис. Мой оруженосец, помимо всего прочего, — сказал лорд Грэй с комическим вздохом, снисходя до того, чтобы пояснить для Леи невероятную наглость, какую он вынужден терпеть.

Лея взглянула в лицо Оттиса со смешанным чувством любопытства и некоторой боязни. По ее мнению, так мог выглядеть Харон. Узкое лицо с выразительными хрящами, крупный крылатый нос, длинная костистая нижняя челюсть, пронзительные светлые глаза под тяжелыми бровями, густая шапка сивых волос, подстриженных в кружок. Ростом этот детина, пожалуй, превосходил своего лорда, руки у него были как лопаты, а ноги — как весла. Улыбке его и конь бы позавидовал.

— И что же такое это «все прочее»? — полюбопытствовала она только ради того, чтобы голос ее звучал.

— Эта ошибка природы претендует на право зваться моим внутренним голосом, — отозвался лорд Грэй. — Не считая того, что он — мой молочный брат. Слыхал я, однако, байку, будто не только молочный…

— Но мы никогда меж собой этого не выясняли, — вновь встрял в разговор «внутренний голос», явно пренебрегая главной добродетелью существ подобного рода: их особенно ценят, когда они молчат.

Лорд Грэй еле заметно кивнул, будто соглашаясь с Оттисом, и вновь погрузился в молчание. Копыта ступали по камню, Лея чувствовала на себе изучающий взгляд оруженосца и сама была немало заинтригована последним полушутливым утверждением. Разумеется, она не преминула их сравнить. Что-то общее в них безусловно было: в тонком вырезе широких ноздрей, в удлиненной нижней челюсти, в фактуре волос и пропорциях скелета, какая-то лошадиность, придававшая лорду очарование пикантности, а в слуге доведенная до абсурда. Сперва последний внушал страх, потом же, привыкнув, на него нельзя было смотреть без улыбки. Их кровное родство скорее всего действительно имело место, и, похоже, не доставляло им хлопот. Разрешив для себя сей деликатный вопрос, более Лея к нему не возвращалась.

У нее никогда не было проблем с верховыми животными. Еще живя дома, она часто ездила с братьями на прогулки и, откровенно говоря, ее не смутило бы даже мужское седло. Как ни странно, легкая пикировка лорда и слуги ее успокоила: она не боялась людей с чувством юмора. С таким чувством юмора, которое подразумевает ее участие в нем на равных, а не в качестве жертвы. Улочки разматывались вниз, центр сменился окраиной. Уже маячили впереди плавающие в тумане островерхие башни, меж которыми угадывался провал городских ворот, отпертых для входа и выхода несколько минут назад.

Оттуда тянуло ознобом и жутью свободы. Что-то сладко пело ей оттуда, что там она станет человеком и обретет то, чего подсознательно желала всю жизнь: уважение и самоуважение.

Однако меж их маленьким отрядом и воротами стояла преграда. Те, кого им меньше всего хотелось бы видеть.

На этот раз Эрна фон Скерд присутствовала здесь собственной персоной. Она сидела в мужском седле, вся в черной коже и замше, а за нею и вокруг нее толпился отряд головорезов. Кони переминались, позванивая сбруей, и выдыхали пар, а оставленные ими на булыжнике мостовой знаки говорили о том, что топтались они здесь уже некоторое время.

Самым успокаивающим во всей этой картине, выхваченной ее моментальным испуганным взглядом, был вид огромной рукояти палаша Оттиса, лапой его отполированной до блеска. В один неуловимый миг — она не смогла бы сказать, когда именно — Лея оказалась зажата меж обоими своими спутниками: Оттисом справа и лордом Грэем слева. Они не нуждались в словах, чтобы объясниться, и девушка обнаружила, что, будучи принята в их кружок, наделена теперь тем же даром. Совершенно очевидно, что они будут выжидать, пока настанет подходящая минута, а тогда пойдут на прорыв и увлекут ее за собой. Сейчас же она словно пряталась меж двух каменных стен.

Из бойниц воротных башен повысовывалась стража.

Это слегка успокоило бы Лею, имей она в эту минуту способность здраво рассуждать. Эрне фон Скерд не было никакого смысла учинять кровавое злодеяние на глазах у стольких свидетелей. А вот скандалить при свидетелях она обожала: она была крайне изобретательна на оскорбления и могла рассчитывать, что зрители оценят плоды ее остроумия и разнесут их по свету, умножая тем самым число потешающихся над ее врагом.

Она вызывала настолько же сильное отвращение, насколько была красива.

— Ты покидаешь город тайком, как вор? — нарочито удивилась она. — Неужто боишься мести тех, кто ставил на тебя и был разочарован? Или, может быть, ты боишься, что будет запятнана твоя безупречная репутация старой девы?

Среди брави пронесся неуверенный гоготок. Лорд Грэй молча смотрел на фон Скерд. Очень спокойно. Так, что Лея болезненно остро ощутила неровное биение пульса жизни вокруг себя: вздымающиеся бока лошадей, которых принуждали стоять на месте, движения глаз Оттиса, оценивающего расположение засады, скольжение складок ткани по эфесам и даже напряженное внимание стражи, лежащей животами в окнах.

— Спрятал в карман своего подставного цыпленка, чтобы мои мальчики ее не распластали?

— Я видел ее с мечом, — отозвался лорд Грэй тем негромким голосом, который особенно хорошо слышен в перебранке. — Она лучше тебя, а потому я предложил ей ученичество.

Лея поняла: ей выдался случай убедиться, что словом он бьет редко, но не менее метко, чем сталью. Он знал слабые места своей противницы и колол хирургически точно. А держать удар Эрна не умела. Похоже было на то, что самой ей довелось побегать за великим лордом, прежде чем он взял ее в ученицы. А Лея даром получала все, что фон Скерд полагала причитающимся себе.

— Ты! — Она ткнула пальцем в Лею. Все ее жесты были нарочито, отрепетированно вульгарны. — Головка не закружится, бабочка? Иллюзии рекомендую оставить дома. Ты быстро соскучишься в Винтерфилде. В этом медвежьем углу возможностей для секса у тебя не будет. Он не спит с ученицами.

— Да он бы, может, и спал, — подал голос кто-то из тех, обретающихся за ее спиной. — Если бы мог…

На этот раз бодрый гогот брави распугал голубей с верхушек башен. Эрна расцвела, но она сделала грубую ошибку. Она наехала на фрейлину. Пока она ее пугала, Лея молчала и жалась за чужими спинами, но в ответ на подобные выпады ее острый локоть выставлялся рефлекторно.

— На твоем месте, — впервые обращаясь непосредственно к грозной фон Скерд, произнесла благовоспитанная Андольф, — я не стала бы так громко кричать, что меня отвергли.

Эрну как будто ударили крышкой гроба. Из-за спин ее команды донеслись сдавленные всхлипы привратной стражи. Свирепо обернувшаяся маркграфиня встретила оловянные глаза, выпрямленные спины и преувеличенно постные рожи своих прихвостней.

— Ай да браво! — вполголоса сказал Оттис. — Я же говорил, против бабы — только баба!

Лорд Грэй молчал, но, судя по смеющимся глазам, получил редкостное удовольствие. В эту минуту Лея полностью разделяла его чувства: в самом деле, кто же любит глупых и злобных женщин?

Однако Эрна фон Скерд и раздавленная норовила ужалить. Сделав своре жест оставаться на местах, она спешилась и, чеканя звонкий шаг, пошла через привратную площадь к тесной группке своих врагов. Лающая собака не кусает, но сейчас Эрна молчала. Лее стало по-настоящему страшно. Какая, право, жалость, что маркграфинь не топчут лошадьми!

И тут она стала свидетельницей случая странного и непонятного, разгадка которого лежала не здесь и не сейчас. Наверное, где-то в Винтерфилде, или как его там…

Когда маркграфиня фон Скерд остановилась перед самыми лошадиными мордами, обдаваемая паром дыхания, маска цинизма стекла с ее лица, словно вода при умывании. Дорогу им преграждала хрупкая юная женщина с пухлым капризным и беспомощным ртом и красивыми умоляющими глазами. Смотрела она на Лею Андольф.

— Ты жить не будешь, — сказала Эрна почти нежно. — Помяни мое слово. Но не сейчас. Сперва ты станешь несчастна. Об этом не мне заботиться. Может быть, через полгода ты захотела бы подружиться со мной. Только поздно.

— Гадина, — прошептал Оттис так, что услышала только Лея. — Так бы и развалил ее надвое.

Даже без взгляда в лицо лорда Грэя, впрочем, такое же каменное, как и всегда, Лея почувствовала его дикую, неизбывную боль, вызванную, видимо, этим ее превращением. Как будто Эрна всадила ему пику в грудь и сейчас медленно ее поворачивала. Во всяком случае, выглядела она так, будто отыгралась начисто.

Неторопливо она отошла с дороги, повинуясь ее знаку, брави расступились и позволили путникам проехать к воротам. Очень долго затем не было слышно ничего, кроме звяканья подков о камень и редкого фырканья лошадей.

 

9. Дорога на Винтерфилд

Так уж получилось, что про это их путешествие и сказать-то нечего, кроме того, что погода была хорошая.

В городе, на его узеньких улочках, стесненных каменными боками домов и просвистанных ледяными ветрами, приметы весны чувствовались не столь явно, как здесь, на королевском тракте, ведущем с юга на север через всю страну. Немногий остававшийся на его обочинах снег слежался и почернел, его ноздреватая поверхность, оттаивая за день и подмерзая за ночь, покрылась изысканным ледяным кружевом изумительной красоты.

От коричневой комковатой влажной земли валил пар, в кронах деревьев среди набухающих почек суетились ранние грачи, тянущиеся вдоль дороги озимые поля зеленели пробивающимися всходами. Под копытами чавкала жидкая грязь, а повисший в воздухе аромат весны был пьянящ и стоек. Низкие облака, гонимые сильным южным ветром, обгоняли их и уносились за скрытый деревьями горизонт.

До сих пор Лея наивно полагала, что лорд ранга Грэя путешествует по королевским дорогам только в окружении пышной свиты и в сопровождении обоза, под развернутыми знаменами, предшествуемый трубачами и герольдами, выкликающими его имя. Однако тут она впервые столкнулась с простодушным нежеланием лорда Грэя обременять себя тем, в чем он непосредственно не нуждался. Они не торопились, опасливо сторонясь, когда приходилось пропускать несущуюся сломя голову королевскую почту, обмениваясь редкими замечаниями насчет погодных примет и видов на урожай, а больше помалкивая и глазея по сторонам. Наверное, никто не воспринимал их иначе, чем немолодого и не слишком богатого дворянина, едущего в соседний городок по какому-то скорее всего судебному делу в компании слуги и дочери-наследницы. Дочери, а не любовницы или молодой жены, потому что тех обставляют иначе и транспортируют в колясках и каретах.

Путь этот, по-видимому, был ими наезжен. Ни разу не находились они в дороге дольше, чем тянулся световой день, и останавливались на ночь в маленьких респектабельных гостиницах, где их хорошо знали и были им рады. Ужинали они обычно в общем зале, но в стороне, в тихом уголке, создававшем видимость уединения.

Пища не отличалась изысканностью, но была в самый раз вкусна и обильна. В последнее время фрейлину Андольф уже тошнило от устриц, конфет и шампанского, по недоразумению считающегося дамским вином, и, скажем, куриная грудка с картофелем или суп из баранины пришлись ей в самый раз по вкусу. Однако после недели подобных «дорожных лишений» она обнаружила, что корсет стал ей чуточку туговат. Некоторое время она терпела причиняемые им неудобства, затем, чувствуя себя преступницей, стала понемногу ослаблять шнуровку. А потом, словно бросившись головою в прорубь, и вовсе от него избавилась! И никто ничего не заметил.

Ни разу не ночевала она, съежившись на лавке в каком-нибудь зале, полном храпящих возчиков. Ей всегда предоставлялась отдельная комната: Оттис тщательно проверял запоры на ставнях и то, чтобы прилегали они так плотно одна к другой, чтобы снаружи невозможно было бы поддеть крючок ножом, лично заглядывал в сундук, шкаф и под кровать, сам зажигал лампу у изголовья и выяснял, достаточно ли в ней масла на всю ночь. Всякий раз он напоминал ей про засов, а в первый же вечер, ухмыляясь, поинтересовался, умеет ли она хорошо, громко и вдохновенно визжать. «Невизглива родилась, — отвечала она, — но для дела могу постараться». Она сильно и небезосновательно подозревала, что на ночлег это чудовище устраивается на пороге ее комнаты.

Как выяснилось, завизжать в случае внезапной угрозы она бы все равно не смогла. Она спала как убитая.

Как в детстве: в тепле и чистоте, в тишине и одиночестве. И каждый раз утром и вечером в единоличном ее распоряжении был кувшин холодной и котел горячей воды.

Вставать приходилось чуть свет, тут уж ничего не попишешь, но она к этому привыкла, а отбой в сравнении с насыщенным балами и маскарадами дворцовым расписанием и вовсе был ранехонько. И ей казалось, будто время обратилось вспять.

В первый же вечер, во время обязательной инспекции ее комнаты, она отозвала Оттиса подальше от распахнутой двери и вполголоса поинтересовалась, насколько тяжело ранен лорд. Теперь, когда не было нужды пускать кому-то пыль в глаза, доказывая свою неуязвимость, стало заметно, что движения причиняют ему боль. Лея очень сомневалась в том, что путь верхами идет ему на пользу, однако эта тема, по-видимому, даже не обсуждалась. Лорд Грэй испытывал детское отвращение к телесной немощи, одна мысль сделать ей даже небольшую уступку приводила его в исступление.

«Внутренний голос» оказался более словоохотлив, чем ожидалось. Во всяком случае, даже если и существовал запрет на обсуждение темы ранения, то он на него откровенно плевал.

— Не умрет, — сказал он грубовато, плюхаясь на низенький табурет и глядя на нее снизу вверх. О его согнутые колени, кажется, можно было оцарапаться. — Хотя, конечно, будь ему на двадцать лет поменьше, заживало бы куда побыстрее. Полосной разрез поперек живота: какая-то сволочь в неразберихе свистнула наотмашь самым кончиком шпаги. Ах, не было там меня! Вдвоем мы бы их всех сложили в переулке. Ну да Грэй и с этакой прорехой в шкуре раскидал их, как котят. Больше всего, скажу я вам, его заботило, чтобы никто ни о чем не пронюхал. Нам, видишь ли, не хотелось, чтобы молва прошла, будто и он уязвим. Ну и потом — каков психологический финт для того, кто стоит за этим дельцем! На него восьмерых бретеров спустили, а он вот как ни в чем не бывало в финале дерется. Задумаешься! Тот, кто о ране знал — тот, кто ее нанес! — пошел со своим знанием и со своею гордостью прямо в ад. Сам я ему эту рану и промыл и зашил, и перетянул его так туго, как… ну, в общем, как барышню корсетом. Ожидалось же, что ему назавтра с Эрной в финале встречаться. А это, учитывая нашу пикантную кровавую подробность под ребрами, превращалось в весьма неприятную проблему. Скручивания корпуса и напряжения пресса нам не показаны. Уж ей бы он не сдался, и шанс у нее имелся верный. Так что, мисс Андольф, учтите, вы оказали ему услугу, и с него причитается.

— Но ведь рана может воспалиться, — заикнулась Лея, в спешке выгребая из самых пыльных чердачных закоулков медицинские познания.

Оттис махнул костлявой лапой.

— Ответственно заявляю, ничего у него не воспалится. Я промываю и перевязываю эту штуку каждый день дважды, как бы он ни шипел и ни плевался ядовитой слюной. Наша самая главная проблема в том, что, как и все, уверовавшие в собственную неуязвимость, он паршиво переносит боль. У него от нее делается депрессия, он целыми днями молчит и не оказывает хорошеньким барышням того внимания, на какое они имеют полное право. А вообще-то, — он подмигнул, — лорд у нас вполне приемлемый.

И отправился вниз, пить с возчиками пиво и набираться местных сплетен.

— Сегодня будем дома, — сказал лорд Грэй. — Часам к трем пополудни.

— К четырем, — тут же отозвался Оттис.

Последовала небольшая перебранка меж лордом и его «внутренним голосом», к которой Лея осталась равнодушна. Она давно уже догадалась, что Винтерфилд близится: дело в том, что на их скромный кортеж начинали оглядываться. Работавшие на полях арендаторы кланялись, проезжавшие навстречу приподнимали шляпы, и она ловила на себе взгляды, полные недоуменного интереса. Такого не случалось в чужих землях, где всем было на них в принципе наплевать.

— Если вы не возражаете, — предложил Оттис, — я бы поскакал вперед. Надо же предупредить Брего, и все прочее…

— Валяй, — улыбаясь, разрешил лорд. — Обрадуй «прочее».

Оруженосец конфузливо потупился, а затем врезал пятками по бокам своего жеребца, такого же огромного мосластого монстра, как и он сам, и вскоре его скрыли корявые тополя, окаймлявшие извивающуюся дорогу.

Раны, нанесенные войной этой земле, за полтора десятилетия затянулись.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Лея.

Лорд Грэй неожиданно ухмыльнулся.

— Не надейтесь, мисс Андольф. По приезде в Винтерфилд я спущу с вас семь шкур и сгоню сорок потов. И буду делать это ежедневно.

— Я вас разочарую, — отвечала она, улыбаясь и метя в тон. — Я глупа и ленива. Вы прогоните меня через два дня.

— Не надейтесь, — повторил он. — Я из вас сделаю чемпионку. Будете отлынивать — выпорю вожжами. Вас в детстве не пороли?

Она помотала головой, уже открыто смеясь. Дул резкий встречный ветер, она стянула шнурок капюшона вокруг разгоревшегося лица.

— Нет. Отец относился ко мне… скажем так, с трепетом. А вот с братьями я дралась всерьез и на равных, без всяких там девчоночьих штучек с ногтями.

— Охотно верю, — откликнулся лорд Грэй, и она поймала на себе брошенный искоса оценивающий взгляд. По счастью, дальше краснеть было некуда. — Вот Винтерфилд.

Она взглянула в направлении взмаха его руки. Дорога, петляющая меж полей, тронутых зеленью всходов, вела к замку, антрацитовой глыбой возвышавшемуся над пока еще безлиственной рощей. Замок как замок, древнее воронье гнездо, вполне под стать одинокому вдовствующему сычу. Она, однако, усомнилась в этой характеристике при виде искорок юмора в его глазах.

— Не думаю, чтобы маркграфине фон Скерд удалось взять Винтерфилд штурмом, — заметила она.

— Может, и удалось бы. Но не с теми силами, какими она располагает. Вы не устали?

— Не так чтоб очень.

— Сейчас три часа, — сказал лорд Грэй, взглядывая на солнце. — Мне бы не хотелось, чтобы Оттис выиграл наш маленький спор. Как насчет небольшого галопа?

Они влетели во двор, когда там вовсю кипела суматоха. Лее стало совершенно очевидно, что лорд хотел избежать торжественного церемониала встречи, и эта мелкая пакость вполне ему удалась. Слуги, которых не успели выстроить шпалерами, с немалым удовольствием сбились в кучку и приветствовали лорда вразнобой, но бодро. На шум из разверстой пасти парадного входа выбрался маленький старичок в черном бархатном камзоле, расшитом по кокетке крупными, черными же бусинами.

Вторую основную часть его костюма составляли короткие брюки, ноги были обуты в туфли с пряжками и обтянуты безукоризненными белыми чулками. Головой он шевелить не мог: шея его была закована в огромный гофрированный воротник а-ля мельничный жернов, вышедший из придворной моды лет сорок тому назад. Пряди седых волос спускались на воротник, обрамляя маленькое сморщенное личико, а из них, как остров из океанских волн, вздымалась огромная глянцевая лысина. Он походил на удрученную возрастом, но полную сдержанного достоинства белую мышь, ставшую неотъемлемой частью местного уклада.

— Здравствуй, Брего, — сказал старичку лорд.

Тот поглядел на своего лорда снизу вверх с выражением крайнего возмущения.

— Здравствуйте и вы, съер Грэй, — титулуя лорда на северный лад, ответствовал мажордом — а именно такова была его должность здесь. — Мое пожелание здоровья вам, в отличие от вашего, искренне. Вы, по всей видимости, желали бы как можно скорее проводить на кладбище мой гроб. Что вам стоило отправить Оттиса вперед себя хотя бы с утра? Что я мог сделать, если только полчаса назад узнал о том, что у нас в гостях будет юная леди?

— Я не леди, — заикнулась Лея. — Мой отец не входит в палату лордов…

— Мисс Андольф, — начал лорд Грэй, но ему и рта не дали раскрыть.

— Для меня любая дама — леди, — безапелляционно заявил Брего. — Особенно же столь юная и прелестная, как вы. Вот что, съер Грэй, по вашей вине и невоспитанности я успел вскипятить только один котел. Так что ваша очередь в баню — вторая. Будете ждать. Мисс Андольф, — Брего церемонно поклонился, — прошу вас…

И ей ничего не оставалось, кроме как пойти за ним следом.

— Я в этом доме не хозяин, — лицемерно вздохнул лорд и поплелся за ними по лестнице.

В большом холле замка тоже дым стоял коромыслом.

Там спешно вешали новые шторы: льняные, в крупную, белую с коричневым клетку. Пылали оба камина. Стол, накрытый хрусткой накрахмаленной скатертью, тянулся через весь зал и был уставлен хрусталем и серебром. Туда-сюда сновали горничные и поварята. Лея подумала было, что вся эта роскошь входит в ритуал встречи лорда, вернувшегося после долгой отлучки, но услыхала, как он присвистнул за ее спиной.

— Это еще что?

— Но у нас же гостья! — с неколебимым знанием того, как должны вершиться ритуалы жизни, воскликнул Брего. — Следуйте за мною, прекрасная леди, я покажу вам вашу комнату.

— Я ничего не понимаю, — прошептала Лея.

— Зато я слишком хорошо понимаю, — буркнул в ответ лорд Грэй, и на этом тему сочли исчерпанной.

Брего, не останавливаясь и не оборачиваясь, торжественно выступал по лестнице вверх, Лея вынуждена была сохранять тот же темп. Присутствие лорда Грэя ощущалось за спиной.

— Вы будете жить здесь, — торжественно возвестил мажордом, кладя ладонь на ручку двери. Однако реплика эта потонула в возмущенном вопле лорда:

— Это уж слишком, Брего!

Мажордом развернулся к своему господину, выцветшие голубые глазки его метнули молнию ярости отчаявшегося человека. Белая мышь показала зубы.

— Это лучшая комната в доме, — сухо отчеканил он. — Я уже приготовил ее для леди. — Последовал непременный поклон в сторону Леи. — Неужели же вы допустите, чтобы она сидела на чемодане, покуда все будет переделываться?

— Почему бы и нет? — пробормотали оба его визави, но Брего продолжал напористо и неумолимо:

— А кроме того, Я СЧЕЛ, что эта комната нуждается в присутствии юной леди! И то же самое я скажу обо всем этом доме, о поместье и о…

Видимо, в Винтерфилде рукоприкладство было не в ходу. Лорд Грэй довольствовался выражением лица. Брего счел благоразумным не продолжать, но с позиций своих не сошел и распахнул перед Леей дубовую дверь.

— Входите, мисс Андольф, располагайтесь, живите и чувствуйте себя как дома.

И, преграждая путь лорду, сунувшемуся было следом:

— А вот теперь попробуйте выгоните ее отсюда!

Да, переступившей порог Лее вовсе не хотелось выходить. Это была узкая длинная комната с широким и низким окном против двери, выходящим на закат, и сейчас, в предвечернее время, всю ее заливало золотом садящееся западное солнце. По низу, вдоль окна шел каменный карниз, прикрывая его от возможных стрел осаждающей армии: очень уж привлекательной должна бы была казаться вражеским лучникам эта мишень, нарушавшая единство архитектурного стиля суровой твердыни, где по статусу были положены лишь узенькие, не дававшие света бойницы.

Невысокий сводчатый потолок создавал ощущение уюта, стены были побелены и красиво контрастировали с балками и рамами и ухоженной блестящей мебелью темного дерева: сундуком, шкафчиком, столиком с бронзовыми начищенными кувшином и тазом для умывания и удобным креслом с подушечкой. Поперек комнаты, под самым окном стояла узкая кровать, застеленная свежим бельем с вышитыми на нем монограммами. На одной стене висело зеркало в подходящей раме, на другой — распятие. Внутреннюю зимнюю раму уже выставили. Глаз не зацеплялся ни за одну чужеродную вещь.

На каменном полу лежал ковер в теплых красно-коричневых тонах. От вделанной в стену изразцовой печи исходило приятное тепло, а топка располагалась где-то не в этой комнате. Лея вопросительно обернулась к лорду Грэю, плечом подпиравшему косяк. Глаза его были опущены. По-видимому, у него имелись веские причины протестовать против ее проживания здесь, и они не имели ничего общего с невоспитанностью.

— Да ладно, — сказал он. — Извините меня. В чем-то Брего, разумеется, прав.

И она догадалась, что это была комната Карен Грэй.

 

10. Размеренная деревенская жизнь

Наутро после приезда ей позволили выспаться всласть, но стоило ей открыть глаза и решиться дернуть плетеный шнур звонка, как на пороге возникла молодая горничная со славным круглым лицом, на котором немного странно смотрелся длинноватый нос уточкой. Однако не нос был в ее внешности самой замечательной деталью. Она пребывала в том особенно красящем женщину умиротворенном состоянии, когда взгляд устремлен в себя, и она ощущает себя уже не одним человеком… правда, еще и не вполне двумя. И пребывала она в этом состоянии уже довольно продолжительное время: в узком пространстве комнаты Лее нипочем не удалось бы проскользнуть мимо нее. На ней было платье из темно-красной шерсти, ширина юбки и количество складок которого говорили о том, что лорд Грэй не скуп, среди оборок крахмального чепца таились тени глубокой синевы.

— Доброе утро, — приветствовала она розовую Лею, глядя на нее добрыми коровьими глазами. — Меня зовут Глави. Я буду прислуживать вам, пока смогу, — простодушно добавила она, кладя руку на необъятный живот.

Ну что ж. Вот вам и разгадка похвальной стойкости Стража Северных Границ. Зачем ему Эрна фон Скерд, это ходячее извращение, с ее чудовищным характером, когда «вокруг полно крестьянок»? Вполне естественно для любого отгоревшего первыми страстями мужчины всем соблазнам этого рода предпочесть такую вот немногословную, мягкую и нетребовательную Глави.

— Маркграфиня фон Скерд тоже жила в этой комнате?

— Боже упаси! — Глави небрежна обмахнулась крестом. — Уж не знаю, как съер Грэй, но мы эту штучку раскусили сразу. У нас тут был настоящий праздник, когда удалось от нее избавиться. Даже сейчас приятно вспомнить, как съер ее за ворота выставил.

— Насколько я поняла, она к нему клинья подбивала?

— Не то слово — подбивала! Она ж ему на шею вешалась.

Убедившись, что тайны в этом деле уже как будто и нет и что житейская интуиция пока ее не подводит, Лея выбралась из-под одеяла, умылась, оделась, причесалась и, спустившись вниз, в холл, вступила в свою новую жизнь.

В первые дни по приезде в поместье лорд Грэй оказался по горло занят. За период его месячного отсутствия накопилось немало дел, требующих, чтобы он лично уделил им внимание. Помимо участия в ежегодном Королевском фестивале, что было, собственно, его личным удовольствием, лорд Грэй утрясал в столице вопросы о возможности снижения налогового бремени, которое несла его провинция, и теперь магистрат ожидал от него отчета о достигнутых компромиссах с властями. Всплыли также некоторые тяжбы, подлежащие рассмотрению в личном суде лорда. В отличие от буйной и развеселой столицы общественная жизнь здесь, на Севере, вершилась по утрам, размеренно, но неумолимо и неотложно, а потому завтракать Лее приходилось в одиночестве.

Год — срок небольшой, попусту транжирить дни было бы слишком большой роскошью, и после завтрака она облачалась в старую тунику и лосины, связывала волосы на затылке в тугой узел, и с нею занимался Оттис.

Начали они не с фехтования. Совершенно очевидно, что не всегда на боку у нее будет висеть меч, а если и так, то далеко не все обстоятельства позволят ей вовремя его обнажить, а потому Оттис показывал ей разнообразные захваты, сперва обычные, те, какие нападающие применяют не думая, ожидая встретить беззащитную жертву, а затем — хитрые, на тот случай, когда лиходей заведомо знает, с кем связался, и способы высвобождения из них. Искусство это требовало глубокого знания анатомии вообще и возможностей собственного тела в частности, способности концентрироваться на отдельной конечности и мгновенно переливать в нее силы всего организма. Он учил ее компенсировать недостаток физической мощи быстротой, внезапностью и нетрадиционностью проводимого контрприема, безболезненно падать и вскакивать как каучуковый мячик, едва коснувшись земли. А то и вовсе не вскакивать, потому что нападающий интуитивно считает падение противника вкладом в копилку своей победы и хоть чуть-чуть, но расслабляется, ожидая, что противник для того, чтобы продолжить сопротивление, якобы непременно должен сперва подняться. Но если уж ты упал, то не спеши. Уязвимее всего ты и будешь в момент подъема. Есть масса приемов, которые можно провести сидя и даже лежа, особенно имея в виду болевые точки. С обычной своей лошадиной ухмылкой Оттис сообщил ей, что в системе женской самообороны запрещенных приемов нет. Она с удивлением узнала, что наружное ребро ее ладони смертоносно и что головою можно не только думать или носить нарядную шляпку, но и заставить противника собирать зубы в придорожной пыли. Когда она уже овладела некоторой суммой навыков, она обнаружила, что ей не показали ни одного приема, в исполнении которого доминировала бы физическая сила.

Так она проводила время до обеда, и не сказать, чтобы подобная жизнь была ей в тягость. Тело, и до того привыкшее к физическим нагрузкам, наливалось певучей радостью. Она вовсе забыла, что такое корсет.

Вне зависимости от формы ее одежды отношение слуг к ней оставалось приветливым и уважительным. Она пару раз задумывалась, не обязана ли она этим контрасту, представляемому ею с фон Скерд?

К обеду она переодевалась в одно из своих неброских платьев и из Леи и «ты» вновь становилась мисс Андольф и «вы». Тогда же возвращался лорд Грэй, они вместе обедали, он делился с нею курьезами судебных разбирательств, иногда шутливо, а иногда всерьез негодовал на претензии магистрата, самовольно перераспределявшего средства, отчисляемые от налогов на нужды его региона. Слишком мало, по мнению лорда, представлявшего в своем округе высшую военную власть, оставалось на долю пограничной заставы: бюргеров избаловал неслыханно долгий промежуток мирной жизни.

После обеда ей предоставлялось на выбор либо три часа свободного времени, в течение которых Лея могла спать или читать, либо верховая прогулка вместе с лордом Грэем. Она благоразумно предпочитала придерживаться его привычек и сопровождала его, когда он объезжал своих арендаторов, выясняя их нужды в той части, в какой они зависели от него, или просто расслаблялся движением на природе. Ее глубоко поразили его познания в сельском хозяйстве, и варясь в том же котле, она стала понимать, почему он считается хорошим лордом.

Он разбирался во всем, от чего зависело благосостояние его округа, и как следствие — его самого. Он добровольно уступил городскому магистрату и сельской общине те из своих полномочий и связанных с ними обязанностей, без которых смог обойтись. Он быстро соображал, четко формулировал свои требования, был доброжелателен к тем, кто от него зависел, и не терпел вранья. Фрейлины и впрямь показали себя круглыми дурами, полагая, что лорд такого ранга должен тратить свою жизнь на беготню за сельскими юбками. Даже если бы он и был к этому расположен, при таком напряженном графике у него все равно не оставалось на них времени.

От нечего делать она внимательно слушала его беседы с арендаторами, вникала в суть доселе чуждых ей вопросов и просьб, вскоре ее присутствие рядом с лордом стало как бы само собой разумеющимся, а его небрежное «как вы думаете, мисс Андольф?», обращенное к ней прилюдно, заставило ее раздуваться от гордости целых два дня… пока не было повторено, уже по делу.

Возвращаясь в Винтерфилд, они ужинали. Вопреки той жизни, которую она здесь вела, а может быть, именно благодаря ей, Лея не собиралась забывать, что она — привлекательная молодая дама. Для вечеров она после тщательной инспекции выбрала одно из своих ненавязчивых платьев: лиф его с полудлинными рукавами был из черного бархата, с неглубоким девическим вырезом, открывавшим ключицы, талия завышена чуть не под грудь, а юбка сшита из тяжелого, черного же шелка, оживленного ребяческим крупным белым «горохом», почти не расклешенная, с глубокой встречной складкой спереди и сзади. Она целый вечер пришивала крохотный бархатный бантик на место соединения юбки и лифа, по-иному причесывалась, поднимая волосы вверх, в валик, подчеркивающий грациозный изгиб шеи. Пусть она не рассчитывала на ухаживания, но улыбка в глазах лорда Грэя помогала ей чувствовать себя в ладу с миром.

Она знала, что на нее приятно смотреть. В любом случае, та мера кокетства, на какую она отваживалась, видимо, считалась им вполне допустимой.

Готовили в Винтерфилде хорошо, без изысков и излишеств, очень уж тонким и капризным вкусом хозяин не отличался. Пища была та, что зовется «деревенской», какую рекомендуют, когда надо поправить здоровье. Вино подавалось только к ужину, и то не больше бокала. Она выпила здесь больше молока, чем даже в детстве.

Потом, после ужина, они уединялись в кабинете-библиотеке, где лорд Грэй усаживался за стол, читал и писал письма, набрасывал план очередного выступления в магистрате или рылся в книгах в поисках юридического прецедента какой-нибудь особенно заковыристой тяжбы. Лея, подобрав под себя ноги, устраивалась на бархатном диванчике с анатомическим атласом. В первый вечер, когда лорд Грэй бесцеремонно сунул ей в руки эту тяжеленную книжищу, она была шокирована ее откровенными красочными картинками до немоты. Затем, вникая во взаимодействие человеческих мышц, костей и сухожилий, в расположение нервных узлов, она обрела зрелую способность рассматривать «картинки» не с точки зрения сдавленно хихикающей фрейлины, а глазами профессионала, чья жизнь зависит от суммы навыков и знаний. Это было ей необходимо. Потом, опережая практику, пошли книги об оружии разных народов и учебники, описывающие разные стили бокса и борьбы. Здесь она усмотрела возможность кое-чем удивить даже Оттиса, а потому изучала их придирчиво и тщательно, по многу раз прокручивая в уме особенности описанных приемов.

Память у нее была хорошая, и тело ей повиновалось.

С некоторых пор, а со временем все чаще, лорд Грэй завел моду огорошивать ее внезапным вопросом, казалось бы, никак не относящимся к ее занятиям настоящего момента. Что-нибудь из агрономии, юриспруденции или метеорологии. В первый раз она даже подумала, что он просто высказал вслух терзавший его вопрос, и не обратила на него ни малейшего внимания. Нетерпеливое «я к вам обращаюсь, мисс Андольф» стегнуло ее, как кнутом.

— Я не знаю, — растерянно отозвалась она.

— Там, на полке, стоит томик Гебориуса, — сказал лорд Грэй. — У него это должно быть. Будьте так добры, взгляните.

Выраженному в подобной форме пожеланию противиться было невозможно. Лея вставала, рылась в книгах, листала их, мельком проглядывая страницы и мысленно браня переписчиков за корявый почерк, находила нужное и отчитывалась, будто на экзамене. Потом она уже и сама знала, в какой книге и где именно находится интересующая лорда информация, потом они как по волшебству стали раскрываться в ее руках на нужной странице, а вскоре ей и вовсе не приходилось подниматься с диванчика: ответы всплывали сами собой, она даже глаз от своей книги не поднимала. Когда она обнаружила, что подобная форма общения устоялась, до нее дошло, что и у самого лорда Грэя не могло быть иначе. На все вопросы, которые он ей задавал и в разрешении которых якобы нуждался, он прекрасно знал ответ.

— Зачем? — спросила она.

— Затем, чтобы вы научились управлять самым сложным хозяйством.

Ее брови взлетели вверх, но он продолжил, откидываясь на спинку кресла и переплетая длинные пальцы:

— Чтобы мне не стыдно было выдать вас замуж в самую знатную семью королевства.

Она минуту молчала, пока до нее доходил смысл сказанного.

— Мне кажется, в нашем соглашении об этом не было ни слова.

Пальцы хрустнули.

— Разве вы уже отказались от своих идеалов, мисс Андольф? Вы согласились сыграть по моим правилам, я решил, что будет справедливо и мне сыграть по вашим. Уверяю вас, я сосватаю вас лучше, чем ваш уважаемый отец, потому что у меня несравненно более широкий круг общения. И, разумеется, я не допущу ни малейшего ущерба вашей чести.

Ей нравилось, когда его глаза смеялись, но она терпеть не могла, когда потешались над ней. Вылетев из библиотеки, она от души приложила дверью о косяк и обнаружила, что стоит, прижавшись к стене, еле дышит от гнева и сжимает кулаки, рискуя проткнуть ногтями ладони.

— Ах ты… папочка!

 

11. Непутевый отпрыск клана Кадуцци

Утро не обещало ничего такого, что отличило бы его от прочих. Начиналось лето, яблони уже уронили свой бело-розовый майский наряд и стояли теперь сплошь усыпанные сжатыми кулачками завязей. Оттис нападал, Лея оборонялась, кружа на истоптанном песке маленького тренировочного дворика, устроенного в пределах каменной ограды замка Винтерфилд. Припекало, и Лея повязала лоб лентой, чтобы пот не заливал глаза: имея дело с Оттисом, не следовало упускать из виду ни одной минимальной мелочи, какая могла бы дать ему преимущество. Сегодня они отрабатывали возможности «обыкновенной палки», разумея под оной древко копья, рукоять алебарды, дышло или же попросту ручку метлы. Оттису уже удалось пару раз нижним концом своей дубинки подхватить ученицу под колени и вывалять в песке, и больше она не собиралась доставлять ему такое удовольствие. Потихоньку, осторожно передвигаясь по кругу и не сводя друг с дружки внимательных глаз, они время от времени оглашали дворик частым перестуком сухого дерева.

— Лорд едет, — сказал вдруг Оттис, останавливаясь и выпрямляясь. — Раненько сегодня. Кто это с ним?

Лея не поспешила оглянуться, отлично знакомая с этой старой как мир уловкой. Заметив, что она не поверила ему ни на грош, Оттис сделал демонстративный шаг назад и развел руки в стороны. Не бойся, мол. Лея из-под руки глянула на дорогу.

Приближавшихся всадников и впрямь было двое, второй — незнакомый. Конские ноги и животы покрывала обязательная пыль проселка. Копыта прогремели по настилу моста, который Лея на своей памяти ни разу не видела поднятым, и лорд Грэй вместе со своим спутником въехали во двор.

Огороженное место для занятий было сразу напротив ворот, миновать его приходилось в объезд, но этого не случилось. Лорд Грэй направил коня к загородке и спешился. Спутник его, чуть помедлив, последовал его примеру. Лея рассматривала его с уверенным, хотя и сдержанным любопытством старожилки, чуть ли не члена семьи, пока к неловкости своей не обнаружила, что внимание ее не только, но даже сверх меры взаимно.

Ее разглядывал юноша вряд ли старше ее самой, и смотрел он на нее так, что она сразу вспомнила и что на ней туго облегающие лосины, и докуда совершенно точно спускается нижний край ее туники. Это был придворный взгляд, она узнала его и внутренне ощетинилась, потому что в глубине души под влиянием жизненного уклада Винтерфилда уже отождествляла счастье с привольным покоем. Она вполне оценила моментальный взгляд, который молодой человек искоса бросил на нарочито невозмутимое лицо лорда Грэя: прикинул их разницу в возрасте и то, кем они могут приходиться друг другу.

— Похоже, — пробормотал он, но Лея и лорд Грэй услышали, — мое пребывание здесь не будет столь тягостным и мрачным, каким оно рисовалось вначале.

— Мисс Андольф, — сказал лорд Грэй, и знакомая усмешечка затанцевала в его глазах, — позвольте вам представить Романо Кадуцци, старшего сына и единственного наследника лорда Рэда, Стража Южного Предела…

Юноша склонил голову ровно настолько, насколько это было бы уместно перед «всего лишь мисс». Либо он не знал о ее статусе чемпионки, либо был к нему глубоко равнодушен.

— …но здесь происхождение ему не поможет. Мисс Лея Андольф, — завершил лорд Грэй церемонию представления. — Романо, как и вы, будет у меня учиться.

Он был горд и доволен, как кот, кладущий на колени хозяину жирную мышь: смотри, мол, что я приволок в дом.

Лея коротко кивнула. Юнец ей не понравился. Она терпеть не могла этот взгляд, выдававший дамского любимчика, Керубино, ни в чем не знающего отказа. И все же было бы глупо отрицать, что мальчишка непозволительно хорош собой. Черные кудри вились до плеч, пламенные глаза смотрели на мир так, будто он имел право взять в нем все, тонкость и совершенная красота лица и тела заставляли задуматься о многих поколениях прекрасных женщин, которых лорды Юга возводили на брачное ложе. Кожа у Романо была смуглая от природы, оливковая, не тронутая пока еще солнцем Севера, оставлявшим красноватый загар, и на фоне блистательной юности отчетливо стало видно, как легко и с каким достоинством несет свой груз лорд Грэй.

Лея дернула головой, вытряхивая песок из волос, и коварный Оттис выбрал именно этот момент, чтобы поймать ее руку выше локтя и дернуть к себе, чем и дал невольный выход ее раздражению. Палка все еще оставалась в ее руках. Подныривая под хватающую ее руку и таким образом неловко ее выворачивая, она нанесла обманный, но тем не менее свирепый удар в то самое уязвимое место, какое мужчина инстинктивно оберегает даже ценою поражения всего остального. Оттис отшатнулся, Лея обращенным к земле концом дубинки снизу вверх подхватила его опорную ногу под пятку, пружинистым проворотом корпуса усилила рывок, и верхний свободный конец еще добавил ему по пояснице. Здоровенный костлявый детина выше ее на две головы распластался в воздухе, как подброшенная морская звезда, пытаясь ухватиться за что-то невидимое, и грянулся оземь. Винтерфилд содрогнулся, а взметенный его падением песок, оседая, припорошивал распростертое тело.

— Вот только придуриваться не надо! — сердито бросила Лея, круто развернулась и пошла прочь.

Она упустила из внимания вопросительно поднятые брови лорда Грэя и то, как в ответ на этот минимальный жест Оттис, лежащий навзничь, чуть заметно покачал головой и, морщась, потянулся к пояснице.

— Опять, — прохрипел он, — научишь девушку ребром ладони разрубать жизненные проблемы?

— Я тоже учусь, — задумчиво заметил лорд Винтерфилда и окликнул Лею. — Мисс Андольф!

«Мисс Андольф» — до обеда? Это было что-то. Она обернулась.

— Вы достигли определенных успехов, мисс Андольф, — сказал лорд Грэй. — С завтрашнего дня я сам буду заниматься с вами.

Она причесалась, переоделась в платье и вышла на галерею, намереваясь спуститься к обеденному столу. Однако выход на лестницу ей уже преграждал Романо, вцепившийся в поручни по обе стороны от себя.

— А, — сказал он, — ты и юбку, оказывается, носишь. Отлично. Будет, под что забраться. Где ты спишь?

Он знал, где у быка рога. Она остановилась на три ступени выше, глядя на него сверху вниз и оставаясь вне досягаемости, буде он решится пустить в дело свои длинные руки. Она вполне оценила преимущества занимаемой позиции, а потому скорее предложила, чем потребовала:

— Пусти.

Он, смеясь, покачал головой.

— Плати пошлину, красавица. Всего один поцелуй — разве это цена для таких сладких губ? Ну? Иначе ведь останешься без обеда.

— Ты стоишь спиной к лестнице, — улыбаясь, напомнила ему Лея. — За тобою — девятнадцать ступеней. Тебе будет очень больно. Так что… кру-у-гом! И — шагом марш! На три шага впереди меня.

— Я до тебя доберусь, — мрачнея, пригрозил отпрыск Кадуцци, нехотя исполняя ее команду.

— Посмотрим, сказал слепой, — пропела Лея ему в затылок.

Обстановка за обедом создалась несколько напряженная. Лорд Грэй никогда не стремился стать душой компании, его присутствие обозначалось лишь мелкими услугами, какие он оказывал Лее. Она чувствовала себя словно окутанной тончайшей очаровывающей паутиной его внимания: не успевала она вопросительно поднять глаза, как соль уже оказывалась возле ее руки и тому подобное. Однако в глазах Леи галантность его не извиняла. Лея была раздосадована: она уже вжилась в прежний уклад здешней жизни, которому сегодня пришел конец, и не испытывала ни малейшего желания переходить на осадное положение ввиду сексуальной озабоченности этого недоросля. Присутствие Романо в доме сковывало ее и ограничивало ее свободу. Жди теперь пошлостей, оскорбительных выпадов и попыток нападений из-за каждого угла. Она представила свои трудности в полном объеме и обозлилась еще больше. Лорд Грэй, казалось, благодушествовал, а мальчишка молча измышлял планы штурма ее спальни.

Она поняла, что недооценила своего ангела-хранителя, когда, вернувшись в свою комнату, обнаружила там плотника, сидящего на полу среди рассыпанных гвоздей. Сосредоточенно прищурившись, он прилаживал на дверь массивный кованый запор.

 

12. Приятное общество

Стоял чудовищно жаркий ранний июнь. Палящее солнце в своей способности доводить до исступления равнялось разве что с Романо Кадуцци: только в самых глубинах Винтерфилда, сложенного из монолитных глыб, в комнатах, выходящих на запад, можно было обнаружить некое подобие прохлады, но Лее глубоко претила мысль запираться и затаиваться в своей норке как от того, так и от другого. Занятия ее проводились сейчас чуть свет, когда на тренировочном дворике еще можно было находиться без риска схватить тепловой удар, а днем, во время пекла, ей приходилось измысливать себе занятия по вкусу.

Скажем только, что вышивание она ненавидела с детства. Некоторое время она наблюдала из окна за Глави, выбравшейся с плетеной колыбелькой и вязаньем в тень скудных акаций, проросших во дворе самочинно и оставленных строгим Брего только ради укрытия от палящих лучей: мажордом лучше, чем кто-либо знал, как во всех отношениях должен выглядеть рыцарский замок.

Оттис словно бы невзначай слонялся рядом и совершал сложные маневры, пытаясь приблизиться к ней и вместе с тем не уронить в своих глазах собственное достоинство. Лея давно уже поняла, что в то первое утро дала маху с предположениями относительно отцовства ребенка Глави, и сильно; но поскольку она ни с кем этими предположениями не делилась, то и неловкости никакой не испытывала. Лорд Грэй был тем, кем казался, — анахоретом.

Когда четыре стены и пейзаж в окне окончательно ей наскучили, Лея накинула халатик, взяла полотенце и отправилась на ручей.

Он протекал неподалеку от замка, и в незапамятные времена его вода питала здешний ров, теперь за ненадобностью заброшенный, высохший и заросший. Запруда, однако, поддерживалась в полном порядке, потому что хоть лорд Грэй и не гонялся за ненужной роскошью, но любил, чтобы то, чем он пользовался, было исправно и находилось под рукой. Лея, выросшая в приморском крае и не мыслившая лета без купания, с первых же теплых дней оценила маленький уединенный пруд и безоговорочно предпочла его ванне.

К воде здесь спускался пологий травянистый откос, илистое от природы дно было вычищено и засыпано привозной галькой, которую так славно было чувствовать ступнями. По краям заводи шептались камыши, а от нескромных глаз ее ограждала стена плакучих ив, склонившихся к воде, словно прачки, полощущие белье. Лея внимательно прислушалась и окинула купальню долгим пристальным взглядом, как это вошло у нее в привычку в последнее время. Птичий гомон как будто не был ничем нарушен, и камыши шевелил только ленивый ветерок, скорее дыхание, обманчивое обещание ветерка. Безлюдье казалось полным, она сбросила халатик и ступила в воду, с каждым шагом казавшуюся все приветливее и теплее.

Глубину здесь каждый выбирал себе по вкусу. Чуть подальше от берега ее бы скрыло с головой. Туда-то она и собиралась, так как хотела вволю поплавать, а какая же может быть воля, если то и дело цепляешься ногами за дно? Она зашла в воду по пояс, потом чуть дальше, задумчиво наблюдая, как отраженные блики скачут по ее телу, неуловимо изменившемуся за эту весну. Сейчас она нравилась себе больше. Она стала нервнее и гибче, лучше знала возможности своего тела, научилась не только приказывать ему, но и слышать его. О своих потребностях оно сообщало ей вполне внятно, и как умная госпожа она понимала, что не сможет и не должна полностью игнорировать его. Что это нанесет ей вред. Сейчас, например, оно жаждало прикосновения прохладной воды.

Сопротивление толщи воды становилось сильнее, и было все труднее передвигать ноги. Лея остановилась, когда вода дошла ей до груди и колыхала ее, словно ласковая рука. Она даже зажмурилась от удовольствия и вытянула руки, желая упасть и быть подхваченной упругой и коварной средой. Однако когда она уже падала в брызги, не в силах сдержать крик восторга, вода взметнулась ей навстречу и сомкнула вокруг нее длинные сильные и мокрые руки.

Легко сказать «не паникуй», когда в твоем мозгу в единый миг пронеслись все когда-либо слышанные в темной детской страшные сказки! Кикиморы, водяные, спруты, русалки, прочие глубинные ужасы, включая даже морского змея, или Эрна фон Скерд как персонаж ужастика самой последней поры. Ей-богу, она даже дух перевела облегченно, когда оказалось, что это всего лишь Романо Кадуцци сграбастал ее в объятия.

— Попалась! — обрадованно воскликнул он, выплевывая соломинку, благодаря которой сумел так долго просидеть в своей подводной засаде. — Наконец-то! Я же говорил, что доберусь…

— Пусти! — потребовала Лея, делая движение вырваться прочь, ан не тут-то было. — Отпусти меня немедленно, негодник!

— Да погоди! — жарко прошептал он, прижимая ее к себе и неистово исследуя губами ее шею и плечи, своею тяжестью неумолимо клоня ее вниз. — Послушай… Ты ведь уйдешь, если выпущу. Неужто ты здесь, в этой медвежьей норе — по доброй воле? Такая девушка…

Его опытные ласковые ладони умело прошлись по ее телу, красноречиво объясняя ей, какая именно она девушка. Она снова попыталась высвободиться, извернувшись всем телом, и снова потерпела неудачу. Сопротивление его только распаляло.

— Романо, пожалуйста…

— Пожалуйста — это мне нравится, — пробормотал он. — Попроси еще…

— Романо, ну неужели ты настолько испорчен, что возьмешь девушку против ее желания?

— Но ты же хочешь! — Он был так удивлен, что даже перестал целовать ее на секунду. — Я же чувствую…

Дерьмо! Хотела не она, а ее тело, откликавшееся на его горячечные ласки, но объяснять это мальчишке явно было не место и не время. Романо одурел, как заяц по весне.

— Тебе же здесь скучно, — шептал ей Романо в самое ухо, — у Грэя репутация известного скромника, да и не поверил бы я, будто тебе старик по вкусу. Давай любить друг друга, пока мы здесь. Посмотри, как чудесно: берег, травка, солнышко. Тебе же лучше, если по согласию. Только полежи тихонько, и тебе тоже будет хорошо.

Он слишком превосходил ее ростом, чтобы она могла ударить его головой в лицо.

— Кричать будешь? — яростно пыхтел он, таща ее к берегу. — Кричи. Грэй не рискнет меня убить. А хоть бы и так, я все равно это от тебя получу.

Трагикомизм ситуации заключался в том, что Лея ощущала себя не жертвой, а дурой. Она была куда как неприступна с людьми получше Романо Кадуцци. Потратив уйму сил, он таки выволок ее на берег, швырнул на траву и бросился сверху. Ну что ж, будем считать, что деликатные средства исчерпаны. Испытывая холодноватое чувство некоторого сожаления, Лея приветствовала его порыв встречным движением крепко сомкнутых коленей, и когда поднялась на ноги, Романо остался на траве. Для верности она добавила ему еще, чтобы полежал спокойно, пока она оденется.

— Я правильно тебя поняла? — спросила она, глядя в обращенный к себе и вытаращенный от боли глаз. — Ты этого от меня хотел? Да лорд Грэй выгнал бы меня с позором, если бы я вздумала звать на помощь.

И только сейчас ее с головою начало захлестывать запоздалое бешенство. О нет, не против беспомощно скрюченного обнаженного тела на траве: что взять с мальчишки! Против того, кто наверняка все это подстроил, потешаясь над ними обоими, и кому она только что сдала экзамен по женской самообороне. Забросив полотенце на плечо, она размашистым шагом направилась в замок. Кулаки ее были крепко сжаты. Сейчас она готова была дать в морду каждому, кто встанет у нее на дороге.

— Где лорд? — крикнула она Брего, встреченному ею в холле. Мажордом как-то странно дернулся и невольно глянул вверх. Там, на галерее, послышались шаги, лорд Грэй перегнулся через перила.

— Вы меня ищете, мисс Андольф?

— О да, — с вызовом сказала она. — Есть неотложный разговор.

— Минутку… Может, подниметесь в библиотеку?

Оставляя за собою мокрые следы босых ног, Лея, шагая через ступеньку, взлетела на второй этаж. Лорд Грэй тщательно мыл в тазу перепачканные землей руки. Разрешение вопроса о том, где это он ухитрился так извозиться, сидя в библиотеке, она решила оставить для досуга.

— Коленку разбила? — участливо спросил он.

Лея поперхнулась обвинением, а когда прокашлялась, давясь смущением и смехом, он уже вытирал руки полотенцем.

— Уж не вы ли подсказали ему место и время?

— Не я, — честно ответил лорд Грэй. — Но, признаться, я ожидал от него выходки в подобном роде. Он все еще лелеет тайную надежду, что я его выгоню. Это — помимо ваших собственных несомненных достоинств. Впрочем, я был уверен, что за вас мне бояться не следует.

— Зачем вы вообще его взяли?

— Для приятного общества, — невозмутимо отозвался хозяин Винтерфилда.

— Для моего приятного общества?

— Ну не сам же я положил глаз на его греческую красоту!

И ей снова пришлось бороться с неуместным желанием прыснуть. Эрна фон Скерд — вот кого ей надлежало благодарить за Романо Кадуцци. Это она произнесла ту памятную фразу насчет возможностей для секса в Винтерфилде, а Грэй услышал и намотал на ус. Наученный горьким опытом, он отгородился от ее возможных посягательств первым, что попалось под руку. Это называется рокировкой.

— Нет ничего смешнее разъяренной фрейлины, правда? — неожиданно тихо, чтобы быть наверняка услышанной, спросила она.

И тут же была вознаграждена вспышкой неожиданного интереса в его глазах.

— Разве что зарвавшийся деревенский лорд, которого вовремя щелкнули по носу, — немедленно отозвался он с той же интимной интонацией, неожиданно успокоившей ее и согревшей ее сердце, как его первая улыбка. — Еще Катарина фон Лиенталь доказала мне, что дразнить фрейлин недостойно. И неблагоразумно. И я этого делать не буду. Лорд Рэд как друга попросил меня сделать из его сына мужчину и человека. К двадцати годам молодчик превзошел в совершенстве только одну науку — делать горничным детей, и этого следовало ожидать: единственный наследник, воспитанный женщинами. Задачка, по-моему, почти безнадежная: ум в задние ворота ему следовало вгонять десять лет назад, и время упущено. Рэд собирался, как это водится, отправить его к соседу на воспитание, чтобы побегал пажем, а затем оруженосцем, да мать стеной встала: мол, слабенькое у ребенка здоровье. Чего хочет женщина, того хочет бог, и Рэд отступил, о чем сейчас жалеет.

— Слабое здоровье? — озабоченно переспросила Лея. — Я его, может, покалечила?

— Он здоров, как молодой бык. Урон, я полагаю, нанесен только его самолюбию: зверски избит при нападении на женщину. Женщиной.

Лея со стоном смеха уткнулась лицом в портьеру.

— В двадцать лет ума нет — и не будет. Однако я подумал, что вместо ума я мог бы дать ему умную жену, что реально… и почти то же самое.

Лея сделала нетерпеливый жест.

— Послушайте меня. Кадуцци — самый богатый клан королевства. Насколько я знаю требования лорда Рэда к женщинам, вступающим в его семью, это — хотя бы минимальное дворянство, безусловная красота и умение себя вести. Вы великолепно подходите по всем статьям, и лучшего способа осуществить ваши собственные жизненные идеалы может не представиться. Куда ни кинь, Романо — лучшей жених во всех четырех Пределах.

— Этот? — с тоскою в голосе спросила Лея.

— Да он не так уж плох. Избалован, ленив, готов гнаться за любой юбкой, но не злобен, а в остальном перебесится. Умная женщина могла бы взять его в руки. А я считаю, что вы умны, мисс Андольф.

— Благодарю вас.

Она подошла к окну и поглядела поверх деревьев на пыльную дорогу, ведущую в город. Потом перевела взгляд на жанровую сценку, разыгрывавшуюся под акациями во дворе. «Я хочу, чтобы ты обнял меня, но боюсь, что ты возомнишь о себе». — «Я хочу тебя обнять, но опасаюсь получить по морде, потому что в глубине души понимаю, что этого заслуживаю».

— А что, если Романо Кадуцци откажется на мне жениться? И останусь я… как это говорят? С разбитым сердцем, и хорошо, если не с младенцем на руках?

— А вот если так, — процедил лорд Грэй, будто уже и не с нею говорил, — и, разумеется, если это дерьмецо все еще будет тебе нужно, мы будем беседовать с ним на уровне его уважаемого папочки.

Улыбнулся и потянулся до хруста.

— Разве это от Романо зависит: хотеть ему жениться или нет? Поиграй с ним, если хочешь. Он твой. Под венец тебя никто силком не тащит, но просто подумай об этом. Идет?

— Угу, — отозвалась Лея, поглощенная перипетиями действия во дворе. — Лорд Грэй, а почему Оттис не женится на Глави?

У нее было самое невинное выражение лица, когда она усомнилась в его способности устроить чьи-то матримониальные планы. Сказать по правде, она и не надеялась когда-нибудь так удачно поймать его на слове.

— Потому что он — зараза, — кротко ответил хозяин Винтерфилда. — Живет во грехе и позорит приличный дом. Они тут все сговорились против меня, а во главе у них — Брего. И когда я пытаюсь на него надавить, у него всегда наготове подходящая отговорка, что, мол, негоже слуге вперед… — Под ее испытующим взглядом он скомкал остаток фразы и поспешно заключил: — Это неинтересно.

Это было более чем интересно, но Лея сделала вид, будто не заметила, что лорд Грэй ступил на скользкую почву, и великодушно не стала его толкать. Однако что-то, сидевшее в самой глубине ее натуры, болезненно вздрогнуло и сжалось, когда ей пришло в голову сопоставить отчаянное Романово «да хоть бы и убил, а я от тебя это получу» с этой хитренькой рокировкой, проведенной с целью сохранения дремотного покоя. И ей подумалось, что непутевый отпрыск клана Кадуцци выглядел на этом фоне не так уж недостойно.

 

13. Эпистола с иллюстрациями

«Здравствуйте, уважаемый отец! Пишу Вам, дабы изъяснить суть перемен, произошедших в моей судьбе, о коих, без сомнения, до Вас уже дошли слухи. Памятуя также о том, что люди по злобе и зависти способны очернить самые невинные поступки и самые достойные побуждения, я спешу оправдаться в Ваших глазах, ибо высоко ценю Ваше доброе мнение обо мне, но, безусловно, задача моя была бы неизмеримо легче, если бы я знала, в чем именно обвиняет меня молва».

Лея тяжко вздохнула, отложила перо и с отвращением посмотрела на испятнанные чернилами пальцы. Придерживаться высокопарного старомодного шаблона, настоятельно рекомендуемого благонравной девице, пишущей домой, было весьма тягостно, тем паче что на приволье Винтерфилда она и вовсе отвыкла выражаться куртуазно.

— Ну что ты валяешься как пьяная шлюха?

Брови ее приподнялись против ее воли, она встала и выглянула в окно библиотеки, выходящее на тренировочный дворик. Ничего подобного она в Винтерфилде не слышала со времен приезда и тем более не рассчитывала услышать из уст лорда Грэя.

Посреди дворика, лежа животом на песке, распластался Романо Кадуцци. Руками он упирался в землю где-то на уровне груди, согнутые локти торчали над лопатками, на ткани туники расплывалось потное пятно. Судя по всему, он был уже не в состоянии отжиматься. Лорд Грэй стоял прямо перед его носом, видимый лежащим не выше издевательски начищенных сапог. С видимым усилием Романо выпростал из песка подбородок и едко огрызнулся в ответ.

— Давай-давай! — посмеивался лорд. — Тебе, может, проще делать это с помощью языка? Или у тебя есть орган, развитый еще лучше?

Лея фыркнула. Под окнами библиотеки воплощался ночной кошмар леди Рэд: злыдень и бука Грэй, изгаляющийся над маленьким беззащитным Романо. Вот уже неделю молодой Кадуцци ходил по Винтерфилду преувеличенно прямо, так что опытной Лее было ясно, что у него болят бока. Вот уж кого она не жалела ни капельки, однако не могла не признать, что система, которую лорд Грэй применял к ней, была совсем другой.

Не только бранного слова, но и слова упрека она не слыхала от него ни разу, и даже во сне ей не могло присниться, что он даст ей пинка или затрещину. Он, казалось, видел ее насквозь и с тем, что видел, умел обращаться деликатно. А в самом деле интересно, в каком свете представляет ее выходку любимый папочка?

Вряд ли он глядит глубже очевидного факта: беспутная дочь оставила службу, на которую с таким трудом ее устроили по длинной цепочке знакомств и связей, сбежала с немолодым одиноким мужчиной и наверняка живет с ним в грехе.

Она вернулась к письменному столу, обмакнула перо в чернильницу и продолжила с новой строки.

«Лорд Грэй оказал мне честь, предложив совершенствовать мои навыки владения оружием, дабы на следующий год я смогла достойно подтвердить свой титул чемпионки».

Незачем стравливать отца с маркграфиней фон Скерд.

Дворянина такого незначительного ранга Эрна раздавит и пройдет поверху. Поэтому в данном вопросе лучше ограничиться полуправдой.

«Ее величество одобрила и поощрила мое решение.

В замке лорда Грэя я живу как дочь, он относится ко мне с уважением, и в теперешнем моем состоянии нет ничего ущемляющего мою и Вашу честь».

Хм… У ее отца были вполне определенные представления о женской чести. Вряд ли он согласился бы с нею в этом вопросе, когда бы своими глазами увидел, как чужой мужчина по двадцать раз на дню хватает ее поперек туловища и швыряет оземь, и в принципе знает ее тело и его возможности лучше нее самой. И что еще хуже, эти мгновенные объятия борцовских схваток принесли подобные знания не только ему. Она бы ни за что не поверила, когда бы сама не убедилась, что сорокапятилетний мужчина может быть гибче, проворнее и неутомимее ее самой. Тело его было твердым и поджарым, руки — сухими и горячими, его сплошь, как древесные корни, оплетали тугие мышцы, их узловатый рельеф ощущался даже сквозь слои его тренировочного свитера и ее туники. Теперь-то она понимала, что без предварительной подготовки, которую дал ей Оттис, лорду Грэю попросту было бы неинтересно с ней работать.

Когда дело у них дошло до благородного кендо, когда наконец ей позволили взять в руки меч и заняться непосредственно тем, ради чего и затевался весь сыр-бор, она поразилась, насколько малой частью преподанной ей системы было собственно фехтование. Лорд Грэй правил ей стойку, показывал редкие, практикуемые заграничными школами финты и блоки, обучал каверзным мелочам, какие есть суть мастерства, но вместе с тем он много говорил с нею, уделяя едва ли не большую часть времени ее психологической подготовке как воина.

— Что-то ни разу не видел я мисс Андольф на перекладине, — возревновал как-то Романо. — Щадите девушку?

— Не щадил бы, — возразил лорд Грэй, — если бы не считал, что мисс Андольф не стоит кардинальными мерами менять свое тело. Ее самооборона не зависит от объема бицепса. В девяти случаях из десяти мужчина все-таки медлит, прежде чем нанести женщине смертельный удар, этот процент еще увеличивается, если женщина настолько красива, как, скажем, мисс Андольф. Вот этой-то долей секунды преимущества она и должна воспользоваться. Я добиваюсь, чтобы она научилась наносить быстрый точный удар… а пожалеет она его уже мертвого.

— Знаешь, чем Эрна фон Скерд лучше тебя? — втолковывал он ей в другой раз.

В глубине души Лея подозревала, что ничем, однако милостиво соглашалась выслушать его версию.

— У нее есть кураж. Она стремится побеждать везде, всегда и всех. А тебя нужно разозлить, прежде чем ты начнешь работать всерьез. Ты адреналиновый гений, но у тебя может просто не быть времени, чтобы испугаться или разозлиться, а потому я добиваюсь от тебя привычки тела давать отпор.

— А вам не кажется, что тем самым вы совершаете преступление против человечества? — вновь встревал в разговор Романо. — Девушка, у которой переход от колена к бедру совершенен как плечики бутылки… Что вы из нее делаете? Тело девушки, — он повел рукою в воздухе, обрисовывая некий идеальный образ, — должно быть нежным, мягким, податливым и уступчивым, должно доставлять радость… А тут, с какой стороны ни сунься — везде одно колено. Причем впечатление такое, — добавил он вполголоса, — будто сделано оно из железа.

Лея еще не разучилась краснеть, однако быстро приспособилась находить спасение от подобных реплик, отпускаемых Романо прилюдно, видимо, по полной невинности души, мгновенно перебрасываясь с лордом Грэем смеющимися взглядами. С некоторых пор она заподозрила, что Романо позволяет себе выходки в этом роде, когда уверен, что ему не грозит серьезная кара.

При лорде Грэе Лее неудобно было его бить, а тот благоразумно удерживался в ее присутствии от выражений, какие не следовало слышать молодым девушкам и какие Романо получал от него полной мерой, стоило им остаться наедине. Так что в глазах Романо грозная пара взаимно нейтрализовала друг друга.

— А ты у нас, оказывается, тонкий ценитель красоты? — усмехаясь, только и сказал он в этот раз.

— В чем же еще может проявить себя мужчина, если не в любовании и наслаждении женщиной? — вскинулся Романо, которого несказанно взбодрила возможность поболтать.

— Некоторые считают, что на свете есть еще несколько достойных мужчины занятий.

— Каждому — свое, — выразился пылкий эпикуреец. — Одним — война, другим — любовь! А что, есть приемы против женской самообороны?

— Моргенштерн, — незамедлительно отозвался лорд Грэй. — Если тебе нравятся спокойные…

Живо, как сейчас, вспомнив тот разговор, Лея снова встала. Окно притягивало ее, как магнит — стрелку компаса. Туника Романо валялась на земле, тот, обнаженный до пояса, блестя на солнце влажной от пота кожей, висел на перекладине. Тело его было колеблемо лишь слабым летним ветерком, но отнюдь не мускульным усилием. Однако дух его, живой лишь благодаря чувству противоречия, жаждал сопротивления мучителю, и Романо, вывернув шею и скосив на того взгляд, высказался насчет типов в крахмальных сорочках, которые к сорока пяти склонны забывать, какова перекладина даже на вид.

Ну что ж, вызов был сделан, и неглупо. Лея легла животом на подоконник, подперла голову руками и приготовилась смотреть. Лорд Грэй стащил пресловутую сорочку. Романо разжал руки, тяжело брякнулся наземь, картинно подломил колени, упал на них, потом сел на пятки и наконец сложился окончательно в талии, упершись лбом в колени.

— Сколько?

— Двадцать, — мстительно сказал он.

Лорд Грэй взлетел на перекладину, словно его снизу подбросили. Романо при сравнительном взгляде казался крупнее, при внешней стройности его мышцы были более объемны, однако Лее хватало компетенции, чтобы понимать: это — излишек, который не работает. Лорд Грэй подтянулся тридцать раз, без видимого усилия и даже заметно не сбавив темп. Посрамление Романо Кадуцци состоялось легко, быстро и мимоходом. Однако Романо было глубоко наплевать на то, что его посрамили. Он понимал, что день долог, что мучениям его еще не скоро придет конец, а потому закрыл глаза, повалился боком на песок и расслаблялся самым бессовестным образом.

— А почему бы мне с мисс Андольф не поспарринговать? — предложил он, приоткрыв один глаз, когда хозяин Винтерфилда, мягко спрыгнув на носочки, неторопливо одевался.

— Не советую, — засмеялся тот. — Она работает в полный контакт. Искалечит. Сколько раз ты вчера присел со штангой?

— Восемьдесят. — Голос Романо выдал внутреннее содрогание.

— Сегодня — сто.

— Что?!

— Ну, во-первых, ты должен прогрессировать… А во-вторых, как я вижу, у тебя еще есть силы держать в уме и на языке мисс Андольф. Значит, нагрузка недостаточна.

Романо извернулся в песке, как уж, переворачиваясь со спины на живот.

— Я гляжу, вы подрядились не рыцаря из меня сделать, а евнуха?

— Возможно, тем и кончится, если ты будешь излишне докучать мисс Андольф. Но, думаю, она вполне обойдется без моей помощи.

А вот это Романо никак не мог уразуметь, хоть бей его, хоть совсем убей. Не далее как вчера вечером он, вывернувшись из-за угла, припер Лею к стене. Правда, несколько раз обжегшись, он вычислил, что его не бьют, пока он не распустит руки, а потому он попросту перегородил ей руками дорогу как вперед, так и назад, а сам стоял перед нею, благоразумно удерживаясь от оскорбления действием. На лице у него уже проступили следы изнеможения, и Лея подумала, что Романо плохо выглядит.

— Когда? — требовательно спросил он.

— Не раньше, — твердо ответила Лея, глядя на него снизу вверх, — чем я услышу от тебя то, что хочу. И, разумеется, не раньше, чем я в это поверю.

Поднырнула под его руку, преграждающую путь, и пошла, куда шла. Пусть подумает на досуге.

На этом она вернулась к своему письму, тяжко вздохнула и сочла уместным приободрить отца сообщением следующего рода.

«Вместе со мною в Винтерфилде в гостях у лорда Грэя проживает наследник лорда Юга, Романо Кадуцци. Он также обучается боевым искусствам и оказывает мне некоторое внимание, которое, я думаю, я не истолковываю превратно. Опасаясь забегать вперед, я все же полагаю, что в ближайшем будущем Романо может сделать мне предложение. Собственно говоря, я уже имела по этому поводу разговор с лордом Грэем, и он недвусмысленно дал понять, что готов в этом деликатном деле представлять мои интересы».

И только величайшим усилием воли она удержалась от приписки, что большего козла, чем Романо Кадуцци, она в жизни не встречала. Такая вот вышла у нее респектабельная эпистола, в которой не было ни единого слова лжи.

Наследник Юга! Какая честь! Можно себе представить, как желал бы этого брака ее отец, даже зная обормота Романо лично. Брак по хорошему расчету, сказал бы он, всегда предполагает компромисс. И так уж получается, что большая часть компромисса выпадает на женскую долю. И, говоря все это, он, без сомнения, чувствовал бы себя виноватым.

Она перечитала письмо, сложила его и тщательно разорвала на мелкие кусочки. В нем не было ни слова лжи, но правды в нем тоже не было. Ее отец почувствовал бы это, а почувствовав, кинулся бы в Винтерфилд выяснять, в чем тут дело. Его консервативное воспитание вряд ли позволило бы одобрить то, что тут происходит, и, пожалуй, при самом неблагоприятном стечении обстоятельств, когда ни одна из сторон не понимает другую, дело могло бы кончиться даже поединком меж ним и лордом Грэем.

Страшно подумать о таком поединке. Грэй, конечно, слишком умен, чтобы доводить дело до подобной развязки, но со свойственными ему нетерпимостью и ехидством вполне способен превратить поиски рыцарем Андольфом истины и смысла того, что происходит с его дочерью, в фарс, и вот тогда-то отец будет вдвойне и небезосновательно оскорблен. А еще он может догадаться, что Лее нравится совсем не тот мужчина, которому следовало бы.

Однако новые нотки звучали теперь в ее прежде благоговейном чувстве к нему. Наблюдения и размышления заставили признать, что южная приправа в виде Романо Кадуцци, добавленная к вареву, которое до его приезда неспешно готовилось в Винтерфилде, придала ему иной — и престранный! — вкус. А смысл этих перемен заключался в том, что лорд Грэй стал ей нравиться меньше.

И не в том, собственно, дело, что ей больше стал нравиться Романо. Просто именно в отношении него ей не нравилось, как себя ведет лорд Грэй. При ней, разумеется, он по-прежнему был само совершенство, однако стоило Романо раскрыть рот или как-то иначе сделать заявку на свое присутствие, как его срезали язвительно, уничижительно и совершенно беспощадно. А если тот пытался отвечать на равных, на фоне скорпионьего жала лорда Грэя его потуги выглядели беззубым щенячьим тявканьем. Стоило же Лее каким-либо образом выключиться из общения, как на месте обаятельного лорда возникало чудовище, и в лицо Романо говорились такие вещи, какие едва ли снесет и подросток, а не то что взрослый мужчина. Лея видела, как напрягается у него спина и как сжимаются кулаки: вот-вот, и Романо действительно бросился бы с ними на обидчика. Если бы не знал совершенно точно, какая за этим последует молниеносная и болезненная расправа. Когда Романо услышал подобное в первый раз, он только глаза распахнул в недоумении: он представить себе не мог, чтобы один благородный лорд сказал такое другому такому же. И держался он, по мнению Леи, неожиданно достойно: вот только с каждым днем вокруг его глаз прибавлялось синевы, и все губы были искусаны. Однако стоило лорду Грэю как бы невзначай заговорить с ним нормально, и Романо снова оживал, едва не виляя хвостом, как ни в чем не бывало. Скрепя сердце Лея призналась себе, что это или отсутствие характера… или, наоборот, редкостные его резервы. Сама она подобным терпением не отличалась.

Насколько она поняла, Романо угодил в Винтерфилд в наказание за какую-то шалость вроде той, что пытался устроить тогда на речке. Однако, как ей казалось, и в каре должна соблюдаться мера. В отношении лорда Грэя к несчастному мальчишке меры не было и в помине.

Зачем-то это было ему нужно.

Причина как будто лежала на поверхности. Лорд Грэй сознательно разыгрывал из себя исчадие ада, чтобы заставить этого лентяя и лодыря от души возненавидеть себя и с жаром взяться за дело: чтобы хоть в какой-то степени овладеть искусством убивать, Романо следовало бы сперва испытать непереносимое желание сжать руки на чьем-то горле. На него это действовало, однако не слишком, и Лея только удивлялась, почему лорд Грэй так упорствует в вообще-то чуждом ему хамстве. Потом она хлопнула себя по лбу, коротко рассмеялась и обозвала себя дурой.

Она ведь в принципе согласилась подумать о Романо как о возможном женихе, однако не оставила лорду Грэю никаких сомнений относительно чувств, какие испытывала к выдвинутой кандидатуре. В ее согласии не хватало любви, ее это удручало, и такая умная скотина, как Грэй, это поняла. И он заставил Романо зримо страдать, чтобы вызвать в ней женскую жалость — чувство, от которого до любви ближе всего. Дерьмо. Она не желала любить Романо из сострадания. Ей не хотелось, чтобы за нее платили такую мрачную цену.

 

14. День открытий

— Доброе утро, мисс Андольф, — сказала Глави, водружая на туалетный столик кувшин с водой.

— Еще какое доброе, — согласилась Лея, разлепляя глаза. — Сегодня день моего рождения.

Медный тазик загремел по полу.

— Как?!

— Ну, как бывают дни рождения. Сегодня мне стукнуло двадцать. Подумать страшно — так и жизнь пройдет.

— Съер Грэй знает? — озабоченно спросила Глави.

Лея помотала головой.

— Зачем? — искренне удивилась она. — Мне и надеть-то к праздничному столу нечего…

Однако Глави в комнате уже не было: она исчезла, оставив за собой лишь взвихренный воздух. Лея, недоуменно пожав плечами, выбралась из-под одеяла, умылась, надела утреннее платье и не торопясь спустилась в обеденный холл. Это был первый день рождения, настигший ее вне дома, и она совершенно не представляла себе, как это событие обставляется в кругу посторонних.

Именно поэтому, чтобы не чувствовать себя неловко и не ставить в неудобное положение других, она и не хотела никому ничего говорить. С Глави она попросту не удержалась: слишком уж погано сидеть в одиночку и размышлять, что сегодня, в принципе, праздник твоего существования.

Спускаясь вниз с галереи, она обнаружила в холле странную картинку: лорд Грэй и Романо Кадуцци голова к голове что-то торопливо и довольно мирно обсуждали.

Отнюдь не в духе изувера и его жертвы. Лея безотчетно напрягла свой уникальный слух.

— Позвольте, я это сделаю, — горячился Романо. — При всем уважении к вам, Грэй, я думаю, в этой области у меня и знаний и практики побольше.

— Не подведешь? В смысле, удержишься от какой-нибудь глупой выходки?

— Обижаете.

— Ладно. Я тоже что-нибудь придумаю.

Оба согласно замолкли, обнаружив на лестнице Лею.

— Сегодня тренировки отменяются, — объявил лорд Грэй.

— Какая жалость, — искренне сказал Романо, — что мисс Андольф не отмечает день рождения триста шестьдесят пять раз в году. Я хотел бы выпить за день мира и согласия.

— Вечером, — пообещал лорд Грэй.

С завтраком они покончили неожиданно быстро, Лея обратила внимание на то, что оба куда-то бешено спешат, едва соблюдая этикет. Пожелав ей приятного аппетита, мужчины выскочили за дверь. Неизвестно, о чем они тут без нее сговорились, однако начало было многозначительным и многообещающим.

Она начала прикидывать, чем заполнить неожиданно свалившийся на нее выходной. Пожалуй, для начала можно искупаться… Вы, может быть, думаете, что после достопамятного происшествия на ручье она стала отказывать себе в удовольствии? Нетушки, пусть Романо остерегается. Потом… ну, потом можно съездить в городок, пройтись по лавкам, присмотреть себе какую-нибудь безделушку в подарок.

— Мисс Андольф! — Это Глави. — Съер Грэй просит вас подняться в библиотеку.

Лея задвинула за щеку последний кусок десерта и, дожевывая на ходу, отправилась по указанному адресу.

Погожий день заглядывал в окно кабинета, пахло травой, однако на обычном месте за письменным столом было пусто. Лея недоуменно поискала его за стеллажом… и услышала, как за ее спиною с тяжким вздохом затворилась дубовая дверь и повернулся ключ в замке.

— О… ч-черт!

Она бросилась на дверь всем телом. Тщетно, разумеется.

— Простите, мисс Андольф, — донесся снизу виноватый голос Глави. — Таков приказ съера. Нам, видите ли, нужно, чтобы вы не слонялись по дому и ничего не видели, а библиотека — единственное место, где вы не будете скучать.

— Буду! — рявкнула Лея. — Ни единой книжки в руки не возьму. Сейчас сяду под дверь и завою с тоски. Весьма милая манера поздравлять! А когда меня отсюда выпустят, ты будешь первая, с кем я рассчитаюсь!

— Извините, мисс Андольф, — по голосу Лея догадалась, что Глави хихикает, — но та палка ближе.

Лея отперла крохотное окошко в двери, прорезанное на случай штурма: даже если бы Винтерфилд оказался захвачен врагом, засевший здесь лучник мог бы держаться, пока хватит стрел. Отверстие — только руку просунуть.

— Ты — подлая тварь, Глави, — сообщила она тюремщице. — А как же женская солидарность?

— Все к лучшему, мисс Андольф, — уверила ее та. — Хотите, я поставлю с той стороны табурет, сяду и буду рассказывать вам разные истории?

— Валяй, — согласилась Лея, измышляя планы освобождения. Самым исполнимым ей показалось как-нибудь подманить Глави к окошку, ухватить ее за длинный нос и крутить, покуда та не отопрет.

За дверью послышалось пыхтение, характерный звук, сопровождающий перестановку тяжелой мебели, Глави отдышалась и села.

— Хотите, я расскажу вам, как съер Грэй выгнал из Винтерфилда маркграфиню фон Скерд?

— Дерьмо, — жалобно сказала Лея. — Хочу!

Ей показалось, что Глави торжествующе улыбнулась.

— Однажды ночью нас всех перебудил невообразимый шум и грохот. Мы сбежались в холл, потом те, кто посмелее, а за ними — и мы, поднялись наверх. Что происходило до того, никто точно не знал, но, думаю, догадаться было нетрудно. Ни до, ни после, — мечтательно добавила она, — я не слышала из уст господина нецензурной брани, и что-то там было еще насчет того, будто не хватало ему в своем доме ночью дверь собственной спальни держать на запоре, и велел ей выметаться немедленно со всеми вещичками. А она заперлась у себя, двери засовом заложила и кричала сквозь дверь, что он сперва убьет ее, а только потом труп ее вытащит.

— Страсти какие! — причмокнула Лея.

— В клочья! — охотно подтвердила Глави. — Ну, вы знаете, съер Грэй в некоторых вещах — сущий мальчишка, последний удар и последнее слово всегда за ним. Тут она его, видно, крепко допекла: разошелся не хуже нее и велел, представьте, двери ломать. Народ, по-моему, никогда такого удовольствия не получал. Двери в Винтерфилде хорошие, крепкие, на случай войны ставились, так что Оттису с ребятами без тарана нипочем было не обойтись. Снесли они ее наконец с петель, ввалились в комнату и тут же обратно посыпались, красные и давятся со смеху. Она там, с той стороны, с мечом в руках поджидала. И, клянусь богом, на этой богине войны и нитки не было!

— Смех — смехом, — продолжала она, — но только к этой бабе, пока у нее меч в руках, никто и близко бы не осмелился подступиться, так что пришлось съеру Грэю самому ее с мечом штурмовать, и, ей-богу, там звенела сталь! И ругань стояла такая, что любо-дорого. А потом он ее выволок, завернутую с головой в скатерть, так что ни драться, ни кусаться… только пятки наружу торчали. Оттис ее шмотки сгреб, этаким манером по лестнице спустились, через двор прошли: съер впереди, через плечо у него лягающийся узел, а сзади дружок мой с охапкой тряпья и такой постной рожей, что от одного его виду можно со смеху помереть. Выкинули они ее на дорогу… и мост подняли! Так ей ничего здесь, кроме скатерти, не досталось.

— А потом что?

— А что? Оделась в кустах и убралась восвояси. А мы праздник устроили. Съер не возражал.

И разумеется, она возненавидела унизившего ее мужчину до конца дней. Логично. Однако дураков не жалко.

Они еще покалякали о том о сем. Солнце медленно поднялось в зенит, затем стало клониться к западу.

— Я есть хочу! — взмолилась Лея.

— Ох! — Глави всплеснула руками. — Сегодня же не будет обеда, только праздничный ужин! Это Брего так велел: на кухне с утра беготня и запарка, а какой они там торт замышляют — это восьмое чудо света! Если вы поедите, у вас в животе места не останется, чтобы все попробовать.

— А если ты мне немедленно не принесешь поесть, — мстительно сказала Лея, — я, когда сяду за праздничный стол, придвину к себе ближайший салат, возьму большую ложку, сожру его весь, и ни на что другое места не оставлю.

— Я, наверное, могла бы что-нибудь украсть в молочной, — нерешительно предположила Глави. — Сыру, скажем…

— И хлеба с молоком, — заискивающе попросила Лея. — Я правда очень голодна. Я бы за завтраком впрок наелась, кабы знала…

Глави умчалась и вскоре вернулась и, оглядываясь, переправила в окошко плоды своих преступлений, при виде которых желудочный сок у Леи начал выделяться настолько обильно, что она и думать забыла о выкручивании носов.

После утоления голода она отпустила Глави и пошла вдоль полок, выискивая себе книжечку для дальнейшего времяпровождения. Ее внимание привлекла старинная «География» in folio, раскрашенная вручную. В книжках про дальние страны попадались замечательные картинки, они волновали воображение, она потянула книгу с полки… и обратила внимание, что та стоит как-то странно. Чуть-чуть наискосок, словно одна ее сторона неплотно прижата к стене. Делать все равно было нечего, Лея стала снимать книги, потому что сдвинуть с места отягощенную ими полку явно было бы не в ее силах. Однако уже после трех она поняла, что полочка эта не простая.

В задней ее стене виднелось небольшое отверстие, которое не могло быть не чем иным, как только скважиной, а скважины предполагаются в дверях. Лея хмыкнула и решила, что раз уж ее здесь заперли, то пусть пеняют на себя и не жалуются, что она воспользовалась случаем утолить свое любопытство, которое, как известно, погубило и воскресило кошку. Уразумев, что если дверь-полка стоит наперекосяк, то, стало быть, она не может быть закрыта — кто-то поторопился, провернув ключ в замке, но не захлопнув дверь! — Лея поддела выступающий край кончиками пальцев и потянула на себя. Какую-то секунду она вполне серьезно ожидала увидеть там ни больше ни меньше как потайную комнатку Синей Бороды, где печально прославленный сказочный герой хранил свою пикантную коллекцию. Однако когда полка мягко отошла на смазанных петлях, и Лея оказалась на пороге, она не обнаружила там ничего пикантного.

Это было маленькое помещение, устроенное в толще контрфорса. Две узкие вертикальные щели в противоположной, слегка наклонной стене давали немного рассеянного света, а меж ними висела картина в резной черной раме: выписанный со старомодной тщательностью женский портрет в полный рост и натуральную величину. Рассмотрев лицо дамы, словно шагнувшей ей навстречу из матовой черной глубины, Лея содрогнулась. На нее в упор смотрела Эрна фон Скерд.

Ее пышные короткие волосы, ее безупречно прекрасные черные брови, лицо в форме сердца. Совпадало все до самой мельчайшей подробности. Вот только платье на ней было такое, каких фон Скерд по молодости никак не могла носить: эти тяжелые многослойные юбки коробом, жесткие корсажи, стоячие воротники и парча, похожая на жесть, вышли из моды лет пятнадцать тому назад. И еще — выражение лица. Эта фон Скерд скорее бы умерла, чем произнесла бы вслух дурное слово. Она была юной и нежной, трепетной и беспомощной. При взгляде на это лицо Лее вспомнилось, как она стояла перед самой мордой коня лорда Грэя и как лорд Грэй при том едва не хватался за сердце.

Разгадку она обнаружила на металлической табличке, вделанной в уголок рамы. Там стояло хвастливое имя модного художника и вместе с ним — имя изображенной женщины: Карен Грэй, урожденная Миддлвуд, в свадебном платье.

— Дела! — вздохнула Лея.

Она мимоходом глянула на три цветочных глиняных горшка, стоящих у самых ног портрета. В одном среди зелени цвели алые розы, в другом острыми шипами — не тронь меня! — щетинился карликовый барбарис, усыпанный гроздьями незрелых еще продолговатых ягод. В третьем пробивалась густая поросль, похожая по виду на какой-то злак, скорее всего рожь. Лея не стала даже и пытаться разгадывать эту символику. Она жалела, что вообще оказалась здесь.

Разумеется, лорд Грэй не мог любить Эрну фон Скерд: роман с нею был бы равносилен признанию, что он сошел с ума. Однако Лея ни за что бы не поверила, что, обучая ее всему, что он знал сам, он не искупал свою невольную вину перед Карен. Как легко было бы поддаться искушению и поверить, что это Карен стоит перед ним с мечом в руках, что страшный сон, в котором она погибла, — всего лишь сон, и в его силах не дать ему сбыться. Здесь, оказывается, было куда больше, чем забавная и полуприличная историйка о том, как выставили за дверь назойливую претендентку. Она поняла также, почему Эрна так нарочито отвратительна. Не могла она причинить ему большей боли, чем сочетая эту неизвестно каким дьяволом в насмешку данную внешность с вульгарностью и грубостью манер, с беспорядком любовных связей и грязных скандалов. Все равно что изо дня в день выставлять непотребной девкой святой образ его возлюбленной. «Гадина, — вспомнила она слова Оттиса, — надвое бы ее развалил».

Она выбралась из потайной комнатки, тщательно притворила дверь, забралась с ногами на свой любимый диванчик, обтянутый вытертым бархатом, положила под голову «Географию». Она бы хотела по-прежнему ничего этого не знать. Подтянула колени к подбородку и лежала, расстраиваясь, пока не задремала.

 

15. Вечер чудес

Она проснулась, когда солнце нижним краем своим уже касалось леса, нежаркие вечерние лучи затопили библиотеку. Дверь была отперта, саму ее от плеч до пят укутывал пушистый легкий плед, все говорило об уважении того, кто сюда вошел, к ее покою. Печаль ее, растворившись, памятна была лишь по чувству тепла, схожему с тем, что шло от пледа. От досады не осталось и следа.

Она поднялась, поправила примятые волосы и отправилась в свою комнату, минуя галерею, перильца которой обвеховывали сегодня сотни крошечных зажженных фонариков. Никто не встретился ей по дороге, однако ей упорно казалось, что за каждым ее движением из каждого темного угла следят внимательные улыбчивые глаза.

Мимоходом бросив взгляд вниз, в холл, она увидела там накрытый стол, блистающий хрусталем и серебром, как, говорят, блещут айсберги под солнцем. Она усмехнулась. Подождут, пока она приведет себя в порядок. Она же ждала целый день.

Ступив на порог, она в единый миг позабыла о планах мести. Комната тонула в цветах. Они были повсюду: на подоконной доске, столике, каминной полке, у изголовья кровати, вокруг рамы зеркала, в больших вазах на полу, так что пробираться меж ними приходилось с большой опаской. Несколько полураспустившихся розовых бутонов беспечная рука заткнула даже за распятие, скрадывая угрюмую сущность изображения.

Подобного буйства она не встречала никогда. Каждый букет отличался от другого, и были они составлены с потрясающим вкусом, искусной рукой и глазом, щедрым в любовании красотой. В прозрачных, как слезы, стеклянных вазах на подоконнике, просвеченных закатным солнцем насквозь и наполненных водою до краев, красовались пышные пучки летних полевых цветов: гвоздики-травянки, ромашки-космеи, колокольчики и васильки вперемешку с целыми снопами метельчатых злаков, все то, по чему она привыкла ходить. В тазу на туалетном столике плавала кувшинка на зеленом листе, в обливной низкой глиняной вазе мокла желтая калужница со своими блестящими восковыми листьями. Целая охапка хвоща была подернута розовой дымкой спиреи. Белые звездочки гипсофил обвивали темную раму зеркала.

Но не за горами чудилась осень, и были здесь и другие композиции, осенние: они выглядели лаконичнее и выразительнее легкомысленного летнего изобилия. Укрепленные в низких широких вазах с помощью немыслимых конструкций из щепок, стояли, не касаясь краев и отражаясь в поверхности воды, изгибистые, отягощенные плодами ветви. Тот, кто провел здесь целый день, обладал редким художественным вкусом и несомненной дерзостью, сочетая меж собою соцветия укропа и георгин, нежный клематис с луком, головку флокса — с огромным листом пальмы-монстеры, своею царственной особой украшавшей темный угол в холле. Ох и достанется мальчишке от Брего, когда тот обнаружит потраву!

Пики гладиолусов — ей вспомнилось, что название это означает на латыни «маленький меч», в отличие от «гладиатора» — «большого меча», — торчали из напольных ваз, нарочно задымленные «елочкой» спаржи, на мелком серебряном блюде полосатые листья хосты были смешаны с пестрыми соцветиями турецкой гвоздики, ветви рябины, уже тронутые осенью, в высокой узкой вазе — с причудливо извитой восточной лилией, изысканные аквилегии, именуемые еще в народе «перчаткой богородицы», — с розовой, пышной, как оборки фрейлинских платьев, годецией. Все оттенки лиловых астр, букеты из облепихи и боярышника, узловатые ветви сосны, подернутые мохом, и на их суровом фоне — нежные анемоны. Знатный цветок соседствовал здесь с бросовым материалом, обретшим неожиданную выразительность, у Леи захватило дух, и некоторое время она стояла на пороге, не решаясь шагнуть внутрь. Комната преобразилась в заколдованное царство для сказочной принцессы, ей вспомнились сразу все истории о маленьких добрых духах цветов, она улыбалась и глотала слезы счастья от того, что ей подарили волшебство.

Потом она сделала этот шаг внутрь, цветы обступили ее, и она стала как бы частью сказки. Аи да Романо! Вот чему учат детей на приволье томного Юга.

Однако впереди ее еще поджидала радость обретения клада. Поперек ее кровати, аккуратно разложенное, лежало нечто белое, льдисто блестящее, струящееся, слепящее глаз даже в закатном свете… Платье!

Она стояла не дыша, боясь прикоснуться к нему — вдруг растает? Потом все же коснулась кончиком пальца, ожидая ощутить прохладу и услышать хрустальный звон. Она не знала, какой моды это писк, но оно было прекрасно настолько… В нем можно было идти под венец. Она робела примерить его, однако все же решилась, и его шелковистое объятие вызвало мурашки по коже.

Оно едва доходило до щиколотки и было заужено там, расширяясь к бедрам и выше, цельнокроеный рукав «летучая мышь» едва достигал локтя, вдоль горловины густая, унизанная хрусталиками стекляруса бахрома неодинаковой длины достигала середины бедра. К платью обнаружились туфли на, как она слыхала, вошедшем в моду высоком каблуке. Все было ей в самую пору и по росту и по объему. Она даже покраснела, глядясь в зеркало: такая несомненная удача свидетельствовала о полной осведомленности в отношении ее тела, о том, что осведомленность эта вполне сознавалась, и еще о смелости, с какой в этом знании признались и использовали его по подходящему случаю. Лорд Грэй, из этого подарка торчат ваши уши!

Желая соответствовать царственной красоте платья, преобразившего ее из Снегурочки в Снежную Королеву, Лея убрала волосы в мягкий объемный пучок на темени, с нарочитой небрежностью выпустив несколько прядей на виски и плечи. Воздушная челка делала ее еще более юной. Наконец, когда солнце за окном совсем погасло, она сделала из комнаты опасливый шаг. В ней звучала тихая волшебная музыка радости, и когда она спустилась в холл, Романо разинул рот, а лорд Грэй с поклоном и полуулыбкой подал ей руку и проводил к столу.

Здесь и впрямь полно было всего самого вкусного, что только могла поставить на кухню северная провинция, но аппетит у нее пропал. Она смотрела сияющими глазами то направо, то налево, то на одного из кавалеров, подаривших ей праздник, то на другого. Красное густое вино потекло в льдистые бокалы, однако наполнило лишь два из них. Лея с недоумением глянула на свой пустой. Неужели ее считают настолько девочкой?

— Это не дамское вино, — пояснил лорд Грэй, наливая ей настоящее французское шампанское, и впервые за многие месяцы она почувствовала, что ей его хочется.

Выпили за нее, мужчины — стоя.

— Не дамское! — фыркнул Романо. — Детское, вы хотели сказать? Вот у нас на Юге — вино! Глоток — и полный рот огня и перца и искры из глаз. Террасы и окна плывут, будто в вальсе. Хлипки вы тут, на Севере!

— Еще? — только и спросил лорд Грэй, странно улыбаясь.

Романо протянул ему бокал. Лорд Грэй наполнил оба, и они снова выпили. По его знаку из-под лестницы гуськом вышли четыре музыканта со скрипками и флейтами, сели у стены, и музыка полилась, омывая застолье.

— Расскажи мне о Юге, Романо, — попросила Лея.

Тот изящно поклонился ей и сладко вздохнул.

— Юг! — сказал он. — У нас там купцы из дальних стран, иноземная речь, запах пряностей, белопарусные корабли со всей земли. Просторные мраморные дворцы, широкие белые лестницы, чьи нижние ступени облизывает теплое море. Зелень и цветение круглый год, запах жасмина по ночам, танцы, маскарады и веселье всю ночь. Деревья там совсем другие: чинары высотой с ваши соборы, и головки цветов — величиной с голову, и аромат у них сильный, терпкий. Магнолии, орхидеи, гортензии — все, что у вас с грехом пополам выживает только в оранжереях, там буквально валяется под ногами. Ты можешь прямо с дерева рвать апельсины и грецкие орехи, лежать на горячих мраморных плитах, целыми днями слушать кансоны трубадуров, которые как мотыльки на свет слетаются в край, где их ценят. Огромные окна стоят распахнутыми в теплую звездную ночь, — продолжал он, едва не с отвращением оглядывая уютную тесноту сомкнувшегося вокруг них Винтерфилда, — а дамы щедры и спят нагими под пологами из прозрачной кисеи. Только упорствующий женоненавистник мог придумать такую чудовищную убийцу страсти, как ночная сорочка!

Лея засмеялась негодованию в его голосе.

— Под пологами они спят, дабы их заживо не сожрали москиты, тучами влетающие в распахнутые окна, — скрупулезно уточнил лорд Грэй. — А закрыть окна невозможно ввиду смертельной духоты. Еще вина?

Романо коротко кивнул.

— Да, разумеется. Но если учесть, что женщины — цветы…

— Так чему же удивляться, если мухи по ним ползают?

Певец Юга поперхнулся. Лея поглядела на лорда Грэя неодобрительно, но тот, казалось, был вполне доволен собой и продолжал мерзким тоном:

— А касательно убийц страсти, я не знаю худшего из них, чем влажная южная ночь, когда и без того все мокрые, в липком поту, и любое прикосновение друг к другу способно вызвать лишь отвращение. На базарах полно ворья, в воздухе висит пыль, вода дурная, малярийные испарения над болотами, холера, чума и оспа, зима слякотная, ветреная и промозглая, дождь вперемешку с мокрым снегом, и от безделья сойдешь с ума. А помимо всего прочего, женщины у них не правят и не наследуют имущество.

— Будто у вас наследуют! — воскликнул Романо.

Лорд Грэй усмехнулся.

— Моя вдова или дочь могли бы унаследовать Винтерфилд, и никакой сколь угодно близкий родственник мужского пола их отсюда бы не вышвырнул.

Лея опять не знала, смеяться ей или возмущаться.

Романо явно не в силах был противостоять безжалостному натиску, а ей не хотелось давать в обиду уязвимого рыцаря Цветов. В конце концов, за платье, как бы хорошо оно ни было, плачено деньгами, а за сказку в ее комнате — душой и любовью. В пику лорду Грэю она предложила выпить за Юг, что и было сделано.

— Вряд ли я скажу так же красиво, — сказала она, улыбаясь Романо. — Про Юг мы слышали, Север — видели. Я с Запада, тоже из приморья. Мы небогаты, нет у нас каменных дворцов, даже маленького замка нет, а поместье похоже на большую мызу. Ее унаследует старший брат, а остальные наверно отправятся искать счастья по Европе. Море у нас холодное, по берегу — песчаные дюны и редкие чахлые сосны на них. По ним так славно скакать верхом на рассвете. Воздух пахнет солью. Тоже сыро. Чайки кричат. Мельницы ветряные на холмах. Зимой у самого берега намерзает ледяная кружевная корочка…

Они выпили за Запад, потом-таки за Север, а потом — за Восток, который некому было здесь представить, но им не хотелось его обижать. Торт был чудесен, Лея съела два куска, благо, о корсетах она давно забыла.

Музыканты завели взрыдывающий порхающий вальс, музыка подхватила ее.

— Потанцуем? — спросил Романо.

Несколько месяцев ее не носило по бальному залу.

Разумеется, она хотела. Романо приподнялся, брови его страдальчески сдвинулись, по лицу промелькнуло недоуменное выражение, он вцепился ногтями в доску стола, и ему едва удалось, не осрамившись, аккуратно опуститься на свое место.

— Что за черт? — растерянно спросил он. — Я же трезв, как стеклышко!

Лорд Грэй, улыбаясь, поднялся из-за стола.

— Четыре стороны света — не шутка, мой мальчик, — лживо посочувствовал он. — Могли и ноги отказать. — И поклонился: — Миледи, окажите мне честь…

Лея смущенно подала ему руку и встала. Легкое раздражение от того, что он опять коварно объехал мальчишку, утерев ему нос и указав место, испарилось вместе со способностью соображать, стоило ей ощутить его ладонь на своей спине. Шампанское и вальс — что еще нужно, чтобы вскружить голову? Будучи при дворе, ей доводилось вальсировать бессчетно, однако никогда с нею не было ничего сравнимого. Раньше всегда что-то мешало: опасение наступить на ногу партнеру или позволить ему отдавить свою, его неловкость на внезапных поворотах или его излишнее упоение собственным искусством, когда она боялась не успеть, подвернуть ногу, зацепиться каблуком, налететь на другую пару… прижаться слишком тесно. Мешали масленые взгляды, потные ладони, граничащие с непристойностью комплименты на ухо. Она почти не дышала, когда вальсировала прежде. Она лучше фехтовала, чем танцевала. Но лорд Грэй вел ее, как нес, на согнутой руке, и ей чудилось, будто ноги ее не касаются земли. Ей казалось, что она хорошо танцует, что она красива, что — желанна. Ни слова не было произнесено меж ними, для слов — иное время. Было лишь круговое движение на три такта, слившееся в полосы пламя свечей сквозь слезы, закипавшие в глазах и в горле, твердая рука у нее на поясе и другая, охватившая ее ладонь, слабый запах вина от губ, дыхание в волосах…

Когда он проводил ее до места и отодвинул для нее стул, она обнаружила, что Романо сидит, погрузив тонкие, пальцы в волосы и закрыв лицо руками. Ей захотелось пожалеть его. Может быть, даже обнять. Все-таки, с какой стороны ни взгляни, это был недостойный трюк.

Большой не должен обижать маленького.

— Доброй вам ночи, господа, — сказала она. — Спасибо, лорд Грэй. Романо, у меня нет слов!

И двинулась по лестнице вверх, мерцающая и тихо позванивающая, как сновидение. Ей хотелось остаться одной в комнате, которая ей улыбалась.

 

16. Ночь откровений

Подойдя к зеркалу, она в упор рассмотрела свое отражение.

— Да ты пьяна, подруга! — сказала она себе. — Охолони. Тебе не нужна скатерть. Тебе с ним еще драться и драться.

Разделась, забралась в постель, свернулась клубком, вытянулась, перевернулась с боку на бок, на живот, обняла подушку, потом двинула ее кулаком в мягкий живот. Ну нет сна. А завтра ведь спозаранку поднимут. Господи, да что ж это такое! Цветы подступали к самой постели, как диковинный лес. Лея еще помучилась немного, вдыхая терпкий аромат медового донника, потом рывком села. Она определила имя своей бессонницы. Она звалась третьим куском торта.

В самом деле, Брего отнес его в буфетную, и он лежит там, огромный, белый, почти нетронутый… А почему бы, собственно, и нет? Она встала, накинула пеньюар, не зажигая света нашарила и отодвинула засов, ощупью спустилась по лестнице и отворила скрипучую, ведущую в буфетную дверь. В нос ей ударила вонь задутой свечи.

— Только не ори, ладно? И не дерись. Я не собираюсь на тебя нападать…

От неожиданности и испуга она прижалась спиной к двери, сердце выбиралось из желудка, куда ухнуло в мгновение ока.

— Погоди, сейчас я снова ее зажгу.

Послышалась возня, щелканье кремня, сдержанная ругань сквозь зубы, зашипел трут, и наконец вспыхнувшая свеча озарила буфетную, белую громаду торта и самого Романо, перед которым на тарелочке возлежал добрый кусок.

— Как ты догадался, что это я?

— Шаги, — лаконично ответил он. — И запах. От тебя цветами пахнет. Ну и потом, я же знаю, каково это: представлять, как он вот тут стоит. Присаживайся. Держи и ешь.

— Ну, я-то, положим, понятно, — сказала Лея с набитым ртом. — Барышня, уписывающая за столом кусок за куском как-то не смотрится. Но ты-то мог налопаться на всю оставшуюся жизнь.

— Ага, — невесело согласился Романо, — а завтра этот крокодил в обличье человека за каждое, с его точки зрения, излишество выколотит из меня штук двадцать отжиманий.

Его передернуло.

— Он суров к тебе, — признала Лея.

— Суров?! — фыркнул Романо. — Что ты знаешь о суровости! С тобою-то он приветлив, как зимнее солнышко. Не дай тебе бог узнать, как он умеет оскорблять.

— Да я слышала кое-что, — созналась Лея, опуская глаза.

— Слышала? — испуганно переспросил ее ночной сотрапезник. — Ох! А знаешь… я просто не представляю, как можно кому-то объяснить, почему после даже десятой части всего, что я от него наслушался, он еще жив. Или я, если на то пошло. Видела, что он сегодня со мною вытворил? Не в голову — она яснехонька, не в язык ударило, а ноги будто в кандалах. А ведь я, между прочим, ни на глоток больше него не выпил, я следил. Моему вкусу к вину дома даже отец доверял. И опять вышло, что он — герой и молодец, а я сижу в вонючей луже. А челядь видит все и еще утрирует. Помнишь, как на Троицу в церковь ездили?

Лея помнила. Ради такого события во дворе неделю красили и подновляли старинный рыдван, в котором она и поехала в городок, как уважаемая дама, сопровождаемая обоими верховыми рыцарями.

— Помнишь, ему кланялись в пояс, тебе — как хозяйке, а я как будто и рядом не стоял! Я дома к другому привык. Я — не плевок в пыли все-таки. И что особенно обидно, на все, что бы он со мною ни вытворил, у него имеется санкция моего батюшки! Я это прекрасно знаю, зубами за это знание держусь, как за соломинку, когда уж больше не за что, чтобы не сорваться по-глупому. Он обалденный мужик! Но я ничего не могу с собою поделать: одно его словечко, и я снова нестерпимо хочу его убить!

— Я переживаю здесь самые счастливые дни, — созналась Лея. — Мне и в голову не приходило, если честно, что ты можешь быть здесь действительно, всерьез несчастен. Хочешь, я с ним поговорю? Мне кажется, он меня слышит.

Романо энергично затряс головой.

— Нет! Только не ты. Он меня тогда вообще со свету сживет. Извини, но в твое заступничество он меня, как в дерьмо, будет мордой тыкать. Между нами… если бы не ты, мне здесь было бы полегче. Ты очень лихо работаешь с ним на пару. Сказать по правде, я до сих пор думаю, что ты тоже входишь в программу.

— Это как?

— Ну, я вполне могу представить, что в их коварный план изначально входила симпатичная неприступная целочка с крепкой коленкой, в обязанности которой входило бы выбить из меня дурь. Чтоб я на девок и не оглядывался даже. Ну, я решил, что все остальное им, может, с рук и сойдет, но тут коса нашла на камень. Этот раунд за мной будет, и в покое я тебя не оставлю, хоть ты меня убей.

— Вот незадача! — вздохнула Лея. — Я-то думала, грешным делом, что и вправду тебе нравлюсь. А это, оказывается, принцип. Что, горничные у лорда Грэя неуступчивы?

— Мне стелет постель здоровенный костлявый мужик с ухватками мерина: трензельные удила с крепким грызлом ему бы в самый раз пришлись. Вдобавок он, кажется, еще и глухонемой от рождения. Наверное, его тоже включили в программу. И потом, — добавил он с подкупающей откровенностью, — я тебя хочу.

— Постой-ка, — прошептала Лея, осененная внезапной и крайне неприятной догадкой. — Слушай, Романо, не знаю, как твой уважаемый отец…

— О, он точь-в-точь такой же. С ним только мать и управляется. Ну а с матушкой я всегда общий язык найду.

— …но я вполне могу себе представить Грэя с этаким дьявольским планом в голове, — безжалостно заключила Лея. — То есть насчет меня. Романо, я не садистка. Я дура. Я в самом деле ничего не подозревала. Будь уверен, я наотрез отказалась бы сознательно участвовать в чем-то подобном.

Она замолчала, пытаясь справиться с потоком возмущения, захлестывавшим ее с головой. Вспомнилась ей маленькая умненькая фрейлина, интересовавшаяся: «Предполагается, все это я получу даром?» Ох, не даром, благородный лорд, научил ты кобылку лягаться! Разумеется, интересы клана Кадуцци ты держал в голове вперед бедной невинной девочки, из-за твоей дерьмовой страсти огрызаться влипшей в такой переплет, что и кинуться некуда, кроме как под твой гостеприимный кров.

Ее затрясло. Ах, до чего же умны вы, лорд Грэй! Дергали себе, посмеиваясь, за ниточки, а марионетка плясала словно бы в свое удовольствие! Полно, да были ли вы вообще ранены? Замужеством выгодным помахивали перед носом, как морковкой перед осликом. С чего ты взяла, дуреха, что все получишь даром?

— Если меня использовали, Романо, — сказала она, — то — без моего ведома. И черт меня побери, если я возьмусь утверждать, что этого не может быть.

Она встала.

— Погоди, — окликнул ее Романо. — Не убегай!

Он встал со своего табурета, сделал два пробных нетвердых шага и вдруг рухнул перед ней на одно колено.

— Видишь? — спросил он. — Оцени. Раз уж нет другого способа переспать с тобой, ну что ж… Я готов жениться!

Лея прыснула чуть не со слезами на глазах.

— Ну?

Вот, дождалась.

— И что, ты полагаешь, должна на подобную эскападу ответить порядочная девушка?

— Не знаю, — честно признался Романо, поднимаясь и отряхивая штаны. — В глубине души я надеялся, что ты обрадуешься, немедленно дашь мне согласие, мы заберем то, что осталось, — он широким жестом указал на торт, — и отправимся к тебе праздновать помолвку. Но, кажется, сорвалось?

Она продолжала истерически смеяться.

— Соблазнительно… в части торта. Романо, ты неисправим. Как порядочная девушка, я отвечаю тебе: я подумаю. Слышишь? Понял?

— Ага, — отозвался он без особого, впрочем, огорчения. — Но, знаешь, это, в общем, не совсем шутка.

— Романо, — сказала она, — спасибо. Это честь для меня. И за подарок — тоже. Я повторяю — у меня нет слов. Спокойной ночи!

И выскользнула за дверь.

Итак, достойное всяческого уважения самопожертвование свершилось. Наполовину валяя дурака, коленопреклоненный наследник Кадуцци таки сделал ей предложение. Ее партия завершилась победой, и даже цена, какую она бы хотела за себя получить, уплачена. Она обвела взглядом смутные очертания причудливого сказочного царства вокруг себя. Она соглашалась считать его достойным выкупом своего девичества. Мысль о том, что, в принципе, ничто не мешало ей принять предложение Романо насчет торта и помолвки… и ее комнаты, приятно холодила ей нервы. В самом деле, разве будет другая такая же подходящая ночь? Она бы не пожалела, наверное. И те мгновения на ручье, когда он держал ее в объятиях, вспомнились ей сейчас без отвращения. Волшебный подарок и нормальный разговор нормальных людей, обнаруживших общую страсть к недоеденным сладостям, разрушили меж ними какую-то невидимую стену.

Лея пнула ногой одеяло и села, обхватив колени руками. Если бы он пришел сейчас, впустила бы она его?

Она не сказала бы однозначно, что нет. «Лорд Грэй, ваши коварные замыслы успешно осуществились. Я могу выйти замуж за этого человека».

Легкий шорох у самых дверей заставил ее вздрогнуть.

Несколько секунд она убеждала себя в том, что это ветер беспокоит деревья под ее окном. «Я сплю, — сказала она себе. — И Романо наверняка спит. Спят все». Однако она слышала, более того, ощущала каждым своим напряженным нервом, как кто-то неведомый и невидимый трогает ее дверь снаружи. У нее перехватило дух. Сумасшедший парень!

Она встала и на цыпочках подошла к двери. Какая жалость, что в ней не было глазка! Нет… пожалуй, она не рискнула бы и глазок отворить. Сказка становилась… страшной. Она приникла к двери со своей стороны, силясь различить какие-либо более характерные звуки. Так и есть. Вот оно, волнующее чужое дыхание. Шорох ладоней по дереву. Она почуяла, как человек с другой стороны затаил дух… должно быть, услышал ее босые шаги, как бы легки они ни были. А может, его оглушило биение ее пульса: самой ей казалось, что в висках ее звонят в колокола. Шальная мысль — отворить! — немыслимой дерзостью своей приковала ее к месту. Швырнула грудью на дверь. И ведь чувствовала, что не пожалеет. Цена заплачена — она готова любить. Она хочет, чтобы это случилось, но… Господи, какой же дурой надо быть, чтобы отворить Романо дверь, пока кольцо еще не опоясало твой безымянный палец! Но… как же? Нельзя, чтобы он стоял там!

— Романо, — прошептала она, чувствуя, что нет в ее убеждениях силы. — Пожалуйста… Не сегодня. Уходи. Я же сказала, что подумаю. Иди спать. Я… я не открою, Романо. Не… не сейчас. Ну, пожалуйста.

Пальцы ее скользили по гладкому дереву двери, как скользили бы они по груди того, кто обнимет ее, осыплет поцелуями, вскинет на руки… В эту минуту она чувствовала себя несчастнее, чем когда-либо в жизни. Она гнала прочь человека, который хотел дать ей то, чего она жаждала всем существом. Неужели же ему — таково же?

Себя не помня, не замечая слез на своем лице, она рванула засов, испытывая к нему, должно быть, ту же ненависть, что супруга крестоносца — к постылому поясу верности. Пусть это случится…

Коридор, плавающий в серых сумерках рассвета, был пуст как в одну, так и в другую сторону. Померещилось?

Она истерически хихикнула и прислонилась к косяку, ругая себя дурой. И что-то почувствовала под ногой. Несколько травинок, каких — она могла поклясться — здесь не было, когда она возвращалась из буфетной. Она подняла их. Тугие колючие колоски поспевшей ржи, смешанной с васильками, и такой же пучок был продет в ручку двери.

Поле битвы было оставлено ей. Слава богу.

 

17. Продолжительная верховая прогулка втроем

Утро залило золотом двор и струилось в холл сквозь распахнутые ворота. Шатаясь, навстречу Лее по коридору шел Романо в насквозь мокрой тунике. Увидев ее, он криво улыбнулся, посторонился, прижавшись спиной к камню. Полные грустного сарказма глаза сегодняшним утром не оскорбили ее, как обычно, откровенным взглядом. Видно, им в самом деле давно стоило поговорить.

Волосы, влажные как после купания, облепляли его виски и лоб. Лея остановилась перед ним, чего никогда не делала раньше по доброй воле.

— Я у-нич-то-жен, — выдохнул он. — Он превзошел самого себя. В него бес вселился.

Нерешительно протянул руку, чтобы коснуться ее щеки, но… было уже не к кому. Лея со всех ног, сжимая и разжимая кулаки, неслась во двор.

— Лорд Грэй!

Воздух сгустился и зазвенел. Впору было бы ему и кровавым туманом подернуться, так она была разъярена.

Он собирался куда-то ехать, и, чтобы обернуться к ней, ему понадобилось вынуть ногу из стремени.

— К вашим услугам, мисс Андольф.

— Лорд Грэй, — повторила она, — может, вы скажете, что я вмешиваюсь не в свое дело, что вы не в пример лучше знаете, как воспитывать дворянских недорослей… Однако я считаю, что вы превысили всяческую меру. Я требую, чтобы с сегодняшнего же дня вы прекратили глумиться над человеческим достоинством Романо.

— Вот как? — удивился лорд Грэй и даже бровь приподнял. — Вы, стало быть, обнаружили, что оно у него есть?

Жилы вздулись у него на лбу. «Вот уж у кого похмелье! — подумалось Лее. — Похоже, что Романо-то вчера отделался легче других».

— И я не позволю, — сказала она тише, как всегда, когда желала быть услышанной, — делать из меня орудие изощренной пытки. Надеюсь, вы меня правильно поймете.

— Это — ваше право, мисс Андольф. Надеюсь, вы тоже меня правильно поймете.

Он не собирался ни спорить с нею, ни, тем более, пререкаться. Пока она краснела и бледнела от его последней реплики, которая, с какой стороны ни взгляни, была весьма прозрачна, он бросил ей уже из седла:

— Если он и вправду хочет получить такую девушку, как ты, пусть будет тебя достоин.

Развернул коня и скрылся под воротной аркой, рассыпая густую дробь по настилу моста.

Как выяснилось, ездил он с утра недаром. Вернувшись к обеду, проветрившись и подобрев, он оглядел их за столом и сказал:

— Я затеваю верховую прогулку по провинции. Обычно я делаю это каждый год, в пору жатвы. Желающие научиться чему-то доброму или просто сменить обстановку могут ко мне присоединиться. Мисс Андольф?

Лея непроизвольно переглянулась с Романо.

— О нем и речи нет, он едет независимо от своего желания. Он — лорд, и должен знать, где и когда его способен обмануть управляющий. Мне предстоит оценить доход провинции и, как следствие, свое благосостояние на будущий год. Лорд зависит от налогов. А вы, разумеется, вправе отказаться. Все-таки две недели в седле.

Затравленный взгляд Романо был как крик о помощи.

— Сдюжу, — улыбнулась Лея. — Разве эта поездка не была бы в русле всей предыдущей преподанной мне в Винтерфилде науки?

— Кто знает, — пожал плечами лорд Грэй. — Может быть, ваш счастливый избранник предпочел бы супругу глупее себя? Но, если вы определенно едете, позаботьтесь взять с собой оружие и все то, без чего вы не в состоянии обойтись две недели. Мисс Андольф, вам имеет смысл одеться по-мужски. И будьте готовы выехать завтра на рассвете.

Они отправились втроем и налегке, как любил лорд Грэй. Обычно его в таких поездках сопровождал Оттис, но на этот раз его с собою не позвали, да тот как будто и не рвался. Тем, без чего Романо Кадуцци не мог обойтись две недели, как ни странно, оказалась лютня, с которой он обращался умело и бережно и вез притороченной к седлу, а вечерами или на коротких привалах забавлял Лею, пробуя силы в посвящаемых ей кансонах. Это было единственное, от чего приходилось краснеть: переходя на язык поэтических преувеличений, без которых немыслима любовная лирика Приморского Юга, Романо опять становился несносен. Не то собственник ехал с нею рядом, не то — робкий влюбленный, но какая-то связь между ними безусловно установилась. Она ловила на себе то донельзя довольный его взгляд, то — восхищенный, как будто она уже ответила ему «да». Да ведь так оно, собственно, и было: если он не полный дурак — уж кем-кем, а дураком-то Романо Кадуцци не был! — то никак иначе и не смог бы истолковать ее беспомощный лепет там, у двери. И вместе с тем ее от души забавляла аккуратность, с какой он держался в ее тени, пользуясь ею как щитом от страшного лорда. Вполне приличное поведение которого, однако, Лея не рискнула бы отнести на счет полученной от нее выволочки.

Лорд Грэй с тем же успехом мог ехать и один. Городок за городком, деревню за деревней объезжал он, останавливаясь в них лишь настолько, чтобы побеседовать с магистратом, старостами общины или вольными арендаторами. Он обладал довольно редким для хозяина качеством: ему не врали. Казалось бы, для тех, кто отдает господину долю дохода, было бы совершенно естественно этот доход приуменьшить, однако подданные, видимо, были уже научены долгим опытом. Лорд Грэй, взглянув на колосящееся поле, мог сразу сказать, сколько оно по осени даст бушелей с акра. Вылущивая и перекатывая меж пальцами зерна, он мог определить их спелость, твердость и качество еще только будущей муки. С точностью до десяти фунтов он мог на глаз взвесить корову. С магистратами было сложнее, синдики спали и видели городской бюджет в своей полной власти, однако и бухгалтерские книги отнюдь не представлялись дотошному лорду китайской грамотой.

— Как? — спросила Лея.

Он удовлетворенно кивнул:

— Хороший год.

И впрямь. Никто не любит платить налоги, однако куда бы Лея ни обратила взгляд, нигде в лицах она не обнаруживала ненависти или хотя бы недоброжелательства. На них смотрели с улыбкой, а чаще — равнодушно.

У всех по этой поре важные и спешные дела, помимо визита лорда. Хорошо живут там, где могут себе такое позволить. Видно было, что провинция — не бедная. Дома здесь ставили либо каменные, либо деревянные, в два этажа, и в большинстве крыли их черепицей, а не соломой. Женщины носили цветные платья и чепцы с кружевами, на ногах — кожаную обувь. Воду тут пили разве что в наказание, все больше — светлый эль.

— Послушайте, — сказал Романо, — а ведь вы могли бы выжимать из них и больше! Знаете эту мортонову вилку? Вы много тратите, значит, у вас много денег: как насчет сеньора? Вы мало тратите, значит, у вас много остается: как насчет сеньора? Золотое, между прочим, дно!

— А зачем? — лениво удивился лорд Грэй.

Они сидели на обочине дороги, наскоро перекусывая на полпути меж деревней, которую они оставили поутру, и гарнизонным городком, куда лорд Грэй намеревался нагрянуть ближе к вечеру. Лошади бродили неподалеку, позванивая сбруей, Лея, жмурясь, ловила лицом солнце, лорд Грэй в расстегнутом камзоле полулежал, опираясь на локоть — ни дать ни взять дог в окружении щенят. Пахло чисто по-осеннему: дымом от сжигаемых на подворьях растительных остатков. Романо валялся навзничь на жухлой траве, как бы придавленный тренькающей лютней.

— …груди твои, широкие в основании, — бормотал он, — стоящие прямо и сладкие как… мм… этот кусок никак не получается. А почему они вообще должны быть сладкие? Лея…

— Заткнись, охальник!

— …словно двойни молодой серны.

Стоило взглянуть на нее, чтобы догадаться, кого он пытается описать.

— Мальчик, не тронь Писание!

— Так ведь шедевр! Так и тянет слямзить строчечку… И виноградник твой в цвету… О Каллипига! — взвыл незадачливый трубадур. Лея, сдавленно хохоча, уткнулась лицом в колени. Ее классического образования хватало в самый раз, чтобы понять, какая часть ее божественного тела удостоилась греческого эпитета. Лорд Грэй только посмеивался. Должно быть, у него тоже было классическое образование.

— То есть как это зачем? — запоздало откликнулся Романо. — Вы могли бы жить богаче. Простите за откровенность, но Винтерфилд — угрюмая медвежья нора. Там темно и тесно. И вообще, в мире столько есть всякого, чтобы украсить жизнь! Вы могли бы, скажем, пристроить новое современное светлое крыло к этому своему склепу, раз уж он вам так дорог, устелить полы коврами, заставить холлы мраморными нимфами, есть на серебре и спать на шелке…

— Натопить-то зимой этакую махину… — хмыкнул хозяин Винтерфилда. — А изнанка всего этого — косые взгляды и злобный шепот вслед. Что может быть гаже ненависти собственных подданных? И потом, что за смысл тащить в дом что попало, лишь бы стояло?

— Была б у вас жена, — с вызовом заявил Романо, откладывая лютню в сторону, — а пуще того — дочери, вы бы по-другому рассуждали. Бриллианты в мельхиор не оправляют. Дорого нынче приданое.

— Будь у меня дочери, — возразил лорд Грэй, — их бы женихи с благодарностью и в одних сорочках взяли. Ну а парни и сами бы знали, что полопают так, как потопают. Думаешь, я бы их больше щадил, чем тебя? Только начать стоило куда раньше, чтобы к твоим годам уже в мужчин выросли.

А-ах! Кто бы другой и не углядел, однако Лея, обученная всему, что касалось членовредительства, распознала, как в себе почувствовала, роль каждой мышцы, приведшей в мгновенное действие длинное, юношески гибкое тело Романо, извернувшегося в траве и бившего не одной лишь рукой, но всем телом, винтом, с проворотом выбрасывая себя вперед и снизу вверх, отталкиваясь от земли бедром, коленом, пальцами ноги. Из рукава или сапога нож скользнул ему в руку? Наносимый удар был подлым, тайным, по-змеиному скользким, каким-то очень… южным, она не подобрала другого слова, успев только вскрикнуть.

— Господи, парень, да ты и свинью не зарежешь!

Неновый ботфорт лорда Грэя упирался Романо в ключицу, тот болезненно морщился, удерживаемый на безопасном расстоянии примерно так же эффективно, как удерживают кошек за загривок.

— Еще неизвестно, как бы у нас с вами кончилось, кабы я бил всерьез, — сдавленно сказал юноша.

— Если бы ты бил всерьез, — без улыбки ответил ему лорд Грэй, — я сломал бы тебе все верхние ребра и ключицу. Ты бы в жизни ничего в правую руку не взял. Ты хоть соображаешь, как ты рисковал? А если бы я не догадался?

— Разве я мог вас недооценивать? — все еще тяжело дыша, отозвался неусмиренный Романо. — Вы хотели сказать, если бы вы сделали вид, что не догадались?

— Вы знаете, что вы сумасшедшие? — сказала Лея со слезами в голосе. — Оба!

— М-да, — согласился лорд Грэй. — Между прочим, Романо, есть отличный способ мериться силой, не доводя девушек до сердечного приступа. Армрестлинг. Хочешь?

Он уже закатывал рукав. Романо поглядел на его жилистую руку, на свою, потом в глаза противнику… и помотал головой.

— Я проиграл, — сказал он беспечно. — Господи, ну что за извращенная страсть все на свете превращать в соревнование? Когда я вправду захочу убить вас, я воспользуюсь ядом.

Лорд Грэй хмыкнул и тоже посмотрел на свою руку.

— А ведь не так уж я был уверен в победе. Рано ты, братец, спасовал. Бицепс-то у тебя объемнее.

— Что не помешает вам сломать мне руку и заявить, что я сам напросился.

— Расскажите лучше, — вмешалась Лея, — о той достославной истории с Гильдией Мастеров Клинка. Сколько на самом деле в ней правды?

— Что за история? — Романо перевернулся на живот и подпер голову руками.

— Слыхала я, будучи при дворе, что лет двадцать тому назад некий лорд Грэй явился в Гильдию и бросил дерзкий вызов всем ее Мастерам. И еще говорят, что он не ушел оттуда, пока все они не были им повержены… — Она невинно хлопнула ресницами.

— А, — сказал лорд Грэй, расслабляясь, — давненько не слыхал я эту историю. Вот, значит, как ее рассказывают в нынешние времена. Уже не упоминается, что главный ее герой, совершая сей достославный, как вы изволили выразиться, подвиг, был — я извиняюсь, миледи! — в дымину пьян? Как и все прочие ее участники.

— Ну так нетрудно было догадаться! — фыркнул Романо. — Кому такое в трезвую-то голову придет?.. Кроме откровенно патологических типов.

— Да и Мастеров в прежние времена в Гильдии числилось поменьше…

— И вы в самом деле без перерыва дрались десять часов?

— Двенадцать, — ревниво поправил ее лорд Грэй.

— Так ведь и протрезветь успели. — Это Романо.

— Не-ет! Видите ли, в одной руке кавалер держал меч, а в другой — бутылку, и когда он к ней прикладывался, другой великодушно делал шаг назад.

— А вы, случайно, не тем местным винишком их пользовали? — съехидничал Романо. — Ну, которое так интересно вяжет ноги. Из чего вы его гоните, у вас же виноград не растет?

— Из барбариса. Но на самом деле там было бургундское.

— А жаль. Тогда я бы точно знал, чем объясняется ваш триумф.

— Да я, честно говоря, до сих пор не понимаю, почему молва так настаивает на моей победе. Я попросту не помню, когда я упал, и сколько бы я потом ни выяснял, все прочие страдают весьма схожим провалом в памяти. А хотите, — неожиданно предложил он, — я покажу вам заграницу?

— Это как? — Его спутники даже приподнялись с травы.

— А так. Съедем немножко с дороги, а там есть на что поглядеть. Потом галопом наверстаем.

— Я хочу, — сказала Лея и вскочила на ноги.

Романо последовал ее примеру с несколько меньшей прытью: разнежился на осеннем солнышке. Они мигом собрались и, сойдя с большака, двинулись к Северу по каменистой, едва заметной тропке, вьющейся в распадках холмов.

 

18. То, что обязан делать лорд

Прошло около получаса езды, в течение которого они почему-то переговаривались лишь шепотом, да и то скупо. Такая прозрачная тишина стояла кругом, что было немного страшно. Тропа повышалась, и вскоре их со всех сторон окружали скалы.

— Тут осторожнее! — окликнул их вдруг лорд Грэй. — Осадите назад и спешьтесь.

Юноша и девушка послушались и осторожно приблизились к своему вожатому. От самых его ботфорт, невидимый в трех шагах, шел обрыв. По нему змеилась узенькая неровная тропка — лошади уже ни спуститься, ни подняться. А дальше, впереди и внизу — глубокое извивающееся ущелье, каньон, щетинящийся изъязвленными непогодой скальными пиками, ребрами, зубцами.

Оно тянулось с запада на восток насколько в обе стороны видел глаз, и дальний его край был скрыт подернутым осенней желтизною, но все еще кудрявым лиственным лесом.

— Вот, — сказал лорд Грэй. — Сейчас меж нами и недружелюбным северным соседом, кроме пограничного форта, нет ни души. Возбуждает?

— Некоторым образом — да, — согласилась Лея, чувствуя, как что-то леденящее, как предчувствие, ползет ей в душу.

— А это, — лорд Грэй махнул рукой под ноги, — единственная проходимая тропа, ведущая от них к нам. Я много лет искал другие — безуспешно.

Ну и дорожка! Из чьего кошмарного сна извлек ее Создатель? Даже Романо ощутимо содрогнулся. Она казалась проложенной искусственно, но даже строители пирамид вряд ли были бы способны на подобный титанический труд. Ущелье, извиваясь, пересекал гигантский гребень, похожий на спинной плавник окаменевшего морского чудища, и вот вдоль этого-то гребня, где-то в двух третях от подножия, тянулась ниточка тропы фута в два шириной: слева — пропасть, справа — стена, может, не столько отвесная, сколько неприступная из-за колючего кустарника и громадных глыб, заваливших ее чуть не до самого верха. Некоторые из них выглядели весьма неустойчиво.

— Потрясающее место, — прошептала Лея. — Почему здесь не стоит укрепление?

— Ты же видишь, здесь нет ни пятачка ровного места. — Он глянул из-под руки вперед. — Укрепление стоит на той стороне.

— А разве граница лежит не по ущелью? Казалось, было бы естественно…

— Раньше она тут и пролегала. Но однажды, лет сто пятьдесят тому назад совершен был на этом самом месте беспримерный подвиг. Две армии стояли на этой тропе, где сражаться могут только двое первых, один с одной, а второй — с другой стороны. Чтобы шагнуть вперед, надо убить. Так что каждый ее ярд оплачен жизнью. В общем, мы захватили и тропу, и укрепление с той стороны, и тем самым увеличили свою территорию на несколько десятков миль…

— …изгаженной, бесплодной, никому не нужной земли, — фыркнул за их спинами позабытый Романо. — Ну разве что как мемориал славы!

— В чем-то вы определенно правы, — согласился лорд Грэй с Леей, стоически игнорируя очередной выпад не в меру распетушившегося юнца. — С этой стороны тропу запереть проще. Здесь ее может держать даже небольшой отряд. Чертов бюджет, хоть из своего кармана плати, ей-богу! Здесь и в те неспокойные времена стоял только тайный пост, в обязанности которого входило в случае беды слать гонца в гарнизон. И полечь, держа тропу, пока подоспеет подмога. Ну а теперь все посты вынесены туда. — Он указал подбородком вперед. — Что они там жгут? — внезапно перебил он самого себя.

Из-за рощи за горизонтом в хрустальное небо поднимались клубы черного дыма.

— Как-то он мне не нравится, — пробормотал лорд Грэй. — Не хотелось бы тащить вас туда, но как же узнать?

Насупившись, он поглядел вниз, на тропу.

— Что это? — спросила Лея, указывая рукой. Лорд Грэй мельком глянул на нее, потом вновь устремил взгляд на странно сдвинутые и испятнанные чем-то темным желтовато-серые камни. Проследил одному ему понятные отметины, круто развернулся к пропасти спиной и почти бегом бросился в ближайшие кусты.

— Черт! Романо!

Его интонация исключала пререкания. Юноша поспешил следом и помог вытащить из кустов труп молодого человека в перепачканной и изорванной, но несомненно форменной одежде. Романо вытер внезапный пот со лба и осел на пятки.

— Истек кровью, пока полз, — констатировал лорд. — Хватило сил еще спрятаться в кусте, а потом он потерял сознание.

Взгляд его обратился к черному дыму в прозрачном небе. Потом вновь вернулся к телу у ног. Потом он медленно, словно впервые оглядел их лица: растерянные мальчик и девочка, никогда прежде не видевшие мертвеца. Девочка, кажется, понимала лучше.

— Может, эти объяснят нам, в чем дело? — спросил Романо, пальцем указывая на тропу.

Там, внизу, милях в полутора от места, где они стояли, то пропадая из глаз в складках местности, то вновь возникая и взблескивая на заходящем солнце металлической чешуей, как змея извивалась колонна, движущаяся по тропе цепочкой по одному. С того края на этот. И было тихо-тихо.

Глаза лорда Грэя сузились.

— Эти не объяснят, — хрипло сказал он. — Эти к переговорам не расположены.

— О-ля-ля! — присвистнул Романо. — И похоже, что меж ними и нами теперь уже и вовсе ни одной живой души?

— Если им удалось миновать укрепление, то — да, — подтвердил лорд, глаз не сводя с черного дыма над тропой.

— В добрый же час нас сюда принесло! Зачем же мы время теряем? Они, как я погляжу, минут через десять здесь будут. По коням, господа, и деру до гарнизона!

Лорд Грэй молчал, как камень. Кто это придумал?

Тоже скажут — камень! Живое у него лицо, и больно ему, как на разрыв.

— Я не могу, — вымолвил он наконец, — вскочить на коня и сделать вид, будто меня тут не было. Есть вещи, которые лорд обязан делать. Посмотри, сколько их! Здесь еще можно запереть, а если они хлынут в долину…

Он замолчал, и Лея с трезвой беспощадностью додумала все недосказанное. Этот смерч враждебного железа, прикрывающего враждебную плоть, беспрепятственно обрушится на беззащитную, поглощенную страдными хлопотами долину. И даже если гарнизон, поднявшись, таки сомнет и раздавит их, война неминуемо покатится по крестьянскому полю, оставляя за собою потраву и пепелища.

И голод. Чужие воины сотворят с твоей родиной то, что сами бы они назвали чудовищным злодеянием, от чего сами призывали бы небеса разверзнуться, а землю — содрогнуться, кабы это случилось с их собственными деревнями и семьями. Кузнеца, что только вчера перековал вперед других твоего коня, спросонья схватившегося за молот, с гоготом поднимут на копья. Пригожую крестьянку, что по жаре поднесла тебе молока, завалят целой толпой на пороге и бросят с перерезанным горлом. Порубят собак, что лениво тявкали тебе вслед из-под тенистого куста. На пути своем будут сжигать хижины вместе с теми, кто истово молит беду пройти мимо, прежде подперев чурбаком дверь — чтоб не выскочил никто. Словом, рачительно и повседневно очистят землю для себя. А ты собираешь со своих подданных налоги. Ты — их лорд. В некоторых случаях за право так зваться и жить чужим трудом ты обязан умирать.

— Один из нас поскачет в гарнизон, — сказал лорд.

Оба мужчины обернулись одновременно:

— Лея…

— Нет! — закричала она.

— Да, — сказал лорд Грэй, и она притихла, а он уже повернулся к Романо с кривой усмешкой на губах: — Ну что? Хочешь вечной славы? Встанешь на эту тропу?

Брови Романо поползли вверх, глаза округлились.

— Я? — беспомощно переспросил он.

— Ну да. Если ты и в самом деле хочешь получить лучшую на свете девушку, то должен бы быть готовым платить. Всем. Это дело для мужчины. А ты ведь уже не тот маменькин любимчик. Что, готов?

— Но вы не можете?! — зарычала Лея. — Он же мальчишка! А это — верная смерть!

Романо побагровел и начал подниматься. В ту минуту он бы и на тропу встал, и самого Грэя стер бы с лица земли, потому что есть предел всему. Лорд Грэй со смехом толкнул его обратно наземь.

— Я пошутил, — сказал он. — Неужели бы я уступил тебе такую честь? С самого детства мечтал о подвиге вроде этого.

— Ну уж теперь…

— Я сказал — встанешь после меня.

Лорд Грэй выпростался из камзола, снял сорочку, оторвал от нее длинный лоскут и повязал им лоб, так чтобы пот не заливал глаза. Потом свистнул коня и из седельной сумки извлек завернутые в тряпицу маленькую склянку и шприц, набрал в него, прищурившись на закатный свет, прозрачную жидкость из склянки, согнул и разогнул руку и аккуратно ввел в выпуклую, отчетливую вену содержимое шприца.

— Возьмешь Марвика, — распорядился он. — И отдашь мне свой меч.

Негнущимися пальцами Лея протянула ему оружие, и он буквально вырвал его у нее, повел плечами, два клинка в обеих его руках оплели его мгновенной блещущей сетью. Довольно усмехнувшись, бросил правый клинок к левому, в левую руку.

— В седельной сумке — моргенштерн. Возьмешь его в руку. Ты сумеешь. В гарнизоне требуй командора Флетчера, поднимай его хоть с супружеского ложа, хоть со смертного одра. Назовешь мое имя, и он сделает все, что нужно.

Инъекция что-то творила с ним. Вены на лбу и руках вздулись так, что взглянуть страшно, глаза зримо наливались кровью, бугры мышц выделились рельефнее, ложбины меж ними — резче, загорелые плечи заблестели от пота, кожа временами мелко, как у лошади, подергивалась, дыхание становилось короче, громче, прерывистее.

— Погоди, — сказал он. — У меня есть еще пара минут для тебя. Потом ко мне нельзя будет подойти.

Усмешка его была уже нехороша. Уж очень он стискивал зубы. Ей показалось, что они обведены кровавой каймой. Свободной рукою он легко поймал оба ее запястья и немного притянул ее к себе.

— Меня зовут Дуэйр, — сказал он.

Вкус железа и пепла остался на губах, когда она беззвучно повторила. Секунд десять он не отрываясь смотрел в ее растерянное без испуга лицо. Потом она рванулась к нему с рыданием в горле, и не совсем понятно стало, все ли еще он тянет ее к себе или уже удерживает на расстоянии, на полусогнутой руке.

А затем он несильно оттолкнул ее. Она отскочила.

Было невыносимо страшно смотреть, как на ее глазах человек превращается в демона. И глаз она отвести не могла, сделать шага прочь — не в силах после того, что он только что сказал. И того, что не сказал. После того, что это значило.

— Ну! — крикнул он. — Вот только жалеть меня не надо! Чем скорее ты пришлешь Флетчера, тем больше у мальчишки шансов. — Он усмехнулся вновь. — Не бойся, его очередь не скоро. И не вздумай возвращаться.

И шагнул по тропе вниз, в ущелье, туда, где она выворачивала из-за отвесного ребра: бронзовая тень среди теней вечерних.

— Черта с два! — дерзко выкрикнула она ему вслед. — Жалости ты у меня не дождешься. Таких, как ты, не жалеют. Я вернусь, слышишь, и быстрее, чем ты думаешь. Я сама встану за тобой, я с мечом — лучше Романо. Так что только попробуй меня не дождаться!

 

19. Моргенштерн

Прежде ей не доводилось скакать на жеребцах. Марвик, конь лорда Грэя, был вороным, как тропическая ночь, с тяжелыми, широкими, как тарелки, копытами, чьи мерные удары в землю наполняли мир равномерным грохотом и непрерывным гулом, в такт которому пульсировала кровь в ее висках. Впечатление было такое, будто она оседлала ночной ураган. Она съежилась на его спине, чуть ли не уткнувшись лицом в косматую нестриженую гриву, и он нес ее не с большим усилием, чем пустое седло. Он сам глядел себе под ноги и сам разбирал дорогу, а она как будто ослепла и оглохла, чувствуя лишь железо и пепел на губах. Встречным ветром пронизало ее насквозь и разметало волосы по плечам.

Восемь миль по такой горячке. И столько же — назад. В каждой миле — тысяча семьсот шестьдесят ярдов.

Три ярда покрывает Марвик одним скоком. Один удар сердца — один конский шаг. Сколько раз ударит сердце, прежде чем за цену, какую она сейчас платит, уже нельзя будет ничего получить? Она чуяла под собой игру мышц пластавшегося в беге могучего коня, но не могла ни о чем думать. Мир вокруг исчез, оставив по себе лишь грохочущую твердь да посвист ветров над ней.

Какие-то ветки проносились мимо ее лица, краем глаза она замечала кремнистый отблеск дорожных камней при полной взошедшей луне, Марвик птицей взмывал над колдобинами и поваленными стволами, но то была, казалось, его собственная забота. Она не постеснялась бы загнать его насмерть. За лишнюю минуту она заплатила бы чьей угодно жизнью. Рука окаменела на рукояти моргенштерна, оплетенной грубым кожаным ремнем, тяжелый шипастый шар-гиря на цепочке впился в ее ладонь. Она не чуяла боли. Единственное, о чем жалела — что не крылата.

Бешенство, захлестывая, несло ее, как горная река.

Лютая злоба переполняла ее, она одна держала ее на плаву: на мужика, который столько времени молчал и раскололся только на смерть идучи. Не было возможности облечь догадки в слова или даже в связные мысли, но разве обязательно мыслить связно, чтобы все понять? Как, скажите, могла она теперь достойно с ним расквитаться? Разве что действительно встав на тропу следом.

Густая тень, пересекавшая дорогу, ни на миг не заставила Марвика замедлить скок. Он взмыл над поваленной елью, коснулся копытами земли, и в ту же секунду Лея оказалась в эпицентре возни и крика.

— Глянь-ка, девка!

— Тащи ее с седла!

— Так она, кажись, пустая!

— Ничего, сама сгодится…

Ах, какое дерьмо! Имело смысл лишь то, что ее могут задержать. Люди в лохмотьях, поджидавшие с той стороны засеки, скорчившиеся за и под елью, метались где-то далеко внизу, белея лицами в темноте и норовя схватить коня за повод. Суетливые, мелкие, неуклюжие в массе бессмысленных движений. Кто-то прыгнул сзади на круп коню, от неожиданности осевшему на задние ноги, с похотливым гоготом лапая Лею за грудь и норовя сбросить ее наземь.

— Впрямь девка… И какая!

Думать, считать, пугаться времени не было. Она ударила его затылком, со всею силой остервенения, расчетливо оставляя от его лица кровавую мешанину хрящей.

Он еще только валился, захлебываясь кровью и стоном, а ее ноги в тяжелых подкованных ботфортах безошибочно достали лица подскочивших с обеих сторон, она выпустила из ладони гирю моргенштерна, эту жуткую утреннюю звезду, последнюю для тех, кто увидел ее восход здесь сегодняшней ночью, и она понеслась по изумительно прекрасной правильной дуге, раскалывая черепа, как гнилые тыквы. Марвик ударил задом, выбрасывая копыта в шипастых подковах, потом взвился на дыбы, издевательски заржав и рушась на любителей ночной поживы с неумолимостью кузнечного молота: был он тренирован для битвы не хуже Леи Андольф. И десяти секунд не прошло, как разбойничья засада у засеки — а выскочило их на легкую одиночную жертву человек семь, шелудивые псы нападают сворой — полегла до единого вся, но Лее некогда было оглядываться и считать.

Ворота гарнизона были, разумеется, по ночному времени заперты, она едва не кинулась на них грудью, но опомнилась и загрохотала по скрепленным оковами доскам кулаками, разбивая их в кровь и не чувствуя боли.

— А головой с разбега? — посоветовал чей-то голос с бревенчатого барбакана, явно подавляя зевок. — Тьфу, никак девка!

— Набег! — выдохнула Лея. — Мне нужен командор Флетчер. Будите гарнизон!

— Да ты кто?

Она выдохнула свое чемпионское имя, там, наверху, присвистнули: видно, их уж толпа собралась.

— А чем докажешь?

— А ты спустись вниз, — предложила ему Лея в бессильной ярости: каждая секунда промедления падала, как камень на весы. — Может, поверишь, сосчитав свои зубы в пыли, мать твою… — и обложила его так, что устыдилась бы и Эрна фон Скерд.

Видимо, к такому обращению привыкли и даже приветствовали, потому что ворота открылись на удивление быстро. Она ударила Марвика ногами и влетела под барбакан. Где-то чуть дальше, в глубине городка, уже пел рожок.

— Где я могу найти командора?

— Дома, где ж еще в такое время, он у нас человек женатый…

Один из воротной стражи валко побежал было рядом, но тут же отстал и только рукой махнул, указывая направление. Внутри бревенчатого тына, обносящего гарнизон, по трем сторонам квадратного плаца сгрудились домики и домишки. Вдоль четвертой тянулась казарма. Здесь было все, чтобы удовлетворить безвыездно живущих: шумела корчма, резал слух пьяный женский смех…

— Командор! — крикнула она, озираясь посреди площади. Из окна аккуратного домика выглянул полуодетый мужчина.

— Я — Флетчер! — откликнулся он. — Кто вы, миледи?

— Лея Андольф! Меня послал лорд Грэй. Он держит северян на тропе в ущелье. Он говорит, вы знаете где. Укрепление на той стороне захвачено и сожжено. Немедленно нужна помощь. Поднимайте же скорее гарнизон!

— Зайдите в дом! — велел он и скрылся в глубине комнаты. На пороге ее чуть с ног не сшиб стремглав выбегавший адъютант.

При взгляде на человека, торопившегося, грохоча, по лестнице вниз, у нее немного отлегло от сердца. Сказать по правде, сейчас она оценивала людей только по одному критерию: встали бы они на тропу… или постеснялись? Этот встанет. Поэтому с ним можно было говорить. Это был солдат одного возраста с лордом Грэем и с тою же сдержанно-стремительной повадкой. Он тоже окинул оценивающим взглядом длинноногую девицу в ботфортах до середины стройного бедра, мечущуюся по комнате, как зверь по клетке. В руках она, не замечая, сжимала окровавленный моргенштерн, пыльный костюм для верховой езды был забрызган чем-то, подозрительно напоминающим мозги.

— Мисс Андольф, — сказал он. — Я слышал о вас. У вас кровь на волосах.

— Не моя, — отмахнулась она. — Как скоро вы сможете выступить?

Он поморщился.

— Десять процентов состава в увольнении, пьянствуют и шляются по бабам. Ну да двадцати минут хватит, кто рога не услышал, будет пенять на себя. Сколько у Грэя людей?

Она посмотрела на него остановившимся взглядом.

— Вы не поняли? — хрипло прошептала она. — Он стоит на тропе. Один. За ним — Романо Кадуцци, наследник лорда Рэда. Это все! Мы были там втроем.

Флетчер открыл было рот… и закрыл.

— Я всегда подозревал, Грэй кончит тем, что угодит в легенду.

— А вот этого не надо, — прошипела Лея, борясь с желанием ухватить его за лацканы и как следует тряхнуть. — Что кончит! Можете вы дать мне коня? Боюсь, я запалила Марвика…

— Никакого коня! Вы останетесь здесь, с моей женой.

Она всхлипнула сквозь зубы и вскинула моргенштерн. Как благоразумный человек, Флетчер сделал шаг назад и протянул руки ладонями вперед — успокаивая.

— Я не могу, — сказала она, чувствуя, что этот услышит. — Там человек, которого я люблю.

«Чтоб я знала, в самом деле, кого из них я имею в виду!»

— Ладно, вы получите коня. И еще одно. Мисс Андольф… Грэй кололся?

— Откуда… да.

— Когда вы их оставили?

— Перед самым заходом солнца.

Молчание навалилось как пуховая перина.

— Мисс Андольф, — сказал ей командор, и она разглядела, сколько седины в его кудрях, — вам лучше остаться. Не в силах человеческих удержаться на ногах больше трех часов после инъекции. Сейчас Грэй еще может быть жив, если у них не нашлось против него фехтовальщика его класса и если ему везет как черту, но к вашему приезду он просто упадет. Тело откажется ему служить: такова плата за берсеркерское безумие. Поверьте, я знаю. Мы все баловались этим в юности. А молодой Кадуцци… не думаю, чтобы он был хотя бы вполовину так хорош, как Грэй. Если северяне прошли тропу, вы вылетите прямо на них, и страшно подумать…

— Если северяне ее прошли, — презрительно и жестко сказала Лея, — вылететь на них — единственное и последнее мое желание.

На верхних ступеньках лестницы, ведущей из холла, мелькнула встревоженная дама в пеньюаре. Флетчер сделал ей знак, Лея поймала на себе ненавидящий взгляд, но та все же исчезла за какой-то дверью. Флетчер взял ее за плечо и вывел на плац перед домом.

Там бурлила суматоха. Гарнизон торопливо строился, одеваясь на ходу и скупо, без удовольствия, матерясь.

Кого-то шумно окунали в лошадиную поилку, и это было не смешно. Метались факелы, люди наталкивались друг на друга, кони ржали у коновязи, гремели кольчуги и сбруи, ротные, перекрикивая один другого, проверяли личный состав. Адъютант подбежал рысцой, таща за собой в поводу рослого серого в яблоках жеребца.

— Возьмите Субиза, — предложил Флетчер Лее. — Он сын той же кобылы, что и Марвик. Против мужского седла не возражаете?

— В каком я, по-вашему, сюда скакала?

Тело ее забыло об усталости, она взлетела в седло, едва коснувшись стремян. Субиз затанцевал, почуяв ношу.

— Дождитесь хотя бы гарнизона.

Она мотнула головой.

— У вас тут дел надолго. Я не могу обременять себя такой толпой. Поспешите, прошу вас.

— Грэй — мой друг, — сказал Флетчер. — Я встал бы вместо него сам. Я умер бы, чтобы он жил. Буду так скоро, как смогу. Послушайте, вы же можете быть матерью! Поберегите себя.

Она ощерилась в его сторону и послала жеребца вперед, вырвавшись из городка как пробка из бутылки. Она была как моргенштерн, сокрушающий все на своем пути, описывающий заданную, но неостановимую дугу сперва вперед, потом — обратно. Мир вновь горохом по железному блюду раскатился под конскими копытами, тела разбойников у засеки лежали так же, как она их оставила, но на них ей более всего было наплевать. Восемь миль обратной дороги пролетели как восемь стрел у виска, и когда Субиз вынес ее на обрыв, где она спешилась и, оскальзываясь на крутой тропе, заторопилась вниз, она поняла, что летела, дралась, хамила — недаром.

На тропе все еще стоял лорд Грэй.

 

20. Легенда

Она не могла ошибиться. Там, откуда она пришла, было темно и тихо, кусты смыкались у тропы и деревья нависали над ней, а впереди, там, где тропа делала крутой поворот из-за острого скального ребра, сталью и бранью лязгал очаг схватки. Догоравшие на земле факелы, выпущенные из рук теми, кто покидал тропу, и другие, переданные сзади, из-за спин, и воткнутые в расщелины меж камнями специально, давали достаточно света, чтобы видеть на его фоне узнаваемый мечущийся силуэт гибкого жилистого тела, а иногда, в мгновенном развороте — хищный горбоносый профиль и две блистающие молнии, которыми, казалось, были полны его руки. А еще — отблески света на кирасе человека напротив, до синевы бледного даже в теплом факельном свете, вооруженного до зубов и закованного в тяжкие латы, видевшего мгновенную смерть соратника, стоявшего перед ним, и вполне осознававшего, что стать первым в очереди и увидеть перед собою полуобнаженного демона или полубога — кем там ему представлялся этот безжалостный жнец? — наверняка означало умереть. Что ж, это тебе не детишек топтать на пыльной дороге.

Отстраненнo, каким-то задним умом Лея подумала, что Романо не видно и следа. Порадовалась мимоходом: значит, останется цел. А потом, затаив дыхание, ступила на тропу и пошла вперед, прижимаясь к скале и таясь в ее массивной тени, туда, где он стоял не сходя с места, не уступив ни ярда. Шла, чтобы поставить за его спиной еще один невидимый, но столь же неприступный бастион. Это все, что она могла сейчас для него сделать.

Пока она, обезумев, скакала туда и обратно, она свято верила, будто ее присутствие каким-то мистическим образом убережет его от самого плохого. Однако оказавшись за ним на расстоянии вытянутой руки, поняла, что старалась для себя. Это ей было нужно стоять рядом с ним и умереть следом за ним, если придется.

Она ничем не могла помочь. Им не разойтись здесь, на этом пятачке грохота и огня. Ей даже нельзя его окликнуть, потому что тогда он может пропустить роковой удар.

И еще к ужасу своему она обнаружила, что командор Флетчер был прав. Она не знала, прошли ли те роковые три часа или только текли к своему исходу, но она видела черный от копоти пот, струившийся по его спине, мелкую дрожь перенапряженных мышц, сетку зримо пульсирующих жил, вспухших под кожей, как рубцы от ударов плетью. Слышала его запаленное дыхание. Она чувствовала, как подламываются его колени. Берсеркерское бешенство, заставлявшее его в неистовой ярости рубить все живое в поле своего зрения, выпило его до дна, высосало досуха, и только дьявол знал, сколько душ оприходовала этой ночью его бухгалтерия.

Может быть, тот, чья очередь настала, всей душой готов был развернуться и бежать, заречься сам и детям наказать не соваться за этот проклятый рубеж, но — некуда. Ему в затылок дышал другой, тому — следующий, и так на протяжении по меньшей мере мили. И все они стояли на месте, запертые на тропе одним человеком.

Однако, вопреки ее ожиданию, когда жертва этой минуты с разрубленным горлом отправилась в пропасть, следующая не поспешила занять ее место на тропе. Что-то происходило там, в глубине их строя, что-то передавали по цепочке, пронося над головами, и минутная передышка позволила Грэю прижаться плечом к скале. От этого его жеста усталости Лее стало нестерпимо больно.

Она уже протянула руку, чтобы коснуться его и сказать, что она здесь, и помощь идет, и может быть, сделано все, что в человеческих и сверхчеловеческих силах, и можно уже отойти. Но человек, повернувшийся к врагу спиной, не был бы лордом Грэем. Он не признал бы такого своего ухода со сцены. Отход сейчас нарушил бы целостность и безмерность совершаемого подвига, низвел бы бессмертное чудо, сравнимое лишь с Ронсевалем, до рядовой пограничной стычки. Разумеется, он не мог испортить легенду, по чьим законам он должен был умереть красиво, но не сделать ни шагу назад. Но остановило ее не это. Плевать ей было на все рыцарские кодексы на свете, однако она видела, что он не сможет побежать. Физически. Стоит ему развернуться — да даже сделать шаг назад! — и все. Лопнут струны, одна из которых держит на ногах его, а другая — его противников вяжет цепенящим ужасом. И это все равно будет смерть, только уже бесславная, потому что в этом деле особенно важен завершающий штрих. И она опустила протянутую руку, поняв, что есть вещи, каких бы он ей никогда не простил, и что сейчас она обречена лишь стоять, смотреть и ждать.

— Что развонялись, засранцы? — услышала она впереди странно знакомый и никак не ожидаемый здесь женский голос. — Наложили в штаны? Солдаты вы или непорочные монахини? Или вы с курами воевать шли? Так ведь и те трепыхаются.

Она смотрела на освещенную сцену перед собой, как зрительница из темного партера. Десятки крепких рук перехватывали передаваемые вдоль строя над головами две скрещенные пики, на которых, поджав под себя одну ногу и щегольски выставив вторую, восседала Эрна фон Скерд. Маркграфиня фон Скерд. Владелица лена, пожалованного ее предкам за честную службу. Лея задохнулась от внезапного гнева.

Это был не просто набег. За ним стояла личная месть неуравновешенной бабы, посчитавшей за нее разумной ценою позор предательства, войну и государственную измену.

Они встретились на тропе, Эрна легко спрыгнула на некогда светлый щебень, взглянула на противника пытливо и жадно, словно руками провела по его груди.

— Ты такой, — сказала она почти нежно, — каким я тебя хотела. Ну что ж, благородный лорд Грэй, на следующем шаге тебе таки придется убить женщину.

— Где ты видишь здесь женщину? — хрипло удивился он.

Она оскалилась, но вид у нее был довольный.

— Хорошо бьешь, — оценила она. — Язык еще действует? Я засекала время. Три с половиной часа. Полчаса, Грэй, ты стоишь на одних лишь стиснутых зубах. Знаю я эти наркоманские берсеркерские штучки. На полчаса, Грэй, ты лучше обычного человека. У тебя колени дрожат. Тебя лихорадит. В сущности, мне достаточно просто побеседовать с тобой десять минут, а там и ребенок столкнет тебя с тропы. Но ты знаешь, что я не буду ждать, и знаешь — почему. Я хочу убить тебя сама… и хочу, чтобы ты в полной мере осознал, что это я тебя убиваю.

У нее тоже было два меча, и Лея увидела, как он пошире расставил ноги, крепче упираясь каблуками в землю. В сущности, на этом месте разыгрывался подлинный финал того Королевского фестиваля, благодаря которому она и угодила в эту кашу, но только там был фарс, тогда как здесь — трагедия. По тому, как он встал, она поняла: он ценил эту противницу выше кого бы то ни было. И Эрна его не разочаровала.

Она не впервые встречалась с ним в поединке, и хоть Лее удалось однажды побить фон Скерд за счет очков, она не могла не признать, что, сражаясь насмерть, Эрна заколола бы ее как куренка. Настроившись на совершенство, она стала совершенством сама. С равным противником — на равных. Кремнем и огнивом были оба их чемпионских куража, а искрами — четыре меча между ними.

Она нахлынула на стража тропы, как волна на скалу, разбилась и откатилась назад. Улыбка расцвела на ее бледном лице.

— От фехтования с тобой я получаю то же удовольствие, что от любви.

— Разве у тебя это не наоборот?

Смешок вырвался из прекрасных сочных губ.

— А попробовать не желаешь? Ты бы оценил. Бьюсь об заклад, ты истомил ту бедную девочку и даже не подумал переспать с ней. Оп!

Клинки мелькали меж ними, как языки жаб.

— Отлично, мой желанный враг! Как надолго тебя хватает… Если бы у тебя достало смелости лечь со мной в постель, уж я бы настояла, чтобы ты укололся. Э, да ты еще опасен!

Они сшиблись вновь, Лея, онемев и окаменев, смотрела на демонстрируемый ей парад мастерства, почти механически отмечая знакомые ей выпады и контрвыпады.

Эрна была хороша, но Грэй — лучше. Он отшвырнул ее обратно к самому повороту, и Лее показалось… это было невероятно и неуместно… и попросту глупо… Ей показалось, что была какая-то доля секунды, когда Грэй мог бы убить ее. И, судя по выражению лица, Эрне почудилось то же самое. В любой вообразимой драке после такого жеста Лея салютнула бы и отошла. Не сдача, но благородная ничья: нельзя вытирать об это ноги. Но, видно, было меж ними различие.

— Ха, Грэй! — воскликнула Эрна, обнаружив, что жива. — А ведь у меня есть против тебя еще один козырь. Помнишь?

Уголки ее смеющегося рта опустились, расширенные глаза увлажнились и посмотрели на него укоризненно, вздрогнули тонкие ноздри.

— Попробуй убить ЭТУ женщину, Грэй, — предложила она, устремляясь вперед, едва ли не на его клинок, описывая правым мечом круговой удар из-за головы, а левым целя прямо в грудь.

Обычно фехтовальные школы этот удар не парируют. Зачем, если атакующего проще убить прямым выпадом, воспользовавшись силой его встречного движения?

Но, ей-богу, Лея видела, как едва держащийся на ногах человек попытался это сделать…

Они сшиблись в прыжке: она — наскакивая, он — отшатываясь в сторону, раздался лязг и короткий вскрик боли, не вскрик даже, а хрип сквозь стиснутые зубы… который не могла издать Эрна фон Скерд и который полоснул Лею по самому сердцу.

Эрна отскочила, невредимая, глаза ее были дико расширены, грудь вздымалась, как кузнечный мех. Было непонятно, испуга или торжества больше в ее лице. Но Лее плевать было на то, что выражало ее лицо.

Лорд Грэй рухнул на колени, цепочка позвонков отчетливо выделилась под влажной закопченной кожей. Он выронил оба меча и пальцами левой руки как железным браслетом стиснул запястье правой, откуда густой, тягучей черной волной медленно выкатывалась каплища крови. Правый меч лежал у самых его колен, и отсеченная кисть все еще сжимала рукоять.

— Ты… и на коленях? — сказала Эрна. — Передо мной? За то, чтобы увидеть это, я заплатила бы жизнью.

— Ты заплатишь! — крикнула Лея, отталкиваясь от скалы, перемахивая через плечо Грэя в самый центр освещенного круга и подхватывая его меч.

Фон Скерд не ожидала встретить против себя никого, кроме людей. Откуда ей было знать, что эта ночь сделала из Леи Андольф моргенштерн, что своею спиной та заслоняла человека, за которого умерла бы не задумываясь и даже того не заметив. Она не могла бы сделать другого выбора, как сам он не мог не заслонить собою свою беззащитную, как беременная женщина, провинцию.

Как не смогла бы принять иное, собственное решение его правая рука. А Эрне фон Скерд в какой-то мистический миг на этой сюрреальной арене померещилось, будто это и была его правая рука, ожившая и преобразившаяся, отделенная от тела, а стало быть — от его изнеможения и немощей, белая, светящаяся от ярости, и по-прежнему — на рукояти разящего меча.

Эрна знала, что совершенна, однако эта девушка напротив, с изваянным из льда лицом, с плотно сжатыми губами, безразличная к собственной жизни, была неостановима, как надвигающийся ледник. В ее защите не было бреши, куда Эрна могла бы воткнуть меч. Она, как судьба, появлялась из-за угла, когда ее никто не ждал, и даром забирала себе все, что Эрна почитала своим. Понемногу, шаг за шагом, Лея теснила фон Скерд, даже не задумываясь, что будет, когда той не останется места для шага назад.

Они миновали ребро и завернули за угол. Еще, еще и еще. Не этот, так следующий удар достигнет цели. В неподвижных глазах ее Эрна видела конец. Она ведь уже израсходовала себя в предыдущей схватке, подобно тому как лорд Грэй истратил все человеческие и берсеркерские силы на тех, кого она послала вперед себя.

— Свои, поберегитесь! — раздался вдруг сверху вопль, едва пробившийся в уши Леи, где стоял непрерывный звон: от мечей, и другой, вселенский, где бились бокалы и гудели колокола, приветствуя ее шаги по тропе бессмертной славы. Голос показался ей знакомым, чудовищный грохот сотряс скалу, словно оживал окаменевший здесь ящер, дрожь земли и движение многих тонн камня объяснили ей, чего стоит поберечься, и, предоставив Эрну ее собственной судьбе, она прыгнула назад, за угол, за спасительное ребро, разворачиваясь в падении и сшибая наземь прижавшегося плечом к скале искалеченного, глухого и слепого от боли мужчину, за которого она бы убила и умерла. Она накрыла его своим телом, заслоняя от всего того, что валилось на них сверху, сопровождая рушащуюся на тропу каменистую осыпь.

Лавина шла, подминая под себя чахлый кустарник, глыбы скакали вниз, как кузнечики, сталкивались и раскалывались на части, и она начисто смела и Эрну фон Скерд, и вражескую армию, да и саму тропу, где обрушив ее, где похоронив под непреодолимым многофутовым завалом.

Целая туча пыли и мелких камней погребла ее под собой, и некоторое время она не знала, жива она или мертва. Однако синяки покойников не беспокоят, и, осознав это, она зашевелилась, выбралась из-под запорошившей ее смеси песка и щебня и, обдирая руки в кровь, кинулась откапывать лорда Грэя.

Живой. Хотя вернее было бы сказать — чуть живой. Он хрипло дышал ртом, но глаза его были закрыты, и железный тисок левой руки все еще пережимал правое запястье, не давая крови свободно покидать тело. Лея сперва увидела помогавшие ей руки, потом догадалась поднять глаза: рядом возился ободранный и перепачканный Романо.

Она указала ему на рану.

— Надо перетянуть это. Иначе он истечет кровью.

И рванула на себе сорочку.

Жгутом они перетянули искалеченную руку, закрутили его с помощью щепки, действуя так торопливо, что иногда забывали дышать.

— Вот это мужик, — выговорил Романо. — Я видел все от первой до последней минуты. Да если он еще тыкнет меня носом в дерьмо, я только поклонюсь и скажу спасибо.

Он поднял полубесчувственного Грэя на руки, глядя в его измученное черное лицо с благоговением юного влюбленного. Призванные лордом демоны покинули его тело, бросили, натешившись, высосанную ими оболочку, не оставив ему ни физических, ни моральных резервов. Голова, повязанная грязной тряпкой, безвольно откинулась, резко выделился кадык на горле, рука болталась. У него не было сил даже дрожать. Лея глядела на него, и ей казалось, что она умирает.

Когда из леса навстречу им посыпались люди, отняли это тело у Романо, положили на траву, понавтыкали вокруг факелов, она встала на колени у его головы и не сводила глаз с его заострившегося лица, с выпуклых сомкнутых век, с мокрых волос, с дорожек, промытых в копоти струйками пота. Чудовищная рана кровоточила, несмотря на жгут, и была вся выпачкана землей, кровью и потом развезенной в жидкую грязь.

— Сделайте же что-нибудь, — взмолилась она. — Хотя бы с этим. — Она указала на рану. — Ее надо промыть, прижечь и перевязать чем-то чистым. Святый боже, она непременно воспалится!

Флетчер склонился над лицом друга.

— Грэй, — сказал он, — я должен тебя спросить: ты что предпочитаешь?

— Ты знаешь, — прохрипел сквозь зубы лорд Грэй, открывая глаза, на покрытом копотью лице блестевшие как драгоценные камни. — Неужели, ты полагаешь, я способен жить калекой? Я был правшой. Флетч… после всего, что было — либо пировать, либо умирать, а так я не согласен. Окажи мне эту услугу, чтоб тебя… Я тебе спасибо скажу. Руки не отрастают.

— Об одном забываешь, высокомерный старый дурень. Может, кто-то имеет право на твою жизнь?

Грэй мотнул головой.

— Весь Винтерфилд! — сипло сказала Лея. — Ни один человек никогда не простит вам этого!

— Слуги… не в счет.

— Тогда — я, — сказала она в тишине. — Я заявляю свои права. А я — не служанка.

— Слыхал? — Флетчер через силу усмехнулся. — Завидую. Такая девушка заявляет права на твои мощи. Не говорю тебе «мужайся», но…

Грэй застонал, закрыв глаза, и попытался отвернуться.

— Девочка не знает, какая это боль. Скажи ей, что я не хочу. На что ей эта груда костей?

— Не могу утверждать совершенно точно, но, возможно, она думает, будто эта разукомплектованная груда лошадиных мослов еще способна делать детей, — хмыкнул Флетчер.

— Уведи ее, слышишь!

Лея сверкнула на командора взглядом, лишившим ее последних сил.

— Убью, кто коснется меня!

— Поделись секретом, дружище. Что ты такое делаешь с девушками, отчего они у тебя сатанеют?

Грэй усмехнулся, показав обведенные кровавой каймой зубы.

— Завидуй, козлище.

— Держите его, — скомандовал Флетчер, вскакивая и оборачиваясь, чтобы принять переданный из-за спин факел. Двое навалились Грэю на ноги, еще двое припечатали его плечи к земле. Он отвернул голову к левому плечу, будто старался как можно дальше отстраниться от обрубка, и зажмурился. Каблуки вонзились в землю, свежий пот проступил на лбу. Романо выругался и бегом кинулся в кусты. Его там вырвало.

— Я все сделаю быстро, — обещал командор.

— В зубы дай что-нибудь!

Грэй зажал в зубах платок и кивнул.

— Давай!

Факел зашипел, когда огонь коснулся плоти, под весом четырех взрослых мужчин распростертое на земле тело приподнялось и выгнулось, каблуки, словно когти умирающего дракона, оставили в траве две глубокие борозды, а голова дернулась так, что, казалось, порвались связки и хрустнули шейные позвонки. Лея рухнула лицом в траву, содрогаясь от бесслезных спазматических рыданий и кусая землю, не в силах смотреть и слышать, как шипит от прикосновения огня влага тела, как скручивается, треща и чернея, обугливающаяся плоть, запирая кровоточащие сосуды, будучи не в состоянии вдохнуть этот невозможный запах паленой кости, слышать стон, переходящий в затухающий вой.

Кто-то сунул ей меж зубов горлышко фляги: едкий вкус дурного бренди спер ей горло, она закашлялась, отплевываясь.

— Что? — прохрипела она.

— Он без сознания, — ответил Флетчер. — Слава богу, сердце выдержало. Могло остановиться. Теперь, если захочет жить — будет жить. А нужен ли вообще гарнизон при таком-то лорде? Кто из вас придумал эту замечательную штуку с обвалом?

— Я, — хмуро отозвался Романо, возвращая ему флягу. Оказывается, это он поил Лею, ободранными в кровь руками удерживая на коленях ее голову. — Надо же было что-то делать.

— Молодой человек, — сказал ему командор, — я бы дорого дал, чтобы увидеть, какое будущее вас ожидает.

— Да чего там! — Романо зябко передернул плечами. — Я только нашел валкий камешек и ковырнул его. Пока эти двое геройствовали друг перед другом, должен же был хоть кто-то раскинуть мозгами.

 

21. Соломинка

Все было из рук вон плохо. Флетчер сказал: «Если он захочет жить». А он не хотел. Когда она меняла ему повязку, он только отвечал односложно «да» или «нет», в иное же время, стоило ей заглянуть в его комнату, как он совершенно негалантным образом прикидывался спящим.

Лея знала, что он не спит. Он не мог смотреть на нее, зная, что это она не дала ему умереть. Приговорила его к жизни калеки. А кроме того, он просто не мог спать: непрерывная дергающая боль не оставляла ему ни малейшей передышки. Грэй не мог забыться: стоило ему хоть на миг смежить веки, как она вновь была тут как тут.

Вся челядь знала об этом, никто в замке не повышал голос, а если кому-то случалось оплошать, на него шипели хором. И не приведи господь кому-то что-то уронить, чем-то звякнуть или брякнуть. Винтерфилд затаил дыхание, и от этого делалось еще хуже. Будто в доме лежал умирающий.

Когда лорда в крестьянской телеге доставили домой, весь Винтерфилд ахнул и обмер. Оттис стоял посередь двора, опустив огромные руки и бессмысленно вопрошая взглядом: как же так? Глави тихонько всхлипывала, уткнувшись носом ему в грудь. Брего, невзирая на достоинство возраста, суетился, заходя то с одной стороны, то с другой, и нескончаемо, по-бабьи, причитая. Потом огромный оруженосец вскинул господина на руки с такой же легкостью, как поднял бы женщину, отнес наверх и уложил в постель, сняв по его просьбе штору с высокого окна. С подушки, если не поднимать головы, видно было только хмурое предзимнее небо да первый сыплющийся с него снег.

Винтерфилд целый день прошмыгал носами по углам, а потом со всеми заботами пошел к Лее. И им было наплевать на то, что все валится у нее из рук.

Романо вел себя тише воды и только робко искал ее взгляд. Не находил. У нее не было для него сил. Если он сумеет понять ее, перетерпеть, перенести вместе с нею этот спазм — тогда, может быть, наступит для них иное время. Не выдюжит — скатертью дорога. Что был он рядом, что — нет, она сейчас особой разницы не видела.

И вот она сидела в библиотеке, на месте лорда Грэя за письменным столом, грызла ногти и листала «Ботанику», изыскивая разные травки, способные утишить боль и дать ему немного сна. А то и просто сидела, постукивая костяшками сжатого кулака по столешнице и борясь с невыносимым желанием пойти туда, сесть у изголовья и взять его за руку. Не нужно ему это. Ему нужен только крепкий сон.

— Миледи… позвольте нарушить ваше уединение.

Она с усилием подняла голову. Ей тоже сейчас никто не был нужен. Зато она почему-то нужна всем.

— Что тебе, Брего?

Брего положил на стол перед нею знакомый прозрачный флакончик и острую изящную аптекарскую игрушку — шприц.

— Вот, — сказал мажордом, отступил на шаг и гадливо спрятал руки за спину.

— Зачем ты мне это даешь?

— Видите ли, миледи… Дело в том, что я не смогу ослушаться, если лорд прикажет мне принести это. Но я ведь могу сказать, что отдал драгоценное зелье на сохранение вам.

— А зачем бы лорду просить у тебя это зелье? С кем он сейчас-то собирается драться?

— Драться он, может, и не будет. А вот то, что тройная против обычной доза этого адского снадобья мгновенно парализует сердце, ему известно, будьте спокойны.

— Ага. — Лея накрыла ладонью склянку и шприц. — Ты, значит, за меня спрятался. Это я ему откажу в избавлении от страданий, да? Почему вы отдали мне право решать это?

Брего опустил глаза.

— Миледи… Когда он привез вас в Винтерфилд, и мы увидели, какая вы спокойная, молодая, хорошая… мы все захотели, чтобы лорд женился на вас. Чтобы вы остались и сделались хозяйкой. Чтоб детишки… Ну, всем он у нас хорош, одна беда — одинок. А вы — ну прямо то, что надо. Как у людей сердце радовалось, когда он вместе с вами выезжал по делам или в церковь, в молитвах своих поминали уже «лорда и леди». Понимаете, вы так непохожи на ту, на Эрну. Та каким-то чудовищем была, а вы — ангел светлый. И когда появился этот мальчик, прошу прощения, лорд Кадуцци, и оказалось, что лорд опять всех обманул, мы очень обиделись.

— Как же, — сказала Лея. — Третировали беднягу Романо всем замком.

— Так к кому же идти, как не к вам? Вы дворянского рода, знаете все дела Винтерфилда, да к тому же довольно близки лорду. Не поймите превратно!

— Не пойму, — успокоила его Лея. — Еще что-нибудь?

— Да, — нерешительно вымолвил Брего и покосился на дверь-полку. — Миледи, вы прикажете продолжить ухаживать за теми цветами? Или, может, вам неприятно?

Надо же было чем-то занять себя, чтобы не сойти с ума.

— Отопри, — велела она.

Они вместе прошли в тайную комнату. Ягоды барбариса во втором горшке налились осенней спелостью и алели теперь, как пятна крови, но не на них и не на яркий пустоцвет в первом сосуде смотрела она во внезапном и странном оцепенении. Из третьего горшка поднимался гордый собою, густой пучок спелой ржи, колючих сильных золотистых колосьев, связанных, чтобы не рассыпались, лентой. Тут и там в их массе голубели поздние васильки. И это… это было мучительно на что-то похоже.

— Что это значит? — прошептала она.

— Это называется «Карен», — указал пальцем Брего. — А эта колючка — «Эрна». Я уж ее тоже поливаю, кустик ни в чем не виноват. Будет жаль, если засохнет.

— А… третий?

Он поглядел на нее голубыми глазками в лучиках морщин и бесцветных ресниц. Лицо его озарила беззубая младенческая улыбка.

— Неужто подсказать?

Она стояла, опустив руки. Сражаясь за его жизнь сперва там, на тропе, а потом здесь, как она могла забыть, отодвинуть до лучших времен то, в чем ей почти признались за минуту до того, как события понеслись вскачь?

«Меня зовут Дуэйр». Он хотел, чтобы она помнила его по имени. Ведь это была любовь, несмелая, стыдящаяся самой себя любовь немолодого человека, которому нужен очаг, а не пожар, истосковавшегося по теплу и не решающегося согреть руки, готового отпустить ее, не сказав ни слова, если бы в том было ее счастье. Это было почти сказано, но все-таки это не было сказано, и она со всем ужасом безысходности поняла, что теперь это не будет сказано никогда. Потому что после случившегося он навсегда повернулся спиной к этой манившей его, усыпанной бриллиантовой пылью дорожке, что зовется «последней любовью».

Да разве мог бы Романо подарить ей те цветы? Разве мог он знать что-нибудь об этих дарах Севера, не говоря уж о том, чтобы вообще видеть их неброскую красоту? Да он бы прошел по ним, не опуская глаз. Те сказочные букеты составил для нее человек, бывший плоть от плоти сыном той же земли, умевший проникать ищущим взглядом в суть простой вещи и выявлять ее смысл и красоту, возросшие от азбучных истин жизни. А Романо… Романо оценил бы лишь пышную магнолию, источающую пряный аромат.

Никогда! Она всхлипнула, закрыла лицо рукой и выбежала из библиотеки, столкнувшись на узкой галерее с Романо. Он осторожно придержал ее, словно она могла разбиться. Вот смешной! Пусть этот мир побережется. Она чувствовала себя стальной и шипастой, как моргенштерн. И такой же глупой.

— Слушай, — сказала она сквозь слезы, — и отвечай быстро и честно. Тогда ночью, после дня моего рождения… Ты был у меня под дверью?

Он напрягся.

— Ты меня ждала? Если бы я знал…

Она помотала головой, не то смеясь, не то плача, он ничего не понял, она оттолкнула его и побежала дальше.

Она стукнула в дверь, сообщая о своем приходе, затем толкнула ее и вошла, неся на подносе чашку теплой воды для отмачивания заскорузлых старых бинтов, чистый холст для перевязки и болеутоляющее питье.

Темные волосы с сединой разметались по грубому льну подушки, круги бессонницы и боли под глазами, худые плечи, обтянутые сорочкой какой-то мертвенной чистоты и белизны, на фоне которой еще явственнее было видно, какое у него серое лицо. Лицо было повернуто к окну. Он мог смотреть на снег часами, не шевелясь, даже не делая попытки повернуться. Взглянул на нее, как на чужую. Его искалеченная рука лежала поверх одеяла, словно разгораживая их, и он с каким-то извращенным болезненным наслаждением надстраивал над нею, как над фундаментом, прозрачную, невидимую стену, с каждым днем воздвигавшуюся все выше, становившуюся все прочнее. Она отчетливо видела его отвращение к этому бесполезному обрубку, его попытки отстраниться и сделать вид, будто он не имеет ничего общего с его идеальным телом.

Она села рядом, ласково погладила эту руку, смочила бинт теплой водой. Лицо лорда Грэя исказило предчувствием болезненной процедуры.

— Я бы предпочел, чтобы это сделал Оттис, — нелюбезно сказал он.

— Не думаю, что он причинит меньше боли, — возразила Лея.

— Да, но при нем я смог бы ругаться.

Она улыбнулась без лишних слов, ловко и быстро сделала все, что было необходимо и что она привыкла делать.

— У меня к вам разговор, — сказала она между делом. — Согласитесь меня выслушать?

— Нет, — усмехнулся он. — Встану и уйду. Какая у тебя неразрешимая проблема?

— Лорд Грэй, — начала она, — я больше не могу быть вашей ученицей.

Его лицо напряглось.

— Разумеется, — сухо согласился он.

— Боюсь, вы не совсем правильно меня поняли. Препятствием для меня является ваш известный принцип. — Она опустила глаза и обнаружила, что теребит поясок. — Вы не спите с ученицами. Я подумала и решила, что ученичеством я могла бы пожертвовать…

Она надеялась, что он хотя бы улыбнется.

— Девочка, — сказал он утомленно, — ты порешь чушь. Зачем тебе старик и калека? Ты можешь больше иметь в этой жизни. Я на двадцать пять лет старше тебя.

В груди разлилось тепло. Посчитал!

— Но ведь не на двадцать шесть?

— Заканчивай эти глупости и дай мне отдохнуть. Ненавижу жалость.

Она обхватила ладонями его раненую руку и прикоснулась ею к своему лицу.

— Я вас люблю, — сказала она из-за этой защиты. — Давно. Всегда. Я… жажду каждой клеточки вашего тела. Мне от вас ничего не нужно… кроме вас. Брак со мной был бы для вас мезальянсом, я знаю. Вам не нужно на мне жениться. Я согласна так. Вот… — она выдохнула, чувствуя себя на грани сердечного приступа, — сказала. Вы теперь вправе вышвырнуть меня… даже без скатерти… я не обижусь. Но прежде дайте мне шанс! Позвольте мне поцеловать вас?

— Дерьмо, — сказал лорд Грэй. — Я даже защищаться не могу!

Он сделал движение приподняться, и она всерьез испугалась, что он может ее оттолкнуть. А вообще мог бы и глаза закрыть. Она набрала воздуха побольше, почувствовала, что до ушей, да что там до ушей: до плеч, до пояса краснеет, едва коснулась губами его губ и отдернула голову, словно обжегшись. Вот и объясняйся в любви этому…

— Фрейлина, — сказал он изумленно, — не умеешь?

— Не умею, — призналась она, низко опустив пылающее лицо.

С сухим смешком он откинулся на подушки.

— Этот прием, — начал он, — проводится в полный контакт, и тогда им можно свалить быка. Иди сюда…

Он осторожно потянул ее за рукав, лишь чуть-чуть направляя, когда она оказывалась неловка, и, когда ее голова опустилась на подушку рядом, приподнялся на локте.

Учителем он был требовательным и настойчивым, губы — твердыми и горячими, и оставляли по себе тот же знакомый привкус железа и пепла, что его имя, которое она шептала, когда он позволял ей вдохнуть. Она пыталась отвечать на равных, но быстро ослабела и лежала в изнеможении, то погружаясь в теплую бездну волнующих ощущений, то вновь поднимаясь на колышущуюся поверхность.

— Вот так, примерно… — услышала она, не без сожаления приходя в себя. — Я не умею петь о любви.

Она потерлась щекой о его сорочку, едва удерживаясь, чтобы не замурлыкать.

— Я слышу, как ты о ней думаешь. Ой! — Каждая пуговичка на ее платье, до-самого пояса, была скрупулезно расстегнута, и ласковые пальцы левой его руки осторожно исследовали ее грудь. — Мы не договаривались руки распускать!

Рука и не подумала убраться.

— Почему ты говоришь о ней во множественном числе?

— А почему мне кажется, будто меня ласкает осьминог? Кто-то твердил: он, мол, правша! А сам вон как ловко управился. Ах нет, оставь! Просто на самом деле это немного больше, чем я собиралась поступиться для первого раза. Если так пойдет, мне нечем будет стимулировать твое окончательное выздоровление.

— Это намного больше, — признал он, — чем то, на что я в принципе сейчас годен. Нет, мисс Андольф, любовница из вас не выйдет!

— То есть?

— Любовница — это искры из глаз, дым столбом и серой припахивает. А ты, с какой стороны ни глянь, самая что ни на есть раззаконная жена.

Лея извернулась в его руках, прицелилась взглядом.

— Быка, говоришь, свалит? — недоверчиво поинтересовалась она.

— Есть мнение, что скоты невосприимчивы к поцелуям. Я предпочитаю, чтобы ты свалила этим меня. Но если ты и этот приемчик побежишь отрабатывать на мальчишке Кадуцци…

— Не имею ничего против! Я давно у нее вместо боксерской груши!

Лея шарахнулась с кровати, сгребая ворот в кулак.

— Мальчик, тебя не научили стучаться в двери спальни?

— Гораздо информативнее появляться бесшумно, — возразил Романо. — Вот как, оказывается, вознаграждают за подвиги.

— Только не говори, будто тебе не предлагали!

Романо скривился.

— Женщина, которая чуть что способна сломать тебе хребет о колено… Ну уж нет, лучше я возьму в постель моргенштерн. Сами женитесь на таких условиях! Не унывайте, Грэй! Та чумовая баба могла отсечь вам нечто более важное…

— Лея, — попросил Грэй, — убей его сейчас же!

— Нет, — отказалась пунцовая девушка. — Он хороший. Может, нам его усыновить?

— Только не это! — взвыл Романо. — Пусть он родных сыновей мучает! А я, собственно, прощаться. Грэй, я вас уверяю, даже без обеих рук вы запросто сделаете из меня отбивную, но…

— …но лорд Рэд этого не знает, — закончил за него, улыбаясь, Грэй. — Ладно, отправляйся на свободу, я сегодня добрый.

— Завалюсь в первый же придорожный трактир, — сообщил им Романо, и Лея обратила наконец внимание на то, что он одет по-дорожному, в плаще через плечо, и в руке у него шляпа, — подцеплю первую же смазливую девчонку… Господи, ты видишь, как я в этом монастыре истомился! И напьюсь во славу животворной силы здорового секса! А потом поеду в столицу. К нормальным фрейлинам! Какие опустошения я намереваюсь произвести в их стройных рядах! Прощайте, Грэй. Можете не верить, но я вам благодарен.

— Не верю, — немедленно отозвался Грэй. — То есть, не верю, что мне.

Романо выбрался за дверь, Лея, поспешно приведя в порядок платье, последовала за ним, обернулась на пороге.

— Как рука?

— Какая?

Она прыснула и исчезла.

— Была у меня надежда, — сказал Романо, отводя ее к окну, — увести тебя у него из-под носа, пока вы оба стеснялись по разным углам. Достойнейшее из всех достойных отмщений за все, что мне от него перепало.

— Погоди, — перебила Лея. — Ты разве знал?

Романо фыркнул.

— Да невооруженным взглядом было видно, что он тебя хочет. А для недоверчивых… Слушай, а ты правда не знаешь, что наследуешь Винтерфилд?

— Что?

— Ага, — обрадовался Романо. — Еще раз убеждаюсь, что я здесь самый умный. Моя подпись стоит под его завещанием. Я все-таки персона с титулом, мое свидетельство никто не решился бы оспорить. Ты получаешь Винтерфилд хоть как. Так что подумай. Может, тебе не так уж хочется замуж. В смысле — за него?

— А второй свидетель кто?

— Мажордом Брего.

— Вот почему они со всем ко мне шли, — догадалась Лея. — И ведь молчал! Миле-е-ди! — проблеяла она. — А в орлянку вы меня разыграть не пробовали?

Романо смотрел на нее улыбающимися глазами. В миг прощания, как в миг встречи, она вновь подумала о том, как он все-таки красив. Фрейлины с ума сойдут.

— Вспоминай нас, — сказала она. — Иногда, ладно?

— Разве можно забыть женщину, которая любит не тебя, — ответил он серьезно. — Да я же от тебя ослеп.

Ох, что-то близко у нее нынче слезы стояли.

— Эй! — услышала она. — Когда овдовеешь, имей меня в виду, договорились?

— Романо… Своей старшей дочери я расскажу про тебя все самое хорошее.

— О! А ведь это выход! Вы уж постарайтесь, чтобы она была блондиночкой. И учти, я особенно неравнодушен к крепкой круглой коленке. Как мы с Грэем договорились, беру в одной сорочке. Могу даже и без.

Он крепко обхватил ладонями ее голову.

— Драться будешь?

— Нет.

Смеясь, он расцеловал ее в обе щеки.

— Если что-нибудь понадобится, пиши, шли гонцов. Все брошу, прискачу. Спасибо тебе.

Он повернулся, сбежал по лестнице во двор, веселым голосом прощаясь со слугами.

«Ты уходишь отсюда другим, — подумала она ему вслед. — И благодаришь за это меня?» Она еще немного подумала об этом веселом львенке, а потом решительно выбросила его из головы. Спустилась вниз отдать распоряжения по хозяйству, затем вновь поднялась наверх, прихватив большую шаль, отворила не скрипнувшую дверь, постояла на пороге, шагнула внутрь, забралась с ногами в большое кресло и долго молча смотрела, как спит любимый человек.

03.11.97