Манка Пршибек старательно прибрала в доме, готовясь к приходу гостей. Заслышав с улицы крики «наши идут из Трганова», Манка, напевая веселую песенку, выбежала за ворота. Ходы действительно возвращались из замка. Возвращался и ее отец, он шел один. Это, впрочем, ее не удивило. Ей пришло в голову, что поциновицкие сваты должны прийти на сговор отдельно — как будто невзначай. Но когда она встретилась взглядом с отцом, у нее замерло сердце. Матей Пршибек был мрачен, как туча. Манка не решалась заговорить с ним. А когда старый Пршибек спросил, чем кончилось дело, Матей коротко проворчал что-то и цоспешил уйти в поле, чтобы к нему не приставали с расспросами о том, что произошло сегодня в Тргановском замке. Манка узнала об этом от соседей и, узнав, чуть не расплакалась. Вот тебе и новости!

Теперь сваты уже наверняка не придут сегодня…

Когда дед услыхал обо всем, он даже не вспомнил о предполагавшемся сватовстве и сговоре. Стоя возле колоды, он только покачивал дряхлой головой и бормотал себе под нос: «Это комета! Это комета!»

А Манка, забравшись в уголок в саду, где никто ее не видел, дала волю слезам. Но это были не просто слезы разочарования. Она не была бы дочерью Матея Пршибека, если бы при мысли о несостоявшемся сватовстве в ней не закипала злоба против того, кто был причиной всех бед, — против тргановского пана.

Только на мгновенье успокоилась Манка, когда неожиданно появился молодой Шерловский. Он забежал мимоходом, чтобы объяснить ей, почему не пришли сваты, и рассказать, что сегодня произошло. У парня сверкали глаза, когда он рассказывал о подлости Ламмингера и о том, как Козина с Грубым и Сыкой помешали им расправиться с проклятым паном-извергом. Шерловский вспомнил тут о себе и о своей омраченной радости.

— Только уже за воротами замка я вспомнил, что мы собирались зайти к вам. Отец мой и слышать ничего не хотел. «Отложим, — сказал он, — не такой сегодня день…»

Манка молча опустила голову. Шерловский взял ее руку, пожал и нежно сказал:

— Девочка моя золотая, ты моя перед богом. Что не удалось сегодня, сделаем завтра. Мы будем счастливы, как в сказке…

Он прижал ее к себе. Это было их обручение — под открытым небом, среди разбуженных весенним солнцем цветов и деревьев, под ликующую песнь жаворонка.

Весенние работы в поле были закончены легче и спокойнее, потому что на этот раз ходы работали только на своей земле и не тратили лучшие дни на панских полях, как в прошлые годы. Во всем Ходском крае о барщине не было и помина, словно после многих лет рабства вернулась отвоеванная свобода. Панские управляющие приказывали и грозили, но никто их не слушал. Ходы, казалось, забыли, что им читал краевой гетман в Тргановском замке. На самом деле они не забыли; они просто не обращали на это внимания, они просто ничему! не верили.

Работы было немало, и все же многие хозяева, особеннс! кто постарше и старосты, очень часто уходили куда-то из дома, обычно под вечер, в сумерки. Куда — не говорили. Впрочем, хозяйки знали, что они совещаются где-то о Ломикаре и о том, как быть дальше. И никто так часто не покидал свой дом, как молодой Козина. Он пропадал по целым вечерам и возвращался поздней ночью. Один раз он вернулся только к утру. Ганка догадывалась, что означают его отлучки, но муж не говорил ни слова. Можно было бы расспросить старуху, — та, наверное, знает, — но Ганка не решалась заговорить с ней. Она не забыла, как оборвала ее Козиниха, когда она просила ее подействовать на Яна. И молодая женщина молчала, а тревога терзала ее. Это было заметно по ее молодому красивому лицу, которое теперь худело и бледнело с каждым днем. Она страдала, видя, что Ян не замечает, казалось, ни ее, ни детей. Он, точно завороженный, думал только об этом злосчастном процессе.

Только раз, — и это был последний раз, — Ганка вся расцвела от радости. Однажды в воскресенье, после обеда, она возилась в углу с детьми. Прежде, бывало, муж тоже подсаживался к ним. Теперь он, подперев голову рукой, сидел у стола и, по обыкновению, весь ушел в свои думы.

Вдруг она почувствовала, что он поднял голову и смотрит на нее. Она почти испугалась, когда он встал и направился к ней в уголок. Лицо ее зарделось, когда он заглянул ей в глаза и озабоченно спросил:

— Ганка, ты нездорова… Ты так худеешь… Что с тобой? Не больна ли?

— Нет, ничего. Я здорова…

— Сходила бы к бабке.

— Бабка не всесильна… Моей беде она не поможет. Сам знаешь!

Глаза молодой женщины наполнились слезами. Козина гладил ее волосы.

— Я знаю, Ганка… знаю, что мучаю тебя. Но что же делать! Не моя воля. Так суждено. Повернуть назад мы не можем. Бог даст, выиграем. Ведь правда на нашей стороне. И опять заживем хорошо, лучше, чем прежде.

Ганке в эту минуту и в самом деле было хорошо. Ян нагнулся к детям, подсел к ним и долго оставался с ними в уголке. И Ганка опять улыбнулась. Мир опять посветлел.

Зато на следующий день набежали новые тучи.

Под вечер, когда Ганка осталась одна, в горницу вошел незнакомый человек, отмахиваясь палкой от старого Волка, с яростью бросавшегося на него. Незнакомец был невысокого роста, худощавый, в темной городской одежде, в черных чулках и запыленных башмаках с большими пряжками. На лице его выдавались скулы, нос был тупой, а беспокойные черные глазки бегали по сторонам, точно хотели все разведать.

Ганка испугалась. Особенно смутили ее глаза незнакомца. Гость спросил хозяина. Она ответила, что муж ушел, а на вопрос — куда, ответила: не знаю.

— Когда вернется домой, скажи ему, хозяйка, что приехали из Домажлице. Пусть придет к Сыке. Обязательно!

Когда незнакомец ушел, молодая Козинова вышла за ним во двор и следила издали, зайдет ли он еще к кому-нибудь, кроме старосты. Но незнакомец, нигде не останавливаясь, уверенно шагал прямо к старосте, словно был в деревне не впервые.

Что ему надо? Наверное, насчет этого несчастного суда… Не тот ли это, что подстрекал их тогда? Не Юст ли? Да, конечно. Вернулся из Вены и хочет начать все сызнова.

Ганка с нетерпением ждала мужа. Может быть, утаить от него, что к нему приходили. Но Козина не возвращался. Вместо него поздно вечером молодую женщину посетил новый гость, вернее — гостья, Дорла, жена волынщика Искры Ржегуржека. Она пришла пожаловаться на мужа. Без малого две недели уже, как он ушел из дома, и о нем ни слуху ни духу. Правда, он говорил, что вернется не раньше, чем через неделю, а то и позже, и пусть Дорла не беспокоится. Идет он, мол, по важному делу в Прагу. По какому делу, к кому? Ни за что не хотел сказать, даже своему отцу. Денег на прожитье он оставил Дорле достаточно, да и от Сыки и от других ей присылали.

Молодая жена волынщика, ожидавшая ребенка и поэтому особенно нервная и впечатлительная, успела уже бог знает что передумать и пришла теперь к своей бывшей подружке посоветоваться и спросить у нее — не знает ли она чего-нибудь об Искре, ушедшем, наверное, по поручению Козины. Ни для кого другого он не оставил бы ее теперь одну и шагу не ступил бы из дома.

Но Ганка не могла сказать ей ничего утешительного. Она даже не знала, что Искры так долго нет дома, и уверяла, что Козина ничего не говорил ей. Ни слова. И сама стала жаловаться: ходит, как в лесу, ничего не знает и только дрожит за Яна, которому, наверное, достанется за этот суд с панами.

Дорла ушла поздно, но Ганка не сразу легла спать. Ей было не до сна. Она все поджидала мужа. А тот, как назло, точно в воду канул. Должно быть, узнал о незнакомце из Домажлице и теперь беседует у Сыки. Дети и прислуга спали. На дом опустились тишина и спокойствие. Только хозяйка стояла у окна и всматривалась в ночную тьму. Наконец, не выдержала, повернулась и набросила на голову платок, чтобы пойти и убедиться, сидит ли муж у старосты с горожанином. Но в это время послышались шаги Яна.

Он удивился, что Ганка еще не спит. Ганка ответила, что должна была передать ему еще сегодня…

— Я уже знаю, — сказал он.

— Это тот токарь из города?

— Да, Юст. Он только что вернулся из Вены.

— А чего он хочет? Чтобы вы опять послали людей в Вену?

— Ишь ты, догадалась, умница! Ну да, за этим он и приходил. Только опоздал маленько. Мы и без него это давно сделали.

Ганка в испуге всплеснула руками.

— Да, еще недели две тому назад. Об этом никому не известно. Наши пошли в Вену через Баварию, чтобы их не перехватили по дороге.

— Вот почему ты все время пропадал по ночам!

— Да, теперь-то я могу сказать тебе. Они уже в Вене и, наверное, успели побывать при дворе. Юст рассказал, как обошел нас Ломикар. Подкупил нашего прокуратора, и тот оставил нас без всякой помощи как раз тогда, когда мы были почти у самой цели. Мошенник! Все время водил наших за нос Потерпите еще, потерпите! Такое дело быстро не делается!.. Только деньги брал.

— И Юст тоже из таких…

— Возможно, что и он такая же шельма. Ну, что ж, обойдемся и без него. Но сегодня он правильно сказал: не надо против пана действовать силой. Драки с лесничими, с панскими слугами и проводы масленицы были большой ошибкой. Они нам повредили при дворе. Краевой гетман тоже говорил это. Хорошо, что сейчас везде тихо. Только бы выдержали.

— А что делает Искра в Праге? — спросила Ганка, вспомнив о Дорле.

— В Праге? Искра? Он туда и не заглядывал. Он в Вене, и мы ждем его с часу на час.

Козине незачем было объяснять жене, что Искра назвал Прагу, чтобы скрыть истинные цели своего путешествия. Теперь только Козина сказал ей, что по его поручению Искра отправился с новыми ходоками в Вену, чтобы поскорее принести известие о том, как приняли депутацию. Он должен вернуться прямым путем. Ходы не хотели полагаться на письма: письма шли долго, а то и вовсе пропадали по дороге. А волынщика, да еще такого веселого и разбитного, как Искра, что задержит?

Козина уже собирался лечь спать, когда Ганка спросила его, что будет делать этот чернявый, Юст, который ей так не понравился. Она его даже немного испугалась.

— Говорил, что куда-нибудь уйдет на время, пока не кончится суд. Боится Ломикара.

— Правда?

— Вероятно. Оно и лучше. Если бы его поймали да поприжали, он не сдержал бы язык за зубами… Слышишь, Ганка? — воскликнул вдруг Козина и поспешно подошел к окну. В бледном свете луны промелькнула тень. Стук в ворота повторился.

Козина выбежал во двор и через минуту возвратился с гостем, при виде которого Ганка вскрикнула:

— Искра!

— Да, Искра, Ганка, но голодный, как волк. Найдется у тебя ломоть хлеба? Я шел весь день и всю ночь, — говорил волынщик, тяжело опускаясь на лавку и кладя на нее волынку. Он вытянул усталые ноги и глубоко вздохнул. — Ну уж и летел я! Как ветер! Но тебе уже, вижу, не терпится, — улыбнулся он Козине. — Хочешь узнать?.. Хорошо, все хорошо! Наши были при дворе, и все обошлось благополучно. Еще не конец, как читали тут в Тргановском замке. Император переслал дело в Прагу, чтобы там его рассмотрели еще раз.

— Да ну? — радостно всплеснул руками Козина и засыпал друга вопросами, на которые Искре было трудно сразу отвечать, так как он жадно ел хлеб с маслом, запивая его молоком. Постепенно, однако, он выложил все подробности: о дороге, о прибытии в Вену, о приеме ходоков при дворе, о спешном обратном пути. Но главное он сказал уже сразу: процесс не кончен, и жалоба ходов будет разбираться снова в Праге.

Козина готов был просидеть за разговорами до утра, но Ганка напомнила, что Искра устал и надо дать ему отдохнуть. Молодой хозяин предложил ему постель, однако Искра решительно отказался.

— Нет, пойду домой. Соскучился по Дорле.

Он очень обрадовался, когда Ганка сказала, что Дорла была здесь вечером и чувствует себя хорошо.

— Так, значит, аист у нас еще не побывал? — весело спросил он. — А я-то дорогой мечтал, что приду и усядусь у люльки…

— Подожди, не уйдет от тебя…

Взяв волынку и простившись с хозяевами, Искра вышел из усадьбы Козины и быстро зашагал домой. Луна уже заходила, светлая полоса на востоке предвещала рождение нового дня. Было свежо, дул холодный ветер. Подкрепившись у Козины, Искра не шел, а бежал в свой хуторок. Кругом стояла глубокая тишина. Вот и дом его — у опушки черного леса. Ну, теперь уж он насидится дома! Как он скучал там, в огромном городе, какой длинной казалась ему дорога! Дорла, верно, спит. Вот испугается, когда он постучит и окликнет ее! Искра вдруг остановился. Что это? Или ему показалось?.. Он шагал дальше по тропинке, покрытой росою. И уже почти у самого дома он снова услышал… Да ведь это же плач! Крик! Детский плач, детский крик! И — там, в его хате, в его хате!

Искра бросился со всех ног. Волынка чуть не слетела у него с плеча. В это время из дома выскочила какая-то женщина с кувшином в руке и побежала к колодцу. Это была мать Дорлы. Увидев зятя, она крикнула:

— Беги скорей! Сын! Мальчик!

Искру не надо было понукать. Усталости сразу как не бывало. Словно не длинный и трудный путь он проделал, а умылся святой ивановской росой. Весь сияющий, взлетел он на крыльцо и от волнения едва нашел щеколду. А за дверью желанный первенец приветствовал его своим криком.