Войне 15-го года
Об этом много,
но молчать нельзя.
Всех чаще мы в себе не замечаем
черты,
в душе которые сличаем
с понятием «бездушности».
Скользя
по белым спинам
стройных мостовых,
по мирным кораблям,
по старым паркам,
мы так спешим
скорей не слышать их,
попавших в ад
или в земную варку
военных действий.
Выдохся пилот,
в себе храня мультяшную картину:
вот мост,
вот – по нему народ
идёт,
вот – мост сгорел
почти наполовину.
Устал районный доктор,
нездоров.
Так много ран
лечил он этим летом.
Устал таксист:
не замечая кровь,
везёт убийц,
не думая об этом.
И мы теперь молчим про ту войну,
где брат на брата на окрайне света –
Укра́ине.
Мы все за тишину,
за ощущенье радости и света.
Вздыхаем тихо: «Это ж не у нас!
Давно уже чужая – Украина!»
Так и фашист смотрел,
не пряча глаз,
им,
в лагерь смерти
уходящим,
в спины.
Охранник так
в Майданек загонял,
не думая,
что это преступленье.
«Обычный человек, –
он рассуждал, –
не вправе изменить
ничьё решенье!»
Спешил домой,
вино с друзьями пил,
ласкал жену,
детишкам изумлялся
а изумляясь,
даже улыбался,
а скольких он убил –
уже забыл.
Вот так и мы:
едим, смеёмся, пьём,
в кино, в театры ходим,
в гости к маме
И верим мы,
что не решаем сами,
как мы живём
и для чего живём.
Всего верней
не слышать и не знать,
о том не думать,
не мечтать об этом,
всё сложное
оставить под запретом,
а жизнь такой,
как дали,
принимать.
В посёлке под именем Счастье
В посёлке под именем Счастье,
в украинской тихой дыре
не люди – а чёрные власти,
устроили бой во дворе.
Устроили крики и споры,
и в мир, где война не жила,
вошли пулемёты, моторы,
дыхание пушек с утра.
«Со Счастьем беды не случится!»,
но всё же случилась беда,
И плохо сегодня мне спится,
и холодно, как никогда.
Всё видится: в зареве сонном,
за избами,
в дикой глуши,
как бьются они обречённо
за хлюпкие жизни гроши,
как плачут – из дома уходят
(я горе их слышу и тут!),
как места себе не находят
от этих печальных минут.
Мне стыдно сидеть здесь без дела,
на звёздное небо смотреть.
Я с ними сегодня б хотела
увидеть и горе, и смерть.
В посёлке под именем Счастье
нет больше счастливых минут.
Неважно, какие там власти,
какие – к рассвету придут,
какие там танки, гранаты,
но страшно: не создан запрет
на то, чтоб стреляли солдаты
за целые тысячи лет.
И радость становится тенью,
и зависть поёт соловьём.
И нет нам на небе прощенья:
как жили мы – так и живём.
Тишины…
Александр Александрович,
снова пребуду я с Вами!
Выпит чай, и стихи
точно умерли,
в горле ни зги.
Отравилась я, что ли,
сегодня своими стихами?
Точно тучи бредут надо мною
и бродят круги.
Александр Александрович,
сложно теперь не заметить,
если что-то случится,
спешу не к любимым,
а к Вам.
Там, за синей горой,
этой ночью свирепствует ветер
и задумчивый ливень
гремит и гремит по гробам.
Не о том я сегодня…
Всё призрачно стало
и больно!
Там уходят солдаты,
там женщин с детишками бьют.
Там в кощунственный бред
каждый миг превращают невольно
все возможности светлых
и самых счастливых
минут.
Александр Александрович,
кончен век страшный,
двадцатый…
Мир не сделался проще.
В нём прежний живёт человек.
На полях – колеи,
в деревнях – те же серые хаты,
и безмолвие тел
обрамляет созвучие рек.
Жизнь – война. В ней, увы,
кто воюет,
тот чаще и правит!..
Александр Александрович,
помните боль той войны?..
Александр Александрович
тихо над бездной
вздыхает,
за Андреем Андреичем
просит её:
«Тишины!»