Как-то утром за обедом      засиделся я с соседом, Что живет со мною рядом      на другом конце страны, Был сырой осенний вечер      зимней скукою отмечен, Но вплетались краски лета      в синь зеленой белизны. Не в преддверьи ли весны? Помню, темой разговора      были тезы Кьеркегора И влияние кагора      на движение светил. Нить беседы прихотливо      извивалась и на диво Обстановка климатила      и сосед был очень мил — Он практически не пил. Словом, было все прекрасно,      но, однако, не напрасно Я от тяжести неясной      все отделаться не мог. Тишину моей гостиной      вдруг нарушил очень длинный И достаточно противный      электрический звонок. Кто вступил на мой порог? Кто же этот гость нежданный,      что с настойчивостью странной В этот вечер столь туманный      нарушает мой покой? Это кто возник из ночи      и на кнопку давит очень? Неужели на мерзавца      нет управы никакой? А милиция на кой?! Звон меж тем раздался снова.      — Что за наглость, право слово?! — И нахмурив бровь сурово,      повернул я ключ в замке. Предо мною на пороге      неулыбчивый и строгий Вырос странник одинокий      в старомодном сюртуке С черной птицей на руке. Позабытые страницы      мне напомнил облик птицы, Утлой памяти границы      вдруг раздвинулись на миг, Вспомнил я: все это было —      „…мрак, декабрь, ненастье выло…“ И как будто из могилы      доносился хриплый крик, Вызывавший нервный тик. Уловив мое смятенье,      он шагнул вперед из тени: — Извините, вы Иртеньев?      У меня к вам разговор: Мой кисет, увы, непрочен,      а табак дождем подмочен, Что вы курите, короче?      Я ответил: — „Беломор“. — Боже мой, какой позор, — Прошептал он с возмущеньем      и, обдав меня презреньем, Устремился по ступеням      темной лестницы во двор. Хлопнув дверью что есть мочи,      из подъезда вышел прочь он И исчез. Но с этой ночи      не курю я „Беломор“. Никогда. О, nevermore!