Утренние гости покинули меня столь поспешно, что даже не дали мне домыть посуду. Собираясь доделать начатое, я по пути на кухню обнаруживаю на обоях в прихожей жирное пятно. Зачастую простые испытанные средства оказываются лучше всевозможных новинок. Я бегу на кухню, хватаю кусок белого хлеба и, вернувшись в прихожую, начинаю тереть мякишем жирную отметину. Работать над гладкой поверхностью — например, у стены, пристально глядя на нее, — отличный повод поразмышлять о том о сем, особенно если не слишком задумываешься над тем, что делаешь. Молодой Адольф Гитлер работал маляром. Я могу предположить, что видения Тысячелетнего Рейха посещали его в те часы, когда он раз за разом наносил на стены слои краски. С тех пор, как мне довелось узнать о том, кем работал в юности Гитлер, я стала с некоторым беспокойством впускать в дом тех людей, которых сама приглашала, я имею в виду сантехников, электриков, мастеров по ремонту стиральных машин, ну и всяких таких. Кое-кто из них даже возбудил во мне подозрения. Так что лучше руководствоваться правилом: нет стен под покраску — нет и Гитлера. Я уверена, что выкрашенные стены, водопровод с канализацией, жестянки из-под печенья, кресла и декоративные корзины — все эти предметы составляют не меньшую часть европейской культуры, чем ее великие идеи. Лучшие европейские романы просто непредставимы без множества вещей, которые мы воспринимаем как данность, но без которых живут и существуют люди во многих менее цивилизованных уголках мира.

Я задумываю продолжение «Братьев Карамазовых». Английское название книги будет звучать как «Жизнь великого грешника». В конце романа Достоевского суд признает Дмитрия Карамазова виновным в убийстве своего отца, Федора Павловича. У читателя же остается ощущение, что убийца — Смердяков, внебрачный сын Федора и Смердящей Лизы. (Таким образом, Смердяков является сводным братом Дмитрия, Ивана и Алеши.) Смердяков признается Ивану в совершении преступления и заявляет, что сделал это под интеллектуальным влиянием последнего. Затем Смердяков, кажется, вешается.

Действие «Жизни великого грешника» начинается пятнадцать лет спустя. Жизненные пути братьев сильно разошлись. Дмитрий осужден на двадцать лет каторжных работ в сибирских рудниках, но, как и предполагалось, стражу удалось подкупить — и вот он, вместе с бывшей проституткой Грушенькой, совершает успешный побег в Америку. В Калифорнии Дмитрию улыбается удача, когда он начинает мыть золото. Они с Грушенькой мгновенно богатеют, становятся миллионерами.

Грушенька — просто воплощение очарования. Лично я никогда не имела знакомства ни с одной проституткой — надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду, — но что-то подсказывает мне, что это занятие — вовсе не редкость среди домохозяек, живущих в пригороде. Мне только интересно, с чего обычно начинают? Может быть, для начала просто со скуки соблазняют водопроводчика или мастера по ремонту стиральных машин? Нужно было спросить об этом утром, пока все пили кофе. Наверняка кто-нибудь из моих знакомых знает в этом деле все «от и до». Вот только боюсь, что эта тема тоже относится к разряду запретных.

Алеша, верный принятому решению, уходит из монастыря в мирскую жизнь. Ко всеобщему удивлению, он женится на молодой девушке-калеке — Лизе Хохлаковой. Они уезжают из Скотопригоньевска и открывают под Петербургом начальную школу. Вскоре выясняется, что Лизе нравится мучить, даже пытать своих малолетних подопечных; потрясенный, униженный, но любящий ее Алеша не может уйти. Впрочем, к моменту начала действия книги Лиза уже месяц как мертва. (Она ухитряется повеситься: перебрасыват веревку через потолочную балку в классе и, когда петля уже наброшена на шею, выталкивает из-под себя инвалидную коляску. И хотя ее ноги достают до пола, она повисает на веревке и медленно задыхается.) Наутро ее обнаруживает дворник (так называется человек, который подметает и убирает вокруг дома и к тому же выполняет работу швейцара). Похоже, что эта должность — едва ли не самая опасная во всей русской литературе. У этого дворника начинается припадок. Я серьезно: он эпилептик, и от жуткого зрелища у него случается припадок.

Должна признаться, что я немало симпатизирую Лизе Хохлаковой и жалею ее, несмотря на то, что она садистка и мучительница детей. Иногда, занимаясь хозяйством, я сама воображаю, что я калека — особенно когда для этого есть какой-нибудь повод. Например, когда у меня немеет нога, которую я отсидела, оттирая какое-нибудь пятно, или когда я слепну от слез, если мне нужно порезать пару луковиц. А еще иногда я пытаюсь (и мне удается) помыть всю посуду одной рукой. Когда я так играю, весь дом предстает совершенно в ином свете; вещи, которых я раньше не замечала, превращаются вдруг в моих помощников или, наоборот, в почти непреодолимые препятствия. Ко всему прочему, можно представить себе, что дом перевернулся вверх ногами и что я хожу по потолку, а чтобы почистить ковер, мне приходится вставать на цыпочки и максимально удлинять трубу пылесоса, да еще следить за тем, чтобы не налететь на вставший торчком кусок провода, поддерживающий снизу лампочку. Такие игры позволяют мне на время забыть о том, кто я и что я делаю в этом доме каждый день. Наверное, те домохозяйки, которые занимаются проституцией, делают это не из-за лишних карманных денег, а скорее ради приключения, ради каких-то новых впечатлений. Лично я больше ассоциирую себя с Лизой, чем с Грушенькой.

Но увы, Лиза повесилась. Грустно писать о таких вещах. Нет, профессиональному романисту, такому, как Достоевский, это только в радость — отличный повод для всяких рассуждений, а вот каково Алеше, которому пришлось написать всем родственникам и знакомым по кругу, объясняя каждому, что произошло? Один из обязательных адресатов — его брат Иван. Тот в свою очередь пишет, что немедленно выезжает к нему из Швейцарии. Иван совершает тур по курортам, научным центрам и игорным домам Европы — кладбища культуры — и благодаря невероятному стечению обстоятельств встречается с бароном Ротшильдом и французскими иезуитами.

Но — сюрприз, сюрприз! — первыми приезжают к Алеше и пытаются утешить его агонизирующий разум Дмитрий и Грушенька. Дмитрий поменял имя, отрастил бороду и маскируется под американца. Когда днем позже приезжает Иван, три брата решают вернуться в отцовский дом — который простоял все эти годы пустым, но нетронутым — и устроить там генеральную уборку, а уже потом спокойно обсудить, как жить дальше. Пересказывать содержание всего романа глава за главой было бы утомительно, поэтому давайте сразу же перейдем к последней главе, которая называется «Беспорядок». Некоторые считают, что это слово переводится как «Хаос», другие же склонны полагать верным другой перевод: «Неправильное ведение домашнего хозяйства».

Дмитрий толкает дверь в отчий дом. Петли заржавели, и дверь поддается с трудом. Едва зайдя в дом, Дмитрий опускается на колени и целует ковер. Когда он встает, братья видят, что его губы обведены серым кольцом пыли. Весь дом зарос пылью, пылью Святой Руси. Братья приходят к согласованному решению перенести наведение порядка на утро, а тем временем наступает время ужина. По дороге, в Мокром, они купили еды, и, наскоро протерев пыльные тарелки рукавами, братья садятся за стол. За ужином Дмитрий выпивает слишком много, и его бросает в слезы и в рассуждения о том, что России предначертано судьбой очистить мир. Славянам суждено поглотить забывший Бога Запад, покарать его, обрушившись на него саранчой Апокалипсиса, а евреям, либералам и масонам предстоит сгореть во всеочищающем пламени горнила Божьего.

Весь этот монолог, разумеется, служит для Дмитрия лишь прелюдией к постановке перед братьями главного вопроса: кто будет мыть посуду? Алеша умоляет, чтобы ему позволили сделать эту работу.

— Пусть это будет моим первым покаянным поступком, — говорит он, но Дмитрий и Иван приказывают ему замолчать и сесть на место.

Старшие братья убеждены, что посуду должна мыть Грушенька. Сама Грушенька откидывается в кресле и кричит:

— Ни за что! Никогда! С меня хватит, не хочу больше быть домохозяйкой! И меньше не хочу! Вот окажись передо мной мужик — да, мужик, пусть даже больной проказой, — клянусь, я встала бы перед ним на колени и вымыла бы ему ноги, даже языком! Но мыть посуду! Нет, господа. Мытье посуды — это убийство души. Наймите посудомойку. Ею могу быть и я, но уравнивает ли это меня с собакой, которая вылизывает тарелки только потому, что ей нравится их лизать? Нет, господа. И теперь, если вы хотите, чтобы тарелки были вымыты, — извольте заплатить мне!

Иван цинично осведомляется у Грушеньки, не усомнится ли она в своей решимости, если обнаружится, что у мужика, которому она вознамерилась помыть ноги, не проказа, а сифилис. Алеша пытается урезонить Грушеньку, делая в своих аргументах упор на то, что нет ничего унизительного в любом деле, если делать его с мыслями о Боге.

— Мой миленький Алеша, ничего-то ты не понял, — сокрушается Грушенька. — Я как раз убеждена в том, что мытье посуды — недостаточно унизительно.

Дмитрий не произносит ни слова. Он молча выходит из дома в сад и вырезает подходящий березовый прут. Вернувшись, он швыряет Грушеньку на пол и начинает сечь ее. Алеша пытается вмешаться, но его грубо отталкивают. Грушенька остается лежать на полу — постанывая и истекая кровью. Не обращая внимания на ее стоны, братья садятся играть в карты. Все трое очень богаты. Дмитрий разбогател на золотых приисках, Алеша — в своей Академии, а Иван — со своих литературных сочинений. При этом все трое твердо убеждены в том, что деньги — это грязь, и потому играют азартно, без оглядки. Неожиданно они замечают, что Грушенька перестала стонать. Оказывается, она умерла.

Иван и Алеша поспешно прощают Дмитрия и в знак прощения целуют его. (Оба получают в ответ по горсти пыли с ковра.) Братья решают, что Дмитрию нужно как можно скорее бежать. Тем временем Иван с Алешей постараются уничтожить или спрятать все следы преступления и самой их встречи: труп, пятна крови, пролитое вино, жирные тарелки — все должно исчезнуть. Иван соглашается с тем, чтобы Алеша вымыл посуду. Пьяный Дмитрий вываливается в дверь. Иван никак не может отыскать кладовку, где хранятся ведра и швабры. Он спрашивает Алешу, не помнит ли тот, где кладовка. Алеша, конечно, помнит, но сначала он хочет рассказать брату сон, который он видел в ночь, когда Лиза Хохлакова покончила с собой.

Ему снилось, что он оказался в Гефсиманском саду; вместе с двумя женщинами он стоял перед Иисусом. Женщины приняли перепачкавшегося в земле Спасителя за садовника. Они подошли к Нему и спросили у Него дорогу, но Иисус вежливо ответил: «Noli me tangere». В кошмарном сне Алеша понимает, что Христос в выпавшем на его долю унижении более всего озабочен тем, чтобы глупые женщины не испачкали свои красивые одежды могильной землей. В саду ужасно плохо пахнет.

Христос указывает Алеше причину этой вони: повсюду видны ожившие мертвецы. Они ходят из стороны в сторону, некоторые несут на себе других. Пораженный, Алеша видит Смердякова, волокущего на себе труп Федора Карамазова, и старца Зосиму, несущего Лизу. Труп Зосимы изрядно разложился, и от него несет смрадом гниения — так пахнет душа человека, понимает Алеша. Он храбро предлагает Зосиме взять на себя его ношу, но тот отвергает помощь.

— Потому люди смертны и уязвимы, что могут иметь детей. Если зерно не умрет, оно не даст урожая, — проповедует брату Алеша. — Слышите вы меня? Все мы — черви, копошащиеся в разлагающемся теле Бога-Отца. А раз так — то оставьте мертвых их мертвецам!

Как только Алеша умолкает, братья замечают, что в доме действительно страшно воняет. Совершенно непостижимым образом труп Грушеньки начинает на глазах разлагаться. Это происходит быстрее, чем с телом Зосимы в предыдущей части романа. Наступает время действовать. Братьям нужен мешок и швабры. Иван вместе с Алешей бросается в сени. Кто-то из них задевает плечом керосиновую лампу. Ее огонек болтается из стороны в сторону, вслед за ним мечутся и тени по стенам. На пороге, не успев добежать до кладовой прислуги, братья замирают: прямо за дверью лежит Дмитрий. Он мертв. Братья тотчас же обвиняют один другого в отравлении. Алеша считает, что Иван убил Дмитрия из-за его денег; Иван же полагает, что это сделал Алеша, возжелавший — тогда еще живую — Грушеньку. Обменявшись гневными упреками и обвинениями, оба прощают друг другу грех убийства, совершенного, как уверен каждый из них, его визави. Они обмениваются братским поцелуем примирения — и вновь частицы пыли с ковра передаются через слюну от брата к брату.

— Твой сон — это еще цветочки, — нервно смеясь, говорит Иван. — У меня бывали и похуже. Вот, например, тот, что приснился мне года два назад в Безбожбурге. Я тогда слег с приступом туберкулезной горячки. Ну вот, лежу я себе в гостинице и тупо рассматриваю стену. Обои — череда цветочных горшков — явно плод трудов безбожников — французов или англичан каких-нибудь. Глаза к ним будто прилипают, но при этом правый глаз норовит убежать по веточкам и листочкам куда-то вправо, а левый — влево. Голова кругом пошла. Вдруг смотрю, а передо мной — не цветочки в горшочках, а алмазы. Один, другой, третий. Что все это значит? Глаза мечутся по этим поганым обоям вверх — вниз, и сквозь жар я вдруг вижу, что обои-то изнутри тлеют и вместе со стеной пульсируют. И тогда — я даже не знаю, как тебе объяснить все это, Алеша, — я внезапно осознал то, что я теперь знаю наверняка. Нет, ты только пойми, постарайся! В голове у меня что-то засвистело, да только я понял, что слышал этот свист много раз, но не осознавал, что слышу. Ну, да ты знаешь, такой уж я человек — весь из противоречий, из парадоксов.

Алеша уверяет брата, что именно за это его и любит.

— Нет-нет, ты подожди, дай мне договорить! — криком перебивает его Иван. — Дослушай, и вся твоя любовь превратится в сочувствие и сострадание ко мне, несчастному. Свист все усиливался, чертовски действуя мне на нервы, и вдруг я понял, что этот звук как нельзя лучше подходит к узорчику на стене, если вообще не порожден им. Я про те цветочки с горшочками-бриллиантами. Мир замкнулся вокруг меня, и не осталось в этом мире ничего, кроме этого узора со свистом да пульсирующих вокруг меня стен. Биение этого пульса становилось все сильнее, оно все ближе подбиралось ко мне, и вдруг я обнаружил, что оно — нет, я! — я бьюсь и пульсирую вокруг какой-то черной штуковины, такой маленькой, что ее можно было принять за песчинку, и такой большой, что, пожалуй, она могла бы вместить в себя целую вселенную. С каждым ударом пульса меня стало затягивать в эту штуку. Она была меньше меня и грязнее, но злая сила, излучаемая ею, была неодолима. Бесконечную тоску и уныние пророчила она мне. Даже в горячечном бреду я понимал, что моя жизнь, я сам гораздо интереснее, чем вечная тоска, и тем страшнее было ощущать бессилие, невозможность противостоять вознамерившейся пожрать меня дьявольской силе.

Тут Иван замолкает, потому что видит, что последние слова он, оказывается, говорил самому себе. Алеша по-прежнему сидит перед ним, но он мертв. Выглянув в сени, Иван замечает, что изо рта Дмитрия вытекла струйка крови и разлилась черным пятном по ковру. В центре застывающей лужи Иван видит что-то маленькое и темное. Похоже, это раздавленный таракан. Ивану начинает казаться, что именно в этом дохлом насекомом кроется причина всех смертей: разумеется — Грушеньки, Дмитрия и Алеши, но также и Федора, и Смердякова. И Иван тоже найдет здесь свою смерть. Судорожно копаясь в памяти, он вспоминает обрывки пересказанной ему Алешей проповеди отца Зосимы:

— Бог посадил в нашем мире семена из других миров; все, что могло здесь вырасти, выросло, но все эти творения Божьи живут лишь потому, что их питают семена из тех неведомых миров.

Иван глядит на ковер, и ему кажется, что он видит перед собой один из тех таинственных миров. Этим миром правят другие законы, смысл которых вовеки будет скрыт от человеческого разума. С бьющимся сердцем Иван смотрит на ковер — словно Бог, созерцающий результаты Творения, Результаты его не радуют: они грязны — в пыли и в пятнах крови.

— Что есть ад? — бормочет он. — Теперь мне дано знать, что это страдания Господа Бога, который не в силах полюбить Свое Творение.

Абсолютно бесстрастно Иван замечает, что даже во внутренностях давно сдохшего таракана теплится подобие жизни — там устроил свою крохотную колонию грибок. Уже безумный, Иван обращается к нитям плесени:

— Кто ты такой?

С пола доносится ответ:

— Я — Мукор Карамазов, пятое и самое греховное дитя Федора Павловича.

И в тот миг, когда Иван, мертвый, валится на пол, на гниющий грибок, тот, выдержав паузу, восклицает:

— С Карамазовыми покончено! Долой Карамазовых!

Должна сказать, что готова согласиться с Мукором. Еще студенткой я начиталась этих многозначительных русских романов — одновременно с большинством моих знакомых. Хорошо помню, как мы по несколько недель не могли сбросить с себя мрачное оцепенение, навеянное теми книгами. До сих пор удивляюсь, как я тогда не наложила на себя руки. (Сейчас мне остается только мечтать об этом — о том, чтобы найти свободное время и поразмыслить на досуге о самоубийстве или хотя бы просто почитать какой-нибудь длинный русский роман.) Сейчас, когда у меня выдается свободная минутка для чтения, я стараюсь не терять времени и читаю — читаю книги, которые учат быть если не образцовой, то уж точно — достойной домохозяйкой. Я просто уверена, что мои подруги весьма ограниченно воспринимают литературу: если встать на их точку зрения, получается, будто все то, что не есть проза, поэзия или драматургия, вообще не является литературой. Нет, разумеется, я далека от того, чтобы считать все подряд пособия по ведению домашнего хозяйства шедеврами, но, уверяю вас, многие из них явно недооценены именно с точки зрения принадлежности к Большой Литературе.

По-моему, я помню почти наизусть список чертовой дюжины «как надо» и «как не надо», который приводит М. Бакстер в своих «Приключениях с домашними делами». Приведу его целиком по памяти.

1. Нужно радоваться работе. Любую работу легче сделать, если она вас радует. Если вы не ощущаете радости от наведения чистоты в вашем доме, спросите себя, ту ли работу вы делаете и правильно ли выбрали себе род занятий.

2. Планируйте и организуйте свой день. Стоит составить список дел, а затем вычеркивать из него пункт за пунктом по мере их исполнения. Еще лучше — не полениться и составить таблицу домашних дел, что-то вроде расписания: дела по горизонтали, часы, отведенные под них, — по вертикали, или наоборот. Для оживления таблицы хорошо использовать контрастные цветные карандаши.

3. Старайтесь сделать большую часть домашней работы с утра, когда вы еще в лучшей форме. Таким образом вы можете стремиться к тому, чтобы увеличить остающуюся в вашем распоряжении свободную часть дня.

4. Всегда надевайте резиновые перчатки.

5. Избегайте расточительства. Разум дан для того, чтобы экономить и искать новое применение старым вещам и материалам.

6. Убедитесь, что предметы и устройства, которые вы собираетесь приобрести, действительно предназначены для той работы, на которой вы их собираетесь использовать.

7. Грязь бывает разная. Способ, которым вы будете от нее избавляться, зависит от того, к какому разряду она принадлежит.

8. Если у вас возникают трудности в отношении поддержания чистоты в доме, независимо от того, касается это самой грязи или средств для ее удаления, следует обратиться к квалифицированному авторитетному эксперту или опытному продавцу с хорошей репутацией; они будут только рады помочь вам.

9. Проявляйте сознательность. Проверьте, нет ли у вас в доме оголенных электропроводов, не оставлены ли без присмотра опасные лекарства, не валяются ли где попало иголки и булавки. Помните: старый, малый и пьяный — вот кто подвержен наибольшему риску в соседстве с этими вещами. Постарайтесь избавиться от них.

10. Экономьте. В тех случаях, когда дешевое моющее средство столь же эффективно, как и дорогое, покупайте то, что дешевле.

11. Стремитесь разнообразить ваш стол. Не готовьте на весь день блюда из одного мяса, а на следующий день — из одних овощей. Старайтесь смешивать исходные продукты и избегать однообразия в меню.

12. Составьте список всего, что есть в доме. В таком случае, забыв, где лежит какая-то вещь, вы легко сможете найти ее, сверившись со списком. Не забывайте своевременно обновлять список.

13. Будьте осторожны, если в дверь звонят незнакомые люди. Всегда проверяйте их документы перед тем, как впустить их в дом.

Вы абсолютно правы: это просто до примитивности, но это ведь только начало книги. Не знаю, мне нравится ее рабочая проза, простой, действенный язык и отсутствие избыточного количества прилагательных. Я понимаю, что Достоевский хотел сказать что-то о Боге, о страданиях, даже об обществе, но что именно — мне непонятно. Я уверена, что было бы куда лучше, если бы он расположил свои мысли и суждения в строгом — лучше алфавитном — порядке, пронумеровав их от первого пункта до последнего. И незачем вкладывать их в уста героев длиннющих, перегруженных персонажами романов, всех этих актрис, полицейских, монахов и еще неизвестно кого; все они только запутывают читателя, не давая ему постичь суть доктрины автора. Но в любом случае у меня есть сильное подозрение, что бакстеровские идеи куда лучше применимы на практике, чем суждения Достоевского. Лично я вовсе не намерена провести остаток своих дней, слоняясь по дому с головой, занятой одной мыслью: кто я — достойнейшая из святых или величайшая грешница. Ответ очевиден и давно известен мне: я — самая обыкновенная и больше никакая не самая-самая.

Ну вот, я, оказывается, переусердствовала с хлебом. Жирное пятно отошло, зато место, где оно было, и кусочек обоев вокруг него теперь выглядят явно бледнее, чем остальная стена. Эта трудность подстерегает всякого, кто вознамерится отчистить только часть обоев. Мне опять становится прохладно. Пора действительно что-нибудь накинуть на себя. Как и многим женщинам, мне нравится заниматься хозяйством голой — иногда. Я верю в то, что в жизни нужно рисковать, и работа в голом виде приятно щекочет мои нервы. В то же время иногда мне хочется убираться и стирать не только одетой, но даже излишне закутанной во множество вещей. Все зависит от настроения. Такая уж я уродилась: то деловая, то задумчиво-мечтательная, иногда задорно-озорная, а порой немного triste. То, что я — один и тот же человек, вовсе не означает однообразия моей личности.

Итак, я поднимаюсь в ванную комнату. Мукор шипит, приветствуя меня. Впрочем, это скорее не приветствие, а провокационные угрозы. Я делаю вид, что не обращаю на них внимания, и Мукор почти затихает, продолжая лишь бубнить что-то себе под нос, наблюдая, как я поднимаю с пола брошенную одежду. Бормотание Мукора вполне членораздельно; впрочем, от этого оно не становится менее зловещим. Мукор одержим навязчивой идеей: он уверен, что во мне есть нечто, что причисляет меня к его царству, к владениям тех Темных Сил, что стоят за ним. Я почему-то представляю себе этот знак принадлежности в виде какой-то особой частички грязи. А теперь скажите мне, пожалуйста, где бы вы стали прятать черную песчинку, доведись вам скрывать ее от посторонних глаз? Не в черной ли пустыне? Но вот Мукор прополз сюда из черных песков Гоби и не нашел ее… А значит — эта штуковина спрятана где-то здесь, у меня в доме.

Я вновь надеваю на себя одежду, в которой принимала гостей утром. Интересоваться, как Мукор потерял какую-то пылинку — непозволительно расточительная трата времени. Я, кажется, уже упоминала, что иногда мне нравится одеться слишком хорошо для домашних дел. В этом отношении я в некотором роде еретичка. Я не из тех замарашек, которые полагают, что для уборки в доме человек обязан обрядиться в лохмотья. Одежда — это часть играемого мною спектакля. А кроме того, я использую костюм для создания того, что, насколько мне известно, называется эффектом отстранения. Вот сейчас, например, я надеваю прямую белую юбку длиной чуть ниже колена. К ней подходит однобортный пиджак. Не самый типичный наряд для домашних посиделок, тем более — для мытья посуды. Может быть, именно поэтому Розмари со Стефани так таращились на меня все утро? Костюм получился очень узкий, и, если мне придет в голову заняться хозяйством, а для этого потребуется, например, наклониться или присесть, пиджак явно будет стеснять мои движения, а юбка непременно до неприличия задерется. Все это — одежда, то, как она сидит на мне, насколько она удобна, — помогает ощутить отстраненность от рутинной работы. В это понятие я вкладываю возможность посмотреть на себя и свои дела со стороны, обдумать, поговорить с самой собой о хозяйстве, о сути моей работы. Это придает мне бодрости, а работе — новизну; примерно то же самое, что представлять, будто ты — инвалид, которому пришлось взяться за мытье целой раковины грязной посуды.

Несомненно, я слежу за модой и делаю это совершенно осознанно. Когда выдается возможность, я проглядываю раздел моды в «Космополитэн», а «Элементы семиологии» Ролана Барта стали для меня настоящим откровением. Теперь я знаю, что, одеваясь так или этак, я оперирую знаками в рамках определенного смыслового кода, устанавливаю и выявляю его структурные оппозиции. Самый простой пример, за которым и ходить далеко не надо, — костюм, который на мне сейчас. Его строгость и закрытость противопоставлены разнообразию и бесконечности работы, которую я выполняю, а белый цвет представляется элементом оппозиции, где роль противовеса отводится грязи, с которой я воюю. Как видите, аналитически-творческий подход к выбору одежды способствует повышению уровня развития личности.

Ладно, пора заканчивать с посудой, и, может быть, настало время перекусить. Устраивать полноценный ленч уже поздно: нет ни времени, ни смысла. А это еще что? Кажется, кто-то звонит в дверь.