Многие люди считают, что «Матрица» — это пересказ «величайшей рассказанной истории». В фильме отчетливо усматриваются библейские образы, а его выход на Пасху 1999 года только усиливает это предположение. Но мало кому приходит в голову, что «Матрица» является пересказом «величайшей нерассказанной истории» — истории Сократа, интеллектуального героя, продолжавшего свои поиски вопреки людскому противодействию и заплатившего за непокорность жизнью.

Почему же большинство людей никогда не слышало одной из величайших историй нашей культуры? Основная причина в том, что обязанность рассказать ее возложена на преподавателей философии. Но не все учатся в колледже, и, к сожалению, не все, кто учится в колледже, слушают курс философии. Хотя Philosophy 101 предоставляет идеальную сцену для внимательного изучения и заинтересованного обсуждения жизни Сократа, нет необходимости ждать возможности, которая может никогда не представиться. Подобно истории Иисуса, историю Сократа следовало бы сделать темой детских книг, семейных и школьных обсуждений и телевизионных передач.

О Сократе надо поставить фильм. Братья Вачовски сняли завуалированный пересказ этой истории с Киану Ривзом в главной роли, хотя в кинематографическом торжестве «бесцеремонного» Сократа я лично предпочел бы видеть Стива Мартина. А режиссировать стоило бы Спилбергу. В «Матрице» можно найти множество разнообразных идей, и история Сократа лишь одна из них, так что зрители не замечают ее, если только не знакомы с ней заранее. Если вы тоже не слыхали этой истории, пусть это эссе будет для вас первым знакомством с Сократом.

 

ВОПРОСЫ И ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ

«Мы исполняем божественное предназначение», — сказали братья Блюз. У них был полный бак бензина, полпачки сигарет и сто шесть миль до Чикаго. Было темно, но они носили солнечные очки. Их предназначение? Выступить с концертом и спасти сиротский приют, в котором их вырастила няня «старой закалки» с ласковым прозвищем Пингвин. Предназначение Нео — спасение находящегося в неведении человеческого рода от порабощения искусственным интеллектом. Сократ также выполняет предназначение, указанное его другу Херефонту богом Аполлоном через Дельфийского оракула, — он должен «разбудить» афинян, жителей своего родного города.

В клубе «Из ада» Тринити сквозь грохот музыки Rob Zombie шепчет Нео: «Нас ведут вопросы». Их вопрос: «Что такое Матрица?» Как и у Нео, у Сократа была своя «заноза в голове» и свой вопрос: «Что такое благая жизнь?» Поиск ответов приносит несчастье обоим героям. Сократ оказывается в суде, где его обвиняют в неверии и дурном влиянии на молодежь. Агенты обвиняют Нео «в совершении практически всех компьютерных преступлений, на которые есть законы».

Сократ часто задавал жителям своего родного города вопросы, на первый взгляд казавшиеся простыми и прямолинейными. Затем, как искусный интервьюер, он переходил к более сложным и глубоким вопросам, дающим возможность выявить невежество отвечавшего. Однажды Сократ спросил своего друга Евтифрона: «Так разъясни же мне… дабы… я называл бы что-либо одно, совершаемое тобою либо кем-то другим… благочестивым, другое же… таковым бы не называл». Евтифрон ответил: «Благочестиво то, что угодно богам, нечестиво же то, что им неугодно» («Евтифрон». 9е). Ответ кажется убедительным до тех пор, пока Сократ не задает следующий, более сложный вопрос: «Нечестиво ненавистное всем богам, а угодное всем им — благочестиво, если же что-либо одни из них любят, а другие ненавидят, то это либо ни то ни другое, либо и то и другое одновременно.

Желаешь ли ты, чтобы у нас теперь было такое определение благочестивого и нечестивого?» («Евтифрон». 10а). Можете себе представить, как мучился Евтифрон над этим вопросом и как разозлился он на Сократа. Прием, предполагающий задавание вопросов до тех пор, пока отвечающий не начинает себе противоречить или не совершает ошибку, получил название сократического метода (об этом Биллу и Теду рассказывали в школе Сан-Димас). Метод настойчивого опроса не только способен ужасать учащихся (вспомните «Игру в догонялки») и сбивать с толку политиков (приведите пример сами), он сделал Сократа популярным среди мыслящей молодежи и презираемым среди самовлюбленной элиты.

Несмотря на часто казавшуюся высокомерной манеру вести разговор, Сократ был очень скромен в оценке своих знаний. Его мантра «Я ничего не знаю» служит скорее признанием в невежестве, чем во всезнании. Зачем же человек, который ничего не знает, так усердно опрашивает окружающих? Как и Нео, Сократа побудили к действию слова оракула и стремление понять природу знания и мудрости.

 

ЧТО СКАЗАЛИ ОРАКУЛЫ?

Оракул предсказал Морфеусу, что он найдет Избранного — человека, который разрушит власть Матрицы и дарует человечеству возможность знать правду. Поэтому Морфеус отключает Нео от Матрицы и после недолгой реабилитации и курса кун-фу отводит к Оракулу, чтобы получить подтверждение того, что Нео и есть Избранный. Нео не верит в свое великое предназначение и отвергает возможность того, что все в его жизни предопределено, говоря Морфеусу, что предпочитает думать, будто сам контролирует свою жизнь. Сократ тоже противился своей судьбе. По крайней мере, так он заявляет в своем выступлении на суде, записанном Платоном и получившим название «Апология Сократа».

[Херефонт] смолоду был и моим и вашим приверженцем… приехав однажды в Дельфы, дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом… Вот он и спросил, есть ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия ему ответила, что никого нет мудрее («Апология». 21а).

Услыхав это, стал я размышлять сам с собою таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает? Потому что сам я, конечно, нимало не сознаю себя мудрым; что же это он хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? (21Ь).

Действительно, как мог быть мудрее всех тот, кто утверждал, что ничего не знает? Сократ говорит, что готов опровергнуть пророчество оракула.

Пошел я к одному из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а ты меня назвал самым мудрым (21с).

Сократ был разочарован, обратившись к политическому деятелю, когда выяснил, что тот на самом деле не знает ничего, хотя и думает, что знает многое. Упрямый по натуре, Сократ задавал вопросы уважаемым в Афинах драматургам и искусным ремесленникам, но каждый раз разочаровывался. По иронии мудрейшим человеком в Афинах Сократа сделало осознание своей невежественности.

В конце концов Сократ решил, что вопрошание жителей родного города и указание на их невежественность суть его святая обязанность — так они могли бы «пробудиться» и присоединиться к нему в поисках знаний.

В самом деле, если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно сказать, приставлен к городу, как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли. В самом деле, мне кажется, что бог послал меня городу как такого, который целый день, не переставая, всюду садится и каждого из вас будит, уговаривает, упрекает.

Как слепень или овод, неустанными вопросами Сократ пытался открыть горожанам великую истину: тех, кто прозябает в праздном неведении, ожидает не блаженство, а фабрика по производству клея.

Дома двух оракулов заметно отличаются. Согласно мифу, Зевс, чтобы найти центр мира, отпустил одного орла на востоке, а другого — на западе. Орлы летели, пока не пронзили друг друга клювами над Дельфами, с тех пор объявленными пупом (или центром) земли. В Дельфах, месте неземной красоты, у подножия горы Парнас, Аполлон говорил с людьми устами жрицы, известной как Пифия. Морфеус отводит Нео не в центр мира, но в сердце Матрицы, в место, настолько непохожее на гору Парнас, насколько это вообще возможно, — в многоквартирный дом, который, казалось бы, никак не может быть жилищем Оракула.

Неуверенный в себе, Нео задает Морфеусу вопрос: «Что она знает?.. Все?» Морфеус отвечает: «Она бы сказала, что знает достаточно». Нео, сохраняя скептическое отношение к происходящему, спрашивает: «И она никогда не ошибается?» Тогда Морфеус заверяет его: «Постарайся не оценивать ее предсказания как верные или неверные. Она проводник, Нео. Она поможет тебе найти свой путь».

Посетитель (женщины в храм не допускались) храма Аполлона в Дельфах, совершив все предписанные жертвоприношения и внеся плату, задавал свой вопрос одному из помощников оракула, который передавал вопрос жрице. Та, сидя на треножнике, вдыхала «дыхание Аполлона» — газ (вероятно, этилен), поднимавшийся из трещины в земле. Подобно полуночным торчкам в Вудстоке, жрица Аполлона пророчествовала, говоря загадками. Затем жрец толковал несвязный лепет, обычно переводя его в гекзаметр. Почти как те глубокомысленные советы, которые можно получить, позвонив 1-900-PSYCHIC, пророчества оракула обычно были туманны и могли получить несколько толкований. Как нам известно, Сократа озадачили слова оракула о том, что нет никого мудрее его. Зная, что оракул славен благодаря загадочности своих прорицаний, он решил опровергнуть их, обнаружив ироническое значение пророчества. Не столь мудро поступил царь Крез, попытавшийся выяснить у оракула, благоприятен ли момент для начала войны с персами. Ответ оракула был таким: «Если сейчас начнешь войну, великое царство будет уничтожено». Решив, что это прекрасная новость, король повел свои войска на войну, которая стала для них роковой. Оснований для недовольства Пифией у него быть не должно: он просто не понял, о каком царстве она говорила.

Оракул из «Матрицы» — это пожилая чернокожая женщина, живущая в трущобах виртуального города, — «не то, что ты ожидал». Это так же неожиданно, как если бы Пифию в Греции выбирали не из юных девственниц, а из женщин старше пятидесяти, в чьей непорочности нельзя быть уверенным. В отличие от своего дельфийского аналога, городской Оракул лицом к лицу встречается с теми, кто хочет говорить с ней. Помимо того что, сидя на трехногом табурете, она блаженно вдыхает аромат печенья, исходящий из духовки, и дым своей сигареты, она не говорит загадками. Но не дайте себя обмануть: ее послания, кажущиеся ясными, таят в себе скрытый смысл. Как ни странно, этот Оракул сам задает вопросы. «Ты знаешь, зачем ты здесь?.. И что же ты думаешь? Думаешь, ты Избранный?» И Нео отвечает: «Я не знаю». Сократ всегда утверждал, что он ничего не знает, а Нео действительно не знал. Как насмешливо замечает Оракул, Нео мил, но не слишком сообразителен. Она позволяет ему самому заключить, что он не Избранный, и говорит, что избранность похожа на влюбленность. Никто не может тебе об этом сказать. «Ты просто ощущаешь это, чувствуешь сердцем». В качестве слабого утешения она сообщает ему: «У тебя есть дар, но, кажется, ты чего-то ждешь». «Чего?» — спрашивает Нео. И Оракул пророчествует: «Может быть, следующей жизни. Кто знает?»

Эта Пифия, однако, не таит злого умысла и даже дает во время разговора бесплатный совет. Указывая на табличку над кухонной дверью, она спрашивает у Нео, знает ли он, что там написано. Она объясняет ему, что надпись сделана на латыни и означает «Познай себя». Эта мудрость является ключом к пониманию пророчества Оракула. Она же, только на греческом языке (gnvqi sautn), а не на «варварской» латыни (temet nosce), была начертана в храме Аполлона в Дельфах и, безусловно, помогала понять ответ оракула. Сократ следовал похожей максиме: «Непознанная жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой». Самоуверенный царь Крез, как мы могли убедиться, не знал себя, за что жестоко поплатился. Нео еще не успел познать себя, не успел поверить в свои силы и таким образом полностью исполнить пророчество Оракула о том, что Морфеус найдет Избранного, а Тринити полюбит мертвого, который окажется Избранным.

Самопознание — это ключ, без которого мы не можем получить доступ к другим важным знаниям. Тема самопознания важна не только в жизни Сократа и в «Матрице», но и в других выдающихся философских фильмах. «Бойцовский клуб» ставит на первый взгляд незрелый вопрос: «Что ты можешь о себе знать, если никогда не дрался?» Но по мере развития сюжета и «драки» мы начинаем осознавать, что это вовсе не идиотский, вызванный избытком тестостерона вопрос. Мы познаем себя в борьбе. Вспомним фильм «Парни не плачут», в котором Брендон обманывает себя и окружающих, что приводит к чудовищному финалу. И еще Memento, где идет борьба с вопросом «Возможно ли, что я сам себе лгу? Может ли потеря памяти быть частью ответа?» Голливуд и Афины приходят к одному выводу: непознанная жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой.

Составить полное представление о городском Оракуле нам поможет еще одно мудрое высказывание, начертанное в Дельфах и не забытое на кухне: «Все хорошо в меру» (μηδεν aγann). Пифия предлагает Нео: «Вот, возьми печенье». Она не говорит «Возьми немного печенья» или «Возьми сколько захочешь», а ведь мы знаем, что печенье соблазнительно своим аппетитным запахом. Оракул пьет какой-то напиток (весьма вероятно, что алкогольный) и курит сигарету. По-видимому, ей удается доставлять себе удовольствие, не излишествуя. Это сильно контрастирует с поведением остального человечества, которое агент Смит сравнивает с вирусом, поглощающим все ресурсы прежней среды обитания, прежде чем найти новую.

Существует легенда, что пары, вдыхаемые Дельфийским оракулом, когда-то были доступны всем людям, но они злоупотребили этим даром и навредили себе, прыгая в яму, из которой те поднимались. С тех пор приобщаться «дыханию Аполлона» позволено только Пифии, а жрец-толкователь обязан слушать ее пророчество и облекать его в стихи для разъяснения человеку, обратившемуся с вопросом; таким образом, человек оказался на две ступени дальше от бога. Если бы мудрость слов «Познай себя» и «Все хорошо в меру» была полностью осознана Избранным, она бы позволила ему открыть людям истину. Возможно, тогда все смогли бы вдохнуть «пророческий пар» и самостоятельно беседовать с богом.

 

ИСТОРИЯ ДВУХ ПЕЩЕР

Морфеус сообщает Нео, что тот «был рожден в тюрьме [собственного] разума». Даже рабам, военнопленным и жертвам концентрационных лагерей иногда удавалось сохранить свой разум свободным. «Они могут захватить мое тело, но им никогда не достанется мой разум». Против рабства и порабощения веками боролось множество героев, среди которых были Эпикет, Фредерик Дуглас, Виктор Франкл, Джеймс Бонд Стокдейл, Нельсон Мандела, Джон Мак-Кейн, Малкольм Икс и Рубин «Харрикейн» Картер. Хуже тюрьмы для разума может быть только тюрьма для разума, о которой вы не подозреваете, тюрьма, из которой невозможно сбежать. Как человек, чей разум заточен в такую тюрьму, может понять, что его освободили?

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет при ярком сиянии смотреть на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную проходящую перед ним вещь и заставят отвечать на вопрос, что это такое? Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?»

Это строки из труда Платона «Государство» (514а-521b), в которых он рассказывает историю, известную как аллегория пещеры (ее также называют символом, мифом или притчей пещеры). Они прекрасно описывают положение Нео, освобожденного из Матрицы.

Шея, руки и ноги узников пещеры закованы в цепи. Они жили так с самого рождения и понятия не имеют о другой жизни. Они видят тени на стене, когда стражники показывают перед входом фигурки животных на манер кукольного представления. Узники разглядывают тени на стене, но это даже не тени реальных животных, а тени выструганных фигурок, отбрасываемые светом костра, а не солнца. Пленники не подозревают, что они пленники, и знают о существовании только того мира, который видят всю свою жизнь. Но однажды одного из пленников освобождают от оков и вытаскивают из пещеры. В солнечном свете он видит вещи такими, каковыми они являются на самом деле. Вместо того чтобы из эгоистических побуждений остаться во внешнем мире, пленник возвращается в пещеру, чтобы рассказать об увиденном остальным. Однако они решают, что он сошел с ума, и за его доброту награждают насмешками и неприятием.

В аллегории видна параллель с жизнью учителя Платона Сократа, которого считали умалишенным и казнили за то, что он попытался отучить людей от упрощенного понимания реальности. Разумеется, аллегория также напоминает историю Нео, освобожденного из Матрицы, чтобы узреть «пустыню реальности». Подобно платоновскому узнику, Нео обнаруживает, что скован цепями или, точнее, черными кабелями, по которым транслируется шоу теней, созданное Матрицей. Неизвестно, кто освобождает узника в аллегории пещеры, в «Матрице» же это делает Морфеус (Морфей, бог сна в греческой мифологии, способный в любом обличии являться спящим людям). Как и платоновского узника, которого пришлось вытаскивать из пещеры, Нео сначала пугает вид других ничего не подозревающих пленников, дремлющих внутри липких розовых коконов. Нео трудно поверить, что увиденное им реально, что раньше он жил в вымышленном мире. «Большинство этих людей не готово к тому, чтобы их отключили», — утверждает Морфеус. Как и постепенное, болезненное приспособление платоновского узника к окружающему миру, реабилитация Нео проходит мучительно. «Почему у меня болят глаза?», — спрашивает Нео. «Потому что ты никогда ими не пользовался», — объясняет Морфеус.

«Корень учения горек, но плод сладок», — писал Аристотель. И мы прилежно учимся, помня, что слово education происходит от латинского educere (выводить), напоминая нам о том, как узник был выведен из пещеры и как Нео был освобожден из «Матрицы». Клятва Гиппократа дает врачам понять, что они хранители, а не владельцы медицинских знаний. Они должны делиться знаниями, чтобы помогать людям. Люди, получившие философское образование, не связаны никакой священной клятвой, но они также обязаны делиться своими знаниями. Сбежавший пленник мог бы греться в лучах солнца, наслаждаясь своим знанием в одиночку, но он вернулся, чтобы помочь остальным. Платон цитирует Гомера:

Нео, в отличие от Сайфера, также стерпел бы любые муки, но не вернулся в вымышленную реальность.

 

ЗНАНИЕ И РЕАЛЬНОСТЬ

Аллегория пещеры — это не только и не столько иносказательное представление истории Сократа. Платон пытается открыть читателю глаза на существование более высокого уровня реальности, идеальных форм (или идей). Мы все похожи на узников, так как привыкли ошибочно полагать, что реальность, в которой мы живем, самая настоящая и совершенная. Если верить Платону, то все, что мы переживаем на доступном нам уровне реальности, есть только блеклая копия идей. Мы можем восхищаться красотой заходящего солнца, справедливостью, вкусом хорошей лапши, но все это лишь подобие совершенства идей, копии Красоты, Добра, Блага и т. д.

Что же это за «заноза в голове», побуждающая человека искать идеальные формы? И откуда человек знает об их существовании? Платон и Сократ учат нас постигать мир не посредством чувств, но применяя один лишь только разум. Морфеус говорит Нео, что невозможно объяснить, что такое Матрица. Нужно увидеть ее самому. Как и в случае с платоновскими идеями, речь идет не о буквальном значении слова «видеть», а о знании, ведущем к пониманию сущности Матрицы. Из этого эссе, как и из работ самого Платона, вы вряд ли поймете, что такое идеи. Это одновременно интригует и разочаровывает. Мы начинаем задаваться вопросами: что такое добро, любовь, благо? И что же все-таки такое идея? Попытка найти ответы на эти вопросы плохо кончилась для Сократа. Так что когда дочитаете статью, остерегитесь.

Нео тоже узнает, что мышление важнее чувств. Разум важнее материи. Платон считал физический мир ниже идей, для Нео «ложки нет». Нео — воплощение человека, впервые давшего свободу пленникам. Платон считал, что разум и тело настолько разнятся, что травма их соединения при рождении человека вызывает потерю памяти, своего рода амнезию. Это не та полная потеря памяти, ради которой Сайфер идет на предательство, а нечто похожее на ощущения, которые можно испытать, если выпить слишком много Lethic moonshine, фирменного напитка Дозера. Вы можете вспомнить детали, которые послужат вам подсказкой. Deja vu по Платону— это не признак сбоя в Матрице, а воспоминание (анамнез) об идеях. В периоды между инкарнациями, когда душа свободна от тела, мы созерцаем идеи. Все, что мы познаем в материальном мире, в сущности есть воспоминания об идеях, вызываемые подобными им земными объектами. Ребенку, например, не нужно объяснять, что цветок красив, — он постигает это через воспоминания об идеях красоты самой по себе и цветка самого по себе.

 

ФИЛОСОФИЯ: НЕХОЖЕНАЯ ДОРОГА

Сидя в машине, везущей его к Морфеусу, Нео рассматривает возможность возвращения, но Тринити помогает ему преодолеть сомнения: «Ты был там, Нео. Ты знаешь эту дорогу. Ты точно знаешь, куда она ведет, и я уверена, что это не то место, где ты хотел бы остаться». Невозможно не вспомнить знаменитые строчки Роберта Фроста: «Я выбрал менее хоженый путь / И это все изменило». Любопытно узнать, сколько людей на самом деле живут в соответствии с этим принципом, этой излюбленной цитатой ежегодников. Эта дорога стала бы автострадой, забитой, несмотря на свою ширину, машинами, если бы все, кто считает эти строки своим девизом, действительно ему следовали.

Красная таблетка — это новый символ смелого выбора; большинство людей утверждают, что приняли бы ее, окажись на месте Нео. В заключение своего курса введения в философию я предлагаю своим студентам вдохнуть испарения моих письменных принадлежностей: красного или синего маркера. Для тех, кто выбирает красный маркер, философия становится профильной дисциплиной, и они получают возможность «выяснить, насколько глубока кроличья нора». Выбравшие синий маркер возвращаются к старой профильной дисциплине и забывают, что когда-то размышляли о сущности и загадках мироздания. Большинство неприятно удивляется необходимости выбора. Они предпочли бы думать, что выбирать не приходится. Философию не выбирает почти никто — это слишком непрактично. Но немногие оставшиеся поистине не могут устоять перед искушением знанием и реальностью.

 

Большинство людей полагает, что мир является таким, каким мы его видим, слышим и осязаем. Вам кажется, что вы сейчас сидите в кресле и читаете эту книгу, вы в это верите. Вы думаете, что действительно сидите в кресле и читаете. Вам редко приходит в голову озвучить эту мысль, настолько это выглядит неуместным. Однажды оформленная, она предстает очевидно, даже банально верной. Разве кто-нибудь решится ее оспорить? Томас Андерсон также считает себя программистом, работающим в крупной софтверной компании, исправно платящим налоги и помогающим домовладелице. (Конечно, он также верит в свою «вторую жизнь», в которой он совершает компьютерные преступления как хакер Нео, однако эта жизнь скрыта только от властей, но не от самого Андерсона.) Представления Андерсона о действительности похожи на ваши и мои, и это объясняет боль, которую он испытывает, узнав, что привычный мир не является реальным. Комфортный мир, в котором живет Андерсон, оказывается искусной иллюзией, создаваемой в его мозгу системой разумных компьютеров, культивирующей и использующей людей в качестве возобновляемого источника энергии.

Морфеус объясняет Нео, что этот призрачный мир, Матрица, повсюду:

Она окружает нас. Даже сейчас, в этой комнате. Ты видишь ее, когда смотришь из окна и когда включаешь телевизор. Ты чувствуешь ее, когда идешь на работу или в церковь, когда платишь налоги. Этот мир был поставлен перед твоими глазами, чтобы заслонить правду… правду о том, что ты раб, Нео. Как и все остальные, ты был рожден в цепях в тюрьме, которую ты не можешь понюхать, попробовать на вкус или потрогать. В тюрьме для твоего разума.

Андерсона и его современников обманули, заставив думать, что они живут в мире, где могут читать книги, смотреть по телевизору футбол и заниматься другими делами. В действительности же они проводят свою жизнь заточенными в небольшие контейнеры, поглощающие их биоэлектрическую энергию и направляющие ее «компьютерам-рабовладельцам».

Когда Нео узнает о таком положении вещей, его самым натуральным образом тошнит, он пытается вернуться к своей предыдущей искусственной жизни в Матрице. Сайфера, еще одного члена экипажа, ситуация ужасает настолько, что он соглашается предать Морфеуса в обмен на созданную Матрицей искусственную жизнь богатого и знаменитого человека. «Неведенье есть блаженство», — утверждает Сайфер, заключая сделку с агентом Смитом. Этот вымышленный сценарий пугает нас, но он также поднимает серьезные философские вопросы. Некоторые философы даже считают, что мы сами можем быть пленены подобным Матрице жестоким миром иллюзий. Мы исследуем эту возможность, обратившись к мыслителям западной культуры вроде Декарта, проверим гипотезу о том, что живем в Матрице, и покажем, что данная идея основана на фундаментальной ошибке и в лучшем случае представляет собой попытку метафизического бунта. В последней главе мы также проанализируем решение Сайфера вернуться в Матрицу с моральной точки зрения и докажем, что его ложные убеждения становятся причиной неверных суждений по многим этическим проблемам.

 

КАК МЫ МОЖЕМ ОКАЗАТЬСЯ В МАТРИЦЕ: РЕНЕ ДЕКАРТ И ЗЛОЙ ДЕМОН

Гипотеза, гласящая, что мир, который мы видим, слышим и осязаем, может оказаться иллюзией, развивается сторонниками философского направления под названием скептицизм. Скептики утверждают, что мы не можем с уверенностью утверждать, существует ли внешний мир. Подобно героям «Матрицы», замечающим в привычном мире подозрительные вещи, они отстаивают мнение, что наши знания о мире могут быть поставлены под сомнение.

Гипотезы скептицизма особенно популярны у двух групп людей. Первая — это молодые люди, чей подростковый бунт против простых истин, навязываемых родителями, иногда принимает метафизическую форму, толкая их на заявления вроде «Ничто не является тем, чем кажется!» или «Только я знаю, какова реальность на самом деле!».

Вторая и более важная группа — это философы, которые, в свою очередь, тоже делятся на две группы. К первой группе относятся философы, еще не переросшие стадию «метафизического бунта» и поэтому находящие изучение абсурдных и заведомо ложных гипотез увлекательным и приятным занятием. Философы этой группы могут даже открыто признавать лозунги молодых скептиков вполне убедительными. Для нас же сейчас важна вторая группа философов. Она включает в себя тех, кто, подобно Декарту, считает сценарии, подобные «Матрице», полезным инструментом для исследования фундаментальных проблем знания и реальности.

В классическом труде «Размышления о первой философии» Декарт излагает наиболее существенные аргументы скептицизма, которые должны создать для науки прочную базу. Декарт начинает «Размышления» объявлением о намерении считать недействительными все мнения, которые он сможет поставить под сомнение. Абсолютно верными могут считаться только те мнения, которые пройдут проверку Декарта, и только эти взгляды могут служить надежным научным фундаментом. Радикальное сомнение Декарта является методологическим, то есть оно предназначено служить интеллектуальным целям. Вряд ли Декарт действительно стал бы отрицать все взгляды, которые подвергал проверке; их «недействительность» была лишь временной, эвристическим приемом.

Первыми объявляются недействительными те мнения, которые Декарт считает основанными на чувственном восприятии. Мы часто подкрепляем свое мнение информацией, полученной посредством зрения, слуха, обоняния и вкуса. Например, мы убеждены, что наш сосед по комнате Йон вернулся с занятий, если видим, как он приближается к дому, и если слышим, как он возится с дверью, то верим, что он снова не может отпереть замок. Однако Декарт отмечает: «Я иногда замечал, что они [чувства] нас обманывают». Это особенно верно в отношении очень маленьких или очень удаленных объектов. Фигура, которую мы принимаем за Йона, может оказаться вором; копошение у дверей может оказаться попыткой вора взломать замок. Из-за того что чувства иногда нас подводят, многие наши суждения, подкрепляемые свидетельством чувств, не удовлетворяют высоким стандартам Декарта, вследствие чего он их отбрасывает.

Продолжая эксперимент, Декарт указывает, что даже такие относительно неоспоримые суждения, как, например, то, что вы сидите в кресле и читаете эту книгу, могут быть подвергнуты сомнению. Конечно, эти суждения кажутся более надежными, чем ваши догадки о Йоне и о том, что он делает на крыльце. Однако Декарт подчеркивает, что мы часто заблуждаемся в отношении именно таких вещей во сне. Во сне вы можете видеть, что сидите на стуле и читаете эту книгу, хотя на самом деле вы лежите в кровати и у вас быстрая фаза сна. Мы не можем отличить опыт бодрствования от опыта, который мы якобы переживаем во сне, пока не проснемся, Морфеус поддерживает это мнение:

Ты когда-нибудь видел такой сон, Нео, когда был уверен, что это не сон? Что, если ты бы не мог очнуться от этого сна? Как бы ты узнал разницу между миром твоего сна и реальным миром?

На основе своего «сонного» аргумента Декарт делает вывод, что чувственный опыт — не самый надежный механизм проверки, поэтому он отбрасывает все убеждения, сформированные на основе чувственного опыта.

Затем Декарт продолжает наступление на привычные взгляды. Давая нам повод усомниться в представлениях о физическом мире, «сонный» аргумент, кажется, должен оставлять нетронутыми, например, представления о геометрических фигурах. Как пишет Декарт, «ибо сплю ли я или бодрствую, два плюс три дают пять, а квадрат не может иметь более четырех сторон». Однако Декарт заканчивает свое первое «Размышление» рассмотрением следующего, еще более радикального мысленного эксперимента. Он предполагает, что «не всеблагой Бог, источник истины, но какой-то злокозненный гений, очень могущественный и склонный к обману, приложил всю свою изобретательность к тому, чтобы ввести меня в заблуждение». Такое существо, по словам Декарта, могло бы легко изменить наше мнение о сумме двух и трех или о числе сторон квадрата. Еще проще этому злому демону было бы заставить нас думать, что существует внешний для нас физический мир, в то время как на самом деле «я буду мнить небо, воздух, землю, цвета, очертания, звуки и все вообще внешние вещи всего лишь пригрезившимися мне ловушками, расставленными моей доверчивости усилиями этого гения». Отсюда Декарт делает вывод: «…я буду рассматривать себя как существо, лишенное рук, глаз, плоти и крови, каких-либо чувств». Прочитав первое «Размышление» Декарта, сложно представить доказательства того, что наша жизнь не является грандиозным обманом, сотворенным злым демоном. Как же мы можем оспорить скептические аргументы, выдвинутые Декартом?

Те, кто видел «Матрицу», могут задать себе еще один вопрос: можем ли мы исключать возможность того, что наши жизни, кажущиеся исполненными смысла, на самом деле лишь иллюзии, созданные в наших мозгах умными компьютерами?

 

КАК МЫ МОЖЕМ ОКАЗАТЬСЯ В МАТРИЦЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

ЗЛОЙ УЧЕНЫЙ ПИТЕРА АНГЕРА И «МОЗГ В БАНКЕ» ХИЛАРИ ПАТНЭМ

Заметный вклад в современную дискуссию о скептицизме внес Питер Ангер, сам являющийся сторонником этого философского направления. Он выдвинул предположение, что всех нас водит за нос не злой демон, а злой ученый. Сценарий Ангера, представленный в его книге «Неведенье», вышедшей в свет в 1975 году, предполагает, что представления о существовании в окружающем мире стульев, книг и других объектов — всего лишь хитроумный обман, создаваемый в наших мозгах злым и гениальным ученым-неврологом, использующим компьютер для генерации электрических импульсов, передаваемых по электродам, прикрепленным к важнейшим участкам наших нервных систем. Используя эти импульсы для стимуляции головного мозга человека, ученый заставляет его думать, что есть стулья и книги, хотя на самом деле таких вещей в природе не существует. Ангер утверждает, что этот сценарий имеет такие последствия: «Никто не может знать [с абсолютной уверенностью], что не существует злого ученого, который при помощи электродов заставляет человека верить, что должны существовать горы», поэтому никто не может знать, существуют ли горы. Вы также не можете быть уверенными, что сидите в кресле и читаете эту книгу, так как не можете точно знать, что не являетесь объектом экспериментов злого невролога или, как в нашем случае, злой компьютерной системы наподобие Матрицы.

Хилари Патнэм в своей книге 1981 года «Разум, истина и история» развивает этот научно-фантастический сценарий. По его версии, злой ученый вводит нас в заблуждение не только относительно существования гор, но и относительно всего, что, как нам кажется, мы воспринимаем при помощи наших органов чувств. Сначала Патнэм просит вас представить, что ваш головной мозг хирургическим путем отделен от остального тела и помещен в банку с питающими его химикатами. Затем мощный компьютер начинает посылать мозгу электрические импульсы, вызывая, например, иллюзию того, что вы сидите в кресле, читаете эту книгу, играете в теннис и так далее. И все это время ваш свободный от тела мозг плавает в банке в лаборатории злого ученого.

Патнэм постулирует, что компьютерная программа достаточно совершенна, чтобы подобающим образом реагировать на «действия», которые пытается инициировать наш мозг. К примеру, когда ваш мозг пытается поднять вас с кресла с намерением перекусить, компьютер должен посылать соответствующие импульсы, убеждающие вас в том, что вы в самом деле встали и направляетесь на кухню. Но хотя вам и кажется, что вы поели, вы все равно продолжаете оставаться мозгом, отделенным от тела и помещенным в банку.

Представляя этот любопытный сценарий, поразительно схожий с ситуацией, в которой оказалось большинство людей в «Матрице», Патнэм ставит скептический вопрос: «Откуда вы знаете, что сами не находитесь в этом затруднительном положении?» Без ответа на этот вопрос скептицизм, опирающийся на аргументацию Декарта, остается дамокловым мечом висеть над нашими головами.

 

ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЗ МАТРИЦЫ: ДОВОДЫ ПРОТИВ СКЕПТИЦИЗМА

К счастью, философы, не являющиеся сторонниками скептицизма, дали ответы на некоторые из непростых вопросов, поставленных Декартом, Ангером, Патнэмом и «Матрицей». Во-первых, важно уточнить, что сценарии скептиков — это не более чем предположения, причем не слишком правдоподобные. Мы следуем за Декартом, упражняющимся в систематическом сомнении, во многом благодаря тому особому философскому контексту, в котором они представлены, контексту поисков совершенного знания, соответствующего высочайшим идеалам науки. Помните, Декарт считал, что знание требует абсолютной уверенности. Мы не можем быть абсолютно уверены, что злой демон (или злая компьютерная система) не пытается обмануть наши чувства, поэтому Декарт доказывает, что нельзя использовать чувства в качестве оправдания наших притязаний на знание.

Максимально строгий стандарт познания совершенно уместен в философском контексте, в нашем поиске аргументов за и против скептицизма. Однако для повседневной жизни он слишком строг. Например, если Йон в ответ на вопрос о прогнозе погоды на завтра услышит от вас фразу «А существует ли погода?», или «А существует ли время?», или «Что есть завтра?», он имеет полное право предположить, что вы не в своем уме. Так происходит потому, что в различных контекстах действуют различные стандарты знания. В контексте философии корректным является жесткий стандарт знания, в контексте же повседневной жизни нам подходят те обыкновенные стандарты, к которым мы все привыкли и которым соответствует широкий набор общеизвестных практических знаний. Получается, что в контексте повседневной жизни мы все-таки обладаем знанием о том, где сидим, чем занимаемся, какая стоит погода и как сыграла любимая бейсбольная команда. Таким образом, вы действительно многое знаете (в полном смысле этого слова) о себе и окружающем мире; ваши представления об этих вещах верны и обоснованы жизненным опытом. Например, вы знаете, что в данный момент бодрствуете. Вы знаете, что Декарт (как и Элвис) мертв. И вы знаете, что «Матрица» — всего лишь фильм. Кроме того, современная наука предоставляет нам огромный объем ничуть не менее истинной информации о том, что электроны меньше астероидов, что рыба — не млекопитающее, что Луна сделана не из зеленого (или какого бы то ни было) сыра, и так далее. Но если мы на самом деле обладаем этими огромными и постоянно пополняющимися запасами практических и научных знаний, получается, мы должны отвергнуть требование Декарта о том, что знание всегда требует особого рода (философской) определенности, которая необходима в специфическом контексте его рассуждений о скептицизме.

Фундаментальный эпистемологический принцип Декарта, гласящий, что лишь знание, в котором можно быть уверенным, является истинным знанием, имеет некоторые недостатки. Он несостоятелен с той точки зрения, что никто не доказывал его справедливости, то есть неизвестно, верен ли он. Об этом пишут Теодор Шик и Льюис Вон: «Если [скептики] не уверены, что знание требует уверенности, они не могут знать, что это так» (курсив наш. — Дж. Э., Б. С.). В свете высказанных сомнений принцип Декарта больше не кажется вполне корректным. В конце концов, наши практические и научные знания так же или даже более надежны, чем принцип Декарта. Ведь именно признание истинности этих знаний дало нам возможность доверять своим чувствам, читая работы самого Декарта. Таким образом, у нас есть серьезное основание сомневаться в утверждении, что знание требует уверенности.

Надо также принять во внимание еще один аргумент против скептицизма, выдвинутый философом Бернардом Уильямсом. Он развеивает наши страхи быть навечно запертыми в тюрьме из иллюзий (наподобие Матрицы), указывая на факт, что способность отличать сны от опыта бодрствования предполагает знание о существовании обоих видов опыта и разницы между ними. Мы можем осмысленно обозначить разницу между двумя вещами только тогда, когда между ними существует разница и нам о ней известно. Как пишет Уильямс, только «с позиции бодрствования мы можем объяснить сны». Получается, что мы можем понять различие между бодрствованием и сном, только если мы действительно иногда бодрствуем, а так как мы можем увидеть разницу между этими двумя видами опыта, то нет серьезных причин волноваться, что наши жизни могут быть бесконечной чередой снов.

Итак, у философии есть несколько инструментов разрешения метафизической неопределенности, которую может вызвать вдумчивый просмотр «Матрицы». Так как наше знание о том, где мы сидим, что делаем и каков мир вокруг нас, требует не философской точности, а только лишь твердых, привязанных к контексту оценок, которые мы используем в повседневных и научных целях, наши представления о внешнем мире позволяют нам не только убедиться в существовании этого мира, но и делать выводы о его сущности и строении. Вспомним Мартина Гарднера:

Гипотеза существования внешнего мира… очевидно полезна и так серьезно подтверждена опытом веков, что мы можем без преувеличения назвать ее самой обоснованной из всех эмпирических гипотез. Этот постулат настолько полезен, что никто, кроме сумасшедшего или метафизика, не найдет повода оспаривать его.

 

МОРАЛЬ И МАТРИЦА: ОШИБКА САЙФЕРА

Находясь во власти скептицизма, инспирированного Декартом и «Матрицей», мы можем сочувствовать Сайферу, заключающему подлую сделку с агентом Смитом. Устав от невзгод реального мира, Сайфер соглашается вывести Смита на Морфеуса в обмен на жизнь в Матрице в качестве богатого и знаменитого актера. Сайфер знает, что Матрица не есть реальность, но считает, что его жизнь станет лучше, если он просто об этом забудет и вернется в мир иллюзий.

Однако тут Сайфер допускает большую ошибку. Решив жить исключительно ради удовольствия, он полагает, что только ради удовольствия и стоит жить. Теория, согласно которой удовольствие — единственная стоящая вещь, известна в философии как гедонизм. Хотя гедонизм на первый взгляд может показаться привлекательным, Роберт Нозик в своей книге приводит против него веские аргументы. Эти аргументы особенно интересны для нас тем, что подразумевают еще один мысленный эксперимент с «мозгом в банке».

Нозик начинает с предположения, что мы можем быть телами, плавающими без сознания в контейнерах с питательными химикатами. Он допускает, что существует нечто, называемое «машиной опыта», — сложный компьютер, посредством электродов воздействующий на центральную нервную систему. С помощью машины опыта неврологи могут заставить нас представить, что мы читаем книги, встречаемся с друзьями, пьем пиво или делаем другие приятные вещи. И все это время мы будем дремать внутри машины. Приняв, что машина может генерировать любой ценный для нас опыт, что она может быть запрограммирована так, чтобы «сделать» нас невероятно удачливыми, богатыми, счастливыми и красивыми, Нозик спрашивает: «Согласились бы вы быть подключенным к такой машине всю свою жизнь?»

Разумеется, Сайфер ответил бы «да». Однако многие из нас повели бы себя гораздо осмотрительнее. Есть что-то настораживающее в идее заменить жизнь электронной симуляцией. Нозик приводит свои доводы для тех, кто, подобно Сайферу, решил бы отдать себя во власть машины. Первый его аргумент таков: «Мы хотим совершать определенные действия, а не просто иметь опыт таких действий». Ни машина опыта, ни Матрица не дадут нам выполнить настоящих, значимых действий, они лишь создают видимость таких действий. Кроме того:

Мы хотим какими-то быть... [но] человек, плавающий в резервуаре, — это неопределенный, бесформенный предмет. Мы не можем дать ответа на вопрос, каков человек, долгое время проведший в резервуаре. Смел ли он, добр, умен, остроумен, нежен? На эти вопросы не просто трудно, а невозможно ответить, этот человек просто никакой.

В конце концов, машина опыта не позволяет нам по-настоящему воздействовать на реальность, несмотря на встречающееся у многих людей сильное желание это делать. Нозик продолжает свою мысль и делает выводы:

Этим можно объяснить ярость борьбы с психоактивными наркотиками. Некоторые люди рассматривают их в качестве действующих моделей машины опыта, другие считают пропуском в иную реальность. То, что для одних является эквивалентом подчинения машине опыта, для других является причиной не подчиняться ей!.. Воображая машину опыта и понимая, что не стали бы ей пользоваться, мы признаем, что не только опыт имеет для нас значение.

Размышляя над решением Сайфера и отвергая его, мы также признаем, что ценим не только удовольствие (славу, богатство, красоту). По сути, решение Сайфера аморально. Напротив, решение Нео отправиться в «пустыню реальности» позволяет ему по-настоящему действовать и приобретать подлинный опыт, придающий его жизни смысл и моральную значимость. Как пишет философ-моралист Джон Стюарт Милль, «лучше быть недовольным человеком, чем довольной свиньей; лучше быть недовольным Сократом, чем довольным дураком».

 

ЗНАЙ СЕБЯ

«Матрица» самым бесцеремонным образом вселяет в нас тревоги скептицизма. Поразмыслив, однако, мы видим, почему не стоит разделять сомнения скептиков в существовании этого мира. Эти сомнения имеют смысл только в узком контексте философских семинаров. Возвращаясь к нормальной жизни, мы видим, что эти сомнения беспочвенны. Кроме того, мы видим, какую огромную ошибку совершает Сайфер, отвернувшись от реальности и пытаясь вернуться в Матрицу. Мы должны не только признать существование внешнего мира, но и встретиться с этим миром лицом к лицу, чтобы наша жизнь имела смысл и мы могли прожить ее как зрелые люди.

 

Посмотрев «Матрицу», я невольно задаюсь вопросом: «Не могу ли я находиться в Матрице прямо сейчас?» Может быть, все то, что, как мне кажется, я вижу, ощущаю, пробую на вкус, осязаю, все мои мысли — на самом деле часть «генерируемого компьютером мира иллюзий» и в действительности мое тело плавает в коконе, наполненном розовым гелем. Это предположение настолько интересно и пугающе, что заслуживает отдельного названия. Для простоты упоминания назовем его Возможностью Матрицы, то есть возможностью того, что я или вы сейчас находимся в Матрице.

В данном эссе я хочу исследовать несколько вопросов, связанных с Возможностью Матрицы. Вот они:

а) Даже если мы на самом деле не находимся в Матрице, какое влияние может оказать Возможность Матрицы на то, что мы знаем или не знаем?

б) Как Нео догадывается, если вообще догадывается, что он в Матрице?

в) Имеет ли вообще смысл Возможность Матрицы?

Предупреждаю, выводы, которые я сделаю, особенно в последних двух главах, могут быть не вполне очевидными и, возможно, покажутся некоторым читателям спорными. Но даже если Вас не убедят мои аргументы, надеюсь, что они, по крайней мере, заставят вас задуматься.

 

ИЗВЕСТНО ЛИ НАМ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ?

Как же влияет Возможность Матрицы на то, что мы знаем или не знаем? Обратите внимание, что Возможность Матрицы не подразумевает, что я прямо сейчас нахожусь в Матрице. Она подразумевает, что я, возможно, там нахожусь. И все же, если я сейчас нахожусь в Матрице, то большинство моих текущих убеждений неверны. Например, я считаю, что у меня есть Honda Civic, в то время как на самом деле у меня вообще нет машины, поскольку я плаваю в коконе с розовым гелем. Следовательно, Возможность Матрицы ведет к тому, что у меня может быть масса неверных убеждений.

Представим себе на минуту, что Возможность Матрицы существует (она имеет смысл и ненулевую вероятность), поэтому многие мои убеждения могут оказаться ложными. Люди обычно реагируют на то, что масса их убеждений оказывается неверными, двумя способами.

Первый способ такой: «Если есть вероятность, что твое убеждение неверно, значит, ты не можешь сказать, что действительно это знаешь». Например, вы можете верить, что ядро Луны — это не пустая полость, где живут лунные гоблины, но так как на Луне вы ни разу не были, возможно, гоблины действительно там живут, каким бы невероятным это ни казалось. Выходит, вы не можете точно знать, что гоблинов на Луне нет. Я, разумеется, не пытаюсь вас убедить в том, что вы должны отказаться от своих взглядов. В конце концов, должны же вы во что-то верить, так что можете верить в то, что кажется вам наиболее похожим на правду. Но не думайте, что вы действительно это знаете. Это похоже на методологический скептицизм Декарта. Чтобы найти абсолютно верное знание, Декарт использовал метод, согласно которому все, что хотя бы теоретически можно поставить под сомнение, не должно приниматься во внимание. Декарт не смотрел «Матрицу», у него была своя страшная история. В своей истории Декарт играет с возможностью, что «какой-то злокозненный гений, очень могущественный и склонный к обману, приложил всю свою изобретательность к тому, чтобы ввести меня в заблуждение». Декарту было достаточно одной возможности, что такой демон может его обманывать, чтобы усомниться в своих знаниях, по крайней мере в тех, которые могут быть следствием обмана демоном.

Второй способ ответа обычно бывает таким: «Если вы задумаетесь над тем, как мы используем слово «знать» в реальном мире, то обнаружите, что во многих ситуациях, когда знания могут оказаться ложными, мы все равно называем их знаниями». В реальном мире (если мы не строим из себя философов) мы почти никогда не требуем от знания тождественной истинности, прежде чем назвать его точным. Например, если на автобусной остановке кто-то спрашивает меня: «Вы не знаете, который час?» — я смотрю на свои часы и отвечаю: «Знаю, сейчас 12:30». Я допускаю возможность того, что мои часы могут остановиться, но когда я не ношу шапочку философа, этот факт не мешает мне сказать, что я знаю, сколько сейчас времени. Разве что-то могло бы оправдать философов, особенно снявших академические шапочки, если бы они внезапно установили такие высокие стандарты знания, которых сами не всегда придерживаются? Если кто-то скажет, что мое убеждение неверно, я резонно отвечу: «Что с того?» Важна не возможность, а вероятность. Поэтому пока вы не назовете мне убедительную причину, по которой мои взгляды не возможно неверны, а вероятно неверны, я не поменяю своих взглядов.

Лично я склоняюсь ко второму ответу. Но, может быть, нам удастся примирить обе точки зрения, показав, что они подразумевают разные толкования слова «знание». Первая имеет дело с неким суперзнанием, так что вы не можете утверждать, что суперзнаете что-то, пока существует вероятность ошибки. Такое знание, применяя методологический скептицизм, искал Декарт, чтобы использовать его как основу всех остальных знаний. Вторая точка зрения подразумевает обыденное знание, когда вы можете говорить о знании чего-то, невзирая на возможность ошибки. В то же время нельзя сказать, что вы обладаете обыденным знанием, если вероятность того, что вы ошибаетесь, велика. Обе стороны согласятся — Возможность Матрицы предполагает, что мы владеем очень небольшим объемом суперзнания (если вообще владеем им), но она не мешает нам владеть обыденными знаниями. Будучи поставлен таким образом, вопрос «Знаем ли мы вообще что-нибудь?», похоже, теряет свою «изюминку». А может, и нет.

 

ЗНАЕТ ЛИ НЕО, ЧТО БЫЛ В МАТРИЦЕ?

А сейчас я хочу сменить тему и поговорить о том, как Нео выясняет, что находится в Матрице. Фильм наталкивает нас на мысль, что Нео узнает (я ограничусь менее строгим, обыденным смыслом этого слова) то, чего раньше не знал, — а именно, что он провел большую часть своей жизни в Матрице в качестве тела, плавающего в коконе с гелем и черпающего свой опыт из суперкомпьютера. Как же Нео об этом узнает, если вообще узнает?

Прежде чем предложить Нео синюю и красную таблетки, Морфеус говорит: «Невозможно объяснить, что такое Матрица. Тебе придется увидеть ее самому». Морфеус не говорит почему, но я осмелюсь предположить, что, если бы он сказал, никто бы ему не поверил. Поверить ему могли бы только самые легковерные и глупые люди, которых можно убедить в чем угодно. Но эти люди не принадлежат к тем, кто владеет большими знаниями, хотя временами они и могут делать правильные выводы. Поэтому со слов Морфеуса Нео не может узнать, что такое Матрица, так как было бы безрассудством поверить в такую историю, а глупое мнение (даже если оно случайно оказывается верным) не является знанием. Для того чтобы убеждение можно было считать знанием, оно должно быть доказано. Ведь в традиционном представлении знание — это доказанное верное суждение. В традиционном представлении лишь тогда вы можете сказать, что знаете нечто, если ваше убеждение верно и обоснованно. Хотя многие находят это проверенное веками представление неточным, оно справедливо по меньшей мере в том, что, требуя доказательства, не позволяет счесть глупые мнения и счастливые догадки знанием.

Нео выбирает красную таблетку, чтобы посмотреть, «насколько глубока кроличья нора». И в течение минуты он переживает самый странный опыт, который у него когда-либо был, — видит, как разбитое зеркало превращается в целое. Он прикасается к зеркалу, и то растекается по его телу вязкой отражающей субстанцией. Внезапно он оказывается в коконе розового геля с проводами, подключенными к его рукам, ногам, спине и голове. Он видит вокруг себя миллионы таких же коконов. Похожий на паука робот хватает его за шею, отключает кабель, идущий к голове Нео, и улетает. Из кокона сливается гель, Нео скользит по трубе, падая в бассейн, похожий на канализационный коллектор, чтобы в следующую минуту быть извлеченным оттуда гигантским краном. Он то приходит в себя, то впадает в беспамятство. В конце концов он набирается сил осмотреть корабль, на котором находится. К его голове подключается провод, и он оказывается в «конструкторе» — «загрузочной программе», где Морфеус наконец рассказывает ему историю Матрицы.

В эту историю трудно поверить. И Нео поначалу не верит. Этот опыт оказывается для него настолько болезненным, что его рвет. И я не могут его в этом упрекнуть. Когда узнаешь, что вся твоя жизнь до настоящего момента проходила в фальшивом, созданном компьютерами мире иллюзий, голова, мягко говоря, идет кругом. Но меня не интересует вопрос, насколько сложно с эмоциональной точки зрения в это поверить, меня интересует, насколько разумно верить в это, учитывая недавний опыт Нео. Может ли мучительный опыт дать то, чего не мог дать рассказ Морфеуса, — прочное основание полагать, что его жизнь вплоть до недавнего времени протекала в Матрице? Или даже перенесенный необычный опыт не одолеет предубеждения, что глупо верить в эту удивительную историю?

Заметьте, я не задаюсь вопросом, возможно ли, что новые представления Нео о том, что он провел свою жизнь в Матрице, а сейчас освободился от нее, окажутся ложными. Очевидно, что это возможно. Может статься, что не существует никакой Матрицы, Нео всегда жил в обычном мире и был введен в заблуждение после того, как принял красную таблетку, которая на самом деле оказалась сильным галлюциногеном, и т. п. (Подозреваю, такой поворот сюжета разочаровал бы зрителей.)

Очевидно, это возможно. Но у нас нет веских оснований считать, что все возможное реально. Крометого, следует помнить о разнице между возможным и вероятным: у нас есть причины верить только в то, что вероятно.

Итак, есть ли у Нео серьезные причины верить в то, во что он теперь верит, а именно в то, что он был в Матрице, но сумел из нее освободиться? Если есть, то мы также можем пожелать убедиться, что он не только в это верит, но и знает это. (Так как существует вероятность ошибки, речь идет об обыденном знании.)

Я хочу детально рассмотреть версию, что у Нео, быть может, нет серьезных оснований верить в историю с Матрицей, даже несмотря на недавний необычный опыт. Нео выглядит примерно на 25 лет. В этом случае, чтобы поверить в историю с Матрицей, ему необходимо обменять 25 лет совершенно нормального опыта на несколько дней очень странного опыта, которому он должен довериться. Его выводы могут оказаться слишком поспешными, особенно если учесть, что причудливый новый опыт последовал за принятием странной красной таблетки.

Ситуация только ухудшается, когда мы понимаем, что какими бы возможностями для интерпретации своего опыта Нео ни обладал, эти возможности были приобретены в тот период его жизни, который он сейчас должен отбросить как абсолютно не заслуживающий доверия. К слову, именно опыт этих 25 лет позволяет ему делать разумные выводы из информации, получаемой посредством органов чувств. Но если он верит в историю с Матрицей, тогда все его навыки интерпретации информации должны также быть отброшены. Ниже представлен список некоторых правил интерпретации опыта, который Нео придется отбросить, если он поверит в историю с Матрицей:

а) люди обычно не лгут, так что если кто-то что-то вам говорит, это, скорее всего, правда;

б) если вам кажется, что кто-то говорит по-английски, вероятно, так оно и есть;

в) если вы помните, как делали что-то, вы наверняка делали это;

г) люди не меняются телами при соприкосновении;

д) люди не лезут в удлиненный стеклянный сосуд с узким горлышком (бутылку), когда злятся;

е) люди не пытаются с вами общаться с помощью звуков, которые издает обувь при ходьбе (так что не стоит пытаться интерпретировать эти звуки);

ж) когда вам кажется, что объект увеличивается в размерах, обычно это означает, что он к вам приближается (аналогично, уменьшающиеся объекты удаляются);

з) вещи продолжают существовать, даже когда вы их не видите.

Подобных правил так много, и они настолько очевидны, что мы не задумываясь следуем им. Мы (вы, я, Нео) не только верим в эти чудаковатые, но очевидные истины, у нас есть основания в них верить. Верить в них разумно. Но какими бы очевидными они ни казались, мы не рождаемся с ними. Итак, откуда же мы берем основания моих высказываний, в которых приводятся числа, неверны».)

Конечно, у зрителей, сидящих в зале, есть более полная картина происходящего. Мы узнаём, что запрограммированный мир Матрицы весьма похож на реальный, и способ, который избрал Нео для интерпретации своего опыта {считая, например, что Морфеус говорит по-английски и говорит правду), на самом деле верен. Но у Нео, в отличие от зрителей, нет причин считать, что мир Матрицы похож на реальный мир. Вы можете решить, что его новый опыт быстро дает ему понять, что реальный мир схож с миром Матрицы, но по большому счету этот опыт бесполезен, если его невозможно интерпретировать при помощи надежных принципов, подобных тем, что приведены выше. А у Нео, как мы уже убедились, нет оснований доверять этим принципам, так как он не может полагаться на свой прошлый опыт. Он не может полагаться на текущий опыт, не доверяя предшествующему. Эти выводы, по сути, являются следствием широко распространенного в эпистемологии воззрения, именуемого холизмом. С точки зрения холизма никакой опыт не может самостоятельно дать основания для оценки, это можно сделать лишь с помощью взаимосвязанной череды опытов и убеждений, которые непременно должны содержать принципы интерпретации. (Если это мнение кажется вам очевидно ложным, предлагаемые здесь аргументы наверняка покажутся вам небесспорными.) Таким образом, у Нео нет оснований интерпретировать свой новый опыт так, как он привык это делать, и то, во что он поверил (например, что он находился в Матрице, но освободился из нее) благодаря этому новому опыту, также представляется необоснованным. Должным следовало бы признать вывод, что Нео на самом деле не знает (даже в смысле обыденного знания) того, что он находился, а сейчас не находится в Матрице.

Думаю, из этой цепи размышлений можно было бы сделать выводы, способные осветить все крупные гипотезы скептицизма, подобные Возможности Матрицы. Полагаю, вам должно быть видно, что вера во все эти фантастические истории почти всегда несостоятельна. Но прибережем эти выводы для другого случая. А теперь вернемся к тому, с чего начали, то есть к Возможности Матрицы.

 

ИМЕЕТ ЛИ СМЫСЛ ВОЗМОЖНОСТЬ МАТРИЦЫ?

Напомню, что Возможность Матрицы — это идея, согласно которой "возможно, что я или вы прямо сейчас находимся в Матрице». Я хочу рассмотреть следующий вопрос: имеет ли вообще смысл идея, подобная Возможности Матрицы? Насколько идея пребывания в Матрице логически непротиворечива?

Сразу же хочу уточнить: задавшись вопросом, действительно ли история, рассказанная в «Матрице», является логически возможной, я не преследую цель продемонстрировать некоторые неувязки сюжета. Меня также не интересует, так сказать, техническая или научная возможность Матрицы. Может обнаружиться, что в этой истории, например, нарушаются какие-то законы физики, однако мне это безразлично. Меня скорее волнует то, является ли история концептуально логичной.

Я уже подчеркивал, что если вы прямо сейчас находитесь в Матрице, то огромное множество ваших убеждений ложно. (Например, вы уверены, что в данный момент читаете книгу, хотя в действительности плаваете в коконе с розовым гелем и поблизости нет ни одной книги.) Эта всеобщая ошибка, огромный объем ложных убеждений, на мой взгляд, подрывает логическую последовательность истории Матрицы. (Скоро вы увидите почему.) Безусловно, не все убеждения Нео оказываются ложными. К примеру, его мнение о том, как выглядит его лицо, оказалось верным. (Хотя он мог выбраться из Матрицы и обнаружить, что выглядит как Бар-бра Стрейзанд — вот это был бы шок!) Если мы можем себе представить мир, изображенный в «Матрице», мы, конечно, можем представить себе и другой подобный мир, в котором компьютеры чуть более коварны: в таком мире компьютеры внимательны к любой мелочи, чтобы максимизировать количество ложных убеждений людей, пойманных в Матрице.

Меня интересует вопрос: можем ли мы составить идею человека, абсолютное большинство убеждений которого неверно? Если ответ отрицательный, то в конечном счете истории вроде «Матрицы» для нас не имеют смысла (или, по меньшей мере, бессмысленна моя история о компьютерах повышенного коварства), так как в них участвуют люди, чьи взгляды целиком или почти целиком фальсифицированы.

Если быть более точным, я постараюсь доказать, что один человек (назовем его Лизой) не может понять истории, героем которой является другой человек (скажем, Гомер), все или большинство мнений которого Лиза сочла бы ложными. Таким образом, если мы заменим Лизу собой, а Гомера — Нео, то идея, что все или почти все мнения Нео (или чьи-то еще, включая нас самих) ложны, не будет иметь для нас смысла.

Основой аргументации послужит исследование следующего высказывания: не имеет смысла утверждение, что один человек по каждому частному вопросу имеет только одно мнение. Чтобы иметь мнение по какому-то вопросу, мы должны обладать несколькими связанными с ним убеждениями. Покажем это на примере. Допустим, я и мой друг Клетус ведем следующий разговор:

Клетус: Медведи страшные.

Я: Почему ты так думаешь? Потому, что они большие?

Клетус: Разве они большие? Я не знал.

Я: Тогда, наверное, потому, что это мохнатые животные?

Клетус: А они мохнатые? Я этого не знал. Вообще-то, я даже не думал, что они животные.

Я: Ну, ты ведь знаешь, что они живые существа, обитающие в физическом мире, так?

Клетус: Вот это новость!

Я: Они тебя пугают, потому что выглядят как маленькие птички?

Клетус: О, так они похожи на птиц?

Я: Я пошутил! Ты должен хотя бы знать, как они выглядят, разве нет?

Клетус: Э-э-э… нет. А как они выглядят?

Я: Да ладно тебе! Ты вообще что-нибудь знаешь о медведях?

Клетус: Конечно. Они страшные.

Я: А кроме этого?

Клетус: М-м-м… нет.

В конце концов мы начинаем подозревать, что Клетус просто повторил чьи-то слова о «страшных медведях», хотя понятия не имеет, что они означают. В любом случае очевидно, что он не убежден, что медведи страшные, так как не имеет никакого представления о медведях. Я могу сказать, что Клетус убедится в том, что медведи страшные (не важно, истинно это суждение или ложно), только тогда, когда получит представление о связанных с этим понятиях (медведь и страшное). А чтобы мне стало ясно, что представление Клетуса о медведе имеет смысл, я должен соотнести его мнения с теми, которые я считаю истинными (например, что медведи — животные или что они не похожи на маленьких птичек и т. д.). Без этих связанных убеждений мы не сможем разобрать, что Клетус понимает под «медведем», если это слово вообще что-нибудь для него значит. Я считаю, что оснований приписывать Клетусу мнение, что медведи страшные, у нас не больше, чем приписывать ему суждение, что камни страшные. (Идея, что убеждения одного человека придают смысл словам другого, — еще одно светило созвездия холизма. Она называется холизмом значений или концептуальным холизмом. Обратитесь к трудам Куайна, Дэвидсона или Селларса.) Даже если предположить, что Клетус имеет представление о страшном и может по крайней мере сказать общую фразу вроде «Медведи — это скорее что-то, чем ничто», у нас будут основания считать, что Клетус высказался о существовании чего-то страшного, а не о том, что он считает страшными именно медведей (ну, знаете, тех здоровых мохнатых животных, вовсе не похожих на маленьких птичек).

Давайте подведем черту под всем сказанным. Допустим, я хочу сказать, что у кого-то много ложных убеждений. Я должен показать, что в каждом ложном убеждении, которое я хочу приписать человеку, содержатся некоторые понятия. Но это означает, что я должен приписать человеку какие-то убеждения, которые сам считаю истинными. Следовательно, каждое ложное убеждение, приписываемое мной человеку (например, Гомеру), я должен связать с несколькими истинными убеждениями этого человека. Если каждое ложное убеждение Гомера связать с несколькими истинными, я не смогу сказать, что все убеждения человека неверны. В любом случае у него есть набор истинных убеждений. Мы можем утверждать, что у человека есть ложные убеждения, только если у него есть связанные с ними убеждения, которые мы считаем верными. Идея, что чьи-то убеждения всецело ложны, остается непротиворечивой только в том случае, если мы не обращаем внимания на все те истинные убеждения, которые приписываем личности.

Позволяет ли эта аргументация показать, что Возможности Матрицы на самом деле не существует, и достаточно ли она ясна? К несчастью, мне так не кажется. Даже если злые компьютеры Матрицы не могли бы сделать ложными все ваши убеждения (и в этом случае их нельзя было бы вообще назвать убеждениями), значительная, возможно, даже бо льшая часть убеждений такой фальсификации могла бы подвергнуться, если бы вы пребывали в Матрице. Таким образом, нам придется признать Возможность Матрицы. Вы все-таки можете находиться в Матрице, и масса ваших убеждений может быть ложной, даже если некоторые убеждения и являются истинными.

 

С 1981 по 1990 год в центры эпидемиологического контроля Атланты поступило 120 сообщений о загадочной смерти людей. Здоровые взрослые мужчины, преимущественно члены общины лаосских иммигрантов народности хмонг, умирали во сне. Медицинская экспертиза не смогла установить причин смерти. Однако у членов общины было свое объяснение: они утверждали, что все эти люди стали жертвами ночного духа, который являлся к ним, когда они спали, и высасывал из тел дыхание. Немногие пережившие эти визиты сообщали о парализующем ужасе и ощущении, что верхом на груди сидит злое существо. Разумеется, было много свидетельств того, что жертвы перед смертью страдали от ночных кошмаров. Хотя научное сообщество так и не поставило умершим окончательный диагноз, сообщения о «синдроме внезапной ночной смерти» открыли публике глаза на пугающую возможность того, что сны могут убивать.

Любой чувственный опыт может иметь место в неподвластном нам королевстве снов, хотя, как правило, сны являются зрительными явлениями, создаваемыми на основе запасов памяти и воображения. Сны могут быть правдоподобными, странными, приземленными, скучными, смешными или ужасающими. Заверение «Это всего лишь сон» основывается на следующем допущении — то, что ты только видишь, не может причинить тебе вреда, так как ничто из твоих снов не может прикоснуться к тебе. Для ранения и смерти необходимо физическое взаимодействие с живой тканью, а обычный сон, безусловно, не может обладать такой силой. По крайней мере, мы на это надеемся.

 

ЖИЗНЬ В МАТРИЦЕ: НЕКОТОРЫЕ КЛАССИЧЕСКИЕ ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

Гипотеза «Матрицы» гласит, что человек может прожить всю жизнь среди иллюзий, вызываемых стимуляцией мозга пассивного неподвижного индивида, для которого похожий на сон паралич является постоянным состоянием. Люди, пойманные в Матрицу — «созданный компьютерами мир иллюзий», как называет ее Морфеус, — верят, что проживают обычную жизнь со всеми привычными благами. Все их органы чувств подключены к Матрице, так что вкус, обоняние, осязание, зрение и слух стимулируются (или симулируются), реализуя принцип esse est percipi (существовать — значит быть воспринимаемым). Гипотеза сюжета позволяет фильму не только затронуть старые философские проблемы взаимосвязи души и тела и ненадежности любого знания, но и более современные страхи установления политического господства в мире кибернетической культуры. В данном эссе рассматривается один из аспектов этих проблем — чувственный опыт, — а также приемы, используемые в фильме для демонстрации того, что философы называют «скептицизмом в отношении чувств».

По фильму разбросаны указания на ряд классических проблем восприятия, отсылающие нас к «Рассуждениям о первой философии» Декарта. В своем знаменитом труде, ставящем под сомнение взгляд, что чувственный опыт точно регистрирует свойства окружающего мира и потому может служить основой знания, Декарт делает смелую попытку вывести критерий, с помощью которого можно определить, спим мы или бодрствуем. Это довольно успешный способ скептицизма оспорить точность восприятия мира, так как опыт снов может быть настолько ярким, что человек (временно) уверяется в его реальности. В начале фильм прямо обращается к теме сна: Нео несколько раз просыпается в поту, задыхаясь после пугающей встречи с Матрицей. Хотя эти моменты, скорее всего, исполняют роль удобных переходов между сценами, они затрагивают вопрос о том, можно ли делать верные выводы из любого данного чувственного опыта.

Чтобы заставить нас поверить, что не только чувственный опыт, но и любое убеждение может быть внушено человеку могущественным разумом, Декарт дополняет аргумент сна намного менее убедительным аргументом злого обманщика, или «злого демона». Современная версия злого обманщика — злой компьютер, жуткий кибер-мозг, поменявший местами программиста и программируемого и генерирующий опыт, из которого состоит вся жизнь человека. В «Матрице» это показано в самой пугающей, на мой взгляд, сцене фильма, когда Нео приходит в себя в коконе, дающем пищу телу человека и его иллюзорной жизни. Из кокона открывается вид на миллионы других коконов, в которых спят разумные существа. Эта сцена воплощает в картинке самую страшную среди известных мне философских проблем — тот мысленный эксперимент, в котором предполагается, что все мы только мозги в банках, а наша психическая жизнь полностью обеспечивается внешними электрическими импульсами.

Есть ли какие-то основания для подобных предположений? Чувства долгое время рассматривались как органический интерфейс между разумом и телом, как средство сбора информации, на основе которой формируются наши знания о мире. Но, как мы знаем по опыту, обмануть можно любой вид чувственного восприятия. Существует ли вероятность того, что все мы являемся жертвами иллюзий, вызываемых в наших органах чувств не объектами внешнего мира, а внешней стимуляцией мозга?

В философии разума существует направление, которое признает подобные версии бессмысленными и опровергающими самих себя. Фильм и гипотеза «мозга в банке», о которой часто пишут в последнее время, поднимают одну и ту же проблему: если человек пребывает в мире иллюзий, как он может это понять? Как человек может обнаружить, что он всего лишь мозг в банке или пленник Матрицы? Уверенное высказывание можно сделать только в том случае, если человек может точно сказать, что он не мозг в банке. В этом отношении фильм ограничен рамками всех вымышленных сюжетов от Кальдерона до «Секретных материалов»: повествование ведется извне Матрицы. У картины есть удобная точка обзора — корабль «Навуходоносор», где мы видим героев, подсоединенных к креслам, загружающим программы в их мозги. Несмотря на то что герои при желании могут входить в Матрицу, они не являются жертвами систематического обмана. В соответствии с гипотезой, предложенной фильмом, подавляющее большинство людей постоянно живет в Матрице и служит в качестве декорации, не являясь подлинными действующими лицами.

Создатели фильма, конечно, прекрасно понимали, какие сложные проблемы влечет за собой это предположение, поэтому добавили в диалоги фильма некоторое количество неуклюжей самокритики. Вспомните беседу о корабельной еде между Маусом и Нео. Во время совместной трапезы Нео узнает, что в XXII веке вне Матрицы еда больше не является удовольствием. Из кранов вываливаются порции питательного одноклеточного протеина, который лестно сравнивается с тарелкой соплей. У Мауса эта субстанция вызывает далекие воспоминания о манной каше. И тогда он задает вопрос: откуда машины, создавшие Матрицу, знают, какова на вкус манная каша? И откуда людям знать, что это похоже на манную кашу, если они никогда ее не пробовали и не могут сравнивать? Как может нечто походить на что-то по вкусу, если нет никаких сведений о том, каково это что-то на вкус?

 

ОЦЕНИВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Это очень интересные вопросы, но они затрагиваются лишь вскользь, и на них не дается никакого ответа. Наверное, не стоит требовать от фильма исчерпывающего разбора логики иллюзий. Однако встает важный сопутствующий вопрос, рассмотренный более полно: стоит ли жить ради опыта, который не может считаться не только подлинным, но и ценным?

На этот вопрос можно дать два противоположных ответа. Первый — реально и ценно только то, что свободно от созданных Матрицей иллюзий. Хотя в фильме преобладает эта точка зрения (и предполагается, что с ней согласен зритель), существует и другое мнение, на которое нам следует обратить внимание: реально то, что обеспечивает наиболее яркий и приятный опыт. Первый ответ вы получите от Морфеуса и его команды, второй — от Сайфера, предающего своих друзей. Кроме того, второе мнение высказывает преданный и обаятельный Маус, когда оспаривает слова Дозера о том, что съедобная слизь содержит все, что нужно человеческому телу. Нет, возражает Маус, в ней нет удовольствия, чувства, которое он считает одной из основных человеческих реакций: «Отрицать свои желания— это отрицать свою человеческую природу». Дозер относится к его мнению скептически, он явно считает, что наслаждение вкусом — это каприз, который борцы с Матрицей не могут себе позволить.

Подобные диалоги раскрывают концептуальную основу «Матрицы», являясь как следствием принятых в картине допущений, так и приемом самопознания. Фильм рассказывает о пяти чувствах и ценностях, с которыми они соотносятся, в очень интересной и в то же время удивительно традиционной манере, подвергающей радикальный скептицизм проверке сюжетом.

И философы древности, и философские школы наших дней выстраивают иерархию пяти чувств в зависимости от возвышения духа над телом, интеллекта над эмоциями и знания над удовольствием. Зрение и слух — это «периферические» (или дистанционные) чувства, так как действуют на расстоянии от своих объектов и не требуют физического взаимодействия с ними. Расстояние создает выгодную эпистемологическую позицию, поэтому зрение и слух обычно ставят на вершину иерархии из-за их важности для получения знаний об окружающем мире и передачи этих знаний другим людям. Так как они требуют разделения между телом воспринимающего и объектом восприятия, зрение и слух также меньше зависят от физических ощущений. (Фактически, зрение обычно считается восприятием, а не ощущением.) Так называемые телесные чувства вкуса, обоняния и осязания требуют физического контакта с объектом. Хотя обоняние и предполагает некоторое физическое удаление объекта, всем трем чувствам необходима близость объекта, даже соприкосновение, и опыт всех трех чувств имеет выраженную чувственную окраску. Традиционно считается, что они имеют отношение скорее к нашим субъективным ощущениям, чем к объектам, как из-за ограниченности доставляемой информации, так и потому, что мы склонны отвлекаться на удовольствия, которые они предоставляют. Физиология, связанная с осязанием, обонянием и вкусом, является причиной низкого статуса телесных чувств, ассоциируемых с животной стороной человеческой натуры.

 

ЧУВСТВА В МАТРИЦЕ И В «МАТРИЦЕ»

Естественно, что зрение и слух широко используются в фильме. Хотя мы и не можем потрогать, понюхать или попробовать на вкус объекты, которые видим на экране, мы точно можем видеть и слышать их, и что-то из того, что мы видим на экране, видят и герои; это дает нам возможность как бы разделять их опыт. Диалоги о зрении и глазах привычно двусмысленны: то, что видит человек, может быть лишь иллюзией, создаваемой программой, в то же время слово «видеть» синонимично с выражениями «представлять себе», «понимать» и «узнавать», так как зрение на протяжении всей истории западной философии служило метафорой разума. Мудрый лидер Морфеус использует для своих предостережений и наблюдений зрительные метафоры. К примеру, он сообщает Нео о том, что тот был рожден в тюрьме, которую нельзя понюхать, потрогать или попробовать на вкус, «в темнице для разума». Но Нео видит ее повсюду. По словам Морфеуса, мир Матрицы «был поставлен перед твоими глазами, чтобы заслонить правду… правду о том, что ты раб, Нео». И все же, несмотря на тотальный зрительный обман, порождаемый Матрицей, Морфеус советует Нео использовать глаза по их высшему эпистемологическому предназначению: чтобы видеть сквозь иллюзию правды, понимать. После освобождения из кокона с розовым гелем Нео задает вопрос: «Почему у меня болят глаза?» «Ты раньше никогда ими не пользовался», — отвечает Морфеус. Как и платоновского узника пещеры, Нео беспокоит свет, поскольку правду видеть нелегко и неудобно. Морфеус рассказывает, как он узнал о том, что человеческие тела выращивают, чтобы питать энергией разумные машины Матрицы: «Я очень долго не мог в это поверить, пока не увидел все собственными глазами». Зрение больше, чем любое другое чувство, славится своей явной связью с разумом. Как гласит старая поговорка, увидеть — значит поверить. В то же время зрение может являть нам галлюцинации, следовательно, в нем можно усомниться, и тогда мы вспоминаем вторую часть афоризма: увидеть — значит поверить, но прикоснуться — значит узнать правду. Это не означает, что осязание невозможно обмануть (это, очевидно, не так). И все же мы можем понять, что перед нами галлюцинация или мираж, когда рука проходит сквозь объект, не почувствовав прикосновения. Поэтому в народной психологии и в «Матрице» физическое прикосновение обычно считается надежнее дистанционного чувства зрения. Интересно, что эти ценности находятся в противоречии с кинематографическим материалом, в котором практически постоянно используются «периферические» чувства.

Так как зрение и слух пригодны для использования на расстоянии от объекта, они подходят для наблюдения. В начале фильма Нео приходится подвергнуться удалению «жучка» (практически в буквальном смысле, так как шпионское устройство имело хитроумную форму сороконожки), чтобы агенты не могли следить за его передвижением. Звук — выразительный инструмент в руках создателей фильма, и «Матрица» полностью использует слух, уподобляя его осязанию. По сути своей звуку присущи осязательные свойства, и мы можем кожей осязать наиболее громкие фрагменты саундтрека. (В конце фильма музыка ревет «ПРОСНИТЕСЬ», возвращая нас к вопросам сна, поставленным в начале.) Кажется, что агрессивный звук вторгается в пространство тела слушателя. Окружающие вас звуки несут собственное послание, так как звон и скрежет старых, ветхих устройств надежнее тихого шума компьютеров: только линии дисковых телефонов возвращают голоса и тела героев в безопасное пространство корабля, так что, очевидно, даже виртуальным телам нужны осязаемые, физические каналы. Особенно важная информация иногда передается шепотом, который требует такой близости, что герои едва не соприкасаются. Так происходит, например, в начале фильма, когда Нео знакомится с Тринити. Музыка в клубе, где они встречаются, играет так громко, что ее можно не только слышать, но и осязать. Им приходится стоять очень близко, и когда Тринити говорит с Нео, ее губы касаются его шеи.

Телесные чувства играют в фильме интересную роль. Многие объекты имеют свой запах, но в «Матрице» уделяется особое внимание (как положительное, так и отрицательное) запаху человеческого тела. В одной из ранних сцен фильма Тринити наклоняется над спящим Нео и медленно и бесшумно вдыхает его запах. Это действие одновременно забавно, нежно и интимно. Кроме того, оно контрастирует с практикой использования уймы высокотехнологичного оборудования, так как обнюхивание является примитивным, животным способом поиска. Мы полагаем, что ей нравится аромат его тела. Другое дело агент Смит, которого, кажется, сводит с ума запах его врагов-людей. Чтобы выразить свое отвращение к Морфеусу, он нарушает правила и снимает наушник, лишая себя возможности получать важную информацию о происходящем вокруг:

Я ненавижу это место. Этот зоопарк. Эту тюрьму. Эту реальность, как бы вы ее ни называли. Я больше не могу ее выносить. Этот запах, если он существует. Мне кажется, что я пропитан им. Я могу почувствовать вкус вашей вони, и каждый раз, когда я это делаю, я боюсь, что заражусь ей.

Смит уподобляет людей вирусам — отвратительное сравнение, усугубляющее зловонность атмосферы. Запах, будь то притягательный аромат или отвратительный смрад, используется, чтобы подчеркнуть материальность, словно животная составляющая даже виртуального тела проявляет себя посредством запахов. Мы можем предположить, что не являющиеся людьми агенты — «разумные программы» — не имеют запаха; обоняние дано им лишь для того, чтобы чувствовать зловоние, исходящее от их противников.

 

ИСКУШЕНИЕ ВКУСОМ

Вкус в «Матрице», на что мы уже обратили внимание, противопоставляется аскетическим ценностям, удовольствие от еды заключает в себе соблазн, способный отвлечь от войны с Матрицей. Изнуренный битвой за Сион, Сайфер бросает свою команду и предает ее, согласившись сдать Морфеуса агенту Смиту. Все, что ему нужно, — это забыть прошлое и жить внутри программы, обеспечивающей его удобствами, которые были ему недоступны. Впервые мы узнаем о склонности Сайфера к плотским наслаждениям, свидетельствующей о его моральной слабости, когда он предлагает Нео глоток самогона и насмехается над убеждением Морфеуса в том, что Нео «Единственный» и должен спасти мир. Коварный замысел Сайфера открывается нам, когда в следующей сцене внутри Матрицы он ужинает в изысканном ресторане с агентом Смитом. Сайфер смакует идеально приготовленный бифштекс. Ужиная, выпивая и куря сигару, он заявляет, что хочет быть заново подключен к Матрице и обо всем забыть:

Я знаю, что этот бифштекс не существует. Я знаю, что когда кладу кусочек в свой рот, Матрица сообщает моему мозгу, что он сочный и вкусный. Знаете, что я понял за девять лет?

Неведенье — это блаженство.

Хотя эта точка зрения представлена как откровенно ошибочная, фильм на самом деле усиливает ее посредством используемых цветов. Как замечает Сайфер, реальному миру, к которому привязаны его напарники, не хватает живости. «Матрица» снята в унылой цветовой гамме: черный, серый, сепия. Когда на экране появляются яркие цвета, они шокируют нас своей живостью. Все яркие цвета в фильме с ностальгией указывают на чувственную жизнь: тележка, заваленная разноцветными фруктами, красное платье виртуальной женщины, олицетворяющей сексуальность, и кровь. Все это символы органической жизни, но только кровь, являющаяся также символом смерти, реальна.

Сайфера соблазнила еда, но у него были и другие причины прекратить борьбу, ведь он поверил, что мир Матрицы более реален, чем внешний мир. Как говорит Сайфер, реальный (real) — просто еще одно ругательство из четырех букв. Он сделал этот вывод, основываясь не только на собственной оценке приятных ощущений, но и на точке зрения Морфеуса о том, что любой чувственный опыт — лишь следствие стимуляции нервных окончаний.

Морфеус: Что реально? Как ты определяешь, что реально? Если ты говоришь о том, что можешь потрогать, понюхать, попробовать и увидеть, тогда реальность — всего лишь электрические сигналы, интерпретированные твоим мозгом.

Обладая сильным характером и будучи верен своему предназначению, Морфеус остается в жестоком реальном мире, посылающем мозгу эти сигналы. Но Сайфер склоняется к благоразумной точке зрения: если реальны лишь чувственные ощущения, то какая разница, откуда они берутся? Если реальность сводится к личным ощущениям, нет ничего аморального в том, чтобы стремиться их получать, так как больше ничего не заслуживает внимания. Поэтому Сайфер гонится за чувственными наслаждениями, часто связанными с искушением и грехом. Поступая так, он совершает не только моральную ошибку, но и эпистемологический просчет, предпочитая иллюзию реальности. Получается, что если Сайфер не прав, то не прав и Морфеус: чувства не всегда лишь интерпретация сигналов, передаваемых мозгу, они также признаки внешней реальности, заслуживающие внимания и уважения.

Бесспорно, наслаждение вкусом не всегда подрывает моральные устои. Это продемонстрировано в сцене с Оракулом. Когда Нео приходит к Пифии, она печет печенье, а воздух наполняют восхитительные ароматы. Сама прорицательница пьет что-то алкогольное и курит. Она имеет право позволить себе некоторые слабости, так как не забывает о более важных ценностях, которые отверг Сайфер. Нео также ест печенье, но не похоже, что оно доставляет ему большое удовольствие.

В случае с Сайфером полезно рассмотреть еще одну сторону чувства вкуса — связь вкуса и еды с сексом. Последним этапом предательства Сайфера должно было стать убийство бывших товарищей. Сайфер угрожающе шепчет над спящим телом Тринити, пристегнутым к креслу. Он говорит ей (и она слышит его на другом конце телефонного провода, ожидая перемещения в безопасное место), что был влюблен в нее, что устал воевать, что устал каждый день есть липкую пасту. Когда он рассказывает, что считает Матрицу более реальной, чем реальный мир, поскольку она дает более полноценные ощущения, его интонация и жесты одновременно угрожающие и ласковые. В Матрице можно увидеть смерть, говорит он, вытаскивая провода из тел Апока и Свитч, а здесь просто умираешь. Он снова повторяет лишь в слегка искаженном виде мнение Морфеуса: реально то, что мы видим. Видеть — значит верить.

 

ИСТИНА

Истина, которая приводит нас к прикосновению. «Матрица» — это фильм в жанре экшн, полный физического насилия, и значительную часть действия герои пытаются избежать смерти. Большая часть боев, наполненных изощренными, но скучными спецэффектами, происходит в Матрице, физически же тела остаются в креслах на борту корабля. Когда Нео возвращается после очередного боя, из его рта стекает струйка крови, и он поражается, что виртуальный опыт может вызвать физические повреждения. «Если тебя убивают в Матрице, ты умираешь здесь?» — спрашивает он. «Тело не может жить без разума, — сухо отвечает Морфеус, подкрепляя свое мнение о виртуальном опыте, — разум делает его реальным». Признаюсь, сначала эти сцены, наряду с несколькими неуклюжими комментариями по поводу разума и тела, испытывали мое терпение. («Не ложка гнется, а ты», — заявляет одно из «молодых дарований» Оракула, эксперт по бесконтактному сгибанию ложек.) Раздраженный зритель может решить, что перед ним нелепица под псевдодзенбуддийским соусом. Чем еще может быть заявление о том, что, умирая в Матрице, умираешь в реальном мире, как не дешевым киношным ходом? Но потом я вспомнила хмонг и их приносящие смерть сны. Изменение дыхания, сердцебиение, выброс адреналина — вот лишь некоторые эффекты, вызываемые воображением. Кровотечение — лишь маленький шажок из сна или виртуальной реальности, мост между тем, что зримо, и осязаемым, ощутимым действием, мост между виденьем и прикосновением.

Но не все прикосновения насильственны, нежные касания используются в фильме стандартным образом: они указывают на привязанность, доверие и дружбу. Нео спасает Морфеуса в финале сцены с вертолетом, схватив его за руку. Тринити обнимает Тэнка, чтобы смягчить его боль от утраты брата. Готовясь выдернуть из Морфеуса кабель (после чего тот погибнет), Тэнк на прощание прикасается к его лбу.

Интимная сторона доверия отражает в первую очередь действия Тринити. Эта роль отдана женщине не случайно, ведь нежные прикосновения ассоциируются как с эротизмом, так и с материнской заботой, а так как Тринити — единственный среди главных героев представитель женского пола, эти роли достаются ей. (Похоже, пытаясь подорвать уверенность в чувственном опыте, авторы картины забыли усомниться в стереотипах, связанных с полом.) Самым мелодраматическим можно считать эпизод а-ля «Спящая красавица», когда Тринити поцелуем возвращает Нео к жизни. Хотя с самого начала понятно, что герои должны быть вместе, они целуются только вне Матрицы. Это подчеркнуто в ранней версии сценария, где Тринити отказывается целоваться в Матрице — она хочет, чтобы все было по-настоящему. Эта фраза была отброшена в окончательной версии, но происходит все именно так: Тринити целует любимого в мрачной атмосфере «Навуходоносора», когда Нео, проиграв битву с агентами, уже одной ногой в могиле. Она физически и эмоционально поддерживает Нео, лаская его неподвижное тело и шепча:

Оракул сказал мне, что я полюблю человека и этот человек будет Избранным. Поэтому ты не можешь умереть. Не можешь. Потому что я люблю тебя. Слышишь меня? Я тебя люблю.

Она нежно обнимает его за плечи и целует. Сердце Нео начинает биться, к нему возвращается дыхание. Тринити снимает с него руки и решительно командует: «А теперь вставай!»

Нео приходит в себя и спасает мир.

Прикоснуться — значит узнать истину.