В садовом ресторанчике, неподалеку от здания суда, Уоррен сидел за ленчем с судьей Дуайтом Бингемом. Легкий бриз, блуждавший посреди летнего зноя, доносил до их ноздрей ароматы собачьего шиповника и звездного жасмина. Уоррен вернулся из клуба “Экстаз” в три часа утра и уже в половине седьмого снова был на ногах. Он поехал в свой офис, где пробежал глазами материалы папки “Баудро” и внимательно перелистал книги по законодательству, затем в восемь часов позвонил в суд, всего лишь за несколько минут до того, как судья начал слушанье очередного дела.

Бингем поднес ко рту вилку с нанизанным на нее кусочком поджаренной зубатки. Он родился на плантации близ города Тексарканы и десять лет проработал бейлифом, прежде чем сумел закончить школу юристов. Это был долгий путь, и судья немало на нем повидал.

– Я переживаю за тебя, юный Уоррен. Боб Альтшулер чертовски хороший обвинитель. В ноябре он баллотируется на пост судьи. Это большое дело, и, может быть, оно у него последнее. Он будет драться отчаянно, чтобы его выиграть.

– Я буду делать то же самое, – решительно заявил Уоррен.

– Если ты проиграешь, то будешь выглядеть плоховато. Особенно после той истории с аффидевитом, которая произошла между тобой и Лу Паркер.

– Это все быльем поросло, – сказал Уоррен.

Однако он понимал, что это не так. Он заказал рыбный салат “Креол”, но аппетита не было. Тем не менее, Уоррен сосредоточенно ковырялся в тарелке, притворяясь, что увлечен едой.

– Я сумею справиться с этим делом, – наконец сказал он. – Мы со Скутом встречались три или четыре раза по этому поводу, и у меня имеется полная копия дела. Я проведу защиту по тому самому пути, которым собирался идти Скут. Видите ли, судья, миз Баудро считает, что ей нужен я.

Вот ведь что важно. Уоррен не спрашивал ее. Не оказывал на нее давления. Прошлой ночью в клубе “Экстаз” она как минимум четыре раза сказала: “Не представляю, что теперь делать”. И Уоррен каждый раз неизменно повторял, что ей не стоит принимать поспешных решений. Она могла бы, например, поспрашивать в городе – какой-нибудь адвокат обязательно взялся бы за ее дело. Это дело выигрышное, как подчеркнул он. От нее требовалась лишь дача правдивых показаний. Только глупец мог бы проиграть такой процесс.

– Вы верите в меня? – спросила Джонни Фей.

Верил ли он в нее? Что за странная манера выражаться!

– В том случае, если вы рассказали Скуту правду, – осторожно ответил Уоррен, – и будете говорить правду тому, кого изберете в качестве вашего нового адвоката, я верю в возможность удачной защиты.

– А вы сами могли бы выиграть мое дело? – спросила она.

– Да, мог бы.

– И вы выиграете его?

– Да.

– Мистер Шепард был самым блестящим адвокатом в городе, – сказала Джонни Фей, – мир праху его. Он выбрал вас в помощники, а значит, вы тоже должны быть хорошим специалистом. Он в общих чертах рассказал мне о том, что случилось с вами несколько лет назад. Он говорил, что вы готовы сделать для клиента все, но в тот раз вы попросту слишком далеко зашли. Мистер Шепард считал, что вы один из лучших молодых адвокатов, кого он знал. По-настоящему толковый, по-настоящему ловкий и к тому же очень трудолюбивый. Я тоже думаю, что вы человек мудрый во всем, кроме, может быть, любви. Но я давно заметила, что очень многие талантливые люди становятся не особенно умными, когда дело касается всей этой чепухи, связанной с чувствами. Возможно, им попросту недостает времени, чтобы все как следует обдумать. Если я попрошу вас взять на себя мое дело, вы согласитесь?

– Да, – ответил Уоррен.

– Я хочу со всем этим разделаться. Мне не хочется, чтобы слушание дела откладывали – оно, словно меч, висит над моей несчастной головой. Я не могу спать ночами. Короче, дайте мне все это обдумать. Сейчас я слишком устала. Я не знаю, что делать.

– Вы сделаете то, что нужно, – сказал ей Уоррен.

Теперь в садовом ресторанчике судья Бингем нахмурился и приложил холодный стакан с налитым в него чаем со льдом к своей обвисшей щеке.

– Почему бы тебе не посоветовать ей взять кого-нибудь вроде Майрона Мура, а самому сесть к Майрону соадвокатом?

– Потому что Майрон ленив. Я его за пояс заткну. Договаривайте, судья. Вы знаете, что именно.

– Когда миз Баудро даст тебе ответ?

– Сегодня вечером я снова встречаюсь с нею в клубе “Экстаз”.

– Я хочу тебе кое-что сказать, Уоррен. Без протокола.

Старый судья издал тихий вздох. Казалось, все его лицо теперь состояло из блестящих коричневых шишек и бледно-желтых провисших складок.

– Если ты где-то меня процитируешь, я скажу, что ты лжец. Ты был в тот день в суде, а значит, слышал, как миз Баудро понизили сумму залога. Так вот, вся эта болтовня насчет луизианской корпорации, владеющей клубом, насчет того, что у Баудро нет денег, – чепуха на постном масле. Я знал это, но не мог бы доказать, да и связываться не хотел. Это умная женщина. Получает то, что хочет, и вовсю крутит людьми. Будь осторожен, сынок. Не делай ничего такого, чего не сделал бы я.

– Такого случая у меня больше не будет, – честно ответил Уоррен.

Несмотря на протесты судьи, он оплатил счет и вышел из ресторана. Защита Джонни Фей Баудро – это фактически тот шанс, который выпадает лишь раз в жизни, и для Уоррена это было то же самое, что для Роки Бальбоа выйти в финал за корону в тяжелом весе. Но Уоррен понимал, что если Джонни Фей скажет да, то ему придется почти одновременно участвовать в двух процессах об убийстве. Напряжение не ослабнет ни на минуту, и он вынужден будет так растянуть себя в обе стороны, что может и разорваться. Он мог выиграть оба дела… или остаться при своих… или проиграть все. Стоять там побитым и, хорохорясь, говорить своим еще более побитым клиентам:

– Я сделал все, что мог…

И хорошо, если бы это было правдой.

* * *

Вестибюль здания Харрисского окружного суда и даже коридоры перед судебными залами казались такими тихими, будто смерть Скута Шепарда тотчас же приостановила всю внешнюю суету и гам правосудия. Но внутри судебных залов, где флаги Техаса были приспущены, процесс шел своим ходом.

Уоррен позвонил в офис Рика Левина и выяснил, что Рик ведет предварительный допрос полицейского, участвовавшего в задержании по делу о наркотиках. Под обвинение попали сразу несколько человек, и Рик работал в паре с Эдит Бройер, адвокатом из смежного офиса.

В судебном зале, как только был объявлен перерыв, Уоррен поймал Рика за рукав пиджака:

– Есть у тебя минута?

Они вышли на лестничную площадку, где с ободранных стен на костюмы обоих тотчас же посыпалась сухая штукатурка. Пол здесь выглядел совершенно прогнившим, а на потолке торчали открытые трубы. Было слышно, как по всему зданию суда то и дело прокатывалось эхо хлопающих дверей.

– Бедный Скут, – сказал Рик, – он нашел свое последнее пристанище немного раньше времени, не правда ли? Но он, глупец, сам лез на рожон. Где он оставил тебя в деле “Баудро”?

Уоррен пересказал содержание своих бесед с Джонни Фей и судьей Бингемом.

– Если она скажет “да”, то мне в первую очередь понадобится хороший соадвокат. Не просто хороший – очень хороший юрист. Возьмешься ты вместе со мной за это дело?

Двери продолжали хлопать. Где-то очень далеко плакала женщина. Рик задумчиво погладил свои усы.

– Я сейчас и без того делаю кучу благотворительной работы. Пахнет ли тут какими-то деньгами? Мне необходимо поддерживать своих беговых лошадок.

– Что бы я ни получил, половина твоя.

– Этого, может быть, и на овес не хватит. Какова линия защиты?

– Самооборона. Клайд Отт грозился убить ее, – есть люди, которые слышали, как он говорил это. А перед тем, как Джонни Фей его пристрелила, Клайд схватил с камина кочергу.

– А подсудимая его не провоцировала? Если да, то она не сможет настаивать на самообороне.

– Она утверждает, что нет, – сказал Уоррен. – Нет и свидетелей, способных ее опровергнуть.

– Вообще-то я в июле по горло занят.

Рик нахмурился, почесал голову.

– Мне придется уговаривать Эдит заменить меня в этом деле о наркотиках.

Уоррен ждал, не произнося ни слова.

– А, черт побери, ну, конечно же, я возьмусь за это, – сказал Рик, хлопнув Уоррена по плечу. – Это отличное дело. Куча телевизионных репортажей. Дай только поставлю крест на паре свидетелей. Эти полицейские… меня уже в дрожь бросает от полицейских.

– Тебе понравится наша клиентка, – пообещал Уоррен. – Если, конечно, она станет нашей клиенткой.

Уоррен и Джонни Фей Баудро сидели за маленьким круглым столиком рядом с подковообразным баром в клубе “Экстаз”. Фрэнк Сойер стоял, прислонившись к стойке, пил “7-Ап” и внимательно наблюдал за толпой посетителей, собравшихся здесь в этот вечер пятницы. Среди гостей повсюду двигались молодые женщины, игравшие роль официанток, танцовщиц и девочек для увеселений. Все они были в туфлях на высоких каблуках, с ремнями на талиях и с желтыми лентами в волосах, а несколько пар обнаженных грудей вполне могли бы брать призы на конкурсах. Танцовщицы крутились возле некоторых мужчин, извивались вокруг них в ритме диско, но в действительности их не касались, ожидая десяти – или двадцатидолларовых бумажек, которые мужчины совали им за ремни в качестве награды. Музыка играла не переставая, и над головами присутствующих в лучах прожекторов вились клубы сигаретного дыма. Глаза Уоррена начало пощипывать.

Он наклонил голову в сторону одной из танцовщиц, которой на вид никак нельзя было дать больше восемнадцати.

– Откуда же вы их берете?

Джонни Фей, казалось, оправилась от потрясения вчерашней ночи – смех ее был веселым.

– Да со всего Техаса. Девчонки из провинциальных городов, как правило, сбежавшие от своих сердитых папочек. Есть также парочка из Англии, одна – из Швеции. Вы интересуетесь? Помочь вам отвлечься от ваших семейных проблем?

– Вряд ли это получится, – сказал Уоррен. – Ну, так работаем мы или нет? Если да, то мне нужно ехать домой и делать распечатку файла для Рика Левина.

– Я со вчерашнего дня навожу повсюду справки. Оказывается, есть множество людей, которые о вас очень высокого мнения. Может быть, вы этого даже и не знали. Все это, конечно, замечательно, но то, что мне нужно от адвоката, – так это услышать, что я просто не могу проиграть.

Уоррен возразил:

– Любой адвокат, который скажет вам, что вы ни за что не проиграете, – обыкновенный дурак.

– Но сам мистер Шепард обещал мне это.

– Я не верю. Вы, должно быть, его неправильно поняли. Это очень хорошее дело. По сути, оно выигрышное. Не совсем то, что называют китом в бочке, но близко к этому.

– Сделайте больше этого, адвокат.

Оба глаза Джонни Фей – и серо-голубой и карий – затуманились. Уоррен понимал: все подсудимые в подобных случаях хотят каких-то абсолютных гарантий, стопроцентной уверенности. Больше нигде в мире такого не существует – тогда почему же это должно быть между адвокатом и его подзащитным, которого обвиняют в самом серьезном из уголовных преступлений? Наверно, потому, что больше нигде человеческая жизнь не обнажается до такой степени.

– Судебные процессы – непростое дело, – сказал Уоррен. – Некоторые свидетели лгут. Другие – правдивые свидетели – могут показаться присяжным лжецами. Некоторые из лгунов, наоборот, принимаются ими за правдивых. Одни свидетели что-то забывают. Другие начинают смущаться. Бывают присяжные, которые засыпают на процессе или просто не слушают. Адвокаты иногда допускают ошибки. То же самое могут сделать и судьи. Суд присяжных всегда прав, независимо от того, прав он в действительности или нет. С учетом всех этих моментов мы сумеем защитить вас так же хорошо или даже лучше, чем кто бы то ни было в городе.

– Вот видите, – сказала Джонни Фей, – вы становитесь хорошим оратором, когда начинаете злиться. Это именно то, что мне и хотелось услышать. Вы выведете меня оттуда. Вы нравитесь мне, адвокат. Беритесь за мое дело – вы и мистер Левин. Он ведь еврей, правда?

Уоррен кивнул, ожидая, что последует дальше.

– Я не могу проиграть, имея в защитниках еврея и такого хорошего парня, как вы, правда?

Уоррен сдержанно улыбнулся.

Когда он обговаривал детали, касавшиеся суммы гонорара, одна из танцовщиц, девушка лет двадцати с небольшим, приблизилась к их столику. Она начала вращать бедрами в направлении Уоррена. Была она полногрудая, с припухшими нарумяненными сосками, которые показались Уоррену похожими на еще одни миниатюрные груди, помещенные в центре настоящих. Вот чего всегда с избытком хватало в мире, подумал Уоррен, так это плоти. Остановившись дюймах в шести от него, танцовщица завращала торсом в такт басовому ритму музыки. Уоррен холодно взглянул на девушку.

– Пошла прочь! – приказала Джонни Фей. Танцующая блондинка удалилась.

– Ты страдаешь, дорогой друг, – сказала Джонни Фей. – Я знаю хорошее лекарство от этого. Хочешь провести вечер со мной?

– Не сегодня. Этот уик-энд я провожу с книгами по законодательству.

– Вот это честно, – сказала она. – Мне это нравится.

В субботу на похоронах, где присутствовало несколько сотен адвокатов, судей и бывших клиентов Скута Шепарда, Уоррен стоял чуть в стороне, на самом солнцепеке, весь взмокший и едва прислушивался к словам надгробной речи. Уоррен слышал другие голоса. Он мысленно вел совсем иной разговор. Уоррен взял командование на себя: в глазах его и в тоне голоса ощущалась опытность. В этом есть смысл. Ведь это супружеский альянс. А то было простым увлечением… в лучшем случае. Нежно обняв жену, он прошептал ей на ухо: “Все будет хорошо. Ты верь в меня”. Он представлял себя юным Кэри Грантом, и Чарм становилась податливой в его руках. Она останется с ним, а того нью-йоркского адвоката бросит. Она видела свет впереди тоннеля, и это был не поезд. В своих фантазиях Уоррен представлял себя проницательным и мудрым. Наихудшим из выдуманных им моментов был тот, когда Чарм пробормотала: “Мне необходимо время”. Он сказал: “Делай все, что тебе нужно, моя дорогая”.

Джонни Фей тоже была на похоронах, в черном шелковом платье и с черным зонтиком, которым она защищалась от полуденного солнца.

– Ну, как ваши дела? – спросила она.

– Прекрасно. Мы с Риком встречаемся завтра.

– Я верю в вас, – сказала она.

Когда тем вечером Уоррен вернулся домой, автомобиль Чарм стоял на подъездной дороге. Уоррен почти не видел жену с того самого понедельника, когда застал ее у дома с любовником. С того дня все в жизни Уоррена изменилось. Вместе с Уби, вцепившейся в его брючину, он прошел через всю квартиру до спальни. Чарм была в ванной, мыла волосы.

Она вышла оттуда с толстым коричневым полотенцем, накрученным на голову; другое полотенце наподобие саронга закрывало ее тело.

Казалось, Чарм вовсе не удивилась, увидев мужа. Или ей это было попросту безразлично? Оказывается, Уоррен все-таки не настолько мудр, чтобы понять, в чем тут дело. Здесь уже была реальность, а не фантазия. Как те годы заключения, которые могли взгромоздиться перед Гектором Куинтаной.

– Ты сегодня опять едешь на бейсбол? – спросила Чарм, начав одеваться.

Она открыла широкую дверцу платяного шкафа и спряталась за нею.

Это чтобы Уоррен не увидел ее тела. Ну, так что же: ведь он-то мог представить его и в другом месте.

– В прошлый раз я был там с клиенткой по делу об убийстве.

– А разве ты еще занимаешься этим после смерти Скута?

– Я веду дело. Рик сидит у меня в соадвокатах.

Чарм вышла из-за дверцы в трусиках и черной блузке, которую она в этот момент застегивала над бюстгальтером. Светлые брови Чарм взлетели вверх.

– Как это тебе удалось?

Уоррен рассказал ей о своих встречах.

– И Рик соглашается? Для него-то тут никакой славы.

– Достаточно быть близко к ней, если мы выиграем. К тому же нам обоим заплатят.

– Это хорошо для тебя, Уоррен. Это очень нужная вещь. А дело стоящее? Ты выиграешь?

– Этого никогда нельзя знать заранее, ты согласна?

Обычно в подобных случаях он посвящал ее в детали.

– Чарм, мы можем поговорить?

– Я думаю, что это отличная мысль.

Но разговор их не был похож на тот, что пригрезился Уоррену утром в машине. Возможно, Чарм это слишком долго репетировала. Да, конечно, ей нужно было время… но не для того, чтобы Уоррен вновь завоевал ее, а чтобы решить, что ей делать с остальной своей жизнью. Она наняла агента в Чикаго, человека по фамилии Блустин. Он обещал постараться подыскать ей работу в высших кругах бизнеса: Чикаго, Лос-Анджелес, Бостон, Нью-Йорк.

– Но наша жизнь здесь.

– Твоя жизнь здесь, Уоррен. Не моя. Ты знаешь, что мне всегда хотелось чего-то лучшего.

– А как же ты и я?

Боль того вечера снова вспыхнула в глазах Чарм. Уоррен хотел обнять ее. Чарм подняла руку, удерживая его на месте. Он заметил, что пальцы ее дрожат.

– Уоррен, мне неловко произносить это. Я хочу развода.

Это было похоже на самый ужасный из его ночных кошмаров. Уоррен стремительно развернулся и прошелся по комнате, стараясь удержать себя в руках. Но он был просто не в состоянии это сделать. И, собственно говоря, какого черта он должен сдерживаться? “Зарычи, как лев”. Но он-то не был львом. Он был человеком.

– Чтобы ты могла выйти замуж за этого другого адвоката и переехать в Нью-Йорк?

– Я решу это, когда буду готова к решению. Я не хочу, чтобы меня торопили.

– Хорошо, – с горечью произнес Уоррен.

Нет, это было совсем не хорошо. Это было ужасно. “Хорошо” – единственное слово, которое он смог найти, чтобы описать те разрушения, что произошли в его сердце.

– Я думала о переезде, – сказала Чарм. – Но я эгоистична, и мне вовсе не хочется этого делать. Ты знаешь, как я ненавижу гостиницы. Мне казалось, что мы еще какое-то время могли бы делить этот дом. Разумеется, я не думаю, что при этом мы должны делить и постель. Это было бы немножко болезненно для нас обоих.

Почувствуй боль. Почувствуй так, как я ее чувствую, мысленно приказал он.

– Ну, так кто же выезжает? – Уоррен махнул рукой в сторону комнат.

– Это тебе решать, Уоррен. Выгонять тебя отсюда я не имею права. Но шкафы в гостевой комнате такие маленькие. А у меня намного больше вещей, чем у тебя. Ты очень возражаешь?

– Я черт знает как возражаю!

Чарм вздохнула и, размотав полотенце, встряхнула головой, распуская пряди каштановых волос. Уоррен последовал за нею в ванную, где Чарм включила сушку.

– Чарм, ты уходишь?

– Да.

Слово это было произнесено спокойно, но оказалось достаточно весомым, чтобы, подобно большому камню, ударить Уоррена в грудь.

– А какие планы у тебя?

Палец Чарм задержался на выключателе сушки.

– Мне необходимо поработать.

– Может быть, мы станем просто друзьями, Уоррен.

– Я сильно сомневаюсь в этом.

Он вышел, прежде чем слезы затуманили его глаза.

На кухне Уоррен погладил Уби, которая была не накормлена. Он слышал, как где-то далеко жужжит сушка. Это напомнило ему, что пора заняться стиркой – нижнее белье требовало замены. Уоррен вывалил в миску собачью еду, добавил туда несколько кусочков “Альпо” и залил горячей водой, чтобы получилась подливка.

Он смотрел, как Уби ела. Да, я очень возражаю, Чарм, повторил он про себя.

Потом Уоррен сел в гостиной и свесил голову на руки. Нет, он не мог оставаться с Чарм под одной крышей.

Она ушла минут через десять, негромко попрощавшись. Он слышал звук ее торопливых шагов на тротуаре.

Уоррен пообедал в ближайшей закусочной, затем вернулся и около часа перечитывал дело “Куинтана”. После этого он попытался сосредоточиться на деле “Баудро”, но почувствовал, что глаза начали уставать. Оба дела расплылись и превратились в одно. По-видимому, я сейчас не в состоянии мыслить ясно, догадался Уоррен. Не могу настроиться. В моих руках жизни двух людей, а проклятые руки дрожат.

Он досмотрел по ночному каналу последнюю часть “Касабланки” – сцену в аэропорту он знал почти слово в слово. Выключив телевизор, он отвернул покрывало на одной половине двуспальной кровати в гостевой комнате и около получаса читал новый роман Гарсиа Маркеса, затем в два часа ночи погасил лампу.

Уоррен проснулся на рассвете воскресного дня. Короткий сон нисколько не освежил его. По пути на кухню он заметил, что дверь спальной чуть приоткрыта. Он тихонько постучался, потом вошел: может быть, им удастся поговорить? Но этой ночью на кровати никто не спал. Чарм домой не возвращалась.

Ну и черт с ней, спокойно подумал Уоррен. А я все равно добьюсь успеха в жизни.

По телефону, стоявшему на кухне, он позвонил в “Рейвен-дейл” и заказал жилой номер. К десяти часам Уоррен уже перебрался туда, прихватив для компании свою собаку.

В понедельник, во второй половине дня, в суде Дуайта Бингема Уоррен М. Блакборн и Ричард С. Левин были зарегистрированы помощником окружного прокурора в качестве адвокатов защиты по делу “Техас против Джонни Фей Баудро”.

Уоррен передал Рику копию дела, когда-то принадлежавшую Скуту Шепарду.

– Я прочитаю это до субботы, – пообещал Рик.

Рокки пришел из ниоткуда, вспомнил Уоррен, чтобы сделать Аполло Крила. Если уж косноязычный боксеришка из Филадельфии сумел сделать такое, то, значит, сумею и я.