64

Гигантский Зал Конгрессов быстро заполнялся. Летели и летели ракетопланы — из множества городов, со всей Земли, доставляя тех, кто должен был непосредственно присутствовать на суде.

Остальные, на Земле и в Малом космосе, оставив работу и включив экраны, будут следить за ходом суда по всемирной трансляции. Лишь немногие: врачи, дежурные, участники экспериментов, приостановить которые было невозможно, могли ознакомиться с ним позже по записи. Участвовали все: событие было чрезвычайным.

Амфитеатр Зала разделен на две части: левую заполнили свидетели защиты, одетые в белое; правую — свидетели обвинения в черном.

Было раз в редкой практике всемирных судов: лишь одна сторона зала заполнена свидетелями — черная; на белой — лишь один. Тоже в черном, лишь с белой повязкой на голове: назначенный, а не добровольный, свидетель защиты. Когда судили, приговорив к физическому уничтожению неисправимых алкоголиков и наркоманов: никто не решился оправдывать уход от мучительных трудностей кризиса в искусственно вызываемое безумие. Даже сами обвиняемые: тоже в черном.

На этот раз белая сторона сильно заполнена. Но не вся целиком, как с удовлетворением отметил Йорг. Зато черная — до отказа: генетики и социологи, хирурги, сексологи, биокибернетики. Совет Воспроизводства — в полном составе.

Но четверо генетиков и там, на белой стороне. Милан пришел, хотя до последнего момента Йорг рассчитывал, что он не станет появляться. Дзин — тот вообще сидит рядом с Даном. Еще два изгоя — Альд со своим дружком Олегом.

Тут же, конечно, праматерь Эя. Матери N2 и N3 — Лейли и Рита. Поль со своими актерами. Сын Дана, хотя, как слышал Йорг, он не принимал участие в делах отца. Множество аспирантов, студентов, универсантов — они все прибывали, и с ними их профессора: не исключено, что до отказа заполнят места на белой стороне. Большая группа журналистов — в отличие от всего трех на черной стороне.

Посреди каждой из сторон — круговой монитор: наблюдающий за судом вне зала может настроиться на любой из них — как бы усесться в одной из сторон, причислив себя к ней. Для тех, кто еще никак не определил свою позицию — третий монитор в середине зала.

…На возвышение поднялся наблюдатель Высшего совета координации, одетый в ярко красную одежду — объявил открытие суда и предложил избрать его президиум.

Каждая сторона предлагала своих кандидатов; среди них не было ни Дана, ни Йорга — оба были главными свидетелями: один — защиты, другой — обвинения. Зато Йорг внутренне вздрогнул, когда Дан предложил кандидатуру Дзина.

Голосовали все находящиеся в Зале и вне его на Земле: те, кто находились в Малом космосе, чтобы не терять время из-за запаздывания прихода сигналов, должны были голосовать, лишь если без них какая-либо кандидатура получит равное количество голосов за и против.

Голосование прошло быстро. Результаты загорелись на табло: в президиум прошли две трети членов от обвинения, от защиты — лишь одна. Йорг был пока доволен, — но настроение сильно портило то, что Дзин все же прошел в президиум. Они заняли свои места на возвышении.

В зал был приглашен Ги. Медленно и спокойно прошел он к месту обвиняемого на отдельном черном возвышении. Весь в белом: в знак того, что не признает себя виновным. Предъявленное ему обвинение не оглашалось: оно было передано совместно с объявлением всемирного суда над ним всем и каждому в личный архив.

— Ты отказался от суда другим составом и дачи показаний его комиссии. Готов ли ты сейчас дать их? — спросил наблюдатель Высшего совета координации.

— Да: готов!

— Говори!

— Меня обвиняют в совершении несогласованных действий: срыве проведения важных экспериментов. Поэтому я расскажу и покажу, в чем состоят эти эксперименты. Объектом их являются люди.

— Неполноценные! — раздалось откуда-то из рядов обвинения.

— По ставшей привычной и кажущейся естественной терминологии. К слову «неполноценный» никогда не прибавляется слово «человек». И потому — спокойно считается, что с ними можно делать что угодно. Я расскажу и покажу, что именно, хотя это касается лишь того, что мне довелось узнать на «Дарвине».

— Прошу слово! — поднялся один из членов Совета воспроизводства, сидевший в президиуме. — Демонстрация объектов проведения экспериментов на «Дарвине» считаю недопустимой. То, что вызывается сугубой необходимостью, далеко не всегда производит нормальное впечатление на тех, кто не имеет прямое отношение к этому делу. Достаточно того, что персонал станции несет всю тяжесть впечатления на себе — сознавая, что выполняет тяжелый, но, опять же повторяю, необходимый долг. И остальным — незачем это видеть: так же, как тем, кто ест мясо — смотреть процесс убоя животных.

— Даю отвод возражению демонстрации виденного подсудимым, — сразу же парировал Дзин.

Разногласие в президиуме суда: обычно вопрос тогда решался голосованием его членов. В данном случае результат такого голосования был заранее известен. Поэтому Дан счел необходимым нарушить принятый порядок.

— Как главный свидетель защиты считаю ввиду важности причины нынешнего суда решить вопрос о показе записей, произведенных подсудимым на «Дарвине», всемирным голосованием.

— Это нарушение порядка проведения всемирных судов, — заметил наблюдатель Высшего совета координации.

— Я считаю его оправданным. И настаиваю на своем предложении. — В зале возник шум.

И вдруг поднялся Йорг, и когда шум прекратился, произнес:

— Как главный свидетель обвинения, я не возражаю против доводов главного свидетеля защиты и прошу принять его предложение.

Для свидетелей обвинения его заявление было неожиданным: он сделал его, не согласовывая ни с кем — считал, что дело не терпит отлагательства. Тем более что результат выборов президиума давал уверенность в том, что достаточно вероятно отрицательное решение. Но он не боялся и противоположного: ясно было, что Дан неизбежно постарается использовать все возможности, чтобы доказать, что они не просто не хотят — боятся показа. И добьется его рано или поздно — когда любопытство людей будет подогрето их сопротивлением демонстрации. Йорг понял это раньше других.

Он продолжал стоять, глядя в сторону Дана, всем своим видом демонстрируя уверенность в успехе. И не дрогнул, когда большинством голосов — правда, крайне незначительным, всего в несколько процентов — прошло предложение разрешить показ.

Ги стал обстоятельно и подробно рассказывать, что увидел на «Дарвине», сопровождая слова демонстрацией записей. Их было много: вряд ли он показывал все — было явно отобрано то, что должно было произвести наибольшее впечатление и, к тому же, перекликаться с кадрами хроники Второй мировой войны. Йорг заметил это сразу.

Зал напряженно молчал. Слушали и — особенно — смотрели слишком внимательно: вид у многих был подавленный.

— Поэтому я не мог не сделать то, в чем меня здесь обвиняют. Я — спасатель: не мог спокойно видеть, как люди же бесчеловечно обращаются с теми, кого не хотят считать людьми. Я не был согласен с творимым злом.

— Твое несогласие не давало тебе право предпринимать самовольные действия!

— Я — спасатель, — снова повторил Ги, — я привык немедленно приходить на помощь тем, кто в ней нуждается. Я не мог ждать — пока те самые, кто безжалостно калечит этих несчастных, поймут то же, что уже знал я.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что уже известно многим: правду о том, что творится на Земле. Страшную правду о нас, раскрытую Лалом Старшим.

— Кто познакомил тебя с его взглядами?

— Мой лучший друг — Ли.

— Есть ли еще вопросы у президиума? — Их не было.

— Прошу выслушать показания двух участников событий на «Дарвине», — сказал Дан.

— Обвинение не возражает! — ответил Йорг, снова не согласовывая ни с кем свое заявление: не было смысла мешать им выступать.

Но вначале решено было устроить перерыв.

Йорг неторопливо ел, сидя за столиком в столовой, и старался вслушиваться в то, что говорили сидевшие рядом.

Многие спорили, а иные молчали, погруженные в мысли, не видя ничего. Эти ели почти машинально или обходились стаканом чего-нибудь: выпивали залпом либо тянули мучительно долго, будто давясь — Ги слишком многим испортил аппетит. Надолго ли?

Внимание Йорга привлекла группа оживленно говоривших, — но, сразу, чем-то отличавшихся от других. Он прислушался: говорили совершенно о другом — о посещении концерта запахов. Это было недавно появившейся новинкой: звучание музыки сопровождалось непрерывно сменяющейся гаммой запахов, создаваемых специальной аппаратурой, — эмоциональное воздействие их было необычайно сильным. И вся группа живо обсуждала впечатления, произведенные на них этим концертом.

Их не было в зале суда — но они, как и все, только что смотрели начало хода его, слушали Ги, видели те записи. Но об этом не было ни слова: будто оно их настолько не касалось, что они почти сразу же и забыли. Только запахомузыка!

Йорг усмехнулся: это — пусть не основные — тоже союзники. Невольно. Существующий порядок вещей для них естественен: им нет никакого дела до каких-то неполноценных. Вряд ли хоть один из них голосовал за предложение Дана. А впрочем, может быть, и голосовали — за: как, наверняка, большинство тех, благодаря кому Ги получил разрешение на демонстрацию своих душераздирающих материалов — из любопытства. Если то, что они узнали, настолько не затронуло их, что продолжает больше занимать запахомузыка, говорит лишь о том, насколько привычно и устойчиво все, что защищает он, Йорг.

После перерыва слушали показания генетиков-космистов; говорил в основном Альд. Он мало что добавил к фактическому материалу, продемонстрированному Ги: рассказывал о целях и объеме экспериментов, проводившихся еще до появлении Ги на «Дарвине». И давал подробные, квалифицированно аргументированные комментарии; Дзин помогал ему, задавая время от времени нужные вопросы.

Товарищ его, Олег, сказал лишь, что ему нечего уже добавить к уже сказанному: только подтвердил как свидетель точность и истинность показаний Ги и Альда.

Обстоятельные показания подсудимого и двух его свидетелей отняли гораздо больше времени, чем ожидалось: сегодняшнее заседание суда на этом решили закончить.

Ни Дан, ни Йорг еще не успели обменяться прямыми выпадами. Оба готовились к следующему дню.

 

65

— Слово главному свидетелю обвинения — профессору Йоргу!

Йорг, поднявшись на возвышение, обвел глазами зал. Все места сегодня заполнены до отказа: не только на стороне обвинения, как вчера, — на стороне защиты тоже. Пустовавшие вчера места заняли женщины, чьи выдающиеся вперед животы ясно говорят, кто они: будущие матери.

Дан нарочно не привел их сюда вчера: им вредно видеть то, что показывал Ги; даже, наверно, предложил им не смотреть эту часть трансляции. Берег — как самый главный, самый важный свой актив. Их появление, их существование было куда страшней того, за что судили Ги, ради чего — якобы — здесь собрались.

Все же — говорить вначале придется о нем: отталкиваться от его действий — ударить по Дану отсюда. И Йорг заговорил о том, что сообщили на суде вчера.

— … Это производит малоприятное впечатление. Увы, да! Отрицать невозможно: это может быть названо отвратительным — если… Если вдруг почему-то забыть: для чего оно делается! Но все знают и помнят — для чего. Для небывалой в предыдущие эпохи продолжительности жизни тех, чьим трудом созданы небывалые тоже могущество и уровень развития человечества. То, что позволило сразу же после преодоления мучительного для всех кризиса осуществить невиданные по размаху свершения: строительство звездолета-гиперэкспресса, открытие Земли-2, подготовку к ее заселению, выход на Контакт с внеземными разумными существами.

Все это было бы невозможно без накопленного нами производственного потенциала, созданного именно в период научного кризиса — несмотря на его мучительность. То, на что человечество имело мужество пойти в тех условиях — меры, разумно перераспределившие функции и обязанности людей в зависимости от неизбежной разницы уровня их способности — сделало это возможным.

Но вот нашелся человек, который под действием взглядов давно прошедших эпох счел эти меры совершенно недопустимыми. С точки зрения этики. Этики былых эпох — не нашей.

Проходит время — меняются условия. Этика тоже — не может застыть, должна соответствовать времени и изменившимся условиям: подчиниться неизбежным законам, диктуемым природой и постигаемым с помощь разума, а не эмоций.

Эмоции — плохой советчик. Человечество уже успело совершить крупную ошибку, поддавшись им. Я имею в виду проведенное в свое время резкое ограничение отбраковки неполноценных детей. Что это дало? Вместо того чтобы максимум сил использовать, как и прежде, на научные исследования, пришлось практически ничем не оправданное количество полноценных, пригодных к нормальному труду людей направить на педагогическую работу, одновременно сильно увеличив нагрузку на всех вообще педагогов. Ибо уровень требований, который снижен быть не мог, предъявляемый теперь к тем, кто раньше был бы отбракован, слишком высок, чтобы они могли достигнуть его собственными силами. Итого: затрата огромного количества труда на тех, кто не сможет его скомпенсировать в дальнейшем своей работой — потери, а не приобретения для всего человечества.

Кажется, это было ясно с самого начала, когда кампанию за ограничение отбраковки начала небольшая группа педагогов ранних ступеней. Исключительно под действием эмоций, с которыми не сумели справиться.

И с ними был и человек, которому этого было мало — он хотел изменения всего существующего порядка: тот, кто считал его недопустимым — журналист Лал. Никто не поддержал его. Даже — те, с кем он выступал. Оказавшись в одиночестве, он покинул Землю, а вернувшись из Малого космоса, целиком отдал себя великому делу — полету на Землю-2 для подготовки ее заселения нами. Так все думали: и ошибались!

Его цель было — не освоение Земли-2. Он летел, чтобы превратить бывшего его другом величайшего ученого всей нашей эпохи в орудие своих замыслов, которые решил осуществить там, где ему не могли помешать. Задавал ли он себе вопрос, насколько этичен подобный образ действий? Вряд ли!

К сожалению, он преуспел: академик Дан вернулся на Землю, кажется, с единственной целью — осуществить все, что было задумано Лалом. Мало того: академик Дан сознательно нарушил один из основных законов Земли — закон воспроизводства. Там, на Земле-2, у него и Эи родились дети. Можно было бы понять это как исключение из общего правила, обусловленного именно исключительными условиями. Но нет: они это сделали, чтобы поступок их стал примером для демонстрации в деле пропаганды взглядов Лала.

Мне горько, как и любому его современнику, обвинять академика Дана — человека, которому все мы, все человечество обязаны выходом из кризиса! — эти слова застревали у него в горле.

— Пропаганда идей Лала — основное и, практически, единственное, чем стал заниматься академик Дан после своего возвращения, — продолжал Йорг. И он нашел помощников — немногочисленных, к счастью, но — способных буквально на все, на любые нарушения существующего на Земле.

Нарушается порядок воспроизводства, о чем я должен говорить в первую очередь. Со всей непримиримостью: как генетик — представитель науки, организующей оптимальное воспроизводство — на строго научной основе.

Академик Дан именем Лала призывает вернуться к неупорядоченному воспроизводству — без строго правильного подбора. И не только призывает: используя собственный пример, сагитировал и других последовать ему. В настоящий момент количество беременных женщин — полноценных, чей долг — трудиться, а не тратить время на выполнение обязанностей не способных к труду — достигло недопустимо большого числа.

Какие результаты этого можно ожидать? Они несомненны: об этом говорит его же пример, подробности которого многим, к сожалению, пока еще не известны. Ведь тело Дана — от неполноценного: вместе с половыми железами и генами, передаваемыми потомкам. И из трех его детей один погиб, не выйдя из анабиоза — именно благодаря генетическим отклонениям, переданных ему отцом. Двое остальных не пострадали, видимо, из-за исключительных условий существования на Земле-2.

Итак: один из трех! Генетика обеспечивает один из десяти. Результат надежный и стабильный. Показывающий самым убедительным образом, кто прав: Лал и Дан — или мы, генетики, последователи великой идеи бесстрашного мыслителя Томмазо Кампанеллы.

Это не единственное, хотя и самое серьезное из последствий развернутой Даном пропаганды идей Лала: его сторонники прибегают и к самовольным действиям, начиная с нелепых демонстраций во дворцах эроса и кончая тем, что совершил подсудимый, прервавший проведение важнейших экспериментов.

Чем мотивирует Ги свой поступок? То, что он демонстрировал вчера, существует не из-за какой-то мифической бесчеловечности генетиков: суровая необходимость вынудила нас заниматься подобными экспериментами. Ограничение отбраковки лишило хирургов необходимого материала для поддержания здоровья и долголетия тех, кто трудится: что, кроме интенсивного использования потомственных неполноценных могло быть предложено? Чем еще можно помочь тем, кто срочно нуждается в хирургическом ремонте? Пока единственно действенным, радикальным способом, дающим полную гарантию. Без него — гибель, подобная той, на которую обрек себя сам один из талантливейших журналистов Марк — под действием тех же пагубных взглядов Лала.

Спасателю Ги было страшно смотреть на объекты тех экспериментов. Генетики, проводящие их, тоже не испытывают удовольствие от вида подопытных — но они знают, ради чего это все делается. Знают и берут на себя то, что видят: не показывают это тем, ради кого это делается. Они — тоже спасатели. Об этом подсудимый Ги не думал. И трудно винить в этом его одного.

Моральную ответственность вместе с ним, и даже в большей степени, чем он сам, несут те, кто распространяет взгляды Лала, основанные на атавистических представлениях о природе человека. Они — забывают о главных целях, о высшем смысле существования людей: все более глубоком познании природы и превращении себя в силу, своей организующей деятельностью противостоящей энтропии. Человек все дальше и дальше уходит из состояния, из которого вышел. Это предъявляет к нему и все более высокие требования.

И тут природа ставит естественный придел. Часть людей — к счастью, небольшая — оказывается не способной, не годной к современному труду, превращается в паразитов, живущих трудом других. И есть высшая справедливость в сложившемся рациональном использовании их в целях всего человечества. Каждому свое — другого не дано!

— Руководствуясь разумом, а не ложными эмоциями, мы должны окончательно понять это. И положить конец тому разрушительному процессу, который возникает сейчас.

Я хочу, чтобы, в первую очередь, это понял академик Дан: его прямой долг не употреблять во зло тот высокий авторитет, которым он пользуется как величайший ученый Земли, освободитель человечества от страшного кризиса! — последние слова ему было произносить трудно: он сразу поймал на себе пристальный взгляд.

Милан смотрел на него, и губы его кривила презрительная усмешка: «Ты ведь говоришь совсем не то, что думаешь!» Но Йорг, глядя ему прямо в глаза, продолжал:

— Его прямая обязанность поэтому — прекратить попытки вернуть то, что безвозвратно отжило, что лишь мешает людям, человечеству в целом, двигаться вперед: к новым успехам науки, ко все более полному господству над природой. Его открытие дало новые возможности на этом пути: поставило на повестку дня и сделало возможным решение грандиозных задач, требующих для этого не меньшего напряжения всех абсолютно сил, чем в период ушедшего кризиса.

Милан продолжал буравить Йорга взглядом, но постепенно усмешка гасла на его губах: Йорг, продолжая говорить, не отводил глаза. Милан понял, что тот готов на всё, и невольное уважение к несгибаемой силе его натуры, которое он всегда раньше испытывал, вновь возникло в нем — несмотря на то, что Йорг теперь был и оставался врагом.

— И в этих условиях мы тем более не можем отказываться от сложившегося использования тех, кто не способен трудиться: этот отказ лишь опять превратит их в чисто паразитический придаток человечества. Можем ли мы себе это позволить? Нет! Никогда: ни сейчас, ни после.

Человечество должно отчетливо себе представить опасность, которую несут ему идеи Лала, требующие возврат к прошлому. Пока не поздно! Всякие попытки их осуществления должны быть отвергнуты и признаны недопустимыми. Нарушившие сложившийся порядок, законы и обычаи — признаны виновными.

И именно с этой точки зрения мы требуем применения к подсудимому самого сурового наказания: всемирного бойкота!

 

66

Двухчасовой перерыв для еды и отдыха.

Слово получает главный свидетель защиты — Дан. Он взошел на возвышение, — и сразу же на огромном экране загорелся портрет Лала. В зале воцарилась тишина.

— Главный свидетель обвинения только что сказал, что мой долг прекратить попытки вернуть то, что безвозвратно отжило, и не мешать человечеству двигаться вперед. Куда? К новым успехам науки, к увеличивающемуся господству над природой. И только!

Но — разве этого мало? Разве это — не все, в чем видится смысл существования человечества?

Да: мало; да — не все! Почему лишь научные открытия, проникновение в тайны природы — вне самого человека, забывая о его собственной природе?

И разве человечество двигается вперед? Оглянитесь на всю прежнюю историю, и вы увидите — что первым разглядел и мучительно осознал Лал: кризис искривил наш путь — произошел чудовищный зигзаг развития человеческого общества, которое продолжало лишь казаться неизменным. Мы ушли далеко в сторону от пути вперед, по которому шли с той поры, как на Земле исчезли социальное неравенство и несправедливость — когда человечество уверенно двинулось к неизменно светлым горизонтам будущего.

Кризис явился неожиданным: человечество совершенно не было готово к нему. Он казался неестественным: временная трудность, которую можно преодолеть — для этого надо лишь напрячься. А ничего не выходило. Потому что в нем не было ничего неестественного: накопленный гигантский материал научных открытий требовал не только пересмотра множества фундаментальных понятий, но и времени для вживания в новые представления.

Именно поэтому — его появление не было случайным: повторение подобных кризисов слишком вероятно, — повидимому, неизбежно. Фундаментальные открытия не могут следовать одно за другим непрерывно: после свершения ряда их — период практического и досконального теоретического освоения новой области. Возможно, тем более длительной, чем больше вновь открытая область. Это нужно понять.

Это не могли понять. Потому что подобное случилось в таком масштабе впервые. Напряжение всего человечества для выхода из кризиса достигло предела: люди — те, кто занимался интеллектуальным трудом, не щадили себя.

А те, кто не мог им заниматься? Чей уровень способностей не соответствовал возросшим требованиям к интеллектуальному работнику? Те, кто, по словам главного свидетеля обвинения, превратились в паразитов? Их, как и себя, также не сочли нужным щадить.

Поначалу части их, только женщинам, передали материнские функции. Это казалось прекрасным: женщины, не способные к творческому труду, взяли на себя полезную нагрузку, освободив время полноценных женщин.

Но тогда оборвалась связь детей и родителей: это создало почву для использования тех, к кому все чаще применялось слово «неполноценный», таким образом, какой не имел аналогий даже в самые мрачные времена классовых эпох. Неполноценные стали абсолютно бесправными: их судьбой уже распоряжались без всякого их согласия. Как рабами.

И, правда: чем гурии отличатся от рабынь-наложниц? Ничем! А остальные неполноценные? Их положение даже страшней рабства: положение домашних животных. Доходило до того, что стали употреблять в пищу их мясо.

Кто видел и понимал смысл этого? Никто! Все были заняты работой: напряженной, безудержной — лишь бы преодолеть кризис, выйти из него.

Понял только один. Он: мой друг, Лал. Историк, он сравнил былые эпохи с нынешней. Гений, способный по своим знаниям объять всю картину, а не части ее, как мы все — он не мог не заметить, что в мире снова появилась социальная несправедливость. Человек высоких душевных качеств, он, обнаружив это, не мог не возмутиться, не восстать против того, что творилось вокруг.

Это далось не легко ему самому: страшно было поверить — ему, такому же сыну своего времени, как любой из нас, что интеллектуальное человечество творит дикие дела. Спокойно: не замечая этого. Но у него хватило сил и смелости до конца взглянуть в глаза правде.

Он пытался раскрыть глаза другим; надеялся, что его поймут — как когда-то, когда он возглавил кампанию против людоедства: тогда многие поддержали его. Теперь никто, ни один человек не хотел даже слушать. Все до единой попытки разбились о полнейшее непонимание. Ему стало ясно, что пока господствует кризис, людям не до его идей. И замолк — на время.

Именно тогда произошла моя встреча с ним. Его рассказ о находке работы по ряду разностей простых чисел явился толчком для создания периодического закона элементарных частиц и, через него, теории гиперструктур. Он первый поверил в эту теорию: видел в ней то открытие, которое могло положить конец кризису. И он был тогда рядом со мной — в то нелегкое для меня время. О своем открытии — мне не говорил: берег меня для того, что я должен был сделать — что он тогда считал самым главным. Отдавал все силы популяризации теории гиперструктур. Готовил победу её и ждал своего часа, когда сможет раскрыться передо мной: считал, что я способен понять его.

В день, когда из Дальнего космоса пришел долгожданный сигнал Тупака, он шел ко мне, чтобы поздравить с победой и, наконец, посвятить меня в свои взгляды на современное человечество. И не решился: сил у меня в то время уже оставалось не много — он понял, что ему и дальше придется идти одному.

Но в тот же вечер произошла его встреча с Евой, педагогом, одной из будущих руководителей движения против отбраковки детей, к которому он примкнул, как только оно началось. Она-то тогда натолкнула его на мысль, как защитить детей — всех — от возможности быть отбракованным: рождением детей всеми женщинами.

Лал принял активное участие в движении против отбраковки, но он видел дальше, чем остальные его участники. Даже они не сумели тогда понять его, не поддержали, когда он сделал попытки публично высказать свои взгляды. Его вынудили удалиться в Малый космос. Но напрасно думали те, кто сумел добиться этого, что смогли сломить его.

Нет! Он лишь убедился, что с теми, кто противостоял ему, в открытую ему не справиться. И больше не выступал со своими идеями. Его противники могли торжествовать: они не понимали, что он, пока единственный, кто знал правду о том, что творится на Земле, не мог себе позволить быть подвергнутым всемирному бойкоту — это неминуемо ждало его тогда. Слишком велика была его цель, чтобы погубить ее вместе с собой — надолго отодвинуть время, когда все человечество узнает и примет ее. И его десятилетнее полное молчание, с момента возвращения из ссылки в Малый космос до самого отлета на Землю-2, было еще одним трудным подвигом: он понимал, что иначе еще нельзя.

Лал познакомил нас со своим страшным открытием, когда мы уже совершили гиперперенос в созвездие Тупака. Он раскрыл нам глаза на происходящее. И я не мог не присоединиться к нему.

Я должник тех, кого мы зовем неполноценными. Мое нынешнее тело, благодаря которому я живу вторую жизнь — тело неполноценного. Но и дожить первую свою жизнь и завершить построение теории, которую вы считаете положившей конец кризису, я смог тоже лишь благодаря той, которая считалась неполноценной — гурии, не давшей мне совершить самоубийство в минуту слабости. Чем поплатилась она за это, изрезанная осколком стекла, который отнимала у меня? Никто не ответил мне, когда я хотел узнать, что с ней стало!

Неполноценные! Лишенные знаний, которые не дают им — они тем ни менее не перестают быть людьми: человеческие чувства живы в них. И то, что мы, полноценные, почти утратили: жалость к другому, которому плохо — милосердие. То, что, может быть, не осознавая отчетливо, они чувствуют сердцем, душой — человеческой душой, как бы не шельмовали, не высмеивали это понятие. То, что тогда спасло меня.

Они живут где-то рядом, эти неполноценные, и мы совершенно не думаем о них, занятые своими великими проблемами, и, сталкиваясь с ними, лишь замечаем, насколько примитивны они, и насколько убог их язык. Ничего больше! Мы все. И я, в том числе: и я тогда вскоре забыл о гурии, спасшей меня.

Лал заставил вспомнить. Поэтому я присоединился к нему сразу.

Эя прошла более трудный путь: у нее еще не было нашего жизненного опыта, дававшего возможность критически оценить то, что внушили ей с детства. И все же она совершила то, что Лал считал необходимым в первую очередь — стала матерью. Именно там, на Земле-2, где не могли помешать. Здесь это было невозможно: он знал.

Лал погиб там, на Земле-2, в первый почти день нашей высадки. Все вы знаете, как это произошло. Погиб, чтобы дать спастись мне, и крикнул в последний момент: «Не забудь!»

Мы остались без него — я и Эя. Уже без него высадились на планете, чтобы осуществить то, ради чего отправились туда. Мрачной казалась она нам после страшной гибели Лала, трудным и безрадостным было наше существование. Эе трудно было решиться на то, что хотел Лал — чтобы она стала матерью. И мне стоило немалого труда убедить ее.

Мы еще не знали, насколько это нужно и нам. Ожидание рождения ребенка было преддверием того, что вошло в жизнь после него — изменило наше существование и нас самих. Мы узнали то, что уже знал Лал. Он очень много знал, оказывается: понимал то, что почти все перестали понимать. Самое главное — природу человека.

Мы были счастливы там. Так, как никогда раньше. Наши дети, которых мы сами произвели на свет и растили, каждодневное общение с ними. Чувство, которое связало неразрывно меня и Эю. Все это делало жизнь необыкновенно полной. Не мешая — наоборот, давая нам силы для напряженной работы. Мы поняли, как необходимо это всем.

Со знанием этого вернулись мы на Землю. Наш долг был передать все другим. Всем людям. Я думал, что нас поймут.

Мало что, оказывается, изменилось за время нашего отсутствия. Но кое-что, все же, да: была резко срезана отбраковка — то, что началось перед нашим отлетом с Земли. Какие-то изменения произошли и в сознании людей: те, кто раньше был глух к словам Лала, слушали меня. Не только благодаря моему авторитету — наступало время необходимости его идей: похожие мысли пробуждались и в других. Нас слушали по-разному: одни жадно впитывали наши слова; в других — они вызывали протест, но заставляли задуматься. Третьи, бывшие противники Лала, до поры до времени не осмеливались нам мешать.

Это была — и есть — многочисленная и сильная группа, пользующаяся огромным влиянием и авторитетом, ранее почти неограниченным. Они когда-то заставили надолго замолчать Лала. Они не дали Еве — педагогу, пожелавшей стать матерью, сделать это.

Какое-то время мой авторитет мешал им открыто выступить против меня и тех, кто принял идеи Лала и начал их осуществлять. Не смея мне мешать, они вели активную контрпропаганду.

Суд над Ги явился весьма удобным предлогом для их выступления. Не против Ги: даже главный свидетель обвинения уделил ему не много слов в своей речи. Его обвинения были направлены главным образом против социального учения Лала и меня как распространителя его. Я — фактически являюсь основным обвиняемым на этом суде: не Ги.

Добиться осуждения всего, что начали делать мы — последователи Лала. Остановить и не дать нам действовать дальше. Оставить все, как было в период кризиса. Вот цель тех, кто являются обвинителями на нынешнем суде. Суде слишком необычном — когда меняются действительные роли участников его.

И я, отлично осознающий, что именно сам являюсь главным обвиняемым в глазах тех, кто пытается отстоять ныне существующее, не могу принять обвинения, предъявляемые мне и вместе со мной всем последователям Лала.

Моя истинная роль иная: сегодня я являюсь обвинителем. Всего человечества. Именем Лала я обвиняю его в утрате человечности!

Мне незачем вновь и вновь повторять — что мог увидеть гений Лала. Вряд ли кто совсем не знаком с его страшным открытием, не слышал о нем: мало кто не читал его книг, обличающих то, что творится на Земле.

Куда мы идем, несмотря на наши великие открытия и цели? Пора оглянуться, пора понять то, что понимали когда-то, очень давно. Нужно вспомнить слова одного из тех, кто положил начало эры роботов — отца кибернетики Норберта Винера:

«Мы больше не можем оценивать человека по работе, которую он делает. Мы должны оценивать его как человека. Если мы настаиваем на применении машин повсюду, но не переходим к самым фундаментальным рассмотрениям и не даем людям надлежащего места в мире, мы погибли».

Дан замолчал. Мертвая тишина в огромном зале: ни звука — казалось, вместе с сидящими в нем все человечество затаило сейчас дыхание.

Дан поднял голову: он дал достаточно времени, чтобы каждый мог повторить горящие на экране слова Винера.

— Мы не сделали этих рассмотрений. Человек оценивался, как и машина, только по пользе, приносимой им. Сочли возможным перестать считать людьми тех, кто не мог в этом превзойти машину. Не люди — «неполноценные»! Вслушайтесь еще и еще в это страшное слово — такое привычное. Какая бездна дегуманизации, до которой мы дошли столь незаметно!

Мы на пути гибели. Продолжая жить и действовать, как сейчас, мы неминуемо совсем утратим человеческий облик. Конечный вывод логики происходящего процесса: бесчисленные роботы и горсть безжалостных гениев со строго необходимым количеством «неполноценных».

Для кого и для чего будут открытия этих гениев, кажущееся безграничным господство над природой? Что останется от самого человечества, его сущности? Чем уже будет человек бесконечно отличаться от робота?

Что будет двигать им? Лишь жажда все новых открытий, безоговорочно ставшая единственным смыслом существования и источником радости? И только?

И только? — спрашиваю я: потому что я познал в своей жизни радость открытия, знаю силу ее — но знаю не только это. Благодаря Лалу я узнал и другие радости: любовь к единственной для меня женщине и нашим детям, теплоту настоящих человеческих отношений. Радости — не меньшие, чем те, которую способна дать творческая удача. Необходимые всем, потому что лишь они в состоянии дать силы для преодоления трудностей и неудач. Дарящие прекрасные, подлинно человеческие эмоции, без которых человек, по сути, мертв, как машина. Мы должны вспомнить это, вспомнить все, чтобы гибель не настигла нас.

Возврат к тому прекрасному, что было почти забыто — не движение вспять, отнюдь! Это возврат на путь, по которому человечество двигалось вперед, и с которого затем свернуло далеко в сторону. Я повторяю вновь и вновь: взгляды Лала — не атавизм, как заявил главный свидетель обвинения. Просто — человечество не может существовать, лишая себя имманентных своих качеств.

Никакие великие цели, никакие особые обстоятельства не могут служить оправданием существующего социального неравенства: оно должно быть безотлагательно уничтожено. Институт «неполноценных» нужно ликвидировать — как можно скорей. И навсегда!

— Я слишком отчетливо понимаю, сколько трудных проблем необходимо для этого решить. Сложность их очевидна, тем более что не все решения ясны. Предстоят поиски и попытки, усилия всех, чтобы найти их.

Я помню все контраргументы сторонников сохранения «неполноценных». Что хирургический ремонт является «пока единственным действенным, радикальным способом, дающим полную гарантию». Да: пока! Пока не сделано другое, что обеспечит гарантию не меньшую: я говорю о Системе непрерывного наблюдения. Менее ли действенна она в сравнении с хирургическим ремонтом? Нет, — вряд ли это вызывает сомнение хоть в ком-нибудь. Но создание ее требует огромных затрат: времени, труда, энергии и материальных ресурсов.

Резать доноров выгоднее: это обходится дешевле. Именно выгоднее! Это-то и является истинной причиной использования исключительно хирургического ремонта — скрытым оправданием самого зверского способа. Доноры-смертники должны исчезнуть в первую очередь: их использование не имеет никакого морального оправдания — если мы действительно считаем себя людьми. Никакие великие задачи не могут служить причиной того, чтобы откладывать немедленное создание СНН.

Никакого морального оправдания не имеет и использование гурий. Положение этой группы «неполноценных» ничем абсолютно не отличается от положения рабынь-наложниц древности: полное насилие над их волей и желаниями; практика их использования включает в себя применение таблеток, подавляющих отвращение. Глубокий вред приносится и использующим их. Как когда-то общение с женщинами, отдававшимися за деньги — проститутками. Физическая близость без малейшей духовной; грубое, примитивное удовлетворение полового инстинкта, не приносящее подлинной радости. Что может быть в этом человеческого?

О подопытных мне уже нечего добавить к тому, что так подробно сказано было другими: мы не имеем право производить опыты над людьми.

Многое, многое необходимо изменить. В том числе воспроизводство с помощь тех же «неполноценных». Взрослые оторваны от детей — это противоестественно, потому что лишает всех самой большой радости в жизни.

Наука — единственный источник радости в настоящее время: наука, творящая чудеса. Но лишь немногие могут видеть сейчас другое, ничуть не меньшее чудо: появление на свет маленького человека и развитие его. Ребенок! Дети! Вечное, не стареющее чудо. Лал мечтал вернуть его всем: чтобы сделать людей счастливей и человечней, чтобы оно стало преградой отбраковке — превращению детей в «неполноценных».

Мы, последователи его, знаем радость материнства и отцовства. Уже не представляем себе, как раньше могли мы и как могут сейчас другие жить без этого. Мы призываем всех последовать нашему примеру. Дети, появившиеся рядом с нами, возродят нас.

— Этому никто не должен сметь мешать. Я знаю, как незадолго до нашего возвращения безжалостно пресекли единственную попытку стать матерью, совершенную ею, — Дан протянул руку в сторону Евы, поднявшейся с места.

— Тогда это было возможно. Она была одна: профессор Йорг, выступавший во всеоружии общественного мнения, не признающего другого способа воспроизводства, кроме существующего, заставил ее сдаться угрозой всемирного бойкота не только ей, но и ее питомцу — космическому спасателю Ли. Все было тонко рассчитано: Ли был в детстве спасен Евой от отбраковки — они настолько привязаны друг к другу, что Ли не присоединился бы к бойкоту, объявленному ей.

Йорг и его коллеги встретили настороженным молчанием наше возвращение с детьми. Очень скоро, с помощью не самого этически чистого способа, они узнали, что появление на свет наших детей связано с идеями Лала. Но мы и не собирались скрывать это. Наоборот! Как только стало возможно, мы открыто и широко начали пропагандировать эти идеи.

Нам не осмеливались мешать: их страшил мой авторитет. Он лишал их несомненного большинства в общественном мнении: я сознательно шел на это, используя его силу — я не употребил его во зло. Более того, считаю, что он накладывает на меня особые обязанности пропагандировать то, что должно вновь привести к установлению равенства и справедливости.

Мы действовали словом и примером, который убеждал больше слов. Здесь те, кто стал матерями или готовится к этому, — те, кто понял необходимость этого для себя. И с нами уже нельзя ничего сделать: мы не признаем бойкот, станем общаться между собой — нас ведь достаточно много. Мы не одиноки теперь — не как Ева во время своей героической попытки.

Детей, рожденных настоящими матерями и живущих со своими родителями, будет все больше — и все больше людей захотят этого. Это — непреодолимо: потребность его заложена в самой природе человека — то, что когда-то понял Лал, теперь слишком хорошо знаем мы, первыми познавшие радость общения с собственными детьми. Они наполнят нашу жизнь, и с ними мы возродимся в подлинно человеческом облике, в котором не стыдно будет предстать перед Другими при первом непосредственном Контакте. Людьми, чей могучий разум не способен творить зло.

Это будет. Мрачная эпоха кризиса прошла, и необходимо покончить со всем уродливым, ненормальным, что было порождено им. Пора!

— Мы должны немедленно уничтожить отбраковку. Все дети должны получать образование: наш долг затрачивать больше труда на тех, кто по уровню способностей более других в этом нуждается. Мы не будем отчаиваться, что у нас не будет стопроцентного успеха — его же не бывает ни в чем. Будем надеяться и искать все, что может нам помочь: методы обучения, меры воздействия на сам организм.

Эта работа уже начата. Группа генетиков, бойкотируемых своими коллегами, работает над созданием средств, способствующих преодолению отставания в развитии.

Поиски педагогов привели к находке некогда применявшейся ланкастерской системы взаимного обучения: более способные дети занимаются с менее способными. Многим сейчас это может показаться нелепым и неоправданным: вместо того, чтобы быстрей завершать свое образование, эти одаренные дети тратят время на тех, кто раньше, несомненно, был бы отбракован. Зачем? Затем, что они спасают людей в этих малоодаренных; затем, что сами они вырастают подлинными людьми — гуманными.

Ликвидация отбраковки должна быть последовательной: распространяться на детей «неполноценных». То, что они автоматически могут считаться неполноценными — слишком очевидная грубейшая вульгаризация генетики: дети «неполноценных» не обязательно с рождения отстают в развитии.

Я говорил о детях — о тех, кто еще не стал «полноценными» или «неполноценными». А те, кто уже «неполноценными» стал? Что можем для них сделать мы? Вопрос слишком не простой.

Из всех групп «неполноценных» только няни и кормилицы занимаются трудом, не ущемляющим человеческое достоинство. Продолжая заниматься этим полезным и необходимым для человечества трудом, они займут достойное место среди нас: они и так уже специалисты весьма высокого класса — это признают все педагоги и врачи, работающие с ними. Роженицы, которые и сейчас параллельно являются нянями и кормилицами, целиком войдут в их число.

С остальными группами обстоит сложнее. Их члены не обучены никакому виду труда: обучить их в зрелом возрасте хоть какому-нибудь интеллектуальному труду вряд ли возможно.

Так что же делать? Пусть занимаются посильным физическим трудом. Ну да: им не угнаться за роботами. Пусть: мы и так в долгу перед ними, огромном, неоплатном долгу, и то, что они получат от нас сверх того, что дадут, не превысит всего, что уже дали. Мы должны поторопиться: наша вина перед ними не должна расти.

Я думаю, они могут быть счастливыми, делая что-то. Например, сажать растения и ухаживать за ними — они смогут радоваться каждому своему успеху, как бы скромен он ни был.

Но для многих такой переход будет не легок. Подопытным — все же, легко: их только избавят от мучений; донорам и гуриям — нет.

Первые — правда о судьбе которых от них тщательно скрывается — живут мыслью о начале еще более счастливой жизни после отъезда оттуда, где они проходят подготовку. Эта ложная мысль непрерывно внушается им, чтобы заставить их как можно старательней выполнять все указания тренеров — только этим могут они заслужить право на отъезд туда, где ждет их эта еще более счастливая жизнь; а до тех пор они ведут жизнь спокойную, беззаботную, заполненную лишь тренировками, отдыхом и развлечениями. Ни тени сомнения в том, что им обещают: ни разу не было случая, чтобы они поверили тем, кто пытался раскрыть им глаза на их истинную судьбу — что ничего их не ждет, кроме близкой насильственной смерти.

Жизнь гурий менее безмятежна: далеко не всегда пожелавший их бывает им физически приятен. Но они гордятся своим профессиональным умением, даже соревнуются в нем между собой. Их понятия и потребности искусственно извращены.

Как смогут те и другие пройти переход к более человеческому существованию? Наверняка потребуется немало времени, труда и терпения, чтобы помочь им совершить его. Особенно осторожными придется быть в отношении доноров: их представления являются особенно трудно преодолимым психологическим барьером.

Как все это сделать? Я уже говорил: не все решения еще ясны, далеко не все понятно до конца в подробностях, способах, мерах. Задача эта слишком велика, чтобы даже теоретически с ней мог справиться один человек.

Эту задачу Лал оставил нам. После его смерти я и Эя много думали о ней; думали и другие, присоединившиеся к нам. Но полной ясности еще нет — и не может быть, пока мы не начнем практическое осуществление ее.

— Я сказал главное. Назвал истинного обвиняемого. В свете этого суд над Ги теряет какой-либо смысл. Мы немедленно должны заняться другим: утвердить недопустимость нынешнего социального неравенства на Земле и принять решение о ее ликвидации. Я знаю: не все — скорей, наоборот — согласны со мной. Что ж: поэтому я ставлю на голосование всеобщую дискуссию по этому вопросу!

Наблюдатель Высшего совета координации, за ним почти все члены президиума склонили голову в знак согласия.

Голосование началось немедленно. Цифры стремительно замелькали на табло, и когда они застыли, все увидели: на Земле почти на миллиард больше тех, кто проголосовал за начало дискуссии.

 

67

Многие не заснули тогда после заседания суда. Шли, громко споря или молча, полностью погруженные в мысли.

Молчала и Ева, — и Ли, идя рядом с ней, не решался заговорить первым.

Вдруг она вздрогнула, — Ли остановился:

— Тебе холодно, мама Ева? Возьми мою батарейку!

— Спасибо, сынок! Нет, мне не холодно.

— Что с тобой?

— Теперь уже ничего. Все плохое — позади. Пойдем — тебе спать надо: твое лечение еще не кончено.

— Не бойся за меня, мама Ева!

Она улыбнулась:

— Не могу: привыкла. Еще с самого твоего детства.

— Я знаю, мама. Капитан давно сказал мне это.

— То был самый сильный страх за тебя. А потом ты стал спасателем: я снова не могла не бояться за тебя.

— А я нет: оказывается, слишком мало знал. Разве в голову могло придти, что какие-нибудь опасности могут подстерегать здесь, на Земле — среди людей?

— Да, мальчик: здесь, среди людей — может быть страшней всего.

— Но ты — такая бесстрашная: одна против всех! Ты у меня необыкновенный человек!

— Да что ты: куда мне! Необыкновенным был Лал. Дан — необыкновенный, Эя, генетики, что теперь с ними. И покойный Марк, не пожелавший отступить даже ради сохранения жизни. А я — нет, не такая: как видишь! Я не знаю, можешь ли ты не винить меня, не презирать?

— Я? Мама Ева, ты же боялась — из-за меня.

— Да, я вновь боялась за тебя. Знаешь, что это — страх? Нет, наверно: я думаю, не знал никогда.

— Что ты! Еще как знал: там, в Космосе, слишком отчетливо ощущаешь его. Просто, его подавляет другой страх — не за себя: боишься не успеть во-время.

— Но ты еще не разу не отступал.

— Пока нет.

— В этом-то и дело!

— Разве ж ты виновата?

— Раз отступила — виновата.

— Из-за меня.

— Ну, и что? Я сдалась слишком быстро: должна была сопротивляться — сколько удастся.

— Разве мы знали, когда прилетит Капитан и Эя? И прилетят ли: не погибли ли? Кто знал, что у Капитана и Эи будут дети?

— Я: Лал привез их ко мне перед отлетом — Эя подержала на руках ребенка. Она — стала матерью.

— Ты стала ею раньше: разве ты любила бы меня больше, если бы сама родила?

— Вряд ли!

— Ты пожертвовала ребенком в себе — не мной: вот и ответ на вопрос. Ты мне мать, и я тебе сын — самые настоящие. Я не буду называть тебя больше мама Ева — только мама. — Он обнимал ее обеими руками: даже не мог вытереть слезы, которые текли у него. — Слышишь? Когда-нибудь у меня тоже будет жена, как у Капитана, и дети — они будут называть тебя бабушкой.

— Да, да! — боль уходила: Ева затихла, успокаиваясь.

А Ли задумался: это случалось с ним каждый раз, когда возникала мысль, что в его жизни будет то, что когда-то он увидел самым первым. Самое странное состояло в том, что женщина эта — жена его, как Эя у Капитана, обязательно представлялась в виде Дэи — и никак иначе. Ведь она еще девочка, подросток. Невероятно странно!

 

68

С самого начала дискуссии Йорг будто ушел в тень. Ни следа той активности, которую он проявил на суде; он следовал давно задуманной тактике: показать, что генетики защищают не свои, узкопрофессиональные, интересы — они лишь часть человечества, на чьи интересы покушается Дан. Пусть выступают другие — те, кто непосредственно не связан с ними.

Заслушивались речи тех, кто комментировал выступление Дана, давая его анализ со всевозможных точек зрения. Одни выражали согласие со всем сказанным Даном — таких было достаточно: слова Дана подействовали на очень, очень многих. Другие, в составе которых преобладали социологи, хирурги, специализировавшиеся на пересадках, биокибернетики, сексологи — обрушились с резкой критикой на учение Лала; ни одного генетика — поначалу среди них.

Так было первые дни, когда впечатление от речи Дана полностью сохраняло силу. Затем накал страстей несколько спал. В выступлениях зазвучали другие ноты. Более спокойно, но куда, с точки зрения Йорга, действенней, высказывались отдельные сомнения в каких-то частных сторонах, деталях, штрихах аспектов практического осуществления поставленного Даном вопроса. Указывались трудности, которые были и могли возникать; перечислялись задачи, которые казались неотложными.

Йорг ждал выступления Арга, но тот молчал: видимо, не решался одним из первых нанести удар по учителю. Но и без него дело шло близко к тому, что ждал Йорг.

Полная победа невозможна: это он совершенно понимал слишком давно. Отступление неизбежно; главное — на каких позициях удастся закрепиться, что сохранить. Превосходно то, что эти выступления не были специально подготовлены или согласованы с Советом воспроизводства — то-есть с ним: во многих звучало немало сочувствия, понимания и веры в необходимость осуществления идей Лала и Дана, но… Эти «но» как бы постепенно сводили на нет основные идеи, давали массу оправданий отсрочки немедленного осуществления их. Конечно, нельзя было отрицать и заслугу умело построенной контрпропаганды, делавшей упор на слишком прочно укоренившиеся взгляды: сейчас дискуссия показала, насколько глубоко — они непрерывно давали себя знать из-под того, что было вызвано свежим впечатлением от слов Дана.

…Но слишком долго Йоргу отмалчиваться не дали. Был задан вопрос об обнаруженной им причине смерти младшего сына Дана и Эи. В своем выступлении он изложил факты, только факты — беспристрастно, без каких-либо выводов.

В качестве его оппонента выступил Дзин:

— В своей обвинительной речи на суде профессор Йорг заявил, что смерть младшего из детей Дана и Эи наглядно демонстрирует, к чему приводит воспроизводство без основанного на методах генетики подбора родителей, тем более — когда один из родителей несет гены «неполноценного». Один из трех — если бы не погиб, наверняка стал бы отставать в развитии: правильный генетический подбор дает лишь одного из десяти.

Первое — один из трех: три — слишком малое количество, чтобы на основе его делать вообще какие-либо выводы о вероятности доли. Не думаю, что профессор Йорг станет отрицать это.

Второе — один из десяти: при генетическом подборе, дающем надежный, стабильный результат. Удивительно стабильный! Разве с того времени, когда рождение детей передали роженицам, генетика не продвинулась вперед? Продвинулась — и немало. А в области возможности оптимизации подбора пар? Также. Но удельный вес детей, отстающих в развитии, которые пополнят число «неполноценных», остается на том же уровне. До невероятности странно!

Мы еще можем допустить, что этот результат — на пределе возможностей генетического подбора: но почему же такие невероятно малые колебания количества тех, кто должен быть кандидатами в «неполноценные»? Расчеты позволят здесь предположить действие неслучайного фактора.

Я предлагаю: провести проверку материалов подбора пар, производимого в разные годы.

Дзин требовал выражения недоверия! Слишком страшное обвинение в лицо Йоргу — крайняя мера, на которую Дан уговорил пойти Дзина: оба не видели другой возможности остановить резкий спад первоначального сочувствия многих идее гуманистического возрождения.

Но такая проверка требовала времени. Необходимо было до предела загрузить суперкомпьютеры Архива воспроизводства; для ускорения Дан предложил использовать суперкомпьютеры и других систем. Его поддержали всеобщим голосованием: вопрос стал острым для всех.

Йорг чувствовал, насколько тяжело ему придется: Дзин — генетик, по сути — он-то знал это — один из самых талантливых. Он не случайно нащупал наиболее уязвимое место в применяемом генетиками методе подбора. То, что из-за специфичности и сложности не могли разглядеть остальные, Дзин увидит обязательно.

Да, подбор основывался на подчинении генетики социальному заказу: появление кандидатов в неполноценные не случайно колебалось так слабо. Чем можно будет оправдать отказ от применения методов, снижающих их количество за счет давних и новейших открытий? Ощутимо большими затратами энергии и времени работы суперкомпьютера? Это оправдание годилось вчера: теперь, после начала дискуссии — нет. А оно, к сожалению, единственно возможное. Ведь в действительности — доля кандидатов в неполноценные, раньше диктовавшаяся сложившимися социальными условиями, после ограничения отбраковки продолжала сохраняться на прежнем уровне лишь для того, чтобы поддержать всеобщее мнение, что оно является естественным предельным минимумом, который пока еще не может быть снижен. Да, это делалось сознательно: отступив перед педагогами и педиатрами и дав ограничить отбраковку, никто в Совете воспроизводства не отказывался от мысли, что это явление временное — что, постепенно, все удастся вернуть на свои места.

Комиссия во главе с Дзином начала работу, окончания которой быстро ожидать никак не приходилось. Массив данных, подлежащих обсчету и анализу, был огромен; взаимосвязи между ними — весьма сложны.

Компетентных помощников у Дзина было немного. Альд и Олег тоже были введены в состав комиссии; Милан, не объясняя причины, от вхождения в нее отказался, но в обсуждениях, проводившихся вне официальных рабочих совещаний, принимал активное участие.

Йорг во время дачи комиссии тех или иных объяснений держался спокойно, охотно давал подробнейшие ответы на все вопросы. Подробные настолько, что в них трудно было разглядеть главное.

Но его находил Дзин. Медленно: дело было невероятно не простым и для него. Он знал, что не имеет право ошибиться: если вывод комиссии сможет быть оспорен Йоргом, будет опорочено многое — в первую очередь прежний, естественный способ воспроизводства.

А с другой стороны, складывающаяся в дискуссии обстановка подталкивала к скорейшим действиям. Дзин не щадил себя, перелопачивая и анализируя гигантский Архив воспроизводства. И догадка его стала подтверждаться. Но действительная картина оказалась куда страшней, чем он предполагал.

Генетики, ведущие воспроизводство человечества, обладали огромнейшими возможностями: анализ большого ряда данных показал, что с помощью подбора они могли формировать качество потомства весьма точно. Если использовать максимум возможностей подбора — вероятность появления отстающих в развитии в пять — шесть раз меньше стабильно существующей. Конечно, она обеспечивалась путем ощутимо большего перебора и обсчета данных, то-есть затрат энергии и времени работы суперкомпьютера. Но это не делалось: возросшие возможности генетиками использовались лишь для стабилизации соотношения будущих интеллектуалов и «неполноценных».

Итак, вывод ясен: человеческое потомство преднамеренно формировалось в соответствии с потребностью существующего социального устройства. В том, чем руководствовались при этом, сквозил голый, грубый прагматизм.

Йоргу не оставалось ничего другого, как признать стабильность качественного состава потомства результатом отнюдь не только случайным. Но, казалось, это его нисколько не смущало.

Да, можно было повысить качество потомства — но какой ценой? На данном этапе, когда столько задач, требующих полной отдачи всех сил и средств? Пока эти задачи стояли как главные, Совету воспроизводства казалось совершенно неуместным ставить вопрос об увеличении затрат для улучшения качества потомства. Оно и сейчас достаточно удовлетворительное, что уже обходится слишком не дешево. Во всяком случае, много удовлетворительнее, чем можно ожидать при воспроизводстве, к которому предлагают вернуться: без специального подбора. Это, повидимому, очевидно для всех и так! Йорг не выглядел растерянным, застигнутым врасплох: аргументы его звучали веско.

«Ищи и учись! Слушай, что говорят друзья — и враги!» — эти слова Лала Дан повторял не раз. «Без специального подбора»: Йорг, уж никак не желая этого, сам натолкнул Дзина на ценную мысль — сделать статистический анализ потомства, полученного таким образом. Конечно, в первую очередь, надо взять сведения по детям, произведенным на свет «полноценными» матерями — но таких пока ничтожно мало для достаточно надежного закона распределения: в ближайшем времени эта группа будет еще слишком малочисленной. К тому же, кроме детей Дана и Эи они все еще маленькие.

Но — «без специального подбора»! Существуют такие и среди производимых на свет роженицами: осторожность заставляла оставлять лазейку в строгом генетическом подборе — из-за боязни полной утраты каких-то качеств. Эта группа — хоть и малочисленная по сравнению с остальными — все же значительно превышала рожденных собственными матерями. Почему это сразу не пришло ему в голову? А, ладно — не до того: почему да отчего! Не с ним первым это. Нашел, все-таки, натолкнулся — ну, и хорошо!

Дан поддержал идею Дзина. Оба они сходились во мнении, что при всей напряженности обстановки на дискуссии, усугублявшейся день ото дня, торопиться с докладом комиссии нельзя. В этом они расходились со многими — что обстановка, хоть и со значительными колебаниями складывается не в их пользу: далеко не всем хватало, как Дану, понимания того, что все происходящее — только начало, что победа не придет ни легко, ни сразу, — что борьба предстоит длительная, и необходимо запастись терпением. Продолжающиеся бесчисленные выступления все более укрепляли Дана в этом, далеко не радостном, взгляде.

Результаты исследования потомства со «случайным подбором» оказались поразительными. Да, среди них была больше доля отбракованных, ставших «неполноценными», чем среди остальных: порой значительно, иногда не очень, так как их количество колебалось по годам — но больше всегда. Этого следовало ожидать: такой результат не обескураживал ни Дана, ни Дзина.

Но одновременно выяснилось и то, чего не ждали: среди появившихся на свет от «случайного подбора» было много больше наиболее одаренных людей. Дан с удивление обнаружил в этом списке имя Лала и свое.

И Йорга!

То, что Дзин не публиковал промежуточные результаты работы комиссии, в тактическом плане оказалось весьма ценным: доклад его прозвучал как взрыв и смел впечатление от множества выступлений — в чем-то сочувствующих, в чем-то сомневающихся, без конца уточняющих, — люди снова вернулись к самому главному.

Три кривые на одном графике, который демонстрировал Дзин. Кривые распределения индекса способностей потомства, полученного путем трех методов подбора: основного — применяемого генетиками, оптимального и «случайного».

Первая кривая — почти симметричная. Вторая в правой части, со стороны высоких показателей способностей, полностью вначале совпадала с первой, но пик ее поднимался выше, и левая часть более круто уходила вниз — точка перегиба с этой стороны находилась гораздо ниже, чем на первой кривой. Площадь участка, характеризующая вероятность появления тех, кто в прежние времена подлежал обязательной отбраковке, была в несколько раз меньше.

Третья, сильно асимметричная, с более низким пиком, сдвинутым влево, к низким показателям, и наиболее высоко лежащей пологой левой часть кривой. Но и правая, довольно пологая, часть лежала выше слившихся участков двух первых кривых.

Все перед глазами — вот! Смотрите! Думайте! Делайте выводы! А чтобы еще понятней было — на кривых точки с выносками; на них — имена тем же цветом, что и кривая. Конечно, только с правой стороны, где абсциссы соответствуют высочайшим интеллектуальным индексам.

Доклад Дзина проходил в присутствии почти полного состава Академии Земли и Высшего совета координации. Дзин обстоятельно излагал результаты — ничего не комментируя, спокойно, даже несколько сухо. Все и так было ясно из сказанного им. С выводами он и Дан выступят позже, после представителя Совета воспроизводства: им скорей всего будет Йорг.

После того, как Дзин кончил, наступило молчание — люди не могли сразу придти в себя: настолько невероятным казалось многое из сказанного Дзином.

— Кто выступит оппонентом от лица Совета воспроизводства? — наконец спросил председатель дня дискуссии.

— Я! — Йорг поднялся с места. Белый как мел, он шел твердо: глаза его мрачно сверкали.

— Я предвижу обвинения, которые нам — мне и моим коллегам — хотят предъявить академик Дан и его сторонники. Часть их уже высказал Дзин во время проведения расследования.

На первое, в чем нас хотят обвинить, я уже тогда отвечал — в том, что нами искусственно поддерживалась доля потомства, не способного к интеллектуальному труду. Так ли это?

Боюсь, что кривые, выставленные Дзином, лишний раз подтверждают нашу, а не его правоту. О чем говорят слившиеся правые части кривых, соответствующих применяемому и оптимизированному отбору? О том, что оптимизацией нельзя увеличить количество самых способных — гениев, главных двигателей научного прогресса. Можно добиться снижения численности не способной к труду части потомства, которая после неоправданного ограничения отбраковки путем неимоверных усилий дотягивается педагогами до минимально необходимого уровня развития.

Так почему же мы не снижаем их долю, если имеется средство? Да потому же, из-за чего не считаем необходимым иметь в ежедневном меню деликатесы. Мы можем их иметь — если захотим: но мы не хотим, так как понимаем неоправданность, нерациональность подобного расхода труда и энергии. Расход энергии и времени работы суперкомпьютера при существующем подборе весьма и весьма велик: производится переработка огромного массива генетических данных. Оптимизированный подбор увеличивает этот расход многократно: в несколько раз более того, насколько сокращается появление малоспособных.

Когда человечество переживало тяжелейшие времена кризиса, могло ли даже придти в голову — потребовать резкого увеличения расходов на воспроизводство? Нет, конечно: никто не поддержал бы нас. Потом было строительство гиперэкспресса, потребившее мобилизации абсолютно всех ресурсов: создание его знаменовало начало постановки все более грандиозных задач — все знают, каких. Поэтому и тогда мы не требовали дорогостоящих изменений, необходимых для оптимизации отбора: их, безусловно, не утвердили бы.

Но мы воспользовались тем кратковременным периодом между отлетом и возвращением Тупака, когда условия позволили нам получить относительно большой ресурс энергии: на это время падает максимум потомства от оптимизированного подбора.

Напрасно некоторые думают, что — для нас — кривые, представленные Дзином явились откровением. Нет! Это хорошо известные нам факты, на которых мы и базируемся, применяя именно существующий метод подбора: оптимизированный подбор был тогда широко применен и изучен нами.

Не давая увеличения наиболее талантливых, он обеспечивал снижение числа неспособных за счет недопустимо большого увеличения затрат, — Йорг не уставал повторять этот аргумент, все еще, как он убедился по выступлениям на дискуссии, существенный для большинства: первоначальный страх его на этот счет уже прошел. — В целом, он был очень невыгоден, а потому — неэффективен.

Второе: знали ли мы, что отсутствие подбора, или как его чаще называют — «случайный подбор», дает большее количество талантливых? Безусловно! В какой-то степени «случайный подбор» применялся и из-за этого, хотя главной цель было, как все знают, сохранение качеств, потенциально полезных в будущем, которые могут быть полностью отсечены при направленном отборе.

Да, знали! Знали все: не только об увеличении вероятности появления талантливых, но и резком росте рождения тех, кто по уровню своих способностей подпадал под отбраковку. — Йорг старался выражаться осторожно: необходимо было считаться с тем, что идеи Лала проникли в сознание все же очень многих. — Это поистине страшный фактор, имевший решающее значение: возврат к нему создал бы появление недопустимо большого количества неполноценных… людей, — выдавил Йорг из себя.

— Когда-то человечество нашло разумным пойти на существующее разделение функций в зависимости от уровня способностей, дающих возможность и малоспособным приносить пользу человечеству. Но порядок, базирующийся на этом положении, имеет свои пределы: он может обеспечить полезное применение отнюдь не бесконечному количеству этих людей. Существующий сейчас метод подбора является наиболее соответствующим тому потребному количеству их, которое может быть использовано человечеством. Остальные — что делать с ними? Они превратятся в паразитический придаток общества, чье бесполезное существование будет недешево стоить ему: то-есть снова возникнет проблема, от которой когда-то удалось уйти. Это с одной стороны.

С другой: повышение числа наиболее талантливых людей при отказе от подбора. Конечно, на фоне увеличения числа малоспособных — это увеличение выглядит намного скромней. Однако: единственный гений способен сделать то, что не сделает множество обычных ученых.

Так — но не совсем. Талант и гений — не одно и то же: гения определяет не только уровень способностей, но и их соответствие стоящей перед ним и его современниками задаче. Едва ли не главная из необходимых ему способностей — мыслить нетривиально: именно это дает возможность разглядеть и понять то, что не в состоянии другие, занимающиеся тем же. Но без них — огромного материала, добытого и накопленного ими, горы фактов, мелких догадок и отвергнутых гипотез, без пройденных ими ошибок — гений появиться не может: он делает лишь завершающий шаг. И так почти всегда.

Мы знали и это. И не считали, что эффект увеличения числа наиболее талантливых сможет перекрыть колоссальный ущерб от содержания без всякой обратной отдачи недопустимо большого количества неспособных.

Итак: где выход из противоречий применения эти двух методов? Да именно в том, что в данном случае представляет собой золотую середину: воспроизведение с подбором на применяемом уровне. Аргументы, которыми мы руководствовались, и которые я сейчас изложил, казались нам предельно убедительными и таковыми продолжают оставаться и сейчас.

Я сказал все!

«Клянусь говорить правду, только правду, и всю правду!», — гласила формула старинной судебной присяги: Милан хотел произнести ее вслух, крикнуть громко на весь Зал конгрессов, бросить в лицо Йоргу.

Тот говорил правду — но не всю. Не говоря неправды — утверждал ее. Йорг знал ее: подлинную, истинную правду, которая была известна считанным лицам.

Даже Милан, его любимый ученик, не знал почти ничего. Не знал наверняка и то, что чувствовал, о чем догадывался, руководствуясь лишь тем, что когда-то неосторожно приоткрыл ему Йорг.

В самом деле: зачем гении Йоргу? Кризис был «благодатным явлением», во время которого человечество стало внутренне перерождаться, «освобождаясь от наследства своего животного происхождения». От таких «ненужных эмоций», как любовь и «прочая чушь, отнимающая время, силы». То, что появилось стихийно, стало поддерживаться сознательно.

Почему слились правые ветви кривых обычного и оптимального подбора? То, что генетиками велись работы по интенсификации выхода максимально талантливых, Милан знал: темой диссертации одного из бывших друзей, тоже аспиранта Йорга, был какой-то мелкий подраздел этой задачи. Так что Йорг не мог не знать, чем занимаются генетики. О, если бы он не был связан данным Йоргу обещанием!

Не поспешил ли, все-таки, Дзин с докладом? Надо было еще покопаться — сделать более тщательный анализ по годам. А впрочем, он и так переработал весь материал Архива воспроизводства: если там что-то есть, то наверняка было бы обнаружено.

… Там? А если есть — но не там? Где? В архиве института? Может быть!

Осторожно намекнул Дзину на необходимость проверить архив Института генетики. Для этого не требовалось никакого разрешения: профессиональный бойкот не лишал возможности доступа к нему. Но Дзин отказался:

— Незачем. Главное сделано: интерес вновь заострен на основном вопросе. И большего пока мы не добьемся.

Весь смысл проделанной им немалой работы был для него пока в сиюминутной возможности направить дискуссию в нужное русло. Зачем нужна еще проверка архива Института генетики — этого он не понимал, а Милан не мог высказаться более открыто.

Но он не мог и остановиться: хотелось хотя бы для себя до конца разобраться в Йорге. В Институте генетики Милана приняли, как зачумленного: все старательно не замечали его, спеша мимо, пряча глаза — но он непрестанно чувствовал взгляды, буравящие спину.

 

69

Выступление Дзина с комментариями к материалам расследования, резко противоположными доводам, приведенным Йоргом, мало что добавили к эффекту доклада самих результатов: доводы Йорга слишком для многих оказались убедительными.

И тогда слово попросила Эя.

— О чем мы спорим? Выгодно или невыгодно — только и слышно! Что — выгодно?

Что — не выгодно? Где больше и где меньше затраты! Какие результаты являются оптимальными!

О чем же идет речь: о производстве продукции, выработке энергии? Нет — о воспроизводстве самих себя.

Ну, так вот — я задам вам вопросы, которые вам так и не пришли в голову: что выгоднее — быть или не быть счастливыми? Вы понимаете, что такое — быть счастливыми? Думаете, это возможно, лишь когда ладится работа, и ты совершаешь открытие. Нет — не только! Дан уже говорил это. Но он говорил обо всем — я скажу только об этом.

Когда-то Лал — мудрый, добрый Лал, перед отлетом на Землю-2, повез нас на детский остров. Там мы целый день были среди детей. Что это? Что мы знали о них, видя их редко-редко: что видеть их доставляет удовольствие? Эти встречи случайны и коротки. И то, мы видели детей школьного и более старшего возраста, приезжавших на ознакомительные экскурсии. А малыши? Мы их не видели совсем; лишь смутное, почти исчезнувшее воспоминание о том, когда сам находился в таком возрасте — его сохраняют очень немногие.

А тут — я увидела совсем маленьких. Одного из них держала на руках кормилица, До чего же он был крошечный: пальчики, носик! Чуть не расплакался вначале. И вдруг улыбнулся мне: что внутри будто перевернулось. И Ева, которая знала то, что не понимала я, сказала: «Ты смотришь на него так, как будто хочешь дать ему свою грудь».

Да! Я почувствовала, что хочу — тысячу раз хочу! Мне дали подержать его на руках: я ощутила его тепло, его запах — мне было хорошо, как никогда в жизни.

Там, в Дальнем космосе, когда мы летели к Земле-2, Лал раскрыл нам, что творится на Земле. Рассказал обо всем, что понял и разглядел. И потом спросил, что мы думаем сами: как сделать, чтобы снова воцарилась справедливость?

«Восстановить связь детей и родителей, которые не позволят превращать своих детей в неполноценных. Женщины — все — сами должны рожать детей и растить их в семье, которая тогда появится вновь», — сказала я. И удивилась, насколько Лал обрадовался моему ответу: из всего, что он нам рассказал, сделать именно такой вывод — мне казалось совершенно естественным. Но могла ведь и не сделать. Как Дан, который предложил только пропаганду взглядов Лала.

Я не понимала, почему Лал так обрадовался. Но узнала вскоре — когда он сказал, что первой родить ребенка должна я сама. Там, на Земле-2, где никто не сможет помешать. Для того чтобы, вернувшись, показать его людям и сказать им то, что я буду знать наверняка.

Я не стану повторять, как все было дальше: слишком много слышали от меня и от других. Я скажу то, что знаю — знаю наверняка, — что еще не знают, кроме совсем немногих, все. Не знают и не понимают, насколько бессмысленны приводимые сейчас доводы в пользу существующего.

Выгодно или не выгодно для человечества, чтобы все женщины сами рожали своих детей? Безусловно: выгодно! Только само слово «выгодно» имеет совсем иной смысл.

В чем вы видите ее — эту выгоду? Лишь в том, насколько отдача от людей оправдывает затраты. Разве нет? Вы можете рассуждать так, лишь не понимая ничего другого.

Вы думаете о затрате времени и сил на рождение и воспитание детей, считаете их потерей, абсолютно не зная и не понимая то, что дадут взамен дети, рожденные нами и живущие с нами. Наши дети.

Ведь вы не знаете счастья иметь собственных детей: для вас счастье — лишь ваши успехи в работе. А другого вы и не знаете — потому что лишены его начисто. И оттого не знаете, что эти два счастья — разные, и одно ни в чем не заменит другое.

Как не знала я, споря с Лалом. Я боялась: полная отрезанность от Земли, отсутствие какого-либо опыта. Я колебалась.

Лал погиб. И тогда Дан сумел — с огромным трудом — убедить меня все же стать матерью.

Я стала ей там, далеко, невероятно далеко от Земли. Потому что, действительно, это было возможно только там: здесь, на Земле, первая же попытка стать матерью была немедленно пресечена самым безжалостным образом.

Я родила детей и растила их вместе с Даном. Сейчас я уже не представляю, как могла бы я жить без этого.

Многие из тех, кто видел наших детей, пожелали того же. Их пытались отпугнуть, показав оборотную сторону — горе, которое может принести это: все видели, как хоронили мы нашего Малыша. Чтобы люди подумали: нет этого счастья, зато нет и этого горя. Гнусная глупость: думать так! Тогда будьте последовательны — идите дальше: прекратите заниматься наукой, чтобы не знать неудач; перестаньте чувствовать, чтобы не знать огорчений — умрите!

… «Что сказать им еще — так, чтобы никто не мог остаться равнодушным? Какие слова? А какие слова зажгли меня?» И в памяти снова день, когда ребенок — еще не ее собственный — появился у нее на руках; Ева говорит: «Ты хочешь дать ему свою грудь».

И еще то, что она сказала, прощаясь с ними: «Я показала — это главное». Показать!!! Немедленно! Сейчас! Всем!

Она не готовилась сегодня выступать. Просто почувствовала, что хочет говорить — сейчас, сию минуту. А надо было подготовиться: если бы мысль — показать — пришла ей в голову своевременно, она собрала бы всех матерей — уже ставших и будущих — здесь. Но: разве сейчас поздно?!

Не прерывая выступления, она написала записку, вызвала Лейли. Увидела, как Лейли и сидящая рядом с ней Рита начали беззвучно шептать, не снимая пальцы с радиобраслетов: в эфир ушел клич всеобщего сбора материнского воинства.

Подобного никогда никто из ныне живущих на Земле не видел: через все двери, открытые настежь, в Зал Конгрессов непрерывно входили женщины. Они шли и шли, гордо демонстрируя животы, в которых зрела жизнь. Рядом со многими шли мужчины, отцы будущих детей, держа своих жен за руку.

Десять малышей — всего десять пока — на руках у матери или отца. Марк — самый старший, самый большой — у Лейли: сидит, обняв ее ручонкой за шею. И Милан шел — рядом с Ритой, осторожно, но крепко держа сына. Непримиримость его взгляда, с которым на мгновение встретился Йорг, была страшней только что принятого сообщения, что он усиленно что-то разыскивает в архиве Института генетики.

Страшное шествие — способное раздавить, смести все, что защищал Йорг, с ужасом смотревший, как засветились улыбками подавляющее большинство лиц.

Дети, совсем маленькие — такие, каких мало кто видел. Трогательно крошечные, будящие чувства, которые продолжали таиться в глубине души, так и не умершие, не исчезнувшие навсегда.

Они заполнили сцену Зала.

Кажется, все рухнуло. Сейчас произойдет разгром! Если не случится чудо. Какое?

На какое чудо можно было еще надеяться? Но: чудеса ведь бывают. Несомненно!

Во всяком случае, именно чудом показался Йоргу, оглушенному и раздавленному, неожиданно зазвучавший голос Арга. Когда он попросил слово, когда появился на возвышении — Йорг не видел, не мог вспомнить. Но то, что Арг, взгляды которого были слишком хорошо ему известны, который стоял где-то в середине между ним и Даном, еще мог помочь сохранить многое, Йорг как-то судорожно осознал сразу же. Прежний, уверенно непроницаемый, вид вернулся к нему: растерянность его не успел никто заметить.

«Вот — чудо!», — думал он, глядя на Арга.

— Пора перейти от слов к делу, — как почти всегда, начал Арг свою речь. Во всем Зале он казался самым спокойным, уверенным в том, что знает, что делать. Странно: он стоит впереди сидящих на сцене беременных женщин и горстки матерей с детьми, как бы говоря от их имени — но вся надежда Йорга сейчас на него.

— Пора перейти от слов к делу, — повторил Арг. И спокойно, размеренно стал излагать программу действий.

— Дети — это прекрасно! Они должны жить среди нас. Стоит познакомиться с ними, чтобы не требовалось больше доказательств этого.

Итак: люди вольны определять для себя, давать ли самим жизнь ребенку и растить его. Это должно стать нормой, но — нельзя требовать от всех.

«Так!», — отметил Йорг.

— Многое из того, что было открыто Лалом — что сообщил нам мой учитель Дан — должно быть воплощено в жизнь. Вопрос — не в принципиальной необходимости этого, а в способах и сроках его осуществления.

«Так, так!», — снова отметил Йорг.

— Вопрос лишь в том: как и когда? Нам необходимо все это как следует обдумать, прежде чем мы приступим. Практическая сторона дела в настоящий момент волнует меня больше всего. Не принципиальная: хотя я не считаю, что понял уже все до конца, но сомневаюсь, что мой учитель Дан мог ошибиться. Особенно — перед лицом столь убедительных аргументов! — Арг протянул руки и поманил к себе Марка: тот охотно пошел к нему. И дальше Арг говорил, держа его на руках.

— Так вот: дети — это очевидная необходимость; а раз мы сами будем растить их, то ясно — никакая отбраковка не будет возможна. Она исчезнет. Может быть, даже с завтрашнего дня — сразу, как только мы решим это.

«Да», — с горечью подумал Йорг.

— Более сложен вопрос с теми, кто уже является «неполноценными». Эта сторона проблемы, даже по признанию моего учителя Дана, является самой болезненной. Пути ее решения далеко еще не ясны.

«Вот оно — твое «но»! Наконец-то!»

Арг направился по уже проложенному руслу, которое и считал наиболее приемлемым Йорг. Еще раз кратко перечислил наиболее крупные из современных задач и перешел к главной из них: подготовке заселения Земли-2.

— Мы не можем законсервировать начатую работу, на которую потребуется еще десять лет, — это обойдется нам неимоверно дорого. С другой стороны — мы не можем приступить к немедленному созданию СНН, не прекратив начатую подготовку: и то и другое одновременно нам не под силу.

Я вижу практический выход в другом: пути постепенного перехода к необходимым преобразованиям. Не откладывая, должна быть ликвидирована отбраковка и утверждена свобода рождения детей, а с созданием СНН я предлагаю подождать до отлета поселенцев на Землю-2.

Но, в таком случае, мы не сможем обеспечить здоровье и долголетие множества людей, не продолжая использовать хирургический ремонт. Временно мы должны его сохранить. Я понимаю: он бесчеловечен. Но он пока необходим: мы должны пойти на это. Пусть то будет последней жертвой прогрессу.

«Кровавая жертва!», — подумал Дан, все более настороженно вслушиваясь в слова Арга.

— Донорство мозга может быть ликвидировано хоть сейчас.

«Ладно!», — сказал про себя Йорг: предыдущие предложения Арга были куда важнее.

— Группа подопытных должна быть ликвидирована немедленно, — голос Арга звучал твердо. — Абсолютно недопустимо использовать людей как подопытных животных!

«Ну, это мы посмотрим: если упор будет делаться на практическую необходимость, то не раз удастся добиться возможности проведения опытов на этих олигофренах».

— С гуриями вопрос тоже решается не столь просто. Я думаю, пока не стоит трогать и их. Конечно, следует существенно изменить их положение, предоставив им право на отказ в случае нежелания контакта. Остальное я не считаю возможным менять — пока, по крайней мере.

Особый вопрос о воспроизводстве и связанном с ним. Едва ли сразу же необходимое количество женщин решится стать матерями, а человечество не может нормально существовать, не поддерживая на нужном уровне рождаемость детей: поэтому какое-то время воспроизводство должно еще обеспечиваться с помощь уже существующих рожениц. Необходимо только, чтобы эта часть воспроизводства проводилась с помощью оптимального подбора.

…«Оптимального подбора»? Кто будет вести — этот подбор? Они — генетики: Совет воспроизводства, Институт генетики. Ай да Арг: они — остаются! Вот он — рубеж! Дальше отступать не придется. Далеко, ох как далеко вынуждены будут, все же, они отступить.

Но — ничего! Главное, что все существующее не уничтожается разом. Что-то, все же, сохраняется, и главное — Совет воспроизводства. То, что предлагал Арг имело шансы быть принятым: вряд ли Дан добьется большего, даже если потребует. А им самим — ни в коем случае нельзя голосовать против Арга, неразумно: большинства теперь явно не набрать. Лучше уж — Арг наверняка.

Да: лучше! Отступить бывает и выгоднее. Иногда. Тогда на тебя начнут работать любые неудачи, мелкие противоречия, груз привычек — не ты будешь отвечать за все! Именно на это и рассчитывал Йорг, отнюдь не собиравшийся отступать навсегда.

… - Оптимальный подбор уже не будет обходиться слишком дорого, так как всё увеличивающаяся часть потомства будет появляться на свет от настоящих родителей. Сочетание того и другого, возможно, обеспечит неувеличение количества малоспособных детей. По крайней мере, на то время, пока мы не сумеем добиться ощутимых результатов по исправлению их отставания в развитии.

Эта речь, самая короткая из прозвучавших во время дискуссии, заканчивалась предложением прекратить ее и перейти к принятию решения.

 

70

Даже частичное использование «неполноценных» — недопустимо: все — или ничего! Но предварительный анализ общественного мнения показал, что на ощутимое большинство опереться не удастся. Значит, победа программы Арга: неполной, половинчатой?

В голове Дана проносились все перипетии дискуссии, начиная с суда над Ги. Его, Дана, речь и выступления, последовавшие за ней — размывающие то, что предлагал он.

Казалось, решительные действия Дзина смогут смести Совет воспроизводства, привести к полной победе — даже Дзин и он сам поверили на какое-то мгновение в это. Но ничего подобного не случилось: защитные аргументы Йорга еще показались убедительными большинству. Он опять ожидал затяжной упорной борьбы за каждый небольшой шажок. И вдруг — Эя наносит сокрушительный удар!

Эя! До сих пор она держалась как-то в тени, сзади него. Уже второй раз потрясает она его пониманием, недоступным ему. Одного и того же.

Первый раз — при полете к Земле-2: оба они слушали Лала, но лишь она разглядела в его рассказе то, что в первую очередь сможет стать надежной преградой существованию «неполноценных».

И теперь тоже — точно определила момент применения их главного оружия — вида детей.

Эя — Мама! Всплыли в памяти почти забытые, малопонятные когда-то слова: «Ave Maria!» — Лал смотрел на Эю, впервые державшую на руках ребенка.

Матери! Они стояли за ней, каждая держала на руках своего ребенка. Остальные еще несли будущую жизнь в себе. Это была сила: мощная, неодолимая. Мадонны-богоматери: Исиды с Горами, Майи с Гаутамами, Марии с Иисусами — им поклонялись, их почитали когда-то. Они сохранили в себе силу, считавшуюся божественной.

Но был предел и их силе. Человечество еще не созрело — чтобы полностью принять одно и отринуть другое. Оба: и он и Йорг стояли на противоположных полюсах с немногочисленным количеством полных сторонников.

Значит — еще невозможно сказать, как Бранд: «Все — или ничего!» — потому что люди еще не пойдут за тобой. Вспомни: Бранд погиб в лавине с одной лишь Герд.

Что ж: придется, видимо, смириться. Программа Арга послужит временной ступенькой — полный поворот начнется с созданием СНН после отлета поселенцев на Землю-2.

Но будет ли все, как представляется сейчас? Дан вспомнил то, что когда-то сказал Лал, и на что он тогда не обратил особого внимания: первые признаки разделения человечества по уровню способностей появились еще до полного утверждения строя, основанного на полном социальном равенстве. Небольшое количество людей в условиях начавшегося массового использования роботов и сильного повышения требований к интеллектуальному труду было вообще освобождено, вернее — отстранено, от всякого труда.

Жизнь не состоит только из последовательного развития того, что уже существовало раньше. Нет. Появляются принципиально новые, вытекающие из старых, но разительно от них отличающиеся явления и заслоняют собой старые, не решенные до конца проблемы, выдвигая на первый план совершенно иные. Ведь надо дожить до того времени, когда они приступят к окончательным преобразованиям — после отлета поселенцев на Землю-2.

И вдруг сердце резануло: ведь среди них будет и его Сын! И желанный день показался страшным.

Совет воспроизводства, со своей стороны, тоже поначалу отказался поддержать программу Арга. Настроение было решительным: никто не собирался отступать. Предложение Йорга голосовать за эту программу было встречено резко враждебно: ни в коем случае! Только сохранение существующего: каждому свое. Голосовать исключительно за это — и посмотрим, кто еще победит! Далеко не все поддержат Дана, голоса могут разделиться поровну: тогда удастся возобновить дискуссию, продолжить борьбу.

Йорг убеждал не делать это: шансы на победу после выступления Эи — чересчур сомнительны. Показ детей подействовал слишком сильно: он это видел тогда. Кроме того, это подтверждали сообщения тех, кто попрежнему пытался вести контрпропаганду.

— Общественное мнение в подавляющем большинстве не в нашу пользу. Мы рискуем потерять все: необходимо, пока не поздно, воспользоваться программой Арга. Иначе снесет все существующее: как цунами.

И почти добился своего. Но незначительное меньшинство — в основном молодых, группировавшихся когда-то вокруг Милана — отказались последовать его предложению. Они поставили на голосование сохранение всего: воспроизводства исключительно с помощь генетического подбора и прежнего использования неполноценных — за счет продолжения отбраковки.

И сразу же после всемирного голосования, в результате которого программа Арга набрала подавляющее количество голосов, они вдруг потребовали вернуться к разбору обвинения, предъявленного Ги. Вне зависимости от того, что взгляды, толкнувшие его на самовольные действия, признаны сейчас большинством, в то врем они таковыми не были: действия Ги по своему характеру являлись преступлением и не могут не продолжать им считаться. Причем — тяжелейшим преступлением. Выступавший повторил требование всеобщего бойкота для Ги, о котором, казалось, уже все забыли.

Но на следующий день с протестом против обвинения Ги выступил Йорг:

— В настоящее время оно уже лишено всякого смысла. Рядом с тем, что только что произошло, преступление спасателя Ги — пустяк, о котором уже даже смешно вспоминать! — Йорг слишком хорошо понимал, что суд над Ги только придаст тому излишне героический ореол.

Голосованием обвинение с Ги было немедленно снято. А он, казалось, был этим расстроен. Огорчение его выглядело даже немного детским.

— Эх, не захотели тебя распять за веру в святые идеалы, — подтрунивал над ним Ли, для которого чувства Ги были как открытая книга. — Но ты у нас и так — бунтарь и герой!

— А! — Ги махнул рукой.

Не Ги — другой беспокоил Йорга. Милан — бывший ученик! Правда, он сдержал данное им обещание и, насколько знал его Йорг, и дальше не был способен нарушить его. Даже не принимал открытое участие в дискуссии, молчал — а ведь он знал один то, что, будучи открыто другим, могло сразу сокрушить все — никакой Арг уже не помог бы.

Но продолжая молчать, действовал. Йорг знал абсолютно все, чем занимается он в архиве Института генетики. Было организовано непрерывное наблюдение за ним, велась запись всего, что он просматривал и переписывал в свой архив.

Казалось, он нарочно занимался этим в самом Институте вместо того, чтобы взять материалы из Центрального архива — об этом бы никто не знал. Не имея возможности общаться с Йоргом, с которым лишь пару раз столкнулся в Институте, и который, как все, старательно не глядел в его сторону, Милан будто задал ему вопрос и требовал ответа.

Но усилия его ни к чему не приводили. Смутный, еле заметный след чего-то похожего на то, что он искал — разработки темы увеличения доли максимально талантливых в потомстве. Как во время поисков каких-либо материалов по исправлению — одна единственная незаконченная работа, его бывшего друга — аспиранта, то ли опять внезапно оборванная, то ли на самом деле представляющая разработку совсем другой темы, где объект поисков Милана был случайным, побочным результатом, на который не обратили внимание. Сколько он ни бился, найти больше ничего не мог. И прекратил бесполезные поиски.

«Так-то!», думал Йорг, узнав, что Милан больше не появляется в Институте. «Ты не там искал, мой бывший любимый ученик».

Не там! А то, что искал Милан, было самой главной из работ самого Йорга. Почти никто не знал о ней. Материалы — все без исключения: разработки, наброски, результаты — Йорг хранил только в своем архиве. Он неприкосновенен: ключом к нему является неповторимый рисунок кожи на его пальцах.

Там, в его архиве, немало. Весьма! Но еще недостаточно, чтобы во всеуслышание заявить о своем открытии, которое сразу поставило бы его на один уровень с Даном, дало ту же силу и авторитет, звание академика и — раньше — право на вторую жизнь: он явился бы обновленным — полным сил продолжить борьбу за то, каким должно стать человечество.

Но теперь все это — тайна тайн! Ни одна живая душа не должна знать после этого расследования, проведенного ренегатом Дзином: все может тогда обрушиться окончательно. «Да, именно так!» — звучало где-то в глубине сознания. Все же, он понимал много больше остальных своих единомышленников.

Все, чего он достиг, надежно спрятано: Милан делал тщетные попытки. Милан! Который когда-то тревожил и в то же время восхищал его своей неуемной, страстной решимостью. Если оказалось, что даже ему нельзя было верить, то кому еще можно верить до конца? Никому!

Тот безумный порыв, заставивший его раз в жизни проговориться, открыть заветное, хранимое в глубочайшей тайне — не повторится. Он никому не покажет, не передаст бесценный материал. Тем более — Милану, которого когда-то мечтал привлечь к этой работе: его одного!