К вечеру следующего дня доктор распрощался с нами, оставив Марию почти здоровой; он прописал ей необходимый, для предупреждения припадков режим и обещал навещать ее почаще. Услыхав, что опасность миновала, я испытал невыразимое облегчение, а к Майну проникся еще большей любовью за обещание быстро вылечить Марию. Как только врач и мой отец, пожелавший немного проводить его верхом, отправились в путь, я зашел в комнату Марин. Она переплетала косы, смотрясь в зеркало, которое Эмма держала перед ней на подушке. Мария, зардевшись, отстранила зеркало и сказала:

– Больным незачем прихорашиваться, правда? Хотя я ведь уже здорова. Надеюсь, тебе не придется больше совершать такой опасный путь, как прошлой ночью.

– Да никакой опасности и не было, – возразил я.

– А река, а река?! Чего только не могло случиться с тобой из-за меля.

– Проехать верхом три лиги! И это ты называешь?…

– Да ты же мог утонуть, по словам доктора. Он был так напуган, что все рассказал, не успев еще осмотреть меня. На обратном пути вы оба должны были ждать два часа, пока спадет вода.

– Доктор на. лошади – это была бы просто умора. А его смирного мула и не сравнить с добрым конем.

– Человек, который живет в домике у перевоза, когда узнал утром твоего коня, поразился, как это всадник не утонул ночью, поджав лошадь в воду, хотя он и кричал ему, что брода не найти. Ах, нет, нет! Ни за что теперь не буду болеть. Доктор сказал тебе, что больше это не повторится?

– Да, – ответил я, – и обещал в ближайшие две недели навещать тебя через день.

– Значит, тебе не придется ездить за ним ночью! Что бы я делала, если?…

– Ты бы очень плакала обо мне, правда? – спросил я улыбаясь.

Она пристально посмотрела на меня, и я добавил:

– Так если мне случится умереть, я моту быть уверен?…

– В чем?…

И, прочитав ответ в моем взгляде, она почти прошептала:

– Всегда, всегда! – и сделала вид, будто рассматривает кружева на подушках.

– А мне надо рассказать тебе одну печальную новость, – продолжала она, помолчав, – такую печальную, что я из-за нее заболела. Ты был в горах… Мама все знает про нас, и вдруг я услыхала, как пана говорит ей, что моя мать умерла от какой-то болезни, я только не расслышала названия; что тебя ждет блестящее будущее, а я… ах, я не уверена, правильно ли поняла… но я как будто не заслуживаю, чтобы ты так ко мне относился…

Из ее померкших глаз скатились по бледным щекам слезы, и она торопливо вытерла их.

– Не говори так, Мария, не думай об этом, – сказал я. – Не надо, умоляю тебя.

– Но если я сама слышала, а потом потеряла сознание… Что же это значит?

– Я прошу тебя… я… я запрещаю тебе говорить так!

Она уронила голову на руку, которую я держал в своих руках, но тут я услышал в соседней комнате шелест платья – это пришла Эмма.

Вечером в час ужина мы с сестрами сидели в столовой, дожидаясь родителей, которые, против обыкновения, запаздывали. Наконец послышались их голоса в гостиной, очевидно, они заканчивали какой-то важный разговор, По сжатым губам и легкой морщинке между бровей я уловил на благородном лице отца следы перенесенной им мучительной нравственной борьбы. Мама была бледна ж даже не пыталась скрыть волнение. Садясь за стол, она оказала мне:

– Я забыла передать, что Хосе приходил сегодня утром и приглашал тебя на охоту, но, узнав о нашей беде, пообещал зайти завтра пораньше. Не знаешь, верно ли, что он выдает замуж одну из дочек?

– Он хотел о чем-то посоветоваться с тобой, – рассеянно заметил отец.

– Вероятно, об охоте на медведя, – ответил я.

– На медведя? Как! Ты охотишься на медведей?

– Да. Это очень интересно, я не раз уже охотился на них вместе с Хосе.

– У меня на родине, – возразил отец, – тебя сочли бы дикарем или героем.

– А между тем охота на медведя не так опасна, как охота на оленей, которой занимаются всегда и везде; ведь тут охотник не рискует при малейшей неосторожности сорваться в пропасть среди скал и водопадов, от него требуется только ловкость и неукоснительная точность прицела.

Лицо отца разгладилось, и, оживившись, он стал вспоминать, как охотятся на Ямайке; оказывается, все его родственники были страстными охотниками, и среди них особенно выделялся своим упорством, ловкостью и отвагой Саломон, о котором он рассказал, уже смеясь, несколько историй.

Встав из-за стола, отец подошел ко мне.

– Маме и мне надо поговорить с тобой, – сказал он. – Приходи ко мне в кабинет.

Когда я вошел, отец писал, сидя спиной к матери, а она устроилась подальше от лампы, в любимом своем кресле.

– Садись, – сказал отец, оторвавшись от работы и взглянув на меня поверх очков в тонкой золотой оправе.

Прошло несколько минут, он аккуратно положил на место счетную книгу, в которой делал записи, пододвинул свой стул к моему и тихо заговорил:

– Я хотел, чтобы твоя мать присутствовала при нашем разговоре, речь идет о деле очень важном, и она держится одного мнения со мной.

Он подошел к двери, приоткрыл ее, выбросил недокуренную сигару и продолжал:

– Вот уже три месяца, как ты с нами, а сеньор А., с которым ты должен поехать в Европу, может отправиться в путь только через два месяца. Подобная задержка, в сущности, не имеет значения: и потому, что нам очень приятно видеть тебя дома после шести лет разлуки, за которыми последуют еще пять, и потому, что я с удовольствием вижу, как охотно ты занимаешься науками даже здесь. Не могу, да и не должен скрывать от тебя, что, зная твой характер и. способности, я возлагаю большие надежды на блестящее завершение твоей карьеры. Тебе известно, что вскоре настанет время, когда семья будет нуждаться в твоей поддержке, особенно после того, как придет мой час.

Помолчав, он заговорил снова:

– Должен сказать, что кое-что в твоем поведении мне не нравится. Тебе нет еще и двадцати, а в этом возрасте безрассудная любовь может погубить все надежды, о которых мы с тобой говорили. Ты любишь Марию, и я, естественно, давно это заметил. К Марии я отношусь почти как к дочери и ничего не мог бы возразить, если бы твой возраст и положение позволяли думать о браке; но пока что это невозможно, да и Мария слишком молода. Однако не только эти препятствия смущают меня, есть еще одно, пожалуй, непреодолимое, и мой долг сказать тебе о нем. Мария может принести тебе, а вместе с тобой и нам страшное несчастье. Доктор Майн почти уверен, что она умрет совсем молодой от той же болезни, от которой погибла ее мать: вчера у нее был эпилептический припадок; болезнь, развиваясь с каждым новым приступом, грозит закончиться самой тяжелой формой эпилепсии – так сказал доктор. Ответь теперь, серьезно обдумав каждое свое слово, на один-единственный вопрос; ответь как человек разумный и порядочный, каким я тебя и считаю; пусть твой ответ не будет продиктован экзальтацией, чуждой твоему характеру, ведь речь идет о твоем будущем и будущем твоей семьи. Ты знаешь мнение врача, мнение, заслуживающее доверия, поскольку высказал его Майн; тебе известна судьба жены Саломона; если мы дадим согласие, готов ли ты жениться на Марии?

– Да, сеньор, – ответил я.

– Ты все выдержишь?

– Все, все!

– Надеюсь, я говорю не только с сыном, но с порядочным человеком, каким я старался воспитать тебя.

Мама закрыла лицо платком. Отец, взволнованный ее слезами, а возможно, и моей решимостью, замолчал, боясь, что голос может изменить ему.

– Ну что ж, – продолжал он, – раз ты воодушевлен столь благородным решением, то должен согласиться, что раньше, чем через пять лет, ты не можешь стать супругом Марии. Не мне говорить об этом, но, полюбив еще ребенком, она любит тебя сейчас так сильно, что повыв для нее бурные переживания вызвали, по словам Майна, первое проявление болезни; следовательно, и твоя и ее любовь нуждается в особой осторожности, и я требую, чтобы ты обещает мне на будущее; ради собственного блага и ради блага Марии, раз ты ее так любишь, выполнять советы доктора. Ты ничего не должен обещать Марии, потому что обещание жениться на ней по истечении назначенного срока невольно сделает ваши отношения более близкими, а этого и надо остерегаться. Думаю, для тебя достаточно одного довода? только так ты можешь спасти Марию, можешь уберечь нас от несчастья потерять ее.

В ответ на все, что мы доверили тебе, – продолжал он, оглянувшись на мою мать, – мы ждем от тебя обещания не говорить Марии о грозящей опасности, не рассказывать ей ничего о нашей сегодняшней беседе. Ты должен также знать о моем отношении к твоей женитьбе в том случае, если болезнь Марии не пройдет и после твоего возвращения на родину… ведь вскоре мы расстаемся на несколько лет: как отец, и твой и Марии, я не смогу одобрить, ваш брак. Теперь, высказав это твердое решение, я считаю нужным сообщить тебе, что Саломон за последние? три года своей жизни создал довольно значительное состояние, которое поручил мне дать в приданое его дочери. Если же она умрет до вступления в брак, капитал этот унаследует ее бабка по материнской линии, живущая в Кингстоуне.

Отец медленно прошелся по комнате. Полагая, что разговор окончен, я встал и собрался уходить. Однако он снова сел и, указав мне на стул, произнес следующие слова:

– Несколько дней назад я получил письмо от сеньора де M. Он просит руки Марии для своего сына Карлоса.

Я не мог скрыть своего изумления. Отец слегка улыбнулся и продолжал:

– Сеньор де М. дает мне две недели для ответа на его предложение, а тем временем они приедут к нам с визитом, как было обещано раньше. Для тебя, после того как мы обо всем уговорились, это не должно иметь значения. Спокойной ночи, – сказал он, ласково положив мне руку на плечо, – желаю удачи в охоте; я постелю шкуру убитого тобой медведя на пол у своей кровати.

– Так и сделаем, – ответил я.

Мама протянула мне руку и, удержав мою, сказала:

– Мы будем ждать тебя пораньше. Будь осторожен!

За последние часы на меня обрушилось столько тревог и неожиданностей, что я с трудом мог дать себе отчет в своем странном и трудном положении.

Марии грозит смерть; в награду за мою любовь она обещана мне в жены ценой ужасной разлуки; обещана при условии, что я буду меньше злобить ее; я вынужден умерить свою непобедимую любовь, любовь, завладевшую всем моим существом, а не то могу увидеть, как отлетаем Мария от земной юдоли, подобно красавицам, мимолетно являвшимся мне в сновидениях; возможно, я буду выглядеть в ее глазах неблагодарным и бесчувственным, ведя себя так, как велит разум и необходимость! Же услышу я больше ее робких признаний; мои губы не посмеют коснуться даже кончика ее косы. Я или смерть, выбор между мною и смертью: приблизиться к Марии хоть на шаг – значит потерять ее. Но оставить ее «рыдать в одиночестве – эта мука была выше моих сил.

Малодушное сердце! Ты оказалось неспособно тайно сгореть в этом огне, хотя знало, что, прорвавшись, огонь сожжет ее… Где она теперь, когда ты уже как бы перестало биться? Теперь, когда дни и годы проплывают надо мной, а я не чувствую собственного сердца?

На рассвете Хуан Анхель, выполняя мой приказ, постучал в дверь.

– Какая погода? – спросил я.

– Плохая, хозяин. Дождь собирается.

– Ладно. Сходи в горы, предупреди Хосе, чтобы не ждал меня сегодня.

Я распахнул окно и пожалел, что отправил негритенка, а тот, насвистывая и напевая песенки, уже подходил к ближней роще.

Со стороны тор дул холодный, порывистый ветер, под его мощным дыханием дрожали розовые кусты, колыхались ивы и сбивались с полета изредка проносившиеся мимо попугаи. Все птицы – краса садов в ясные рассветы – молчали, только стайки куликов кружили над лугами, пеньем приветствуя хмурый зимний день.

Вскоре горные вершины окрылись за серой завесой сплошного дождя, который, приближаясь с нарастающим шумом, уже хлестал по лесам. Через полчаса мутные «бурлящие потоки, прочесывая жнивье,»спускались по склонам противоположного берега, а вздувшаяся река с гневным ревом несла вдаль желтые вздымающиеся волны.