Семь дней подряд солнце проходило над нами свой круг, и самые поздние ночные часы заставали нас за работой. В последний вечер отец, лежа на складной кровати, диктовал мне, а я писал. Часы в гостиной пробили десять; я повторил конец написанной фразы, однако отец дальше диктовать не стал. Решив, что он меня не слышал, я обернулся и увидел, что он спит глубоким сном. Мой отец был человек неутомимый, но на этот раз работа оказалась непосильной и для него. Я уменьшил свет прикрыл окна и двери и, в ожидании, пока он проснется стал прогуливаться по длинной галерее, в конце которой находился кабинет.

Стояла тихая, ясная ночь. Прозрачный темно-синий небосвод сверкал всем блеском своего летнего убранства В черных кронах сейб, которые рядами шли по обе стороны дома и замыкали патио, в ветвях апельсиновых деревьев, дремлющих поодаль, металось несметное множество летучих мышей: нет-нет да слышно было, как скрипнет ветка, вспорхнет испуганная птица или прошелестит ветер.

Белый портик перед домом, открывающий вход в патио, выделялся на фоне темной долины; его капители казалось, достигали высоты бесформенной громады дальних горных хребтов, чьи вершины озарялись молниями гремевшей над Тихим океаном грозы.

«Мария, – думал я, прислушиваясь к шепоту и дыханию спящей природы, – Мария, наверно, заснула, улыбаясь при мысли, что завтра я снова буду рядом с ней…» Но потом! Это «потом» было ужасно: потом наступит разлука.

Мне послышался топот скакавшего по долине коня. Очевидно, это был слуга, которого мы еще четыре дня назад послали в город и ожидали с нетерпением, – он должен был привезти важные письма.

– Камило? – окликнул я, едва всадник подъехал.

– Я, хозяин, – ответил он и, вознеся хвалу господу вручил мне пачку писем. Звон его шпор разбудил отца.

– Что случилось, приятель? – спросил он у слуги.

– Меня отправили еще в двенадцать, хозяин, но Наука разлилась до самого Гуаябо, и пришлось очень задержаться в дороге.

– Ладно, скажи Фелисиане, чтобы тебе дали поесть, и позаботься о коне.

Просмотрев подписи под несколькими письмами и отыскав наконец то, которого ожидал, отец сказал мне:

– Начнем с этого.

Я прочел вслух несколько строк и, дойдя до середины, невольно остановился.

Отец взял письмо, сжав губы и пожирая строчки глазами, дочитал его до конца и бросил на стол со словами:

– Этот человек убил меня! Прочти письмо. Произошло именно то, чего опасалась твоя мать.

Я взял письмо, боясь убедиться в справедливости моих предположений.

– Читай вслух, – добавил отец, прохаживаясь взад и вперед по комнате и утирая пот со лба.

– Теперь уж спасения нет, – сказал он, едва я кончил. – Такая сумма и при таких обстоятельствах!.. Я сам во всем виноват.

Я остановил его и принялся объяснять, каким способом можно, по моему мнению, сделать потерю менее чувствительной.

– Да, верно, – заметил он, несколько успокоившись. – Так и сделаем. Но кто мог это предвидеть! Наверное, я до самой смерти не разучусь доверять людям.

Это была правда: не раз уже за время его коммерческой деятельности отец получал тяжелые уроки. Однажды вечером, когда он был в городе один, без семьи, к, нему в кабинет вошел служащий, которого послал он в Чокоес обменять ценные бумаги на золото для расплаты с иностранными кредиторами. Посланец сказал ему:

– Я пришел попросить у вас денег, чтобы расплатиться за наем мула, а потом пущу себе пулю в лоб. Я играл и спустил все, что вы мне доверили.

– Все, все проиграно? – воскликнул отец.

– Да, сеньор.

– Возьмите в ящике сколько нужно, чтобы уладить дело.

И, позвав слугу, он распорядился:

– Сеньор только что приехал. Скажи, чтобы ему подали ужин.

Но тогда были другие времена. В молодости удары судьбы переносятся легко, без единой жалобы: человек еще верит в будущее. Но удары, полученные на склоне лет, словно нанесены коварным врагом из-за угла – слишком уж короток путь до могилы… И как редко друзья умершего остаются друзьями его вдовы и детей! Сколько таких, кто, сжимая похолодевшую руку несчастного друга, подстерегает его последнее дыхание, чтобы тут же превратиться в палача, мучителя осиротевшей семьи!..

Три часа прошло после разговора, описанного мною по воспоминаниям об этой роковой ночи. Как много таких ночей еще предстояло пережить мне в грядущие годы.

Отец, укладываясь на кровать, стоявшую рядом с моей, сказал:

– Мы должны по возможности скрыть все, что случилось, от твоей матери. Кроме того, необходимо отложить на день наше возвращение.

Отец всегда говорил, что спокойный сон служит ему утешением во всех горестях жизни; и все же, когда вскоре после обращенных ко мне слов он заснул, я почувствовал в его мирном сне такую бесстрашную покорность судьбе, в его спокойствии такое достоинство, что долго не мог отвести от него глаз.

Еще не рассвело, но я вышел из дома, надеясь умерить на свежем воздухе лихорадочное волнение, снедавшее меня всю бессонную ночь. Только крики кардиналов и гуачарак в ближнем лесу предвещали зарю; природа словно ленилась просыпаться. С первыми лучами солнца засуетились птицы в платановых рощах; голуби парочками разлетелись по лугам; загалдели стайки попугаев, перекрикивая шум бурного водопада; с цветущих крон деревьев, затеняющих плантации какао, в медлительном, плавном полете поднялись серые цапли.

Больше никогда не суждено мне слушать это пение, вдыхать благоухание цветов, созерцать напоенную светом даль, как в веселые дни детства или прекрасную пору юности: чужие люди живут в моем родном доме!

День уже клонился к вечеру, когда мы с отцом стали подниматься по зеленому пологому склону, возвращаясь домой в горы. Табуны кобыл, которые паслись на обочинах дороги, испуганно фыркая, уступали нам путь, а кулики взлетали из прибрежных кустов, словно пытаясь напугать нас своим криком и резкими взмахами крыльев.

Мы уже ясно видели западную сторону галереи, где собралась, поджидая нас, вся семья; отец снова напомнил мне, что необходимо скрыть причину нашего запоздания и держаться спокойно.