В те времена в Чоко было множество золотых приисков. Принимая во внимание примитивные способы эксплуатации, добыча золота считалась весьма значительной. На эти работы хозяева посылали партии рабов. Большая часть заграничных товаров, потреблявшихся в Кауке, а также и те, что предназначались для продажи в Чоко, переправлялась по реке Атрато. Рынки Кингстоуна и Картахены постоянно посещались коммерсантами-импортерами. В Турбо были построены склады.

Таким образом, нетрудно понять, как мудро выбрал Сардик место для своего уединенного пристанища; он совершал комиссионные сделки с негоциантами; скупал золото, выменивал у прибрежных жителей черепаховые панцири, кокосы, меха, какао и каучук на соль, спиртное, порох, оружие и дешевые безделушки. Все эти дела, не говоря уже о его занятиях сельским хозяйством, были достаточно выгодны, чтобы он мог тешить себя надеждой вернуться богачом в родную страну, откуда приехал нищим. Немалую поддержку оказывал ему брат Томас, поселившийся на Кубе, капитан работоргового судна.

Бригантина, выгрузив товары, привезенные из Африки, и те, что взяла на борт в порту Гаваны, приняла в трюм местные продукты, заготовленные Уильямом в течение нескольких месяцев. Слуги контрабандистов, соблюдая величайшую осторожность, проделали все за две ночи, и капитан собрался в обратный путь.

Этот грубый человек, столь безжалостный с товарищами Най, к ней самой стал относиться более почтительно с того дня, когда, замахнувшись на несчастную рабыню бичом, увидел ее без чувств у своих ног. Най поняла, что капитан готовится к отплытию, и не могла сдержать стонов и рыданий при мысли, что человек этот скоро вновь увидит берега Африки, откуда силой увез ее. Она упала перед ним на колени, целовала ему ноги и, в помрачении ума думая, что он может понять ее, молила:

– Не оставляй меня здесь, я стану твоей рабой, мы разыщем Синара, и у тебя будет двое рабов… Ты – белый, ты плаваешь по морям, ты узнаешь, где Синар, и мы сможем найти его… Мы поклоняемся тому же богу, что и ты, и будем верны тебе, только никогда не разлучай нас.

Най была прекрасна в своем скорбном исступлении. Капитан молча смотрел на нее, на губах у него появилась кривая усмешка, которую не могла скрыть даже густая рыжая борода, по лицу пробежала зловещая тень, а глаза засветились, словно глаза шакала, обхаживающего самку. Наконец, взяв ее за руку и прижав к груди, он объяснил знаками, что, если она будет любить его, они уедут вместе. Най гордо, словно королева, выпрямилась и, повернувшись спиной к ирландцу, вышла в соседнюю комнату. Там ее встретила испуганная Габриэла и, знаком приказав молчать, увела с собой. Она объяснила, что Най поступила хорошо, и обещала нежно любить ее, указав на небо и на распятие. Каково же было ее удивление, когда Най упала на колени перед распятием, словно молила бога дать ей то, в чем отказывают люди.

Прошло полгода. Най понемногу начинала понимать испанскую речь благодаря настойчивости Габриэлы, обучавшей ее своему языку. Габриэла узнала, как произошло обращение африканки, и то, что удалось ей понять из рассказов Най, еще больше расположило ее к несчастной женщине. А на глазах дочери Магмау почти никогда не высыхали слезы: стоило ей услышать пение американской птицы, напоминающей птицу ее родины, или увидеть цветок, похожий на те, что растут в лесах Гамбии, как снова раздавались рыдания. Во время кратких отлучек ирландца Габриэла разрешала Най ночевать у себя в комнате и часто слышала, как та звала во сне отца или мужа.

Когда Най прощалась с каждым из товарищей по несчастью, сердце у бедной рабыни разрывалось, и вот наконец настал день прощания с последним. Ее не продавали и обращались с ней не так жестоко, как с другими, но не потому, что ее любила и оберегала хозяйка, а потому, что бедняжка Най ждала ребенка, и хозяин надеялся продать ее выгоднее, после того как она родит. Алчный контрабандист торговал кровью вождей.

Най решила, что никогда дитя Синара не будет рабом.

Однажды, когда Габриэла рассказывала ей о небесах она спросила с откровенностью дикарки:

– А если дети рабов умирают крещеными, они могут. стать ангелами?

Креолка догадалась о страшном замысле Най и решилась рассказать ей, что в этой стране ее сын может стать свободным, когда ему исполнится восемнадцать лет.

Най только жалобно воскликнула:

– Восемнадцать лет!

Через два месяца она родила сына и попросила сразу же крестить его. Едва она впервые поцеловала своего младенца, как поняла, что бог послал ей утешение. Она стала матерью сына Синара: сердце ее исполнилось гордости и на губах снова расцвела улыбка, казалось, сбежавшая с ее лица навсегда.

В это время у Сардика остановился на отдых перед нелегким плаванием по Атрато молодой англичанин, возвращавшийся с Антильских островов в горные края Новой Гранады. Вместе с ним приехала прелестная трехлетняя девчурка, он, по-видимому, очень любил ее. Это были мой отец и Эстер, которая только начинала привыкать к своему новому имени Мария.

Най поняла, что у девочки нет матери, и. почувствовала к ней особенно нежную любовь. Мой отец сначала боялся доверять ребенка негритянке, хотя Мария оживлялась, только сидя на руках у рабыни или играя с ее сыном. Но Габриэла успокоила отца, рассказав все, что знала о дочери Магмау, и рассказ этот тронул сердце чужестранца. Он сразу понял, какую неосторожность совершила жена Сардика, сообщив ему, когда привезли африканку в Новую Гранаду. Дело в том, что с 1821 года законы страны запретили ввоз рабов: значит, и Най, и ее сын были свободными людьми. Однако он и вида не подал, будто заметил ошибку Габриэлы, и решил, выждав удобный случай, попросить Уильяма продать ему Най.

Тем временем в доме Сардика появился некий североамериканец. Он возвращался на родину, продав в Ситара привезенный им груз муки, и для продолжения своего пути поджидал прибытия в порт судов из Картахены, на которых должны были также прийти товары для моего отца. Най сразу понравилась этому янки, и он сказал за обедом Уильяму, что хотел бы увезти с собой хорошую рабыню в подарок жене. Ему предложили Най, и американец, проторговавшись целый час, вручил ирландцу за рабыню сто пятьдесят золотых кастельяно.

Най узнала от Габриэлы, что она продана, а жалкая кучка золота, которую белые взвешивали у нее на глазах, и была назначенной за нее платой. Она лишь горько усмехнулась при мысли, что ее выменяли на горсть золота. Габриэла не скрыла, что в той стране, куда увезут Най, сын ее будет рабом.

Най ничем не выдала себя, но вечером, перед заходом солнца, когда мой отец, держа за ручку Марию, гулял по берегу моря, она подошла к нему, прижимая к груди своего сына. Лицо рабыни выражало такую скорбь и такой неистовый гнев, что отец мой был потрясен. Упав перед ним на колени, она сказала на ломаном испанском языке:

– Я знаю, в той стране, куда меня увозят, мой сын будет рабом. Если ты не хочешь, чтобы я задушила его этой же ночью, купи меня – и я всю жизнь буду служить тебе и любить твою дочь.

Отец все уладил при помощи денег. Подписав с американцем новую купчую на весьма выгодных для того условиях, отец приписал к контракту несколько строк и протянул бумагу Габриэле, чтобы та прочла ее вслух для Най. В добавлении к купчей он отказывался от права собственности на Най и ее сына.

Янки, пораженный поступком англичанина, спросил:

– Не могу понять вашего поведения. Что выиграет эта негритянка, если станет свободной?

– Дело в том, – отвечал отец, – что мне нужна не рабыня, а няня, которая будет любить мою малютку.

И, посадив Марию на стол, за которым только что писал, он помог ей вручить бумагу Най, а сам сказал жене Синара такие слова:

– Храни это всегда. Ты свободна и решай сама, хочешь ли ты остаться здесь или уехать и поселиться вместе с моей женой и детьми в том прекрасном краю, где все мы живем.

Най приняла вольную из рук Марии и, подняв девочку на руки, осыпала ее поцелуями. Потом взяла руку моего отца, прикоснулась к ней губами и, рыдая, поднесла ее к губам своего сына.

Так появились в доме моих родителей Фелисиана и Хуан Анхель.

Через три месяца Фелисиана снова похорошела и, примирившись, насколько возможно, со своей участью, жила уже вместе с нами. Мама ее полюбила и всегда относилась к ней с особой сердечностью и уважением.

Последнее время из-за своей болезни и потому, что она сама об этом попросила, Фелисиана жила в Санта-Р. и присматривала за садом и молочной фермой. Но самым любимым ее занятием было принимать отца и меня, когда мы приезжали с гор на равнину.

Еще детьми мы с Марией, бывало, в благодарность за любовь и доброту Фелисианы, ласкаясь, называли ее Най, но вскоре мы заметили, что звук этого имени вызывает в ней печаль. Однажды, сидя вечером у моей кроватки, она рассказала мне какую-то из своих фантастических сказок, а потом надолго умолкла, и мне показалось, что она плачет.

– О чем ты плачешь? – спросил я.

– Когда ты станешь мужчиной, – ласково и нежно проговорила она, – ты будешь много путешествовать и возьмешь с собой меня и Хуана Анхеля, правда?

– Да, да, – отвечал я с восторгом. – И мы поедем в страну, где живут прекрасные принцессы из твоих сказок… ты мне их покажешь… А как называется эта страна?

– Африка, – сказала Най.

Той ночью мне снились золотые дворцы и звуки волшебной музыки.