Михаил открыл глаза, когда забрезжил рассвет. Было прохладно. Всё тело ныло от боли. Сильно хотелось есть, но больше всего пить, потому что в горле пересохло.

Возле него летали десятки голодных злых комаров; другие уже наслаждались его кровью. Как же ему хотелось их всех отогнать, а лучше всего перебить долбанных кровопийц. Раздавить каждого, кто хоть чуточку испил его крови. Как они ему надоели. Почему у них нет ни капли жалости к нему? У него слишком быстро росла ненависть к этим глупым насекомым.

От бессильной злобы он издал нечеловеческий вопль, больше напоминающий рёв раненного зверя, надеясь вспугнуть их. Но лишь некоторые взлетели на миг, возможно, чтобы убедиться, не грозит ли им опасность, а самые смелые, вернее, уже допивающие его кровь комары даже не шелохнулись, решив наверное, что незачем прекращать пиршество, если тревога всё равно ложная, без настоящей угрозы.

Михаил терпел маленьких вампирёнышей, уходя в собственные мысли под переливчатую музыку птичьего пения.

Он потерял счёт времени, поэтому не знал, сколько его прошло с того момента, когда он пришёл в себя. Может полчаса, а возможно, и все два часа. А утро в этом крае просыпалось с прекрасным настроением, солнце словно предлагало себя целиком: «Берите-берите моё тепло – это вам».

Михаил увидел вдали приближающуюся телегу, запряжённую каурой лошадью. Когда телега оказалась рядом с ним, он стал, звать на помощь. Человек, правивший лошадью, наверное, дремал, склонив голову, полагая, что животное, зная дорогу, само приведёт его куда надо, или просто углубился в свои размышления и поэтому не заметил Михаила.

Пенсионер вздрогнул, растерянно оглядываясь по сторонам, пока не наткнулся глазами на взывавшего о помощи обнажённого до пояса Михаила. Старик натянул вожжи, произнеся: «Тр-р-р-р». Лошадь повиновалась, при этом недовольно фыркнув. Он слез с телеги, дивясь произошедшему, и что-то вполголоса бормоча, не исключено, что о привязанном к дереву блондине, и наконец, семеня, не по-стариковски быстро направился к Михаилу.

Подбегая к человеку, попавшему в беду, сельский пенсионер причитал:

– Какая же зараза с тобой это сделала? Что же творится на этом белом свете? Кто с тобой так поступил?

Еле справившись с тугими узлами, он освободил блондина и вовремя успел поддержать обессиленного Михаила. И, обнаружив доселе незамеченную, до боли знакомую свастику, ахнул: «Ироды. Нелюди. Неужто они вновь появились в наших краях? Старик не знал, что кроме давнишних нацистов были еще и другие.

Кряхтя и ругая на чём свет стоит злодеев (или злодея), что обошлись так с этим молодым человеком, пенсионер дотащил на себе ослабевшего Михаила, который всё время что-то стонал до телеги. Старик его затащил в телегу со старыми с помятыми бидонами. «Фу. Худенький, а тяжёлый». И запрыгнув на своё седалище, крикнул: «Ну, пошёл, милый. Давай-давай, Соколушка. Покажи, на что ты способен...»

* * *

Пенсионер быстро доехал до своего дома. С улицы громко позвал жену. Она вышла на его зов в переднике.

– Поди сюда. Шибче давай.

Она поспешила, спрашивая:

– Что случилось?

– Помощь твоя нужна. Опосля всё узнаешь.

Подойдя, его жена увидела лежащего в телеге молодого человека с приоткрытыми красивыми глазами. По его виду была видно, что он слишком слаб.

– Батюшки, – возмутилась она, глядя на рисунок, сделанный чем-то острым. – Кто это с ним так? Откуда он? Где ты его откопал?

– Я же тебе сказал, потом узнаешь. Лучше помоги, бери за другую руку. Его надо в дом внести.

Они с трудом вытащили его из повозки при этом, стараясь не причинить ему боль.

– Надо же, надо же такому случиться. Бедненький, – говорила пожилая женщина, помогая мужу нести на плече Михаила.

Михаила уложили на диван шестидесятых. Жена молоковоза, Софья Владимировна, раньше работавшая в сельской больнице, обработала спиртом порезы и смазала раны на лице какой-то мазью. Затем удалилась из прохладной комнаты.

* * *

«Спасённый» проснулся. Он не знал, сколько времени пребывал в царстве Морфея, но сны ему точно не снились, вернее, он их не помнил. Когда он, после ухода милой пожилой женщины, закрыл глаза, несмотря на то, что сильно хотелось есть, его разом потащили из реального мира в мир видений, где почему-то на этот раз было всё вокруг темно и пустынно. А так хотелось, чтоб там включили «лампочку», и проглядеть каталог с чудесными снами.

Он посмотрел на белый-пребелый потолок, потом обвёл взглядом комнату, наверно, служащую спальной; тут стояли у стен две железные прибранные кровати со стопкой уменьшающихся подушек в снежных тонах. Рядом с ними тумбочки цвета каштана, на которых были обычные светильники. На стенах висели две тканые картины, изображающие лошадей у водопоя, и десяток разных фотографий, где запечатлены были хозяева этого дома и, возможно, родные им люди.

Михаил с трудом поднялся, опустил босые ноги на палас. Посидел немного, глядя на старые чёрно-белые фотографии, подумал. (На них все улыбались, это ему показалось даже странным, ведь обычно, сколько он не видел фотографий давних лет, то всегда лица снимавшихся были серьёзны или холодны.) Приподнялся. Пошёл к выходу. За белыми занавесками была большая комната такого же цвета. Но в ней царила современность, начиная с телевизора и заканчивая мягкой мебелью и всякими интересными сувенирами.

Увидев трельяж, приблизился к нему. Стал смотреть на себя. Волосы грязные и обрезанные – уже другой человек. Лицо слегка вспухшее. А на теле... Он закрыл глаза. «Это тебе на долгую память». Секунду спустя открыл их – метка, «подарок» фашиста. Михаил от злости и одновременно от безысходности сжал кулаки, отчего ногти больно впились в кожу. Теперь этот знак всё время будет напоминать о случившемся – бесить. Теперь из-за него будет стыдно раздеться. Что заподозрят люди, увидев его? Конечно, недоброе. И не будешь же им постоянно объяснять, как он его получил, да кто ему поверит? И захочется ли ему перед ними оправдываться, возвращаться в тот злосчастный день? Зачем это надо? Что это даст? Или хотя бы, когда он снимет (или ему снимут) одежду перед сексом, что подумает партнёрша? Как она на свастику отреагирует? (Михаил учитывает, что может и не сбудется это, ведь он настроен скоро совершить суицид, но всё же мало ли что, всякое в жизни бывает.) Что говорить о других? Когда он сам уже подумывает, как от неё избавиться и не хочет смотреть на это безобразие. Теперь ему самому придётся избегать этого «подарка» и не оголять тело, лишь бы не вспоминать о нём.

Михаил сокрушённо отвёл взгляд от отражения и прошёл дальше.

Прихожая такая же чистенькая и ухоженная. Слева маленькая кухня, откуда чувствовались манящие запахи какого-то блюда и пирожков, – справа – закрытая дверь, наверно, за ней находилась кладовка.

Михаил отодвинул цветастую занавеску и выглянул на улицу.

Двор утопал в розах, здесь цвело более пятнадцати видов, особенно бросались в глаза белые бутоны. С крыльца к калитке вела вымощенная брусчаткой дорожка. По правую сторону возвышалась между розами пышная взрослая ель, вероятно, её посадили специально, чтобы в Новый год можно было наряжать живую ёлку гирлянды и игрушки. А по другую сторону дорожки в тени под абрикосовыми деревьями стоял стол со скамейками, где сейчас сидели пожилые супруги.

Софья Владимировна, которая сидела лицом к Михаилу, позвала его. Она с добрым, хорошо сохранившимся лицом каштановыми волосами (она явно не желает мириться с сединой) и полноватая, но подвижная выглядела энергичной.

Её же муж, кивком с выражением безразличности на лице испорченным с молодости оспой пригласил гостя присоединиться к ним. Хиленький пенсионер в коричневой кепке напомнил Михаилу рисованного героя из мультфильма про попугая Кешу, когда тот попадает к деревенскому мужику и топит его трактор.

Михаил посмотрел на босые ноги, затем поискал взглядом на стеллаже с обувью свои кроссовки, но их там не оказалось.

Хозяйка дома, заметив его замешательство, приблизившись к нему, предложила:

– Обуй тапочки, они перед тобой. Я твои кроссовки вымыла. И надень рубашку Фёдора. Думаю, она тебе будет впору. Вот она висит, – Софья Владимировна указала на жёлтую рубашку, висевшую на вешалке.

Михаил снял её и стал одевать.

– Может, сразу и шорты снимешь, я их выстираю, а вместо них оденешь вот это, – она протянула Михаилу трико. – Потом к столу подходи, покушаешь.

Она пошла к своему мужу. Михаил сменил грязную одежду на чистую и направился к столу. Обменялся рукопожатием с хозяином дома, уселся.

– Ты не обращая на нас внимания, угощайся, ешь досыта, – сказал старик.

Софья Владимировна достала из термоса несколько голубцов в виноградном листе и положила их в тарелку, которую поставила перед гостем.

– Отведай моих голубцов. Вкусные. Не стесняйся.

На столе было много и другой вкуснятины: фрукты, салат из свежих овощей в глубоком коричневом блюде, выпечка, печенья вперемешку с разными конфетами в узорной вазе, большой чайник и единственный оставшийся нетронутый пышный пирожок.

– Как тебя зовут-то, сынок? – поинтересовался Фёдор.

– Миша.

– Фёдор Петрович, можешь называть просто Петрович. А жинку мою – Софья Владимировна.

– Приятно познакомиться.

– Взаимно, – ответил хозяин дома. – Ты ешь, набивай желудок.

Софья Владимировна принесла из дома только что вынутую из холодильника бутылку домашнего красного вина. Она налила всем в чашки, себе втрое меньше.

Фёдор Петрович поднял чашку, тем самым предлагая и остальным сделать то же самое, произнёс:

– Первую выпьем за знакомство.

Все трое чокнулись.

Вино оказалось изумительным, не хуже, чем хорошее магазинное, Михаилу оно очень понравилось. Он даже посчитал, что лучше этого виноградного «крепкого сока» он и не пил.

– Петрович, к тебе можно, что ль? – услышали они мужской голос, доносившийся с улицы.

– Заходи, Николай. Ты как раз вовремя.

Показался пришедший. На вид ему было около шестидесяти. С длинными до подбородка седыми усами, в очках, у которых отсутствовала одна дужка, а вместо неё была потемневшая от времени резинка и треснувшее листочком левое стекло. Растрёпанные волосы. Одежда, приобретённая, наверно, ещё в молодости: синие неглаженные брюки на верёвочке, завязанные бантиком, клетчатая рубашка с короткими рукавами и обувь с просящей «голодной пастью» на носах.

У Михаила сложилось впечатление, что этот знакомый человек Фёдора Петровича – человек доброй души, и будет неудивительно, если с чувством юмора, ну и конечно любитель посиделок, где можно развязать язык и пропустить лишний стаканчик. Куда без этого!

Николай с любопытством посмотрел на незнакомого ему блондина и по-мужски поздоровался сначала с Петровичем, затем улыбнулся его жене, а потом протянул руку Михаилу.

– Николай.

– Михаил, – пожимая руку, ответил он, чувствуя силу, о которой пришедшего по виду и не скажешь.

– Что нового нам поведаешь? – спросил Петрович налив в чашки вино и, протягивая четвёртую своему другу.

– Манька сегодня померла, – сказал Николай, бросив любопытный взгляд на блондина.

– Как это? – удивилась Софья Владимировна.

– Вот так. Отмучилась. В обед к ней дочка пришла, а она недвижимая, холодная. На поминки уже меня позвали. Как тут не пить. Сплошь одни события, где без крепкой ну ни как. То у кого-то свадьба, то что-то обмывают. Жизнь-то, вот она какая, – он развёл руками и залпом выпил содержимое чашки.

Михаил, растягивая удовольствие, ел, внимательно слушал, будто бы он и не был для них чужим человеком.

– Да, скоро и наш черёд придёт, – сделал вывод Петрович.

– Сплюнь, дурак, – сказала его жена.

– Что Николай, разве я неправду говорю? Или это не так?

– Истину говоришь. От костлявой не отмахаешься даже вонючими семейниками, – он улыбнулся. – Ко всем она заглянет рано или поздно. Сам её не дождусь. (Муж с женой переглянулись, в их взглядах говорилось: опять за своё.) Противная такая, скорей бы забрала. Надоело уже. Никакого сочувствия ко мне. Желаешь её, а она как назло на тебя внимания не обращает, – у него в глазах заблестели слезинки, но он тут же взял себя в руки, налил себе вина, не дожидаясь, когда ему Петрович им заполнит чашку, продолжил: – Каждую ночь засыпаю, надеясь, что утром не проснусь, а она, зараза, меня подводит. Придёт тот день, и я ей морду-то набью, – он ухмыльнулся, – если, конечно, удастся.

Михаил изучающе смотрел на Николая. Он понимал из услышанных слов, что в жизни этого человека стряслось что-то такое, после чего ему не терпится умереть. В этом их взгляды совпадали, и поэтому для Михаила незнакомый Николай был товарищем по несчастью.

– Брось глупости нести. Не время тебе ещё, радуйся. Живи, пока есть возможность, – успокаивала Софья Владимировна.

– Николай, я уже в какой раз тебе советую, съезди куда-нибудь отдохнуть. Поживи хоть разок красивой жизнью. Забудь о прошлом. Насладись переменой, пусть и временной. Оторвись, как говорит молодёжь. Испробуй напоследок. Мы и то с Софьей раз в год, да на море в Крым, выбираемся. Умирая и видя пробегающую прожитую жизнь, будет чему порадоваться, вспомнить и не жалеть. Так что... не тяни, воспользуйся, и ты не пожалеешь. А вдруг, ещё всё изменится, встретишь симпатичную бабу и «запузырится» у тебя любовь. Встряхнёшь стариной. Да потом спасибо ещё скажешь. Что тебе терять?

– Правильно, – поддержала мужа Софья Владимировна. – Большая ошибка, прожигать жизнь, не подслащивая её.

– Всё, решено, завтра буду собираться в путь.

– Кстати, Николай, вчера глядела новости. Ты их в девять смотрел? – Тот отрицательно помотал головой. – Так вот, там рассказывали про одну пенсионерку твоего возраста из Тольятти. Она, значит, познакомилась в машине, когда ехала на дачу с ребятами, которые ездят по стране автостопом. Их увлечение и истории её заинтересовали. Она спросила у них, а ей можно к ним присоединиться и что нужно для этого. Они не отказали ей. Через некоторое время взяли её с собой. И понеслось, сначала по России, потом Европа и дальше. Сейчас она отдыхает в Австралии, и как в этот водоворот попала, уже четвёртый год не была дома. А живёт! Она, где подработает, где её хорошие люди угостят, короче выкручивается женщина. Разве не молодец? Лично я поражена. Вот и ты, Николай, возьми да и попробуй побыть этим автостопщиком. Только для начала желательно встретить этих самых... чтоб полегче тебе было. Можешь и сам попробовать, без их опыта. Ты общительный, с юмором, это самое главное в этом деле. Смотришь, понравится тебе автостопом путешествовать, и задумаешь мир поглядеть. А? Николай?

– Я б подался в эти автостопщики, – сказал Петрович, а жена его посмотрела на него с укоризной, – если б не Софья. Владимировна, пожалуйста, принеси ещё одну, этой нам будет мало.

Она удалилась за новой бутылкой. А чашки вновь до краёв наполнились пурпурной жидкостью.

– Спасибо большое. Было всё очень вкусно, – поблагодарил Михаил.

– На здоровье, – ответил ему Петрович и добавил: – Рассказывай, что с тобой произошло. Откуда ты? Куда направлялся? Удовлетвори наше любопытство.

Михаил сидя потянулся, закинув руки за голову. Он думал, что же им рассказать. После минутной паузы, начал:

– Я из Сердобска, этот город находится в Пензенской области (ложь, его сослуживец оттуда). Приехал сюда отдохнуть. Холост, детей нет. Надеялся здесь кого-нибудь встретить, ну, в крайнем случае, завести курортный роман – это незабываемо. У меня на родине не нашлось достойных партий, а может, я их не достоин. Появилась возможность в отпуск сюда сорваться. Всё шло замечательно...пока мне на пути не повстречался один очень нехороший человек. Получилось так, что я познакомился с девушкой, просадил все деньги. И другого выхода не осталось, как добираться домой на попутках. (Софья Владимировна принесла вино, Николай раскупорил бутылку и разлил его по чашкам. Он, не дожидаясь никого, выпил.) Последний, кто меня подвозил, оказался скинхэдом, то есть фашистом, и я, видно, ему чем-то не понравился, особенно его бесили мои бывшие длинные волосы... Которые, как видите, стали короче, это он постарался.

Николай, закрыв глаза, причмокивал. Он выглядел так, будто только что разгрузил целый вагон картошки.

– Выходит, крест – его работа. А зачем он его вырезал, не знаешь? – поинтересовался Фёдор.

– На память, – коротко ответил Михаил.

– Чтоб у него руки отсохли за эту выходку, – пожелала Софья Владимировна. – Это же какое напоминание на всю жизнь. И на людях теперь не разденешься, что подумают!

– Ничего, Михаил умный парень, захочет избавиться от шрама, что-нибудь придумает. И не из таких ситуаций выкручивались люди. Главное иметь смекалку и возможность. Правильно я говорю, а, Миш?

Блондин в знак согласия кивнул.

Николай уже негромко храпел. Михаил недоумевающе смотрел то на спящего Николая, то на хозяев дома. Те, поняв его молчаливый вопрос, мило улыбнулись, а Петрович стал объяснять.

– Не обращай внимание. Такое у него каждый раз, как выпьет. Сам не пойму, как так у него получается. Другие напьются и от передоза спать. А этот чуть примет и уже спит. Удивляюсь... С ним даже не интересно..., – пожаловался Петрович, щёлкнув пальцем по горлу. – Что за человек, одно из двух: или плачет или спит, а бывает и то и другое.

– А почему он плачет? Есть же причина? – полюбопытствовал Михаил.

Фёдор Петрович сначала посмотрел на храпящего друга, затем на жену и начал:

– Первая беда пришла к нему два с половиной года назад, забрав с собой его жену. Шло время, вроде бы он с этим смирился. А вот прошлой осенью снова она заглянула, уговорила и сына его, в подарок, оставив раковую болезнь. Откуда этот рак возник, да так быстро непонятно. Хотя есть одно подозрение. Об этом позже. Так вот, Юрка-то у него единственный сын. Гордость села. Хороший человек. Мне б такого сына, но... зато мои красавицы не хуже, как их там этих, ну...а-а «Мисс Мира», умные, спелые и сочные как персик... А вообще-то я не о них начинал. Мы так думаем, что в смерти Юры была виновата ведьма, что жила в нашем селе. Это её рук дело. Потому что он был здоровый как бык, не курящий, а это бац и рак лёгких. Уже странно. Все удивлялись, но что поделаешь, человека-то нет. Вот... И значит, мы пьём с Николаем, он мне рассказывает о случае, произошедшем недели за три до смерти его сына. У них огород рядом с её домом и Юра пришёл за капустой, там у них только капуста и росла, ну чуточку ещё моркошки. Его же сын на этой капусте зимой делал деньги, особенно перед Новым годом. Прессами они у него были, как говорит молодёжь. В армии с корейцем сдружился, тот его обучил эти салаты готовить... Пришёл значит за капустой, зачем не знаю, и видит по огороду гуляет чёрная коза, ест овощ. Решил прогнать. Вначале крикнул, хотел таким образом спугнуть. Она стоит. Стал подходить, руками махать. Она стоит и жуёт и не страшится. Он уже почти к ней приблизился. Она стоит. А он тогда ногой стал её пихать, чтоб та уходила. Она ни в какую. Хотела его боднуть. Он разозлился, пнул в неё, а она нет чтобы уйти мирно, полезла бодаться. Что ему оставалось делать, конечно, тикать. Но коза не простая попалась, упёртая. Пока он хотел выдернуть палку, подставку для отяжелевшей ветви яблони, она его в задницу и боднула. Ха-ха-ха. Ой, прости меня, Господи, грешного. Царство ему небесное. Так вот, он-то ей от злости этой палкой и заехал, не думая куда попадёт... а попал прямо в морду, потом ещё добавил, да зря, переборщил. Кровь брызнула... короче изуродовал животное. Оно бедное бежать от него из огорода. Проходят дни, а хозяева козы не объявляются и даже слуха не было, что кто-то жалуется насчёт скотины. Юра уж задумался, чья же она была. Миновала неделя – всё тихо. И тут Юра на улице встречается с ведьмой, у которой вместо носа такая ужасная хрень, на которую даже смотреть противно. Юрка ещё говорил, что смотрела она на него, словно испепелить хотела взглядом. Она с ним поздравствовалась, пришлось и ему ответить ради приличия. Отходит, значит, он метров на десять, решает обернуться... и видит, как она бросает в его сторону вроде как пепел и что-то еле слышно приговаривает. А когда она заметила, что Юрка-то всё видит, сказала по нерусски что-то и дунула в ладонь выставленную на него, но в ней ничего не было, он клялся матерью. А потом она из этой же ладони посыпала дорогу сухой землей, как бы отводя черту между ними. Откуда взялась земля, когда её там не было? Разве не странно, разве тут не пахнет колдовством? А Юрок в ответ на её наговоры лишь перекрестил и прочитал молитву «Отче наше». Но, к сожалению, её способности оказались сильнее христианской защиты... Или Бог не услышал его слов, кто знает, кто знает... О том, что эта ведьма могла в животных превращаться, давно ходил слух по селу, да не верилось как-то. Мы же народ какой, пока своими глазами не увидим, не поверим... А тут тебе доказательство: у козы морда была разбита, а спустя некоторое время и ведьма показывается с хреновиной вместо носа. Я посчитал бы эти совпадения случайными, если не тот случай, когда ведьма наговор смерти делала на Юру. Это уже, мне кажется, факт, говоривший, что это её рук дело, и она была той чёрной козой в тот день. Как ты считаешь, Михаил?

– Всё возможно. А она, вообще, местная? – сам не зная почему, задал он вопрос.

– Нет, приезжая, – ответила Софья Владимировна. – Лет двадцать она здесь прожила, не меньше и не больше. Как переехала сюда эта Шура, так постоянно только в чёрном одеянии и ходила, ни с кем не общалась, кроме одной алкашки, та ей за бутылку в магазин бегала и ещё куда-нибудь по делу. Она всегда стороной держалась от односельчан.

– А как люди-то узнали, что она ведьма? – поинтересовался Михаил. – И вы упомянули «жила» в прошлом времени, разве сейчас она здесь не живёт?

Пожилая чета одновременно раскрыли рты для рассказа, но грозный взгляд Фёдора Петровича дал жене понять: не лезь вперёд батьки.

– Молва о её способностях пошла с тех пор, как Зина с ней сдружилась, та-то всё и разболтала, потом иногда к ней заглядывали местные женщины, бывали, говорят, и приезжие. А заходили с той целью, чтобы избавиться от тяжких болезней, послать на кого-нибудь порчу, чтобы тот человек высох, умер, или просили, чтобы в их жизни произошёл заметный успех, и чем дальше в лес, тем больше дров, я в этом мало что понимаю. Само собой за свои услуги она брала очень дорого, это опять со слов Зины, не деньгами или продуктами, а... ты не поверишь – частичку жизни, а именно, после того как эти женщины расплачивались с ней, потом на глазах заметно старели. У кого появлялась раньше времени седина, лица становились старше, прибавлялись морщины, прежнее здоровье куда-то улетучивалось и на смену приходило новое – ослабевшее. А вот насчёт ведьмы тут очень интересное, потому что она два дня назад исчезла. Некто её дом поджог, но её трупа там не обнаружили. Но точно ясно после этого загадочного пожара её больше никто не видел. Вот все и гадают, жива ли она или уже на том свете, – Он поднял голову, указывая на небо. – Одно из двух: или ей отомстили за её дела, или это сделал тот, кто перед исчезновением Шуры побывал в нашем селе у неё в гостях. Третий вариант я исключаю. И в то, что она переместилась в другой мир, как считала Зина, я не верю. Ведьма ведьмой, а это уж слишком. В день её исчезновения поздно ночью к её дому подъехал тёмный внедорожник, ну, тот, что имеется у всех крутых. Кто за рулём был, этого люди не видели. Номеров на машине никто не запомнил, да как тут увидишь их, когда на улице была ночь, да если бы и было бы ещё светло, то я уверен, номеров бы на ней не оказалось. И этот таинственный посетитель пробыл в её доме приблизительно с полчаса, а потом уехал. Внедорожник, точно не местный, вот. И спустя некоторое время после отъезда машины, дом ведьмы вспыхнул голодным огнём. А умерла эта Шура или испарилась непонятно куда, мне начхать, лишь бы её в нашем селе не было.

– Понятно, – вымолвил Михаил и поинтересовался: – Если всё-таки правда, что старуха за свои услуги брала частичку жизни, навязывается вопрос. Почему же она оставалась такой же, какой и была? Наверное, и она ж старела? И почему же у ведьмы её нос не... как это сказать, ну, в общем, не становился таким же каким был до этого, ведь всё же, раз у неё такие способности, то, я думаю, для неё изменение было бы сущим пустяком. И почему... Зина... раз она пользовалась услугами этой ведьмы, я бы точно не упустил такой шанс, она не старела или старела? – Михаил посмотрел на пожилую чету ожидающе.

Софья Владимировна ответила:

– Не знаю, пользовалась ли Зина способностями Шуры, но она оставалась какой и была. А вот с исчезновением Шуры, что самое интересное, на следующий день умерла и Зина, врачи сказали, что это обычный инфаркт. Но я в этом что-то сомневаюсь. Уж очень необычно получается, словно они были взаимосвязаны. И из этого можно выявить определённые выводы. А насчёт Шуры, как я её помню, как только она тут появилась и до последних дней, как была, так и оставалась, будто бы и не старела, как ей было, допустим, за шестьдесят, так все двадцать лет этот возраст и сохранялся. А про нос её ничего не могу сказать.