А Оле снился дом. Старый, с рассохшимися ставнями, с голубями под кровлей и большим жестяным флюгером на коньке, который страшно скрипел, когда дул ветер.
Но вдруг все исчезло и ярко, в цвете, переживала то, что старалась не вспоминать никогда:
Она вновь сидит на скамье у привокзального киоска, пересчитывая остатки наличности.
«Yesterday, all my troubles seemed so far away…» — льется тягучая мелодия из киоска, торгующего кассетами.
«Двести двадцать пять… Как же так, ведь еще вчера было пятьсот? — провела по дну сумочки, ощупав неровную изнанку: — Нету».
Огромный, чужой город, Пыльные окна, ободранная лепнина фасадов. Витрины, отражающие смешную провинциалку».
В детстве Оля твердо верила в свою звезду. В школьном театре, в кружке пения… Везде и всегда она была первой. Но город живет по другим законам. Не важно, что у тебя трехоктавный диапазон. Ежели ты дочь скотницы, то ни к чему мельтешить под ногами у тех, кто рожден с правом на достойную жизнь.
«Поезд в восемь. Следующий — послезавтра. А ночевать? На вокзал не пустят». — Мысли вновь вернулись к недостающей для покупки билета сумме.
Вновь зазвучала мелодия положенного на битловский хит «инструментала».
— Господи, ну помоги, мне всего–то нужно двести восемьдесят рублей», — Оля сжала губы, успокаивая предательски вздрагивающий подбородок
— Все брошу, ни ноты не спою. Господи помоги… — пробормотала, понимая дурость заклинания.
Представила, как откроет калитку и увидит родной, с тусклыми огоньками васильков и ромашек, двор. Полотенца и фартуки, сохнущие на проволоке. Хохлаток, гребущих золу у забора.
— Будь что будет… Пусть смеются. Только уехать». — Выдохнула, усмиряя застучавшее сердце.
Она дождалась, когда прозвучат вступительные аккорды «закольцованной» мелодии, и прошептала первые слова шлягера. Бросила на скамью берет и запела.
Но люди шли мимо. Никто не тыкал пальцем, не крутил у виска, но и не спешил расстаться с купюрой.
Поднялась и, включив диафрагму, прошла самый сложный момент композиции.
Первую десятку бросил седоватый мужчина с сумкой ноутбука на плече. Задерживаться не стал и через пару секунд исчез в провале метро.
Следующей бумажки пришлось ждать долго. Окончилась мелодия, пауза, и вновь зазвучал бессмертный шлягер, но денег в копилке не прибавлялось. Однако полтинник, опущенный на стартовую десятку, стал неожиданностью. Женщина расправила купюру, смущенно, точно совершая какую–то нелепость, сунула деньги и поспешила влиться в поток пешеходов.
Блестящая иномарка припарковалась в двух шагах от скамьи.
Дверца распахнулась, из полумрака дорогого салона показалась затянутая в эластин ножка, а следом появилась и сама пассажирка. Холеная, в переливчатой норке, с умело наложенным макияжем на неподвижно — красивом лице, она выплыла из машины и, не оборачиваясь, хлопнула дверцей. Ее спутник, в пальто из добротного кашемира, поправил разлетающиеся концы узорчатого кашне.
— Послушай, — мужчина тронул спутницу за рукав, кивнул в сторону скамьи.
— Колхозный рок, — дама брезгливо скривила губы. — Понаехали тут, проходу нет. — С внезапной злостью вырвалось у нее.
Мужчина смущенно хмыкнул. Однако не сумел удержаться: — Зря… Приличный голос, и чувство ритма есть, хороший английский. — Ты, если не в голосе, куда хуже звучишь, — не подумав, ляпнул случайный защитник. Глаза, в обрамлении невероятно длинных ресниц, полыхнули огнем: — Ты… ты меня с кем сравнил? Я Фрида, у меня три альбома, и Фан — клуб, и… А эта, шалава, ей три рубля цена. — Громко, стараясь перекричать поющую, произнесла норковладелица. А продолжила уже совсем непотребно.
Оля сжалась, но продолжала петь. Ей было стыдно поднять глаза на эту, красивую, как супермодель, женщину, выплевывающую забористую, матерно — похабную ругань.
Истерика уже начала привлекать внимание идущих мимо людей. Но остановиться дама не могла. Она подскочила к замарашке и плюнула в берет: — На, сука… заработала!
Оля замолчала и посмотрела на лежащую в пыли шапку. По щекам потекли слезы. Она развернулась и медленно пошла прочь. Дальше от выезжающей со стоянки машины, от скамьи, от хриплого саксофона. Пустота в мыслях, красные от стыда и обиды щеки, соленые на вкус губы.
— Эй, а ну, стой, — голос догнал у самого поворота. Здоровый мужик в кожаном жилете, с невероятно толстой золотой цепью на шее, потянул ее за рукав. Рванулась, но выдернуть ткань из громадной ладони не сумела.
— Да погоди, — мужик не зло усмехнулся. — Он выпустил руку, порылся в кармане. — На, — сунул в маленькую ладонь «пятисотку»: — Спасибо. Здорово ты эту… умыла.
Хозяин киоска развернулся и двинулся назад, а Оля побрела дальше, сжимая в руке заветную бумажку.
Она сидела на крыльце, задумчиво обняв кудлатую голову лопоухой дворняги. Счастливый пес преданно глядел на хозяйку и пытался лизнуть в щеку. Вечерний ветерок раскачивал сохнущие фартуки, а с реки, с дебаркадера, доносился звук модного «инструментала».
Оля прижала к груди морду лохматого приятеля и прошептала чуть слышно: — Спасибо. Я помню. Никогда, слышишь, никогда.
Однако все проходит, минул год, потускнела горечь обиды, вернулась прежняя уверенность в себе, и она вновь отправилась поступать на актерский факультет.
А через пять лет оказалась в труппе Театра Юного Зрителя большого сибирского города…
Сон оставил двойственное чувство. Как летняя гроза, внезапная, но короткая. Промочившая до нитки случайных прохожих, но и смывшая пыль и грязь с задохнувшихся от июльского зноя улиц.
Проснулась Оля от страха. Всмотрелась в потолок с моргающей лампой и сеткой мельчайших трещин на пыльном плафоне. Почудилось на миг, что все это ей тоже приснилось. И мост, и старик, и пес со смешной кличкой… Что она все так же лежит в вонючей палате городской травмы.
Слабыми пальцами провела по лицу. Маска. Но морок уже исчез: «Было. Все было. И палата эта совсем другая, и врачи».
Повернулась и увидела сидящего возле кровати Михаила Степановича.
— Ну, вот Оленька и проснулась. — Старик расцвел в улыбке, выдохнул. — Все в порядке. А я тут тебе подарок… Потом глянешь, — дед ткнул заскорузлым пальцем в коробочку. — Ты, это, отдыхай. Если что захочется — в холодильнике, а вот телефон. Звони. Кнопка один. Ясно? Пару дней еще здесь придется полежать, а потом и заберу. Минька привет передает, — старик погладил ее короткие волосы.
— Спасибо. — Отвернулась, пряча повлажневшие глаза.
— Ну, побежал я, а то меня и пускать не хотели. Пришлось вот… — Он смутился, развел ладони, тонущие в рукавах громадного ему халата. — На секунду позволили.
Михаил Степанович вышел из корпуса, неторопливо зашагал по утоптанной дорожке. Мысли вернулись к странному визиту местного олигарха. Закрутились в мозгу обрывки недавней беседы. Он сложил обрывки известной ему информации со сказанным его нежданным гостем.
«А ведь, похоже, влип ты, Михал Степанович. За такие деньги они любого, кто может хоть как–то помешать прикопают. А уж исполнителя непременно. А на покойника все и спишут». — Дед тяжко вздохнул, вытирая испарину. — $1Если они даже купили даже Губернатора значит, играют по крупному. А скорее и не купили. Взяли за жабры, вот он жизнь и отрабатывает».
Дед присел на усыпанную снегом скамейку: «Итак. То, что подошли, не проверив досконально биографию, говорит либо о глупости, либо о чрезмерной уверенности в своих силах. А что, собственно, меняет, знай они всю мою подноготную? C другой стороны, их понять можно. Действительно. Людей имеющих допуск на подобный аукцион, здесь, в городе, почти нет. А те, кто есть, слишком на виду, их интерес и последующее устранение, непременно вызовет целую череду вопросов. Так? Похоже. Вот и получается. Просчитали они все правильно. Отступать им некуда. И будут они гнуть меня как липку — березку».
«Стоп. А не может ли так случиться?… — Михаил Степанович даже похолодел. Ему страшно расхотелось заниматься анализом ситуации. Но пересилил. — Ладно, скрипя зубами, предположим, что девочку специально подвели… В жизни и не такое случается, что тогда»?
«Нет. Не должно. Слишком уж тонко. Даже для них тонко… — Михаил Степанович тяжело засопел. — Ну или я совсем из ума выжил, и в мире все с ног на голову перевернулось…»
Оля разглядывала бархатный футляр. Наконец, не сумев сдержать любопытство, нажала кнопку. На бархатной подушечке лежало колечко. Маленькое, но изумительно элегантное, с камешками. Вокруг небольшого изумруда сияло пять бриллиантов. Даже если не знать, что камни чистой воды, такого блеска и манящей прозрачности она не встречала. Удивительное колечко пришлось точно по безымянному пальцу. Покрутила.
«Даже странно. А с другой стороны. Она никому ничего не обещала. Ну что теперь, отказаться? — поняла, что вернуть безделушку сможет только с пальцем. — Казалось бы, много ли нужно?…» — она задремала, чувствуя касание колечка.
Михаил Степанович вел машину в глубокой задумчивости. Ситуация казалась патовой: «Тут, как говорится, не до выбора. «Пищи да лезь». А может и правда. Бог с ним. Закрыть глаза, получить денежку. Пока вскроется, пять раз успею… Да куда ты успеешь с Земли–то? Найдут. Ты ведь не паршивого олигарха кинешь. Ты государство «поиметь» собираешься».
Задумчивость и подвела: его мирно плетущийся в первом ряду автомобиль нахально подрезал перламутровый «паркетник». То, что джип не включал поворот, никого из окружающих не извиняло.
И если водитель машины, идущей по второму ряду, успел благоразумно прижать тормоз, то Михаил Степанович опоздал. Жигуль легонько ткнулся в заднее крыло пляжника. Картонный металл японца смяло в гармошку, тогда как бампер «славного представителя советского автопрома» даже не поцарапало. Дед тряхнул головой, отгоняя заботы, и озадаченно посмотрел на пижонскую мыльницу.
— Эй ты, пенек, — Михаил Степанович вздрогнул. — В заиндевелое стекло него грозно смотрела расфуфыренная соплюха. Макияж на лице и неприлично длинных размеров когти, окрашеные в ядовито фиолетовый колер навеяли неприятное воспоминание о давней командировке в одну африканскую страну, где ему пришлось общаться с редкой, но крайне зловредной разновидностью земноводных.
— Чего молчишь, помер, со страху? — вопрос был задан девицей скорее, с предвкушающением развлечения, чем с угрозой.
Михаил Степанович неспешно выбрался из — за баранки. Обошел место аварии, заглянул под крыло своего авто.
— А я, в принципе, особых претензий не имею, — он почесал шапку. — Разве что… Да ладно. Ты, только, вперед аккуратней будь. А то ведь…
— @ля, охренел? — девица выплюнула такое хитро оформленное выражение, что он удивленно покачал головой.
— Ну, это ты как–то сложно… Сама–то хоть поняла, что сказала? — наконец, Михаил Степанович сообразил, что его пошлым образом пытаются загрузить на деньги.
— Девочка. Или я чего не понимаю, или все в этом мире встало с ног на голову? — он показал на место аварии. — Это ведь ты, сама, нарушив все что можно, из третьего ряда поворачивала, и меня подрезала.
— Дед, сейчас подъедут люди, они тебе быстро объяснят, кто кого подрезал, и чего ты…., старый…., в… нарушил, — выплюнуло дитя времени угрозу, добавив парочку малоприличных эпитетов.
«А что, это идея. Сейчас подлетят торпеды. Стоит сказать слово против, и, если все удачно пойдет, то гарантировано уложат на недельку в травму. — «Ну, извините, какой из меня аукционер — покупатель с гипсом да сотрясением?»
«Нет, не пойдет. Какой — никакой, а характер я здесь, в городе, засветил, и убедить умных людей в том, что «деда» могли «загрузить» обычные дорожный гопники, не получится. Сразу поймут, что играю. А раз так, значит, что–то подозреваю. Зачистят слабое звено влет, на всякий случай. Для пущей страховки».
Михаил Степанович вновь посмотрел на исходящую криком девицу: «А может и правда, отдать ей эту несчастную десятку баксов? И пусть катится? — но этот вариант тоже не грел: Все равно возникнут вопросы: «Пойдут разговоры. Почему это Михаил Степанович не послал наглую дуру, куда ей и положено, а откупился? — Снова нехорошо». Да и просто противно.
Он даже слегка разозлился. Ему крайне не хотелось устраивать пошлую разборку на дороге.
Тем временем, вызванная девицей подмога наконец прибыла. с Парочка плотных мордоворотов на довольно потрепанном джипе. Заглушив двигатель пассажиры статусного автохлама дружно распахнули дверцы «землеройки», выбрались наружу.
«Не бойцы даже, а как сейчас принято говорить «Авторитетные предприниматели». Триста грамм турецкого золота на двоих, кожаный прикид от мерзачче. А если по существу, то весь их бизнес— это пара ларьков у обочины, да может еще авторазборка на выезде, ну, при самых крутых раскладах, еще баня с девками. Дожились», — Расстроено вздохнул дед, оценив расклад противостоящих ему сил. — Кому скажи, засмеют».
Однако разговор мордатые парламентарии начали на удивление мирно. Авторитет номер один, как для удобства определил для себя Михаил Степанович, осмотрел повреждения, сочувственно покачал головой и мимоходом поинтересовался жилищными условиями владельца «Жигулей».
«Cловно опять девяностые вернулись», — ностальгически улябнулся Михаил Степанович, нацепил посконную ухмылку и переспросил: — Ась, милок? Чего? Домой подвезти? Не стоит, я уж как нибудь сам доберусь.
— Да ты, дед, похоже кривой? Точно, пьяный в дупель…
— Хлебни еще, дед. Мордан — два вынул початую бутылку паршивой водки. — Поправь здоровье. А то со страху еще коньки откинешь, — уговорщик попытался прижать старика к машине, явно собираясь влить ему в рот пойло силой.
Михаил Степанович качнулся в бок, перехватил, слегка прижал локоть амбала. Кольнуло в большой палец: — «Есть. Cам виноват».
— Милок, а ты как одной рукой с этакой махиной управляешься? — поинтересовался он простодушно хлопнув редкими ресницами.
Бутыль выпала из онемевшей ладони и скользнула по грязному снегу под капот дедовой машины.
— Чего–то у меня руку прихватило, — озадачено охнул отморозок и обернулся к приятелю. — Витек, подержи этого пока я пузырь отыщу. Влить надо по быстрому. А то сейчас ГАИшники подвалят.
— Ты чего кобенишься, отец? — подступил с другой стороны напарник. — Тебе люди по хорошему предлагают. Выпей.
И тут Михаил Степанович решился: «Нужно соглашаться с предложенным. Как ни обставляй отказ, стоящие за местным царьком люди оставлять в живых возможного свидетеля не станут а закопав, отыщут кого — нибудь другого. А если все же попробовать? Но тогда главное грамотно ввести в игру»…
Из раздумий вывел рывок и предельно матерное восклицание вымогателя:
— Ребятки, вы чего? Не надо… Давайте миром решим. С деньгами у меня правда, не густо. Но… Есть у меня человечек. Товарищ можно сказать. Он все оплатит. Сейчас прямо позвоню. Он подъедет и внесет… Сколько сказал? — Десять? Ну, десять, так десять. Сейчас, сынки… Я ведь с пониманием, машина, у вашей, этой… прости господи, подруги, дорогущая… Ох, ты, горе какое… — чуть слышно причитая Михаил Степанович выудил из кармана дохи мобильник и затыкал в кнопки не обращая внимания на презрительные, насмешливые взгляды амбалов.
— Виктор Петрович? Я это… Узнал? Ну и славно. Слушай. Подумал я на досуге. А ведь твоя правда. Дело–то хорошее затеяли. А я и не сообразил сразу. Конечно, согласен я. Ну, так… понимаю, что выгодно, — он хитро глянул на нетерпеливо переступающих громил и едва заметно подмигнул старшему: — Да, вот еще что… Тут проблемка у меня образовалась. На дороге. Машинку чужую нечаянно стукнул. Хозяева за урон десять тысяч энтих, долларов требуют. Иначе, мол… кранты. Ну а откуда у меня, у старика такие деньги? Помоги? Боязно мне. Такие грозные ребята у вас в городе. Беда прямо.
Губернатор озабоченно молчал. Он никак не мог взять в толк, что имеет в виду собеседник.
— Погоди, какие еще десять тысяч? — наконец переспросил он, какие ребята?
Парняга, которому надоело изображать массовку, вытянул из безвольной ладони «старого пердуна» допотопный телефон. Брезгливо поднес трубку к уху: — Слышь, ты, кочет. Кореш твой нам тачку в хлам разнес. Ремонту на десять штук, баксов. Ты как, впишешься за него? Или нам его на хату выставить?
«Губер» крякнул, поперхнувшись от неожиданности.
«Ох, не стоило вам с ним так–то говорить, ребятки…» — с трудом сумел скрыть усмешку старик. Как успел выяснить по своим каналам Михаил Степанович, вынужденая отсидка далась Виктору Петровичу весьма и весьма не просто, поэтому птичье сравнение не забывшему тюремных реалий предпринимателю точно не понравится».
Но губернатор не стал устраивать глупую ругань по телефону. Он лишь коротко уточнил, где случилось происшествие, и с едва скрываемым злорадством пообещал в срочном порядке решить вопрос к общему удовольствию.
Прибыла машина ГАИ. После недолгой, но содержательной беседы с авторитетными бизнесменами, сотрудники принялись за составление протокола. Выполнению заказа, к сожалению, очень мешало отсутствие светофора и невозможность повесить на деда управление в нетрезвом виде, но при умелом подходе и этот вопрос был вполне решаем.
Михаил Степанович принялся наблюдать как один из оппонентов безуспешно пытаясь поднять висящую плетью конечность объясняет что–то приятелю: — Прямо тут прихватило…
Три черных «Мерседеса» личной гвардии Губернатора вылетели на площадь с поистине голливудским эффектом. С воем сирен, с мигалками. Одна из машин, крутанувшись в лихом полицейском развороте перегородила пути отступления провинциальным бандитам, остальные замерли рядом с местом ДТП. Из машин посыпались бойцы в пятнистом камуфляже.
— Лежать, работает ОМОН! — Разнеслась над дорогой веселая скороговорка, усиленная специальным, подавляющим волю, громкоговорителем. Не успев среагировать на изменение ситуации, вымогатели, с ходу получив по жизненно важным органам прикладами и стволами коротких автоматов, дружно улеглись в разъезженный, мокрый снег. Из подъехавшего последним джипа выбрался, пряча ухмылку, начальник службы. Он с ходу врубился в ситуацию и теперь тихо веселился, от души развлекаясь: «Ну, не захотел дед марать руки, его право. Так не грех и помочь уважаемому человеку».
Получившие недвусмысленный приказ хозяина, ОМОНовцы отрывались по полной программе. Крепче всего досталось машине разводящих. Кованые каблуки оставили на дверях и капоте джипа глубокие отметины, хрустнула, осыпаясь в снег вырванная с корнем фара.
— А нехер поперек дороги тачки бросать… — хмыкнул командир, подавая команду.
Старший группы ГАИшников оказался человеком неглупым. Поэтому, когда его, вежливо отряхнув от снега, спросили, в чем суть проблемы, он, тяжело сглотнув пережеванный протокол четко пояснил, что подвергся угрозам и шантажу со стороны отдыхающих сейчас на дороге бандитов. О чем прямо сейчас готов подать соответствующий рапорт.
Дожидаться окончания шоу Михаил Степанович не стал. Завел свою таратайку, и неторопливо двинул ее в направлении выезда из города, сопровождаемый почетным эскортом осознавших свою вину ГАИшников.
Прошло несколько дней. Олю выписали из госпиталя.
А вот сам хозяин в доме почти не появлялся. Уезжал рано утром, а возвращался затемно.
— Дела, Оленька. Суета. Все кручусь, кручусь, и о душе и подумать некогда. А ты не стесняйся, сама хозяйничай. Если что понадобится, звони. — Уклончиво отвечал он на вопросы гостьи.
Он даже внешне изменился. Движения стали точнее и даже глаза не казались выцветшими. В библиотеке, где он последнее время разве что не ночевал, скопилась громадная стопка разномастных книг. Оля ради интереса глянула одну: «Методика диффузного синтеза алюминиево — магниевых сплавов»… Неужели кому–то может быть это интересно? Хотя, я ведь так до сих пор и не знаю кто он по специальности, — задумалась она. — А с другой стороны. Это его жизнь, зачем лезть», — она осторожно положила толстенный фолиант обратно и тихонько вышла.
Наконец наступил день, которого Оля так ждала и в тоже время боялась. Врач осмотрел пациентку, проверил пульс, зачем–то глянул в глаза, и весело сообщил, что можно снимать повязку. Несложная операция прошла на удивление безболезненно. Прикрепив несколько пластырей доктор вежливо посоветовал не снимать их еще несколько дней.
— Опухоль сошла, но синяки и кровоподтеки еще остались. — Сказал он. — Не пугайтесь, это скоро пройдет. Шрамов практически не заметно. И кость мне, собственно даже и трогать не пришлось. — Офицер вытащил из кармана стопку фото. — Все забываю. Если не трудно, отдайте Михаилу Степановичу. Нам больше не нужны.
Он поднес руку к форменной шапке, и вышел.
Оля вернулась в свою комнату, собрала в пакет остатки бинтов и марли, и только тогда, мимоходом, бросила взгляд на фотографии. Странно, с глянцевой поверхности на нее смотрело совсем чужое лицо. Похожее, но чужое.
Она глянула в зеркало. Шрамов не было видно, однако опухшее, бесформенное лицо было все равно далеко от совершенства.
— Ничего странного, — успокоила она себя. Вгляделась в зеркальное отражение. Да, ее лицо не стало прежним. Исчезла детскость, которая так помогала ей в театральном амплуа, проступил жесткий прищур в уголках глаз, пара складок очертила плотно сжатые губы. Блондинка была лишь отдаленно похожа на прежнюю Ольгу, не более. А если быть уж совсем точной, то сейчас на нее смотрело совсем чужое лицо, лицо с фотографии.
Оля повертела головой, пробуя разглядеть профиль. — Ничего не понимаю, зачем. Но симпатичная…»
Понемногу исчезли и последние следы операции. Кожа стала гладкой, приобрела матовый оттенок. Неизвестно, от прогулок на свежем воздухе, от покоя, или была еще какая–то причина, но однажды она заметила, что серые раньше глаза ее приобрели странный голубоватый цвет. Она заметила это случайно. Глянула и удивилась. Чуть смугловатое отзимнего загара, миловидное лицо. И блестящие, притягивающие взгляд, голубые глаза.
Мирная, размеренная жизнь в тишине дедовой усадьбы оборвалась внезапно. В один день. И начался день необычно.
Она еще нежилась в своей постели, когда в дверь спальни осторожно постучал Михаил Степанович.
— Оля, извини, если разбудил, но имей в виду. У нас гости. Если не хочешь, можешь не выходить. Но, если надоело сидеть в одиночестве, могу познакомить. — Негромко сообщил он, и неслышно спустился вниз.
Она выбралась из постели и выглянула в окно. На площадке перед домом, на месте дедовой развалюхи, стоял блестящий черным лаком, длинный лимузин.
Оля глянула в зеркало, с явным удовольствием рассмотрела свою новую внешность. — А почему, собственно нет?»
Когда через несколько минут, приняв ванну и едва причесав отросшие волосы, спустилась в гостиную, увидела двух незнакомых мужчин. Дед сидел не в кресле, а на жестком, с прямой спинкой, стуле. Тогда как гостям предложил расположиться в глубоком, располагающем к уюту и спокойному времяпрепровождению, диване. Солидные, в дорогих строгих костюмах мужчины явно чувствовали себя в объятиях этого громадного предмета мебели несколько неловко.
— Доброе утро, Оля! Проходи, знакомься с моими гостями. — Ласково улыбнулся увидев ее Михаил Степанович.
Гости неловко выбрались из диванной ловушки, и уставились на нее с интересом.
— Моя внучка. Звать Олей. А это Виктор Михаил Степанович. Так сказать глава и властитель нашей губернии.
Слегка поплывший в контурах лица мужчина с нарочитой старательностью замахал на старика ладонью, однако ничуть не смутился, а церемонно протянул холеную ладонь Оле: — Да будет вам наговаривать. Какой там властитель. Простой Губернатор. По сути — обычный управленец.
— Не скромничайте. Ваша работа наверняка подразумевает не только власть, но и громадную ответственность, — сама не ожидая от себя этакой светскости, улыбнулась в ответ Оля. — Очень приятно!
«Губер» расплылся в самодовольной улыбке: — Рад, весьма рад знакомству. Михаил Степанович, а ты и не рассказывал о внучке. И мы не знаем? — он почему–то укоризненно глянул на стоящего поодаль спутника с бесцветным лицом: — Кстати, мой помощник. Андрей Васильевич, — спохватился Губернатор и представил Оле своего молчаливого спутника. Мужчина вежливо склонил голову, но рта так и не раскрыл.
— Кофе? — С готовностью поднялся со стула старик.
— Ой, дед, после. Я пробегусь, а потом выпью. Тем более, что у вас дела. Так что на меня можете внимания не обращать.
Она прошла на кухню.
— Как же так? А мы ни сном ни духом? — губернатор изумленно уставился на старика. Дед досадливо отмахнулся: — Не отвлекайся, Виктор Петрович. Давай с делами закончил, потом и… — дед потянул руку к листкам. — А Оля ко мне насовсем приехала, успеем еще поговорить.
— Слушай, — Губернатор все не мог успокоиться, — а хочешь, мы твою Олю в к нам, в Управу устроим? Она кто по специальности? Да, впрочем, какая разница? Девочка, я вижу, неглупая. Поставим приличную зарплату. Будет заниматься чем нибудь. Чего ей тут, в глуши, сидеть? Она где раньше жила?
Дед покачал головой: — Да слышал ты Виктор Петрович, о ней. Наверняка. Просто запамятовал. Потом, у референта, если интересно спросишь. А что до работы, то она у меня человечек самостоятельный. Пусть сама решает. Хотя лично я — против. Столько лет ее не видел. Думал — не свидимся… Да вот услышал Господь, вернулась. А на косметику я ей, как–нибудь, и сам наскребу.
— Да я и сам уже сообразил… — хитро усмехнулся Губернатор. — Мне в том месяце супруга все уши прожужжала. Колечко она у меня клянчила, да я никак собраться не мог. Все же триста тысяч, не один рубль. А тут пришла домой как черкес злая.
— Дождался, говорит, паразит. Продали. Заскочил, мол, какой–то хрыч… Прости, Михаил Степанович, сам виноват. Так вот, говорят: «Заскочил и хапнул…» Я тогда еще удивился. Зачем, думаю, Степанычу брюлики, теперь понял. И всецело одобряю. Внучка твоя колечку этому соответствует.
— Ты это, Петрович… — дед вроде не изменил выражения лица, но помощник губернатора опасливо вздрогнул. Имей в виду… Внучка у меня единственная. И… говорить, думаю, излишне. Я для нее ничего не пожалею. И никого, — дед добродушно глянул на собеседника, собрав морщинки в уголках глаз, но всю игривость сановного собеседника словно смыло.
— Да понял я, бог с тобой. Давай лучше о деле. — Поспешил он свернуть со скользкой темы.