Михаил Исаев

Поздравление

"Дорогая Даздраперма Оюшминальдовна!" Написав эти слова, девятиклассник Сидоркин впал в задумчивость. Полчаса назад, откушав плову, он решил, наконец, выполнить общественную нагрузку и подписать три открытки к Восьмому марта. Это все из-за паразита Коляна. Всем досталось по две открытки, а ему, Сидоркину, три. Две для девочек и одну для учительницы, специальность которой точно определить было невозможно. Чего она только не вела в школе, и рисование, и черчение, и пение, а в классе, где учился Сидоркин она еще и преподавала предмет с мудреным названием ""Этика семейной жизни".

Впервые услышав имя и отчество этой учительницы, весь девятый класс едва не пополз под парты со смеху. Она же, выдержав хорошую актерскую паузу, обьяснила, что Оюшминальд - это "Отто Юльевич ШМИдт НА ЛЬДине", а ее имя Даздраперма происходит от фразы "ДА ЗДРАвствует ПЕРвое МАя". Все ясно. За глаза ее стали звать просто - "Сперма". Тем более, что она вела такой деликатный предмет, что иногда ей приходилось просить покинуть класс то мальчишек, "чтобы пошушукаться с дамами", то девчонок, чтобы "поговорить с мужчинами". Все эти тайные вечери были об одном. О ней, проклятой. Мальчикам нужно было обьяснить, чтоб и думать не смели, что даже презерватив не дает гарантии. Девочкам надо было втолковать, что никакие там "только сверху" и "понарошку" непозволительны. Она, эта ужасная жидкость, хуже ртути, она сама заползет, куда ей надо и тогда... Училка делала круглые глаза и ужас охватывал робких девственниц, еще теснее сжимались коленки, и во время вечерних свиданий первые полчаса девочки вели себя с мальчиками, как с врагами всего человечества. И лишь умелые ручки юношей, да зов природы возвращали все на круги своя. Несколько дней в классе продолжалась эпидемия. Все кинулись изобретать новые имена. Оказалось, что это очень веселое занятие. Сидоркин получил имя Нежерпер, что означало НЕвинная ЖЕРтва ПЕРестройки. Однако, это увлечение быстро прошло и все стали называть друг друга, как и прежде, Колян, Муфлон, Сидоркин, Жиртрест, Жеребец, Сова и так далее по списку. Сидоркин икнул и вновь склонился над столом. "Поздравляем Вас с праздником Восьмое марта". Колян дал всем вводную, чтоб было коротко, но от души. Коротко получалось, а о души - нет. "Желаем Вам здоровья и большого счастья в личной жизни". Сидоркин задумался. Насчет "большого". Все знали, что у Спермы "мур-мур" с шофером со Скорой помощи. Месяц назад, бегая по берегу моря, Сидоркин заметил рыжий рафик, стоящий среди сосен. Сидоркин потихоньку подошел к машине сбоку, так как при этом его не могли заметить, потому что боковые окна были закрыты занавесками. Присев на всякий случай, Сидоркин гусиным шагом подкрался совсем близко. Таинственные, неясные звуки слышались изнутри автомобиля. Сидоркин напряг слух, но все равно смог услышать лишь обрывки фраз. - Неправда, не любишь, - капризно мурлыкала Сперма. - Ты своими коленками сжала мою ладонь, как двумя кирпичами. - Какими еще кирпичами? Огнеупорными. Ну, пожалуйста, ну, позволь мне, - хрипел шофер. Что ответила Сперма Сидоркин не расслышал. Он мучительно гадал, с какой стороны лучше попытаться заглянуть в автомобиль - спереди или сзади. Наконец, он решил, что правильнее всего сделать это сзади, так как основные события, судя по звукам, происходили не на сиденье водителя, а где-то в центре салона машины, там, где обычно лежали носилки для больных. Сидоркин поднимался осторожно, его сердце гулко стучало в ушах. Замирая от страха, он заглянул в заднее окно и обмер. Они были голыми. То есть совсем голыми. И он, и она. Конечно, Сидоркин и прежде, случалось, видел голое женское тело, но все больше как-то по частям, то грудь отдельно, то попку, а пару раз, жутко признаться, то самое место, которому и культурного имени-то русском языке нету. А интерес к нему, как раз, наибольший. Сейчас же перед его глазами была совершенно голая Сперма и ее обнаженный любовник. Сперма лежала на спине на носилках, шофер стоял сбоку на коленях. Он наклонился к ней и, видимо, целовал в губы, Сидоркин этого не мог видеть. Зато он видел другое. Большая, широкая ладонь мужчины дерзко гладила бедра Спермы. Она, эта ладонь, была явно хозяйкой положения, женские колени то раздвигались, пропуская руку любовника к таинствам, то сжимались, останавливая ее на достигнутом. Неожиданно шофер привстал и Сидоркин чуть не ахнул, увидев, каким кукурузным початком наградила человека природа. Прекрасная конструкция торчала почти вертикально и завершалась ярко-красной маковкой, по форме напоминавшей вершинку пасхального кулича. Шофер нагнулся над Спермой и навалился на нее. Сидоркин видел, как мужчина бережно, но настойчиво взял даму под колени и одним движением раздвинул ее ноги. Его большой белый зад нетерпеливо ерзал туда-сюда, явно стремясь к какой-то гармонии, к совершенству. Сидоркин замер. Оторваться от бесплатного кино не было никаких сил. Сидоркин осмотрелся. Нет, вокруг никого не было. Сидоркин вновь стал смотреть в окошко. Получалось только одним глазом. Левым. Двумя глазами он не мог смотреть никак. Тогда бы его рыжая физиономия наполовину перекрыла бы окно. А так, только краешек. Собственно любовники так увлеклись, что им, похоже, было уже глубоко плевать, смотрит кто-то на них или нет. Итак, Сидоркин взглянул и понял, что пропустил важный момент. Начало контакта. В том, что контакт уже произошел, не было никаких сомнений. Мужчина двигался ритмично, похоже, он проникал в нее глубоко, даже сквозь стекло Сидоркин слышал его шумное, страстное дыхание. Дальше произошло что-то вообще невообразимое. Ноги Спермы, широко раздвинутые и согнутые в коленях, вдруг стали подниматься кверху, выше, выше и, в конце концов, стали торчать вверх, словно женщину заставили делать известное физическое упражнение. "

Лежа на спине, ноги под прямым углом вертикально вверх".

Кажется, это называлось "свечка".

Шоферу, видимо, это страсть как понравилось, он задергался еще сильнее, он схватил Сперму за попу, Сидоркин даже перепугался, не навредит ли он ей. Но нет, Сперма громко, к голос застонала, казалось, она рыдает, Сидоркин увидел, что она не лежит пассивно, а двигается в лад со своим любовником. Сидоркин торопливо расстегнул ширинку брюк, раздобыл на свет божий своего напрягшегося героя, обхватил его горячей ладонью и стал делать известное в мальчишеской среде движение. Ему стало невыносимо сладко. То, что он видел перед своими глазами не могло идти ни в какое сравнение с тем, что он делал, что позволяла ему делать с собой Томочка, это совсем не было похоже на его короткий контакт с Леной. Да что там Томочка и Лена. Ни в каком сне не мог он предположить, что это происходит так. Что женщина не лежит тихонько, как мышка, а помогает партнеру, что он совсем не слушает ее стонов и криков, а делает свое дело, и, самое жуткое, что такое его поведение ею полностью одобряется. Движения парочки вновь изменились и Сидоркин понял, что сейчас произойдет то ужасное, чем их, девятиклассников, постоянно запугивала Сперма на своих уроках. Только теперь это должно было произойти с нею самою. Шофер вонзился в ее тело. Наверное, дальше проникнуть было просто невозможно. Он весь мелко дрожал, словно вибрировал, Сперма задергала головой из стороны в сторону, она громко стонала, почти визжала. Сидоркин не стал более сдержи- ваться и, хватая ртом воздух, испытывая дикую, сладкую судорогу, выплеснул из себя длинную белую струйку. Одну, вторую. И третью. Прямо на борт машины. И еще чуть-чуть, но уже на песок. И он сразу отошел в сторону. Больше ему ничего не хотелось. Покачиваясь от слабости, он уходил от автомобиля все дальше и дальше. Наконец, он оперся спиной о дерево и задумался. Он думал о Томочке и о себе. Ему хотелось, чтоб у них было также, как у Спермы с водителем. А не так, как всегда. Сидоркин хотел подчеркнуть слово "большого", но передумал. Зачем такие намеки. Он решительно форсировал поздравление. "Ваши мальчики из девятого класса". Сидоркин прочитал текст еще раз и остался им удовлетворен. Закончив первую открытку, Сидоркин отложил ее в сторону и задумался. Теперь он размышлял недолго. Томочку он решил оставить на десерт, а, значит, вторым номером его программы объявлялась Юшка. "Дорогая Юшка". Сидоркин написал это и чуть не завыл от досады. Дурак! Какая еще Юшка? У нее же есть имя. В открытку надо было писать имя, а не кличку. Хорошо, что Колян дал каждому по запасной открытке, но больше ошибаться было нельзя. Сидоркин досадовал еще и потому, что хотел съэкономить открытку и использовать ее для своей бабушки. Сидоркин достал третью открытку и едва снова не написал "Юшка". Интересно, что до шестого класса Юшку звали иначе. Ее называли Хрюшка, что было, конечно, более точно. Есть такая детская песенка: "Ах, косы твои, ах, бантики,

И прядь золотых волос,

И юбка в большую клетку,

И очень курносый нос!" Это про Юшку. Косы, бантики и даже юбки в клетку, она обожала такие, но, главное, в другом. Слово "очень" можно было уверенно менять на "страшно", и преувеличения бы не было. Нос Юшки был таким курносым, что его сходсто с пятачком известного домашнего животного было просто невероятным. Ноздри Юшки были направлены прямо на собеседника. Помимо всего и фамилия ее была Ушкина. Разумеется, что никакой другой клички, кроме как Хрюшка, получить она не могла. Только в седьмом классе, когда ее тело стало очаровательно округляться и второгодник Муфлон воспылал к ней страстной любовью, ее прозвище сократилось до Юшки. Никто не хотел выяснять отношения с Муфлоном и прежнюю кличку словно забыли. Короткая страсть Муфлона по неизвестной причине быстро остыла, но Юшку уже никто больше не называл Хрюшкой. У нее была одно редкое достоинство - классные ножки. Родители ее были людьми состоятельными, и Юшка хорошо одевалась. Как уже было сказано, она очень любила расклешенные юбки в крупную клетку и в складку. Но Сидоркина волновало кое-что другое. Юбки Юшки были умопомрачительно коротки. Ее, туго обтянутые тонкими капроновыми колготками ножки, ужасно интересовали Сидоркина. Непреходящий, почти маньячный интерес мучил паренька. Он хотел увидеть, какие у Юшки трусики. Но все его усилия сводились к нулю. Он неотрывно смотрел на ее бедра, когда она шла по улице. Дул сильный ветер, ее юбка задиралась, но видны были лишь колготки. Сидоркин шел за Юшкой по школьный лестнице, воровато заглядывал к ней под юбку и вновь перед глазами были только колготки. Наконец, Сидоркин решил, что Юшка вообще не носит трусиков, а одевает только колготки. В один из теплых осенних дней прошлого полугодия Сидоркин, наконец, убедился, что он глубоко неправ. Был урок физкультуры. Юшка пришла без формы и чтобы не получить пару, сказала физруку, что недомогает. Тот, конечно, ее отпустил. Весь класс вышел во двор, стали мотать стометровку, прыгать в длину.

И вдруг Сидоркин увидел Юшку. Она смотрела на одноклассников, наполовину высунувшись из окна. Словно кто-то тюкнул Сидоркина по башке. Он мгновенно сообразил, какой вид сейчас имеет Юшка, если на нее посмотреть сзади. Никакая земная сила не могла бы остановить Сидоркина. "Мне надо", - сказал он физруку и, не слушая ответа, рванул к входной двери. Он даже не понял, как взлетел на второй этаж. Дверь в их класс, к счастью, была приоткрыта. Осторожно, как кот, Сидоркин проскользнул в класс. Юшка была у окна. Тихо-тихо Сидоркин стал приближаться к девочке. Он подошел совсем близко. Согнувшись пополам, Юшка лежала животом на подоконнике. Судя по всему, она очень увлеклась, и ее короткая юбочка не просто задралась, она почему-то оказалась вообще завернутой на спину. Так что Сидоркин получил полную компенсацию за свои страдания. Он жадно рассматривал открывшийся вид и легкое чувство досады и разочарования охватило его. Ощущение было такое, словно перед ним вдруг открылось внутреннее устройство любимой игрушки, волшебный принцип действия которой, манил его своей сладкой и непостижимой тайной. Больше тайны не было. Что он видел перед собой? Округлую девичью попку. Конечно, очень и очень соблазнительную. Но теперь она была какой-то совершенно беззащитной. И еще. Юшка носила трусики. Белые, с мелкими цветочками. Только они были очень маленькими и, видимо, совсем тонюсенькими. Туго обтянутые колготками, они сбились в одну сторону и это нарушение симметрии казалось вызовом гармонии и красоте. Сидоркин подошел совсем близко. Он мог положить руку на тело Юшки. Он боялся только одного, что Юшка с перепугу выпадет из окна. И чтоб этого не случилось, он протянул вперед обе руки и одновременно двумя ладонями крепко обхватил попку девушки. Юшка дернулась, словно кошка, которую неожиданно схватили за хвост. Она, и правда, едва не выпрыгнула из окна. Хорошо, что Сидоркин ее крепко держал. С той же кошачьей ловкостью Юшка повернулась к Сидоркину. Ужас, гнев и возмущение отразились на ее курносом лице. Сидоркин убрал руки и сделал шаг назад. - Ты что, Сидоркин? С ума сошел? - завизжала Юшка, одергивая юбочку. - Я боялся, что ты упадешь, вот и придержал, - тихо сказал Сидоркин. - Ты бессовестный, так напугал меня, - голос Юшки как-то сразу смягчился. Сидоркин увидел, что в глазах у нее нет злобы, он каким-то шестым чувством почувствовал, что Юшка совсем не сердится. Скорее, наоборот. И тогда он шагнул к ней вплотную, обнял ее за плечи и поцеловал. В губы. Юшка откинулась назад и изумленно смотрела на Сидоркина. - Ты красивая, Юшка, - тихо сказал Сидоркин и выскочил из класса. "Мы, твои одноклассники, поздравляем тебя с праздником". Вроде, нормально. "Желаем тебе большого личного счастья". Вот, черт, опять "большого", что-то зациклилось внутри. Упаси боже, если такого большого, как у шофера, тогда Юшке не сдобровать. Лучше, как у него, у Сидоркина. Может, по этой части они с Юшкой друг другу идеально подходят? Но тут Сидоркин вспомнил, какая Юшка курносая и ему стало не по себе. Ведь и матушка у Юшки была такая же. Почему природа не исправляет свои ошибки? После того случая у окна Юшка целый месяц требовала, чтоб Сидоркин пришел к ней домой и помог по физике. Но он так и не пришел. Она часто звонила ему по телефону, трещала долго, без умолку. Сидоркину приходилось все время придумывать повод, чтобы прервать разговор. "Мы всегда рады видеть тебя здоровую, веселую, жизнерадостную". Вот черт. Как это вырвалось? А вдруг она заболеет? Тогда что, не появляйся на глаза? Ну, да ладно. Написал, так написал. Тем более, открыток больше нет. Все. Теперь, когда с Юшкой и Спермой было покончено, Сидоркин решил слегка расслабиться. Осталась открытка для Томочки. Придется использовать черновик. Как иначе? Вдруг ошибешься. Тем более, это для Томочки. Хорошо, что Колян отдал ему Томочку. Наверное, он догадывается, что у Сидоркина с Томочкой... Ну, это... Ну, как сказать? Сидоркин стал вспоминать. Томочка была тихой девочкой. В сентябре Муфлон хвастался, что на каникулах ему удалось трахнуть (Сидоркин так не любил этого слова) трех девушек из их класса. В том числе Томочку. Трудно сказать, было ли это правдой, так как и Муфлон, и Толян любили приврать. Сидоркин жадно впитывал все туалетные байки, ему так хотелось испытать то, о чем трепались пацаны, но все его попытки любви с девочками ограничились несколькими поцелуями в подъезде, после кино, а однажды он набрался смелости и стал гладить ноги своей подружки. Его удивило, что она стоит смирно и не отталкивает его руку, словно не чувствует его прикосновений. Тогда он решил форсировать события и двинул ладонь вверх по ее голому бедру. И едва его разгоряченные пальцы коснулись края ее тонких трусиков, как девочка, словно очнулась, и, вырвавшись из его обьятий, дала ему по физиономии.

Было очень обидно. Томочку Сидоркин особо не выделял. Однако, после того что случилось, когда на октябрьские праздники Муфлон позвал его с себе "на хату", его отношения с этой девочкой совершенно изменились. "Хата" - это что? Это когда собираются пять-шесть пацанов, столько же девочек. Очень желательно, чтобы было "каждой твари по паре", иначе непременно будут проблемы. Главное, чтоб была квартира, то есть "хата". И чтоб предков весь вечер не было. С предками неинтересно. Так вот, когда есть "хата", это уже хорошо. Еще нужно скинуться по трояку. Лучше, по пять. Но это дорого. По три тоже нормально. Танцы, легкая закусь, сухое винцо. Все классно. Кто-то тушит свет. Танцы впотьмах, обьятия в полумраке. Можно украдкой погладить подружку по груди через платье. Потом провести ладонью по ее спине, ощутив под пальцами застежку лифчика. Прижать к себе поплотнее. Там, внизу, уже все напряглось, поднялось, встало. Не надо стесняться, притянул ее к себе еще крепче, пусть чувствует, что танцует не с евнухом, пусть знает, что к ней есть интерес, что она женщина и что ее хотят. Потом кое-кому этого мало. Поводов уединиться более чем достаточно. Покурить - на балкончик, посмотреть фотографии предков - в их спальню, смолоть кофейку - на кухню, посмотреть на аквариум - в комнату Муфлона. Вот так, четыре парочки уже при деле. Теперь посреди комнаты танцуют лишь Сидоркин с Томочкой и Жеребец с Наташкой. У Жеребца фамилия такая Жеребцов. Колено Сидоркина то и дело вжимается между ног девочки, какое волнительное дело, эти танцы. Вон Жеребец положил лапу прямо на попку Наташке, а она будто и не замечает вовсе. Сидоркин видит, как они целуются. Ему хочется того же. Ему так хотелось уединиться с Томочкой. Как он раньше не замечал, что она такая красивая? Но куда, куда? Ведь все занято. И вдруг Томочка ему помогла. - Мне капнули на платье майонезом, пойду застирну, - шепнула она. Можно я с тобой? - пробубнил Сидоркин. - Пойдем, - рассмеялась Томочка. И они, держась за руки, вышли в коридор. А вот и дверь в ванную комнату. И правда, самый низ платья был слегка испачкан майонезом. Томочка уселась на край ванны и, открыв воду, стала промывать пятно. Сидоркин стоял так, что видел ее высоко обнаженные бедра, ведь подол платья она сдвинула вбок и вверх, к струйке воды. Сильное, почти непреодолимое желание охватило его. - Томочка, - прошептал Сидоркин. - Что? - спросила она и повернулась к нему лицом. - Хватит, уже ничего не заметно, - прошептал он и взял ее за плечи. - Ты так считаешь? улыбнулась она. - Да, да, да, - и он стал целовать ее. Сначала в щеку, потом куда-то в нос, потом, наконец, в губы. Томочка, смеясь, стала уворачиваться, но Сидоркин притянул ее к себе еще крепче и жадно впился в ее пухлые губки. Больше она его не отталкивала. Она так и сидела на краю ванны, а он, согнувшись, прижимался к ней и все целовал, целовал, целовал. Ее волосы, ее лицо так чудесно пахли, что Сидоркин просто млел. И вдруг он понял, что она чего-то от него хочет. Он с трудом оторвался от ее губ. - Что? - спросил он. Наверное, нам лучше закрыть дверь, - прошептала Томочка. Сидоркин защелкнул шпингалет и повернулся к девушке. Вздрагивающими, робкими движениями он стал расстегивать застежку на груди ее платья. Томочка совсем не сопротивлялась. Она лишь слегка склонила голову набок, длинные, темные волосы красивой гривой наполовину закрывали ее лицо. Сидоркин стал снова целовать ее, пытаясь просунуть ладонь под край комбинации, под лифчик. Ничего не получалось. Одежда сидела на Томочке так ладненько, что свободного пространства для пальцев Сидоркина практически не оставалось. И тогда, шалея от собственной смелости, он ухватил влажный от застирывания подол ее платья и потянул кверху. Томочка пыталась остановить его поползновения, но делала это как-то вяло, так вяло, что Сидоркин почувствовал, что она совсем не против и упирается скорее так, для проформы. Еще несколько минут между ними продолжалась сладкая, волнительная возня, пока, наконец, ладонь Сидоркина не легла на холмик ее лона. Под пальцами Сидоркина был капрон ее колготок, ее тонкие трусики, но там, под этой тонкой преградой, он чувствовал это, была ее щелочка, ее бороздка, ее девочка, ее цветочек, ее розочка, ее пирожочек.

Они продолжали целоваться, рукой он продолжал гладить ее там, внизу, и совершенно естественно Сидоркин подвинул свою ладонь сначала вверх по ее животу, а потом, (о, боже!) его шаловливые пальцы скользнули под резинку колготок, под резинку ее трусиков, вниз по жаркому полю, вниз, к тому месту, которое он только что гладил через одежду. Томочка охнула, но он держал ее крепко, его колено было между ее колен, так что она хоть и попыталась сжать ноги, у нее ничего не получилось. А Сидоркин едва не застонал от щенячего восторга, под его пальцами была эта штучка (голая!), о которой было столько разговоров среди пацанов, столько трепа, столько анекдотов, столько сальных шуточек... Сидоркин ласкал ее короткие курчавые волосики, осторожно и бережно он повел пальцем вниз и почувствовал, как влажна ее щелочка. Мелькнула в голове наука Муфлона - "гладь, пока не помокреет, потом можно приступать". Но как? К чему приступать? Здесь, сидя на краю ванны? Нет, это было невозможно. Сидоркин не мог знать, что через пару недель и более неудобная поза будет для него вполне приемлемой. В тот вечер между ними больше ничего и не было. Он провожал Томочку домой, ежеминутно они останавливались, Сидоркин шептал, что любит ее, и они долго и сладко целовались. Томочка жила в пятиэтажном доме и Сидоркин довел ее до самых дверей. Они договорились встретиться завтра. Как стемнеет. С того дня они встречались два-три раза в неделю. Становилось все холоднее и им все труднее было найти место для своих ласк и обьятий. Каждая встреча привносила в их отношения что-то новое и вот однажды, когда они долго жались в подъезде Томочкиного дома, она сказала "пойдем наверх". Сидоркин думал, что они пойдут к двери ее квартиры, но Томочка потянула его куда-то выше. Они дошли до пятого этажа, оказывается, лестница шла еще выше, но там наверху уже не было света. И туда, в эту манящую темноту, вела его Томочка. Они очутились у чердачной двери, Сидоркин потрогал ее, она была заперта. Постоим здесь, - прошептала Томочка и прислонилась к стенке. Сидоркин сразу обнял ее, припал к ее распухшим от поцелуев губам и вдруг понял, что Томочка хочет. Он даже не мог обьяснить себе, почему он так подумал, но она, эта мысль, словно обожгла его. И он стал расстегивать на Томочке пальто, она не противилась этому. Сидоркин слегка нагнулся, погладил ее колени, скользнул ладонями вверх, сминая ее короткую юбку. И снова она не сопротивлялась. Сидоркин стал гладить нижнюю часть ее живота, пальцы его трогали ее заветный холмик. И снова она не сопротивлялась, а лишь жарко вздыхала и слегка вздрагивала. Собственно, они делали так и прежде, но тогда Томочка все же сопротивлялась, а теперь она давала Сидоркину полную свободу действий. И он решился. Он поднял ладони немного повыше и, захватив дрожащими пальцами резинку ее колгот, потянул их вниз. Чуть ниже он ощутил еще одну резинку, и, поняв, что это уже трусики, захватил и их. Он потянул все книзу, до середины ее бедер, до колен, и только тут Томочка его остановила. Под его ладонями было ее совершенно голое тело, он гладил, он ласкал ее курчавые волосики и снова поражался - Томочка не сопротивлялась. Значит, можно и дальше? Мысль эта снова обожгла Сидоркина. Он стал торопливо и как-то суетно расстегивать брюки, почему-то быстро не получалось, словно это были вовсе и не его брюки. Наконец, он расстегнул их. И что дальше? Если отпустить их, они упадут до самых щиколоток, то-то будет у него вид. А как иначе? Черт его знает. Сидоркин сунул руку вниз, и, не снимая трусов, вытащил на свободу своего разгоряченного героя. Кол-колом, он торчал прямо вверх. И Сидоркин направил его к Томочкиным бедрам и чуть не взвыл, когда коснулся ее горячего живота. От восторга. Сидоркин стал тыкаться в Томочку. Туда, где были курчавые волосики, где было так влажно, пальцами он чувствовал это. Ноги девушки были сжаты и ничего не получалось. Сидоркин инстинктивно надавил коленом, он хотел раздвинуть ее ноги, но мешали ее трусики и колготы, которые крепким валиком обхватывали ее колени. И вдруг Сидоркин почувствовал, что Томочка сама пытается раздвинуть ноги. Настолько, насколько позволяет ей ситуация. И Сидоркин, словно боясь, что она передумает, снова возобновил поиски контакта. Он толкался вперед и вперед, он стал помогать себе пальцами и вдруг понял, что попал. Самым кончиком своего естества, но попал. Томочка охнула и Сидоркин зашептал какие-то горячие слова, он бы, наверное, умер с горя, если бы девушка в эту минуту дернулась бы куда-нибудь в сторону и лишила бы его с таким трудом завоеванных позиций. Но нет. Она не только не оттолкнула его, а сама стала двигаться бедрами к нему навстречу. И Сидоркин задвигался. Он чувствовал, что ее тесная, влажная пещерка словно обволакивает головку его дружка. Сидоркин толкал его вперед и вперед, но увы, одежда ужасно мешала, получалось, что он оставался где-то совсем на поверхности. Сидоркин чуть не зарычал, он обхватил голую попку Томочки и потянул к себе. Это был прогресс. Но все равно, большая часть его дружка оставалась не у дел. И так, задыхаясь от восторга, уткнувшись носом в воротник ее пальто, в ее шею, в ее волосы, Сидоркин двигал бедрами, одновременно притягивал ее к себе руками за попку. Два чувства распирали его душу. Восторг и досада. Восторг от того, что он понимал, что впервые в жизни он овладевает девочкой. Досада от того, что он чувствовал, что проникает в нее так неглубоко и что больше просто невозможно. А так хотелось. Сидоркин слышал, что Томочка тихо постанывает и жарко и страстно дышит. И вдруг она задрожала, приглушенно вскрикнула и повисла на его руках. Сидоркин чуть не заорал от переполнявших его чувств. Она что, кончила? Он сделал так, что она кончила?

Неужели? Он считал, что все так плохо, а она уже кончила? Фантастика! И он задвигался еще быстрее, еще резче. О, как хорошо. О, как здорово! И вдруг Сидоркин почувствовал, что сейчас. Вот сейчас. Но, видимо, Томочка все же была опытнее его и тоже это почувствовала. Она совсем чуть-чуть отодвинулась и, о, ужас, они разъединились. Сидоркин успел поразиться тому, каким неглубоким был их контакт, раз она так легко ушла от него. И в ту же секунду тугая струя семени выплеснулась из Сидоркина. Куда вперед, на ее живот, на ее одежду. И еще одна. И еще. Сидоркин не смог сдержать тихого стона. Он навалился на Томочку. Теперь он удерживал ее, а она его. Хорошо, что за ее спиной была стенка, иначе бы они упали. Наконец, Сидоркин отдышался и стал понимать, что произошло. Ничего себе! Вот это да! Он поимел Томочку. Теперь она его девушка. Невыразимое чувство гордости распирало его. Захотелось быть сильным. Захотелось быть великодушным. - Давай, я тебе помогу, - прошептал Сидоркин и попытался подтянуть вверх трусики девочки. - Я сама, - почему-то воспротивилась она. Он понял, что она рассмеялась. - Ты как? - спросил он тихо, наблюдая, как она одевается. - Что "как"? - Ну, это... Ты кончила? - он удивился, что так легко произносит это слово. - А то ты не понял, - она шептала едва слышно. - А ты скажи. Мне приятно это слышать. Ты кончила? Кончила, кончила. Вот только ты забрызгал меня всю. - А чего же ты отодвинулась? - А аборт ты будешь делать? - Говорят, иногда можно и не бояться. - Так то - иногда. - А сегодня - не "иногда"? - Нет. - А когда будет "иногда"? - Я тебе скажу. С этого вечера их свидания стали совершенно другими. Площадка у двери на чердак стала обителью их любви. И каждый раз Сидоркин огорченно чувствовал, что не проникает в нее полностью, так, как ему хотелось бы. Он все время уговаривал Томочку снять полностью колготки и трусики, но она не позволяла. - А вдруг кто-то подойдет? - шептала она тревожно. - Положи в карман пальто, - шептал он, радуясь своей находчивости. - Нет, - непонятно почему упиралась Томочка. Однажды он попытался даже уложить ее, но она чуть не заплакла и больше он не настаивал. Несколько встреч были особенно сладостными. Это было когда она тихонько шептала ему прямо в ухо, что сегодня можно. Она, хитрюга, делала это тогда, когда они уже двигались вовсю. От этих ее слов Сидоркин кончал почти мгновенно. Прямо туда, в ее влажную щелочку. Правда, в ней, видимо, ничего не оставалось и все вытекало на бедра и Томочка долго вытиралась каким-то платочком. Вот, что вспомнил Сидоркин в связи с открыткой для Томочки. Правда, уже три недели, как Томочка не подпускала его к себе, обьясняя это каким-то недомоганием. За это время и случилось то, что Сидоркин стал свидетелем любовной сцены Спермы и ее кавалера. Теперь Сидоркин знал, как все должно быть и мысленно предвкушал свою встречу с Томочкой. Он был уверен, что будет вести себя иначе. Он решил, что взломает чердачную дверь и там, на чердаке, оборудует местечко для своих свиданий с Томочкой. Сидоркин подошел к серванту, достал бутылку конька, отвинтил крышечку и глотнул прямо из горлышка грамм сто. Слегка поперхнулся, закрыл сосуд, поставил на место и вернулся к столу. Расправил свой черновичок. На него напал юмор. Сидоркин стал озорничать. "Томочка! Девочка, которую мы любим! Поздравляем тебя с праздником!" Начало показалось неплохим. Новые шальные мысли стали распирать Сидоркина, и он даже тихонько захихикал. "Мы хотим, чтобы ты пошире раздвигала рамки нашего традиционного общения" "Как хочется, чтоб ты регулярно давала нам возможность общаться с тобой" "Мы хотим, чтоб ты кончала вместе с нами эту затворническую жизнь" Все три предложения родились сами собой. Сидоркин выдал их легко, словно выдохнул. По его замыслу вторая строка каждой фразы была словно лишней, а потому он писал ее отдельно. В общем контексте все получалось чин-чинарем, но первая часть каждого предложения, собственно, и содержала основную мысль.

Теперь Сидоркин решал большую проблему. Допустимо ли было перенести это из черновика в открытку? Алкоголь сладко и гулко кружил голову. Мысли казались легкими и светлыми. А будь, что будет! И Сидоркин переписал поздравление из черновика в открытку. Затем аккуратно сложил свою работу в учебник по этике семейной жизни, как раз на ту страницу, где были изображены шустрые сперматозоиды. Сидоркин встал из-за стола. Странно, но за окном уже было темно. Как много времени потратил он на эту общественную работу, на эти поздравления. Это все Колян виноват. Всем дал по одной училке и одной девчонке, а ему, Сидоркину, еще и одну лишнюю. Сам бы подписывал поздравление для курносой Юшки-Хрюшки! Неожиданно Сидоркин захотел спать. Бороться со сном не было никаких сил, и, быстро раздевшись, он улегся в кровать. Под одеялом было так хорошо. Сидоркин заснул. Ему приснилась школьная линейка. Сперма произносила речь. Затем Сидоркин почувствовал, что Муфлон выталкивает его из строя. Оказалось, что Сперма вручает ему, Сидоркину приз за лучшее воплощение мужского начала. Какого, какого начала? Про мужской конец Сидоркин знал, а про начало впервые слышал. Сидоркин робко подошел к Сперме. "Поздравляем тебя, Сидоркин". Так сказала Сперма и протянула ему коробочку. Сидоркин подумал, что это термос, открыл коробку, сунул внутрь руку и вынул на свет божий... Огромный кукурузный початок едва вмещался в его ладони. Раздались аплодисменты. Громче всех хлопала Томочка.