О дате приведения РККА в повышенную боевуюготовность летом 1941 г.

В своих мемуарах «Воспоминания и размышления» маршал Г.К. Жуков пишет, что 13 июня учитывая общую тревожную обстановку на границах, он и нарком обороны С.К. Тимошенко обратились к И.В. Сталину с настоятельными увещеваниями перевести войска эшелона прикрытия западной границы в состояние повышенной боевой готовности, на что последовал отказ…

Позволительно взглянуть на источники информации, которые обеспечивали компетентность С. Тимошенко и Г. Жукова и некомпетентность И. Сталина.

– О положении на границе наиболее информирован тот род войск, который прямо осуществляет ведомство над ней и всегда пребывает в состоянии не повышенной, а полной боевой готовности – пограничники. И действительно, их сводки за май – июнь переполнены тревожными сведениями в нарастающей динамике – но пограничники НИКОГДА за всю историю существования российских погранвойск не подчинялись военному ведомству (ВМ, НКО, МО) и в канун войны входили в систему НКВД, имея высшим начальником генерала Н. Власика, бывшим, кроме того, комендантом Кремля и начальником личной охраны И.В. Сталина. Т. е. их сводки ложились на стол ему, и уже оттуда следовали двум его непосредственным начальникам: И.В. Сталину и Л.П. Берии, в очевидных приоритетах – и доходили до НКО уже по нисходящим правительственным каналам как препарированная под усмотрения политического руководства информация; неполная, сокращенная к узко-военной области. Устойчивый же стереотип приписывает Л. Берии крайне негативное отношение к тревожным известиям вплоть до кочующих по изданиям от В. Анфилова до А. Самсонова угроз «Стереть в лагерную пыль» их авторов (чего еще коснемся).

– Закордонная разведка? Но она в ту пору была преимущественно сосредоточена в НКГБ, шеф которого В. Абакумов, информируя правительство, естественно не пересылал копии своих сводок в другие ведомства, как и в НКО. Т. е. ее материалы, как и в первом случае, «спускались» в НКО из правительственных сфер так же препарированно.

– Собственно агентурная система ГРУ Генерального Штаба, квалифицированная, широко развернутая. «Но как известно.» – беру в кавычки, мне лично ничего об этом неизвестно; я только читал «об этом» у В. Анфилова,А. Самсонова – начальник ГРУ генерал-лейтенант Ф.И. Голиков откладывал все тревожные агентурные материалы в папку «Недостоверные и дезинформирующие сведения», с которой на усмотрения С. Тимошенко и Г. Жукова конечно не выходил; а по наличию в ней сведений об информаторах его начальники даже не имели права ей поинтересоваться.

– Самонаблюдения армии (даже без флота, который имел собственный НК ВМФ)? Но дивизии эшелона прикрытия границ развертываются от нее не ближе 20–30 км (в действительности 20—140 км) и собственно могут наблюдать только ближайшие рынки, питаясь всезнающим ведомством АТС (Адна-Тетка-Сказала); но и то предмет специальных усмотрений Особых Отделов частей (Генерал И. Серов), входивших в систему ГПУ РККА (Л. Мехлис), с 1937 года выведенного из прямого подчинения НКО и самостоятельно обслуживавшего правительство.

Таким образом, честно следуя утвердившейся в российской исторической науке догматической картине распределения событий, ситуаций, ролей, если Сталин, на которого сходилась вся полнота информации, не усматривал в ней признаков войны, – то тем более не могли ее предвидеть Тимошенко и Жуков, которые пользовались только ее отпрепарированной, да еще в 4 руки (Правительство, Берия, Абакумов, Голиков), частью, притом, что за пределами военной области не обнаружили крупных политических дарований.

Тем не менее какое-то важное событие 12–14 июня действительно произошло, о чем свидетельствует ряд существенных фактов.

– 12–14 июня отставлено и арестовано все руководство ВВС и ПВО (П. Рычагов, Я. Смушкевич, Г. Штерн), ранее резко критиковавшееся на майском совещании Высшего Военного Совета за низкий уровень боеготовности вверенных им родов войск; что было возможно только с прямого согласия Народного Комиссара Обороны С. Тимошенко (с 1939 года арест ведущих работников наркоматов мог быть произведен только с санкции наркомов, а арест наркомов только с санкции Председателя СНК), а в случае Я. Смушкевича требовалась санкция и Г.К. Жукова, как начальника Генштаба, в котором Смушкевич являлся представителем ВВС; и был лично известен, как командующий его авиацией во время боев на Халхин-Голе.

– 14 июня центральные советские газеты опубликовали известное Заявление ТАСС «В последнее время в дипломатических кругах распространяются слухи о имеющем место якобы перемещении германских войск к границам СССР…

…ТАСС уполномочен заявить, что по данным советских компетентных органов Германия так же строго соблюдает условия советско-германского договора о ненападении, как и Советский Союз, и имеющие место перемещения германских войск, надо полагать, связаны с другими причинами…». В 50-е годы это заявление преимущественно замалчивалось; в 60-е его раздули до преувеличенно-инфернального значения; в 70-е начинают рационально оценивать как форму внешнеполитического зондажа; на рубеже 20—21-го веков скороговоркой повторяют штампы 60-х (А. Яковлев, А. Самсонов, А. Васильев и др.). Но кажется никто не обратил особого внимания, что этим Заявлением общество в полном составе впервые информируется, что на границе «Тучи ходят хмуро.», о чем номенклатурные кадры ВКП(б) поставлены в известность еще в январе, на пленуме ЦК.

Обратимся еще раз к источникам информации. Скажите пожалуйста, если государство внезапно подвергается нападению извне, какой орган становится предметом нападок и разбирательств? Армия? Суд? Тюрьма? Полиция?

Правильно – Разведка!

Между тем в числе тех приблизительно 50 высших офицеров, репрессированных в июле – августе 1941 года за военные неудачи и провалы первых дней войны (из них 30 расстреляно)* вы не найдете ни одного представителя разведывательных ведомств, т. е. с точки зрения правительства, подтверждаемой реальной картиной событий, их информация была достоверной и своевременной.

Есть большие основания отряхнуть приписываемую Л. Берии «лагерную пыль» уже потому, что лица, в отношении которых ее адресовали, преимущественно не принадлежали к его ведомству: в разных публикациях это Р. Зорге, Л. Маневич, Ш. Радо – но все они были резидентами по линии ГРУ и НКГБ, т. е. по особенностям этих ведомств не могли быть ему даже известны…

О генерале Ф. Голикове лучше всего говорит его последующая боевая судьба. В июле 1941 года, когда за невыполнение директивы правительства о занятии войсками линии укрепрайонов старой госграницы Г.К. Жуков был переведен с поста начальника Генштаба в распоряжение НКО СССР И.В. Сталина (нарком обороны С. Тимошенко был снят 30 июня) генерал– лейтенант Ф Голиков отправляется с важной военно-дипломатической миссией в Великобританию и США; в октябре принимает 10-ю армию, во главе которой останавливает продвижение 2-й танковой армии Г. Гудериана на рязанском направлении; а потом, перейдя в наступление, с боями доводит ее до Вязьмы. В апреле – октябре 1942 года он «пожарный командующий», восстанавливающий положение на разбитых фронтах или создающий новые: Брянский, Воронежский, Юго-Западный, Сталинградский, Юго-Восточный. В октябре 1942 года после Н. Ватутина и К. Рокоссовского (не смогли взять Воронеж с 4-х попыток) принял Воронежский фронт и в Острогожско-Россошанской (единолично) и Воронежско-Касторненской совместно с Брянским фронтом (о роли командующих в операции говорят задействованы силы фронтов: 3 армии Воронежского и 1 армия Брянского – примечательно другое, в очень сложной, деликатной области организации межфронтового взаимодействия Ф. Голиков сумел найти общий язык, убедить и повести за собой такого амбициозного и тяжелого военачальника, как М. Рейтер) операциях разгромил группу армий «Б»; т. е. больший массив войск противника, чем под Сталинградом (для сравнения: 37 дивизий на 22; 138 тыс. пленных на 93) и в кратчайшие сроки, за 24 дня против 73-х под Сталинградом. Взял Воронеж за 6 дней боев.

В феврале 1943 года после взятия Старого и Нового Оскола, Волчанска, Шебекино, Чугуева, Белгорода, Курска, Харькова он уверенно вступает в тройку крупнейших полководцев Красной Армии, уже опережая К. Рокоссовского и быстро приближаясь к Г. Жукову. Обратите внимание, в этот период он руководит наступательными боевыми действиями 1-го фронта на линии такой протяженности, на которой в июле уместятся фронты К. Рокоссовского, Н. Ватутина, Р. Малиновского, И. Конева…

Но в марте из-за очевидного просчета Ставки ВГК (Г. Жуков, А. Василевский) не обеспечившей выдвижением освободившегося Сталинградского фронта стыка расходящихся на Запад (Воронежский) и Юго-Запад (Юго-Западный) фронтов; и из-за мелочно-близорукой позиции командующего Юго-Западным фронтом Н.Ф. Ватутина, в условиях начавшихся неудач сепаратным отступлениям оголившего левый фланг Ф. Голикова тяжелейшему нападению Э. Манштейна, уже предвкушавшего «Вторые Харьковские Канны»; попавший почти в безнадежное положение, и даже окруженный – сумел вывести войска из-под удара и остановил немцев южнее Курска. Но… снятый с командования на должность Замнаркома Обороны по кадрам по представлению Заместителя Верховного Главнокомандующего маршала Г. Жукова, как «главный виновник» падения Харькова и Белгорода; чем покрывались как собственные ошибки Ставки ВГК, так и преступно– эгоистическое поведение Н. Ватутина.

Понятна острейшая неприязнь генерала, потом маршала Ф. Голикова к Г.К. Жукову – непонятна ненависть и преследование маршалом Г. Жуковым состоявшегося боевого офицера. Вам не кажется, что это как-то не укладывается в расписанный трафарет искательного приживала?

Т.о. налицо значительно больше оснований полагать, что 3 разведывательных ведомства вполне надежно и квалифицированно информировали правительство в роковые дни мая – июня 1941 года.

Это необходимое предуведомление к тому, что будет неожиданным даже и большинству профессиональных историков: 18 июня, по истечении 4 дней ожидания ответной реакции немецкой стороны на запущенный ТАСС зондаж, когда стало очевидным уклонение руководства Германии от обсуждения складывающейся обстановки на границе, советское правительство отдало директиву на приведение войск в состояние повышенной боевой готовности.

Но по непонятной причине ее неукоснительно выполнил только флот.

Получив директиву, в 9 часов вечера 18 июня Нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов своим приказом перевел с 00 часов 19 июня все флоты в боевую готовность номер 2; а 21 июня, в полном соответствии с морским уставом ввиду неотмены тревоги правительство по концу 3-дневного срока – с 00 часов 22 июня перевел флоты на боевую готовность номер 1, т. е., в дополнение к усиленным мерам безопасности отключил маяки на подходах к портам и провел затемнение военно-морских баз. И когда в 2 часа 40 минут, за час до общего нападения германской авиации на аэродромы и города немцы начали особо секретно, тщательно спланированную и подготовленную операцию по минированию с воздуха фарватеров военно-морских баз – их встретили потушенные маяки и шквальный огонь корабельной и береговой зенитной артиллерии, сорвавший не только операцию, но и принесший важный успех: несколько беспорядочно разбросанных донных магнитных мин упали не мелководье, были обнаружены, извлечены, демонтированы и через 3 недели советский флот благодаря группе физиков И. Курчатова обзавелся эффективными средствами защиты и траления этих исключительно опасных новинок крингс-марине; секрет которых англичане, например, раскрыли только через полтора года с начала войны, ценой огромных жертв и усилий. Как итог: за первые 3 дня войны флот не потерял ни одного боевого корабля; и естественной стала та молчаливая любовь и обожание личным составом флота своего главкома, который достойно ввел его в войну…

Скажите, что сделал Николай Герасимович Кузнецов такого, чтобы выходило за рамки безусловного следования служебному долгу, офицерской ответственности, пунктуальному исполнению устава? Между тем с 70-х годов утверждается стереотип геройского нарушения главкомом ВМФ всякого устава, дисциплины и субординации – оказывается, он самовольно перевел флоты в боевую готовность, чем, в частности, сорвал летнюю учебную кампанию, вернув корабли в базы. Задумывались ли авторы подобных утверждений, что поддержание в повышенной боевой готовности даже в отсутствие хода, например, эсминца требует дополнительный суточный расход 20 тонн жидкого топлива, а крейсера уже 50, не считая других дополнительных статей расхода, как и перенапряжение плавсостава, резко возросших нагрузок и износа механизмов. Поэтому военно-морской устав той поры ограничивал общефлотскую готовность № 2 тремя днями и по истечению срока требовал ее отмены или перевода в высшую степень № 1.

В каком случае командующий родом войск без директивы правительства может вознамериться перевести его в боевую готовность в отсутствии видимого противника? Только если он готовит государственный переворот; во всяком случае так оценит его действия правительство – между тем подчиненные Н. Кузнецова, адмиралы Н. Головко, В. Трибуц, Ф. Октябрьский переводя свои флоты в готовность-2, немедленно информировали об этом военные округа, с которыми находились в оперативном взаимодействии, и командующих морских пограничных округов, в зоне которых располагались. Т. е. о странном поведении флота должны были немедленно узнать и НКО и НКВД – и возмутиться, что это делается у моряков?

Вдумались ли авторы этой «безумно-романтической» чепухи, что флот должен был предварительно получить тысячи выстрелов для своей замечательной канонады в ночь на 21–22 июня со складов боеприпасов, которые находились в ведомстве НКВД и подчинялись только правительственным распоряжениям? В воспоминаниях флотских офицеров о ночи 21–22 июня везде присутствует одна и та же выразительная деталь – флот открыл огонь «по неизвестным самолетам» (чего не решились сделать американские моряки в Перл-Харборе и при свете дня), и только в полдень 22-го, из выступления В. Молотова узнал, что они немецкие – это говорит об импровизациях или запланированности действий? Открывая огонь, моряки не испытывали колебаний – их пустили в дело сверху.

Увы, непонятный сбой произошел в системе НКО…

Только командующий ПрибВО генерал-полковник Ф.И. Кузнецов приступив своевременно с 18 июня, осуществил большую часть мероприятий по приведению войск округа в повышенную готовность: авиация рассредоточена по полевым аэродромам, войска выведены из городков в лагеря, начато развертывание противотанкового рубежа по линии Шауляй – Алитус, о который через 3 дня жестоко ушибутся 3 и 4 танковые группы Гота и Гёпнера, потеряв только в полосе действия истребительно-противотанковой бригады полковника Полянского 600 танков: за 3 довоенных дня артиллеристы хорошо окопались, снаряды в достаточном количестве заскладированы у пушек в ровиках – это что, тоже самодеятельность командующего, как то утверждает В. Анфилов?

Киевский Особый Военный Округ выполнил значительную часть предмобилизационных мероприятий: в частности, рассредоточил авиацию; но не вывел войска из военных городков; и не занял армейскими частями предполья и стыков пограничных укрепрайонов, которые отчаянно-безнадежно защищались в первые дни войны только специальными артпульбатами ДОТов. В общем, сохранив костяк авиации, и развертывая основную массу войск уже в первые часы войны, КОВО оказал эффективное сопротивление группе армий «Юг», вылившееся в огромную танковую битву на линии Луцк – Ковель – Ровно – Броды. Противник отмечал «твердое и умелое руководство» командующего Юго-Западным фронтом генерал– полковника М. Кирпоноса.

В полосе ЗапВО (командующий генерал армии Д. Павлов) почти ничего сделано не было, что предопределило разгром Западного фронта к 30 июня. Вполне подготовленным вступил в войну и Одесский ВО (генерал-лейтенант Р. Малиновский), что впрочем можно считать как следствием тесной связи округа с Черноморским флотом, так и тем, что боевые действия в его полосе начались с 25-го июня.

Таким образом, вопреки утверждениям т. н. «военных историков», т. е. назначенных к тому старших офицеров-политработников, директива о переводе вооруженных сил в повышенную боевую готовность на советско-германской границе была отдана не 20–21 июня, а 18-го, что прямо подтверждается действиями флота и ПрибВО. О наличии таковой свидетельствуют и материалы следственного дела Д. Павлова, обвиненного в преступной халатности, арестованного, судимого и расстрелянного в июле 1941 года – где ему, в частности, вменялось в вину невыполнение директивы Генштаба от 18 июня 1941 г.* Вопрос об объективности обвинения, судя по действиям флота, здесь решаем положительно; но только в том смысле, что вряд ли вместе с НК ВМФ аналогичную директиву не получило и НКО. И судя по мероприятиям в округах, произвело какие-то управляющие действия в ее исполнение; например, отправив Заместителя наркома обороны по боевой подготовке генерала армии К.А. Мерецкова в срочную командировку в округа.

– 19-го он был в КОВО;

– 20-го в ЗАПВО;

– 21-го в ПРИБВО, где и встретил войну…

Но странно разноречивая реакция округов свидетельствует, что распоряжения НКО и Генштаба были не вполне понятны, двусмысленны и недостаточны; так что Ф. Кузнецов оценил их как извещение «К бою», а Д. Павлов «Для сведения.» – я вполне убежден, что самоуверенный, но всецело военный человек, каким был Палов, не задумываясь выполнил бы прямо поставленный приказ – кажется, такого не было; и К. Мерецков ничего ему не прояснил.

Но даже и в ЗапВО начали проводиться некоторые меры, не укладывающиеся уже в обычную практику военного округа мирного времени. Так, 18 июня был развернут окружной полк связи, обеспечивающий связь округа с армиями в военное время (полевая проводная и беспроводная связь) – в обычных условиях той поры войска пользовались выделенными линиями гражданского НКС. Развертывание окружного полка связи в мирное время осуществлялось только на период итоговых окружных маневров, завершавших летнюю учебную кампанию в войсках, которые приурочивались к завершению уборочных работ, т. е. к августу – сентябрю; поэтому развертывание полка в июне было совершенно необычно. Одним из обвинений начальника связи округа генерала А.Т. Григорьева было необеспечение развертываемого полка по нормам военного времени, так что «… и после телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня войска не были приведены в боевую готовность»*

Создается впечатление, что и ЗапОВО и КОВО выполняли одну и ту же директиву м.б. в форме «телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня» и разительная разница результатов обусловлена тем, что Кирпонос ее исполнял «засучив рукава», а Павлов с прохладцей; но и 1-й поднялся не намного выше уровня ЗапОВО, исключая авиацию; не только не были заняты УРы по границе, но и не произведено сосредоточение и материально-техническое насыщение бронетанковых и механизированных корпусов.

В резкое отличие шли только действия ПрибОВО. Вот интересно, в книге В. Анфилова утверждается, что строительство противотанкового рубежа в приграничье ПрибОВО вызвало резкий протест Л. Берии – но очевидно, что тот не мог вмешиваться в деятельность НКО. Кто мог запретить развертывание этих важных работ командующему округом? Только замнаркома К. Мерецков, прибывший в округ 21-го; последствий его распоряжение не имело, т. к. на следующий день началась война.

Но действия К. Мерецкого предельно созвучны той директиве, которую согласно утверждениям Г. Жукова, только-только писали; и направят в войска в 00 часов 30 минут 22 июня.

«Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО.

Копия: Народному комиссару Военно-Морского Флота.

1. В течение 22–23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев… Нападение немцев может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.»*

И главной задачей миссии Мерцкого просматривается уде не столько помощь в налаживании боеготовности войск, сколько предостережение от провокаций.

А не есть ли это та самая директива от 18 июня, неисполнение которой вменялось в вину Д. Павлову? Странная, худосочная, содержащая только указания, что нельзя делать – а что должно?

18—19 июня НКО отправил в войска целый ряд распоряжений, которые в совокупности означали втягивание в конфликт:

– 18 июня – в срок до 21-го вывести фронтовые управления на полевые командные пункты.

– 19 июня – приступить к маскировке аэродромов, воинских частей, военных объектов, окраске в защитный цвет танков и автомашин; о рассредоточении авиации.

Комплекс этих мер скорее уточняет некоторое положение; сам по себе он рисует еще более зловещую картину, подталкивает исполнителя к далекоидущим выводам, порыву действовать по оперативным разработкам чрезвычайных пакетов генштаба – директива «22-го» от того отвращает. Только в полдень 22-го с армии сняли все путы.

Но здесь сразу законно возражение, что не приведена ВСЯ директива – в ней есть еще 3-й пункт. Привожу дословно: в первых сокращена незначащая риторическая часть для выделения ее смысла и определяющей тональности.

Итак:

«3. Приказываю:

а) в течение ночи на 22.6.41 скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22.6.41 рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность, войска держать рассредоточенно и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

Тимошенко, Жуков* [13] 21.6.41 г.»

А теперь позвольте задать некоторые вопросы.

Скажите, сколько раз в течение суток, русских, немецких, английских бывает «ночь»? Совершенно верно, два; и два момента времени в сутках, 00 и 24 часа одинаково называются «Полночь». Поэтому в военной, да и вообще в ответственной документации всегда указывается срок исполнения распоряжения в часах по 24-х часовой шкале хронометра; подразумевая, что к нему подчиненный должен отрапортовать о выполнении. Указание «в течение ночи» бессмысленно, т. к. «ночь» не имеет временных интервалов, разве что старательный исполнитель справится в календаре о времени восхода/захода солнца на указанное число, ибо опять же какая «ночь» – с 00 часов до 4 или с 20 до 24-х? При огромной сезонной и широтной разнице темного и светлого времени суток на территории СССР советский генерал, офицер, солдат просто не поймет такого приказа т. к., например, на ту же дату 22.6.41 г. «ночь» в ЛВО составляет около 40 минут; в КОВО около 6,5 часов. Что, Г.К. Жуков, учившийся в Ленинградской Высшей Школе Кавалерии, или С. Тимошенко, командовавший фронтом в Советско-финской войны забыли ленинградские «белые ночи»? Как и их отличие от «ночей» Белоруссии? Украины?

В смысловой части подпункт а) имеет лишь риторический характер: даже в ЗАПВО сданные строителями огневые точки немедленно занимались специальными гарнизонами и ДО этой директивы, вплоть до полуготовых, устанавливая в дотах при отсутствии штатного стационарного вооружения армейский пулеметы. Боеготовный канонир с штатными пушками, пулеметами, неприкосновенным 1-месячным запасом боеприпасов и средств жизнеобеспечения без гарнизона никогда не пребывает.

Небоеготовный, без установленного вооружения, смонтированных орудийно-пулеметных броневых масок амбразур, средств жизнеобеспечения, складированного боезапаса не привести в боеспособное состояние и за неделю…

Подпункт б) который как бы проясняет ситуацию: «рассвет» в сутках один, т. е. все-таки имеется в виду «1-я ночь» – в действительности убивает ее: только полной уверенностью, что эта директива предназначена для чтения кем угодно, но не офицерами-исполнителями ВВС, можно приказать «ПЕРЕД РАССВЕТОМ» рассредоточить авиацию 40-х годов по полевым аэродромам. Если по подсветке они еще могут взлететь с базового аэродрома, то как они долетят до полевых? За лидером – но это невыполнимо для средне-общего состава авиации, кроме летчиков-ночников ПВО и ДБА.

Такое впечатление, что авторы этой директивы имеют под рукой радионавигационные средства 2-й половины 20 века (начали внедряться с 1942 г.) – если автор об этом забыл, то вспомнит читатель: в ночные часы основная масса авиации 2-й Мировой войны отстаивалась на аэродромах. Одно выполнение этого приказа равносильно такому количеству потерь курса, столкновений в воздухе, распадению соединений, аварий и катастроф при ночной посадке сотен и тысяч самолетов с нетренированными экипажами на незнакомые неустроенные полевые площадки, что сопоставимо с разгромом авиации; кроме того, что в разрушение пп. 1) и 2) создает массу провокационных ситуаций. Ведь были же в войну случаи, когда летчики ДНЕМ теряли ориентацию и садились на вражеские аэродромы… – здесь ночь и близкая граница. Это был худший вариант даже в отношении отвратительной действительности.

Приходится напомнить, что немецкая авиация, вследствие технических возможностей 40-х годов начала массовую атаку 22-го июня НА РАССВЕТЕ, взлетая в сумерках, следуя к цели на освещенной высоте 6–7 тыс. метров и выходя на цель в момент подъема солнца на горизонтом. Имей она возможность, она бы атаковала «до рассвета», на что были способны только отборные экипажи морской и дальнебомбардировочной авиации, да и то лишь по особо крупным площадным целям.

Если НКО, как утверждает Г. Жуков, к вечеру 21-го пришло к выводу о неизбежном нападении утром 22-го, то в условиях осознанного острейшего дефицита времени оно должно было отдать иной приказ – по возможности рассредоточить самолеты по базовым аэродромам, окопать и замаскировать их (впрочем, на это уже не было времени) и ГЛАВНОЕ И ВОЗМОЖНОЕ, за 15–20 минут ДО РАССВЕТА поднять дежурные истребительные эскадрильи в воздух, организовав непрерывный барраж аэродромов. Одна эта мера резко изменила бы ситуацию 7—10 первых дней войны – дальше начинало бы сказываться все же качественное различие военных организаций противников на 1941 года, но не далее пределов ноября 1941 года, а не реального октября 1942-го.

Пункты в) и г) бессмысленны, т. к. даже не обусловлены и этими странными сроками исполнения: они вообще стоят отстраненным особняком к предыдущему тексту, как фрагмент другого документа.

И эти несусветные гражданские ляпсусы допускают в документе громадной государственной важности 3 выдающихся исторических деятеля, в том числе 2 профессиональных военных?

Во всей директиве только 1 и 2 пункт – преамбула – вполне возможны, и, кстати, в их рамках действует К. Мерецков, объезжая округа.

Пункт же 3-й, это набор истерических выкриков, заклинаний, даже без уверенности, что их выполнят; поэтому не зафиксированы сроки, оставлены лазейки и для авторов – вроде бы приказали, и для исполнителей – не указаны сроки исполнения, так что и придраться не к чему при любом состоянии исполнения.

Если директива действительно писалась 21 июня еще в незнании, что война в нескольких часах, она была бы написана совершенно по другому, в рамках устоявшихся стереотипов практики оформления решений – здесь сломаны сами формы документа: авторы уже знают, что война идет… Это не директива, а оправдание задним числом; но кажется оформленное на тексте уже существовавшего действительного документа.

Обратите внимание, если из подпунктов а) и б) убрать «в течении ночи на 22.6.41» и «перед рассветом 22.6.41», а из п/п в) «все части привести в боевую готовность», у нас получается нейтрально слитный текст, единый по смысловой и языковой отстраненности, опять рисующий ту же линию, которой следует М. Кирпонос, не дотягивает Д. Павлов, переступает Р. Кузнецов. Как и в действиях Кирпоноса нет распоряжения на занятие армейскими частями предполья и стыков УР; вывода войск в районы предбоевого сосредоточения; нет даже требования возврата артиллерии с полигонов в части, тем более получения боеприпасов, что совершенно немыслимо в ДИРЕКТИВЕ НА ВОЙНУ.

Если вы полагаете, что это стало возможным только операцией под текстом п/п в), обратите внимание на его зловещий смысл: при некомплекте дивизий мирного времени (по Г. Жукову 8–9 тыс. вместо списочных 14,5) им чуть ли не передается решение вопроса о мобилизации на усмотрение 5 командующих округов, что совершенно немыслимо, никакое правительство на это не пойдет. И в этом отношении совершенно корректен п/п г) – но в наличии п/п в) в дословной формулировке он излишен, и только рождает вопрос, почему войска ПВО не имеют права дополнительного подъема приписного состава, если все остальные имеют?

Эти же соображения побуждают к оценке текста п. 2 «Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников» как позднейшей вставки; очень заметной и текстологически, использованием вместо служебных аббревиатур КОВО и т. д. их словесных расшифровок, при этом даже не дословных, с пропуском наименования «Особый» у трех главных округов. Отказ от аббревиатур очень существенно сказывается на скорости передачи сообщения ключом. Таких «писательских вольностей» офицер не допустит; тем более искажения название округа в служебной бумаге. Дублирование информации не стиль военных бумаг – настораживает само перечисление военных округов, уже указанных в шапке документа и обращением п. 1 (сравните форму). Многозначительно в этом смысле упоминание «союзников»: в 1940–1941 гг. для советской и германской стороны не было тайной, что их вступление в войну определится по итогу начальной фазы советско-германского конфликта. Так и случилось: вступление в войну восточно-европейских сателлитов вермахта произошло 25–28 июня, когда стало очевидным поражение Красной Армии в пограничном сражении; наличие их в тексте от 21 июня преждевременно. Если п. 1 является информативно-политическим, то п. 2 выдвигает политические цели военной задачи и присутствие здесь военно-распорядительного текста неуместно; что ведет к дублированию его текстом п/п в) п. 3. В целом документ педалирует «полную боевую готовность» в общих утверждениях, что очень мало подтверждается перечислением мероприятий практической части; и рождает серьезное подозрение о механическом соединении двух текстов или о наложении одного на другой.

Таким образом, совокупность мер, заявленных к исполнению «директивой – 22» НИЧЕМ не отличается от практического хода дел в округах по «директиве – 18» – кроме того, что была совершенно недостаточной; приказывается к исполнению за совершенно немыслимые сроки, не более 1–2 часов для ЗапВО и КОВО и 00 часов для ЛВО, считая со времени прибытия телеграмм в округа; и заявляется в превратно-преувеличенном смысле как «достижение боевой готовности», добавлением неисполнимых требований или неуставных определений.

Обратите внимание на конструкцию «внезапное нападение» п. 1: если событие приходит по документу от начальника к подчиненному, оно уже НЕ ВНЕЗАПНОЕ – это не деловая форма, а публичная, для сторонних лиц, оправдание перед их судом; в военной бумаге это паника, явленная низам верхами. В серьезном документе на этом месте могло присутствовать «неспровоцированное», даже «вероломное» и т. д., но никак не «внезапное» – просмотрите хотя бы еще раз мемуары Г. Жукова, есть ли для него что– либо в жизни и войне «неожиданное» и «внезапное».

Т.о. весь смысл этой «директивы»: в последний момент заявить «сделанным» то, что не сделано; по известным словам «подписано – так с плеч долой!». Эта ситуация настолько очевидна, что Военная Коллегия Верховного Суда СССР не предъявила Д. Павлову обвинения по «директиве – 22» – сама директива скорее является материалом к служебному расследованию деятельности С. Тимошенко и Г. Жукова в канун войны.

И вы полагаете, такой странный документ мог быть завизирован И. Сталиным к отправке в войска?

Глава государства не нуждается в формально-казуистическом перекидывании ответственности среди подчиненных, основанном на том, что выполнить приказы они уже принципиально не могут, но есть еще 5–6 часов, чтобы спихнуть его вместе с виной за неисполнение на нижестоящие плечи… Директива, прошедшая его проверку имела бы точный, деловой характер; пускай запоздалой, но адресованной к новым целям бумаги, а не перечисления того, что исполняется уже без нее.

В мемуарах Г. Жукова есть одна выразительно разрастающаяся от издания к изданию тень: по крохам собирая компромат на Наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова, в частности цитируя его отрицательный отзыв на тревожные донесения военно-морского атташе в Германии капитана 1 ранга Воронцова: «Полагаю, что сведения являются ложными и направлены по этому руслу, чтобы проверить, как на это будет реагировать СССР» пишет 6 мая Н.Г. Кузнецов* (для нас это свидетельство чрезвычайно важно, оно подтверждает, что Главком ВМФ в канун войны окончательной уверенности не имел, и его решительные действия 18–22 июня НИКАК НЕ ОБУСЛОВЛЕНЫ субъективным порывом; он ВЫПОЛНЯЛ ПРИКАЗ) – но пробавляясь крохами Жуков обходит медведя: что флот уже до «директивы – 22» перешел на боевую готовность; создавая системой умолчаний впечатление, что именно она запустила механизм тревоги в военно-морском ведомстве. Если бы это было так, флот потерпел бы не меньшее, а может быть даже большее поражение, чем авиация в первый день войны – небоеспособный корабль лучшее применение авиабомб, чем не взлетевший самолет.

Налицо сознательное утаивание факта более ранней директивы; хотя бы частной, для флота – подмена ее «документом – 22». Естественно, это рождает сильнейшее подозрение о ее общем, не узко-флотском характере – в противном случае эти потуги бессмысленны и Г.К. Жуков с чистой совестью мог бы констатировать разновременный срок поступления директив для армии и моряков, сетовать на ведомственную разобщенность НКО и НК ВМФ, как и на несогласованность принимаемых по ним правительственных решений – этого нет…

Т.о. сбой в прохождении правительственной директивы произошел на уровне высших институтов вооруженных сил НКО и Генштаба (С. Тимошенко и Г. Жуков), что вызвало дезорганизацию в переходе округов на повышенную боевую готовность.

Может быть, это прояснит смысл ирреально-загадочной сцены, записанной Ф. Чуевым со слов В. Молотова в 1980-е годы: «днем 22-го мы, члены правительства, прибыли в Генштаб, чтобы на месте узнать, что происходит на фронте. Докладывал сам Г. Жуков, сильно нервничая; посередине доклада потерял самообладание, заплакал и вышел из комнаты…»* Представить Г. Жукова плачущим стол же мыслимо, как скалу смеющейся – если только он не задержал прохождение директивы на перевод войск в состояние боеготовности, и теперь лучше всех понимал, в какое положение поставил армию, бывшую для него жизнью.

Не в этом ли причина острейшей неприязни, которую испытывал маршал Г. Жуков к адмиралу флота Н. Кузнецову, вплоть до прямой низости в бытность министров обороны СССР: в 1955 году, воспользовавшись гибелью линкора «Новороссийск» на Черном море, обвинил адмирала в развале флота, сбросил в звании на 3 ступени до «контр-адмирала» и уволил в запас, лишив персональной пенсии, так что флотоводец должен был пробавляться переводами – при том, что все знали: за 3 месяца до катастрофы Н.Г. Кузнецов сдал командование и лег в госпиталь с тяжелейшим инфарктом – из палаты он вышел только на расправу.

Чем адмирал переступил дорогу полководцу? А не тем ли, что был живым укором ему, сделавшим с флотом то, что он не смог сделать с армией – достойно ввести ее в войну?

Как же выглядела гипотетическая «директива – 18» частично, в виде «телеграммы Жукова» переданная в войска и за неисполнение которой был судим и осужден генерал Павлов?

Убирая все алогичные конструкции «документа – 22» и учитывая РЕАЛЬНЫЕ ДЕЙСТВИЯ ВОЙСК по повышению боеготовности 19–21 июня 1941 г., получаем следующий текст.

«Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО.

Копия: Народному комиссару Военно-Морского флота.

1. В течение 22–23.6.41 г. Возможно разжигание беспричинных военных конфликтов немецкой стороной на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Конфликты могут начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.

3. Приказываю в срок до 24 часов 21.6.41 г.:

а) скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую; тщательно ее замаскировать;

в) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

г) перевести фронтовое и армейские управления на полевые командные пункты. Обеспечить их надежной связью;]

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

Тимошенко, Жуков

18.6.41»

И в этом виде директива оказала бы огромное стимулирующее воздействие на армию, как это произошло с флотом – но почему-то по войскам прокатились только отголоски ее эха. Субботник вечером 21 июня командующий ЗапОВО генерал Д. Павлов отправился в Окружной дом офицеров на концерт московской эстрады…

Вина за это всецело ложится на руководство НКО.

Получив подобный документ на руки ВСЕ командующие округами почти несомненно превзошли бы уровень определенных им мероприятий боеготовности, подстегиваемые чувством опасности и житейской мудростью «Каши маслом не испортишь».

Кажется поэтому вместо полного текста директивы в войска был отправлен стоп-кран генерал армии К.А. Мерецков.

Рискну предположить, что следствие было свернуто на К. Мерецкове и Д. Павлове И.В. Сталиным по чисто прагматической причине – война началась и надо ее было продолжать с теми, что остался под рукой: С. Тимошенко, Г. Жуковым, тем же К. Мерецковым; других просто не было. Д. Павлов уже безнадежно дискредитировался разгильдяйством и ограниченностью – его расстрел справедлив и закономерен на виду той беды, в которую он вверг свои войска.

Подчиненный Павлова, командующий авиацией ЗАПВО генерал М. Купец еще раньше и правильно оценил свое командование – застрелился 22-го июня на поле Минского аэродрома в виду 268 горящих самолетов Минской смешанной авиадивизии, уничтоженной немецким налетом на земле…

P.S. Уже после написания этой статьи, в 12 издании мемуаров маршала Г. Жукова я прочитал в дополнение к исходному тексту его признание в НЕПОЛУЧЕНИИ руководством НКО разведывательных данных даже в объеме докладов генерала Ф. Голикова И. Сталину, тем более прямых сводок других ведомств – но тогда на основе какой информации складывалась «дальнозоркость» НКО на фоне «близорукости» И. Сталина? (см. Жуков Г.К. Воспоминания. т. 1, 12-е изд. М. «Новости», 1995 – с. 378–380).

Текст работы воспроизводился в телепрограмме АВТОРА «Историософские этюды» на СГУ ТВ в 2003–2004 гг, на Международном Симпозиуме по QWERTY– эффектам в ВШЭ в 2005 г. ДВАЖДЫ заявлялся к публикации в ВОПРОСАХ ИСТОРИИ при яростном сопротивлении г-д ПОЛИКАРПОВА и КИКНАДЗЕ и благородной поддержке И.В.СОЗИНА – НИЗКИЙ ЕМУ ПОКЛОН И ПОСВЯЩЕНИЕ. АВТОР.

В октябре 2010 года пользователь интернета Игорь Магурин в дискуссии по публикации работы в социальной сети ГАЙДПАРК привёл текст следующего документа, скорее всего уже следствия Директивы-18

19 июня 1941 г.

1. Руководить оборудованием полосы обороны. Упор на подготовку позиций на основной полосе УР, работу на которой усилить.

2. В предполье закончить работы. Но позиции предполья занимать только в случае нарушения противником госграницы.

Для обеспечения быстрого занятия позиций как в предполье, так и [в] основной оборонительной полосе соответствующие части должны быть совершенно в боевой готовности.

В районе позади своих позиций проверить надёжность и быстроту связи с погранчастями.

3. Особое внимание обратить, чтобы не было провокации и паники в наших частях, усилить контроль боевой готовности. Всё делать без шума, твердо, спокойно. Каждому командиру и политработнику трезво понимать обстановку.

4. Минные поля установить по плану командующего армией там, где и должны стоять по плану оборонительного строительства. Обратить внимание на полную секретность для противника и безопасность для своих частей. Завалы и другие противотанковые и противопехотные препятствия создавать по плану командующего армией – тоже по плану оборонительного строительства.

5. Штарм, корпусу и дивизии – на своих КП, которые обеспечить ПТО по решению соответствующего командира.

6. Выдвигающиеся наши части должны выйти в свои районы укрытия. Учитывать участившиеся случаи перелёта госграницы немецкими самолётами.

7. Продолжать настойчиво пополнять части огневыми припасами и другими видами снабжения.

Настойчиво сколачивать подразделения на марше и на месте.

Признаться, я впервые обнаружил что-то положительное в Электронной Паутине.