В субботний день синагога была полна.
Господин Розенблюм, староста, важный, как царь Соломон, занимал самое почётное место, рядом со старым раввином Исроэлом Каханом. Шёлковое покрывало Розенблюма блестело, как солнце. Рыжая пышная борода (говорили, что он красит её хной) пылала. Да, это был староста!
И хотя все евреи знали, что наш староста отъявленный плут и выматывает все соки из рабочих на своей лесопилке, и хотя весь город говорил о десятках тысяч, заработанных им на мошеннических строительных подрядах, молящиеся с уважением смотрели на господина Соломона Розенблюма. Да, этот человек был угоден богу! Ведь да-же генерал-губернатор Альцимович пожимал ему руку.
Только старый грузчик Гилель Меерзон, сидевший ря-до со мной на последней скамейке, каждый раз со злобой сплёвывал, когда вызывали к торе Розенблюма, и выходил «подышать воздухом» в синагогальный притвор. Но кто считался с мнением грузчика Меерзона!
Итак, в этот субботний день синагога была полна. Заняты были и все женские места на хорах. Даже моя мать, никогда не ходившая в синагогу, пришла со старым, потрёпанным молитвенником и близорукими глазами искала внизу, среди взрослых евреев, своего сына.
Конечно, трудно было объяснить такой наплыв народа желанием послушать моё чтение торы. В тот день по городу ползли слухи, что в Петрограде неспокойно. Передавали о каком-то значительном выступлении Родзянко. Шёпотом говорили об отъезде царя в ставку. На некоторых отдалённых скамьях даже исподтишка шелестели газетами.
Где ещё, как не в синагоге, можно было поговорить об этих животрепещущих вопросах!
Я пришёл в синагогу к самому началу службы.
- А, Сендер! - сказал шамес Бенцман. - Тебя сегодня вызывают к торе?… Ну, поздравляю, Сендер, поздравляю! Ах, как идут годы! - И шамес, глубоко вздыхая, пошёл ставить свечи.
Мой сосед, грузчик Меерзон, ничего не сказал. Он только неопределённо хмыкнул и уставился в свой молитвенник.
Это даже обидело меня.
- Вы не знаете, какая сегодня будет читаться глава из торы? - спросил я его совсем равнодушно. - Кажется, меня сегодня вызывают на возвышение.
- Поздравляю, парень, поздравляю!… - иронически поклонился он мне, не отвечая.
Первым, как всегда, поднялся на возвышение раввин. Он снял с торы праздничный плюшевый чехол. Облако пыли взвилось вверх, и раввин закашлялся. Он развернул пергаментный свиток и начал читать молитву нараспев, дрожащим, стариковским голосом. Все слушали его.
Вторым был приглашён к чтению староста - Соломон Розенблюм. Он читал громко и раскатисто. Священные слова, казалось, пробивались сквозь пламенные заросли его бороды.
Когда же вызовут меня?
Уже читал молитву мучник Мендель Глянц, уже прошёл на возвышение табачный торговец Вейнбаум. Даже аптекаря Аронштама пригласили сегодня к торе.
Сердце моё сжималось. Глаза наполнились слезами. Неужели они забыли про меня?
Мне захотелось крикнуть: «Совершается несправедливость: забыли вызвать меня, сына чести! Что скажет бог?»
Гилель Меерзон иронически смотрел на меня. И в тот миг, когда я решил, что всё уже потеряно, раздался трубный голос с возвышения:
- Приглашается Сендер бен реб Эли!…
Я не сразу понял, что речь идёт обо мне. Шёл к возвышению, как в тумане.
И вот я около торы. Дрожащими губами прикоснулся к пергаменту. Сначала даже не различал букв. Но я знал текст наизусть.
Звуки моего голоса показались мне чужими.
В первый раз я на виду у всех беседовал с богом.
Я завывал хриплым, чужим голосом и не видел, как страдальчески поднял седые брови раввин Исроэл Кахан, как смеялся в бороду Соломон Розенблюм. Я выкрикивал слова молитвы, точно сам Моисей перед народом израильским.
Тихий шёпот Дувида Бенцмана едва донёсся до меня:
- Тише, Сендер, тише!… Тут же нет глухонемых.
Я не помню, как кончил. Шатаясь от усталости и напряжения, я, не замечая никого, шёл к своему месту. Гилель Меерзон встретил меня раскатами смеха. Этот угрюмый, молчаливый человек внезапно стал весёлым и общительным.
- Аи, Сендер! - грохотал он. - Ой, Сендер!… Ну, молодец!… Ну, спасибо!… Это же цирк!… Это же лучше цирка!… - Он задыхался от смеха. - Наш кантор может теперь спокойно умереть.