Перелески становились всё гуще. Сверху - казалось, с самого чёрно-свинцового неба - садился туман, и трудно было разглядеть что-нибудь вокруг, кроме строгих седых деревьев.
Нарушая тишину сумрачного леса, сквозь свинцовую пелену тумана, откуда-то издалека, из-за реки, доносились приглушённые расстоянием раскатистые взрывы. Почти безостановочно трещали пулемёты.
Где-то за лесом, за рекой кипит бой, а мне даже неизвестно, в чьих руках теперь мой родной город. Уже три недели я не видел никого из своих и не знаю даже, живы ли они… Я всё ускорял и ускорял шаги, машинально потирая совсем оледеневшие уши, едва прикрытые вытертым каракулем старой шапки.
Ещё не остыло чувство, с которым, прощаясь, я пожимал руки комсомольцев порохового завода там, в белогвардейском тылу. Это чувство не покидало меня первые часы пути. Я ещё и ещё раз вспоминал дни, проведённые с лоржинскими комсомольцами в подполье, их лица, их голоса… Горячие слова товарищей я нёс за рубеж - передан, своим ребятам, своему комсомольскому комитету.
Тяжёлый взрыв опять расколол морозную тишину.
Я вздрогнул.
Я нёс в город товарищам отчёт о трудном поручении, а может быть… некому будет выслушать мой отчёт. Может быть, снаряды, сделанные ещё так недавно в Лорже, смели с лица земли мой город. И нет уже на свете уездного комитета, секретарём которого являюсь я - Александр Штейн.
Впереди стало светлеть. Перелесок кончился, и сквозь туман из-за реки тускло замерцали два-три далёких, рассеянных огонька.
Бой, видимо, затихал и шёл далеко за рекой, за городом. В чьих же руках город? Я опушкой далеко обошёл городские окраины, вышел к реке и припал к сугробу зернистого обледенелого снега.
Ветер гулял по речному простору, и сквозь размётанный снежный покров во многих местах синел обнажённый лёд.
Река была границей.
Одним рывком я скатился вниз и, сгибаясь, то и дело ожидая услышать окрик часового и свист пули, перебежал узкую полосу реки.
На самом берегу стоял угольный сарай. С неожиданной силой я сорвал замок и, захлопнув за собой дверь, упал на мешки с углём, задыхаясь от тревоги и волнения. Немного погодя, отдышавшись, я поднялся. Сквозь щели сарая пробивалась тусклая зимняя заря.
Отыскав трещину пошире, я прильнул к ней и стал осматриваться. В ту же секунду я отскочил, как от удара. Прямо на меня через пустырь шёл высокий человек в офицерской шинели с черепом и скрещёнными костями на рукаве.
Опомнившись, я снова приник к щели. Высокий рыжий офицер остановился среди пустыря, видимо что-то соображая и рассчитывая.
«Эх, револьвер бы!» - подумал я. Но эта мысль сразу же сменилась другими. Что с моими товарищами, с которыми три недели назад я простил-, ся в городе?
Офицер ушёл. Опять опустело снежное поле. Я чувствовал, что замерзаю, голод мучил меня. Я не ел целые сутки. Сильно хотелось пить. Я уже решился выползти на пустырь и захватить пригоршню снега, когда из города показалась группа людей. Она направлялась прямо к сараю. Тут же, возле щели, я завалил себя мешками.
Вскоре снег захрустел под ногами десятков людей.
Отыскав между мешками щёлочку, я впился глазами в приближающуюся группу.
Окружённые солдатами, шли мои товарищи. Не менее двадцати человек. Среди них все приехавшие на Дресленскнй фронт липерские губкомовцы во главе с Фильковым. Высоко подняв голову, шагал Василий Андреевич. На щеке его запёкся кровавый шрам.
«Били… - подумал я, в бессильной злобе сжимая кулаки. - Били, сволочи!»
Секретарь губкома Тарасов то и дело нервно снимал и снова надевал очки с треснувшим левым стёклышком. Шмидт, председатель уездного ревкома, Моисеев… Все…" Я уже не сомневался в том, куда гонят моих товарищей солдаты, и еле сдерживал себя, чтобы не выскочить из сарая.
Но что мог я сделать, один, безоружный, против взвода солдат!
Вот уже у самого сарая захрустели шаги.
Я замер за мешками.
Широкая волна света вместе с ледяной морозной струёй ворвалась в распахнутую дверь. Людей впускали по списку. Потом опять стало темно. Щёлкнул замок. И в ту же минуту я выскочил из-за мешков и бросился к товарищам.
- Саша! Смотрите, товарищи, Саша Штейн! - удивлённо воскликнул Фильков и сразу же перешёл на шёпот: - Когда же они тебя успели захватить?
- Саша в натуральную величину, - пошутил, ощупывая меня, Моисеев.
Я радостно жал руки друзьям.
- Как же ты попал сюда?! - повторил свой вопрос Фильков.
Я сбивчиво рассказал, как вернулся из вражеского тыла и спрятался в этом сарае.
- Ну, парень, - сказал, сразу снижая голос до шёпота, Фильков, - напрасно ты так шумно выскочил. Как бы не прослышал конвой…
- А я с вами всё равно останусь. Никуда не уйду… Фильков сурово поглядел на меня из-под своих мохнатых бровей.
- Здесь не театральное представление, Саша, а революция, - тихо и строго сказал он. - Никакого показного геройства! Что с нами будет - неизвестно. А ты нужен там. Понял? Надо быть большевиком, а не романтическим мальчишкой.
- А с вами что сделают, Василий Андреевич? - спросил я, сразу потускнев.
- Кто их знает… - задумчиво повёл Фильков бровями. - Я думаю, что отправят в штаб - судить будут. А может быть, может быть… - Голос Филькова дрогнул, он обвёл глазами рассевшихся на угольных мешках людей и махнул рукой. - Впрочем, зачем гадать? Видно будет.
- Ты хотел сказать - расстреляют, Василий? - спросил, протирая очки, Тарасов.
- Нечего гадать, говорю! - сердито отрезал Фильков. - А готовым надо быть ко всему. Не в бирюльки играем… Вот такие дела, Саша, - развёл руками Василий Андреевич. - А Ваня в Москву уехал. В Цека. Это хорошо… Да… - Он помолчал, подумал. - Там я из губернии бумагу привёз: делегацию вашу на съезд комсомола вызвали, тебе доклад делать. Только на съезд ты едва ли проберёшься. Едва ли… - задумчиво покачал он головой. Потом присел на мешок рядом со мной и зашептал: - Ежели нас… убьют, ты, Саша, расскажи, как было дело. Расскажи, что до последней минуты боролись. Надо выбить белых из Дреслы. Мы сдали город потому, что у нас не было пушек, не хватало пулемётов.
- Они били вас, Василий Андреевич?
- Э! - Фильков махнул рукой.
В сарае наступила тишина. Дыхание двадцати человек вздымалось клубами и таяло в морозном воздухе.
Я угрюмо смотрел на товарищей. Фильков сказал очень просто, словно вдумывался в свои слова:
- Сорок лет жил на свете Василий Фильков. Кто из нас не любит жизни! Трудно её прожить. Нелегко и отдавать…
Он вынул часы, щёлкнул крышкой, посмотрел на них и медленно стал заводить.
- Вот ещё Ваню увидишь - скажи ему… И маленькому Маке расскажешь когда-нибудь…
У сарая опять захрустели шаги. Я умоляюще посмотрел на Филькова.
- За мешки! - сухо приказал мне Фильков. Он крепко обнял меня и толкнул в угол.
…Их приставили к самой стене сарая. Чья-то широкая спина закрыла щель, в которую я смотрел.
Несколько минут длилось молчание. Громко, с надрывом, закашлялся Тарасов. Послышался лязг затворов, слова команды. Потом, один за другим, три беспорядочных залпа. Пули защёлкали о брёвна, некоторые влетели в сарай, просвистев совсем близко от меня, впились в мешки с углём и обдали меня угольной пылью. И в открывшуюся снопа щель я увидел солдат - они опускали на землю ещё дымящиеся винтовки.
Поздно ночью я вышел на пустырь. Тела убитых товарищей уже убрали. Весь снег у сарая пропитался кровью. В стороне что-то поблёскивало. Я нагнулся и поднял старые серебряные часы Василия Андреевича Филькова.