Батарея закрепилась на новых позициях. На тщательно укатанной снеговой площадке стояло орудие. Содрогаясь всем телом, оно выбрасывало в облаке дыма и огня горячий металл, летящий далеко над поляной.

Оттуда, из-за далёкого кустарника, где, также укрытое и невидимое, стояло вражеское орудие, слышались выстрелы. Снаряды взрывали блестящий снежный покров, обнажая бугристое тело земли. Шрапнельный дождь веером разлетался в воздухе, осыпая бойцов батареи, выводя их из строя и бросая на холодную, мёрзлую землю. Зернистый слежавшийся снег окрашивался молодой горячей кровью.

Осколки снарядов срезали верхушки седых деревьев, со свистом проносились мимо большой сосны, на мохнатом, разлапистом суку которой сидел я, пристально вглядываясь в даль, коченеющими руками держа полевой бинокль помкомбатра Павла Черненко.

Вторую неделю отступала батарея. Сколько хороших бойцов оставила она на снежных полях…

- Э, ребята, - говорил запевала и первый шутник Алексей Пальнов, - до чего горячих щец похлебать хочется! Так бы, кажется, и разлилось тепло по жилам! А потом опять воевать…

По его огрубевшему и покрасневшему от мороза лицу бродила мечтательная улыбка.

- Щец? - пытался поддержать разговор арттехник Зилов. - Тебе бы, Лёша, ещё вот эдакого согревающего! - И он выразительно щёлкнул себя по выступающему кадыку.-Ах, Лёша, Лёша!-сокрушённо качал он белокурой головой, пощипывая отросшую курчавую бородку.

Я не принимал участия в шутках, мне казалось святотатством шутить, когда кругом смерть.

Иногда во время недолгой передышки собирались бойцы вокруг орудий, и Лёша Пальнов запевал любимую песню батареи:

Пел Алексей мастерски, за душу брал. Собирались вокруг бойцы, забывали про холод, про тяжесть похода, глядели в таящую сотни опасностей тёмную, густую ночь и тихо подпевали Алёше.

И ещё была у Лёши песня. Никто не знал, кто сложил её. Говорилось в этой песне про арестованного белыми рабочего, который сквозь решётки тюремного окна глядит на восток и ждёт прихода Красной Армии. Была эта песня протяжна, грустна, и пел её Лёша, полуприкрыв глаза.

Эту песню я очень любил.

Я рассказывал товарищам по батарее, что лоржинские комсомольцы ждут нас, что они обещали помочь.

Помочь… Как помочь? С каждым днём этот вопрос всё больше мучил меня.

Когда же они помогут? Когда всю батарею уничтожат?

«Когда же? Каким образом? - неотрывно думал я. - Эх, отступаем!… Опять отступаем!»

И зачем я пошёл в артиллерию? Разве столкнёшься здесь с врагом грудь с грудью?

Снаряд опять просвистел над самой моей головой и упал далеко в лесу, с грохотом расчищая себе место среди деревьев.

- Огонь! - протяжно командовал Черненко, получив новые координаты с наблюдательного пункта.

Но орудие молчало. Я с недоумением глянул вниз.

Упав головой на орудие и окрасив его своей кровью, лежал запевала Алексей Пальнов.

«Щец бы теперь горяченьких!…» - вспомнил я.

…Я заменил Пальнова у орудия. Огонь с вражеской стороны всё усиливался.

Снаряды в первой батарее были на исходе.

Помкомбатр Черненко приказал беречь снаряды. И батарея только изредка отвечала на беспрерывный смерч осыпающей нас шрапнели.

Жёлтый дым стлался на поляне, закрывая солнце.

Соседнее орудие давно умолкло, сбитое противником. Я с тревогой поглядывал на помкомбатра. Окоченевшие руки саднило от гильз. Щит орудия раскололи снаряды, но, тяжело содрогаясь, оно всё ещё отвечало на огонь противника.

Из леса неожиданно вынырнула фигура верхового.

«Приказ отступать», - решил я, и как будто треснула натянутая до отказа боевая пружина.

Всадник легко соскочил с коня: я узнал под большим козырьком шлема широкоскулое лицо Вали Грековой.

Она ласково взглянула на меня, и что-то расплавилось в моём окоченевшем сердце.

- Товарищ командир батареи, - глухим, простуженным голосом сказала Валя,- командир полка приказал держаться до последней возможности. Без приказа не отступать.

Черненко оторопело поглядел на Валю, обвёл глазами трупы, усеявшие лесную опушку, небольшую горстку оставшихся бойцов и глухо ответил:

- Передайте командиру полка, что приказ будет выполнен.

Валя поняла долгий взгляд помкомбатра. Хотела что-то сказать, но промолчала и только, проезжая мимо меня, тихо бросила:

- Прощай, Сашко!…

И мне показалось, что она совсем, навсегда прощается со мной.

Все бойцы батареи знали, что у помкомбатра Павла Черненко дома остались жена и маленький сын Пашка.

В походной сумке, в кожаном бумажнике его, лежала карточка: бравый, статный, усатый Черненко в расшитой украинской рубахе стоит у кресла, на котором сидит молодая черноглазая женщина со смеющимся мальчонкой на руках.

Осколок ударил в бок помкомбатра, сорвав сумку.

- Товарищ командир!-рванулся к нему арттехник Зилов.

Черненко тяжело сел на землю. Он сам скинул шинель и старался рукой остановить бьющую кровь.

- Ца-рапина! - хрипло заикаясь, сказал помком-батр. - Царапина…

Он глубоко вздохнул и засмеялся, радуясь тому, что остался жить, что он только ранен, что смерть ещё раз миновала его.

Поднявшись с земли, глубоко вдыхая густой морозный воздух и, видно, по-новому ощущая радость жизни, он широко и как бы несколько виновато улыбнулся своим встревоженным бойцам.

В этот момент новый снаряд разбил орудийное колесо и с грохотом врылся в землю у моих ног.

«Конец!» - мелькнула мысль, и, закрыв глаза, я откинулся на лафет орудия.

Конца не было…

Я открыл глаза. Снаряд спокойно лежал в яме и дымился. Он не разорвался. Бледные и изумлённые, стояли бойцы.

- Ну, не иначе, как мы в сорочке родились, - облизывая пересохшие губы, сказал арттехник Зилов.

И тут же второй снаряд упал у самой опушки, и опять батарейцы увидели смерть в лицо.

С шумом, цепляясь обледенелыми ветвями за соседей, упала подрубленная снарядом седая сосна. Но разрыва опять не последовало.

Снаряды ложились один за другим.

Никто из бойцов не помнил такого случая, чтобы десять снарядов подряд упали и не разорвались. Ещё не прошёл страх смерти: каждый раз устало шарахались красноармейцы. Но в земле только дымились глубокие дыры и пахло горячим, расплавленным металлом.

Моё сердце никогда ещё не билось так тревожно. Десять снарядов! Десять раз смерть, как хищный зверь, бросалась на меня и сворачивалась у моих ног, непонятно кем усмирённая, непонятно почему успокоенная и в этой своей тайне загадочная и ещё более страшная.

Каждую секунду могли взорваться эти десять снарядов…

Огонь утих.

Я не мог дальше выдержать, бросился к чёрной воронке, но чья-то рука рванула меня назад, злой голос арттех-ника Зилова хлестнул:

- Назад! Не лезь! Смерти хочешь?… - Уже спокойней он добавил: - Умеючи надо смотреть. Тронешь её, гранату, - она и взорвётся. Переждать надо.

Коченели руки. Скрипели сапёрные лопаты о мёрзлую землю. Бойцы батареи откапывали неприятельский снаряд.

- А ну, ребята, - вздохнув, громко сказал Зилов, -

отойди на тридцать шагов! Без разговоров! Отвинчивать буду. Мало ли что…

- Почему ты? - запальчиво крикнул я.

- Товарищ командир, - не отвечая, обернулся Зилов, - прикажите отойти.

Черненко задумчиво и тревожно глянул в яму, где к самому телу снаряда прильнул Зилов, провёл рукой по заиндевевшим густым усам и, махнув рукой, увёл за собой бойцов.

Мы стояли в отдалении от ямы, не отрывая глаз от рук Зилова. Он отвинчивал головку снаряда.

Зилов высыпал порох на ладонь.

Не ожидая распоряжения помкомбатра, мы кинулись к яме.

На красной, огрубелой ладони Зилова горкой высились мелкие чёрные зёрна. Бойцы непонимающим взглядом смотрели на эти зёрна. Почему не взорвался снаряд?

Но в серых глазах Зилова уже мелькала весёлая искорка. Он, быстро пригнувшись, высыпал порох на край ямы, зажёг спичку и поднёс к горке.

Она не вспыхнула. И тогда все мы поняли, почему не взорвались снаряды.

- Песок! - крикнул я громко и радостно. - Песок! Зилоз… Товарищ командир… Лоржинские комсомольцы!…

На застывшей снежной поляне у самой опушки опять взорвался вражеский снаряд.

- Да!… - сказал многозначительно Черненко. - Да!… - повторил он.

Больше ничего не сказал командир, но мы поняли его. С НП указали новую цель.

- К орудию! - скомандовал Черненко своим прежним суровым голосом, словно не десять человек, а вся батарея слушала его приказ. - По белякам - огонь!

Я заложил новый снаряд в патронник последнего уцелевшего орудия.