— Лидия Владимировна, — сказал Рыбин. — Вас ждут в большом зале. Давайте я вас провожу.

— Спасибо, Леша, — поблагодарила Лида. — Не скажете, почему большой зал? Гостей же всего четверо, а в малой столовой восемь мест. Такие встречи всегда проводятся в большом?

— Часто, — ответил Алексей. — Я думаю, что из‑за проигрывателя. Да и грампластинки почти все там.

Они вышли в прихожую, где у двери в большой зал стоял Пушкарев.

— Счастливый у вас муж! — сказал он, с восторгом глядя на Лиду. — Вы красивые, как актриса, даже еще лучше!

— Спасибо, Гриша, — сказала она. — Пойду рисовать руководство.

В зале, оказавшемся в три раза больше совсем немаленькой малой столовой, стоял длинный стол, за который можно было усадить полсотни человек. Сейчас за этим столом обедали пятеро. При появлении Лиды все прекратили разговоры и повернули головы в ее сторону.

— Подойдите сюда! — сказал ей Сталин. — Вот товарищи хотели, чтобы вы их нарисовали. Сможете?

— Да, конечно, — ответила Лида. — Только мне нужно где‑нибудь присесть. Я могу занять одно из пустых мест?

— Садитесь, где хотите, — кивнул Сталин. — Меня тоже можно рисовать.

«Хоть бы представил, — подумала она, садясь за пять мест от Маленкова. — Чем‑то он недоволен. Моим появлением или внешним видом?»

Разложив свои принадлежности, она начала рисовать круглое лицо Маленкова, постоянно ловя на себе любопытные и восхищенные взгляды. Через пятнадцать минут на листе ватмана был выполнен портрет Георгия Максимилиановича, и она перенесла внимание на Молотова. Когда они поели, у Лиды уже были готовы три портрета, и вскоре она должен была закончить четвертый.

— Долго еще? — спросил Сталин.

— Четверых нарисовала, — ответила она. — Остались только вы. Мне нужно еще минут десять–пятнадцать.

— А почему меня рисуете последним? — полюбопытствовал он.

— Я всегда последней стараюсь сделать самую сложную работу, товарищ Сталин.

— Ну, рисуй, — кивнул он. — Лаврентий, поставь что‑нибудь из пластинок, послушаем музыку. Или, может быть, споем?

— Выпили всего по рюмке — какие песни? — сказал Маленков. — Споем позже.

Берия включил радиолу, подождал, пока прогреются лампы и поставил пластинку.

— Я закончила! — Лида встала из‑за стола и раздала рисунки. — Я могу идти?

— Интересно! — Молотов протянул свой портрет Маленкову. — Посмотри, Георгий. Как на фотографии, вот только взгляд… Разве я так смотрю?

— Смотришь, — ответил Маленков, возвращая портрет. — Меня точно изобразили, спасибо! Сохраню на память.

— А вы маслом рисуете? — спросил Микоян. — Я бы вам заказал портрет.

— Рисую, — ответила Лида. — Но сейчас я работаю с портретом мужа, а потом буду рисовать товарища Сталина.

— Спасибо, Лида! — подошел к ней Берия. — Спасибо за то, что рассмотрели.

— Это что же в тебе такого увидели? — спросил Молотов. — Покажи рисунок.

— Я его уже убрал в портфель, — отказался Берия. — Как‑нибудь потом.

— Лаврентий, пластинка доиграла, — сказал Сталин. — Поставь что‑нибудь из песен. А вы идите сюда. Это я?

— А вам не нравиться? — спросила Лида. — Наверное, это из‑за того, что вы были чем‑то недовольны, поэтому получился образ хмурого вождя. Если бы вы смеялись, был бы совсем другой портрет. Художник только отражает действительность. Чтобы я ее могла менять, я должна лучше вас знать, а я вас видела всего от силы полчаса за все время, пока мы живем на этой даче.

— Девушка молодец! — сказал Маленков. — Такая работа нуждается в поощрении, не правда ли, товарищи? Вот что бы вы хотели?

— А на рояле можно сыграть? — спросила она, глядя на Сталина. — Я, правда, лет десять не играла, но одну вещь должна помнить.

— Ну если только одну, — Сталин указал ей рукой на рояль. — Лаврентий, подожди с пластинками.

Лида прошла в другой конец зала, откинула крышку рояля и села на стул. Он был нужной высоты и регулировать не потребовалось.

«Надеюсь, ничего больше не попросят играть!» — подумала она и положила пальцы на клавиши.

— Что это была за вещь? — взволнованно спросил Молотов, когда отзвучали последние аккорды. — Я ее ни разу не слышал, но хватает за сердце!

— Я не знаю, — соврала она, возвращаясь в ближний к двери конец зала. — Меня ее научила играть мама. Давно, еще девчонкой. Так мне можно уйти?

Молотов хотел возразить, но Сталин его опередил:

— Конечно, идите. Спасибо, вы нас развлекли.

Лида вышла, чувствуя спиной их взгляды. Кивнув Пушкареву, она открыла дверь в коридор и через пару минут уже была в своей гостиной.

— Ну как, малыш, развлеклась? — спросил Алексей, обняв жену и прижав ее к себе. — Как они на тебя отреагировали?

— По–моему, Сталин был недоволен, — ответила она, устраиваясь на его коленях. — Наверное, он рассчитывал на то, что я откажусь. Мог бы тогда хоть намекнуть. Он вообще со мной ведет себя не слишком вежливо. Сейчас никого мне не представил, да и меня не назвал. Портретом остался недоволен. А что я могу нарисовать, если он сидит, насупившись, как сыч? Таким и нарисовала. Всем остальным понравилось. Микоян так вообще хотел заказать себе нормальный портрет, а Берию проняло. Нет, не мой внешний вид, а то, как я его нарисовала. Он на меня смотрел такими глазами, что ты бы не выдержал и набил ему морду. Я его с этим взглядом и изобразила. Поблагодарил и сразу же спрятал в портфель. А под конец я им сыграла одну вещь… Там в углу стоит шикарный рояль.

— Не знал, что ты умеешь играть.

— А много ты обо мне знаешь? Когда умерла мама, отец отдал меня в привилегированную гимназию для девочек. Там нас всех учили пению и музыке. Причем разучивали на рояле одну единственную мелодию. Написал ее кто‑то из композиторов вскоре после взрыва. Классная вещь, но если бы ты знал, как она нам тогда осточертела! Но этой компании понравилось.

— Я думаю, что после сегодняшнего вечера слухов в Кремле прибавится, причем на этот раз не о непонятно откуда вынырнувшем майоре, а о его жене. Ты ведь на это рассчитывала? Только ведь эти слухи цепляют и вождя. Слышала поговорку о том, что седина в бороду, а бес в ребро? Говорить, понятно, никто не станет, но подумать могут. Вот тебе и причина его недовольства.

— Скоро все должно измениться, — поежившись, сказала Лида. — Всем будет просто не до нас. — Не думаю, что Берия будет долго тянуть. А остальные… Понимаешь, Леша, Сталин ведь их всех приговорил. Я, когда рисую, замечаю все нюансы поведения, особенно когда люди ничего не скрывают. А он не скрывал, значит, все произойдет очень скоро.

— Сталин не вечен. Пусть лучше все произойдет сейчас, пока у него есть еще силы и работает голова. И если все скоро начнется, Берии точно будет не до тебя.

Все началось на следующее утро. Новость сообщил приехавший Старостин.

— Здравствуй, — поздоровался он с Алексеем. — Вы еще наверняка не слышали новость. Сегодня в пять часов утра от острой сердечной недостаточности скончался Хрущев. Савченко арестовал врачей, которые обслуживали ЦК компартии Украины и, по–моему, правильно. Не бывает такого, чтобы здоровый мужчина его лет взял и окочурился. А раз случилось, значит, или преступная халатность, или сговор. Ты здесь человек новый, а я знаю, как он на посиделках глушил водку и полночи отплясывал гопак. В Киев собирается комиссия ЦК. В котором часу от нас вчера отъехали гости?

— В десять с копейками.

— Значит, Сталин должен встать как обычно. Ты ребят сильно не гоняй, потренируйтесь немного и хватит. Если Дед ездит в Кремль, то обычно часа в два–три, но сегодня может уехать раньше.

Сталин в этот день никуда не поехал, обошелся телефоном. Вторую новость им привез один из охранников, который ночевал не в общежитии, а в Москве. Ему дали задание забежать по делам в министерство, там он все и узнал. Сегодня вышел приказ, что их министра снимают с должности и направляют руководить Главным управлением лагерей. Новым министром ГБ стал Лаврентий Берия, сохранивший за собой пост заместителя председателя Совета Министров СССР. Особое удивление вызвало то, что, кроме Абакумова, никто из руководства министерства не пострадал. О смещении Булганина узнали на следующий день. Он остался членом Политбюро ЦК, но лишился должности министра Вооруженных Сил. Новым министром назначили маршала Василевского.

— Наверное, некоторые товарищи задают себе вопрос, зачем мы их сегодня собрали в таком составе, — сказал Сталин, посмотрев на девятнадцать мужчин, сидевших в его кремлевском кабинете, и продолжил. — Здесь присутствуют все члены Политбюро, кроме отсутствующих по уважительной причине Жданова и Кагановича, члены Оргбюро ЦК и Секретариат. Нам с вами, товарищи, сегодня нужно решить ряд чисто партийных вопросов. К сожалению, Политбюро не собиралось на совещания целых полгода, а деятельность Оргбюро свелась к решению немногочисленных кадровых вопросов. Это наша с вами общая ошибка, а ошибки нужно исправлять. Все вы знаете, в каком тяжелом положении находится СССР. В минувшей войне мы понесли огромные потери. Нужно срочно восстанавливать экономику, строить жилье и улучшать жизнь людей. Кроме того, возникла серьезная угроза самому существованию нашего государства. Американские империалисты и их союзники запустили производство атомного оружия и стягивают силы к нашим границам. Есть попытки не признавать за нами статус великой державы. В такой обстановке весь советский народ должен сплотиться вокруг партии и приложить все силы в борьбе за укрепление Родины. Мы видим у простых советских людей и понимание тяжести момента, и стремление своим трудом улучшить жизнь. Тем большую озабоченность вызывают действия части партийного руководства. Некоторые товарищи то ли не хотят работать, то ли до сих пор этому не научились. Более того, не работая сами, они мешают это делать другим. Вызвано это некомпетентностью или другими причинами, но, по сути, это ничем не отличается от вредительства. Сейчас я говорю о членах нашего ЦК. Сразу хочу уточнить, что не имею в виду никого из присутствующих. Поэтому назрела необходимость разобраться с теми, к кому имеются серьезные претензии. Вы хотите что‑то сказать, товарищ Молотов?

— Может быть, по этому вопросу собрать пленум ЦК? — предложил Молотов.

— Это негодное предложение, — возразил Сталин. — Проштрафилось большое количество членов ЦК, и вы предлагаете им же с этим разбираться? Вы бы еще предложили задействовать Комиссию партийного контроля.

— И много таких… проштрафившихся? — счел возможным спросить Маленков.

— Пока задержано и доставлено в Москву пятнадцать человек, — ответил Сталин. — И работали только по Российской Федерации. Хочу сразу всех успокоить. Эти люди пока не арестованы, а задержание связано с работой специальной следственной комиссии МГБ. Ее возглавляет лично товарищ Берия. Все вы получите возможность беспрепятственно ознакомиться с результатами следствия. Если обвинения подтвердятся, мы этих людей осудим, как бывших коммунистов, а суд будет их судить по всей строгости закона. Все это широко осветим в партийной и советской печати. Умалчивать такое нельзя, а люди нас поймут и поддержат. Со своей стороны предлагаю создать партийную комиссию, которая займется нашими товарищами, еще не попавшими в поле зрения органов. Цель не в том, чтобы шельмовать партийные кадры, а в том, чтобы вовремя разобраться в недостатках в их работе. Где можно поправить товарищей, это нужно будет сделать, кому этим уже не поможешь, тех будем менять. Если в результате наших проверок вскроются преступная халатность или злой умысел, таких руководителей будем передавать комиссии МГБ. Мы с вами были свидетелями и участниками многих чисток и знаем, во что они порой выливаются, но эта отличается от прочих. Раньше мы боролись с агентами империализма, шпионами и вредителями всех мастей. Сейчас такие остались только на западных границах, и с ними борются органы, нашего непосредственного участия в этом не требуется. Но опасность разложения части руководства партии, по моему мнению, является еще более серьезной угрозой. Ряд секретарей обкомов и крайкомов, многие из которых так же являются членами ЦК, обвиняются ни много ни мало в массовых убийствах. Уже проведенными проверками установлено, что при их попустительстве, а то и по инициативе, были расстреляны десятки тысяч людей, не имевших вины перед советской властью. Имеют место и многочисленные хозяйственные преступления. Но всем этим, как я уже говорил, будет заниматься товарищ Берия, а наша комиссия займется теми, кто, занимая высокие партийные посты, позорит звание коммуниста. Барские замашки, пренебрежение нуждами трудящихся, злоупотребление служебным положением и некомпетентное вмешательство в работу советских органов власти. Кому многое дается, с тех нужно много спрашивать. В дальнейшем контроль над работой руководящих кадров должен быть постоянным, чтобы не допускать компаний подобных этой и не дискредитировать партию в глазах людей. Кто‑нибудь хочет сделать замечание или дополнить?

— Разрешите мне, товарищ Сталин, — поднялся со своего места Молотов. — Хочу сказать, что согласен с каждым вашим словом, но такая масштабная чистка только силами Политбюро и его органов может вызвать…

— Я понял, что вы имеете в виду, — кивнул Сталин. — Мы сообщим о созыве съезда партии, который обсудит наши действия. Но организация съезда и его проведение требуют много времени, которого у нас нет. В ближайшее время о факте задержания ряда крупных партийных работников узнают многие. Чтобы не допустить распространения слухов и панических настроений в среде партийных работников, я сегодня же выступлю с обращением к народу. Я объясню, чем вызваны наши действия и попрошу людей их поддержать. Вот и посмотрим, как на это отреагируют простые члены партии и беспартийные. Если нас поддержат, в чем я не сомневаюсь, вряд ли кто‑то посмеет выступить против, по крайней мере открыто. Надеюсь, никто из вас не даст нам поводов для разочарования. Теперь я предлагаю вам проголосовать списком за следующих членов комиссии: Сталин, Мехлис, Суслов, Кузнецов и Шверник. Комиссия небольшая, но, я думаю, ей надо дать право в случае необходимости использовать возможности Секретариата ЦК и Комиссию партийного контроля. Кто за эти предложения?

— Думаете, Кузнецов справится? — спросил Берия Сталина, когда они двумя часами позже в одной машине ехали в Кунцево.

— Если не справится, очень меня разочарует, — ответил Иосиф Виссарионович. — Он об этом знает, так что будет стараться. Ты хорошо подготовил совещание. Задергался один Молотов, как мы и ожидали. Как идет проверка?

— По большинству никаких сложностей не возникает, — пожал плечами Берия. — Следствия, за редким исключением, никто не проводил даже формально. Никому из них и в страшном сне не снилось, что за это когда‑нибудь придется оправдываться. Заодно чистим и свой аппарат на местах. Понятно, что не там, где брали под козырек, а инициаторов.

— Четыре часа, — посмотрел на часы Сталин. — Сейчас должны передавать мое обращение. Завтра оно появится во всех газетах.

— Надо будет усилить охрану дачи, — сказал Берия. — Большинство, безусловно, горячо поддержит, хотя будут опасаться перегибов. Но будут и несогласные.

— Несогласные будут, когда начнем чистить руководство компартий в Союзных республиках, — сказал Сталин. — Но я говорил с Радионовым, так что к тому времени армия будет готова. Пусть только попробуют проявить свое недовольство. Развалить страну никому не дадим. А дача и так хорошо охраняется.

— С Молотовым и Маленковым так и не решили?

— Пусть пока работают, — недовольно сказал Сталин. — Убрать недолго, лучше использовать. Я даже Мехлиса не тронул, хотя надо было. Толковых молодых не так много, как хотелось бы, пока они еще наберутся опыта… Да и я к новым людям уже привыкаю плохо. Хрущев был сволочью, но он был из своих. А теперь через пару недель не будет Жданова. Его многие не любят, но мне без Андрея будет тоскливо. Если сейчас еще убрать остальных, с кем я останусь? С тобой? Скажи, Лаврентий, как там Василий? Он ко мне уже месяц не появляется.

— Пьет меньше, это многие заметили и на язык стал более сдержан, вот только женщины…

— А как на это смотрит Катерина?

— Возится с дочкой, а на мужа, похоже, махнула рукой. Она ведь опять ходит беременная. А, может быть, ничего и не знает, потому что он стал осторожней. Да, совсем забыл за делами. Звонила Светлана и хотела вас навестить, так что я распорядился послать машину. По времени она уже должна быть на даче.

Через десять минут подъехали к воротам дачи, которые охрана тут же распахнула. Их машина свернула к дому, а ЗИСы охраны выгрузили «девятку» и уехали в гараж.

— Дочь здесь? — спросил Сталин встретившего его в прихожей Рыбина.

— Приехала, товарищ Сталин, — ответил Алексей. — Узнала, что вы еще не возвращались, и ушла в Малый дом. Позвонить?

— Не надо, я сам, — отказался Сталин. — Самохин бумаги оставлял?

— Да, все в комнате на вашем столе.

— Что там можно столько писать? — спросил Берия, который вслед за Сталиным зашел в рабочую комнату.

— Ты прочел только одну книгу, — сказал ему Сталин. — Начнешь читать остальные — поймешь. Мало того, что сильно изменилась жизнь, еще и непонятна связь между записями. Ничего, через неделю закончит, а потом еще посидит над моими вопросами.

— А для чего это, если мы все поменяем? Все равно все измениться.

— Все не измениться, — возразил ему Сталин. — Многое повторится, особенно в других странах. И потом это ты увидишь, как оно там будет, а мне интересно заглянуть в будущее самому. Не мешай, займись чем‑нибудь, я хочу позвонить дочери.

Светлана ждала в небольшом домике, построенном в сотне метров от главной дачи, сразу взяла трубку и после короткого разговора пошла к отцу. Зная, что она не любит Берию, Сталин вышел ее встретить в прихожую и отвел в свой кабинет.

— Что должно было случиться, чтобы ты вспомнила об отце? — спросил он дочь, садясь на диван. — Садись и излагай.

— Может, я соскучилась. Ну ладно, услышала, что ты поселил на даче красавицу и решила оценить. Это правда?

— Правда, — не стал он отрицать.

— А как же Валя?

— Сколько раз я тебя просил об этом не говорить? Не помнишь? Женщина, о которой ты говоришь, замужем.

— И когда такая мелочь вас останавливала? Твой Власик…

— Все, я сказал! Ты сюда приехала поругаться? Эта Лида больше чем вдвое моложе меня и живет наверху со своим мужем. За месяц я ее видел всего несколько раз, да и то мельком. Да, красива, но меня интересует не она, а ее муж. И ее, кроме мужа, никто не интересует. Это Лаврентий по ней сохнет, причем на простое увлечение не похоже.

— Да ну? — удивилась дочь. — Я ее могу увидеть?

— Оставайся и увидишь. Они с мужем после шести гуляют и любят сидеть в беседке между дачей и Малым домом. И не надо на меня так смотреть: я за ними не слежу. Если ты не забыла, я иногда тоже гуляю. И с веранды их прогулки видны.

— Ты когда будешь обедать?

— А ты проголодалась?

— Еще нет, но скоро проголодаюсь. Просто твой обед совпадает с моим ужином, почему бы не посидеть вместе? Только если не будет Лаврентия.

— Не будет, — проворчал Сталин. — Чего, спрашивается, взъелась на человека? Сейчас мы с ним поговорим, и уедет.

Самохиных она встретила около шести, как и говорил отец, в большой беседке. Красивый, широкоплечий парень лет двадцати в форме майора ГБ сидел рядом с изящной женщиной, тоже одетой в форму, но без погон. Светлана видела эту Лиду со спины, поэтому, когда Самохина повернулась на звук шагов, была поражена ее красотой и какой‑то необычностью.

«У Лаврентия не было никаких шансов — подумала она, заходя в беседку. — Вот почему так устроено, что кому‑то в жизни дается все, а на ком‑то природа экономит?»

— Здравствуйте, — первой поздоровалась она. — Узнала, что у отца гости и захотелось на вас взглянуть. Если не считать отцовых соратников, гости здесь — это редкость.

— Здравствуйте, Светлана! — поздоровался парень. — Я Алексей, а это моя жена Лида. Если честно, мы в гости к хозяину не набивались, просто ему так было удобно.

— Вы, наверное, совсем недавно поженились? — спросила она. — Я бы вам, Лида, и семнадцати не дала.

— Да, недавно, — ответила Самохина, переглянувшись с мужем. — Но, вообще‑то, мне больше лет, чем кажется.

— Вам, наверное, здесь скучно одной, когда муж на службе?

— Пока не почувствовала, — засмеялась Лида. — Алексей уходит только на полдня, а потом работает в наших комнатах. Я ведь, Светлана, художник и сейчас заканчиваю портрет мужа и буду рисовать вашего отца. Кроме этого, время уходит на занятия спортом. И книг я набрала в вашей библиотеке. Нет, пока не скучаю.

— И отец согласился? — удивилась Светлана. — Его рисовали многие, но почти все по фотографиям. Он ужасно не любит позировать даже фотографам.

— Хорошему художнику не нужно долго позировать, — сказала Лида. — Главное для него — это понять характер, суть человека, а для остального делаются несколько эскизов. Муж у меня позировал всего час. Правда, портрет я рисую уже месяц. Фактически почти закончила, остались детали.

— Покажете? — неожиданно для себя спросила Светлана.

— Пойдемте, — поднялась со скамейки Лида. — Для меня общение с новым человеком — это подарок судьбы. Сижу на этой даче уже полтора месяца и не общаюсь ни с кем, кроме мужа и Лаврентия. Охранники не в счет: мне с ними не о чем говорить.

— А как вы относитесь к Берии? — заинтересовалась Светлана.

— Мужу он неприятен, — засмеялась Лида. — Но это и понятно: кому понравится влюбленный в твою жену мужчина! А мне его жалко. Рядом со Сталиным ангелов нет, но Лаврентий сохранил остатки порядочности. Правда, он их запрятал поглубже, потому что так проще жить. А я не из тех дур, которым нравится пленять мужчин и разбивать им сердца. Красота должна дарить радость, а не причинять страдания. Ладно, пойдемте, пока не разлетались комары. Покажу вам картину и пойдем ужинать.

Портрет Алексея Светлане понравился. Самохин смотрел немного сверху вниз с такой любовью и нежностью, с какой на нее саму не взглянул ни один мужчина. Внезапно стало так тоскливо, что на глаза навернулись слезы.

— Это он так смотрит на вас? — дрогнувшим голосом спросила она. — Вы счастливая! А у меня ничего такого не было. Один раз влюбилась, когда еще училась в десятом классе, в еврея лет на двадцать старше. Отец евреев вообще не любит, а здесь прямо взбесился. Схватил меня за руку, подтащил к зеркалу и кричит, мол, смотри, дура, нужна ты ему такая, когда вокруг него вьются артистки? Ему не ты, ему я нужен! Конечно же, он был прав. Позже вышла замуж за другого, родила сына и разошлась. Вот и вся личная жизнь.

— Все еще у вас будет! — обняла ее Лида. — Вам ведь немногим больше двадцати. Разве это возраст? Ладно, уже семь, пора ужинать.

— Отец в это время еще только обедает. Совершенно ненормальный образ жизни. И что‑то говорить совершенно бесполезно. Я обещала поесть с ним, но, наверное, поужинаю с вами. Вы где питаетесь, в малой столовой?

— Да, — ответил подошедший к женщинам Алексей. — И сами себя обслуживаем. Когда Берия первый раз пришел вместе с нами с подносом к поварихам, у них чуть не случился удар.

— Представляю, — засмеялась Светлана. — С его замашками и стать с подносом на раздачу! Крепко же вы его зацепили, не думала, что он на такое способен.

— И что ты думаешь делать? — спросил Маленков Молотова.

Они никогда не были друзьями, но помимо работы общались и дома, поскольку жили в одном подъезде дома на улице Грановского, только на разных этажах. Вот и сейчас Маленков, вернувшись из Кремля и поужинав, спустился на этаж поговорить с Вячеславом. Обычно домой возвращались поздно, сегодня их отвезли на пару часов раньше.

— А у нас есть выбор? — вопросом на вопрос ответил Молотов. — Коба уже все за нас решил. Собрать пленум не получится, а на съезд, который будет уже после чистки, соберутся новые люди. Догадываешься, какие решения будут приняты? Сам‑то что думаешь?

— Я в принципе не против чистки, — начал Маленков, — особенно если пустить кровь тем, кто сам в ней вымазан с головы до ног. Я узнал у Берии, кого взяли. На каждом тысяч по десять смертей. Коба им припомнит, как его приперли к стене и заставляли подписывать списки. Но ведь это только начало! Таких еще наберется немало, просто хвосты у них покороче. И только этим он не ограничится! А если начнем чистить тех, у кого есть упущения в работе или подпорчен моральный облик… Под это дело можно подвести любого! Он нас всех потому и успокоил, мол, к вам нет претензий, работайте спокойно. Сейчас нет, потом могут появиться. Нас с тобой он поставил перед фактом, но удивлены были не все. Некоторых предупредили, и я знаю, чья это работа.

— Понятно, что все подготовил Лаврентий, — согласился Молотов. — Кажется, Коба определился с преемником. А нас с тобой или уже списали, или могут это сделать в любой момент.

— Абакумова просто отправили на понижение, — сказал Маленков. — И Булганина только лишили министерского поста. Для тех, кого будут вычищать, мы с тобой люди Сталина, поэтому при победе его противников разговор с нами будет короткий. И открыто противиться мы не можем. Он все точно рассчитал. Зачем нас убирать, когда можно заставить делать дело? Молодые у него есть, но пока еще у них прорежутся зубы! Я вижу только один выход — помогать Лаврентию, доказав тем самым свою лояльность. Иначе разделим судьбу Никиты.

— Думаешь, его убрали? — спросил Молотов.

— Почти уверен. Да ты сам его вспомни! У него из всех проблем со здоровьем — одна лысина! Какая там сердечная недостаточность! В МГБ достаточно спецов, которые и нам с тобой такую же недостаточность организуют по первому приказу. Коба хорошо подстраховался. Почти все арестованные — это дружки Никиты. ЦК сейчас ополовинят, съезд отложат, а армия в руках Василевского, который получил власть от Сталина и из его воли не выйдет. И еще это обращение. Думаю, завтра реакция на него будет повсеместно восторженная! Понятное дело, что восторгаться будут не все, но такие постараются не выделяться. Надо будет завтра походить по улицам и послушать, что будут говорить люди. В газетах и так ясно, что напишут.

— В России все должно получиться, — согласился Молотов. — Разве что с Кобой что случится, да и то не факт, что Лаврентий не доведет начатого до конца. В национальных компартиях будут проблемы.

— Пока в союзных республиках нет национальных армий, на эти проблемы можно наплевать! — махнул рукой Маленков. — И чистить их не все сразу, а по одной. Если где‑нибудь поднимут бучу, им же будет хуже.

На следующий день Кузнецов сформировал два десятка групп из работников Секретариата, членов Комиссии партийного контроля и привлеченных коммунистов, присланных Поповым. К концу дня часть набранных для этих комиссий работников по разным причинам отсеяли и к каждой прикрепили по одному следователю МГБ, а в Москву доставили еще трех задержанных членов ЦК. На следующее утро все группы начали работу с партийными архивами и документами, переданными им Поскребышевым.

— Они уже вышли за рамки ЦК, — сказал Маленков Молотову в перерыве, — а следствие уже передает первые дела в суд. Там все прозрачно, поэтому долго канителиться никто не будет. Первые приговоры должны быть уже через неделю. Умно сделали, пустив первыми этих: после них ни у кого уже не будет никаких сомнений в справедливости суда.

— К тебе еще Берия не подходил? — спросил его Молотов. — Значит, подойдет. Коба хочет, чтобы в «Правде» время от времени появлялись публикации видных деятелей партии в поддержку принимаемых мер. Мы с тобой пока еще видные, нам и писать. Меня он попросил это сделать завтра.

— Я его еще сегодня не видел, — ответил Маленков. — Обратится — напишу.

— А Коба хитер, — сказал Молотов, оглянувшись перед этим посмотреть, нет ли кого поблизости. — Всем накрутил хвосты и уехал в Кунцево.

— Если дело не выгорит, он может и выкрутиться, сдав Лаврентия, — понизив голос, сказал Маленков. — Хотя, если все так пойдет и дальше, то это вряд ли. Ему не простят.

— Нам никому не простят, — вздохнул Молотов. — А этими статьями мы себя привязываем к Лаврентию. Теперь уже, хочешь не хочешь, придется идти до конца. Да и не верю я в то, что все ограничится статьями. Смотри, Лаврентий и, похоже, к нам.

— Здравствуй, Егор! — поздоровался Берия. — Тебя я еще сегодня не видел. Вот что, товарищи, есть мнение, что все члены Политбюро с сегодняшнего дня должны быть обеспечены надежной охраной. Работников комиссий это тоже касается. Не исключена возможность терактов. На работу и домой вас будет отвозить не только служебный автомобиль, но и машина с охраной. И просто так вам пока нечего разгуливать. Позвоните, и приедет охрана. И это не шутки и не перестраховка. За одну статью можете получить пулю. Будут задеты интересы слишком многих, а у партийных работников оружия достаточно.