— Ну и кто его у тебя такого купит? — скептически сказал Алексей. — Я, конечно, понимаю, что между вами любовь и все такое, но повесить этот портрет на стену в госучреждении…

С обсуждаемого портрета на него с любовью и нежностью смотрел Лаврентий Павлович.

— Это уже не говоря о том, что могут задаться вопросом: где ты его таким видела, — добавил он. — Я не Отелло, но хранить такое дома будет неприятно. Предлагаю, когда поедем в Москву, подарить твое произведение его семье.

— Думаешь, его жена обрадуется? — с сомнением спросила Лида. — Если бы ко мне с твоим портретом заявилась какая‑нибудь… ну ты понял. Я бы ей внешность точно попортила. Слушай, давай не будем продавать, а просто подарим в художественную галерею! Здесь она точно есть. И вряд ли они откажутся брать. И работа очень хорошая, и по политическим соображениям. Так и сделаем! И попросим ее туда передать Виктора Федоровича. Завтра воскресенье, вот и сходим. Надеюсь, тебя не заставят опять работать?

Ему не испортили выходной, и они около двенадцати, купив пирожные, постучали в квартиру Громаковых. Дверь им открыла Елена.

— Ребята! — искренне обрадовалась она. — Проходите и раздевайтесь. Муж у соседей, сейчас должен прийти. Что это у вас? Пирожные? Это хорошо, а то меня Виктор ограничивает в сладком. Сам уже в штаны не влезает, а за женой следит! Это картина? Неужели вы нас нарисовали?

— Нет, не вас, — ответил Алексей. — Вы пока успешно отбрыкиваетесь. Но из‑за этого портрета мы к вам и пришли. В городе ведь есть художественная галерея?

— Есть и немаленькая, — подтвердила Елена. — Виктор заведует культурой в горисполкоме, так мы с ним в нее несколько раз ездили. Там не только картин, там и икон много. А вы хотите поместить туда свою работу? Боюсь, что ничего не получится.

— А вы сначала посмотрите, — сказал Алексей, проходя в гостиную. — Сейчас мы его развернем.

Елена долго смотрела на портрет, потом подошла к окнам и полностью отодвинула шторы, после чего рассматривание продолжилось.

— Это ведь Берия? — сказала она. — Интересно вы его изобразили.

— Я его хотела нарисовать не вождем, а человеком, — пояснила Лида. — Таким, какой он дома со своими близкими.

— Странная тема для начинающего художника, — сказала Елена, — но нарисовано здорово. Что стоите? Садитесь на диван, а я приготовлю чай.

Она еще раз взглянула на портрет и ушла на кухню.

— У нас, оказывается, гости! — сказал в прихожей Виктор. — И кто?

— Мы это, Виктор Федорович, — отозвался Алексей. — Володины.

— А, герой пришел! — обрадовался Виктор. — И жену с собой взял. Молодец! Меня на днях ваше начальство благодарило. Ценного, говорят, кадра нашел. Слышал, тебя собираются представить к награде. Расскажешь за что, или это секрет?

— А почему я об этом ничего не знаю? — спросила Лида. — Что ты еще натворил? Колись!

— Как‑нибудь потом, — поспешно сказал Алексей. — Виктор Федорович, посмотрите на этот портрет.

— Великолепная работа! — оценил Виктор. — Руководитель партии и правительства, погибший на посту! Только он у вас здесь какой‑то не такой.

— Потому к вам и пришли, — сказал Алексей. — Сначала хотели продать этот портрет нашим чекистам, но потом передумали. Лида изобразила Лаврентия Павловича таким, какой он, по ее представлениям, в кругу семьи, вот мы и решили с вашей помощью подарить эту работу в городскую картинную галерею. Можно попросить мое начальство, но вам это будет проще сделать.

— Попробую, ребята, но ничего заранее не обещаю.

— Давайте все за стол, — выглянула с кухни Елена. — Только сначала помойте руки. И учти, Виктор, что это не я покупала пирожные, ребята принесли.

— Петр, ты еще не смотрел сегодняшнюю «Правду»? — спросила мужа Анна Алексеевна.

— Еще нет, — ответил Капица. — А что в ней?

— Большая статья о нашей Лидочке и портрет Сталина ее работы. Пишут, что еще никто из художников его так талантливо не изображал, и что для этой работы она долго жила на его даче. Теперь этот портрет выставят в Третьяковской галерее. Хотят найти ее остальные работы и сделать экспозицию. Вот слушай, что написали: «Несмотря на свой возраст Лидия Самохина уже успела нарисовать немало замечательных картин. Мы просим тех, к кому они попали, прислать их в адрес Государственной Третьяковской галереи. Если владельцы согласятся, картины у них выкупят, если нет, то после согласованного срока им их вернут вместе с вознаграждением. Узнать ее работы можно по автографу в правом нижнем углу». И здесь же в статье приводят автограф. Совсем такой, как на наших картинах. Хорошо, что мы уже в Москве. Давай позвоним в Третьяковку. Я думаю, будет лучше, если на ее картины посмотрят многие, а не только мы и твои коллеги. Только твой портрет продавать нельзя, отдадим им его на время.

— Ну вот, портрет пристроили, можешь рисовать дальше, — довольно сказал Алексей, когда они простились с Громаковыми и вышли на улицу. — Рекомендую нарисовать Ангелину Васильевну и назвать картину «Портрет русской толстушки».

— Зря смеешься! — улыбнулась жена. — Вот возьму и нарисую. Она очень хорошая женщина с трудной судьбой. Это она с тобой мало делится, а мне многое рассказывает. Ей будет тяжело, когда мы уйдем. Понимаешь, она ведь ко мне относится так, как относилась бы к дочери. Если бы еще не закармливала сдобой. Я ее, конечно, люблю, но не настолько.

— А у нее дети есть? — спросил Алексей. — Я лично ни разу не видел, чтобы хоть кто‑то приходил навестить или помочь. Даже дровишки рублю я, только мне почему‑то ее готовки не достается.

— Было два сына. Один погиб на войне, а другой… другого, можешь считать, тоже нет. Бросил он ее и уехал, перед этим забрав из дома все ценное и последние деньги. А мужа у нее никогда не было. И не вздумай ее осуждать, нет в этом ее вины. Расскажи мне лучше из‑за чего тебя решили наградить, и почему этот факт твоей героической биографии не доведен до моего сведения. Что жмешься? Выкладывай как на духу!

— Да ничего особенного не было, — недовольно сказал Алексей. — Ну участвовал я в операции нашего уголовного розыска в Собинке. Пришлось немного помахать руками и пострелять. Года три–четыре назад это было бы обычным делом, сейчас от перестрелок стали отвыкать. Одного из парней у нас тогда ранили, ну а мы их взяли всех. Троих уже холодными и еще двое отделались побитыми мордами.

— Морды небось сам бил?

— Пришлось, — пожал он плечами. — Если бы не я, их бы там тоже положили. А так наши следаки вытянули из них немало полезного. Начальство оценило. А тебе не говорил, чтобы не волновалась.

— А ты обо мне подумал, когда полез геройствовать?

— Ну вот, началось! Малыш, я в милиции работаю или устроился дворником? А если в милиции, то в ней иногда стреляют. Успокойся, это случается редко. И я не лезу сдуру под пули. А погибнуть человек может от чего угодно. Сосулька упадет на голову, машину занесет или просто съест не тот гриб. А ты у меня сильная и умная и в случае чего сама все сделаешь. Эй, а драться‑то зачем?

— Я за тебя вышла замуж, чтобы потерять и остаться одной в этом диком мире? Отвечай, не то еще не так тресну! Хочешь помереть и даже не оставить мне ребенка? Так знай, что я в тот же день из своего пистолета и застрелюсь! И плевать я хотела на весь остальной мир! Понял? Вот и живи так, чтобы такого не случилось!

— Здравствуйте, Алексей Александрович! — поздоровался Капустин. — Знаю, что вы скоро уезжаете, поэтому заскочил буквально на пару минут.

— Слушаю вас, Яков Федорович, — сказал Кузнецов.

— Прежде всего хочу сказать насчет картин. Кроме двух портретов, которые мы забрали у Аллилуевой, еще четыре картины передал академик Капица. Все выставлено в Третьяковке. Пока других предложений не поступало. Как вы знаете, в бумагах Берии мы ничего для себя не нашли, вот я и подумал… Почему мы решили, что Сталин ему все передал? Книги он читал на даче, может быть, они на даче и остались?

— Возможный вариант, — согласился Кузнецов. — И что вы предлагаете?

— Вы не ставили в известность Вознесенского?

— Пока нет, думаете надо?

— Мы, конечно, можем привлекать к своей работе госаппарат, минуя правительство, но это ограничивает наши возможности, да и узнают рано или поздно. В Кунцево сейчас музей, и я не могу в него приехать с обыском. Да и много я там найду? Нужно привлекать Федотова, а делать это в обход главы правительства… Я думаю, Петр Васильевич и так уже доложил о моей активности.

— Не хотелось бы выглядеть в глазах Вознесенского фантазером, — задумался Кузнецов. — Доказательств много, но они все косвенные, либо просто слова. В другом случае их было бы вполне достаточно, но уж больно о диких вещах идет речь. И расширять круг людей, посвященных в историю с книгами, тоже не хочется, но вы правы, без толковых следователей работать тяжело. Я поговорю с Николаем Алексеевичем, а вы подумайте о том, что можно сказать Федотову.

Разговор Генерального секретаря с председателем Совмина состоялся на следующий день. Кузнецов коротко рассказал историю Самохиных и обо всем, что было сделано после их исчезновения.

— Интересно, — сказал Вознесенский. — Об их жизни в Кунцево я слышал и, как и все, терялся в догадках, чем это было вызвано. А об участии Самохина в атомном проекте и создании новых электростанций слышу в первый раз. Да и эти работы в институтах… Говоришь, совсем молодой?

— По документам сейчас должно быть двадцать пять, но внешне и на двадцать не тянет, хотя высок и физически хорошо развит. Но по разговору дашь все тридцать. А жена вообще смахивает на несовершеннолетнюю пигалицу, правда, необыкновенно красивую. Но на месте секретаря освободила Капицу от всей рутинной работы. Персонал о ней отзывался, как о прекрасном организаторе.

— И еще талантливый художник. Интересная семейка. Все бросили и уехали? Да, похоже на бегство. Но это уже ваша вина. Вместо того чтобы спросить самого Берию или попросить это сделать меня, вы начали на них давить в обход него. И что я бы подумал на их месте после его смерти? Конечно, что опять заявиться твой Капустин и снова начнет давить. Но на этот раз его уже не больно пошлешь. Ладно, с Федотовым я поговорю. Ты прав, какие‑то инструкции насчет Самохиных Берия им оставил. Не верю я, что это может быть чья‑то инициатива. Какая еще нужна помощь?

— Дай ему распоряжение выделить в помощь Капустину оперативную группу из трех–четырех опытных работников. Люди должны быть такие, которых можно допустить к любым секретам и оставить после этого в живых. Нужно тщательно обыскать все внутренние помещения дачи. Там может быть тайник с книгами.

— Не верю я, если честно, ни в каких пришельцев, — сказал Вознесенский, — но история интересная и таинственная. Что‑то важное за всем этим, безусловно, стоит. Держи меня в курсе и скажи своим, чтобы предприняли меры против утечки. Мне недавно Федотов сообщил, что нашей электростанцией и всем с ней связанным заинтересовались на Западе. А это не шутки. А когда мы начнем строить запланированные пять реакторов, их интерес взлетит до облаков, а у нас где‑то бегает человек, которому известны все их секреты. Пусть он сам ни к кому не побежит их продавать, но ведь есть и другие возможности. Если на них выйдут и нажмут на него через жену, всякое может быть. Так что найти их нужно в любом случае. А потом будем разбираться.

— Вот и объясни все Федотову. Помогли им сбежать, пускай теперь сами ищут. Только чтобы работали деликатно. Самохины не враги, нам просто нужно убедить их вернуться. Или заставить, но без применения крайних мер.

На следующий день следственная группа МГБ вместе с Капустиным выехала в Кунцево. Перед отъездом старший группы майор Вехлин передал Капустину запечатанный конверт.

— Приказали отдать вам. Здесь новые паспортные данные семьи Самохиных. Новая их фамилия — Володины. Возраст немного уменьшили, особенно у жены Алексея. Сейчас запущен их поиск по прописке. Должны уложиться в неделю, но, скорее всего, найдем раньше. Теперь по нашей работе. Что именно нужно искать?

— Несколько книг, — ответил Капустин. — Содержание их неизвестно, и вам с ним знакомиться нежелательно. Помимо книг, могут быть и записи. Все это где‑то спрятано.

— Пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что, — резюмировал Вехлин. — Ну что же, будем искать. Кто их прятал, сам хозяин или кто‑то другой?

— Или Сталин, или Берия вскоре после его смерти. Так что начинать нужно с комнат, которые занимал Сталин.

— Маловато нас для такой работы, — откровенно предупредил Вехлин. — Площадь поисков очень большая, поэтому на быстрые результаты не рассчитывайте.

Первый день прошел безрезультатно, а на второй за деревянной облицовочной панелью в кабинете обнаружили связанную кипу исписанных листов. Часть записей была сделана рукой Сталина, остальное, судя по образцу почерка, писал Алексей Самохин.

— Сталин писал вопросы, Самохин на них отвечал, — докладывал Кузнецову Капустин. — Кроме того, есть записи, где Алексей комментировал отдельные события, делая ссылки на книги и номера страниц. Есть еще два листа с объяснением слов. Все слова пронумерованы и начинаются с трехсотого. Остальные листы отсутствуют. Книг пока не нашли, но там работы самое малое на неделю. Скорее, мы раньше найдем Самохиных, чем книги.

На следующий день позвонили из Третьяковки. В музей прислали картину с автографом, идентичным тому, который приводился в «Правде». Имя и отчество художницы совпадали, не совпадала фамилия, но директор Владимирской картинной галереи решил, что ее просто перепутал кто‑то из его работников.

— Нашли, — сообщил по телефону Капустин. — Они во Владимире. Оттуда прислали портрет Берии с автографом Самохиной. Я сейчас в музее. Интересная, надо сказать, картина. Сегодня уже поздно, а завтра с утра возьму людей и отправлюсь туда.

Рабочий день подходил к концу, когда Алексея нашел дежурный и приказал срочно явиться к полковнику. В кабинете вместо начальства сидел улыбающийся Капустин.

— Что же это вы, Алексей Николаевич, доставляете столько хлопот? — спросил он невозмутимо смотревшего на него Самохина. — Знали бы вы, сколько мне пришлось побегать! Теперь с вас коньяк!

— Надеюсь, не ящик, — сказал Алексей. — Я с вашего позволения сяду. Как нас нашли?

— По портрету Берии, — пояснил Капустин. — Ваша жена теперь известна на весь Союз. У нее даже в Третьяковской галерее своя экспозиция.

— Умно, — признал Алексей.

— Спасибо, — поклонился Капустин. — Но и без этого вам оставалось недолго бегать. За поиски взялось министерство, а ваши документы они делали сами.

— Что же случилось, если они на это пошли? — поинтересовался Алексей.

— Прямой приказ Вознесенского. Они могли вас прикрыть от меня, если бы я действовал по своей инициативе, но не от первых лиц.

— Сами виноваты, — сказал ему Алексей. — Помниться, я вас спрашивал, кто за вами стоит, но ответа так и не получил. И чего вы хотите сейчас?

— Я должен привезти вас в Москву, разумеется, вместе с женой. У вас есть какие‑нибудь сведения о книгах или микропленки?

— Все‑таки раскопали. Раз спрашиваете, значит, сами книг не нашли. Кого кололи, Старостина? Надеюсь, без применения крайних мер?

— За кого вы нас принимаете? — изобразил обиду Капустин. — Он упирался до тех пор, пока не узнал, что мы говорили с Василием Сталиным. Потом рассказал все, что знал. Вы не ответили на мой вопрос.

— А вы — на мой. На кого работаете? Раз, по вашим словам, к работе подключили председателя Совмина, это должен быть Кузнецов. Я прав?

— Правы, — кивнул Капустин.

— Вот с ним я и буду разговаривать. И не стоит мне напоминать мое место, подумайте лучше о своем. Не все государственные тайны полезны для здоровья.

— А вы сами?

— Послушайте меня, Яков Федорович! Я к этим тайнам не рвался и не упрашивал делать меня их носителем! С каким удовольствием мы с Лидой все сбросили бы со своих плеч!

— И кто же вам не дает их со своих плеч сбросить? Хотите, подставлю свои?

— Сейчас это бесполезный разговор. Выход на книги у меня есть, но об этом я буду разговаривать либо с Кузнецовым, либо с Вознесенским, а лучше сразу с обоими. У вас с собой есть машина?

— У меня с собой три машины. Мы сюда из Москвы ехали своим транспортом.

— Вот и дайте мне одну. Надо съездить за женой и забрать вещи. Если хотите, можете ехать со мной. Всем эскортом туда являться не стоит: уж больно будет смахивать на арест.

— Тяжелый вы человек, Самохин, — вздохнул Капустин. — Ладно, сейчас дам машину. Сколько вам нужно времени?

— С час. Плохо, что в Москве будем ночью. Не могли приехать раньше?

— Ну вы и тип! — покачал головой Капустин. — Выезжая во Владимир, я знал только о портрете, вас еще нужно было найти, а это тоже время.

— Какой есть, — поднялся со стула Алексей. — Вас бы на мое место. Здесь сами уладите дела? Хорошо, тогда давайте машину.

К дому подъехали на сто десятом ЗИСе. Кроме шофера, в нем сидели еще два офицера ГБ.

— Значит, так! — сказал он дернувшимся следом за ним офицерам. — Стоять возле калитки и в дом не входить. Были бы вы в гражданском, куда ни шло, а то хозяйку сейчас напугаете до смерти. Тебя как зовут? Михаил? Вот ты и пойдешь со мной, поможешь с вещами.

Забрав шофера и оставив возле машины недовольных офицеров, он вошел в дом и сказал встретившей его в прихожей хозяйке:

— Съезжаем мы от вас, Ангелина Васильевна! Ничего не поделаешь — вызывают в Москву!

— Лида, нас ждет машина, — сказал он стоявшей за мольбертом жене. — Уезжаем в Москву. Я начинаю собирать вещи, а ты успокой хозяйку. И вот еще что… Если начнет сильно убиваться, спроси, согласна ли будет переехать к нам. Конечно, это при условии, что будет такая возможность. Все поняла? Поговорим потом, а то сейчас сюда примчится толпа офицеров, и тогда Ангелине уж точно будет конец.

Он отдал шоферу два чемодана с летними вещами и бельем, которые они не открывали, а сам стал собирать саквояж. Когда затянул ремни, возвратился шофер и пришла вся заплаканная жена.

— Ты‑то чего ревешь? Лида, сейчас Миша отнесет саквояж, а ты давай переодевайся в дорогу и собирай свои краски. Михаил, скажи, что нам нужно еще минут десять уложить вещи и переодеться. Последний чемодан я как‑нибудь донесу сам.

— Она согласна, — сказала Лида, вытирая лицо. — Мы ее действительно возьмем?

— Если будет куда и позволит наше положение. Малыш, шевелись быстрее! Нам еще часов пять ехать. Давай уложу кисти и краски. Картину вместе с мольбертом положим отдельно. Так, я все забираю, иду к машине и жду тебя.

Его появление сопровождающие встретили с видимым облегчением. Уже хорошо. Значит, не арест, иначе хрен бы кто его слушал. Он положил в багажник последний чемодан, а сверху пристроил мольберт с холстом.

— Нечего вам мерзнуть, — сказал он офицерам. — Садимся в машину и ждем. Сейчас выйдет жена, и поедем.

Через несколько минут Лида вышла, но не одна, ее провожала плачущая хозяйка. У калитки девушка ее поцеловала и выбежала на улицу.

— Садись, — сказал ей открывший дверцу Алексей. — Ну же! Все, поехали.

Когда подъехали к горотделу милиции, в их машину сел Капустин.

— Прекрасно выглядите, — сделал он комплимент Лиде. — Михаил, поезжай за головной машиной. Алексей, могу вас обрадовать: в милиции вы больше не служите. Надеюсь, настоящие документы сохранили? Если хотите, можно восстановить вашу работу в министерстве.

— Там будет видно, — неприязненно ответил Самохин.

Появление Капустина опять круто меняло их жизнь, а к худу или к добру эти перемены, еще предстояло выяснить. Он сохранил самообладание, хотя прекрасно понимал, насколько мало от него сейчас что‑либо зависело. Ни о каких условиях с его стороны речи не шло. Стоит им взяться за Лиду, и он сделает все, что потребуют. Ладно, они еще поборются.

— Куда мы едем? — спросил он Капустина. — То, что в Москву, понятно. Куда вы нас определите?

— Переночуете в гостинице ЦК, а где вам жить потом, решать буду уже не я.

С час выбирались из города, после чего смогли увеличить скорость. Еще через час начало темнеть. Вскоре уже ехали при свете фар. Вся дорога заняла немногим больше четырех часов, и потом еще поколесили по Москве, пока не остановились у гостиницы «Октябрьская». Формальности заняли несколько минут, после чего Самохиных проводили в номер и принесли в него вещи.

— Я могу быть уверен в том, что вы до утра никуда не исчезните? — спросил Капустин.

— Я похож на идиота? — сказал Алексей. — Не собираюсь я никуда бежать. Сказали бы тогда, что от Кузнецова, вообще бы никуда не бегали. Не верите — ложитесь в гостиной, там есть где пристроиться.

Сказанное не соответствовало истине, но Алексей прекрасно понимал, что теперь их без присмотра не оставят, и убежать не дадут.

— Как они нас нашли? — спросила Лида, когда их оставили в номере вдвоем.

Номер мог прослушиваться, но ничего страшного в этом Алексей не видел. Пусть слушают, если есть желание.

— Вознесли тебя на вершину славы и устроили выставку картин в Третьяковке. Не веришь? Мне об этом сказал Капустин. Забрали у Светланы портреты, после чего расхвалили во всех газетах и написали, что примут с распростертыми объятиями всех, у кого есть твои работы. Наверное, привели твой автограф.

— Дура! — сказала о себе Лида.

— Ладно, хватит заниматься самобичеванием, — сказал ей Алексей. — Давай ложиться спать. Раз за нас взялось правительство, нашли бы и без твоих картин. В министерстве все равно знали наши новые документы, сами делали. Даже если бы забились в какую‑нибудь глушь, только дольше погуляли бы.

— И что теперь?

— Слышала, что сказал Капустин? Завтра будут решать, что с нами делать. Придется делиться информацией раньше, чем я планировал. Надеюсь, что разговор будет все‑таки с первыми лицами, и что я в них не ошибся.

— А если нет?

— А если нет, то пусть этот мир спасает себя сам! — разозлился Алексей. — Что ты себя раньше времени накручиваешь? Мы с тобой сейчас все равно ничего не можем сделать! Можем только надеяться на ум тех, с кем будет разговор. Со Сталиным и Берией договорились, а Кузнецов с Вознесенским должны быть не глупее. Постараюсь их убедить в своей правоте. А ты ложись и спи, пока живот от голода не подвело. Кормить нас сегодня никто не будет. Говорят, здесь куча ресторанов, но все уже закрыты. Можешь помолиться нашему покровителю о ниспослании руководству здравого рассудка.

— Ты это серьезно? — не поверила она.

— Все, ты как хочешь, а я ложусь спать! — сказал Алексей, снимая пиджак.

Когда приезжали за вещами, он сменил милицейскую форму на костюм и снял кобуру с метателем. Лида тоже начала раздеваться, достав перед этим из чемодана халат. Минут через десять они выключили свет и легли в кровати. Дневная нервотрепка, неопределенность положения и нарастающее чувство голода долго не давали заснуть, поэтому они проснулись, когда за окнами уже начало светать.

— Подъем! — скомандовал проснувшийся первым Алексей. — Вставай, соня, уже девятый час. Пока приведешь себя в порядок, пока поедим… Я не думаю, что нам с тобой дадут долго валяться.

Когда они около девяти вышли из номера, в коридоре их уже ждали.

— Далеко собрались? — спросил Капустин, рядом с которым стояли двое крепких мужчин в гражданском.

— Не знаю, как вы, а мы хотим есть! — сказала ему Лида. — Если я сейчас умру от голода, будущие поколения вам этого не простят. Лучше покажите, где здесь общепит, чтобы мы его не искали сами.

— У вас есть в вещах что‑нибудь ценное? — спросил Капустин Алексея.

— Только деньги и ордена, — ответил тот. — То, что вас интересует, у меня с собой.

— Все равно в вашем номере подежурят, — сказал он, давая знак одному из своих людей. — Оставьте ему ключи, а сами идите за мной. Сейчас позавтракаете, только попрошу это сделать быстрее: через час нас ждут в Кремле.

Вкусный и сытный завтрак немного поднял настроение.

— Яков Федорович, — обратился к Капустину Алексей, когда вернулись в номер за верхней одеждой. — У меня с собой есть несколько необычное оружие, которое я не рискнул здесь оставить. Но и брать его с собой… Все равно придется сдавать, а охране Кремля его видеть ни к чему.

— Наш человек останется здесь, — сказал Капустин. — Оставьте здесь и свое оружие. Покажите, что оно собой представляет.

— Пожалуйста, — Алексей расстегнул и снял пиджак, после чего освободился от кобуры с метателем. — Вот эта штука, похожая на пистолет. Действует только в моих руках.

— Положите в любой чемодан и быстрее одевайтесь! — поторопил его Капустин. — Нам еще ехать до Кремля, а вам проходить контроль. Возьмите документы и идем.

До назначенного срока они успели, хоть и впритык.

— Подождите в приемной! — сказал заметно нервничавший Капустин. — Вам скажут, когда заходить.

Сам он о чем‑то переговорил с секретарем и зашел в кабинет. Через несколько минут пригласили и их. Кроме Кузнецова с Капустиным, в большом и почти пустом помещении никого не было.

— Проходите, товарищи, садитесь! — пригласил их Кузнецов.

Самохины прошли через весь кабинет по красной ковровой дорожке к стульям, которые для них поставили шагах в пяти от стола генсека.

— Я бы хотел, чтобы вы о себе рассказали сами, — продолжил Кузнецов, когда они сели. — Мы о вас слишком мало знаем, чтобы начинать с вопросов.

— Я расскажу, — кивнул Алексей. — Жаль, что меня не послушали, и здесь нет Николая Алексеевича. Его все равно придется во все посвящать. А вот насчет товарища Капустина я в этом так не уверен. Лично против него ничего не имею…

— Яков Федорович вел ваше дело и достаточно много узнал, — перебил его Кузнецов, — и я ему доверяю.

— Как хотите, — пожал плечами Алексей, — тогда слушайте. Помимо обычных вулканов на Земле есть вулканические образования, которые люди назовут супервулканами. Извержение таких вулканов в тысячи раз мощнее обычных. Они бывают раз в сотни тысяч лет и сопровождаются масштабными геологическими и климатическими катастрофами. При этом иной раз гибнет значительная часть всего живого. Когда в две тысячи сорок втором году началось извержение такого вулкана на территории Соединенных Штатов, больше трехсот миллионов американцев погибли в первые же часы. В атмосферу были выброшены тысячи кубических километров пыли, которые превратили день в ночь на много лет. Резко упали температуры, а в большинстве стран прошли дожди из раствора серной кислоты, погубившие и растительность, и животный мир. В последующие годы от голода погибли девять жителей планеты из десяти. До света и тепла дожили очень немногие. Меньше всех пострадали Россия и Австралия. Россия даже приняла часть населения Америки и Европы.

— Мне показалось, или вы специально говорите «Россия», подразумевая не часть СССР, а самостоятельное государство?

— Вам не показалось, Алексей Александрович. Советский Союз в конце века распался на союзные республики, в которых был реставрирован капиталистический строй. Одновременно прекратили существовать социалистические режимы во всех странах Восточной Европы. Строил коммунизм только Китай, но он у них был очень специфический.

— А в чем причина такого распада?

— Крах экономики, вызванный действиями одного из генеральных секретарей, многочисленными ошибками других и непомерными расходами на оборону, которые нас заставили нести. Но этот вариант будущего уже начал меняться. Умер Хрущев, который должен был стать этим секретарем, и очищены руководящие органы партии.

— Значит, смертью Хрущева мы обязаны вам?

— Мне вы обязаны жизнью! — сказал Алексей. — И вы, и Вознесенский. Вас обоих в моей реальности расстреляли после смерти Жданова в рамках так называемого Ленинградского дела в пятидесятом году. А перед этим в течение года пытали и допрашивали. Все было сфабриковано Маленковым и Хрущевым, и, кроме вас, пострадали сотни партийных работников. Сталину подсунули сфабрикованные доказательства вашей вины. Почему он не разобрался и не стал вмешиваться, я не знаю. В книгах об этом ничего не было.

— И что было после развала? — спросил слегка побледневший Кузнецов.

— Распад Союза вызвал разрыв связей между тысячами предприятий, что еще больше усугубило экономический кризис. Ну и Запад нас своим вниманием не обделил. Кроме того, все почему‑то сразу забыли о братстве народов. У нас хорошие отношения остались разве что с белорусами. Не буду я вам об этом рассказывать, потом почитаете сами. Скажу только, что после страшных невзгод и невиданного ограбления народа началось восстановление экономической и военной мощи, но прежнего уровня мы так и не достигли.

— Теперь от мировых проблем давайте перейдем к вам. Кто вы?

— Посланцы бога, — улыбнулся Алексей. — Что, не верите? Я тоже не верил ни в бога, ни в черта. В черта я и сейчас не верю, а в отсутствии бога уже сомневаюсь.

— И что дает основание для таких сомнений?

— Путешествия во времени в прошлое принципиально невозможны. Это вывод не современной науки, а той, которая будет через сто лет. И молодость людям возвращать так и не научились.

— А вам, значит, вернули?

— Нас, Алексей Александрович, не только сделали моложе на пятнадцать лет, нам, похоже, вообще убрали старение.

— Это как? — не понял Кузнецов.

— С тех пор, как мы стали молодыми, прошло больше года. В нашем возрасте за год люди заметно меняются. Так вот, у нас этих изменений нет.