Зак уже пятый день работал в госпиталях, которые быстро развернули на территории каждого лагеря. На то чтобы вывезти в Союз сто пятьдесят тысяч англичан и вернуться обратно, уходило полтора дня. Число бывших заключенных уменьшалось, но слишком медленно. Многие из них дошли до предела и продолжали умирать даже сейчас, когда их перенесли в тепло быстро возведенных пневмокаркасных госпиталей, уложили на надувные матрасы и оказывали всю возможную в таких условиях медицинскую помощь. В каждом госпитале, помимо врачей, работали три сотни английских военных моряков. Они же каждый день хоронили тысячи тел.

— Мы немного опоздали, — сказал Заку один из врачей. — Здоровье всем выжившим вернем, вот только из тех, кто здесь лежит, сможем вытянуть в лучшем случае две трети. Все зашло слишком далеко, а медицина не всесильна. Летели бы вы домой, здесь и без вас помощников хватает.

Он не мог улететь. В первый день, когда в госпитали несли тех, кто не мог встать и идти самостоятельно, он увидел на носилках одну женщину и обомлел: она была точной копией его Маргарет. Правда, жизнь в этой истощенной копии жены едва теплилась. Он подошел и забрал у одного из матросов носилки. Теперь в перерывах между работой он приходил к ней и сидел, вглядываясь в исхудавшее лицо и синяки под глазами, прислушивался к дыханию и боялся, что однажды на матрасе окажется кто‑нибудь другой. Он поймал врача и подвел к ней, задав вопрос, выживет или нет.

— Эта? — сказал врач. — Что, знакомая? Жаль, ее имени никто не знает. Затрудняюсь дать прогноз. Состояние тяжелое, но не безнадежное, а у нас большинство женщин выздоравливает, больше умирают мужчины.

А сегодня она впервые пришла в себя. Случилось это после того, как медсестра что‑то ввела ей в вену и поспешила к другому больному. Зак сидел на пустом пока соседнем матрасе и смотрел на нее с состраданием и нежностью. Наверное, он задумался, потому что никак не отреагировал на ее широко открытые глаза.

— Вы кто? — еле слышно спросила она. — И где это я?

— Я Зак Александер, — ответил он, чувствуя, что душу захлестывает радость. — Вы в советском полевом госпитале. Вас вылечат и вместе с другими отправят в Советский Союз, так что все самое плохое для вас уже позади. Не скажете, как вас зовут, мэм?

— Джина Брукер, — ответила она. — Вы не могли бы дать воды? Страшно хочется пить.

— Сейчас я узнаю, что вам можно, — заторопился он, — а заодно приведу врача!

Врача он не привел, притащил.

— Прекрасно! — сказал тот, увидев ожившую пациентку. — Сейчас вас напоят. Так, пульс гораздо лучше! Раз имеем такое улучшение, значит, мы вас первым же рейсом отправим домой и там будем долечивать.

— У меня нет дома, — горько сказала Джина, — и не осталось никого. Зачем вы меня лечите?

— Так дело не пойдет! — решительно сказал врач. — В чем дело, генерал? Вы от нее уже пять дней не отходите. Если эта женщина для вас что‑нибудь значит, постарайтесь изменить ее настрой. В том, в каком она находится сейчас, она и при нашем лечении загнется.

Подошла медсестра и дала Джин что‑то выпить, после чего они побежали к другим больным, и с ней остался только Зак.

— Почему вы здесь, Зак? — спросила Джин. — Вы меня знаете? Я вас никак не могу вспомнить.

— Это неважно, — отвел он глаза. — Мы с вами незнакомы, дело в другом. Вы просто копия одной хорошо знакомой мне женщины. Я понимаю, что это глупо, что вы это не она, но ничего не могу с собой поделать. Не прогоняйте меня, Джин, позвольте просто побыть рядом!

— Женщина, на которую я так похожа, ваша жена?

— Да. Она умерла незадолго до извержения от саркомы. Все произошло слишком быстро, медики просто ничего не успели сделать. Нечасто, но такое бывает. Чтобы заглушить тоску, я с головой ушел в работу. Это и спасло мне жизнь.

— А дети?

— И дети, и внуки — все погибли. Сейчас это почти у всех. Сохранили близких очень немногие из американцев. Это кое‑кто из беженцев южных штатов и те, кто были за границей. Сейчас они все в Союзе. Я сюда тоже прилетел оттуда. Вы говорили о потере. Кого вы потеряли, мужа?

— Да, его. Мы долго держались, но потом ему стало плохо с животом. Неудивительно, если знать, чем нас здесь кормили. А когда его не стало, почти тотчас же свалилась и я. Все стало безразлично, и сил сопротивляться просто не было. Зак…

— Что, Джин?

— Не бросайте меня, Зак! Я видела, как вы на меня смотрели. Я вам ничего не могу обещать, но даже просто иметь друга, когда в душе не осталось ничего, кроме пустоты…

— Завтра утром я улечу с вами, — решительно сказал он. — Мне близкий человек нужен не меньше, чем вам, а к вам меня тянет так, что сопротивляться я не могу и не хочу. В любом случае на мою помощь и поддержку вы можете рассчитывать всегда!

— Врачи тебе поставят памятник! — сказала Лида мужу, после того как они поужинали, отпустили Лену и устроились на диване в гостиной. — То стояли пустые больницы, а теперь они все забиты.

— Так уж и пустые, — возразил он. — Многих беженцев лечили.

— Я обморожения не считаю, — отмахнулась она, — а у большинства больше ничего и не было. Кстати, сегодня слышала, что вернулась экспедиция на Тибет. Что, так ничего и не нашли?

— Где это ты могла слышать? — удивился он. — Это секретная информация, которая через Секретариат не пошла.

— Профессора Лешкова знаешь? А его жена у нас завсектором и моя подруга. Не вздумай ее чихвостить: Светка ничего никому прямым текстом не болтала, так, проскочило несколько намеков, но мне этого хватило.

— С живыми бактериями у них, на наше счастье, ничего не вышло. Тысячи проб в самых разных местах с одним и тем же результатом: живых носителей нигде нет. Может быть, что‑то оставалось в лаборатории в Шанжао, но там все обработали плазмой, так что и эту опасность убрали.

— А в Индии?

— Если они не сохранились в Китае при низких температурах, то в Индии не сохранятся и подавно. И соваться мы туда пока не будем даже в скафандрах. Есть предел психической устойчивости и у наших десантников. Ты просто не представляешь, что там сейчас творится. Морозов нет, но холодно. В таких условиях тела будут разлагаться годами. Да там мухи будут падать на лету, если они еще остались. Чуть позже пошлем туда автоматы и посмотрим одним глазом.

— Значит, опасности больше нет?

— Береженого бог бережет, — ответил Алексей. — Все пострадавшие страны закроем на двадцать лет. За это время точно ничего не останется, а плоть сгниет. Да и не нужны нам пока те территории, с Европой и Америкой возни надолго хватит. А всех остальных строго предупредим, чтобы тоже не совались.

— Остальных — это кого?

— В первую очередь Иран, Монголию и Японию. Ну и островные государства, особенно Сингапур. Тем нужно только восстановить мосты. Конечно, если будет кого предупреждать.

— Получается, сам не гам и другому не дам? — съязвила Лида.

— После катастрофы в своих собственных странах земли будет до фига, так что нет никакой необходимости лезть к соседям. А когда она появится, решим этот вопрос коллективно. Не бойся, все себе не захапаем.

— А как у нас себя ведут новые граждане? На вашем канале об иммигрантах вообще не упоминают, по крайней мере я не слышала.

— Очень сложный вопрос, — слегка поморщился Алексей, — но мы и не думали, что там все будет тихо и гладко. Будет непросто ассимилировать десятки миллионов носителей другой идеологии и культуры. Поначалу беда всех придавила, теперь люди понемногу отходят. Тестами мы отсеяли человеческий мусор, да и то не весь.

— Что, много недовольных? И чем, интересно?

— Не много, но есть. А чем? Да кто чем. Кому‑то не нравятся ограничения по спиртному. Наших это, кстати, тоже касается. Курильщики недовольны ограничениями на выдачу их отравы и места курения. Есть недовольные уравниловкой и отсутствием денежного обращения, а есть такие, кто выражает недовольство тем, что всех эмигрантов расселяем в разные части страны и не позволяем сбиваться в землячества. А есть наши, которые недовольны самими эмигрантами. Как и прогнозировалось, высказывают недовольство ограничением рождаемости. Среди наших недовольных больше всего в Грузии. А вообще, наши терпят и все недовольство дальше ворчания не идет. Знают, что все ограничения временные и нам верят, разве что любители зеленого змия пытаются себя задурить чем‑нибудь другим. Химики хреновы. С пришлыми есть сложности, но и там по большей части все ограничивается ворчанием. Как только с теплом начнем убирать ограничения, большинство поводов для недовольства отпадет.

— До тепла еще далеко, — заметила Лида.

— А я тебе и не говорил, что мы его будем ждать, сложа руки. Люди есть люди, и они всегда будут чем‑нибудь недовольны. Ворчание мы как‑нибудь переживем, тем более что ворчат с пониманием. А кое с чем никто мириться не собирается. Никто, например, не позволит сборищ по национальному признаку. Дружить семьями или переписываться с друзьями никому не возбраняется, но и только. Мы ведь Комитет полностью не распустили, наоборот, когда отпала надобность в привлеченных сотрудниках, их начали возвращать Василию Петровичу. Сейчас у него создано новое управление, которое будет отслеживать все процессы в эмигрантской среде. Постараемся мягко исправлять то, что нас не устраивает, но, в случае необходимости, не остановимся и перед крайними мерами. Я прекрасно помню, что у вас творилось. У нас такого не будет. Главное — это выиграть время. Сейчас начался процесс ассимиляции пришельцев. Уже лет через пять большинство из них станет для нас своими, а с меньшинством будем разбираться. Самых крикливых можно вообще вывезти куда‑нибудь подальше, чтобы не слышать их криков. Для других будет урок. Мы ведь при приеме всех предупреждали, так что в своем праве. А вообще, я ими доволен. Абсолютное большинство хорошо уживается с нашими и прекрасно работает. Кое‑кто опасался, что с ростом эмиграции будет расти и преступность, но этого не произошло. Значительную часть уголовников мы расстреляли, остальные отрабатывают прощение на Дальнем Востоке, а экономическая основа правонарушений исчезла вместе с деньгами. Еще и отсутствие пьянства сказывается самым благоприятным образом. И это у населения еще сохраняются старые запасы выпивки, а скоро и их не будет. Преступления на бытовой почве, конечно, есть, но не так уж много, и там редко доходит до крайностей. И в этом больше отмечены наши, чем пришлые. Те вообще ведут себя осторожней. Хотя несколько парней из моряков адмирала Крейга уже попались за убийства. Этих расстреляем, другие десять раз подумают, прежде чем хвататься за ножи.

— Леш, а чем вы хотите занять людей? Экономику вы перестроили. Грибов и курятины производим столько, что пора продавать за границей. Закормленные БВК коровы скоро не пройдут в ворота коровников, а мы каждый день едим свежие овощи. При нашей жизни людям мало что нужно, кроме пищи. Понятно, что продолжаем производить одежду, обувь и все остальное, но такое производство не займет все население. И увеличение сферы услуг нам не очень‑то поможет. А допускать, чтобы люди сходили с ума от безделья или создавать им видимость работы… Понятно, что лет через десять нам не станет хватать рабочих рук, но сейчас?

— Займем всех, можешь не сомневаться. Мы слишком зациклились на выживании и вынужденно на многом экономили. Перед извержением у нашего населения было гораздо меньше интеллектуальной электроники, чем у соседей. Обеспечили производство и учебные заведения, а в остальном упор делали на салоны коллективного пользования. Сейчас это нужно исправить. Разработана программа глобального мониторинга планеты. Через три–четыре месяца мы уже сможем нормально использовать все оборудование спутников и оценить потери в самых разных уголках Земли. Но одними спутниками не обойдемся, поэтому будем налаживать выпуск «Невидимок». Нам их понадобится очень много. Я тебе уже как‑то говорил об индивидуальном воздушном транспорте. Вот его собираемся массово изготавливать. Сейчас пока будем использовать только по необходимости, а все остальное пойдет на склад. Разблокируем денежные счета, тогда пусть покупают. Наши коммуникаторы с голо помнишь? Такие же уже есть в проекте на изготовление. А их нужно сотни миллионов штук. Работы и до тепла будет много. Мы ведь сейчас единственные, кто учит десятки миллионов молодых и продолжает развивать науку. Кое‑что делают немцы, но с нашими масштабами не сравнить. Постоянно появляется что‑то новое, новые открытия и разработки. И это тоже пойдет в производство. Займемся и космосом, хоть это будет уже позже. У тебя на сегодня все вопросы? Тогда спрошу я. Тебе еще не надоело маяться дурью в Секретариате?

— Почему это дурью? — обиделась Лида. — По–моему, я делаю полезное дело.

— Полезное, — согласился муж, — но не свое. С твоим умом и опытом нужно как минимум возглавлять министерство. У нас, кстати, скоро исполняется семьдесят министру образования. Работает он хорошо, но закон для всех один, так что судьба ему нянчить внуков. Это если ты не найдешь ему какой‑нибудь другой работы.

— Уже решил? А это ничего, что я в два раза старше его? И почему именно образование?

— Мы Вечные, для нас законы не писаны, — сказал Алексей. — Не хочешь образование? Ладно, тогда станешь председателем КГБ. Только нужно будет немного подождать: Василию Петровичу исполняется семьдесят только через год.

— Согласна на образование! — быстро сказала Лида. — А то с тебя станется предложить мне пост министра вооруженных сил.

Ник возвращался с работы вместе с Мартином и, прежде чем зайти к себе, подошел к комнате генерала и постучал. На стук опять никто не отозвался.

— Жаль, что Зака до сих пор нет, — сказал он Мартину. — Уехал два месяца назад и пропал. Дочь не перестала спрашивать, куда дели деда?

— Нет, — улыбнулся Мартин. — Она к нему прикипела и очень скучает. Приходите сегодня к нам. Может быть, вдвоем замените одного Зака, а то опять придется отдавать ей телевизор.

— Если жена не будет вымирать, тогда придем, — пообещал Ник.

Кими была на третьем месяце, и беременность протекала тяжело, поэтому ей разрешили работать полдня, а когда было особенно плохо, совсем освобождали от работы. Сегодня она тоже позвонила в свой садик и попросила ее кем‑нибудь заменить. Ник открыл дверь и услышал всхлипывания. Кимико сидела на своей кровати вся в слезах.

— Что случилось? — бросился он к жене. — Тебе плохо?

— Не мне! — помотала она головой. — У наших опять сильное землетрясение! Они там все, наверное, погибли!

— Откуда такой пессимизм? — спросил он, обнимая жену и вытирая ей слезы платком.

— Каждый раз, когда передавали о землетрясениях в Японии, всегда сообщали об ущербе! — сказала она, давясь рыданиями. — А сегодня только сказали о землетрясениях, а об ущербе ни слова! Их сразу два, и оба больше девяти! И еще какое‑то ледяное цунами! Мало им было радиации из Китая, теперь еще постоянно трясет! Как можно что‑то строить под землей, когда все это раз за разом разрушается! Ник, я боюсь, что моего народа скоро просто не будет. Останутся только принятые здесь дети и мы! У нас сильный, умный и самоотверженных народ, но он просто ничего не сможет поделать!

Кое‑как успокоив жену, Ник решил не ходить сегодня на ужин в столовую, а взять пайки. В коридоре он столкнулся с Заком, идущим рядом с красивой миниатюрной женщиной лет сорока или чуть больше.

— Познакомься, дорогая! — сказал генерал. — Это один из моих друзей и соотечественников Ник Сандерс! А это моя жена Джин! Как у тебя дела? С Кими все в порядке?

— Замучил токсикоз, — пожаловался Ник, — а в остальном порядок. Позвольте вас обоих поздравить! Зак, вы ведь будете менять квартиру?

— К сожалению, я вынужден уехать совсем, — сказал Зак. — Жена биолог с мировым именем, и здесь для нее работы нет. Поэтому ее поселили в столице, а я пошел к ней довеском. Заодно предложили вернуться на военную службу, и я это предложение принял. Жалко с вами расставаться, но ничего не поделаешь. А сюда я приехал проститься и забрать вещи.

— Запись на мониторе! — сообщил оператор. — Минус десять секунд.

— Никто еще не наблюдал цунами при полуметровой толщине льда! — сказал Алексею академик Гурин. — Правда, море замерзло на километр от берега, но все равно… Смотрите, пошла волна! Магнитуда землетрясения в океане больше девяти, высота волны у кромки льда около тридцати метров, а скорость — немногим меньше ста километров в час. Посмотрите на лед!

Вода отхлынула от берега, и теперь ледяное поле на всем видимом пространстве проседало, разваливаясь на отдельные глыбы, и на все это с сумасшедшей скоростью накатывалась стена воды.

— Лед не дал воде уйти слишком далеко, — говорил Гурин, показывая рукой на экран, на котором на берег вынесло вал льда вперемешку с водой. — Но на километр вглубь берега не осталось ни одного сооружения. Японцев здесь не было, но все, что они приготовили для подледного лова, погибло. Все суда в портах — тоже.

— А что с нашими берегами? — спросил Алексей.

— На Сахалине волна была всего метра три–четыре, а на Камчатке еще меньше. Там даже не разрушился припай.

— А второе землетрясение?

— Это следствие извержения системы Текай, — сказал академик. — Магнитуда около семи. Боюсь, оно причинило японцам гораздо больше неприятностей. С ними до сих пор не могут связаться. Они ведь почти все перенесли под землю, а это уже девятое землетрясение за год. И не одного магнитудой меньше шести с половиной. Каждый раз гибнет много людей и большие потери в ресурсах. Упрямый народ, другие уже давно куда‑нибудь сбежали бы.

— Некуда им бежать, — мрачно сказал Алексей. — В Китай или Корею нельзя, да и мы их к себе не приглашали, хотя… Виктор Федорович!

— Да, Алексей Николаевич! — откликнулся начальник Центра правительственной связи.

— Продолжайте вызывать японцев и, если ответят, переключите на меня. А пока дайте связь с маршалом Брагиным. Здравствуйте, Александр Иванович! Объявите повышенную боеготовность экипажам «Ковчегов». Возможная цель — это остров Хонсю, регион Тохоку.

— Японцы?

— Похоже, их нации приходит конец. Эти землетрясения их доконают. Я хочу до теплых времен сдать им в аренду наше побережье. Нам оно пока не нужно, а городов с реакторами там хватает. Есть и все остальное, что мы готовили для себя, но так и не пустили в ход. Выжившим позже найдем место и поможем устроиться. Эти потом отработают. Плохо, что не удается с ними связаться. Ждем еще сутки, а потом грузите спасателей и отправляете к пяти подземным городам. Не может быть, чтобы они там все погибли. Если будет нужна землеройная техника, перебросите из Хабаровска. Для этого к десантным «Ковчегам» возьмите парочку грузовых.

Он простился с академиком и на выходе из Центра связи столкнулся с женой.

— Не меня ищешь? — спросил Алексей. — Что‑то срочное?

— Не тебя, — ответила Лида, — но ты мне тоже был нужен. Разговор буквально на несколько минут. Ты к себе? Тогда давай я провожу, заодно и поговорим. Понимаешь, я хочу провести реформу языка.

— Ты на мелочи не размениваешься, — улыбнулся Алексей. — Ну и чем же тебе не угодил русский язык?

— Он слишком сложен для изучения, — пояснила жена. — Я, несмотря на свои сто тридцать с чем‑то лет, прекрасно помню, как его учила в гимназии. Учишь и думаешь, мол, кому было нечего делать, что он сочинил эти бесконечные правила. Почему одно и то же слово в разных случаях пишется по–разному, зачем эти исключения и миллион правил по знакам препинания. С «не» настоящий идиотизм. Я изучала историю вопроса. Пять раз поднимался вопрос упрощения письменности, а воз и ныне там. Ладно, что половина русских часто делает ошибки в письме, а каково иностранцам? Наши иммигранты в своем большинстве уже свободно говорят на русском, а пишут — тихий ужас! А детям нужно идти в наши школы.

— Да я не против, — сказал Алексей. — И у меня в школьные годы русский к любимым предметам не относился. Только к этому нужно подойти очень осторожно, а то вы реформируете. Убрать явную глупость и анахронизмы и ввести две формы написания на переходной период. А в школу нужно внедрять специальную аппаратуру, которую мы используем для экспресс обучения. Определись с потребностью, тогда запустим в производство.

За полчаса до конца работы его вызвали из Центра связи и переключили на один из резервных каналов, по которому с ними все‑таки связались японцы. Появившейся на экране мужчина был Алексею незнаком.

— Я приветствую вас, ваше превосходительство! — сказал он, отвесив поклон. — Мы слышали ваши вызовы, но сами ответить не могли: были слишком серьезные повреждения. Я вас слушаю.

— Нет, это я вас слушаю! — сердито сказал Алексей. — Сообщите, пожалуйста, что у вас случилось, и кто вы, собственно, такой?

— Землетрясение, — внешне спокойно ответил японец. — Очень большие жертвы. Премьер–министр тоже погиб. Ни в один из подземных городов пока пробиться не получается. У нас остался в работе один реактор, который питает города Итиносеки и Осю. В них сейчас осталось три миллиона человек. Я губернатор префектуры Иватэ Икиру Танигава.

— Сколько же человек под землей?

— Еще пять миллионов.

— А остальные? — спросил Алексей, уже зная, что сейчас услышит.

— Это все, — ответил губернатор. — Последний год был нелегким.

— Значит, так! — сказал ему Алексей. — Сейчас к вам вылетят наши спасатели, которые попробуют пробиться к заваленным городам. Всех остальных воздухом эвакуируем во Владивосток. Он рассчитан на полтора миллиона жителей и сейчас пуст, так что вы как‑нибудь уместитесь. Энергии там достаточно, а продовольствия на первое время вам подбросят. Потом запустите нефтедобычу и завод БВК. Фермы и подземные производства пищи там есть, все только нужно обслуживать. Сегодня же туда для этого доставят все, что необходимо, и специалистов. Помогут вам и вернутся. Свои продукты есть?

— Да, примерно на полгода. Благодарю вас!

— Надо было обратиться за помощью раньше. Я знал, что вам трудно, но не думал, что дойдет до такого! Как прибудут «Ковчеги», оставьте несколько тысяч человек в помощь нашим спасателям, а остальных сразу же отправляйте. До Владивостока по прямой около тысячи километров, так что вас всех за четыре дня переправят. А если будут живые под землей, их уже повезем в Хабаровск. Это дальше, но там в любом случае много людей сразу не наберем. И не нужно гордо молчать! Если что‑то нужно, не стесняйтесь просить. Чем сможем, тем поделимся, а если не будет такой возможности, так и скажем. Все поняли?

— Что ты такой мрачный? — спросила Лида, когда приехали домой. — Это не связано с японским землетрясением? Ты ходил в Центр связи, чтобы связаться с Сатоми Морисима?

— Как жить с человеком, который видит тебя насквозь? — сказал Алексей. — Я в последнее время что‑то начал слишком близко к сердцу принимать чужие беды. Знал же, насколько трудно придется японцам, а все равно стало тоскливо, когда узнал, что их почти не осталось. Сто миллионов человек! А времени прошло меньше полутора лет. Но на них навалились все напасти: и кислотные дожди, и китайские радиоактивные осадки, и землетрясения с извержениями вулканов. Да и больших запасов продовольствия у них не было.

— И что теперь? — спросила Лида.

— Всех, кого спасем, приютим у себя, — ответил муж. — Досидят до тепла, а потом найдем, где их поселить. Наверное, выждем, как я и хотел, двадцать лет и запустим их в Китай. Разрешим занять на побережье хорошие земли, а они в ответ за все добро почистят для нас Китай.

— Хочешь его все‑таки занять?

— Он нам, малыш, не сильно нужен, но занять придется. У нас с ним только на востоке общая граница больше четырех тысяч километров, да и на западе не меньше. Индию у нас занять вряд ли получится, да я туда и не рвусь, а Китай за собой застолбим. А японцев на полноценную нацию уже не набирается. Мы их детей забрали больше, чем их осталось. Так что, скорее всего, войдут они в наше государство на правах автономии. Мы их тянуть не будем, сами попросятся.

— Жалостливый ты стал, как я посмотрю! — усмехнулась Лида. — С чего бы это? Европейцев, которые рядом и вроде бы понятны, мы пропускаем сквозь мелкое сито, а японцев, у которых мозги работают иначе, берем на содержание без всяких тестов. Про англичан я уже не говорю: полмиллиона живых покойников выхаживали!

— Японцы себе продовольствие сделают сами, мы им только поможем, — возразил Алексей. — И со своими людьми мы их мешать не станем. Эта нация, несмотря на всю свою чуждость, знает, что такое честь, и будет благодарна за помощь. А европейцы страдают разжижением мозгов. Не все, но многие. Они не способны долго помнить добро. А за англичанами поперлись на край света и выхаживали, потому что их премьер забрал с собой лучших. Он, можно сказать, провел отбор за нас. И наше участие запомнят не только спасенные, а и все остальные.

— У тебя и жалость в конечном итоге оборачивается трезвым расчетом и выгодой, — вздохнула Лида. — Неужели и я такая же?

— Ты почемучка, — улыбнулся муж. — Каждый вечер что, да почему.

— Потому что ты намного больше знаешь, и сам знаниями не делишься. Сел на диван, обнял, отсидел свою норму и на боковую! Составляли бы хоть итоговую сводку за день для тех министров, которые не протирают штаны в твоем кабинете. Я бы тогда тебя тоже молча обнимала.

На следующий день, перед обедом, Алексею позвонил на комм председатель КГБ.

— Алексей Николаевич, у нас появилась интересная информация. Запустили на обработку записи с камер тех разведчиков, которыми обследовали Китай. Сегодня утром машина отобрала кадры, на которых были самостоятельно перемещающиеся объекты. На одном фрагменте видно, как из‑за россыпи камней во что‑то вроде пещеры заскочил человек. Пошлем группу?

— Посылайте, Василий Петрович, — сказал Алексей. — Только пусть оденут скафандры, а этого китайца как следует упакуют и поместят в карантин. Не будем зря рисковать, пусть сначала с ним поработают ученые.

Город лежал в руинах. В отдельных местах еще возвышались остатки высотных зданий, но остальное превратились в бетонное и кирпичное крошево, из которого торчали изогнутые металлические конструкции. Входы убежищ были расчищены, и сейчас из них бесконечной чередой к громадам «Ковчегов» шли японцы. Мужчины и женщины, одетые в комбинезоны, которые, как знал Рощин, неплохо защищали от радиации. Стариков он среди них не видел, а дети попались на глаза только пару раз. Проходя мимо него, они кланялись и вежливо улыбались, но в глазах этих людей стыла тоска. Каждый нес в руках только небольшую сумку.

— Городами под землей только занялись, — сказал Рощину шедший с ним рядом японец. — В первую очередь расчищали убежища здесь. А там, если кто‑то выжил, могут подождать. Воздуха много, и в каждом городе свой реактор. А землеройной техники у нас много, зря вы привезли свою.

— Посмотрим, — ответил Рощин. — У вас здесь все прекрасно организовано, так что поедем лучше к месту работ.

Вход в один из подземных городов располагался в километре от окраины разрушенного Итиносеки и представлял собой бетонный купол. Неподалеку стояли грузовые «Ковчеги», из которых выгружали нужное оборудование.

— Шахту смяло, — пояснил японец, показав рукой на купол. — Через вход не пробиться, проще прокопать другой. Есть еще два аварийных выхода, но там то же самое. Очаг землетрясения был недалеко…

— Вы свою технику пока не задействуйте, — попросил Рощин. — Лучше подтяните нам электропитание для комбайна. У него есть встроенные накопители, но это только аварийный резерв, а энергии ему нужно много. План верхнего яруса у вас есть?

— Кабель сейчас подведем, — кивнул японец. — План, конечно, есть, только он без точной привязки к поверхности.

— Ладно, найдем сами. За вами кабель.

Рощин подошел к спасателям, которые уже выгрузили комбайн с цистерной уплотнителя и сейчас выгружали остальное.

— Почему дали только два «Ковчега»? — сердито спросил Рощина старший группы. — Мы сможем начать работы только по трем городам!

— Вот и начинайте, — спокойно сказал Рощин. — Грузовые «Ковчеги» заняты на перевозке продуктов. Начали раскупоривать склады с продовольствием, поэтому они все там. Ничего, хватит и этих. Сейчас развезут оборудование и сделают еще один рейс. Японец сказал, что если внизу кто‑то выжил, то должны дождаться помощи. Реакторы там есть, и он почему‑то уверен в том, что они уцелели. Планы городов у них есть, но долго делать привязку, поэтому действуйте сами.

Старший отдал несколько распоряжений, и спасатели быстро установили в разных местах площадки выгрузки с десяток датчиков. Громыхнул взрыв, и на большом экране интровизора появилась картина части коридоров верхнего яруса.

— Есть точка врезки! — сказал оператор. — Ставьте комбайн возле пятого датчика!

Загудели электромоторы, и комбайн, задрав в небо блок фрез, переполз в указанное место. К нему подогнали цистерну, и соединили ее намотанным на барабан шлангом. Вовремя подъехала машина японцев, от которой отцепили питающий кабель и быстро подключили его к комбайну.

— Десять градусов влево! — скомандовал оператор. — Угол заглубления — сорок. Пока нормально, потом внесем коррективы. Пошел!

Диск фрез наклонился под нужным углом и комбайн на глазах начал погружаться в землю. Когда на поверхности осталась только его задняя часть, спасатели быстро пристыковали к ней двадцатиметровую транспортную спираль. Опять заработали моторы и комбайн уполз под землю, а за ним поползла спираль, выбрасывающая наружу срезанный грунт. Когда и она скрылась в прорытом туннеле, двигатели остановили и спираль нарастили.

— Стенки пропитываются раствором из цистерны, — пояснил Рощин подошедшему японцу. — Потом все нагревается и твердеет. За час, я думаю, доведем туннель до одного из ходов.

С гулом в небо поднялся первый транспортный «Ковчег», за ним — другой… Последние японцы покидали то, что их предки некогда поэтично назвали Страной восходящего солнца.